Второе рождение

(история града русского Козельска)

                Иван быстро захлопнул притвор в избу, что бы зазря не выхолаживать дом, привычно потоптался в сенях и, взяв топор, вышел на крыльцо. Несмотря на то, что светила яркая луна, он постоял, привыкая взором к темноте, и хрустнув свежевыпавшим снегом, ступил на тропу. Он успел приметить, как несколько теней метнулись в сторону.
«Все ж таки умный зверь, - волк!» размышлял Иван. – «Не запамятовали, как третьего дня получили укорот!» Подозрительно тихо было вокруг. Хозяин подошел к конюшне, где стояли кони и буренка. Приложив ухо к щелке, он услышал, как Пеструха смачно жует сено, а жеребцы похрапывают во сне. « Ну вот, ужо и скотина волков не боится!» Но не смотря на победные мысли, Иван пошел торопливым шагом, часто оглядываясь. «Умный то, он умный, да больно голодный. Зима то какая лютая. Не приметишь, так в миг на загривок вскочит.» Опять вернулась упрямая мысль «ЗАЧЕМ?» Ну, в самом деле: зачем он, вместе с Мирославом оставили родную Москву, и пришли сюда? Вся весна и все лето прошли в несказанно тяжких трудах. А осень? Не легче! Пахали землю, строили избы, убирали хлеб и репу. А зима? Два дома на пустоши! Одни одинешеньки. Волки одолели просто беда, бабы пужаются поводу ходить. Да, то там бабы, без топора даже он, дюжий мужик за порог не выходит, а как тут ребетят выпустить поиграть? Все! Довольно! Хоть и друг ему преданный Мирослав, но должен он разъяснить: зачем они тут? Пошто в чистом поле бедуют?
       Привычно стряхнув снег с сапог, Иван открыл двери и, быстро пройдя через сени, ступил в избу.  Как положено, перекрестился трижды в красный угол, поклонился горящей лампадке, и густым голосом поздоровался:
         - Мир дому твоему, Мирослав!
Хозяин ответил приветливо и пригласил присесть за стол. Хозяйка, Василина, быстро подала гостю добрую бадейку бражки, и скрылась за грубой рогожкой, оставив мужчин одних.
               Сделав добрый глоток с мороза, и помолчав для приличия, Иван завел беседу:
               Послухай, Мирослав, мы много лет дружкуем, и никогда не сумлевались друг в друге, я и теперича не сумлеваюсь в тебе, но мне нужно знать: что мы тут делаем? Почему мы ушли из Москвы и поселились на этой пустоши? Должон же я Марфе слово молвить, за ком бесом мы от крещенного люда хоронимся. Ты молвил, что уходишь, и я, как друг, пошел за тобой. Почти год прошел, как мы тут хлебаем тяготы, и мне очень хочется  знать, почему? Можа тебе Вера наша православная не по нутру, и ты бежишь от народа православного? Ответствуй мне, как другу ответствуй!
             Мирослав молча слушал друга и на лице его не было заметно следов недовольства или обиды. Он с самого детства не отличался разговорчивостью, и по тому ответил кратко:
- Я здесь, потому как должен быть тут, крест это мой, Иван, а ты, мой верный друже, потому здесь, что не оставил меня в моем решении.
- Это не ответ. - Упрямился Иван.
- Я должен знать, почему мы тут, и что за крест ты несешь? Ежели ты мне, другу не сказываешь, значится, мыслишь недоброе, а я в недобрых делах, тебе не подмога. Извиняй, друже, но по весне я с Марфой возвертаюсь в Москву.
Иван встал с лавки, но Мирослав железной рукой удержал его:
- Погодь Иван. Горько ты сказал, но праведно. Уйти, завсегда дело твое: коли решил идти в Москву, ступай, ничего, кроме добрых слов тебе в дорогу не скажу, и помолюсь за тебя, и деток твоих. Ты всегда был верен нашей дружбе. Да что там разговор говорить, ежели бы не ты, дак заломал бы бурый меня в лесу по осени. Горько мне от того, что заподозрил друже мой верный, меня в делах и мыслях  недобрых. Нет на этой земле человека, которого я любил бы более тебя. Ты, Иван, прежде не спрашивал меня, вот и я не сказывал. Хочешь ведать, пошто мы с тобой пришли сюда? Слухай, друже, слухай крепко! Издалека буду глаголить….
 

               … Маркуша ступал вслед за быками, тянущими плуг, привычно нажимая на него. Он знал, что многие кузнецы давно уже не пашут землицу, но он не хотел отрываться от сохи. Любо ему поле бороздить! Он с наслаждением вдыхал прелость пашни и думал о том, что время пролетает не спеша, словно медленно бредущие быки под ярмом, а судьба переворачивает судьбы людские, как острый лемех переворачивает пласт земли. Поеживаясь на еще прохладном, ветерку, кузнец помыслил, то зазря не надел зипун. Весна выдалась на диво ранняя, а посему и пахали в этом году рано, самое начало апреля. 
«Доброе буде лето, сытное!» - подумал Маркуша.
          Мысли его прервал дробный перестук копыт, тревожно прозвучавший в утренней тишине. Не дойдя до конца борозды, пахарь остановил быков и глянул под ладонь. Утреннее солнце слепило его, и не мог увидеть кузнец, кто это во весь опор мчит к нему, торопливо стегая плетью коня. Что - то тревожное шевельнулось в душе кузнеца, и он поему - то понял, что пахать ему больше сегодня не доведется. Через малое время, отрок с княжеского двора остановил перед ним коня и, задыхаясь от бешенной скачки прокричал:
- Беда, Маркуша! Ордынец идет!
- Вот те и Доброе лето! – ругнулся кузнец и, распрягая быков, бросил назидательно мальцу:
- Жеребца побереги, глядишь в сече то и сгодится.
          Давно ужо до Козельска доходили слухи, что Бату – хан пришел на Русь войной. Да только надежой жили, что остановят нехристя могучие полки Владимира да Суздали. Да и Московия не слаба! Но, видать, дюже сильна Орда, коли теперича Козельску грозит.

          Князь Козельский, Василий, мал был еще годами, не разумен, но крепкий духом. Как водится, собрал он бояр да воевод, совет ратный держать. Наперебой рассказывали бояре, все что ведали про ордынца. Разные слухи хаживали по Руси, сказывали и про то, как отказался Владимир принять власть Орды добровольно, за что и посекли всех без жалости. Даже деток на материнских руках не щадили… А которые во полон попали, приняли мучения страшные, и смертушку лютую. А еще сказывали, что Княгиня Владимирская, с невесткой и внуками заперлись в соборе, да так и сгорели в нем заживо, но не открыли врат супостату. Все пересказывали воеводы, не боясь застращать отрока – князя.
          Им то и самим боязливо было: спрос то с них! Бояре боязливо переглядывались, не зная, то и присоветовать князю – отроку. Ведь ему от роду всего - то двенадцать годков….  Василий, еще вчера бегавший на игрище с козельскими пострелами, не знал, что ему ноныче делать, ему было страшно, но слушая рассказы о зверствах ордынцев, юный князь понял: как бы ни сильны были ордынцы, он не откроет врагу ворот добровольно! Лучше, как княгиня Владимирская сгинуть в огне. По этому он, вскочив с лавки, непривычно громко крикнул ломким голосом:
- Не открою врат вражине! Ни по што не открою! Мы будем защищать город.
Все подняли глаза на мальчика с глазами и душой мужчины, и наперебой заговорили о том, что надобно предпринять для обороны частокола, каким был обнесен Козельск.

         Грядет беда, ждут ворога в городе, черным вороньем вести злые летают рад Козельском.. Не смеются на улицах, не пашуть поля за посадом. Всяк трудится для защиты града любимого. Неутомимый Маркуша ужо третьи сутки не выходил из кузни. Горожане несли в его кузню все: лемеха, серпы, косы, пилы, топоры не пригодные к сече…. И он, поспешая, перековывал их на мечи и копья, не заботясь о красоте рукояти и блеске клинка. Главное, что бы верно рубили, да не изломались в сече. День и ночь над Козельском, аки тревожный набат, звенел молот Маркуши, замолкая только на время, когда грели железо. В то же время кузнец наскоро трапезничал и по малешку отдыхал, забываясь чутким сном. По указке Маркуши, жена его Пелагея, сносила в тайный подпол еду и воду, а так же одежку для себя и ребятишек. Кузнец, как и все в граде, давно перестал считать восходы и закаты, и оторвался от наковальни лишь тогда, когда в кузню вбежал взъерошенный малец, и звонко крикнул:
- Идут!!!!!!!!!!!
Отбросив молот, и не загасив горн, кузнец спешил в битву. Окатив себя водой из кадки, в которой закаливал последний клинок, Маркуша нахлобучил на голову шишак и, повесив  на плечо рубаху и кольчугу, с мечом в руке помчался на стену, там теперича было его место.
             Козельцы молчаливо наблюдали со стен, как большой конный  отряд подходил от леса со стороны Тулы. Каждый всадник был в большой лисьей шапке под крепким шишаком, а на копьях развевались лисьи хвосты. Вдалеке от стен, ордынцы своих остановили коней и по – хозяйски, принялись обустраивать стан. Скоро от первого поднятого шатра отделились трое всадников и неторопливым шагом направили коней к городу. Они ехали неторопливо, словно осматривали свою вотчину, и о чем - то весело переговаривались. Ратники и жители на стенах тревожно замерли в ожидании: что скажут эти люди?
           Подъехав почти к самым воротам, ордынец нехудо заговорил по – русски:
- Великий Хан повелевает Вам доброй волею принять его власть, открыть ворота, и склониться перед нами, как перед победителями!
Воевода, стоя на мостках над воротами, усмехнувшись спросил:
- И что? Ежли признаем власть хана, вы уйдете от города?
- Мы, собака, поступим, как посчитаем нужным, для блага Великого Хана Батыя, и его непобедимых воинов! Рабам мы не даем ответа!
Ну? Открывайте ворота! Нам надо накормить войско!
- А вот это видел!!!!!!!!!!!!!!!!!
Все обернулись на голос отрока, и увидели князя Василия, который сидел, свесив ноги с частокола, и показывал посольству кукиш!
              Хлестко ударили нагайки, и ордынцы помчались прочь к месту, где уже стояли десятки походных шатров. Вдогонку им летели со стен Козельска насмешки и громкий пронзительный свист…. Беда пришла.

         Маркуша очнулся от тяжелого сна. Кто - то теребил его за плечо и хриплым утомленным голосом произнес:
- Пора.
                Уже вторую неделю идут бои. Защитники города упорно сопротивлялись, и отбивали все нападки врага. Бог им был в помощь, посылая обильные дожди, от его все плавало в лужах, и тучи стрел, несущих огонь, не смогли нанести вреда ни промокшим домам в городе, ни частоколу. Юный и дерзкий князь день и ночь проводил на стенах, раздражая врага и поднимая дух горожан. А вчерась! Что удумал, шельмец! Собрав воевод стрго и наставительно молвил:
- Ну, что, дружинушка? И сколь долго нам в заперти сидети? Можа хватит ужо с опаской обороничать? Не пора ли нам самим нападку затеять, да ворога в стане его порезати? Я  сам пойду с дружиной на вылазку!
Конечно же, никто не пустил молодого князя за частокол, но мысль, хоть и черезмерно дерзкая, показалась занятной! Воеводы порешили, что вести  отряд должен был Маркуша, мужик смелый, но в деле разумный. Побрав людей понадежней, кузнец указал ратникам, что должно им сладить, ем запастись, и перед ночной вылазкой, прилег поспать…

         Вскочив с лавки, кузнец плеснул в лицо колодезной водицей и, не стирая капель бегущих по густой бороде, живо собрался для боя.
Со стен хорошо было видно, как тускло мерцают костры в лагере ордынцев, и казалось враг безмятежно предался сну, после трудного дня, но Маркуша не доверял ни ночи, ни беспечности супостата.
          Хорошо зная округу, кузнец вел ратников по неприметным овражкам и распадкам, в которых и наткнулись русичи на тайный караул. Да, умелые ратники ордынцы.  Десяток воинов спали, греясь у разведенного в глубокой яме костра, из-за чего его и не приметили со стен. А еще пяток пялили свои бельма во мрак ночи, сидя подогнув под себя ноги, на седлах снятых с коней. Внимательно осмотрев место, Маркуша и его пятеро другов скинули кольчуги, дабы не выдали звоном и, оставив мечи, с одними ножами в руках подкрались к страже. Одновременные  и быстрые взмахи ножей отняли жизнь у врага без единого вскрика. Правда шум валящихся на землю тел, разбудил спящих, но понять что произошло, Батыевы воины так и не успели….
             Вновь надев латы, ночные воины продолжили свою вылазку. Очень заманчиво было побить, как можно больше спящих ордынцев, но кузнец понимал, что это неверная думка. Людей у Хана было с большим избытком, а вот машины для крушения стен…  Маркуша хорошо понимал их опасность, по этому он отрядил несколько воинов со смолой и паклей с машинам, какие кидали в город камни и бревна, наказав ратникам подпалить их и посечи ножами связующие их вервие, а сам дождавшись первых всполохов пламени, зачал со другами рубити спящих вповалку ордынцев. Сидящие у костра стражники пали первыми под сокрушительными ударами топоров и мечей русичей. Бить спящих было не тяжко так, как запутавшись в плащах и попонах, коими они укрывались, достойного отпору дать не могли, но дело это было зело шумное шумное. Заметив, что все воинство ордынское проснулось, и сбегается на шум ночной сечи, не потерявший от успеха голову кузнец, поняв, то далее рубиться неможно, длинно пронзительно свистнул, и дерзкие русичи кинулись взапуски к городу, скрывшись во мрак. Посреди суеты, криков и мрака безлунной ночи, хан и его юзбаши не сразу поняли, что произошло, а когда размыслили происшествие, то и уразумели, какие уроны нанес им небольшой отряд злобных русичей из Козельска…
           Маркушу и его людей встретили в граде, как былинных богатырей! Со стен хорошо было слышно, как испуганно кричали враги, как звенели мечи русские, а особенно хорошо было видно, как горели осадные машины, привезенные ордынцами, для разрушения их родного города. Горожане чувствовали себя победителями! Но радость в осажденном городе недолговечна. Озлобленные дерзким ночным нападением, ордынцы яростнее прежнего осаждали стены Козельска, стараясь сломить дух русских ратников, но их злоба разбивалась, как речная полна, о каменистый мыс.
             Дни сменяли ночи, а ночи сменяли дни. Горожане продолжали время от времени делать ночные вылазки, но таких успешных, как та, первая вылазка Маркуши, уже не было. Да и без потери ратников ужо такие походы не обходились. Все тяжелее и тяжелее биться на стенах. Много врагов нашли смерть свою, пытаясь ворваться в город, но и в городе, среди защитников велики утраты. Много ратников полегло, много горожан побито, а кто жив еще, так те не единожды поранены.
            Пролетел месяц ратный, и неделя, мечами звеня, следом прошла. Слабеет защита города, слабеют русичи на стенах, но неуемный князь – отрок рвется в бой! Сам готов идти ножами резати ворага! Утомленный и помрачневший ликом, но стойкий духом Маркуша, собрав округ себя самых стойких и бесстрашных ратарей, завсегда бьется там, где тяжеле всего, где напор вражий зело силен. Но и враг, он тоже не каменный, силы теряет, слабеют его наскоки, все больше стрелы пущают на город, пытаясь подпалить Козельск стрелами, да только Господь милостив к русичам, посылает им дожди во спасение стен городских!
              Наконец! Наконец пришел день, когда орда не пошла на приступ. Надежда родилась в городе и на крыльях летала от избы к избе!
- Устал супостат! Нет больше сил воевати! Уйдет восвояси вороги в скорости…..

             Но иную судьбу уготовил господь наш Козельску. Не уходить собрался супостат, а подмоги поджидал, не тратя силы на бессмысленные нападки……

            - Как ты посмел, сын шакала и внук шакала, не взять город? Уже вторая луна на исходе, а ты все еще держишь под его стенами моих воинов, и  не отрезал головы дерзким рабам!
Взметнулась плеть в руке Бату – хана, и глубокий кровавый рубец украсил лицо тёмника. Не имея смелости поднять руку, что бы зажать рану, темник упал на колени, и быстро заговорил:
- Прости меня, Владыка Вселенной! Я воевал смело, много нукеров полегло вокруг города, но Козельск – злой город. Очень злой! Там живут необычно злые и жадные мужи. Они не станут делиться хлебом и женщинами, весь день бьются смело на стенах, а темными безлунными ночами, они приходят они в стан наш, режут горло спящим воинам и выпивают их кровь! Только ты можешь одолеть эту злую силу, о Владыка! Я – лишь пыль под копытами твоего коня, и Богами мне не дозволено сокрушить Козельск….
- Как? Эти псы сами приходят к тебе, а ты не снял с них кожу? Ты предал меня!
И нагайка опустилась на плечи тёмника, рассекая халат.
- О. Владыка! Им помогают демоны зла. Ночью они не видимы во мраке, от них отскакивают стрелы, а сабли ломаются об их тела…
       Батый задумался: Темник не трус, и был верным человеком, и он еще пригодится хану, но уйти от стен Козельска нельзя. Видимо, сильна, очень  рать Козельская! Но он, Хан Золотой орды не может отступить тут, после того, как пожег Рязань, Городец, Владимир и Москву! После того, как казнил русских князей! Презрительно глядя на воеводу  у своих ног, Батый прошипел:
         - Завтра, сын шакала, я дам тебе много людей, дам машины, что бы пробить стены этого злого города, и ты принесешь мне победу, а вместе с ней и голову русского коназа! А иначе….
Грозный хан Золотой Орды не договорил, но все поняли и посмотрели на темника, как на покойника.
Подметая бородою ковер, на котором стоял на коленях, темник пополз к выходу из шатра, выкрикивая благодарности владыке!

           С городской стены было хорошо видно, какое огромное войско подступило, на подмогу врагу. Арефий, наставник и советник князя обреченно произнес, не обращаясь ни к кому.
- Теперь  - то понятно, от чего не устояли ни Владимир, ни Московия…
- А мы устоим!
Выкрикнул Василий, едва не заплакав от бессилия и кулаком ударил по нагруднику Арефия.
- Устоим, слышишь?
В голосе отрока звучали слезы, и Арефий, положив ладонь на голову Василию, тихо ответил:
- Конечно устоим, княже, ежели буде на то воля Божия….
Маркуша, предвидя беду неминучую, отправился домой, попрощаться с сыном и женой.
- Нет! - Крикнула Пелагея!
- Я жена твоя, и долг мой быть с тобой рядом! Я тоже умру, коли тебя смерть стережет!
Глядя в небесно синие глаза любой жены, кузнец нахмурился и негромко, но словно молотком отчеканил:
- Ты жена моя, и долг твой, повиноваться мне во всем! И я велю тебе скрыть сына в подпол дабы сохранила ты его, так же велю оставаться там, покуда враг не уйдет из града. А не подчинишься мужненой воле, - прокляну отступницу!
Маркуша помог смирившейся и громко рыдающей жене и сыну спуститься в подпол, нежно попрощался с обоими, захлопнул над ними притвор и завалил вход землей, которую ранее натаскал в рогоже. Потом попрыгал, утаптывая землю, перекрестился трижды, помолился за спасение жены и сына, апосля чего вышел за дверь и поджег избу. Пелагея знала, как выбраться на вольный воздух…

        Ад! Да, только теперь горожане поверили, что ад и взаправду существует. И этот ад был не где то, а разверзся он у стен городских и в самом городе. Такого яростного нападения на город не видано было за все семь недель, какие нехристи осаждали Козельск. Теперича не только стрелы, но и бросательные машины несли смертный огонь в город. Стеноломные молоты, привезенные взамен сожженных, подкатили с трех сторон к стенам, и вскоре ворота и частокол рухнули под их дьявольскими ударами. Каждый житель Козельска, даже те, которые зело пораненные, встали у проломов и бились насмерть, не пуская врага в город. Бреши в стенах перекрывались телами убитых защитников и врагов, но через низ продолжали наступать все новые и новые силы. Как полноводная река смывая все на своем пути, заполняют ордынцы улицы города. Силы защитников таяли, как мартовский снег на ярком солнце, и вот уже рядом с уставшими, и обессиленными от ран мужчинами, бьются женщины и отроки, кои могли поднять меч али саблю убитого ордынца, а коим это было не под силу, брались по двое за копие, и пытались пронзить им ворога.
        Три дня и три ночи не прекращали ордынцы штурм Козельска. Три дня и три ночи бились защитники города без надежды победить, но с надеждой в смерти избежать рабской доли. Озлобленные на стойкость русичей, и пьяные от пролитой крови  нукеры, уже не щадили никого. Не разбирая ничего, опьяненные близкой победой, ордынцы рубили всех, не разбирая: кто перед ними? Мужчин продолжали рубить, даже опосля того, как те падали замертво наземь. Стариков и старух, женщин и ребетят секли саблями нещадно, тех, кто поменьше был, насаживали на копия, и поднимали над головой.  Даже отрочат, молоко сосущих убивали на руках матерей,  а самих матерей резали с громким хохотом, не мысля об ином, акромя жажды крови. Князя отрока, Василия, посекли в проломе городских ворот. Не уследил Арефий, отбиваясь от трех ордынцев, как юный князь прыгнув с коня, вонзил свой детский меч в горло юзбаши, готового поразить его, Арефия в спину. Там же его и зарубил плечистый баскак с длинными тонкими усами, свисающими с безбородого лица. Воином умер отрок – князь, но не молил о пощаде.
               Там же, у пролома Козельских ворот бился и Маркуша. Сила была в нем не малая. Кузнец поражал врага, даже попадая супостату в щит. Он наносил такие удары, что ордынцы валились с ног и их затаптывали свои же ратники, идущие на приступ. Сколько ран получил Маркуша, о том и сам кузнец не ведал, да и не ко времени было раны считать. Два дня бился русич неустанно, потеряв надежду. Одна мысль жила в душе его: чем больше сразит он врагов, тем меньше беды принесут они иным русским городам. И когда ужо совсем не осталось сил, не поспел могуий Маркуша отразить саблю ордынца, и принял смерть на поле брани, как и должно мужу русскому в час горестный для отчины…. Пал кузнец Маркуша, но еще один тяжкий и долгий день бились козельцы, покуда последний не полег со славою великой.
       

            Хан с хмурым лицом объезжал горящий город. После трех дней сечи мало кто из жителей Козельска  уцелел. Он смотрел на израненные тела непреклонных русских воинов, на тела женщин, умирающих от сабельных и копейных ран,  на отроков, которые не могли, но хотели сокрушить его воинов.
- Всех убили? – резко спросил Батый.
- Да, мой Хан. Тех, кто сопротивлялся, убили всех.
- А кто не сопротивлялся, живы? – заинтересованно спросил хан.
- Да, мой Владыка.
С поклоном ответил тёмник.
- Кто не умел сопротивляться, убили себя сами, а кто поранен и не смог убить себя, те вот они. Все тут.
На земле бессильно лежали около двух дюжин человек, с нескрываемой ненавистью глядевшие на него. Тела их были  истерзаны многими ранами, залиты кровию, а в руках не осталось сил, чтобы нанести себе смертную рану. И от того бессилия козельцев, взоры их были ужасны.
Батый долго смотрел в ненавидящие его очи, а потом перевел взор на тёмника, глянул на него прищуренными очами и, помолчав, бросил:
- Все сжечь! До тла!!! А этих…. Убить!
Никто так и не узнал, о чем думал Великий Хан, но он быстро погнал коня прочь от злого города Козельска, не глядя, как нукеры, громко хохоча, вспарывали чрева умирающим русичам кривыми ножами…
           Быстро собрав оружие, и бросив тела непогребенными, ордынцы подожгли то, что еще не горело, и спешно отправились на юг, вслед за своим Ханом. Самым кровавым ханом Золотой Орды.

            Пелагея уже два дня не слышала шума и, взяв в руки нож, который когда то ковал Маркуша, стала пробиваться наверх. Слой земли за их срубом был велик, и потому женщине понадобилось почти два дня, для того, что бы пробить лаз наверх. Она копала упорно и почти не отдыхая, когда сквозь пробитую в земле дыру хлынул напоенный жаром пожарища, запахом дыма и тлена ночной воздух. До утра Пилагея просидела в землянке не смея глянуть наружу, а с первыми лучами солнца выбралась наверх….
              Город уже догорал, утопая в чадящем дыму. Кругом, между чадящих пепелищь, лежали посеченные тела защитников города, изрезанные тела женщин и отроков, лежали и совсем маленькие ребетята пронзенные. Слепящий ужас обуял разум женщины, она же знала каждого из убиенных, и только сильная рука сына, сжимающая ее ладонь, удержала рассудок несчастной вдовы.
             Только к закату дня они отыскали тело Маркуши. Кузнец до последнего оборонял пролом у ворот, и пал там, у ворот, стоя ликом к ворогу, истыканный стрелами и изрубленный саблями. Но, даже умирая, кузнец не выпустил меч из руки. Его не забрали ордынцы потому, как не увидели клинка под наваленными телами. До самого рассвета Пелагея оплакивала любимого мужа, и молила Бога простит ему все его прегрешения вольные и невольные. Целый день она копала ножом могилу, и уже на закате, напрягая последние силы, она опустила в яму завернутое в льняной саван тело мужа и засыпала его землей, стараясь не смотреть, как прячет слезы сын. Обессилев от горя и от пережитого, и проспав у могилы мужа несколько часов, Пилагея проснулась от того, что на пепелище завыл волк. Женщина просидела не сомкнув очей до самого солнышка, обнимая сына и сжимая в руке большой крепкий нож. А утром, собрав котомку в дорогу из припасов, что были в подполе и, взяв за руку сына, пошла в Москву, оставив за спиной скорбное пепелище.  Не стало города Козельска, только черная пустошь простиралась за ее спиной. Даже оглянуться несчастной Пелагее было не на что.
             
        Недолог путь в Московию, да только прямоезжим трактом неможно идти Пелагее. Ворога можно встретить, и тогда смерть. Потому женщина с сыном шли лесом, вдоль тракта, пугаясь каждого куста, каждой вспорхнувшей птицы. Еды им хватило, да и ягоды в лесах были в избытке, потому без особых лишений добралась женщина до Москвы и ужаснулась. И здесь побывал Бату – хан. Город походил на пожарище, но народ сновал и суетился, стараясь поднять разрушенные стены, и отстраивая сожженные нехристями храмы. Пелагея не тратя время впустую, прямиком отправилась к храму и, увидев святого отца, который на улице давал люду благословение, упала ему в ноги и, не имея сил, слово молвить, закатилась рыданиями. Удивленные люди поспешили поднять ее с земли, а святой отец участливо спросил:
- О чем, слезы  льешь, горемычная?….
Немного подавив плачь, Пелагея попросила батюшку благословить ее и сына, и вновь забилась плачем.
Отрок, гладя по голове плачущую мать, молвил:
- С Козельска мы…  Пожег нас ворог…
- Так чем же мы вам поможем?
Ахнул священник.
- Видишь сама, и нам досталась от ордынца, и нам не сладко. Вы бы князя своего о помощи испросили? Али служителей в храмах Козельских?
Участливо присоветовал батюшка.
- Нет боле князя Василия.
Опустив голову, проговорил малец.
- И служителей нет, и храмов тоже нет. Никого нет. Всех посекли без жалости. Все пожгли нехристи. Во всем Козельске токмо матушка да я выжили….
Женщины, стоящие рядом в голос завыли, а батюшка стал испуганно креститься, и бормотать:
- Как же так… Как же так… Конечно, конечно, родненькие. Найдем для вас и уголок теплый и хлебушка. Ах, горе то какое, Господи, спаси и сохрани….
          Оставив Пелагею при храме, малорослый отрок, с взрослыми глазами пошел по улицам Москвы, вслушиваясь. Со всех сторон неслись крики мужиков, разговоры баб, визг пил и тюканье топоров, но это было не то… Наконец он услышал хорошо знакомый звон молота, и побежал на его звук. Не пробежав и сотни шагов, малец увидел подворье, на котором трапезничали мужчины.
«Кузнецы!» - мелькнуло в голове у мальца! Они носили грубые кожаные фартуки, все были сильными и плечистыми, и от них пахло углем и каленым железом! Нет, их ни кем нельзя было спутать!
           Войдя на подворье степенным шагом, отрок громко молвил, отрывая кузнецов от трапезы:
- Мир дому Вашему! Кто тут лучший кузнец? Я пойду к нему учеником!
На мгновение над подворьем нависла тишина, а потом, словно камнепад загремел громкий хохот.
- А молви ка нам, недоросель, пошто это лучшему мастеру такая честь то выпала, ась?
Спросил басистый дядька с густой черной бородой.
- А потому как я сын кузнеца, и вам должно учить меня!
- Так пущай батька твой и учит сына мастеровать? Нам то ты, пострел, почитай никто!
- Постой – постой…
Заволновался молодой мужчина,
- А как кликать то батьку? Он же не с Московии? Мы тут всех кузнецких отрочат ведаем. Откель ты будешь, смышленышь?
- Нет. Не с Московии мы. – отрезал отрок.
- Пришлые мы, издалека. Батька мой, кузнец Маркуша, из Козельска.
- Маркуша-а-а-а?
Молодец заинтересованно подошел к мальцу и, присев перед ним спросил.
- А ты пошто, малец, из дому убёг? Маркуша добрый кузнец, и мужик правильный. Батогов за шкоду всыпал, али возжой отходил? Пошто ты тут?
Мальчик опустил голову.
- Не порол меня батя, да и нету у меня батьки теперича. Посекли его сабли ордынские. Всех в Козельске посекли. Нет больше города нашего. И дома тоже нет. И идти мне некуда.
Тяжелое молчание было ответом мальцу. Наконец чернобородый кузнец сказал молодому:
- По всему видать, Митяйка, быть у тебя ноныче ученику… Твоя это доля, тяжкая но праведная.
- Митяйка? – переспросил отрок, и внимательно посмотрел на мастера.
- Так ты не из лучших кузнец.
- Нет, - криво улыбнулся Митяйка, - но за то, не из худших. Не артачься, малец. Волею господа нашего пришел ты на мое подворье, значится у меня тебе и учиться мастеровать…
Уже сидя за столом, он снова спросил:
- Дядька Митяйка, а можа к кому другому? Ну…к лучшему? Батька мой был кузнец не из последних.
Чернобородый кузнец, протянув мальчонке кус мяса и ломоть хлеба, прогудел:
- Научит тебя он, не сумлевайся, а Митяйка… Так это имечко к нему, с молоду пристало.
Все заулыбались, и Митяйка со всеми вместе. Он поманил подмастерья и что - то шепнув ему, принялся за рассказ.
         - Я когда то очень уверенным в себе был. Еще молотом не махнул ни раз, но думал, что кузнец. И считая себя умелым кузнецом, пришел к Микуле и молвил, что уже могу ковать железо, ну почитай как он! Ну вот Микула и решил меня проучить, за дерзость мою. Дал молот, железо, велел подмастерьям разжечь горн, а сам молчком созвал мастеров, посмотреть на нового умельца,  кузнеца- самозванца! Я то, дело понятное старался из всех мочей, да только лемех сковал, стыдно сказать, курам на смех. Вот меня и прозвали Митяйкой. А я дурень науке не внял, обиделся на мастеровых за насмешку, но кузнецом решил все же стать. Так и отправился я на поиски доброго мастера, какой возьмется меня учить. Брел  долго я, и оказался в Козельске в кузне у Маркуши… 
Вернулся я из Козельска домой ясное дело ужо мастером.  Кузнецы наши умение мое признали, мастером величают, а имя…  Имя Митяйка так и пристало – не отлипло. Да и Господь с ним, не обидно мне оно.
Многое тогда растолковал мне батька твой, царствие ему небесное! И добре научил ремеслу, а прощаясь, подарил мне вот это….
Митяйка взял из рук подбежавшего подмастерья тяжелый сверток и, размотав чистую рогожку, положил на стол молоток! Молоток был обычный, старый, с блестящим от ударов по железу бойком, и отполированный руками кузнеца рукояткой.
Малец вцепился руками в потемневшую гладкую ручку и, не мигая, смотрел на блестящий боек. Но в этот  миг видел он закопченную кузню отца, и слышал звонкие удары молотом по наковальне…  А еще видел он батьку, весело звенящим молоточком по красному железу, показывая, куды надобно ухнуть молотом, и как он пьет большими глотками ржаной квас, какой матушка носила ему, и темные струйки, бегущие по густой бороде…  И не замечал он, как слезы на ресницах умастились.
- Кликать то тебя как? – Спросил Митяйка.
- Мирослав. 
Ответил малец, и прижал молоток к груди. Он опустил голову, стараясь укрыть слезинки, непрошено блеснувшие на глазах. Глядя на побелевшие пальчики, сжавшие отцовский струмент, суровые кузнецы сами опускали головы, скрывая катившиеся слезы.

         Год за годом прошли в учении. Мирослав был учеником прилежным и внимательным. Изредка он бегал в храм, навестить матушку, а все остальное время проводил в кузне Митяйки, частенько засыпая в ней, присев передохнуть на лавку. Многое он помнил от батьки, но ухватку не ведал, а Митяйка помогал ему. Советовал, как верно греть железо, куда и как ударить, дабы не треснул слиток и учил понимать железо. Да один ли Митяйка? Частенько заходили в кузню мастера посмотреть на постреленка из Козельска, и каждый старался подсказать или научить хитрости, показать ту или иную ухватку.
                Очень скоро дела Митяйки пошли в гору, правда купцы чаще покупали изделия Мирослава. Он настолько обогнал учителя в кузнечном умении, что будучи учеником ощущал некую неловкость перед неунывающим мастером. Но Миттяйка не таил завидок к сироте. Напротив, поняв, что нельзя держать сокола в клетке, и должно соколу лететь, он прикупил железа, наковал молотов и клещей для кузни, и построил дом по соседству со своим. Во дворе, под навесом установил тяжкую колоду с наковальней, построил горн, а когда пришла пора, сосватал за Мирослава ладную девку – Василину, дочку кузнеца Микулы. В общем, сделал для него все, что должён был сделать для сына добрый отец, коему этого, увы, сделать не довелось…
                Так и зажил Мирослав своим домом. Все ладно, все складно, но зачала глодать душу кузнеца тоска. Приходит к нему во снах Маркуша, и волнуется душа сына, словно отец сказывает ему:
- «Пошто же ты, сын мой в Московии кузню поставил? Али гнушаешься кузней родной, козельской?»
Сколько ночей было не доспано из-за этих мыслей, сколько думок передумано в бессонные ночи. И во всей Московии только душа родная – Василина знала о них, и сказывала, успокаивая  мужа:
-  Как ты решишь, любый мой, так и ладно, а я за тобой, аки ниточка за иглой.

          Гулко на подворье Мирослава, пришли кузнецы отпраздновать рождение второго сына Мирославича! Хвалят хозяйку, за хлеб да соль, за привет ласковый. Хвалят и хозяина, за дружбу правильную,  да за мастеровитось:
- Ты Мирослав - добрый молодец, справно выучился, даже мастера своего, Митяйку обскакал! Нет, не дотянуть до твоего умения Митяйке! Слаб он супротив тебя!
Не по нраву пришлось Мирославу слово недоброе об учителе его. Хотел он сурово одернуть охальника, да только мастера - гости сами на кузнеца болтливого шикнули. Но, слово - не воробей. За спиной стоял Митяйка и все слышал. Повисла неловкая тишина, и мастер, со слезой на глазах молвил:
- Правильно сказано, братия, верно, не дотянуть мне умением до Мирослава, да и не горюю я о том. Напротив, благодарен вам, други мои, зело благодарен за ваши подсказки Мирославу, это вы помогли ему стать знатным кузнецом. Земной вам поклон. Вы, своей подмогою, помогли мне долг мой великий Маркуше возвернуть.
И мастер низко, в пол поклонился кузнецам.
- Ладно, буде тебе, Митрий, дак ведь и мы всей слободой задолжали Маркуше. Мы, по чести сказать, тоже не без вины. Это ж мы не научили тебя, сродника нашего, московита, железо мять…
              С того дня в слободе позабыли имя «Митяйка», только Митрием кликали мастера – кузнеца.

           Прошло еще два года, сильнее болит сердце Мирослава. Ужо и матушку, послушницу Пелагею схоронил, уж и детки большенькие подросли, но как уйти….
           - За советом я к тебе, Митрий… Примешь?
Молвил Мирослав, перекрестившись на икону в красном углу дома.
Мастер, радостно, аки сына усадил Мирослава за стол.
- Совет? Сколь душа пожелает! А не справлюсь, так мастеров соберем! Вместе любую беду разрешим! Любое дело справим!
Радостно отвечал Митрий, глядя на мужа, который с десяток лет тому вошел в его дом.
- Не в помощь мне в беде моей мастера. Тут совет душевный нужен….от сердца.
Тон молодого кузнеца забеспокоил Митрия.
- Что не ладно, душа моя? Можа с Василиной у тебя не лады, али дитятко приболело? Ты говори, говори смело, я же тебе заместо отца буду.
- Нет, Митрий, все ладно у нас в дому, а совет мне твой об отце и нужен. Ох, как нужен.
Помолчав, словно собрал в жмень думку, Мирослав продолжал, низко склонив голову.
- Снами приходит батька ночью безлунной, пораненный весь, окровавленный и журит он меня зело за то, что стоит кузня моя в Москве, а не в Козельске…. Молвит: оторвался я от отчины… Ехать мне должно, Митрий. Али оставаться?
Крякнув от такого поворота Митрий, собрав бороду в кулак, задумался и чуток помолчав, молвил:
- Что же тебе, душа моя присоветовать? Трудное железо ковать тебе доводится, сынок. Честное, но трудное. Тут не ищи совета у людей, а помолись от чистого сердца, сердце то тебе верно и присоветует. Чую, уедешь ты, душа моя, значится….
Митрий обнял ученика, по - отечески и добавил:
- Как надумаешь отправиться, сборы в дорогу от слободы не таи, проводим по - людски друга, сердцу любезного.

          Снег еще прятался от весеннего солнца под венцами изб, да под заборами, а на подворье Мирослава стояли две подводы с домашним скарбом, да с необходимыми инструментами для новой кузни. Все слова сказаны, все слезы выплаканы. Провожает слобода кузнечная мастера в путь – дорогу.
- Прощевай, Мирослав. Ежли что было не так, извиняй великодушно! Приедешь в Козельск, поклонись батьке от Митяйки, да и от слободы всей нашей поклон передай.
Мирослав, обняв каждого кузнеца, и всех, кто пришел на подворье провожать его в путь – дорогу, отвечал тепло и благодарственно. А простившись, сел на передок повозки, и тронул в путь. Сытая коняга навалилась, скрипнули колеса, и повозка тряхнула на первом ухабе. Василина с лицом мокрым от слез, благодарным взором провожала отца с матушкой, машущих на прощание руками, и поспевала за мужем погонять битюга, впряженного во вторую повозку.
- Ежли что - то не сладится, помни, у тебя тут есть дом!
Кричал вслед подводам Митрий, не пряча слезы.
- Все у вас сладится! Неминуче сладится!
Супротив кричал Микула!
- Василина тебе в подмогу! А уж мы проезжим укажем, где им искать доброго кузнеца на пути в Киев!
Мирослав не торопился, но подгонял коня, тянущего тяжкую подводу. Там, за заставой, ужо дожидался его верный друже Иван. Прознав о том, что Мирослав едет обживать новое место он, долго не мысля, решился отправиться вместе с ним. Вдвоем завсегда сподручней….

               Молча выслушав тяжкий рассказ друга до последнего слова, Иван с болью глянул на слезинку, блеснувшую на ресницах его суровых глаз.
- Выходит, Мирослав, что эта пустошь совсем не пустошь? Здесь и есть то место, где пожгли собаки город Козельск? А Маркуша, стало быть, батька твой? Потому ты так скоро и нашел в земле старую наковальню?
Извиняй меня друже, за недоверие. Не ведал я трудной судьбинушки твоей, никогда ты прежде про то не сказывал… Извиняй….
- Все верно ты понял Иван, а это…
Хозяин встал и прошел в угол комнаты, где из плетенного ларя достал сверток в чистой рогоже, и развернув ее, положил на стол тяжелый молоток.
- Это тот самый молоток, какой подарил Митрию на прощание батька мой. Тут, на этом месте ему должно звенеть. Не можно мне жить в Москве, когда все сродники мои легли в эту землю. И покуда жив, я буду жить на отчине, и я построю тут новый град! Только имя ему будет прежнее – Козельск!
- Вместе построим, друже, вместе! Пусть Московия моя земля, но Козельск земля русская, а значится и моя тоже!
Вскочил с лавки Иван.
- Не должны сгинуть города русские из-за злобы и ненависти хищного ворога!
За рогожей всхлипнула Василина. Пужливо ей было оставаться одним с Мирославом, ежели Иван с Марфой съедут до Москвы.
- Пора мне, а то уж наверно и Марфа волнуется.
Начал прощаться Иван, и обняв друга, вышел в сени, провожаемый хозяином. Не застегнув тулупа и привычно поигрывая топором, Иван смелой походкой шел к дому и думал:
«Нет! Никакой ворог не согнет нас! Построим Козельск! И Рязань, и Суздаль! Все города построим! Краше прежнего встанут они! А придет час, и силушку соберем,  перебьем хребет собакам, что бы на Русь с саблей не хаживали!»
И разглядев зеленые огоньки во тьме, Иван весело домыслил.
«А там, глядишь, и с волками управимся»
          Иван шел, ступая по припорошенной снегом тропе различая путь в свете проглянувшей из-за тучи луны, укрытый мягкой тишиной. Да только в этой тишине слышится ему веселый звон кузни,  громкий гомон воскресной ярмарки, и виделся ему в ночном полумраке новый город, с высокой колокольней и большим собором! Иван знал верно, именно таким будет Козельск!