2121. Дневник из будущего. Антиутопия

                2121
                Дневник из будущего

    Знать прошлое достаточно неприятно: знать еще и будущее было бы просто невыносимо.
  С. Моэм


    10 апреля. Воскресение.  Между субботой и воскресением – всего лишь миг, дуновение ночного ветра в окно,  легкий вздох влюбленных,  прикосновение  руки,  один поцелуй… Между воскресеньем и субботой – почти непреодолимая пропасть,  частокол дней, часов, минут, секунд, которые надо прожить, просуществовать, превозмочь. Или – умереть…  Впрочем, страх смерти сошел на минимум, необходимый для того, чтобы не перебегать рельсы перед идущим поездом.   Не надо бояться неизбежного…
         Из старого дневника .

           День  второй. Понедельник.
   Конечно,  от прежнего районного центра Ярославской области -  старинного  Переславля-Залесского,  в русской национально-этнографической резервации Плещеево,  именуемой всеми ее обитателями  Плешкой,  ничего не осталось. Собственно, и сам город располагался на другом берегу озера, и  русским духом  там уже давно не пахло. С узбекских махаллей   несло дымом, шашлыком,  подгоревшим бараньим жиром.  В заброшенных монастырях и  на пустырях,  в нагроможденных друг на друга в несколько этажей,  металлических бытовок   жили выходцы из Африки, казахи,  узбеки,  таджики.  Из  стен бытовок там и сям  торчали дымовые трубы буржуек, на веревках болталось  белье, сушилась  пойманная в озере рыба, по кучам отбросов бегали жирные крысы. Обитатели  алюминиевых трущоб мылись в общем душе,  нужду выходили справлять  во двор, в наскоро выкопанный  сортир.  Здесь пахло арыком, потом и гашишем.
      В отличие от среднеазиатов и африканцев, состоятельные китайцы, перебравшиеся в Переславль  из городов Северо-Западной провинции КНР – Владивостока, Перми  и Омска,  строили  шикарные виллы вдоль берега озера  в бывшей Рыбачьей слободе, отныне   получившей название   Новый  Шанхай. Район считался  престижной «золотой милей», куда русским вход был запрещен под страхом жестокой порки.  Только обслуживающий персонал   – шоферы, мусорщики, прачки, допускались в Новый Шанхай  по особым паспортам, которые выдавали в Отделе региональной  прописки.  Денис Иванов имел такой документ, поскольку кроме  основной службы  менеджером-аниматором в резервации, он  подрабатывал бригадиром ночных мусорщиков, вывозившим контейнеры с отбросами из элитного  района города.
Сама резервация - несколько гектаров северо-западного заболоченного берега озера – была наглухо огорожена  глухим, непролазным забором с несколькими сторожевыми вышками. Поверх забора шел высоковольтный провод. Такие меры предосторожности казались обитателям резервации  весьма даже разумными, поскольку среди молодых ваххабитов  подчас находились горячие головы (да будет доволен ими Аллах), жаждущие, для спасения собственных душ, оперативно  перерезать глотки хотя бы парочке-другой кафиров. 
Попасть на русскую землю  можно было только через ворота на контрольно-пропускном пункте, круглосуточно охранявшемся спецназовцами из дивизии имени   Усама бин-Ладена.  За КПП  шла распаханная полоса, потом голый пустырь, поросший ромашками и васильками, и только потом начиналась  территория, где жили русские.   
      В сосняке приютилось несколько домиков, оставшихся от пионерского лагеря. Ближе к озеру  густо теснились  избы с расписными наличниками и крылечками.   В центре поселка, возле станции узкоколейки, по которой когда-то возили торф, поставили отреставрированную бревенчатую рубленную церквушку, перевезенную откуда-то с Валдая.  Кроме центральной усадьбы, километрах в двух – туда вели рельсы узкоколейки – на двух берегах невеликой речушки Векса, находилась старинное село Купанское, также относящееся к русской резервации, и населенное по преимуществу русскими.  Это объединение двух общин делало Плешку одним  из самых крупных и многолюдных национальных заповедников страны.

                ***
  По крыше дробно барабанил дождь.  Денис  молча смотрел в окно, ожидая, когда,  наконец,  две водные стихии соединится, и серо-темные воды Плещеева озера сомкнутся с нависшими грозовыми, свинцовыми тучами, чтобы поглотить Переславль,  как  произошло  некогда  с  легендарным градом Китежем. Однако природа не  торопилась  являть миру новое чудо, и он  вновь лег в кровать, пытаясь  забыться в недолгом утреннем сне. Спешить на работу в такую погоду, очевидно,  смысла не было.
Денис подошел к буфету, открыл дверку, однако увиденный натюрморт расстроил бы даже церковную мышь. Чашки, пустая пивная бутылка, остатки засохшей халвы на треснувшем блюдце…  Денис жил один в комнате длинного барака-общежития и не вел хозяйства, обычного для русских семей в резервациях,  – кур и  поросенка в сарае, кошки на печи, дворовой собаки на привязи в будке. Завтракал он бутербродом с чаем, обедал обыкновенно в столовой неподалеку от работы, где вкусно готовили плов, чебуреки и манты, а  ужинал, где придется и с кем придется.
       Денис Иванов  попал в Плешку по разнарядке, отслужив три года в стройбате на Севере, где прокладывал дорогу  от Воркуты на Магадан. Он родился, когда русским еще разрешалось свободно  жить на территориях, принадлежащих  узбекским и таджикским общинам. Но уже через несколько лет, родители Дениса были вынуждены переехать на север, под Мурманск, где русским было проще найти  работу без   знания узбекского языка.  Мать работала учительницей ботаники,  отец часто болел и по большей части не выходил на улицу, где его сразу  начинал душить мучительный кашель. Старый потухший  доктор,  долго слушал дыхание больного, потом, не глядя в глаза пациенту,  сказал: «Вам нельзя здесь оставаться, нужно лечиться в больнице и уезжать в теплые края».  Врач конечно  сам понимал, что ни о каком лечение в больнице речи быть не могло – скромная обстановка в комнате, где жила семья Ивановых, красноречиво свидетельствовала, что денег на врачей и лечение  нет.  Говорить о  переезде же  в теплые края,  куда-нибудь в Тавриду, на берега благословенного  Понта Эвксинского,  можно было  разве что в шутку:  туда путь русским был давно и прочно закрыт…  Крымские татары  разрешали въезд на полуостров разве что русским девушкам, имевшим желание стать  наложницами  в гаремах Бахчисарая и Кырыма, а Одесса и Сочи - богатые арабские курорты - категорически запретили въезд всем неверным, будь то православные, католики, буддисты,  не говоря уж об иудеях…
Мать пыталась лечить  отца по старинным рецептам, рекомендовавшим для исцеления  чудодейственную силу лекарственных растений и прогулки на свежем  воздухе. Свежего воздуха здесь  было в достатке, но бессмертник,  ромашка аптечная и окопник отчего-то не желали произрастать на, промерзшей до вечной мерзлоты, каменистой северной почве. Может, по этой причине лечение  не помогало отцу. Он быстро хирел и умер через год или два, когда Денис был еще маленьким мальчишкой.  Мать, оставшись вдовой с сыном, пыталась еще как-то устроить судьбу, но видно ей было не с руки стать счастливой в этой жизни…  Из школы мать  уволили в связи с упразднением  в штатном расписании ставки учителя-естественника, какое-то время  она пробивалась случайными заработками, мыла посуду в кафе,  сдавала  кровь на донорском пункте, потом начала выпивать, опускаясь все ниже и ниже…
         Дениса сдали в приют. Потом, как большинство его сверстников, Денис  окончил среднюю  общеобразовательную пятиклассную школу, высшее  ремесленное училище, где освоил профессию мастера-дизайнера, оттуда он пошел  на срочную службу в стройбат... 
           Последний раз Денис ездил к матери в прошлом году. Она была уже совсем плохой. Алкоголь, тяжелая работа отняли красоту, здоровье, силы. На прощание она отдала сыну тетрадь, доставшуюся ей вместе с журналом «Предупреждение» в наследство от бабки. «Почитай как-нибудь, Денис, - сказала она сыну. – Это записки твоего прадеда. Почитай как-нибудь. Может,  тебе будет  интересно,  как раньше жили люди…».
Он засунул тетрадь в рюкзак, намереваясь по дороге выбросить, но позабыл это сделать, а когда приехал в Переславль, то сразу получил телеграмму, извещавшую о смерти матери.  На похороны он не успел,  поскольку, согласно действующим правилам Роспотребнадзор, на следующий день тело кремировали, а  прах погребли  в общей могиле на русском кладбище.
 
                ***


       Спустя месяц или два  тетрадка  случайно попалась Денису на глаза,  и он без особого интереса открыл ее. Его удивил почерк, которым писал  его прямой предок. Теперь так не писали: крупные буквы  не соединялись между собой, а стояли  отдельно, иногда  их украшала широкая завитушка на конце «д» или «у», залихватская шляпа с пером у прописной «б», скользящая «т» с перекладинкой сверху и «ш» с такой же черточкой снизу...  Денис нехотя стал читать:

…  На крыше нашего  дома красовалась ажурная башенка-бельведер, увенчанная   флажком-флюгером.  Трудно сказать, по какой  нелепой прихоти неизвестного архитектора  была сотворена башенка, но, ни по размерам, ни по внешнему виду она никак не гармонировала с внешним видом здания.   Стекла в окнах башенки были разбиты, флюгер на шпиле заржавел   и, вопреки розе ветров,  неизменно указывал  на восток. Несмотря на  явное  безвкусное  излишество, бельведер почиталась  местной достопримечательностью, а забраться  внутрь башни было заветной мечтой каждого мальчишки, жившего в нашем доме. Иногда мы отчаивались на этот рискованный шаг. Сначала надо было прошмыгнуть незамеченными на чердак;  тихо-тихо – чтобы не услышали жильцы пятого этажа -  пройти по шершавым  чердачным доскам,  вскарабкаться  по вертикальной деревянной лестнице-трапу, ведущую в башню, наконец, оказаться   в маленькой будочке, из которой открывался вид на окрестности. Внизу  теснились бараки и двухэтажные домики, за ними темнел лес,  с севера,  за   пустырем и строящейся больницей, был виден аэродром с большими самолетами, а где-то на западе в дымке  угадывались силуэты  высоток на Комсомольской площади и Смоленке.
Первые годы жизни в доме под нашими окнами находился пустырь, который общими усилиями жильцов постепенно превратили в сад. Здесь росли не только непременные в городе тополя, но и яблони, груши, ясень. Тут по весне мы ловили майских жуков, которые в сумерках стаями кружили вокруг деревьев.
Мы жили в отдельной двухкомнатной квартире, что после войны считалось признаком барства. В дедовой комнате  стоял круглый обеденный стол, над которым висел абажур. В углу располагался потемневший от времени резной буфет с множеством ящиков, в которых хранились документы и всевозможные интересные вещицы – зажигалки, перочинные ножи, штопоры, какие-то коробочки. Дед большую часть суток  лежал на большом диване,  и только иногда слышались  старческие, шаркающие шаги в коридоре. 
В нашей комнате обстановка была еще проще: моя кровать, диван родителей, книжный шкаф и старый секретер с материнскими безделушками. На стенах висели старинные узкие часы, два пейзажа, а угол у окна был превращен в небольшой иконостас, перед которым всегда голубоватым светом мерцала лампада. Иконы притягивали и пугали меня. Особенно суровый образ Спасителя, смотревший прямо мне в глаза, в каком бы месте комнаты я не находился. Эта икона  и сейчас стоит в книжной полке, оставшись на память о тех днях.

       Ничего похожего в детстве  у  Дениса не было, да и быть не могло. После смерти отца они с матерью скитались по съемным квартирам, обитали в старых  бараках-общежитиях, которые взрослые почему-то называли домами терпимости. В длинных коридорах, куда никогда не попадал солнечный свет, пахло мышами, дули сквозняки, в туалет надо было занимать очередь, а  случай помыться горячей водой представлялся  редкой удачей. Но Денису здесь  нравилось. Вместе с  соседскими мальчишками он охотился на крыс, устраивал тараканьи бега, играл в карты на крыше или катался по коридорам на роликах.
Из старинных вещей в семье оставалась лишь серебряная ложка со стертой  причудливой монограммой, несколько фотографий и годовая подшивка древнего медицинского   журнала  «Предупреждения»,  из которого мать брала рецепты лекарственных снадобий, которыми пыталась лечить отца. Но,  как теперь оказалось,  была еще и старая тетрадь с записками прадеда…
               
                ***

  Дождь перестал колотить по крыше, в избе посветлело и стало  почти уютно.  С улицы  постучали в окно.
           - Вставай, бездельник. Дождь кончился, пора на службу.
  В окне виднелась голова Никиты Володина  – друга и напарника Дениса  по совместной службе в Ассоциации  Развлечений  Гостей (АРГ).  Дождь наконец прекратился совсем,  над озером повисла  веселая радуга,  сразу придав окружающему миру праздничное настроение.
Денис быстро оделся в рабочий костюм – шаровары, шитую  рубаху-косоворотку, фуражку с лакированным козырьком,  на ноги натянул хромовые, легкие сапоги, ловко пристукнул подкованными каблуками об пол. Денису недавно исполнилось двадцать пять лет. Он был ладным, привлекательным парнем – стройным, гибким, выносливым, с приветливым, открытым лицом и  густой темно-русой шевелюрой. Денис  нравился девушкам, хотя, несмотря на внешнюю привлекательность, в нем отсутствовал даже намек на эдакую  брутальную сексуальность,  весьма ценимую  многими  представительницами прекрасного пола. Тем не менее, среди его возлюбленных были самые красивые и  привлекательные девчонки на Плешке, однако ни одна из них так и не смогла заставить Дениса пойти под венец... 
       Выйдя из избы на улицу, Денис зажмурился от яркого солнечного света. Он пожал руку  приятелю,  и они вместе зашагали в сторону мэрии.
      В самом центре Плешки, на небольшой площади возле храма Покрова, раскинулся базар, на котором  с  раннего утра до позднего вечера толпились туристы.  В летние месяцы преобладали итальянские и французские  арабы, вездесущие японцы с фотоаппаратами, к благодатной золотой осени подтягивались  огромные чернокожие обитатели Стокгольма -  потомки африканских беженцев. Этих часто сопровождали  стройные блондинки из шведских резерваций. 
      Но больше всего, конечно,  приезжало своих – туркмен,  узбеков, казахов  из Москвы,  Питера, Самары. Эти прибывали в больших автобусах в любое время года.  Каждый раз,  встречая очередную партию гостей, Денис удивлялся: откуда столько интереса у  людей к прошлым традициям и преданиям русского народа.
        Денис  подошел  к Ваське Середину, недавно назначенного заместителем мэра Плешки, отвечавшим за прием гостей. Он  хмуро посмотрел на Дениса, налитыми кровью глазами – видать вчера опять напился  до беспамятства.
           - Ты почему опаздываешь? Работать,  что ли надоело…
           - Не ори, еще девяти нет, - осадил его Денис, не слишком пугаясь васькиного  гнева. Они были знакомы давно,  и он знал, что, несмотря на всю паскудность натуры, за которую его отчего-то прозвали Гундарианом, Васька не сдаст  давнего приятеля и однокашника по ремеслухе.
           - Ладно, последний раз предупреждаю. Вот тебе списки групп. Смотри, чтобы все прошло без проколов.
    Денис взял  бумаги и обернулся к Никите.
            - Пойдем, что ли…  Вон,  понаехали тут гости дорогие.
    Действительно, на асфальтированной площадке из старого полинявшего  автобуса  вываливалась толпа туристов. Многие из них тут же устремилась за бутафорские березки, где  находился   общественный туалет. 
     Денис щеткой смахнул пыль с сапог, Никита достал из футляра гармонь, прошелся по клавишам. Девицы в шитых сарафанах, кокошниках из ансамбля «Березка» лебедями поплыли по кругу, Денис лихо пустился в пляс. Солнце припекало все сильнее…
День выдался трудный. С утра прибыли один за другим   шесть «Икарусов»  с экскурсионными группами – две с таджикскими туристами, три узбекских, еще одну составляли  арабы в белых бурнусах.  Особенно утомили  арабы,  заставившие Дениса до хрипоты  петь «Катюшу», и плясать вприсядку.  Непроницаемые смуглые лица,  казалось,  не реагировали на залихватские коленца, которые выделывал Денис. Но, как только он с притопом раскидывал руки, руководитель группы, высокий, морщинистый Саид, требовательно хлопал в ладоши,  указывал на круг, и взмокший танцор вновь начинал с ожесточением приплясывать. Но денег в миске не прибавлялось,  к оставшимся от узбеков трем рублям,  арабы бросили  лишь несколько монет, где на аверсе красовался лик  сурового великого  аятоллы Рухолла аль-Мусави аль-Хомейни.   
    К счастью, после обеда групп не ожидалось – в районе  должны были начаться учения регионального полка «Джихад», и трассу, по которой  автобусы добирались до Переславля из Москвы,  перекрывали до утра.   Никитон, который всегда все знал, утверждал, что на самом деле, это никакие не учения, а  на самом деле ловят террористов-партизан, на прошлой неделе подорвавших полицейский патруль под Нерлью.
         - Слушай, урус, хачу  водку. Гдэ купить? – в лицо Денису дыхнул перегаром лунообразный турист-узбек.
         -  У меня нет… Спроси у гармониста…
      По решению  Российского  федеративного  халифата,  на всей территории страны,    был введен строжайший запрет  продажи любого алкоголя. Исключение делалось только для русских резерваций, где местным жителям дозволялось  перегонять самогон и свободно распивать его в пределах  заповедника.  При этом продажа спиртного правоверным мусульманам,  цыганам  и прочим жителям Халифата,  каралась с примерной строгостью, вплоть до лишения жизни. Тем не менее,   бутлегерство искоренить полностью не удавалось даже самыми драконовскими мерами и многие мусульмане еще по привычке, усвоенной поколениями  их предков во времена советской власти,  продолжала радовать себя запретным напитком. Те же, кто не желал подвергать себя  позору публичного  наказанию, могли свободно прикупить в любое время суток в каждом торговом киоске какую-нибудь  веселящую травку.
       Никитон, промышлявший бутлегерством,  обычно прятал бутылки с самогоном в футляр от гармошки. Денис видел, как узбек  подошел к  приятелю, что-то пошептал ему на ухо.  Володин мотнул головой  в знак согласия. Сделка, очевидно, состоялась – турист,  с довольным видом,  ждал,  пока закончится танец,  потом они отошли с гармонистом куда-то за угол.
        Немного отдышаться Денису удалось только под вечер, когда из города прикатил большой свадебный кортеж. Гости не пожелали смотреть фольклорное шоу, а сами, сойдясь в большой круг, зажав зубами страшные кинжалы, вдохновенно  плясали лезгинку, а потом, выбившись из сил, палили, не жалея патронов,   из автоматов и пистолетов. Лишь когда солнце стало опускаться за макушки дальнего леса и  гости поехали продолжать торжество в ресторан,   аниматоры смогли разойтись по домам.

                ***

      Придя домой с работы, Денис закрыл дверь, прошел в комнату, стянул сапоги  и устало повалился на кровать. Рукой нашарил пульт, включил телевизор. Уже несколько десятилетий основные государственные  телеканалы вещали на государственных языках - узбекском, таджикском и татарском, еще один канал - Ай Дазир транслировал передачи на арабском. Для русскоязычных  зрителей работали в основном кабельные телепрограммы, смотреть которые можно было на территории резервации.
     На Первом русском  канале  транслировали концерт  примадонны Ирина  Богачевой VI –  шестого клона известной эстрадной дивы, жившей чуть ли не двести лет назад, еще во времена генсека Леонида Брежнева.  Обладая  неутомимым жизнелюбием,   певичка  оставила изрядный капитал и собственный замороженный биоматериал, надеясь, что прогресс  научных  биотехнологий позволит  со временем  вновь воспроизвести ее  бренное тело на этом свете.  Надежды звезды советской эстрады  удивительным образом сбылись: спустя какое-то время  биоматериал клонировали в одной из частных репродуктивных клиник. Эксперимент оказался настолько удачным, что вновь материализовавшаяся  Ирина Богачева, полностью повторила жизненный цикл своей биологической предшественницы, стала популярнейшей исполнительницей попсовых  шлягеров.  В свою очередь,  она так же сдала стволовые клетки на клонирование,  заложив  тем самым   биоклонирование  в основу процветающей  системы  звездного самопроизводства  российского телевизионного шоу-бизнеса.  Теперь Ира  VI  вела  «Курам Байрамовские  встречи», в которых принимали участие все биологические потомки единой праматери   Богачевой. Сотни людей, в возрасте от трех до восьмидесяти лет, пели, пляса, юморили, пародировали друг друга…   Толстая, рыжая женщина в балахоне и высоких сапогах хрипло пела: «Спи спокойно, страна, я у тебя всегда одна». 
    Денис выругался и нажал кнопку пульта.  По второму кабельному каналу шли новости на русском языке. На экране темнокожий Папа римский  благословлял на площади святого Петра в Риме  толпу любителей нетрадиционного  секса. Камера крупно выхватывала то лица полуобнаженных негров, самозабвенно целующихся взасос,  то тесно прижавшихся друг к другу  страховидных девиц с обнаженными, рано отвисшими грудями. Потом показали Париж, где на фоне мечети, выстроенной напротив  Собора Парижской богоматери, полиция с помощью дубинок и слезоточивого газа  разгоняла немногочисленную группу белых парижан, отстаивающих свое историческое право на проживание в столице Франции.  Затем диктор бесстрастно  поведал про  экологическую  катастрофу на Шпицбергене: там,  в результате таяния вечного льда, ушел под землю целый поселок, в котором жили шведы, переселившиеся на острова с материка.  Под Новгородом чеченский  спецназ обезвредил группу партизан, связанных с известным полевым командиром Василием Медведевым. Двое боевиков убито, трем бандитам удалось скрыться. На экране показали два обезглавленных тела террористов, рядом спецназовец  в маске демонстрировал боевые трофеи – головы убитых террористов.
Денис выключил телевизор. Надоело... Негры, катастрофы, теракты, расстрелы… Своих проблем хватает.

          ***

    Все меняется вокруг, меняется внутри меня. Я прожил семь десятков лет, а как все изменилось...  Старые дома сломали, на их месте выросли многоэтажные монстры Исчезла страна, в которой родился, вырубили сад под  окном, высохли болота на подмосковной даче, изменился климат,  вместо елок в лесу подрастают маленькие дубки.. Даже кладбища, и те приобрели странный вид: все меньше крестов и мраморных досок, все больше аляповатых обелисков на могилах убитых «новых русских».
     Москва давно уже не тот город, в котором я родился, жил, в котором умерли мои родители. Не осталось улиц и переулков моей юности, молодости, по которым можно было бродить по вечерам. Чужой город, живущий по чуждым мне законам, переполненный машинами, людьми, непонятной рекламой. Даже воздух сейчас иной, чем раньше, когда где-нибудь на Арбате или Остоженке пахло прошедшим летним ливнем, арбузами, цветущей сиренью...
Город заполонили новые люди, везде, куда ни глянь,  чужие  лица южан, выходцев из Азии,  Африки.  Началось очередное Великое переселение народов, юг пошел на север.
Помню, в детстве узбеков или таджиков я встречал только на ВДНХ,  увидеть до фестиваля 1957 года  на московской улице негра  почиталось за редкую удачу. Однажды зимой, когда я с мамой ехал на новогоднюю елку, нам повстречался чернокожий малый, спускавшийся по эскалатору. Люди оборачивались вслед ему, не скрывая любопытства, а  виновник переполоха, чрезвычайно довольный производимым эффектом, горделиво посматривал по сторонам. Сегодня узбек или африканец   в метро стали обычной приметой подземки, которая удивляет разве что обезумевшего от наркоты скинхеда.
     У меня нет тоски по ушедшему прошлому – я понимаю, что приходят новые  поколения, меняются  декорации и старую пьесу начинают играть новые актеры. «Род проходит и род приходит, а земля пребывает во веки», - утверждал еще  Екклесиаст. С этим процессом невозможно бороться, к нему надо или приспосабливаться, или уходить...

                ***
       Первыми   исчезли евреи... Конечно, закон сохранения материи в природе никто не отменял и, всерьез говорить о том, что древняя умнейшая нация могла бесследно сгинуть  с лица планеты, никому и в голову не приходило, тем более, что  ни о каком Холокосте речи не шло,  евреев  не сжигали в газовых камерах и не  расстреливали в Бабьем Яре, вспышек какой-то особой - юдофобской инфекции, доминантно истреблявшую целую нацию, учеными Всемирной организации здравоохранения не регистрировалось...  Над этой глобальной загадкой долго ломали головы политологи, социологи, политики  и философы.  Нашлись, правда, антисемиты, утверждавшие, что никуда евреи не подевались, а просто,  в преддверие больших перемен, начали спешно  прирастать  к русскому населению, поменяв для того в паспортах  фамилии Кац и Перельман  на  прозаические русские и хохлятские фамилии  и начав вполне по-русски   употреблять водку, закусывая чесноком.  Заметим, что эту гипотезу трудно поддержать, поскольку такие умные люди, как евреи, не могли не предчувствовать  дальнейший ход истории, и навряд ли стали бы связывать свою судьбу с неудачливыми Ивановыми и Петровыми… Да и алкоголь они употребляли,  задолго до того, как русские решили, что питие ести их национальный способ повеселиться.
      Впрочем, даже лютые антисемиты и воинственные черносотенцы поначалу не заметили  исчезновение евреев. Тем более  что, до поры до времени,  они еще выступали с политическими комментариями по  телевизору, исполняли эстрадные шлягеры, писали заметки в гламурных журнальчиках. Но  в  анекдотах вместо Абрама и Сарры все чаще фигурировали Джамшуты и Рафшаны, песней года стала мейхана  «Давай, да свидания!» в исполнении  репера-таджика  Интигама. С каждым годом  антисемитизм превращался в замшелый  предрассудок,  предметом  всенародной ненависти  становились   приезжие из Средней Азии, которых поначалу презрительно именовали  мигрантами, гастарбайтерами,  а  то и просто - чурки.
       На самом деле -  никакие и не чурки... То были потомки древних и гордых арийских племен.  Само название таджик  означало «увенчанный»; что, по мнению историков, бесспорно,  доказывало, что   в прежнее время им принадлежала вся власть над миром. Сами они часто величали себя «парсиванами», поскольку были твердо убеждены, что являются остатками первоначального  населения Средней Азии – персианами. Да и слово «узбек»  не раз встречалось ученым еще  в древних рукописях, чуть ли не фараоновых времен,  когда оно означало, ни много ни мало, как «истый князь»…
Их массовый наплыв начался где-то на исходе тысячелетий, когда  потомки истинных князей, парсиван,  обитателей высоких кавказских гор отправились покорять среднерусскую равнину.  «Понаехали тут», - возмущались москвичи и питерцы, костромчане и нижегородцы,  но выгонять приехавших не спешили, ведь  отныне вся черная работа  легла на плечи чурок. Гастарбайтеры  устраивались дворниками, грузчиками, рабочими на стройках,  торговали овощами,  водили маршрутные такси, укладывали асфальт…  Они оказались людьми терпеливыми,  упорными и трудолюбивыми. Новоселы обживали  брошенные  дома,  подвалы и чердаки,  с родины к ним тянулись многочисленные домочадцы  и друзья. Они жили своей жизнью, совершали намаз, варили плов и быстро плодились. Вначале мигранты, приехавшие из аулов и сел,  лишь с изумлением оглядывались вокруг. Их поражала  безумная жизнь  русских, утопавших в роскоши, пьянстве, пороках  и разврате.  Они не могли понять, как в доме можно содержать собаку, ценой в несколько тысяч долларов, покупать ненужные безделушки и позволять  женам ходить в мини-юбках.
     Потом началось  пришествие гостей с Дальнего Востока. Тучи китайцев, вьетнамцев, северных корейцев высаживались из поезда Владивосток-Москва и мгновенно исчезали  с перрона, чтобы появиться  на  рынках,  внедриться в самое чрево столичных рынков, стать владельцами  ресторанов, публичных домов, подпольных фабрик, на которых трудолюбивые вьетнамцы  изготовляли новинки мировой моды.
      Анклавы мигрантов в городах  незаметно превращались в азиатские  кварталы, потом в городские районы, а затем лавина смуглых людей полностью затопила  миллионные мегаполисы  и старинные  уездные городишки города. 
До поры до времени русские  еще служили охранниками, барменами, устроителями свадеб, агентами по продаже лекарств и ритуальных услуг, но потом, бросив работу и,  сдав комнату или квартиру приезжим,  целыми днями смотрели развлекательные передачи по телевизору или входили в жестокие запои.   
    Многие молодые узбеки, таджики,  арабы охотно женились на русских девушках,  их сильные гены перебивали холодную кровь северян – дети  от смешанных браков  рождались  смуглые, с черными  вьющимися волосами и живыми темными глазами.  Они становились мусульманами, и вера их была крепка и непоколебима.  Аллах Акбар!
    Дети-полукровки  учились в закрытых  престижных  школах, получали хорошее  образование и уже очень скоро большинство  административных должностей в больших городах занимали сыновья и внуки тех, кого в свое время презрительно именовали  чурками. Если их деды колесили по русским городам и весям на ворованных  велосипедах и обшарпанных поддержанных «Жигулях», то внуки пересели в полнее себе комфортные Мерсы,  БМВ, а  то и Бентли…
    К середине тридцатых годов  двадцать первого столетия  русская  речь на московских или питерских улицах стала большой редкостью. Вместо него появился специфический новоурюсский диалект.  В толпе, в  автобусах, магазинах, ресторанах  приезжие изощренно  насиловали   старые русские слова,  подгоняя их под собственную фонетику и менталитет,  придавая словам новое значение. На Красной площади, на Арбате,  у памятника Пушкина и в Большом театре  гортанно  кричали  арабы,  слышалась мяукающая речь китайцев, чавканье африканских студентов.  Даже  исконный русский мат, стал каким-то инородным  лингвистическим элементом. В вагонах метро вместо:  «Вы будете выходить?»,    сумрачно бросали:   «Чито всталь, биладь? Дай пройти чэловэку!».   Соседи, встречаясь, деловито обменивались  впечатлениями: «Издрасти, опять погода, биладь,  нелетный». 
    Язык Пушкина, Толстого, Бунина  повторял судьбу  латыни,  становясь   мертвым языком или, вернее сказать, языком мертвых…  Он оставался уделом лишь ученых схоластов, нотариусов, любителей  древней истории, а государственными языками отныне стали узбекский, таджикский и татарский.
Жутковатая  разноязычная смесь   проникала на радио, у телеведущих появился характерный среднеазиатский акцент;   лица с обложек  глянцевых журналов все чаще приобретали выраженные тюркские или монголоидные черты.   
В школьную программу входили «Руслан и Людмила», «Сказка о царе Салтане», «Кавказский пленник» и «Хаджи Мурат», но большинство школьников, едва освоили лишь «Колобок» и «Курочку Рябу», после чего взяли в руки гаджеты и уже никогда в жизни не открывали книгу.
    В стране, прежде слывшей «тюрьмой наций», наконец,  восторжествовала справедливость: русским  отныне  присвоили кличку  «харыпы». Когда-то  узбеки  называли так собственных нищих и жалких соплеменников, приехавших в город из отдаленного кишлака.    Но теперь харыпами стали бывшие московские интеллигенты,  питерские искусствоведы, вологодские,  ярославские доктора и учителя…
    А потом, как-то незаметно, само собой, русские стали покидать города, их становилось все меньше и меньше, они умирали, спивались, деградировали,  сходили с ума от наркоты. С каждым поколением русская нация  исчезала с лица земли.  Однако многих правоверных никак не могла устроить, присущая всем русским лень, их неспособность к быстрой перемене мест.  Чтобы ускорить процесс освоения северных земель русскими, некоторые имамы даже объявили урусам  джихад.  Каждому ныне ведомо, что джихад — это вершина ислама, отдача всех сил и возможностей ради распространения и торжества его учения. Конечно, русские не заслуживали такой чести, но, посудите сами, что делать, если ленивые и развратные  туземцы не спешили   покидать свои  обжитые города и квартиры.  Вот и приходилось время от времени взрывать их дома, самолеты, вокзалы, резать по ночам пьяных мужиков, насиловать их баб,  чтобы поторопились они сняться с насиженных мест,  отправиться в край полярных сияний и белых медведей.
    В 2051  году, после проведенного всенародного референдума, страна, в очередной  раз поменяла имя, став  Российским   Федеративным халифатом.  Потом началась радикальная конституционная реформа и, наконец, Государственная Дума, состоящая к тому времени  на девяносто восемь  и восемь десятых процента  из потомков  среднеазиатских мигрантов и граждан Закавказья, озаботилась судьбой вымирающего туземного населения России. После бурных дебатов,   в целях сохранения русских,  как самостоятельной равноправной нации, было принято  историческое решение о создание заповедных зон регенерации русского народа.  В резервациях, как  стали именовать такие зоны,  вводилось местное самоуправление на уровне региональных Дум, в школах разрешалось преподавание ряда предметов на  русском языке,  по кабельному телевидению шли  передачи, подготовленные  местными  информационными центрами под контролем опытных  редакторов из числа правоверных сограждан, верных заветам Магомета.   
      Тут спохватились и вспомнили  о  евреях, не успевших поменять фамилии.   Конечно,  Российский  Федеративный халифат считался демократическим государством, где соблюдение прав человека было записано в Конституции, но отношение приверженцев мусульманства к потомкам богоизбранного народа было, мягко говоря,  прохладным...  Горячие мусульманские головы предлагали выслать всех оставшихся в наличие евреев куда-нибудь подальше…  Однако  вставал  вполне резонный вопрос: куда? После массированного иракского ракетно-ядерного удара в 2020 году вся Земля Обетованная превратилась в радиоактивный залив  Мертвого моря, где неспешная волна качала лодку местного ныряльщика, собиравшего на дне сокровища погибших  еврейских городов.  В Европу въезд лицам еврейской национальности был заказан строже, чем во времена Третьего Рейха, а Северные Американские Штаты, ведшие многолетнюю тяжелую войну с Южно Американскими Республиками,  не могли прокормить всех евреев,  желавших стать гражданами самой демократичной страны в мире.
    Некоторые иудеи пытались пойти на хитрость, доказывая, что они -  правомерные обрезанные мусульмане.  Появились даже подпольные урологические клиники, совершавшие под наркозом циркумцизию   взрослым мужикам, но  муфтии легко отличали обрезанных узбеков и кавказцев  от недорезанных потомков племени Моисеева, а разбитные журналюги по такому случаю даже нашли цитату в Библии:  «Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно. На плоти; но тот Иудей, кто внутренно таков…».
    Суд шариата был строг, но справедлив. За подобные проделки и прочие неприличные  шалости евреев наказывали примерно строго: лишали прав гражданского состояния, нещадно лупцевали палками на площадях, ссылали на вечную ссылку за Полярный круг, где в окрестности Воркуты из  Северной провинции Китая была перенесена Автономная Еврейская республика с ее столицей Биробиджаном.
    Глобальные демографические перемены отмечались  по всей Европе.  Из Ирака,  Ирана, стран  Магриба, охваченных столетней  междоусобной войной, из нищих  африканских государств, миллионы беженцы, спасаясь от голода и жажды,    на баржах,  катерах, резиновых плотах переправлялись  через Средиземное море, заполоняя собой Старый Свет, сгоняя с насиженных мест изнеженных европейцев. Париж, Рим, Мадрид, Стокгольм, Прага и Дрезден становились  арабскими, африканскими городами, где белое коренное население  теснилось в специально отведенных гетто. Появляться в центральных частях столиц белым, если и не возбранялось, то и не поощрялось. Впрочем, редкий  человек с европейской внешностью рисковал без крайней необходимости появляться на Монмартре  или в центре Мадрида. Толпа  жестикулирующих, кричащих, хохочущих чернокожих подростков окружала смельчака со всех сторон и  хорошо, если дело ограничивалось только кражей кошелька и парой оплеух – гораздо чаще в морг поступало тело неизвестного белого человека с множественными ножевыми ранениями.
    Правда, мусульмане, в благодарность за давнее  гостеприимство,  проявляли некоторую сдержанность и толерантность  в вопросах веры. Так, они не стали строить  новых мечетей в европейских столицах, а, по примеру Софийского храма в Константинополе, на место крестов водружали перевернутые полумесяцы, замазывали фрески с евангелистскими сюжетами краской, прикрывали алтари коврами, и совсем не препятствовали переходу неверных в лоно истинной веры. Аллах Акбар!

День третий.  Вторник

     По вторникам  Денис мог позволить себе роскошь не вскакивать чуть свет с кровати, чтобы бежать развлекать заезжих туристов.  Дело в том, что  уже год как он носил  на лацкане пиджака трехцветный значок депутата региональной Думы,  заседавшей  два раза в неделю -  по вторникам и четвергам.  Заседания начинались  в полдень, и вполне можно было позволить себе вдоволь выспаться.
   Согласно восьмой статье Конституции Российского  Федеративного халифата все русское туземное население пользовалось широкими правами, включая право на работу, свободу передвижения в пределах резерваций, возможность иметь там собственность и  получать трехклассное бесплатное образование. Отметим, что такого объема демократических прав и свобод для коренного населения не было даже во многих  европейских государствах. Для самоуправления и ведения экономически развитого хозяйства русским резервациям, насчитывавших  более десяти тысяч жителей,   дозволялось иметь собственного мэра и региональную думу. Мэр избирался раз в пять лет общерезервационным голосованием, после чего  получал ярлык на занятие  должности у  областного или городского  имама. 
Региональные Думы, символизировали верность принципам  демократии и  парламентаризма -  несомненного  достижения всего многовекового  развития  российской государственности и ее дальнейшего поступательного совершенствования в Российском  Федеративном халифате.  Региональные Думы также избирались  на пять лет  из граждан русской национальности, проживающих в этнических резервациях. Депутаты  могли ставить и решать любые политические, экономические, международные вопросы.  В парламенте  совершенно свободно и бескомпромиссно  обсуждали  отношения с правительствами других стран, в соответствующих случаях требовали ответа за нарушения международных соглашений, конвенций.
     Кроме того, депутаты  предлагали  экономические реформы, обсуждали  бюджет  резервации будущего года, определяли идеологию учебников естественной истории и репертуар  кружков художественной самодеятельности . Порой страсти в Думе разгорались нешуточные,  не раз обсуждение какого-нибудь спорного законопроекта заканчивалось яростной потасовкой, синяками, кровавой юшкой,  выбитыми зубами и разодранными в  клочь пиджаками. 
       Впрочем, несмотря на невероятную активность некоторых региональных парламентариев,  солнце продолжало всходить и заходить, мир как-то существовал, а спустя пять лет новые парламентарии вновь с новой энергией брались за его переустройство.
          
           ***
    
         Плешкинская региональная  Дума располагалась в бывшей  столовой пионерского лагеря, когда-то служившего местом летнего отдыха для детей рабочих местной фабрики, изготовлявшей  кинопленку для советской киноиндустрии.   В детстве Денис несколько раз видел фильмы, снятые на ту самую киноленту.  Они произвели на него странное впечатление. Денису казалось, что кинопленка, в отличии  от привычного современному глазу 3-D формату,  обладала удивительным свойством разукрашивать  реальное изображение  в какие-то необычные цвета,  делая  старинные  фильмы  похожими на фантасмагорический мир инопланетян.  Но снимать фильмы на пленку давным-давно никому   уже не приходило в голову -  для этого существовали цифровые камеры и сотовые телефоны, с помощью которых каждый желающий мог легко зафиксировать  на улице какое-нибудь забавное происшествие : автокатастрофу, пожар, а если повезет, то и смешную сценку, когда с белой девки принародно сдергивают юбку и заставляют  голой крутиться перед улюлюкающей и хохочущей разноплеменной толпой.  Или,  как два  потных азиата бьют ногами по голове  припоздавшего пьяненького уруса.   Такие сюжеты пользовались большим успехом в Интернете, давно и прочно обогнав самые крутые голливудские фильмы.
Старые стены пионерлагеря  давно не слышали детских  задорных голосов. После горбачевской перестройки  лагерь прикупил какой-то местный авторитет, устроивший здесь гостиницу,  публичный дом  с малолетками и сауну. Потом предпринимателя, как водилось в те лихие времена, застрелили. Впрочем, тогда говорили проще: завалили. Заведение, оставшись без хозяина, захирело, но когда  организовывали  резервацию, о пионерско-бандитском борделе вспомнили, и местная администрация отдала полуразвалившийся корпус для нужд местной исполнительной власти.
      Здание отстроили заново, придали нужный официоз интерьерам, покрасили фальшивые фанерные колонны перед входом.  Обстановка в  зале для заседаний народных избранников  выглядела спартански простой и строгой:  теснились  ряды кресел с пластиковыми сидениями и откидными столиками – их удалось   приобрести по дешевке при распродаже имущества одного кинотеатра в Ярославле. На возвышение, напротив входа, под тяжелой кумачевой тканью прогибался  длинный  стол Совета Думы, рядом с ним притулилась  трибуна для выступающих с непременным стеклянным графином и государственным гербом – двуглавым орлом, на груди у которого  вместо Георгия Победоносца, разящего змея,  были изображены крест, полумесяц и звезда Давида – символы единства и дружбы народов, населяющих многонациональную и многоконфессиональную Россию. 
    Над столом красовался портрет Президента Расула Тулиева в генеральской форме, со звездой Героя на генеральском мундире. Президент на портрете улыбался в густые усы и внимательно смотрел в глаза присутствующим. В руке Президента был томик его стихов – Расул Мухамедович был признанным классиком русской литературы, одним из создателей новой российской поэзии, выдающимся переводчиком и языковедом.
    Но больше всего думцы гордились мраморно-белым туалетом с мужской и дамской комнатами и буфетом, где всегда можно было разжиться бутербродом с мраморной ветчиной и кружкой холодного пенистого пива.

 ***
       Денис вначале решил зайти в буфет.  Увидав группу товарищей по фракции, он подошел к ним.
                - Как пиво?
                - По  настроению, -  улыбаясь, отвечал  руководитель  Консервативно-христианской  фракции  Владимир Андреевич Орлов. Это был скромнейший, добрейший  и образованнейший человек. При разговоре он всегда ласково брал собеседника за локоть, говорил ровным мягким тенорком, причем,  говорил он, мало того, что умно и по делу, но и  обязательно прибавляя к имени-отчеству собеседника разные приятные тому словечки: голубчик,  дорогой мой, любезный Иван Иванович. Правда, некоторых особо придирчивых снобов смущала во внешнем облике политического деятеля столь высокого уровня некоторая непослушная всклокоченность в прическе, остатки завтрака в густой бороде, помятые брюки, нечищеные ботинки со сбитыми каблуками, галстук в пятнах от супа.
      Орлов подвинул Денису полную кружку пенного напитка.
     -  Дорогой Денис Николаевич, у меня есть очень важное поручение. Наша фракция просит  вас зачитать текст  нашего законопроекта по крайне принципиальному вопросу, который будет поставлен сегодня в повестку дня.
        - Но я ничего не слышал об этом законе, -  удивился Денис, отхлебывая пиво.
        -  Вероятно, я забыл вам рассказать на прошлом заседании Думы, - всплеснул руками Орлов. – Но ничего, я сейчас все объясню.  Речь идет о количестве спичек, которые можно  выдавать в одни руки. Ведь каждый лишний коробок – это срубленное дерево, угроза нашему национальному достоянию – лесам. Что мы оставим следующим поколениям?  -  с неподдельной тревогой  вопросил Орлов.
      Денис  подумал, что, вообще-то, плевать на будущие поколения,  тем паче, что  собственных детей у него не было, да и в большинстве знакомых ему русских семей, детей было, прямо сказать, не по дюжине – в лучшем случае,  один – два ребенка.  Но спорить с Орловым не хотелось, все равно не успокоиться, да и выступить можно было с места, не выходя с трибуны.
       - Давай, еще по  кружке, да пора в зал…  Уже третий звонок был…

                ***
        В  Плешкинской Думе были представлены почти все общественные движении и партии, имевшиеся в наличие  в русских резервациях Центральных регионов страны.  Здесь два  раза в неделю собирались представители либерал-демократов, коммунистов, дворянского собрания, соборян,  грозные  казаки-станичники из  Войска казаков нетрадиционных мест проживания, представители общества «Дружбы  с зарубежными народами» и несколько беспартийных, но очень заслуженных,  граждан.  Собравшись вместе, эти солидные и достойные  люди  горячо спорили  о судьбах русского народа, о путях развития древней славянской нации, трудностях, стоящих на этих самых путях;
    Первыми в зале заседаний расположилась  группа  депутатов-коммунистов. Эти всегда ходили группами, видимо,  привычка  осталось у них с пионерского детства, когда вожатые водили отряды пионеров под барабанную дробь и строили в ряды под звуки пионерского горна. Конечно, в отличие от древних советских времен, пионерами могли быть только очень немногие – обычно те, чьим  родителям удавалось устраивать своих чад  на лето в дешевые пионерские лагеря,  спонсируемые коммунистической партией.  Потом, когда наступили трудные времена, лагеря позакрывались,   пионерские горны  съела ржа, да и самих коммунистов значительно поубавилось,  так что их впору  было заносить в «Красную книгу».   Но все-таки коммунисты  не исчезли совсем с лица земли, проявив удивительную приспособляемость к  непростым условиям современной жизни. Морщинистые, пузатые и лысые приверженцы марксистско-ленинской идеологии  чем-то напоминали Денису персонажей  одного из виденных им старинного детского  фильма  «Сказка о потерянном времени», в котором злые волшебники превратили непутевых и  хулиганистых сорванцов-школьников  в суетливых, сварливых старичков и старух. Вот и теперь,  в  пожилых депутатах-коммунистах   легко  узнавались   маленькие, сопливые  мальчишки  и девчонки, какими они были лет пятьдесят назад.
    Во главе коммунистической  фракции  стоял испытанный борец за права трудового народа, интернационалист-ленинец Андрей Владимирович Журин.  Журин выглядел всегда очень  серьезным, озабоченным  человеком. Шутить он  не любил, может по той причине, что и сам был довольно неудачной шуткой природы. При  вполне крестьянско-пролетарской внешности,  он   носил на корытообразном лице элегантную эспаньолку,  очки в тонкой золоченой оправе и говорил мягким, семинаристским голосом. Несколько  портила его презентабельность  большая бородавка на правой щеке, неуловимо напоминавшая большую заснувшую муху. Вероятно, умелый пластический хирург за считанные минуты убрал бы эту деталь с лица партийного функционера, но услуги косметолога стоили дорого, а денег в партийной кассе было негусто. Впрочем, злые языки утверждали, что не столько расчетливость, сколько опасения возможных осложнений,  удерживали Журина от операции. Кроме того, бородавка стала своего рода  фирменным знаком Журина, если хотите,  его  пиар приметой.
    Пока коммунисты занимали свои привычные места,  в зале постепенно собирались депутаты из других партий. Пришли два или три  корреспондента, входившие  в  думовский информационный пул, у камеры возился кинооператор с помощником – репортажи о заседаниях Думы составляли  неотъемлемую часть вечерних новостных выпуском на кабельном канале Переславского резервационного телевидения. Последним в свою ложу вошел представитель  регионального муфтиата, синхронизирующий деятельность  Переславской думы  с решениями вышестоящих  органов власти.   
     Первым на повестке Думы  стоял важнейший международный  вопрос.  Партия «Единая республика для всех наций», сокращенно – «Единоресы»,  внесла на обсуждение проект ноты, осуждающей интервенцию Соединенных Штатов Латинской Америки на территорию их северного соседа и  оккупацию войсками агрессора южных штатов Техаса, Калифорнии, Аризоны. По залу заседания пошел шум. «Нетрадиционные»  казаки дико затопали сапогами, густо забасили: «Любо! Любо!»,  кто-то хлопнул резиновый шарик.   
Задремавший было Денис  не расслышал названия всех захваченных латиносами городов и штатов, но ему подумалось, что жизнь в Плешке все-таки куда как спокойнее: войны  уже давно  нет, работой он обеспечен, урожай картошки и капусты в этом году выдался на славу, а грибами, орехами Бог не обидел  глухие  Берендеевские леса, в озере не перевелись щуки и селедка.
   Спикер Думы Прохор Михайлов  предложил депутатам голосовать за проект документа.

                ***
      
       Прохор  Юрьевич Михайлов,  маленький толстенький человек, с  маленькими руками и короткими пальчиками, лакированными какой-то кожной болезнью, походил на довольного, сытого  воробья, только что плотно  отобедавшего в зоопарке в вольере у носорога.  И передвигался человечек  как-то по-птичьи:  подпрыгивая при каждом шаге и отводя  при этом руки назад.
   В прошлом Михайлов был одним из самых известных и крупных  русских предпринимателей – ему принадлежали торфяные разработки на болотах, два интернет-магазина, издательский дом Пресс-инфо, два дома в самом Переславле и яхта на Плещееве озере. В какой-то момент бизнесмен   решил попробовать  себя в политике, переписал бизнес на родную сестру и стал во главе либерального движения всего Северо-восточного объединения русских общин.  Михайлов умел и любил выступать на телевизионных диспутах, круглых столах, людных собраниях. Его нередко видели в административных кабинетах, где он встречался с чиновниками самого крупного калибра.
   Прохор  был умен, ироничен,  остроумен и не любил галстуков.  Он забавно  пошутил над окружающими,  маскируя едкую усмешку  за вежливой улыбкой. Кроме того, следует отметить  склонность  Прохора к здоровому образу жизни и увлечение спортом: он регулярно занимался пляжным волейболом и был председателем национальной лиги керлинга, существовавшей в основном на средства самого  предпринимателя.  Совокупность столь  ценных  качеств и умение ладить с высшей администрацией в стране,   позволили  Михайлову  завоевать авторитет дельного политика и стать спикером плешкинской Думы. Недоброжелатели – а  у кого, скажите, их нет? – время от времени вспоминали давний неприятный инцидент, случившийся с политиком и бизнесменом  лет десять назад , когда после громкой пирушки на престижном горнолыжном курорте в Сочи,   Михайлов оказался в полицейском участке в компании  с кучей дорогих супермоделей, на деле оказавшихся киевскими проститутками. Но потом обвинения с Михайлова были сняты, проститутки оказались сплошь благородными девицами, с красными дипломами и свидетельствами о наличие законных супругов. И, наконец, навсегда закрыли все глупые, наглые  сплетни,  троекратное повторенные  Михайловым  слова шахады: «Свидетельствую, что нет Божества, кроме Аллаха, и еще свидетельствую, что Мухаммад — Посланник Аллаха»… Слова, сказанные перед экранами телекамер   четким, хорошо поставленным  голосом,    послужили лучшим подтверждением ума, совести  и политической мудрости  спикера региональной Думы.

                ***
     На табло высветились результаты голосования. Инициативу «Единоресов» поддержали практически единогласно – не голосовал  лишь один депутат, которому не к времени приспичило в туалет. Встал вопрос: как отсылать дипломатический документ – через Интернет  или  по почте -  в большом конверте с гербом и грифом Переславской думы. Всем собранием быстро порешили, что по почте будет солиднее и внушительнее. Соответствующее поручение было дано руководителю Комитета по делам информации и средствам массовой информации. Присутствующие депутаты вздохнули спокойнее -  рабочий день задался.
Заглянув на всякий случай в программу заседания,   Михайлов предложил коллегам перейти  к обсуждению спичечного вопроса. Денис  положил перед собой проект предложения  о спичках: 
         - Мы предлагаем прекратить вырубку леса, необходимого для изготовления спичек, изменение ГОСТа на коробок, замену картонной упаковки на пластмассовую…  Данные меры позволят значительно сократить расходы на содержание лесничеств, повысят конкурентноспособность отечественной спичечно-укладочной промышленности, создадут базу для экономического развития региона.  Мы должны определить  долгосрочный вектор развития отечественного  спичечного производства.  Пора перестать быть сырьевым придатком  Европы, поставляя туда высококлассную древесину, идущую на производство спичек.  Наши леса – наше богатство. Ограничение  потребление спичек,  повышение акцизных ставок на этот вид продукции позволит уменьшить дефицит госбюджета. 
     В зале заседания послышался шум, стук откидывающихся кресел, из рядов коммунистов раздались протестующие возгласы. Денис никак не ожидал, что проект вызовет такую  оживленную дискуссию  среди парламентариев. Особо горячился  любимец пэтэушной молодежи и рекламный блогер  Алексей Нагульный. 
          - Я  не верю, что страна обречена и что русские — это какой-то пропащий народ. Мы не можем допустить оставить наших людей  без спичек. Это необходимо только тем, кто устраивает в наших резервациях бесчисленные олимпиады, фестивали, саммиты русских общин.  Сегодня лес валят  только для проведения  никому не нужных публичных шоу. Смотрите, что сделали с нашей узкоколейкой: проезд дорожает, чтобы доехать до Переславля приходится ждать поезда часами. Мы  трясемся  в холодном жестком вагончике, которому скоро исполнится  сто лет, а владелец  Переславской железной дороги  устраивает балы кавалерам ордена святого Станислава, ездит по всем резервациям с факелом спортивной спартакиады, вместо того, чтобы заняться регулированием расписания движения поездов.
     При этих словах Нагульный повернулся к сидевшему в первом ряду сановитому, оплывшему господину с орденской розеткой в петлице пиджака – председателю ЗАО  Переславская   дистанции узкоколейной железной  дороги  Петру Ягудину.
     Это был человек с невероятными талантами и способностями. Его энтузиазм и оптимизм были способны творить чудеса.    Благодаря Ягунину весь маленький вокзальчик  в Плешке оказался  уставлен металлическими щитами с пугающими призывами: «Не перебегай пути перед идущим поездом!» или  «Не стой у края платформы!»... Конечно, ни одному здравомыслящему человеку и в голову не могло придти перебегать дорогу перед поездом, да и никакой платформы в Плешке не было отродясь  – на поезд забирались  по ступенькам, прямо с земли. Каждый такой щит обошелся налогоплательщикам в копеечку, а  было таких наглядных средств агитации  более сотни штук – их приготовили с запасом, на случай возможного воровства несознательными обитателями Плешки. Подряд  на изготовление щитов получила фирма, принадлежавшая зятю Ягудина, и, несмотря на сложности изготовления такой высокохудожественной продукции, подрядчик сумел  не только уложиться в полученную сумму, но и приобрести почти новый  мерседес.
    Креативному  председателю ЗАО  ПДУЖДа  также  принадлежала фантастическая  идея прокладки нити  узкоколейки  до Ленинградского вокзала в Москве. Фантастика заключалась не столько в самой идеи, сколько в том, что Ягудин умудрился каким-то таинственным   образом  получить изрядную сумму на реализацию своего плана. К счастью, дело ограничилось строительством небольшой веткой, ведущей на городскую свалку, но талантливый руководитель сумел поставить  себе новый очень симпатичный коттедж на берегу озера.
        Теперь сановитый чиновник размышлял над возможностью модернизации одного из трех имевшихся в депо  тепловозов. При каждом удобном случае, Ягудин с охотой демонстрировал чертеж старого тепловоза, на котором  вместо дизельного двигателя красовалась атомная установка со списанной подводной лодки. Дело совершенствования железнодорожного транспорта несколько забуксовало, когда руководитель фракции «зеленых» в парламенте, пламенный Олег  Мотыль пригрозил самосожжением, в случае одобрения проекта. Мотылю, конечно, никто из думцев не поверил, но предложение о финансирование передвижного Чернобыля, с огромным удовольствием провалили. 
     Слушая гневные тирады Нагульного,  Ягудин  лишь приподнял брови и лениво скривился в ухмылке -   он не опасался словесных  наскоков  думских бунтарей.  Однако гримаса железнодорожного магната не ускользнула от внимания Нагульного, воспламенив его на новую порцию лозунгов:
        -  Коррупционеры строят себе дома в китайских кварталах, ездят отдыхать в Самарканд и Бухару, а простые русские люди должны зажигать печку три раза в день с одной спички! Нашим олигархам  плевать на простых людей!...  Мы против коррупции, против наглого воровства народного достояния, и требуем запретить любые ограничения на продажу спичек! Воры должны сидеть по тюрьмам, спички - остаться в свободной торговле!
        Скажем прямо: Нагульного в Думе явно не жаловали. Одним был не по душе его  надменный вид, другие не могли простить блогеру незаслуженную общественную популярность  и склонность к интригам.  Более умные люди  угадывали  за  громкой  бунтарской риторикой Нагульного  довольно  тривиальное желание ухватиться за хвост удачи, оттеснить нынешнюю элиту, которая  отжила свое, уже наворовала. Всем своим видом Нагульный демонстрировал, что он предводитель   новой элиты, которая должна  встать во главе резервации, ей  должны принадлежать  яхты и дворцы с шубохранилищами.  Однако  на этот раз эмоциональная речь Нагульного понравилась казачьим депутатам,  затронув их самые потаенные желания отхлестать  кому-нибудь нагайкой, дать в жидовскую морду кулаком, пограбить награбленное. «Геть их! Геть!», - заорал один особо горячий парубок в гимнастерке и лихим чубом, выбившимся из-под лакированного  козырька   казацкой фуражки.
     Никита, сидевший в кресле рядом с Денисом,  вполголоса  отметил:
     - У нас в  Думе  почти как у  Гоголя:  от одного умного человека до другого, хоть  три года скачи, не доскачешь.
     Михайлов постучал председательским молотком, призывая к соблюдению порядка. Он строго посмотрел на Нагульного:
     - Попрошу вас, Алексей Эдуардович, быть корректнее в выражениях, иначе я поставлю  вопрос о запрещение  выступлений на трех ближайших заседаниях Думы.
Выдержав паузу, осторожный Михайлов решил снизить градус напряжения: 
     - Нельзя, господин Нагульный,  оценивать поступки людей  иных политических взглядов с позиций собственного менталитета. Надо привыкать жить в многомерном обществе.  Дума объявляет перерыв до четверга.
 
                ***
   
       После Думы Денис не поехал на служебном микроавтобусе  с членами своей фракции в их любимую пивнушку в соседнее Усолье – настроение после заседания  у него отчего-то сделалось  мрачным, захотелось побыть одному. Это ощущение в последнее время все чаще владело им. Надоела суетность приятелей,  безумолчная болтовня Никитона,  невнятные речи  Орлова. Иногда он внезапно останавливался, словно впервые видел озеро, дальний берег с  верхушками церквей,  журавлиный клин, летящий высоко в небе.  Обыкновенно люди не любят долго думать, предпочитая лишь  слегка задуматься под впечатлением какого-то случайного происшествия, услышанной фразы, мимолетного свидания, чтобы затем забыть и сам предмет размышления и рожденные им мысли. К тому же, долгие размышления  редко приводят к положительным результатам скверно сказываясь на сне и аппетите. Это вполне ощутил на себе Денис. 
    В какой-то момент Денис окончательно  признался себе, что виной всем его новым переживаниям стала  старая тетрадь, те мысли, что тревожили душу, волновали сердце человека, жившего на свете тремя  поколениями раньше его самого. Но,  благодаря этому  человеку, безгранично далекому  по времени, ощущениям, воспитанию, Денис   научился находить  объяснение многому  из того, что видел вокруг, ему становилась  понятным  то, что не вошло на  страницы единого школьного учебника истории,  он начал  смотреть на окружающий мир иными глазами.
     Однако вновь полученные  знания  не принесли Денису никакой реальной пользы. Более того, после чтения старой тетради, у него появилось  ощущение каких-то тревожных  перемен, от чего  ныло под ложечкой, становилось не по себе.   Это неприятное чувство не оставляло его даже по ночам,  в ирреальном мире ночных сновидений, где фантасмагоричность  сюжетов тесно переплеталась с реальными событиями, происшедшими в его жизни.  Часто  Денис   просыпался в поту от холодящего сердце ледяного воздуха горных вершин, от душного смрада переполненной столичной подземки, от тряски  отбойного молотка, от которого он, казалось,  навсегда отвык после демобилизации из стройбата.
    Он пытался забыться  с помощью алкоголя, но выпитое не спасало, а лишь вызывало на свет новые смутные  воспоминание о каком-то давнем прошлом, которое он не мог знать, о мире, который он никогда не видел, о  людях, с которыми не встречался… А еще во сне ему все чаще снилась мать, словно, звала к себе, уберегала сына от грозящей  беды. Он просыпался от чувства тяжкой вины, от желания то ли увидеть мать живой, то ли от  необходимости сходить к ней на могилу.

         ***
      Как почти все русские в резервации, Денис считался  православным – то есть, он крестился,  по воскресеньям и праздникам ходил в храм, с удовольствием ел блины на  масленицу, просил прощение у знакомых на Прощенное воскресенье, а на Пасху красил яйца, святил  куличи и  твороженную сладкую массу. Но теперь ему захотелось чего-то большего. Прихватив бутылку водки, как-то после работы  Денис отправился к своему давнему знакомцу и приятелю  иеромонаху Никону,  огромному мужику в рясе, подпоясанной армейским ремнем.  На  рыбалке, до которой Никон был большой охотник,  они частенько выпивали и вели долгие  разговоры на разные душевные темы,  на которые Денис ни с кем больше старался не беседовать. 
      Никон радостно приветствовал гостя и тотчас усадил за стол, на котором стоял котелок с варенной картошкой, а на тарелке  лежала разделанная копченная щука.
           - Рад тебя видеть, Денис. С чем пожаловал?
           - Просто зашел навестить.  Вот бутылку принес…
      Никон внимательно  посмотрел на товарища.
           - Ну, коль просто зашел, садись. Давай ужинать. 
   Друзья быстро выпили по первой стопке, закусили соленым огурцом. Разговор перескакивал с рыбалки на новости депутатской жизни – Никон также был депутатом местной Думы, но Денис все  никак не мог начать говорить на тему, которая привела его в избу  монаха.
     Выпили по второй и по третьей, когда охмелевший  Денис, наконец,  решился поделиться с товарищем своей неожиданной душевной тревогой,  тягостными ночными видениями, от которых он не мог спать. Никон внимательно слушал, потом разлил остаток водки  и достал  заначку. Человек он был начитанный,  мудрый и говорил чрезвычайно складно:
            - Многие часто говорят,  что ночью их беспокоят дурные сны, тревожные мысли  об обидах, которые они нанесли близким.  А ты подумай: ведь тебе дано заново пережить свою жизнь, но пережить ее, при этом,  в ином качестве…
Никон опять  выпил стопку, закусил огурцом и продолжил:
            - Допустим, ты по своей глупости, молодости совершал какие-то недостойные, плохие поступки. Но, прошло время,  ты пожил, поумнел, набрался житейского опыта. Вот во сне Бог и предлагает тебе, по-новому решить ту проблему, в которой в прошлой жизни ты согрешил, оплошал, совершил дурной поступок. Вопрос, который ставит  Господь, посылая такой сон,  звучит примерно так: вот, теперь,  с твоим  нынешним опытом, если тебя поставить в ту же обстановку,  как бы ты решил тот вопрос, как поступил?   И если ты теперь можешь сказать, что никогда бы так не поступил – знай, что тот человек, которым ты был в молодости, умер, и что теперь ты свободен от  греховного прошлого. Вот тебе и чудо!  Аминь… 
    Денис, в глубине души,  был убежден, что в России всегда  любое чудо непременно сопутствовало какой-то большой беде, но не стал перечить,  перевел разговор на предстоящую рыбалку, к которой Никон всегда готовился загодя, соблюдая все мыслимые и немыслимые приметы и ухищрения.
     Домой Денис   вернулся уже в темноте. Он зажег лампу,  достал заветную тетрадь и начал читать старый дневник:


           О Боге   вообще рассуждать  не следует. Но, с кем поделиться тревогой, как выразить душевные сомнения, где искать непознаваемое? Даже Пушкин метался между двумя крайностями: «Ум ищет божества, а сердце не находит». Вот и моя  беда:  вечные сомнения, желание препарировать то, что не поддается исследованию по определению, ведь истина не может быть проверена анализом и познана рассудком, вера по природе алогична и не нуждается в знании.   Но, войдя в храм, чувствую, как текут слезы из глаз, а в душе тает лед и перед внутренним взором открывается совсем иной мир. Может быть, это и есть вера?
Для меня  Бог – соединение Добра и Зла в единой Вселенной, едином целом, где рай – мир Добра; ад – царство тьмы, зла. Добро – конструктивно,  созидающе;  Зло – это деструкция, хаос. Но по отдельности они не могут существовать, только в единении, в неких пропорциях, определяющих все стороны бытия.

 
Денис не помнил когда заснул. Он спал в  ту ночь,  не просыпаясь,   с давно забытым ощущением счастья, которое переполняло его душу.   Утром он встал с твердым желанием  отправиться в Москву,  на землю предков, чтобы увидеть  дом прадеда, найти  его могилу.
               
                Конец первой части