О происшествии с Европой

ABRAXAS

Автор выражает огромную благодарность многоуважаемой госпоже Елене Никиткиной, талантливой писательнице и специалисту по древнегреческой мифологии, за предоставленные ценнейшие сведения, изложенные в ее труде "Похищение Европы. Секс с богами", без которых настоящее сочинение никогда не увидело бы свет./1/

Знает всякий, кто немного
С мифологией знаком,
Что Европа с неким богом
Сочеталась, как с быком.
О её происхожденьи
Люди разно говорят,
Да и мест её рожденья
Называют целый ряд -
Кто Тевмессос беотийский,
Кто - богатый город Тир,
В коем пурпур финикийский
Добывают на весь мир,
Или град Сидон державный,
Финикии главный град,
Мощью и торговлей славный,
Как пииты говорят.

По легенде, сам верховный бог древних эллинов Зевс-Громовержец явился Европе - прекрасной, как бессмертная богиня, царской дочери -, когда она играла на морском берегу с подругами, в виде быка (по одним источникам - белого, по другим - золотистого, с серебряным пятном во лбу, напоминавшим своей формой полную луну) и похитил её, увезя на своей мощной спине на славный остров Крит.

К сожалению, у большинства нынешних обитателей Земли запас знаний о красавице Европе этими немногими сведениями и ограничивается. Еще со времен Античности существует полнейший разнобой в данных относительно места рождения героини одного из самых занимательных древнегреческих мифов. Одни называют в качестве места ее рождения беотийский городок Тевмесс. Другие - знаменитый финикийский город Тир, снабжавший весь Древний Мир добываемой из морских улиток-багрянок бесценной пурпурной краской и окрашенными этой краской дорогими тканями, носить которые долгое время могли себе позволить лишь цари и самые знатные вельможи. Третьи (например Мосх, автор известной поэмы "Идиллии", чье мнение мы всецело разделяем) - не менее богатый, злато- и меднообильный (как сказал бы великий Гомер) град Сидон, считавшийся столицей Финикии (вследствие чего не только греки и другие народы, но и сами финикийцы, в каком бы городе они ни проживали, именовали себя сидонянами). Не существует единства мнений о том, кто был отцом Европы. Одни античные авторы называют в качестве такового царя Тира Агенора, другие - его сына Феникса, третьи - Тития. В качестве матери Европы называют то супругу Феникса Перимеду, то жену Агенора Телефассу. В-общем, "темна вода во облацех"...Но попробуем все же восстановить подлинную историю тех стародавних событий...

Начнем с того, что данное сидонской царевне при рождении имя "Европа" в переводе с древнегреческого на русский язык значит "широкоглазая". И действительно, глаза у царской дочери были поставлены широко. Черные, мерцающие глаза, окруженные густыми, темными ресницами. Сам царь Сидона Агенор, в те редкие, свободные от важных государственных дел, часы, которые мог уделять семье, умилялся им и, гладя свою единственную дочь по голове, приговаривал нежно: "Девочка моя широкоглазая!" Таких широко поставленных глаз, таких пышных и длинных, каштановых, волос и такой нежной кожи, как у Европы, не было ни у одной другой девицы в Финикии. Поэтому шептались о божественном происхождении царской дочери, блиставшей красой своей среди других финикиянок, подобно Афродите, окруженной харитами (так, по крайней мере, говорили эллинские наемники, охранявшие царский дворец, и эллинские невольницы, в этом дворце прислуживавшие - все эллины уже в то далекое время, когда еще не были сочинены ни "Илиада" и "Одиссея" Гомера, ни "Теогония" и "Труды и дни" Гесиода, ни, тем более, "Идиллии" Мосха) умели выражаться высоким, поэтическим языком, несмотря на, казалось бы, низкий род своих занятий). Как утверждает Елена Никиткина в "Похищении Европы", из-за своих широко поставленных, бездонно-черных глаз юная сидонская царевна была похожа в профиль на испуганного олененка. Не было в Финикии человека, который бы не слышал о широкоглазой царской дочери. Народная молва окрестила ее странной, даже дикой, и уж, без всякого сомнения, пугливой. Все эти качества были не не к лицу Европе, дочери гордого сидонского владыки, правившего своим царством самовластно - он был не чета какому-нибудь греческому василевсу, во всем зависевшего от народного собрания и мнения... Так, по крайней мере, считали люди, а людская молва - что морская волна...

Европа росла в одиночестве, и подруг у нее не было, потому что она не стремилась их заводить. А если и выходила гулять в чьем-либо сопровождении, то сопровождали ее не отсутствовавшие у Широкоглазой подруги, а дворцовые невольницы-рабыни. В саду, в поле, в лесу, она любила оставаться одна, но одинокой себя не чувствовала.

Ибо повсюду, как казалось широкоглазой царской дочери, ее сопровождали взгляды... Неведомо чьи, но чувствовала она их всем своим существом и не пугалась... Пугалась она только людей, их резких голосов, стремительных движений. А таинственные взгляды (хоть и неведомо чьи), казалось, ласкали ее, нежили, разливались теплом по коже. Европа старалась незаметно оглянуться, ей хотелось подстеречь того, кто на нее так смотрит. Но это ей все никак не удавалось.

Дворцовые служанки к ней были всегда почтительны, хотя Европа знала, что они не любят ее. Но ей было все равно, ведь она их тоже не любила.

В день совершеннолетия служанки поднесли своей юной госпоже в сплетенной из стеблей тростника корзинке необычной формы хлеб. Подношение сопровождалось тихим перешептыванием, сдержанным хихиканьем, странными подмигиваниями. Европа, ничего не подозревая, взяла хлеб в руки и только тогда увидела, что выпечен он в форме фаллоса, значение которого было ей уже известно, хотя она никоим образом и никогда не относила его к себе. Царской дочери и прежде приходилось видеть подобные изображения. Фаллос держала богиня Луны на храмовом празднестве, каменный фаллос стоял на краю каждого хлебного поля в качестве межевого столба. Но вид этого, румяного и местами слегка подгоревшего детородного уда, оказавшегося вдруг у царевны в руках, отчего-то смутил Широкоглазую. Впрочем, много времени на раздумья ей не оставалось, ибо прислужницы уже подсовывали дочери Агенора крупную соль в массивной золотой солонке, и, с хрустом отломив головку хлебного члена, понуждали Европу съесть ее, пройдя тем самым символический обряд посвящения в женщины.

Дочь Агенора отделалась от не в меру игривых и назойливых прислужниц, только съев немалый кус аппетитно подрумяненного, с хрустящей корочкой, ритуального хлеба. Служанки принялись жадно доедать остальное, весело хохоча и выкрикивая царевне поздравления. Морщась от их казавшихся ей грубыми и непристойными пожеланий, Европа убежала из дворца на опушку леса, подходящего к самому обрыву. Там, внизу, шумело виноцветное море, этот шум ее успокаивал и баюкал... Европа прилегла на траву и незаметно для себя заснула, разморенная полуденным солнцем.

И ей приснилось, что Азия и тот материк, что отделен от Азии морем (названия которого дочь Агенора не знала), в образе двух женщин, борются за нее, сойдясь в жестокой схватке, как ей показалось, не на жизнь, а на смерть. Дочь Агенора с замиранием сердца наблюдала за схваткой двух столь непохожих друг на друга таинственных красавиц. Каждая женщина хотела обладать Европой. Побеждена была Азия, и ей, воспитавшей и вскормившей Европу, пришлось уступить царевну своей сопернице, с улыбкой шагнувшей навстречу Европе, раскрыв ей свои объятья и прижав трепещущую в страхе царевну к своей тугой груди. Пышные каштановые, как у самой Европы, кудри победительницы рассыпались по ее плечам, накрыв крепко  прижатую ею у груди широкоглазую царевну. Европа в страхе проснулась, не в силах понять значения этого сна.

Вернувшись под отцовский кров, юная дочь Агенора, не рассказала о своем странном сне никому - ни родителям, ни братьям, не говоря уже о придворных толкователях сновидений. Уединившись в своей горнице, широкоглазая царевна преклонила колена перед алтарем богини Артемиды - покровительницы дев - и стала смиренно молить богиню (именуемую в Финикии также Астартой, Ваалет, Раббет, Танит и Тиннит), а вместе с ней - и всех других богов - отвратить от нее несчастье, если сон грозит ей таковым.

В ту ночь дочь Агенора долго не могла заснуть. В голове мелькали обрывки хаотичных мыслей, она никак не могла ни на чем сосредоточиться. Распростертая без сна нагой на ложе, Европа, чтобы успокоиться, стала ласкать свое тело, как это вошло у царевны в привычку после того, как у нее начались месячные истечения - мучение дев.

Стараясь как можно нежнее прикасаться к себе, царевна ласкала свои смеженные негой глаза, щеки и губы, проводя руками по своей точеной шее, по гладкой ложбинке между девственных грудей, по их упругим холмикам, по нераспустившимся розам сосков, сжимая их повлажневшими пальцами сперва слегка, а потом все сильнее, растирая их между пальцами, ощущая, как ее груди твердеют, вставая торчком, а соски набухают между становящимися все более влажными пальцами, как все ее тело начинает выгибаться, и, продолжая левой рукой сжимать и ласкать свою левую грудь, проведя ладонью правой руки вниз по гладкому животу и прикрыв ею свое поросшее каштановыми шелковистыми кудрями повлажневшее лоно, стала нежно ласкать свой набухающий розовый бутон, кусая губы, постепенно, медленно вводя в его сначала плотно сжатые, а затем открывшиеся, как розовые лепестки, уста сначала средний, затем указательный, затем безымянный палец, сначала медленно и осторожно, а затем все быстрее вращая ими, массируя дрожащими пальцами влажные стенки влагалища, входя все глубже, пока не проникла дрожащими пальцами, натолкнувшись на невидимую, упругую преграду, как ей показалось, до конца в свой переполненный благоуханным, клейким соком грот, заполнив всю его пустоту, вплоть до этой незримой преграды, прикосновение к которой заставляло ее трепетать всем телом, и, ощутив, как весь низ ее живота вдруг обожгло неудержимой горячей волной, сотрясаемая неистовыми содроганиями всего тела, не впилась зубами в левую ладонь, заглушая рвущиеся с губ пронзительные крики...

Наутро, облаченная служанками в виссонный хитон и пурпурную хламиду, затканную золотом, Европа, пошла, в сопровождении дворцовых рабынь, прогуляться на зеленый, покрытый цветами луг, к берегу моря. Резвясь, собирали служанки в корзины цветы - душистые нарциссы, пестрые крокусы, фиалки и лилии. Сама же дочь Агенора, отдельно от докучавших ей, как обычно, своим шумом и смехом служанок, собирала в свою золотую корзину одни только алые розы. Набрав цветов, служанки стали со смехом водить веселый хоровод. Их звонкие молодые голоса далеко разносились по цветущему лугу и по виноцветному морю, заглушая его тихий ласковый плеск.

Отойдя подальше от служанок с их шумными играми, Европа пришла на то же самое место, на котором накануне уснула и увидела сон о борьбе двух таинственных женщин - борьбе, наградой в которой победительнице послужила она сама, дочь Агенора. Мелькнула мысль, а не приснится ли ей, если она опять заснет на прежнем месте, снова вчерашний удивительный сон.

И Европа, отложив в сторону корзину с собранными ею алыми розами, развязав ремешки сандалий, чтобы дать отдых ступням, расстелила на траве свою пурпурную хламиду, раскинулась на ней и снова уснула на прежнем месте, убаюканная шумом виноцветного моря. Но на этот раз ей ничего не приснилось...

Дочь Агенора проснулась с уже давно знакомым ей ощущением, что на нее кто-то смотрит. Не поднимая век, еще смеженных полуденным сном, Европа улыбнулась привычному для неё чувству. Но вот она, открыв глаза и приподнявшись на локте, осмотрелась вокруг - и вдруг увидела сравнительно небольших размеров белого быка с короткими, но острыми рогами, изогнутыми, подобно молодому месяцу, когда впервые виден он в лучах пурпурного заката. Короткорогий неотрывно смотрел на нее. Странно, но его взгляд совсем не походил на тот, который можно было ожидать от быка. Бычьи глаза как будто излучали какое-то несказанно ласковое тепло. Бык подошел ближе, все так же неотрывно глядя на Европу. И внезапно она поняла, в чем тут странность – дивный бык смотрел на нее, не моргая!

Если верить Елене Никиткиной, бык наклонил свою бугристую голову к лежащей, слегка приподнявшись и опираясь на локоть, Европе и высунул язык. Широкоглазая скосила глаза на язык – он был нежно розовый, в темную крапинку, как будто у быка на языке выступили веснушки. Европа улыбнулась быку, а потом улыбнулась еще шире, когда Короткорогий лизнул ей ногу. Еще раз, и еще... Горячий и шершавый, нежный и твердый одновременно, бычий язык лизал ее крупные, но безупречной формы ступни, стройные длинные голени и округлые бедра, постепенно задирая подол ее длинного виссонного хитона все выше и выше, пока сидонской царевне вдруг не захотелось самой снять одежду, раскинуть руки и ноги и отдаться этим странным чувствам, переполнявшим ее все сильней, не оставляя места мыслям. Поддавшись безотчетному порыву, она, пройдя через море внезапно охватившего ее огня, сняла с себя легкий хитон.

Как-то автору этих строк пришлось прочитать о том, что произошло вслед за тем между Европой и быком, следующее:

"Бык встал на колени, навис над Европой и она увидела, как там, в подбрюшье, что-то растет и надвигается на нее. Она сама подлезла под быка, одной ногой опираясь на землю, другую закинув ему на спину, обняла за шею руками и отдалась спокойному ритму движений, которые напоминали размеренно набегающие волны..."

Что тут скажешь? Во-первых, эти строки явно написаны женщиной, а во-вторых, эта женщина, вне всякого сомнения, если и видела когда-нибудь быка, то, вероятно, лишь на картинке, в кино или на экране телевизора, а если даже наяву, то только издали (и явно не во время случки). В действительности ход событий был совсем иным. 

Бык медленно поднялся на дыбы, навис над Европой, и она увидела, как у него в подбрюшье что-то растет и надвигается на нее. Царевна сразу поняла, что это, вспомнив про хлеб в форме фаллоса, который ей пришлось не так давно отведать. Однако восстающий фаллос дивного быка отличался от всех виденных ею ранее фаллосов - и золотых, и каменных, и хлебных - своей показавшейся Европе очень необычной формой. Бычий уд был длинный, без головки, розовый, c какой-то странной закорючкой на конце, напоминая скорее не виденные ранее царевной фаллосы, а сильно вытянутый в длину и заостренный на конце заморский плод банан (торговцы из дальних стран привозили во дворец царя Агенора всевозможные невиданные в Финикии фрукты и плоды), но главное - он был неизмеримо больше, превосходя длиной и толщиной и хлебный фаллос, и золотые священные фаллосы на празднестве в храме богини Луны, приближаясь размером к тем каменным фаллосам, что стояли в качестве межевых столбов по краям хлебного поля./2/ Как будто подчиняясь чьему-то молчаливому приказу, не терпящему ни возражений, ни ослушания, Широкоглазая сама подлезла под быка, твердо уперлась широко расставленными ногами в землю, наклонилась и взялась обеими руками за ноги чуть выше щиколоток. Бык громко замычал. Его низкое, протяжное мычание разнеслось по всей округе, заставив сладострастно содрогаться чресла местных Пасифай. Не услышали его только прислужницы Европы, слишком увлеченные своими шумными играми на морском берегу. Ощутив пробежавшую по всему своему застывшему в ожидании чего-то неведомого телу внезапную дрожь, Широкоглазая почувствовала, как бык копытом передней ноги (оказавшимся, к удивлению царской дочери, совсем не твердым, а удивительно мягким и даже нежным) коснулся узла волос у нее на затылке - и пышные волны густых каштановых кудрей, выпущенные на свободу, упали до самой земли. Ощутив близость припавшего к ней быка до мурашек на коже, Европа задрожала всем телом, напряженным, как скифский натянутый лук. Огромный, горячий, пахучий и влажный фаллос дивного быка прошел снизу между напрягшимися ягодицами царевны и стал властно тереться о ее обливающееся клейкими слезами кудрявое лоно и втянутый гладкий живот, доходя своим благоуханным концом со странной закорючкой до ложбинки меж грудей царевны, оставляя на ней сочащиеся из закорючки липкие капли, быстро выпрямляясь и превращаясь из банана в напряженную струну. Охваченная все более неудержимой дрожью, Широкоглазая в безотчетном порыве схватила свои налившиеся груди, сдавила ими конец бычьего фаллоса и начала что было сил тереть его грудями. Сопение и фырканье быка перешло в сдержанный рев, и Европа ощутила, что упругий бычий фаллос, зажатый между ее сдавленными грудями, сделался тверже адаманта. Одурманенная его ароматом, дочь Агенора, теряя последние силы, выпустила затвердевший, налившийся кровью и ставший из розового ярко-малиновым уд Круторогого из плена своих трепещущих грудей - и  в следующее мгновение ощутила мощный толчок бычьего уда в уста своего лона, поразивший ее, как удар молнии Зевса. Царевна вскрикнула от боли, но второго толчка не последовало. Вместо этого дрожащая Европа ощутила, как сразу отпрянувший бык стал своим горячим языком вылизывать ее трепещущее лоно, проникая постепенно все глубже и глубже, исторгая из груди приходящей во все большее неистовство, намертво впившейся побелевшими пальцами в голени Широкоглазой, все более громкие стоны, ибо испытываемые ею ощущения неизмеримо превосходили те, что Европа испытывала прежде, лаская себя в ночной тьме своей девичьей спальни, пока, наконец, дочь Агенора, повинуясь все тому же безотчетному порыву, как будто бы ее движениями руководил кто-то незримый, не протянула правую руку назад, схватив и судорожно сжав помертвевшими пальцами горячий, источающий амврозийную влагу, конец бычьего фаллоса, и, приставив его к жадно дышащему и также источающему влагу лону, резко, после секундного колебания, не ввела его закорючкой в свой истомленный, переполненный благоуханными слезами лона грот - и тут же бык с размаху, как таран - в проломленную крепостную стену - вошёл в Европу, истекающую благовонным соком. Такого ощущения сидонская царевна никогда себе представить не могла. Исполненный невыразимой муки крик пропоротой, как казалось обезумевшей от боли царевне, насквозь  огромным бычьим удом дочери Агенора разнесся по всему берегу моря, и резвившиеся на берегу служанки не услышали его лишь потому, что он был заглушен их собственными криками и смехом. Европе показалось, что совсем недавно еще такой ласковый и нежный, теперь же столь неистовый бык разорвал у нее все внутри, и каждый новый толчок, каждый новый удар бычьего уда, с неудержимой силой, вновь и вновь, входившего в кровоточащее лоно и все глубже проникавшего в истерзанное нутро царевны заставлял ее кричать все громче, содрогаясь от невыносимой боли. Европа звала свою мать, пронзительно крича, что умирает. Однако время шло, бык был неутомим, казавшаяся невыносимой боль в кровоточащей ране лона и пронзенном чреве стала отступать перед нараставшим все сильнее возбуждением, могучий бычий фаллос не уменьшился в своих размерах, но горячие влажные губы пронзаемого им вновь и вновь окровавленного лона дочери Агенора, стали плотно смыкаться на нем, а лоно царевны - обволакивать его, вмещая бычий фаллос, как ножны боевого меча вмещают его клинок, будучи точно подогнаны по его размеру. Широкоглазая всецело отдалась властному ритму движений, напоминающих размеренно набегающие волны морского прибоя, истаивая под горячим телом дивного быка, неустанно бившего во врата Европы, как бьют тараном во врата неприятельской крепости, с каждым ударом исторгая из груди царевны все новые стоны, пока возбуждение не достигло наивысшей точки, и все более громкие стоны изнемогающей дочери Агенора, ощутившей, как заполнивший все ее нутро огромный бычий уд вдруг взорвался, излив в нее потоки обжигающе-горячего семени, не перешли в заглушившие рев сладострастного быка отчаянные, пронзительные крики  - теперь уже не только невыносимой боли, но и столь же невыносимого наслаждения.

Когда белый бык вышел из Европы, обильно орошая берег семенем, смешивавшимся на траве с истечениями дочери Агенора, и с мычанием, подобным отдаленному раскату грома, снова опустился на все четыре ноги, твердо встав на свои раздвоенные копыта, опустошенная Европа долго лежала под ним пластом на траве, запятнанной местами уже запекшейся кровью, такой же алой, как собранные Европой до встречи с Короткорогим розы, рассыпавшиеся из опрокинутой корзины, намертво вцепившись в передние ноги Короткорогого, казавшиеся несокрушимыми, как столбы храма сидонского бога Солнца Мелькарта. Белый бык, наклонившись, спокойно щипал траву, закрывая своим мощным телом дочь сидонского царя от лучей палящего солнца. Преодолевая боль во всем своем истерзанном теле, Широкоглазая, перевернувшись на спину, улыбнулась смотревшему на нее сверху вниз, опустив голову между своими широко расставленными передними ногами, быку, к которому не испытывала никаких чувств, кроме невыразимой нежности. Лежавшей под быком с широко раздвинутыми коленями Европе почудилось, что бык улыбнулся ей в ответ, перестав на мгновение жевать. Его тягучая слюна капала с морды прямо на лицо лежащей у него под брюхом и смотревшей на него снизу вверх дочери Агенора, но это ей было только приятно. Не в силах сдвинуть ноги от боли, Широкоглазая осторожно прикоснулась к открытой ране своего растерзанного, как ей казалось, лона и осторожно провела по нему рукой. Затем царевна поднесла руку к лицу. Пальцы были влажны от еще сочившейся из раны крови, клейкого бычьего семени, капли которого изредка падали ей на живот, и собственных выделений Европы. Облизнув пальцы, Европа поднесла их к носу и ощутила запах свежесрезанных ивовых прутьев, которыми ее, бывало, секли в детстве за провинности. Этот запах внезапно пробудил в ней, только что казавшейся себе выжатым плодом, вожделение. Схватившись левой рукой за заднюю ногу быка, царевна протянула правую руку вверх, к поросшей длинной шерстью трубке под его животом, и нащупала в шерсти влажный конец его втянутого фаллоса. Бык все так же спокойно щипал траву. Но постепенно от прикосновений пальцев царской дочери уснувший в косматой трубке бычий фаллос пробудился к новой жизни. Европе показалось, что она вытянула его, как меч из ножен, и снова поразилась его величине. Она еле могла удержать его обеими руками. Не в силах наглядеться на него, Широкоглазая, наконец, решилась, и, широко открыв уста, заглотнула ярко-розовый изогнутый фаллос так глубоко, как только могла, ощутив, как закорючка на его конце чуть не застряла у нее в гортани. Белый бык перестал жевать и, подняв голову к солнцу, испустил громкое мычание, от которого вновь затрепетали чресла Широкоглазой. Не понимая, что творит, Европа то заглатывала бычий фаллос, то вновь выталкивала его, облизывая со всех сторон языком, впиваясь в него то губами, то зубами, сдавливая горячими пальцами, а потом, подтянувшись на крепко вцепившейся в фаллос, конец которого не выпускала изо рта, правой руке к задним ногам мычавшего все громче и протяжнее Короткорого, левой рукой дотянулась до огромной бычьей мошонки, крепко сдавив в неистовстве его литые, как из бронзы, ятра.

Бык заревел, Европа же, мгновенно выдернув ставший твердокаменным конец его фаллоса из пересохших уст, забыв про боль, задрала ноги, закинув их за голову, ввела пламенный уд Короткорогого в свое раскрывшееся с жадным хлюпаньем лоно - и снова дико закричала. Слезы брызнули у нее из зажмуренных глаз, а Круторогий, насадив дочь Агенора, как на вертел, мычал, рычал, роняя пену из поднятой к небу морды, нанося Широкоглазой - теперь уже сверху, все новые удары.

Европе чудилось, что яркий свет полуденного солнца вдруг сменился черной и слепящей тьмой, из которой, омытая новым, радостным блеском, пред ней предстала необъятная тайна мироздания...         

Широкоглазая проснулась от чьих-то громких голосов. Белый бык лежал рядом и так же неотрывно смотрел на дочь Агенора. Из леса к ним бежали люди - судя по одежде, дворцовые служители - и что-то кричали. Широкоглазой было лень прислушаться, чтобы понять, что именно. Совсем неважно было царевне Сидона знать, что кричали эти люди. Короткорогий  бык придвинулся к Европе, неторопливо повернулся к ней спиной и приглашающе оглянулся. Не колеблясь ни мгновения, царевна Сидона вскочила ему на спину, подавив невольный крик - огнем горело развороченное лоно, промежность и, казалось, все ее тело все еще болели. Спина Короткорогого была широкой, и Европе, несмотря на боль, пришлось напрячь ноги, чтобы удержаться, когда бык встал и пошел к краю обрыва. Дворцовые служители, бежавшие к ним со стороны леса, приближались, и теперь дочь Агенора, наконец, расслышала, что именно они кричали. А они кричали:

- Прыгай, госпожа! Беги! Спасайся!

Но Широкоглазая вовсе не думала и не хотела спасаться! Она хотела только одного – руками держаться как можно крепче за короткие и острые рога, а между ногами чувствовать могучие мускулы, перекатывающиеся под этой молочной шкурой и ласкающие ее так, как никто и никогда не будет ласкать. И боль, все еще испытываемая ею, была уже не мучительной, а желанной.

Дворцовые служители уже подбегали к ним, когда бык одним мощным скачком достиг края обрыва и с разбега прыгнул вниз.

Сверху до стремительно падающей вниз, прижавшись всем телом к белому быку, Европы донесся отзвук криков тех, кто остался на краю обрыва. Царевна невольно зажмурилась, а когда открыла наконец глаза, увидела, что плывет на спине быка по бескрайнему морю и теплые волны щекочут ее босые ноги. Родной ей берег Финикии давно уже скрылся в голубой дали. Кругом Европа видела лишь море да синее небо. И вся Широкоглазая, нагая, нежилась в лучах вечернего солнца, заходящего у нее за спиной.

Белый бык быстро, как дельфин, плыл по виноцветным водам Средиземного моря. Морские волны расступались пред ним, и брызги их скатывались, как алмазы, с его шерсти, не смочив ее. Европе чудилось, что всплыли из морской глубины прекрасные нереиды; они кружили вокруг быка и плыли за ним. Казалось ей, что сам бог моря Посейдон, обволнитель земли, окруженный морскими божествами, плывет впереди на своей колеснице, своим трезубцем укрощая волны, ровняя путь по морю дивному быку с драгоценной ношей на спине. Трепеща от страха и восторга, сидела Широкоглазая на спине белого быка, держась за его серповидные рога. Море ласково шумело, то и дело долетали до царевны Сидона его соленые брызги. Морской ветер колыхал густые кудри Европы, словно завитые самой Астартой-Артемидой кольцами, подобно цвету гиацинта, и развевал их по ветру, словно покрывало.
 
Море все не кончалось, а они все плыли. Время от времени Круторогий поворачивал голову и смотрел на Широкоглазую, как будто говорил – ну, потерпи еще немного. Царевна же в ответ только смеялась, мечтая плыть так бесконечно! Она уже думала только о своем круторогом возлюбленном, и только его одного вожделела...

Ей даже стало немного жаль, когда в морской дали показался темный лесистый берег.

Доставленная на славный остров Крит Короткорогим, Широкоглазая зачала с ним и произвела на свет трех сыновей - Миноса, Радаманфа и Сарпедона.

Общеизвестно, что девственница не испытывает оргазма не только в ходе дефлорации, но обычно и еще достаточно долгое время после нее. Однако в случае Европы дело обстояло иначе, поскольку, согласно представлениям древних греков, с ней сочетался не земной мужчина, а бессмертный бог (хотя и в образе быка).

По местному критскому мифу, сам Тучегонитель Зевс в образе белого быка возлежал с Европой под платаном у Гортины. Согласно изображениям на прасийских монетах, они сочетались в ветвях самого платана, причем Зевс для этого обратился птицей (совсем как в другой раз, когда обратился лебедем ради совокупления с прекрасной Ледой, царицей спартанцев). По версии поэта Антимаха, Европа была надежно скрыта Зевсом в пещере на острове Крит.

По другой версии, Европу скрывали в местечке Тевмесс в Беотии, а супругом Европы называли Зевса-беотийца.

Впоследствии Европа вышла замуж за царя Крита Астерия, который, умирая бездетным, оставил власть над островом сыновьям Европы от Зевса-быка. По одному из мифов Астерием звали, однако, не супруга прекрасной Европы, а быкоголового пасынка ее сына Миноса, зачатого женой Миноса, сладострастной Пасифаей, от другого, на этот раз уже не финикийского, а критского, быка. Астерий более известен в мифологии под именем Минотавра, что означает по-гречески "бык миноса". Впрочем, это уже совсем другая история.

ПРИМЕЧАНИЯ

/1/ См.: Елена Никиткина. Похищение Европы / Секс с богами. © Copyright: Елена Никиткина, 2007. Свидетельство о публикации №2709110382.

/2/ /2/ У быка половой член тонкий и длинный, с заострением на конце, имеет S-образный изгиб. На кончике бычьего полового члена различают шейку головки, отросток мочеполового канала и слабовыраженную головку. На шейке головки находится шов — связка, закрученная в левую сторону. При эрекции диаметр полового члена увеличивается незначительно, но длина его при выпрямлении изгибов достигает 100—150 см. Во время семяизвержения (эякуляции) кончик бычьего пениса загибается и поворачивается вокруг своей оси, описывая почти полный круг с диаметром 12 — 14 см. Конечная часть бычьего полового члена помещается в препуциальном мешке, который находится впереди мошонки, ближе к пупку. При чтении новеллы следует учитывать, что сблизившийся с Длинноногой бык был не просто четвероногим, но принявшим его образ Зевсом - величайшим из богов, со всеми вытекающими из этого последствиями.