Муза

Небо с одной стороны было словно свинцовая пластина, с другой – какое-то водянистое цвета серого шифера, вполне похожее и на саму кладку из этого материала, пропускающее солнечные лучи, что делало одну часть комнаты светлой и более или менее солнечной, вторую же темной, точно скрытой за пыльной кулисой.

Егор Бородин встал со стула и походил по комнате, удрученно вздыхая и раздосадовано глядя в одно из окон. Совершив пару хаотичных походов по периметру помещения, он грузно опустился на громадный сундук в углу, обхватил обеими пятернями голову, посидел так несколько минут и вновь пустился метаться вдоль стен.

Бородин по натуре своей музыкант, как и его знаменитый однофамилиц, автор 2-й «Богатырской» симфонии, а также множества трактатов по органической химии и весьма оригинального метода получения бромзамещенных жирных кислот. Егор Александрович, в свою очередь, не химик, но и не просто музыкант-самоучка, он окончил специализированное учебное заведение, работал с хорами, в оркестрах и одиночно. Играл в филармониях, концертных залах и на площадях, а в трудную годину – в клубах и барах. Он может проявлять свой талант в сольных номерах и ансамблевом музицировании. Бородин музыкант по призванию, он виртуоз, мастер своего дела и мультиинструменталист, в совершенстве владеющий техникой игры на классических клавишных инструментах, а также на фаготе и гобое, в каковых он души не чаял.

Дела Бородина сейчас обстояли неплохо, шли в гору, так сказать, он имел успех у искушенной в сфере классической музыки публики и определенный вес в музыкальной среде и в интеллигентских кругах. Однако его это не удовлетворяло. Ему это казалось пустым и плоским – быть профи игры чужих, пусть всеми любимых, ставшими достоянием человечества, но, все же, чужих, произведений. Егор Бородин жаждал направить свой талант и свое умение на исполнение собственных композиций. Он знал, чего стоит, знал, что играет на рояле бесподобно, и знал, что, приложив известные усилия, сможет создать свою музыку, свой шедевр. Знал он об этом с самого детства, с пяти лет, с того самого дня, когда бабушка-учитель музыки открыла в нем талант духового музыканта и отвела учиться в соответствующую школу. В ту пору, еще в бородинском отрочестве, зародилась в его мозгу мысль о написании высокохудожественного, бередящего умы и берущего за душу произведения. На протяжении тридцати с лишним лет мысль эта, смутная и едва уловимая, блуждала по лабиринтам сознания Бородина, сложенных из замысловатых извилин серого вещества, и наконец, приобрела четкую форму, форму паранойяльную и навязчивую, как собачий стул к подошве ботинка. Вся мыслительная деятельность Бородина в течение долгих лет была направлена на достижение гениальной цели. Он мог часы напролет исписывать бесконечное множество листов бумаги нотными знаками, воспроизводить полученное на пианино, фаготе или ином инструменте и за считанные минуты сжигать плоды своего мучительного труда во всепоглощающем огне. Или мог длительное время играть на пианино, импровизировать с воодушевлением и блеском творца в глазах и резко, без обиняков, захлопывать среди игры крышку инструмента, чувствуя полнейшее разочарование и неудовлетворенность только что сыгранным.

Бородин походил по комнате, вышел для чего-то в две другие, включил телевизор, поискал вдохновения там, но ничего его не впечатлило, достал альбом с гравюрами любимого Дюрера, перелистал его от и до, да и тут все знакомо до боли, до мельчайшей точки на каждой из них. А природа и родные просторы, которые вдохновили сотни творцов, для Бородина – давно пройденный этап: не нашел он и в них ничего существенного для своего гения. То же можно сказать и о любви, всяких женщин встречал Бородин на жизненном пути, но ни одна не смогла подвигнуть его на сильнейший творческий порыв. Все испробовал Бородин, даже опиум, однако ничего, ровным счетом ничего, не способствовало созданию шедевра.
Егор Бородин остановился среди комнаты, сложив руки на груди, постоял в раздумьях некоторое время и решился прибегнуть к последнему средству, оставленному на крайне затруднительный и безвыходный случай.
Егор Александрович подошел к сундуку, открыл его, запертый на амбарный замок и для верности обмотанный увесистой цепью.

А покуда он открывал сундук, нахлынули на Егор Саныча, как называл в пьяном пылу Бородина один знакомый интеллигент из околомузыкальной среды, воспоминания, воспоминания о том, как он обрел свою музу. И обрел не где-нибудь, а прямо на Парнасе. В те времена, когда Парнас не был густо застраивающимся районом города, а представлял собой бескрайний пустырь, грязный и убогий, случилось Бородину гулять в том месте в поисках вдохновения – как-никак, не зря же назвали район по месту обиталища греческого Аполлона со свитой муз его. Исходил вдоль и поперек Бородин пустырь, ноги стоптал на нет, вымок под дождичком питерским, а не вдохновился. Зато нашел музу, самую натуральную музу, в тоге и с замысловатым музыкальным инструментом в руке, представляющим собой костяную трубку с мундштуком и присоединенной к нему тростью. Бородин сразу же узнал в инструменте авлос – далекий предшественник любимого гобоя. Каким-то образом, одному Богу известно каким, он изловчился отловить музу, хотя и не с первого посещения Парнаса.

Отпер осторожно Бородин сундук, и тотчас из него стремительно выпорхнула Эвтерпа, барышня легкого нрава и рубенсовских форм, завела лихую трель на авлосе, одновременно пустилась в пляс, побрякивая пристегнутой к поясу сирингой и увлекая в свое неистовое веселье Бородина, этого пижонистого интеллектуала. Комната тотчас наполнилась светом, музыкой и пляской, дикой и неуемной. Плясали долго, у Бородина уже дыхание сбилось, в глазах начало темнеть, он уже готов был потерять сознание, и как раз в этот момент муза последний раз протрубила в сирингу, выкинула какое-то коленце, подбежала к распахнутому сундуку и нырнула в него, только пятки и сверкали. Захлопнула, смеясь, крышку своего убежища и схоронилась в нем, как и не бывало в комнате никакого древнего празднества. Бородин тут же, не успев завершить очередное па, рухнул обессиленный на пол, тяжело дыша и хватая ртом воздух, вытеснив на некоторое время из головы свое стремление к восхождению на музыкальный олимп, а мечтая лишь о сне и отдыхе, что, собственно, Бородин и осуществил тут же – уснул, как был, на полу, измотанный авлосом и сирингой.
<2012-15.10.2013>