Старуха

                Посвящается моей матери, урожденной баронессе фон Корф.

Старуха умирала медленно и мучительно. Ее костлявое тело с распухшей свинцовой грудью было прикрыто какими-то тряпками, которые она называла одеялом. Скорчившееся маленькое тельце еще делало попытки порвать круг смерти и вернуться к жизни, но ему этого не удавалось. Слишком цепки были лапы потустороннего мира. Она тихо стонала и боялась пошевелить своими худыми членами. Малейшее движение причиняло ей нестерпимую боль в груди, и тогда она начинала кричать. Ее крик походил на хриплый стон. Некогда мощный и зычный голос расплавился в той болезненной и гниющей массе, которая называлась человеческим телом. Прикрывающие ее тряпки приносили заметное успокоение. Различные куски материи, нашитые на старое тряпичное одеяло, по-разному грели и эта разница в температуре ее успокаивала. Зловонный запах, который исходил от кровати, она не чувствовала, всегда просила закрыть форточку, потому что ей было холодно. Тяжелая, твердая грудь была горяча, она сжигала все ее тело и душу, не давая никакой надежды на выздоровление. Глаза старухи были закрыты и едва подрагивали, когда боль пронзала ее. Тонкие, бескровные губы медленно шевелились, она читала молитвы и просила Господа скорее забрать ее к себе из этой страшной жизни.
Старуха умирала от рака. Этот страшный диагноз ей поставили лет десять назад. Она сначала расстроилась, можно сказать испугалась, но потом быстро к нему привыкла и не обращала на свою болезнь никакого внимания. Покупала лекарства, которые ей выписывали врачи, и ходила раз в год на всякие обследования. Авось пройдет или рассосется эта опухоль и Господь даст ей прожить еще лет 10-15, думала она про себя. Больная вспоминала, как пятьдесят лет назад врачи указали на маленькое вздутие на груди и пригрозили, чем оно может кончиться. Предложили операцию, от которой она сразу отказалась, вспомнив, как ее подруга легла под нож, а через год была на кладбище. А она, полагаясь на народные средства и свою везучесть, до сих пор жива. Хотя в последнее время надежды на благоприятный исход таяли и довольно быстро.
За старухой ухаживал ее старший сын. Жили они в однокомнатной квартире. Сыну не везло в семейной жизни, поэтому он предпочитал жить с ней. Она готовила и убирала квартиру, заботилась о своем «чаде». Платяной шкаф разделял комнату на две части, в одной находился сын, в другой – старуха. Они друг другу не мешали и мирно сосуществовали более тридцати лет. В последнее время сыну пришлось срочно переехать на кухню, запахи гнили и стоны стали его сильно раздражать.
Участковый врач приходила раз в месяц и предлагала ей лечь в больницу. Она всегда отказывалась, говоря, что предпочитает умереть дома, на своей кровати. Все ее подруги умерли в больницах. Поэтому слово больница приводило ее в страх и ярость. Она не доверяла врачам и в чем-то была права. Ведь, прожила целых пятьдесят лет, отбросив советы людей в белых халатах. Может и сейчас удастся обмануть судьбу.
Когда старуха надолго затихала, сын подходил к ней и прислушивался к ее дыханию. Жива мать или нет? Кроме сына она уже никого не узнавала и с недоверчивой злобой смотрела на новые лица. Год назад, какие-то шарлатаны обманом проникли в ее квартиру и выкрали все ее сбережения, которые она долго собирала на свои похороны. После этого случая все стали ее врагами. Родной сын и тот, не внушал ей доверие, и она держала острую палку у себя под матрасом – на случай защиты. Зато память вернула ей картины прошлого, и больная до мельчайших подробностей могла описать картины прошлых лет жизни.
Вот она шестилетним ребенком бежит в ватаге малышей купаться на речку. Дорога, по которой они спускаются вниз – песчаная, горячий песок и камни жгут ноги. Они бегут с радостными криками. Да, и что им надо в этом возрасте: берег реки, жаркое солнце, кусок хлеба, обсыпанного крупной солью и теплая вода. Старуха могла по памяти перечислить всех ребятишек, кто был с ней, назвать их по именам, кто как одет и кто из них был жадным, а кто добрым и мог просто так дать откусить свой кусок хлеба. И накупавшись в прозрачной воде до «гусиной кожи», все ее друзья зарывались в горячий песок, и едва отогревшись, снова шли «бултыхаться» в речке. К вечеру, обожженные солнцем, голодные стремились быстрей добежать до своих домов. Когда боль отходила от ее тела она могла долго рассказывать о своей прошлой жизни. Но проходило некоторое время, и боль снова давила ее своей безысходностью. И так весь последний год ее жизни.
Иногда память бросала ее в военное время. В 1941 году она только поступила в медицинское училище. Не проучившись и года, ушла из него: ее отец испугался, что ее могут забрать на фронт и велел ей забрать документы. Отец оказался прав, двух девушек, с которыми она училась, забрали на фронт и они погибли в 1942 году.
Память долго путала картины в ее больном воображении. Когда она нечаянно делала резкое движение телом, страшная боль пронзала ее от головы до пяток. Тогда старуха громко кричала, как ей казалось, но вместо крика с ее губ слетало только слабое всхлипывание. Она вспоминала Волгу, Ярославль, жаркое лето и плавающие вдоль берега трупы. Их собирали, но всплывали новые утопленники, и эта страшная картина продолжалась около трех дней. Накануне, на реке перевернулся дачный катер и 56 человек сразу исчезли в воде, спаслось только 12. В воскресенье люди хотели быстрее добраться на свои садовые участки, которые находились на островах за рекой. Вместо двух катеров, дали только один, получился «перегруз». В этот день утонула ее подруга, она жила рядом и нередко угощала ее спелой клубникой. Старуха, вспоминая ее, горько плакала. С Ярославлем в ее памяти связано много событий. Она там прожила почти пятьдесят лет. Военные годы особенно четко запомнились. Помнит она налеты фашистской авиации на город. В то время работала в какой-то канцелярии и когда рвались бомбы на улице, она с подругами пряталась в вырытых во дворе «щелях», или под большим дубовым столом, потому что в каком-то учреждении девчонки спаслись именно таким образом. Господь ее хранил, осколки били по стенам. Однажды она видела воздушный бой русских истребителей против немецких бомбардировщиков. Немцы хотели разбомбить мост и два тяжелых «Юнкерса» направились к этой цели. Но путь им преградили два юрких истребителя со «звездами». Обшивка от немецких самолетов летела во все стороны, но они огрызаясь огнем, медленно пробирались к мосту. Один из наших самолетов сумел близко подобраться к немецкому и срезал ему пропеллером  хвостовое оперение – два самолета камнем упали вниз и наш и немецкий. Другой, видя гибель товарища, выбросил бомбы, где попало, и медленно, на одном двигателе, пошел назад: за ним тянулся слабый шлейф дыма.
В том же 1942 году, она познакомилась с Алексеем, своим будущим мужем. На танцах, куда она пришла с девчонками, гражданских парней не было, а если и приходили, то какие-то больные и раненые. Она танцевала со своей красавицей подругой. К ним подошел высокий, худой хромающий парень и пригласил на танец красавицу, которая ему отказала. А старуха, имея невзрачную внешность, тут же уцепилась за худого танцора. Так они в обнимку и прожили до 1961 года, когда Алексей от ран, полученных в Финской компании, и от болезней ушел от нее навсегда: оставив двух мальчишек. А красавица-подруга вскоре нашла себе летчика, который был ей до плеча. Родила двух близнецов и осталась вдовой: ее летчик погиб ровно через год после их встречи.
Осторожно шевеля губами, по которым проходила судорога, старуха вспомнила «лесоповал». Их, молодых девчонок, отвозили за город на заготовку дров. Техники никакой не  было, они только руками и спинами перетаскивали перепиленные стволы. Вздутые вены на ногах и перетружденная спина всю жизнь напоминали ей о молодых годах. Мыла не было, а хотелось быть чистой и красивой, тогда ей приходилось мыться своей мочой и золой. Свирепствовал тиф, который и ее не обошел стороной. В 1944 году, после смерти первого ребенка, она попала в тифозную больницу. Потом всю жизнь вспоминала, как умирали рядом лежащие больные, а ее Господь снова спас. Обстриженную и худую ее забрал муж и отвез домой.
Что только не пережила старуха за свою долгую жизнь: и радость и горе, все прошло через нее. Она усмехалась, когда дети посмеивались над ней, что у нее все ящики забиты мылом и крупой. Но страх голодной жизни, который она испытала в войну, заставлял всегда иметь запас продовольствия. Это как-то ее успокаивало.
Снова пришел врач, сделал какие-то уколы – немного стало легче. Но надолго ли? Немного поговорила с сыном, спросила, когда приедет «младший» – ее любимец, из Москвы. Сын сказал, что тот к ней приезжал, но она его не узнала, отвернулась - была в забытьи. Старуха равнодушно выслушала и забыла о разговоре. Снова заболела грудь и сердце. Ей предложили лечь в больницу, где будут делать обезболивающие уколы. Она молчала… А без ее согласия никто в больницу не положит! Сын уходил утром на работу, оставлял на тумбочке, рядом с кровать воду и еду. Но она мало пила, а пищу практически не принимала.
Старуха лежала с закрытыми глазами, а мысли витали где-то далеко, далеко. Только бы не было боли, этой ужасной, дикой изнуряющей боли: мелькало у нее в голове. Боль возвращала ее в настоящее, потом она снова проваливалась в прошлое. Так ей легче было жить.
Окончилась война, а жить легче не стало. В 1947 году отменили карточки, в магазинах сутолока, к прилавку не подойти, продукты пропали, а у нее родился сын. От частого недоедания молоко пропало, а ребенок родился здоровый и требовал много пищи. Орал громко и надрывно, заработал криком «пупковую» грыжу; операцию врачи делать отказались и кто-то на работе посоветовал пойти к «знахарке», которая «заговаривает» болезни. Она сходила, и заговор помог! Чтобы сын не «орал» давала завернутый в марлю сырой хлеб, он сосал живительный соки ржаного хлеба, молчал и быстро рос. Правда, родился толстым, а потом, видимо от недостатка пищи стал худым, но здоровым. В 1948 году приятели мужа сумели их устроить в Москве. Алексей устроился в Министерство на должность заместителя директора. Работал в здании недалеко от Кремля. Но там проработал недолго, в 1952 году его отправили в Омск – Западная Сибирь, это трое суток езды на поезде через Урал. За что? Почему? Она так и не узнала. Алексей расстроенный принес эту новость. Сказал, что если не поедет, то его отправят туда по «этапу». Подруга намекала, что ей лучше остаться с сыном в Москве, где у нее было жилье, а муж пусть едет один. Но она любила Алексея и как верная «декабристка» отправилась с ним в далекую Сибирь. Город Омск ее удивил размахом строительства. Пленный немцы его строили до 1953 года, то есть до смерти Сталина. А потом все строительство перешло в руки русских рабочих. Мужа сделали директором фабрики учета, в новом Управлении Северной железной дороги, она там же устроилась экономистом. Для начальства был построен новый пятиэтажный дом. Правда, им дали только одну четырнадцатиметровую комнату в двухкомнатной квартире. Обещали скоро дать отдельную квартиру. Алексей говорил: «Теперь мне беспокоиться нечего – квартиру и похороны обеспечит Государство». В Москве у них была десятиметровая комната с печкой и шестиметровая кухня, при какой-то бывшей купеческой даче. Дом был деревянный и зимой все углы промерзали, и утром воду в ведре разбивали молотком, лед был до трех сантиметров. Новая комната в Омске была просто раем: дом кирпичный, зимой тепло, батареи горячие. Одно ей мешала жить – это соседки. Через стену жили четыре женщины: мать – 60 лет, ее дочери -35 и 25 лет, приемная дочь – 30 лет. Они тоже были высланы из Москвы. За что, не говорили, известно было только, что мужа матери этих женщин расстреляли. Все жительницы этой квартиры засматривались на ее мужа, особенно тридцатипятилетняя врач. Старуху это раздражало и стычки на кухне бывали каждую неделю. Иногда она с мужем приезжала в Москву, и даже жила там некоторое время. Но в основном Сибирь поглотила ее жизнь до 1961 года. Она там и техникум закончила и второго ребенка родила. Она не хотела второго ребенка, но знакомая бабка сделала неудачный аборт и вместо «выкидыша» появился на свет здоровый, крепкий малыш, которого кормили хорошим молоком и сметаной. Ребенок был упитанным и большим. По сравнению с первым – «тощим» сыном, второй выглядел богатырем. По характеру тоже отличался от первого, был тихим и милым ребенком – ее любимцем. Население города Омска в то время было на 90% из ссыльных людей, которых отправляли сюда  после революции до 1960-х годов. Ссыльные, после революции, приезжали в Сибирь еще с деньгами. Они покупали землю, строили большие дома – высокие бревенчатые здания. Старуха часто ходила к своим подругам по работе, живущим в таких домах и они ее поражали своим величием, мощью сибирских строений. Зимы в Омске – лютые, температура доходит до минус 46-48;, поэтому дома топили утром и вечером. Так люди приспосабливались к северному климату. В конце 1950-х годов Алексею дали отдельную квартиру. Такого роскошного жилья она не ожидала увидеть: «сталинский» пятиэтажный дом, комнаты по 16 метров, кухня 8 метров, туалет и ванная раздельно. Не квартира, а просто сказка. Правда, в этой сказке они прожили всего три года. Десять лет пролетели, быстро и их снова вернули в «центральную» Россию. В Москву не пустили, но дали квартиру в Ярославле, откуда они и начали свою жизнь с мужем. Алексей часто болел, сказывались военные ранения, полученные в 1939 году в «финскую компанию». Ему нельзя было курить, потому что жил с одним легким, но он не мог или не хотел отказать себе в этом удовольствии. В результате, от нервной работы и курения – умер. «Инфаркт миокарда», как сказали после вскрытия. Так старуха осталась одна с двумя детьми, одному 14, другому 7 лет. Первое время жить было тяжело: привыкла быть женой начальника и скрываться за его спиной, а теперь все удары жизни шли прямо на нее. Со временем она свободно жила одна.  Пенсию дали 45 рублей, как она говорила: «25 рублей – младшему и 20 – старшему». Старший сын был с детства более самостоятельный и вскоре сам стал зарабатывать себе на жизнь. Младшего она «тащила» до восемнадцати лет, очень его любила, хотя и помнила, что он от неудачного аборта. Чтобы сын не чувствовал себя «ущербным» во дворе, устроилась на вторую работу, каждый вечер мыла туалеты на городском рынке; там она зарабатывала почти также, как на своей основной работе экономистом в строительной организации.
Старуха заметила, что картины ее памяти до 1970-го года были яркими и точными, а следующие десятилетия как бы покрывались туманом, мутнели, что-то пропадало вообще, а что-то просто мелькало и исчезало в пространстве. Из своей жизни в 1980-е годы она практически ничего не помнила - не могла рассказать, как оказалась в Ленинграде, где сейчас жила. Из 90-х годов помнила, как ходила в больницу к сыну и приносила врачам большие деньги за операции, полученные от продаж картин сына – художника. Она не помнила больницы и врачей, но помнила шелест денег в своих руках.
Боль с утра не переставала рвать ее грудь. Два дня и две ночи больная не чувствовала покоя. Боль давила и давила ее, отрывая от тела любовь к жизни, свету, воздуху. И старуха не выдержала. Лучше умереть, чем такие мучения – думала она. В квартире никого не было. Она с трудом сползла с постели, почти доползла до письменного стола, нашла в ящике лезвие бритвы, которым сын точил карандаши, и стала медленно рвать кожу у ладони левой руки. Толи лезвие было слишком тупое, толи жажда жизни преобладала, но самоубийцей она не стала. Вечером показала сыну рассеченную руку и сказала: «Все, больше не могу терпеть боль. Вези меня в больницу, может уколы помогут». Сын позвонил участковому врачу,  которая еще месяц назад предлагала место в больнице. Та ему ответила, что завтра договорится и позвонит. В 11 часов сообщила, что в 15-16 часов приедет «скорая» и увезет больную. Старуха собралась: надела чистое белье, взяла туалетные принадлежности, документы. Звонок в дверь был неожиданным и резким. У нее болезненно сжалось сердце, и какая-то непреодолимая тоска охватила ее. «Вот и все!» - подумала старуха, - «Жизнь окончена»! Она понимала, что покидает свой дом, свою квартиру и больше сюда не вернется. Больная испуганно смотрела на дверь комнаты, ожидая увидеть, что-то необычное и страшное. Но с сыном вошла шустрая, черноволосая женщина, которая внимательно посмотрев документы и едва взглянув на больную, стала тянущим голосом говорить, что «Хоспис» - это особая больница, с хорошим обслуживанием, что больной там будут делать особые уколы, которые облегчат остаток ее жизни. Старуха поняла, что врач просто клянчит у сына деньги. Сын тихо спросил: «Сколько?» Врач также тихо ему ответила. Сын принес нужную сумму, женщина позвонила по телефону. Пришли два санитара, положили старуху на носилки и вынесли из квартиры. Сын был рядом и держал больную за руку, как бы давая ей понять, что будет с ней всегда и не бросит в трудную минуту. Машина быстро довезла старуху до больницы. За парком, в красивом лесном месте стоял новый двухэтажный, белый дом. Это и был «Хоспис». Больница, как больница, только отношение к больным было иное. Сюда привозили людей умирать. В основном это были неизлечимые больные, которым оставалось жить какие-то дни, а иногда и часы. Таким больным делали наркотические уколы, которые убирали боль на некоторое время, но быстро разрушали умирающее тело. Лечением это не называлось, но умирающему была дана возможность спокойно, без мучений уйти из этой жизни.
Старуху положили в большую, чистую палату у окна. Всего там было пять коек. Две женщины уже были в агонии, они лежали с закрытыми глазами, судорожно хватали сухими губами глотки живительного воздуха и тихо умирали. Две другие мирно беседовали на свои женские темы и не обращали ни на кого внимания, и на ту трагедию, которая разворачивалась перед ними. Они свыклись с мыслью, что через некоторое время им тоже предстоит пережить такое. Старуха равнодушно посмотрела на умирающих и отвернулась к окну. Сын постоял около ее кровати минут десять, потом взял ее за руку, тихо погладил и спокойным голосом сказал: «Я приду через два дня, что тебе принести?» Старуха молчала. Она, видимо, привыкала к своему новому состоянию – медленного незаметного ухода в никуда.
Сын, как и обещал, появился через два дня. Он принес красной и желтой черешни, которую так любила его мать. Вошел в палату и первое, что увидел – это две пустые койки. Старуха не лежала, а сидела, она прямо смотрела на него какими-то удивленными глазами, потом громко сказала: «Сынок пришел, а как тебя одного отпустила домой воспитательница?!» Больная жила в 50-х годах, современная жизнь ее не касалась. Мозг тихо умирал, и память все дальше отступала ко дню ее рождения. Сын поцеловал ее в сухую щеку, спросил, как она себя чувствует, положил в чашку черешни и дал ей в руки. Она с удовольствием грызла остатками зубов спелую сладкую ягоду. Глаза оживленно заблестели. Мать сказала, что ей делают какие-то болезненные уколы по утрам, но после них боль в груди не беспокоит целый день, а вот ночью снова наступают кошмарные часы. Сын пообещал поговорить с врачом на эту тему. Старуха сказала, что ее после еды больше не тошнит, и рвоты два дня не было. Еще она пожаловалась, что два дня не ходила в туалет. Дома сын таскал на руках свою мать для этой процедуры на унитаз, а здесь сестры не хотят выполнять эту грязную работу. Сын хотел было по старой привычке оттащить мать до туалета, но она так закричала от боли, что ему пришлось отступиться. Он пошел к медсестрам, дал им нужную сумму денег, чтобы они помогли старухе решить эту проблему. Потом, нашел врача, узнал, что мать в критическом состоянии и ей жить не более 10-15 дней. Он попросил у врача назначить дополнительные уколы, чтобы женщина не мучилась по ночам. Врач предупредил, что эти уколы убирают боль, но разрушают мозг и все тело. «Ей терять нечего» - ответил сын. Заплатив указанную сумму, он вернулся к матери в палату. К одной из женщин пришла посетительница и они громко о чем-то говорили. Их голоса, видимо раздражали старуху, и она резко скороговоркой выкрикнула какие-то фразы. Отдельные слоги слов можно было понять, но вместе они составляли какую-то словесную мешанину. Беседующие испуганно посмотрели в ее сторону и заговорили тише. Старуха успокоилась. Сын еще минут 15 посидел у кровати, поговорил о том, о сем, но мать мало его понимала. Настало время обеда. Сын заметил, что кормят здесь хорошо. Мать ела вяло, без аппетита. Просто вкладывала пищу в рот и глотала. Попробовав две-три ложки первого блюда, она надкусила котлету; отпила немного компота и отодвинула поднос с тарелками. Сестры не стали ее упрашивать доесть пищу, а просто убрали остатки обеда. Сын подумал, что главврач этой больницы содержит, целую свиноферму, только куда он сдает своих откормленных свиней. Умирающие больные почти ничего не едят, а готовят им много.
Предупредив мать, что уедет на десять дней на дачу, сын пошел к выходу. Старуха на его уход не обратила никакого внимания. Видимо она жила в своих детских годах, и большие спелые ягоды черешни увели ее в эту призрачную даль.
Сына не было девять дней, он работал на даче. Из-за болезни матери ему приходилось жить в городе. Все родные, видя скорую смерть старухи, отвернулись от них. Ее младший сын приехал из другого города только на один день, передал брату деньги на похороны и исчез. Мать его не узнала, она почему-то считала, что это не сын, а брат ее мужа, с которым она была не в ладах. Холодно встретились и холодно расстались. Младший брат предупредил, чтобы его не беспокоили и не вызывали телеграммой в момент смерти. «Даже родным мы не нужны в последние дни своей жизни», - подумал с горечью старший брат и пообещал его не тревожить.
На даче было много работы: участок зарос травой, ягоды поспели, забор покосился и завалился в траву. Кое-как подчистив сад, вымыв комнаты в доме, закрепив падающий забор, сын, вернулся в город. Он приехал в семнадцать часов, а в девятнадцать был уже в больнице. Там его ждала не утешительная картина. Мать лежала в агонии. Полузакрытые глаза, судорожно хватающий воздух рот с синими губами, пальцы рук, вцепившиеся в простыни и часто ее перебирающие; как будто ей было холодно, и она стремилась натянуть ткань на себя, но это не удавалось. У сына было первое желание поцеловать мать в лоб и взять за руку; он хотел удержать ее бессмысленные порывы и дать ей успокоиться. Но какая-то сила удержала его, и голос изнутри велел не мешать смерти делать свою работу. А старуха видела сына, ее подрагивающие веки говорили: «Я еще с тобой! Я еще в этой жизни!» Душа матери то входила, то выходила из холодного тела, то витала где-то под потолком и тогда больная с удивлением видела себя, как она  трепещущей птицей «бьется» на кровати. Когда души не было в теле – старухе было хорошо и спокойно, какая-то неведомая радость охватывала ее и яркий, чистый свет, сильнее солнечного, освещал дорогу в неизвестность. Но во время возвращения в тело – страшная, боль терзала и душу, и тело. А старухе так хотелось спокойствия и тишины.
Сын, молча, постоял у кровати некоторое время, потом вышел в коридор и подошел к медсестре, болтающей со своей коллегой о мирских делах; сказал, что его мать умирает. Медсестра равнодушно на него посмотрела и ответила, что больная уже третий день в агонии и скоро кончится. Отвернулась от него и продолжила прерванный разговор с подругой. Он не спеша вернулся в палату к матери и мельком заметил, что недалеко от нее мечется в муках еще одна женщина. Его поразила надпись на кровати; там было написано имя, фамилия и отчество его матери, только год рождения был другой, 1932, а не 1925. Он внимательно стал изучать умирающую, сравнивая ее со своей матерью. Может это родственница?! Но ничего общего не было. Женщина была маленького роста, худощавая, с мелкими чертами лица. Общее было одно – маска смерти на лице, которую обе надели. На столе у соседки, в стакане, была потухшая свеча, лежала старенькая Библия, и маленькая икона. У матери, на чистом столике стоял пустой стакан. Всю жизнь она отрицала Бога, в церковь не ходила. Правда, перед смертью, когда ей было и больно, и страшно, начинала неистово молиться. Но это было временное явление. У нее была не легкая жизнь, но и  она не привела ее к Богу.
Минут десять, сын еще посидел у кровати матери, потом тихо встал и отправился домой. Шел не торопясь и думал, как пролетела быстро и незаметно жизнь близкого ему человека, что он остается совершенно один и не на кого ему опереться в трудную минуту. Одно облегчало ему душу – он верил и любил Господа, и эта любовь придавала ему силы, с ней он чувствовал себя самостоятельнее и свободнее в наступающей новой жизни без матери. Пришел домой, а в 22 часа резкий звонок прервал его уборку квартиры. Какой-то голос ему подсказал, что это звонят из больницы и сообщат о смерти матери. Так оно и случилось: женский голос сказал ему, что в 21 час 45 минут умерла его мать и ему надо завтра в 12 часов прийти в больницу забрать ее вещи, документы, а тело отвезут в морг по «такому-то адресу». Он все выслушал, сказал: «Спасибо!» и повесил трубку. Встал перед иконой, три раза помолился о душе усопшей, почувствовал какое-то успокоение, никаких стенаний, жалоб у него не было – спокойствие и … все!
Утром пришел в больницу, его встретил дежурный врач, пожилая женщина, которая сообщила, что вчера в 21 час 45 минут умерли две больные с одинаковыми именами отчествами и фамилиями, они не знали, кому сообщать о смерти. Такое в ее практике произошло впервые. Потом разобрались с документами. Сын подумал, что может быть они были родственными душами, поэтому Господь и соединил их вместе в последний момент. Получив документы и кое-какие вещи матери, сын вышел из здания больницы. Погода была отличная: солнце, чистое голубое небо. Во дворе на скамейках отдыхали больные, которых ожидала та же участь, но … не сегодня. У ворот какой-то больной, мужчина 50 лет, высоким, сильным голосом кричал в сторону улицы. К кому он обращался -  не понятно! Но в его голосе было много злобы и нетерпения. Может больницы перепутали, слишком много здоровья в его теле и голосе. Надо в психиатрическую, а привезли в «Хоспис» – решил сын. А может кто-то из врачей решил отдохнуть от чудачеств своего родственника.
Сумку с вещами умершей он внимательно изучил: штаны, две рубашки, таблетки, зубная щетка. «Зачем мне все это нужно тащить?» - подумал он и направился к ближайшему мусорному бачку, где три «бомжа» усердно рылись и что-то искали. Оставил около них ненужные вещи и отправился искать морг по написанному врачом адресу.
Через час он нашел адрес. Морг находился за районной больницей, но добраться до него было не так-то легко. Сначала нужно было найти дорогу к нему. Она скрывалась за деревьями, за гаражами и за помойками. Пропетляв двадцать минут по разбитой дороге, он попал к красному, кирпичному стрельчатому зданию. На здании нет никаких надписей и табличек, только четыре двери – это и есть районный морг. Сын постоял у входа пять минут, одна из дверей открылась – вышла пара стариков в черных одеждах. «Ну, вот, две души вышли – значит, я на правильном пути» - сказал он себе. Пройдя в помещение, он попал в узкий коридор, где и двум людям было бы трудно разойтись. Коридор змейкой пропетлял в небольшую комнату, где стояла деревянная скамья и несколько обшарпанных стульев. Шесть человек с унылыми лицами смотрели на одну из дверей, за которой был слышен приглушенный разговор, переходящий в стон и плач. Узнав кто крайний, сын стал изучать стены, потолок и две двери. На ободранных стенах висели два стенда с фотографиями разного вида надгробий и списками ритуальных принадлежностей. Под каждой фотографией стояла небрежно написанная ручкой цена – видимо цифры менялись довольно часто. Прикинув, на какую сумму ему обойдутся похороны, он успокоился. Денег хватало, но … только -  только. «Спасибо братику, что оставил денег», - подумал он. Внезапно распахнулась вторая дверь – вышла женщина лет 50, строгая, красивая, в белом халате и клеенчатом фартуке. «Кто Иванов?» - приятным голосом спросила она. Пожилой мужчина с палочкой по школьному обычаю поднял руку и с трудом поднялся: «Пройдемте!» За этой дверью был виден большой светлый коридор, в конце большой светлый зал, по центру стояли длинные столы, вдоль стен какие-то ящики. На столе лежала бесформенная масса, прикрытая простыней. «Холодильник и операционная», - догадался сын. Ему стало немного жутко. Напротив открылась дверь, и молодая женщина вывела плачущую старуху в черном плаще. «Следующий!» - позвали из комнаты, очередь двигалась довольно быстро, вскоре и он оказался в заветном помещении. Небольшая комнатка, светлое окно, письменный стол, шкаф и два стула. За столом сидел бойкий молодой человек в роговых очках, очень тщательно выбритый и подстриженный. Аккуратный темный костюм и свободная манера общения с посетителем навели сына старухи на мысль, что какая-то «темная» организация здесь хорошо пристроилась и получала на людском горе большие доходы. Но это всего лишь предположение навеянное фильмами о мафии. Молодой человек оказался очень деловым работником; быстро просмотрев все документы, он предложил для захоронения несколько кладбищ, а для оформления могил дешевые и дорогие надгробия – на выбор. Сын показал на фотографии с дешевыми надгробиями. Составили документы, подсчитали. Всего пришлось заплатить пятнадцать тысяч рублей. Если делать кремацию, то дешевле, но придется ждать десять дней, а может и больше, - предупредили его. Сыну также сказали, какие вещи и куда надо принести, сообщили в какой день и во сколько надо прийти за телом. Ему понравилось, что все вопросы решили быстро: о гробе, о машине, о кладбище. Его спросили о гробе: «Открытым или закрытым представить в зале?» Он попросил закрытый, не из-за денег, потому что это дешевле, а потому что не хотел видеть умершее лицо матери. «Пусть в моей памяти останется ее живое лицо», - решил он. Два дня было до похорон. Он собрал по  списку все вещи, которые нужно отнести в морг. Мать, когда была жива, говорила, в чем ее хоронить. Голубое платье с черным горошком, белая кофточка, белые домашние тапки, белье – все было приготовлено и на другой день отнесено в морг.
Вечером ему принесли телеграмму от младшего брата. Два слова: «Соболезную и скорблю!» Они очень удивили его, какие-то холодные и чужие слова. Умерла его мать, а где эмоции на ее смерть?! Какое-то безразличие сквозило от младшего сына старухи. Он не приехал в больницу, не видел умирающую мать, не попрощался, когда она была еще жива. Не хочет приезжать на похороны. Безразличие граничило с каким-то презрением к умирающему человеку. Ладно, Бог ему судья, хорошо, что денег оставил на похороны. А все остальное переживу, решил старший сын. Все родственники знали о смерти старухи, но отделались короткими звонками, а некоторые и вообще сделали вид, что ничего не произошло. Утром следующего дня он был у морга. Приехал рано. Все двери были закрыты. Постояв пять минут, он пошел в ближайшее кафе. Взял кофе с бубликом, сел у окна и стал смотреть на улицу. Погода была солнечная, ветра не было, люди никуда не торопились, все было как в замедленном кино. У него было какое-то чувство, что мир меняется, только непонятно в лучшую или худшую сторону. Так он сидел не торопясь пил кофе и тянул время. Он вспомнил, что на похороны приносят цветы, обязательно четное число. Не далеко от кафе был цветочный магазин, где он купил четыре гвоздики и не спеша снова пошел к моргу. В этот раз площадка около морга была заполнена людьми и машинами. Двери в здание были широко открыты и как бы приглашали зрителей посмотреть на печальную картину, но никто не торопился войти первым. Он увидел в толпе знакомое лицо распорядителя похорон, подошел и спросил: «Можно ли подойти к гробу?» Тот только кивнул головой и стал что-то говорить соседней женщине. Сын вошел в большое светлое помещение, сверху оно было застеклено, и дневной свет мягко растекался по всему залу. Всего на подставках стояло пять гробов. Два были закрыты, а три открыты, мягкая прозрачная ткань прикрывала страшное их содержание. Он подошел к гробу, который был ближе, на табличке прочитал имя, фамилию, отчество своей матери. Две минуты постоял рядом, положил цветы на крышку гроба и пошел к распорядителю похорон. Мужчина стоял у одной из машин и  о чем-то говорил с шафером. Он спросил, на какой машине он может отвезти гроб на кладбище. Тот не спеша посмотрел папку, пролистал документы, нашел нужное и ответил: «Вот этот шофер отвезет вас на кладбище. Он все знает. Документы будут у него. Сейчас я позову людей, они вынесут гроб к машине, и можете ехать». Через какое-то время четыре парня в черных костюмах вынесли гроб, поставили в машину. Сын хотел дать им денег, но шофер сказал: «Вы уже все оплатили. Садитесь и поедем!» В небольшом автобусе гроб занял почти все пространство, сыну с трудом удалось втиснуться. Эти машины были предназначены для перевозки гробов без сопровождения. Дорога была ровная, но местами попадались разбитые участки, тогда гроб кидало из стороны в сторону. Сын пытался его держать руками, но странный холод исходил от дерева, и почему-то грудь сдавливало, как железным обручем, сердце начинало болеть. Было ощущение, словно мать, уходя из этого мира, старалась забрать живую энергию. Он убрал руки и тут же боль отступила. Он несколько раз проделывал этот эксперимент,  результат был тот же: руки на крышке гроба – боль в груди, убирал руки – боль сразу прекращалась. На неровной дороге  он просто ботинком упирался в стенку гроба, так и доехал до кладбища, которое от морга было в двадцати минутах езды. Машина остановилась, шофер взял папку с документами, и они вместе вошли в небольшое чистое помещение. В правой половине был маленький магазинчик с траурными принадлежностями, в левой части за большим столом сидела женщина. Документы проверила, записала в две амбарные книги, сын два раза расписался, ему дали бумагу и велели ее хранить. В магазине он купил крест из искусственных елок и бумажные цветы. Потом сел в машину и поехал на участок для захоронения.
Кладбище было не большое, его открыли пять лет назад. Оно состояло из двух участков. В левой части не было свободных мест для захоронений, а в правой только одна треть была использована по назначению. Сын из окна машины смотрел на холмики земли, бетонные и мраморные памятники, кресты и думал, что там лежат бывшие люди, которые куда-то бежали, спешили жить, чего-то добивались. Все до одного: богатые и бедные, и умные, и «дураки» – все … пришли к одному – небольшому клочку земли на кладбище.
Машина мягко остановилась около свободного участка, где была вырыта могильная яма. Почва была сухая, песчаная. Недалеко был прорыт неглубокий канал, который забирал влагу из земли. Четыре рабочих быстро вытащили гроб из машины и поставили на большой стол рядом с ямой. Старший из рабочих подошел к сыну и сказал, что надо заплатить и тогда они высушат яму. Сын, молча, кивнул и достал нужную сумму. Рабочий сделал вид, что черпает со дна ямы воду, но это плохо получалось: два ведра с водой заранее были спрятаны на дне ямы и прикрыты холстом. Сын не стал спорить и отошел в сторону. Пока рабочие готовили веревки и окутывали гроб, он рассматривал ближайшие захоронения. Со всех сторон были похоронены старики, примерно возраста его матери – 80-90 лет. Наверно специально выделили этот участок для захоронения долгожителей. Придет какая-нибудь комиссия, и ей будут показывать, как долго живут люди в Санкт-Петербурге. На соседнем участке была удручающая картина: молодые мужчины и ребята устлали своими костями эту землю, там были и дети и солдаты, и юноши 16-18 лет; девочек и женщин было значительно меньше. Старший рабочий окликнул его, и сын старухи подошел к яме – гроб стоял на дне ровно по центру. «Бросьте землю первым»,- услышал голос одного из рабочих. Взяв комок земли, он бросил его на крышку гроба. Рабочие забросали яму землей, сверху поставили бетонное надгробие и положили могильный камень с именем матери. «Вот и жизнь пролетела, был человек и нет его!» - мелькнуло у него в голове.
Шофер на машине подвез его к дому, вежливо попрощался и укатил в свою контору. Теперь надо приготовить поминки и позвать гостей, решил он и направился в соседний магазин, где купил все необходимое. После приготовлений, он обзвонил соседние квартиры и пригласил всех, кто знал мать лично. Собралось шесть человек. Фотография матери висела на стене, напротив стола, так что все приглашенные видели ее последнее изображение. Эту фотографию сын сделал около года назад. Ему нужна была куда-то своя фотография, и он попросил мать нажать кнопку фотоаппарата. Бедная старуха нажимала около десяти раз, пока не получился нужный снимок. Потом сын посадил ее на свое место перед камерой и сделал два очень удачных снимка. На фотографии мать была в черном свитере сына, и ее фигура отчетливо выделялась на белом фоне. Лицо старой женщины было задумчиво и меланхолично. Взгляд обращен не на фотографа, а куда-то вдаль, она как будто чувствовала свой скорый уход из жизни и жила в каком-то другом измерении.
Соседи посидели не больше часа, выпили вина, водки, вспомнили все хорошее, что было связано с именем умершей. Много вспоминали и своих «ушедших» родственников. Перед уходом, сын предложил взять некоторые хорошие вещи, из гардероба матери. Понравилось немного: сапоги, пара кофт. Остальные вещи сын упаковал в пакеты для мусора и вынес на помойку.  На следующее утро их не было – забрали «бомжи».
Фотография матери провисела на стене около недели и постепенно «перекочевала» в семейный альбом. Сын поместил фото на одной стороне с фотографией отца. Лицо старой женщины резко контрастировало с молодым лицом мужа. Жена пережила его на сорок пять лет. Она очень любила своего Алексея. В молодые годы поехала за ним в Омск, куда его выслали из Москвы на десять лет. Все последующие мужчины, с которыми она встречалась после смерти мужа, были чем-то на него похожи.
Младший сын никогда не звонил и не интересовался, как похоронили его мать. «Старший» выслал ему фотографии могилы и намекнул, что надо бы поставить недорогой памятник. Но от «младшего» не последовало никакой реакции, и «старший» сам стал копить деньги на памятник. Дней через десять после похорон матери, ему приснился сон: очень яркий свет и радостная, смеющаяся мать. Она была одета в платье, которое он принес в морг. Это счастливое лицо старухи осталось в его памяти навсегда!

Было опубликовано в журнале "Писатель 21 век" 2012г., 2(18)