Собачья площадка

Я несла свою беду по весеннему по льду...
В. Высоцкий



Ехать было примерно с час, на запад. Германия закончилась, вывески стали голландскими и в пейзаже что-то неуловимо поменялось: вроде та же бурая листва металась перед лобовым стеклом, а кирпичные домики по бокам стали вдруг немного игрушечными, менее серьезными, менее немецкими.
-Scheldestraat, Схельдестраат, Схельде это река тут главная, по-немецки она называлась бы Шельде, Шельдская, дом 54.
-Вот здесь, смотри.

Нам открыл широко улыбающийся голландец под метр девяносто пять. Нечищенная обувь, куртка, которую можно было и постирать. Заметно, что не немец.
Я Валэнтейн.
Шершавая крестьянская рука раза в два шире моей. Светка покраснела. Не вижу ничего сексуального в  больших конечностях.
-А где же щенок? -спросили дети.
Валэнтэйн повел нас в питомник. Акцент у него был грубоватый. Наверное, наш акцент ему тоже показался некрасивым.
-Вы не немцы?
-Да, мы из России.
-Ну и как вам в Германии? Трудно? Да? Немцы такие все не очень, да?
-Ну почему же, немцы тоже люди, всякие есть, но в общем - вполне ничего.
Валэнтэйн посерьезнел и даже погрустнел, не найдя в нас единомышленников.

Питомник был огромной открытой клеткой, из дальнего конца которой к нам неслось стадо маленьких биглей и английских спаниелей. Псы отчаянно тявкали, спотыкались и переворачивались через голову, пытаясь обогнать друг друга в погоне за простым человеческим общением.
-Выбирайте, проговорил Валентэйн. Спаниели по триста, бигли по пятьсот.

-Ты будес Мартин, сюсюкала дочка со щенком на заднем сиденье. Ой, папа, он писает!
-Нет, он будет Артем, это русский собака, сын выказал недюжинный патриотизм.
Всю обратную дорогу дети кричали, что "их папа лучше всех на свете" и ссорились из-за права обладания животным, Светка определила дозу обладания каждому по десять минут.

Мы ехали назад. Желтых голландских номеров становилось все меньше, замелькали немецкие. Болезненные синюшные тучи карабкались по небу, бесцветные поля ползли по обеим сторонам автобана. С голландских полей, как обычно, пахло дерьмом, я включил себе Высоцкого, из туч посыпался дождь с градом, стало совсем темно, град бил по кузову, дети притихли, пугаясь. Что ж я делаю, ныли мысли, ведь я их бросить хочу, зачем я еще и собаку-то завел?

Вода стояла стеной, как водопад, ехать пришлось совсем медленно, радужными пятнами расплывался свет фар впереди, глаза защипало от напряжения. Я плохо, неправильно живу, у меня любовники, я трахаюсь с мужиками, отпрашиваюсь с работы под глупыми предлогами, чтобы вернуться домой как будто вовремя и смотреть на жену притворным взглядом. И так уже года два. Да, я привязан к  детям, мы часто резвимся вместе, мне это нетрудно, я сам, наверное, еще ребенок, они любят играть со мной и вот, я хочу их бросить, а иногда мне вдруг становится невыносимо скучно жить.

Бигля назвали Лупо. Дома выяснилось, что Лупо - сука и имя срочно поменяли на Лапа, Lapa. Дети, как водится, гуляли с Лапой два первых дня с утра до вечера, а потом у них внезапно образовались более важные дела. На приучение собаки к чистоте был отпущен мой недельный отпуск. Как только Лапа начинала что-то искать на полу и ходить кругами, я хватал ее в охапку и выбегал с ней на ветреную октябрьскую улицу. Лапа не торопясь делала дела, шершавые листья кружились вокруг нас извилистыми траекториями, было холодно и неудобно стоять на улице в домашней одежде. Лапа была упряма - отпуск кончился, а она по прежнему не видела причины не делать дела в теплом коридоре или на мягком ковролине в детской. Впрочем, мы были готовы к тому, что собака - это серьезно.

Вечерами я гулял с Лапой подольше. На Фридрихштрассе был сквер, даже маленький парк, у входа там стояли каменные плиты с  заплесневелыми надписями. Собак там спускали с поводков, давали им вволю пробегаться на природе, только лаять было нельзя, в парк выходили окна домов, из окон кричали, чтобы мы все как один убирались с нашими кабысдохами в лес.
Супруги Райх с перекормленным ризеншнауцером приходили обычно вместе, часам к девяти. Херр Райх поведал мне по секрету, что раньше на месте сквера было кладбище, все могилы давно уже вырыты, а памятники остались ввиду их художественной ценности. Фрау Райх хвалила мой немецкий, что было, вообще говоря, знаком того, что ошибки все-таки есть, и спрашивала подробно, как говорят в России о немцах. О немцах в России говорят давно уже хорошо, фрау Райх угощала меня сигареткой. Я как раз бросал тогда курить, но сигаретку брал, проявляя понятную слабость. К началу десятого прибегала Моника, дама без возраста и явно одинокая, со своим вечно тявкающим шпицем по кличке Белло, что по оригинальности примерно соответствовало нашему Полкан или Мухтар. Моника работала частным предпринимателем в платном туалете в пешеходной зоне, имела лишний вес и обсуждала с фрау Райх различные диеты.

Хозяева добродушнейшей лабрадорши Офры, Эва и Збышек, эмигранты из Польши, говорили немного по-русски. Эва была родом из городка Гливице, по-немецки Гляйвиц, она вспоминала про русских солдат за высокой оградой, которые выменивали у польских детей конфеты на сигареты. Русских там не любили, русский язык, которому насильно обучали в школе, ненавидели. Тем не менее, Эва и Збышек относились ко мне вполне доброжелательно, здесь мы с ними находились в одном и том же меньшинстве - мы были людьми с восточным акцентом. Я предположил, что русские слова были, наверное, для них воспоминанием о босоногом польском детстве. Эва и Збышек не возражали. Эва, как и все полячки, очень серьезно относилась к своей внешности, всегда выходила на площадку накрашенная, в тщательно подобранной одежде, с усиленной гордостью и независимостью в глазах. Збышек был младше ее лет на восемь. Свою Офру они ласково называли Офрошчь.

Херр Акерман работал адвокатом. Он был хозяином большой юридической конторы на нашей пешеходной торгово-закупочной улице, Марктштрассе, где, кстати, стоял невдалеке и моникин туалет. Держался Акерман нарочито демократично, даже запанибратски, требовал называть себя на ты и носился по траве вместе со своим королевским пуделем, часто вляпываясь дорогими кедами в собачьи кучи. Было ему лет сорок пять, он рассказал мне на второй день знакомства, что живет вместе со своим пожизненным партнером и у них в саду есть восемь сортов слив. Лебен значит жизнь, а пожизненный партнер назывался лебенспАртнер. Местные собачники все равно называли Томаса на вы, не умея перейти через условности: адвокат и врач - большие люди в Германии, но для меня "ты" никогда не было проблемой.
 
Лапу надо было приучить оставаться дома одной. И вот, мы кинули животному недешевую косточку из зоомагазина, ласково произнесли на много голосов "Лапонька, мы скоро придем", закрыли снаружи дверь и встали на лестничной площадке, не двигаясь, тихо дыша, ожидая, что после косточки Лапа незаметно для себя самой уснет в любимом кресле.

Оставшись одна, Лапа немедленно завыла в голос, раздирая наши эмигрантские души. Место! Лапа, Platz! -кричали мы вчетвером в замочную скважину. На крики сползлись соседи, фрау Людвиг и фрау Лох. Мы объяснили им, что это всего лишь боевые учения, чтобы потом, в полевых условиях, когда мы разойдемся по школам и работам, всё в немецком доме оставалось тихо и в рамках. Фрау Людвиг покачала головой а фрау Лох гнусно улыбнулась. Лапа наконец затихла. Соседки скрылись за своими дверьми, снабженными стеклянными, с крахмальными занавесочками, оконцами. Занавесочки у них были одно крахмальнее другого и все крахмальнее, чем наше. Мы постояли на лестнице еще минут пять и уехали в магазин Реал, за покупками на неделю. Когда мы возвратились, лай и визг Лапы был слышен далеко на улице. Фрау Лох, фрау Людвиг, херр Шмитд с верхнего этажа разговаривали около нашей двери.

Мы долго и подробно извинялись. Действительно, неудобно. Войдя в квартиру, мы увидели радостную Лапу с куском свежего поролона в зубах и остов дивана в комнате. Любимое кресло Лапа трогать не стала. Лохмотья диванной обшивки были равномерно разбросаны по всем доступным помещениям.

Вечерами я, в общем, с удовольствием бежал с Лапой на собачью площадку. Наигравшись с братьями по разуму, Лапа прекрасно спала всю ночь, так что по утрам у меня даже получалось вывести ее на улицу, зевая в сизый воздух и протирая глаза, прежде, чем она опоминалась и успевала сходить на ковролин.

В конце октября был мой день рождения. Он выпал на четверг, гости должны были прийти послезавтра, в субботу. В четверг вечером мы выпили со Светкой винца, уложили детей и вышли на площадку вместе, прихватив еще бутылочку с собой. Все собашники были в сборе, звери радостно пачкали друг друга в мокрой траве, я познакомил народ с супругой. Светка у меня красивая, народ смотрел с уважением, делано цокая языком, мол, они всегда знали, что русише фрау - огого. Светка раскраснелась, довольная вниманием, а я все пытался не думать о том, как ездил сегодня якобы в банк, а на самом деле к Паулю с сайта гей-ромео, как я сделал ему минет и потом, быстренько - он мне.

Вино в бумажных стаканчиках волновалось на осеннем ветру, все пили и старались четко выговаривать nazdorovje Viktor, и только Моника не участвовала, она была, почему-то, как никогда нелюдима, торопила своего Белло, чтобы он быстрее делал свои дела и быстро ушла обиженной походкой.
Светка работала врачом в больнице, у каждого нашлись к ней медицинские вопросы, адвокат просто Томас обещал пригласить нас в гости, показать сливы и лебенспАртнера. Выпив, я, по русскому обыкновению, смело лез в душу, спрашивал у всех, довольны ли они своей жизнью, вот мол скажите начистоту. Немцы, привыкшие к smalltalk и стестняющиеся задавать такие вопросы даже сами себе, отзывались неожиданно откровенно, проникаясь доверием. Кто-то сбегал домой за припасенной бутылочкой Риохи. Разошлись мы около полуночи, как друзья детства. Я долго не мог уснуть в ту ночь, думая о том, что никогда уже не буду счастлив.

В пятницу к нам пришли, по вызову соседей, две отважные на вид женщины из союза защиты животных. Мы не имеем права издеваться над Lapa, может быть, у вас в России обществу все равно, но тут Европа и так не пойдет. Животное не должно находится в одиночестве больше двух часов в сутки, иначе у него страдает психика. Я вспомнил, что несколько лет назад, когда наша дочка была совсем маленькая, по жалобе соседей пришла полиция: ребенок спал днем один в коляске на балконе(!!!). Пришлось брать справку от врача, что в этом нет ничего страшного и раньше в Германии тоже было так принято.
А с собакой нам пообещали помочь, в нашем городе есть люди, которым совершенно нехрен делать и к ним можно подбрасывать Лапу по утрам на несколько часов за просто так. В противном случае животное придется у нас насильно отобрать. Я пытался возражать, что к Лапе уже успели сильно привыкнуть дети и это будет психическая травма для них и придется вызывать общество защиты детей. Женщины ощетинились и выразились в том духе, что они тут с нами не шутки шутят.

Делать было нечего: по утрам я завозил сына в садик, дочку в школу, Светку на ее работу, а Лапу - к фрау Штерн, мамаше одной из тех двух, борющихся за права зверушек. Мамаше было уже за семьдесят, у нее был старый обшитый деревом дом на краю города, в котором с ней проживал огромный ньюфаундленд, по кличке Andrej. Андрюха был ростом почти с фрау Штерн и, когда он в нешироком коридоре проходил мимо хозяйки, старая женщина хваталась за стену, чтобы не упасть от воздушной волны. Лапа имела право делать свои, еще детские, дела в саду у фрау. В доме было грязновато, Андрюха припирался из сада не вытирая ног и валился на ковры, когда-то бывшие дорогими, а фрау Штерн невозмутимо пыхтела своей вечной мальборинкой и наливала себе кофе из термоса.

Повсюду виднелись книги, они томились в шкафах, кучами лежали на письменном столе и на многочисленных этажерках. Раньше фрау Штерн была успешной журналисткой и даже пару раз публиковалась в известном журнале, тоже Штерн. Она разбиралась в искусстве, знала, в отличие от многих немцев, что Лолиту написал не какой-то американец, а наш Набоков. Когда я забирал у нее собаку после работы, она предлагала мне чай и показывала альбомы по искусству. Про Модильяни я рассказал ей, что наша поэтесса Anna Achmatova имела с ним короткий роман. Надо же, сказала фрау.
В обед ее навещала соседка, чтобы погулять с собаками. Фрау Штерн платила ей за это какие-то деньги, я пытался сунуть нашу долю за Лапу, но старая женщина отказалась наотрез, видимо, по немецкой привычке считая, что все иностранцы бедные и им надо помогать.

Может быть, не в последнюю очередь благодаря мне, наша собачья площадка стала прямо-таки коммуной. Когда кто-нибудь их нас заболевал, близкоживущие товарищи выгуливали его собаку. Пару раз мы ездили на машинах в коллективную поездку в Бохум, город, известный тем, что в нем собирают машины опель. Там, посреди реки Рур есть большущий остров, по которому гуляют без поводков и намордников десятки собак - потеряться им негде, со всех сторон река и мостик на материк всего один. Собаки носятся по острову, довольные, как слоны, и сами ищут своих расслабленно гуляющих хозяев. Адвокат Томас приехал на дорогом джипе со своим жеманным лебенспАртнером, члены коммуны очень культурно с ним знакомились, чтобы, не дай бог, не дискриминировать.
Светка жаловалась, что я из-за Лапы вообще перестал бывать дома.

Ближе всех я сошелся с поляками, все-таки, родство культур давала о себе знать. Збышек оказался вообще мировым парнем, он слушал даже Высоцкого и Окуджаву. Я бывал у них дома, Збышек включал мне Марылю Родович, которая с милым акцентом пела "Кони привередливые". Зато я, к их удивлению, знал Юлиана Тувима: его детские стихи, в переводе конечно, читала мне на ночь мама. Они почему-то думали, что все польское у нас сугубо маргинально и полузапрещено. Чтобы их порадовать, я выучил стихотворение Юлиуша Словацкого "Смутно мне боже", одно из главных польских стихов. "Смутно ми, боже, дла мне на заходзе, розлавеш тенче бласкув промениста, пршеде мно гасиш в лазоровой водзе, гвязде огниста...."

Они исправляли мое скверное произношение, рассказывали про жестокое подавление восстания Костюшко в 1830 году и видно было, что они переживают по этому поводу, как если бы сейчас на дворе стоял 1831-й. Я рассказал им, что в Питере имеется целая улица Костюшко, и полонез пана Огиньскего, сочиненный по поводу разгрома восстания, у нас очень популярен. Они были потрясены, зато мне стало уже не так неудобно за российскую империю. Польские товарищи частенько заходили к нам в гости: дети бесились с собаками, Эва со Светкой  сидели в ebay в поисках дешевых фирменных тряпок.

Как-то мы выпили вкуснейшей польской водки "Бельведерска" и Збышек рассказал, что они с Эвой бывают в свингерклубах. Ни я, ни Светка не поперхнулись бельведерской, хотя это стоило нам больших усилий. Збышеку нравилось смотреть, как его Эву трахают несколько человек сразу. Светка спросила, предохраняются ли они, Эва ответила, что не всегда, Светка провела с ними строгую медицинскую беседу.

Мы вышли со Збышеком покурить на балкон. Я вполголоса рассказал ему, что я, вообще-то, наверное, гей. Он ответил, что он, наверное, тоже. А что Эва? Эва знала только то, что ему нравится смотреть, как ее трахает мужик с большим членом. Может быть, я и не гей, признавался Збышек, но мне нравятся члены, особенно большие. Иногда он просит Эву, чтобы она вставляла ему дильдо. Детей у них не было.

А старая фрау Штерн пила не только кофе. После работы, когда я забирал у нее собаку, мы пропускали по рюмочке Moskowskaya. В спальне у кровати фрау Штерн стоял маленький холодильник, вариант нашего Морозко, в котором не было ничего, кроме прохладной бутылочки все той же московской. Это - чтобы заснуть побыстрее. Да, каждый вечер. И ночью иногда просыпалась. В спальне из-за пыльного Андрюхи было так же не очень чисто, как и везде.

Мы частенько навещали фрау Штерн по выходным всей семьей. Она показывала Светке цветы в саду и учила ее, как они называются по-немецки. Для меня было проблемой выучить даже их русские названия, так что со мной хозяйка говорила об искусстве. Детям она регулярно дарила замусоленные безделушки с чердака и много рассказывала о своем детстве. Вот раньше в доме была печь и зимой не принято было топить ночами. Маленькая фрау Штерн просыпалась утром с корочкой льда на лице и это было правильно, так как экономить хорошо. На тепле она экономила и сейчас, автоматически, отопления в спальне не было вообще. Однако старуха выходила пару раз в неделю в ресторан, на этом экономить не полагалось. Мы не спорили. Фрау Штерн была, в общем, хорошая баба, и разница в обычаях и потребительских привычках не должна была встать между нами.

Иногда мы встречались у нее с Ингой, ее дочкой, той самой, которая приходила к нам бороться за права. Дочь с матерью  всегда ругались. У Инги был сын, любимый и единственный внук фрау Штерн, которому бабка вечно совала деньги. Инга подозревала, что фрау Штерн потихоньку сплавит все сбережения внуку, а ей, Инге, останется только старый дом. Похоже, что мы одни, из всех их знакомых и родственников, знали, что так оно и есть.

Светке я ничего про остальные польские секреты говорить не стал, хватит и свингерклуба. Как-то раз, когда она уехала на дежурство, я уложил детей спать и пошел с Лапой на площадку, ну а потом я вместе со Збышеком и Эвой забрел к ним в гости. После первой рюмочки Эва с обычной интонацией в голосе предложила нам заняться любовью втроем. Не ожидая моего согласия, она стала трогать мне тело под футболкой. Глаза ее стали похожи на глаза Лапы перед едой.

Збышек стоял в паре метров от нас, облокотившись о столешницу. Он был высок и худ, польский шляхтич, и взгляд, как и полагается, с обиженной гордостью. Я смотрел на него и трахал Эву, без каких-либо чувств, точно так же, как трахал раз в две недели жену, как трахал редких любовниц в Питере и частых любовников тут, как трахал в ванной комнате сам себя припрятанным в машине фаллоимитатором, включив негромкую порнуху на телефоне, в те ночи, когда Светка была на дежурстве и дети спали за стенкой. Збышек не отрывал глаз от нашей любовной сцены, теребя свою неплохо развитую пипиську. Как женщина Эва была еще очень даже ничего, ухоженная, без целлюлитов и дряблостей, видно, что не рожала. Любовному акту она отдавалась изо всех сил, вертелась, как обезьяна и много раз меняла позиции, чтобы получить максимальное удовольствие. Она сильно взмокла на лбу и между грудями.

Збыха, хтеш пиличь йего? -спросила прогрессивно мыслящая Эва супруга, выйдя из душа. Но никто уже не хотел никого пиличь. Пока она была в душе, у нас со Збыхой все быстренько произошло и я уже успел выплюнуть в раковину на кухне горьковатое польское семя. Потом мы пили чай с конфетками "Вавель", Збышек и Эва рассказывали мне, что Вавель, это совершенно шикарный замок в Кракове и, если я там еще не был, то просто обязан посетить и мы туда все вместе обязательно съездим и они покажут нам прекрасный Краков и детям он тоже наверняка понравится.

Еще они хотели поехать с нами во Львов. Львов они любили не меньше Кракова, считали его польским городом, как впрочем и все города на западной Украине вплоть до Житомира. Они часто ездили во Львов со своими тетками и дядьями на могилы родственников.
Я пожаловался им обоим, что не могу так больше жить, что я, вообще-то, гей и что мне, наверное, надо бы развестись со Светкой. Ева отвечала, что я "напэвно", наверняка, не совсем гей и что у нас такие славные детишки, зачем же разводиться. Вот у них дети - не получаются, а мы-то со Светкой вполне себе еще можем жить вместе. Збышек молчал, думая о чем-то своем и рассматривал виды Кракова в интернете. Он был очень нежен со мной тогда, пока Эва была в душе.

Через два дня мы всей семьей заболели гриппом. Началась ежегодная эпидемия. Светку в больнице некому было подменить, она ушла на работу с температурой, я остался ухаживать за детьми и собакой. Наши поляки тоже заболели, так что вечером супруги Райх забрали нашу Лапу на прогулку. Наутро мне пришлось тащиться к врачу за больничным.

Доктор сморкался в платок и чихал не меньше моего. Ему, ведущему собственную практику, болеть самому было дороговато. Практика представляла собой анфиладу кабинетов, в каждом из которых сидели пациенты с карточкой наготове. Взмыленный чихающий доктор пробегал из кабинета в кабинет, тратя на каждого больного минуты по три.
-Жалобы?
-Температура, тошнота, насморк, голова болит.
-Так-так. Какая у вас касса?
Врач присел к компьютеру, что-то торопливо набрал на клавиатуре.
-Жалобы. Жалобы жалобы жалобы... вот! Что там было у вас? Тошнота? Так-так, вот рецепт от тошноты. Угу. Головная боль... эти таблеточки попейте, утром и вечером. Так, что еще? Ага, жаропонижающее, пить три раза в день. Эээ, насморк. Вот капельки. Вроде все.
Вручив мне рецепты, доктор замученно улыбнулся, пожелал скорейшего выздоровления и унесся вдаль по анфиладе.
-Херр доктор, подождите, а больничный?
-Ах, что ж вы сразу не сказали?
Доктор досадливо чихнул и вернулся к столу.

Мне выписали больничный на три дня. Я, как и полагается, отправил его по почте на работу. Рецепты от немецкого доктора Света выбросила в помойку, прописав нам и себе чай с медом и лимоны.

Хорошо на больничном! Я играл с детьми в тихие игры, мы придумывали сказочные истории и переводили на немецкий стишок "Жили были дед и баба..." для лишенных этого удовольствия местных детишек. Когда дети спали, я запирался в комнате с компьютером. Через три дня мне уже стало значительно лучше, но я вошел во вкус и решил продвинуть бюллетень на всю неделю.

В практике бегал по анфиладам уже другой врач, наш-то, видимо, совсем слёг. Гутен таг, новый доктор протянул мне руку, сильный русский акцент, наверное недавно тут, глаза приветливые, с искрой, даже озорные. Симпатичный.
-Вы русский? Откуда?
-Питер.
-Оппа! Земеля.
-Первый мед?
-Нет, педиатрический.
-А у меня жена первый мед закончила. Диплом легко признали?
-Давай на ты.
-Миша.
-Витя.
-Насколько тебе больничный выписать?
-Да мне до конца недели, больше не надо, зачем буреть. Вот мой телефон, звони как будет время.
-Ок! Ну, я побежал, тут блин очередь.

Миша позвонил в пятницу, а вечером зашел в гости. Со Светкой они, конечно, быстро нашли общий язык, вспомнили Привеса, автора учебника по анатомии, Светка еще успела застать его в первом медицинском. Старенький еврейский профессор забирался на стул, широко махал руками по сторонам и кричал студентам: ну вот смотрите, я - матка, а это мои придатки. Кроме того, Миша неплохо пел грубоватые медицинские прибаутки из КВНов. Узелок завяжется, узелок развяжется, а потом весь геморрой из штанов покажется. И др.

Миша в данный момент искал работу и временно подрабатывал по черному за гриппующего херра доктора. Светка обещала ему помочь с трудоустройством. Семьи у Миши еще не было. Он перебивался социальной помощью и временными халтурами, одевался скромно, ходил пешком, но, похоже, был доволен жизнью. Бывают такие люди, которых непросто выбить из колеи: с машиной хорошо, да и без машины тоже неплохо - ходьба ведь так полезна. Денег мало - зато и работать не надо, а если придется много работать - тяжко, но зато денег будет много. Так же, наверное, и с семьей.

Мы подружились. Збышек и Эва тоже оказались в восторге от милого Миши, после того, как мы все вместе напились бельведерской  в следующую субботу. У Миши была с собой гитара, мы много тихо пели все вместе, особенно удачно получились "Ярмарки пляски" ("Колорових ярмаркив..."). Мы пели по бумажке на обоих языках, ласково исправляя друг у друга ошибки. А за три дня до этого, в среду, мы трахались со Збышеком в дешевом отеле. Один час, с пол-пятого до пол-шестого, а потом рассказывали нашим женам, что попали в пробку на автобане. Ночью, когда я сидел перед монитором в гостиной, следя за шорохами, и рассматривал мальчиков на сайте гей-ромео и мне вдруг стало стыдно. Я не понимал толком, перед кем.

В Питере у нас со Светкой оставалась квартирка у метро Пионерская. Жильцы не перевели денег за прошлый месяц и гнусно исчезли из всех возможных эфиров. Жильцы были нашими друзьями, теперь уже, бывшими. Кому-то из нас нужно было срочно брать отпуск и лететь в Питер на поиски новых жильцов. Отправились мы с Мишкой, у него в Питере жила старенькая мама, которую давно пора было проведать. Поляки тоже хотели на экскурсию в окно Европы, но их не отпустили с работы. С нами увязалась старуха Штерн. Она умело решила проблемы с животными: девушка, которая гуляла с ее Андрюхой и нашей Лапой, поселилась на эту неделю в старухином доме на краю города. Мне нечего было возразить, ведь оставлять собаку одну дома мы больше не рисковали, а моя Светка не ездила на машине.

Фрау Штерн взяла с собой в аэропорт одну небольшую сумочку. Голосом, рассчитанным на зрительское удивление, она объяснила, что никогда не волочет с собой в поездки большие чемоданы, ибо пару футболок проще купить на месте пребывания. Я мысленно подсчитал ее доходы: своя пенсия, пенсия за покойного мужа, выплаченный дом. Она где-то права. В дьюти-фри она приобрела шоколадку и бутылку водки, которую поспешила откупорить в самолете еще до взлета. В небольшой сумочке нашлось место для складных стаканчиков.

Неторопливо бредя по Невскому, мы через каждые пару перекрестков, когда бабка уставала, заходили в первое попавшееся заведение пропустить граммов сто. Фрау Штерн не могла позволить упасть уровню алкоголя в своей крови ниже определенной величины. В Эрмитаже ей было душновато, мы продержались всего пару часов и вышли на улицу в поисках очередного заведения. Не ожидала, ворчала фрау, такой, прямо, известный музей и нет ни одного Караваджо, ни одного Дюрера, странно. И Модильяни нет.

В утешение мы привели ее в немецкую лютеранскую церковь на Невском, Петри-Кирхе, где она подробно выспрашивала бабушку, сидящую за столиком у входа, о церковных событиях. Бабушка рассказала, что в советские времена в несчастной кирхе был сначала склад овощей, а потом бассейн и что чаша этого бассейна до сих пор существует под кирхиным полом; чтоб закрыть чашу, пол пришлось поднимать на несколько метров и из-за этого сильно пострадала акустика. Бабушке фрау Штерн вручила 20 евро. После церкви мы снова восполнили упавший уровень в крови и Миша высказал мысль, что за эту неделю мы с ним превратимся в алкоголиков.

Вечером в плане стояла филармония, малый зал. Миша был там с мамой. Мама оказалась милейшей питерской дамой с буклями и в очках на цепочке, с несколько барским выражением лица и голосом, не предполагающим несогласия. В буфете филармонии Миша встретил приятеля, довольно миловидного, в концертном костюме, с длиннющими ресницами, они поцеловались и поговорили о чем-то в уголке, дожевывая бутерброды. Опять этот Женя, сказала мишина мама и поморщилась. Когда мы расселись по местам и началась Шехерезада Римского-Корсакова, Миша показал мне в оркестре этого Женю, вот там, видишь, гобои, а рядышком он, с флейтой, видишь?
-Вижу. Он хорошо играет? Я не очень разбираюсь.
-Играет? Нормально. Но сосет лучше. Мы были вместе, два года, даже с лишним, а потом я уехал в Германию. Он алкаш.
-Так ты, Миша, ты...?
Мой голос неожиданно охрип, захотелось глотнуть воды.
-Да, я очень и очень плохой.
Губы у Миши сжались упрямой дугой, а в глазах возникло что-то шкодливое, как у прогулявшего урок семиклассника.
-Все окей, Миш, нет проблем. Вообще-то, я тоже, иногда...
Пошла главная шехерезадовская тема, мишина мама зашикала на нас.       

На следующий день мы с фрау были у них в гостях, в старом доме на Васильевском. Бэлла Григорьевна работала искусствоведом и немного помнила немецкий. У них в шкафу, как и у фрау Штерн, водились альбомы по искусству. На альбоме Модильяни последовала информация про Ахматову, Витечка, переведите, у меня не хватит слов, ведь у них с Ахматовой была любовь, Модильяни оставил ей рисунки…
Красивая, длинномордая кошка с огромными ушами сбрасывала с широкого подоконника свою еду на паркет и с глубокомысленным видом наблюдала, как бойкий спаниель ее с жадностью пожирает.
-Вот назаводил скотины, пожаловалась Бэлла Григорьевна, -и смылся, а я возись.
-Мама, я же сказал тебе, что могу их забрать, оформлю справки и заберу.
-Ладно, помолчи, заберу, пусть тут побудут, устройся там сначала.
Я задумался о том, для чего же мне нужна Лапа в психологическом плане.
Задушевный вечер закончился глубокой ночью, Миша не хотел пить при маме и мы втроем взяли такси ко мне на Пионерскую, в квартиру с нежилым запахом.

Надо отдать должное фрау Штерн: она нуждалась, конечно, в постоянном доливе, чтобы не уронить, как уже упоминалось, зеркало алкоголя в крови, но пьяной я ее ни разу не видел. Восполнив потерянные промилли, она всегда останавливалась. Не то мы с Мишей. Раскрасневшись, плюясь, роняя ложку мимо оливье из кулинарии, Миша ревел, пугая седую ночь и фрау, что у Рашки нет и не будет будущего, а Модильяни спер все линии у Ботичелли. Я слышал о линиях впервые в жизни, но, почему-то, не соглашался, а несчастная фрау просила объяснить по-немецки, о чем это таком интересном мы столь горячо дискутирен. Устав, она махнула рукой и удалилась ко сну.

Мы угомонились много позже. Когда мы курили на кухне в самый самый последний раз, прежде, чем разойтись наконец по кроватям - уже в одних трусах, с серебряными лицами, роняя пепел на подоконник - к нам неожиданно явилась из своей комнаты совершенно обнаженная фрау Штерн с мальборо в тряпичном рту. Голосом, рассчитанным на многочисленных зрителей, она заявила, что, разве мы еще до сих пор не заметили, что она вообще не носит нижнего белья. И никогда не носила. И ее муж тоже не носил и что они всегда при детях тоже так ходили и ничего, выросла нормальная дочка. Насчет нормальности я не стал с ней спорить. Напустив на себя толерантности мы докурили, как ни в чем ни бывало, и разошлись по комнатам.

Минут через пятнадцать к нам постучалась фрау, чтобы сообщить, что у нее понос, она, видимо, не переносит этот русский салат с французским названием. Зевающему перегаром Мише пришлось выслушать все ее жалобы и уложить спать, пообещав дать таблетку, если не пройдет. Засыпая под их пищеварительную колыбельную, я думал о Збышеке. Вчера ночью мы дрочили с ним по скайпу, Миша тогда спал у мамы на Васильевском, а от фрау я закрывался на шпингалет. Збышек сказал, что очень скучает по мне и, наверное, любит. Я тоже скучал. 

Проснулся я заполдень. Сквозь немытое окно в глаза шрапнелью стреляло солнце, Миша зачем-то делал мне минет, болела голова, хотелось пить, было слышно, как гудит на улице троллейбус и фрау пользуется туалетом за стеной. Я вытащил себя из Миши, -не надо, зачем. Не целуй, я хочу почистить зубы.
Фрау не выходила.
Только покойник не ссыт в рукомойник - Миша разрешил мои мучительные колебания. Я вспомнил, как мы в общаге варили курицу в раковине с помощью кипятильника. Позвонила Светка. Дети взяли Лапу на выходные и бесились с ней по всем комнатам.
-Папа, когда ты приедешь? Я научила Лапу давать лапу!
-Нет, это я научил, -сын вырывает трубку,
-нет я первая научила!
Сыну надо искать репетитора по математике, дочка заняла первое место в своем бассейне, у Светки неприятности на работе.
Лапе приставили трубку к уху,
-Лапа, Лапа, Platz! -орал я.
-Витька, ты не поверишь, она реагирует.
Действительно, вроде даже заскулила.

Herr Viktor, kommen Sie bitte zu mir! -захрипело из туалета. Все, народ, пока, фрау плохо, холера, звоните завтра.
Фрау совсем ослабла, мы отвели ее в комнату. Подумали и вызвали такси: Миша устроил ее на свою бывшую терапию, в отдельную палату и договорился, чтобы не переводили в инфекционную.
-Дня четыре точно пролежит, надо капельницу ставить, обезводилась старушка вконец.
В машине фрау прижимала к себе сумочку, на дне которой, под помадами, кремами и тряпочками плескалось в термосе пол-литра московской.
-На три дня должно хватить, проговорила фрау заискивающим тоном. Только не уезжайте без меня. Если придется отложить вылет - я за все заплачу.

Миша снова остался ночевать у меня на Пионерской.
Он вышел из ванной комнаты, обмотанный полотенцем, под которым уже торчало. У Миши были немного перекачаны плечи и от этого грудь казалась узковатой, черные волоски завитушками покрывали подтянутый живот, на бедрах были видны под кожей отдельные мышцы. Я сам был удивлен, что мне не хочется. Наверняка, из-за поляка. Миша подошел ко мне совсем близко, медленно провел мне пальцем ото лба вниз, вдоль носа, к губам, потрогал щеки наружной стороной пальцев, взял меня за затылок, прижал мои губы к своим, я постепенно захотел и дал собой овладеть. Потом мы пили чай и я сказал, что, по всей видимости, люблю другого человека.

В понедельник я нашел, наконец, жильцов, внушающих доверие. Отлет был уже скоро, в среду вечером.
-Вы что, сбрендили? Переносите полет, ей там немецкая страховка все расходы оплатит, семьдесят три года это не шутка - ворчал невыспанный доктор на отделении. -Пусть полежит еще дней пять.
Доктора можно было понять, мы по два раза в день таскали фрау деньги, которые она старательно рассовывала по радостно оттопыренным карманам персонала.

Старуху мы выкрали из больницы во вторник. В аэропорту на контроле ручной клади на дне ее плещущей сумочки служители нашли вездесущую бутылку и предложили выбросить жидкость в стоящее рядом с лентой мусорное ведро. Это была полностью моя вина, я забыл ей сказать, что больше ста миллилитров в самолет не пропускают. Фрау Штерн возмущалась всего минут пять, потом молча открыла бутылку и высосала всю оставшуюся водку на глазах у восхищенной очереди, запрокинув горлышко к потолку. 
-Stark! (сильно), похвалил нашу фрау стоящий за нами огромный баварец с пивным пузом.
Фрау Штерн удовлетворенно оглядела зрительскую массу.
-Ой, вы же антибиотики пьете!? -я перепугался не на шутку, представив себе худший из сценариев. -Что ж я Инге скажу?
-С тетрациклином можно, успокоил меня Миша. -Проверено.

Дети наперегонки забирались мне на плечи, нещадно держась за волосы, подросшая за неделю Лапа пыталась подняться вверх по моей ноге, цеплялась зубами за брюки, писала и скулила от радости, Светка устало улыбалась, -дети, ну дайте же папке войти, в глазах ее виднелась настороженность: не слишком ли весело мне было без семьи. Я осел на ковролин, дети ползали по мне на четвереньках, крича "мой папа лучше всех на свете", Лапа лизала меня в рот, кусая за бороду, я прикрыл глаза и думал о Збышеке, ощущая несколько комплексов вины сразу.

Пошли сплошные дожди. Крапало неделями без перерыва, Лапу приходилось мыть после каждой прогулки. Я совсем перестал трахать жену.
Збышек дней через десять признался своей Эве, что больше так не хочет и им нужно развестись.
Мы встречались с ним почти каждый день, где попало: в дешевом отеле, у них, если Эва была на работе, у нас, по утрам, пока мои дети были в школе, а чаще всего - в машине, на пустыре, на безлюдных стоянках у автобана, слушая, как сыплет по стеклам дождь. Огни фар расплывались в воздушно-капельном мареве, качались черные деревья, иногда грохотало сверху, а я лизал его узкое тело, тихонько дул в высокомерные польские ноздри, кусал тонкие упрямые губы и понимал, что, если есть на свете любовь - то вот она, приплыла ко мне, на тридцать втором году жизни, здравствуй, подруга.

Збышек никогда не заговаривал со мной о наших с ним перспективах, ни разу не посетовал на то, что у меня на нас с ним меньше времени, чем у него. Между тем у моей Светки изменился взгляд. Наверное, он изменился у меня первого, не знаю. Мне вообще не хотелось думать, а было уже пора.

Я рассказал обо всем моему доброму Мишке, ведь ты же не ревнивый, нет?
-Я? С чего ты взял? Ты очень милый, Витя, но, не обижайся конечно, это была не более, чем симпатия, все окей и в рамках приличия.
Мишка почти нашел себе к тому времени достаточно регулярного аборигена, в связи с чем, кстати, немного улучшил свой немецкий. Он сказал, что мне, по всей видимости, придется развестись, ведь так честнее, но, вообще-то, он не может советовать, дело сложное.

И я спросил совета у фрау Штерн.
Водолаз Андрюха возвышался коричневой горой посреди комнаты, воняло псиной, в камине трещали мокрые дрова. Лапа вертелась у моих ног. Фрау зажгла сигаретку, налила себе и мне водку в серебряные рюмочки с узором. Я понимаю, Herr Viktor, сказала она прокуренным голосом Марлен Дитрих, вы имеет большой стресс. Но, сами посудите, у мало кого из мужчин нет любовницы. И у моего была. Я его, конечно, сделала - по количеству измен, но, вы знаете, зачем-то все-таки он был нужен мне все эти годы.
-Зачем же? -спросил я старуху.
-Ah, Herr Viktor, ну сначала Инга была маленькая, а потом, потом я уже и не помню, зачем. Кстати, одного из этих моих на стороне я действительно любила, очень, но, я не знаю, была бы я счастливее, если бы ушла к нему. Вот честно, не знаю. Больше я вам ничего не скажу, Herr Viktor, ничего.

Она сладострастно затянулась. Пепел упал на скатерть.
-Что-то у меня с ногой, вот же шайсе.
Она криво положила дымящуюся сигарету на край пепельницы, проковыляла в прихожую и вернулась оттуда со связкой ключей.
-Я по пятницам всегда с шести до девяти играю в покер у фрау Майстер. Вот вам ключ от дома. Там на чердаке есть кровать, не знаю, если она вам нужна, только бельем занимайтесь сами, это не мои проблемы.
Я поцеловал ее в дряблую щеку, взял ключи и поехал с собакой домой.

По дороге я решил все рассказать Светке и вместе с ней определить дальнейший ход наших событий. Она современная взрослая баба, зачем ограждать ее от действительности. Не доезжая до дома я остановился, выключил зажигание и зачем-то написал сообщение Збышеку.
-Збыха, панчик мой коханый, мы скоро будем вместе, кончится моя двойная жизнь, весь этот обман, кончится.

Лапа влетела в квартиру, роняя на ковролины уличную грязь.
Из детской слышались радостные голоса.
Светка сидела понурая у кухонного окна и глядела в никуда.
-Котлеты будешь? Остыли уже.
Вокруг глаз ее обозначились серые ободки, отражение в оконном стекле казалось много старше.
Я подошел к ней сзади. Положил руки ей на плечи. Волосы ее были повязаны в хвост обычной резинкой. Я стал стаскивать резинку с волос, резинка цеплялась к волосам и путалась, я запустил в волосы пальцы, обхватил обеими руками голову и поцеловал макушку. От жены пахло хлебом и молоком в детстве.
-Ешь, ешь уже.
Я видел из кухни, как она подошла к зеркалу в прихожей, долго смотрела на себя и причесывалась, перебирала в ящике разные красивые зажимчики для волос.
После котлет я сел к компу и написал Збышеку новое сообщение, что мы с ним не будем больше видеться и что пусть он, пожалуйста, на это сообщение не отвечает. Впрочем, последнее было лишним, я знал, что он и так не ответит. Он, все-таки, ответил, через день, что будет теперь ходить с собакой на другую площадку, а я могу без страха ходить на старую.

Ключ фрау Штерн я вернул.
Я заставил себя трахнуть жену, потом еще и еще и вскоре вошел опять в свою привычную колею. Через пару недель я появился после долгого перерыва на своем профайле на сайте гей-ромео. Там скопилось множество интереснейших предложений.

-Ну что, Herr Viktor, вы стали счастливее? -примерно через полгода фрау Штерн решилась, наконец, поинтересоваться моей личной жизнью.
-Вот честно, не знаю, -ответил я ей и попросил сигарету.