Полчаса с Иваном Алексеевичем

                Алессандро де Филиппо



Запись из дневника И.А.Бунина:
«Воскресенье, 16/29 окт. 1923г.
Поездка на Лоренские острова. Чай в «Grill Room» на набережной в Cannes».

Кан (на карте) или Канны (в обиходной речи русских граждан) – большой курортный город на Лазурном берегу Франции. Бунин, его жена и многие литераторы из большого отряда русской эмиграции всегда записывали в дневниках и письмах французское название – Cannes, а в разговорной речи применяли «Канны».

Маленький городок Грасс (на карте-Грас) в отрогах Приморских Альп отстоит от Кана всего в 16 километрах к северу. В этом городке и в этом году Бунины впервые арендовали (вместе с Мережковскими) на летний сезон виллу Mont Fleury, «которая стоит высоко над Грассом, в большом саду…Вид божественный – на Средиземное море, на Эстерель (горный хребет)».

С кем ездил Бунин в Сannes и на Лоренские острова, из дневниковых записей не ясно, да нам это и не надо знать.

Читаем дальше, но сделаем маленькое допущение: мы, точнее, я и вы со мной, вместе с Иваном Алексеевичем, тоже войдём (нет, он войдёт, а мы въедем на машине времени!), сядем за столик, бросим взгляд за окна, и увидим:
«Сумерки, хмуро, тёплый ветер, мотающий краями маркиз за окнами. Окна налились сине-фиолетовым, за ними в разные стороны раскинутые, махающие перья пальмы, в море туман, огонь – рубин далёкого маячка на молу».

Что заказывал и что там он пил , и чем закусывал, мы можем только догадываться. Себе я заказал бы (вы только смотрите и слушаете) сто граммов коньяка и кофе. Для начала. А там уж, как пойдёт. Продолжаем наблюдать и слушать, но теперь уже внутри тёплого и уютного заведения:
«В «Grill Room» зажжённые хрустальные люстры и такие же, отражённые, висят за окнами, над улицей, не мешая видеть пальму. Музыка, удивительно не подходящая к публике – то ироническая, то страстно-грозно-печальная, виолончель, как женский голос».

Доверимся слуху Бунина и согласимся с ним, что музыка действительно «не подходящая к публике». А что нам остаётся делать? Мы же не слышали эту музыку и не видели эту публику. Впрочем, Иван Алексеевич лаконично, но образно описал несколько персонажей. Читаем дальше:
«Метрдотель маленький, круглый, ручки удивительно отдельные от тела, на быстром ходу махающиеся. Молодой лакей в белой куртке, итальянец, чёрные конские волосы, почти нет лба. Музыкант за пианино похож на немца, скрипка – всё косое, ушедшее в нос лицо, виолончель – очень красивый португалец».

У меня возникает желание задать Бунину вопрос: как он, буквально с одного взгляда, разобрался с национальной принадлежностью музыкантов? По каким признакам? Но я сдерживаюсь и сам себя успокаиваю: не надо лезть к писателю с такими пустяками. Посмотрим, что там у него дальше записано:
«Из всей публики выделяется намазанная старая дама, страшная как смерть».
Эх, Иван Алексеевич, опять вы о смерти! Как же эта мрачная иллюзорная образина достала  вас!

Смотрю на даму – страхолюдная тётка, конечно, с перебором косметики, но бывают и страшнее. И почему она «как смерть»? Вопрос теперь стучится в моё сердце настойчиво, сильнее, чем «пепел Клааса».

Допиваю кофе и прикидываю, как мне построить свой вопрос, чтобы не напугать Бунина. Я всё-таки из будущего прибыл. Так ничего не придумав, встаю и направляюсь к его столику. Сам себя на ходу успокаиваю: он, вроде, человек не шибко гордый, хотя довольно известный, а до Нобелевской премии ему ещё десять лет топтать литературное поприще. Роман «Жизнь Арсеньева», поди, и в замыслах ещё не мелькал.

 – Добрый вечер, Иван Алексеевич, – слегка поклонившись, учтиво ему говорю.
Он смотрит на меня с едва заметным удивлением. Лицо такое же, как на фотографиях этих лет, подтянутое, с легкими лучиками-морщинками вокруг глаз. Голубые глаза выразительно смотрятся на загорелом лице. Взгляд спокойный, приветливый.

 – Здравствуйте. А мы разве знакомы? – спрашивает он. – Вы, наверное, из Праги приехали?
 – Нет. Я из России. Проездом,…на машине времени, и опять в Россию,…сегодня же.

 – Вот как…Присаживайтесь, – он рукой показывает на место напротив себя. Смотрит на меня внимательно, спрашивает: – Вам заказать что-нибудь?
 – Нет-нет! Не буду отнимать у вас время. У меня только один вопрос.

 – Могу ли я узнать, с кем я говорю? – Бунин смотрит на меня строго-выжидательно.
 – Моё имя вам ничего не скажет. Я простой пенсионер из России. Из будущей России…Прочитал в вашем дневнике о вашей поездке в Канны, и вот…

 – Где вы прочитали? Я только завтра запишу сегодняшний день.
А вот это промах с моей стороны! Нельзя ему знать, что я про него всё знаю. Начинаю лепетать свои жалкие оправдания:
 – Ну, я это…Из будущей России, я же вам говорил...Там ваши дневники в Интернете появились.
 – Кто вам дал мои дневники? Вера Николаевна? Что вы ей напели, что она к вам с таким расположением...? Чем вы обаяли её, господин простой пенсионер?

 – Я же говорю вам: я из будущего, из 2013 года, Этот год наступит только через 90 лет. Для вас...
 – Ладно вам. Понял я вас. Вы – футурист. Из какого вы круга? Филиппо Маринети или Джино Северино?
 – Я из умеренных, одиночка…Маяковского терпеть не могу, – выпалил я, вспомнив, что Бунин не любил поэта-бунтаря. Если честно, то я Маяковского могу и потерпеть.
 – Ну, хорошо. Пусть будет футурист-одиночка... А как там у вас в России? Строите светлое будущее? – спрашивает Бунин.

Что-то выдумывать и врать я не хочу, не люблю, а потому отвечаю, как есть:
 – Построили, а оно получилось не очень светлое. Воруют много.
 – Этого и следовало ожидать…В России всегда воровали. Ничего хорошего в России не выстроится, ни сегодня, ни завтра. Никогда!

 – Ну, я не знаю…Сейчас у нас много говорят о Великой России…Будто вот-вот она поднимется до небывалого Величия.
 – Слыхали уже… «И явит небывалый свет всему миру». Это вам Белый (поэт Андрей Белый) напел такие сказки, а вы и уши растопырили…Ох, и доверчива ты, Русь!

Бунин сверкнул пронзительной голубизной взгляда и спросил:
 – Какой у вас вопрос ко мне, господин пенсионер?
 – Один вопрос, Иван Алексеевич: почему вы сравнили вон ту даму за столиком у окна со смертью? Разве вы видели смерть?

Бунин даже головы не повернул в её сторону. Сказал тихо, но я всё услышал:
 – А вы посмотрите на неё отсюда и прямо сейчас.
Я привстал, словно бы для того, чтобы отодвинуть стул, и взглянул на даму. Точно! Гладкий белый лоб, провалившиеся в чёрную тень глазницы, резкие тёмные угловатые тени вместо носа и рта – накрашенный череп в парике! Вот, что значит другой ракурс и богатое воображение.

Бунин, откусивши от бутерброда с ветчиной, спокойно, с каким-то величественным достоинством жевал его, глядя куда-то в дальний угол зала. Красиво кушал Иван Алексеевич. Всё верно. Гурман. Нина Берберова писала в воспоминаниях, что он очень любил ветчину. И какой же русский не любит ветчину?

Закончив жевать, он наконец-то удостоил меня взглядом. Я поспешил его обрадовать:
 – Действительно, Иван Алексеевич…Самая настоящая смерть…
Бунин вытер губы салфеткой, затем налил себе из графинчика рюмку коньяка. Понюхал, наслаждаясь запахом (аромат оригинальный, клопами пахнет)три секунды, и медленно выпил. Опять изящно промокнул губы салфеткой, бросил её на стол и сказал устало:
 – Не будем больше о смерти… Незачем её вспоминать, она всегда рядом ходит.

Я ожидал, что он добавит свою знаменитую, запомнившуюся мне на всю жизнь фразу: "Поминутно думаю: что за странная  и страшная вещь наше существование - каждую секуду висишь на волоске!". Но он не сказал ничего, а я вспомнил, что эти слова он записал в феврале 1911 года, в каюте парохода, идущего полным ходом по водам Индийского океана.
 Хотя мысль о смерти, всегда пребывающей рядом с жизнью, показалась мне весьма близкой к той, где "каждую секунду висишь на волоске". Да и с чего бы классик должен передо мной вспоминать дневниковые записи двенадцатилетней давности?

Он бросил быстрый взгляд в сторону смерти подобной дамы и взял с тарелки ещё один бутерброд с ветчиной.
Я понял, что время, мне отведённое, истекло. Неприлично пялиться на кушающего человека. Встал, поблагодарил Бунина. Он небрежно кивнул, не поднимая глаз, сосредоточившись на своей любимой закуске.

Прошёл к своему столику, сел. Рядом возник официант (у Бунина в дневнике-«лакей»), итальянец с низким лбом, и выжидательно стал у стола. Что-то сказал по-французски, я догадался – не принести ли мне ещё чего-нибудь. Я отрицательно качнул головой, достал кошелёк и щедро с ним расплатился. Кланяясь и благодаря, он как-то пружинисто и бесшумно отошёл от стола и растворился в глубине зала.

Пошёл и я к выходу. У самой двери оглянулся: Бунина за столиком уже не было. Страхолюдной женщины тоже не было на месте, а за их столиками сидели уже другие люди. Как быстро и дружно они ушли, словно сговорившись! Теперь я засомневался: а были ли они – Бунин и страшноватая дама из дневника писателя?

Выйдя на улицу, остановился на тротуаре под газовым фонарём. Сумерки, перешедшие в ночь, тёплый влажный ветер, мотающий перистые ветви пальм, серая гудящая темень моря с белыми, едва заметными барашками на гребнях волн, непрерывно катящихся в сторону Испании. Рубиновый мигающий огонёк далёкого маяка светил будто бы с неба, возвышаясь над уходящими в темноту кривыми цепочками бело-голубых фонарей.

Интересно, а где Бунин будет ночевать – в Грасс поедет или в гостиницу пойдёт? Впрочем, он здесь не пропадёт,ещё появится и в Грассе, и в Париже, и в Стокгольме, а мне самому надо домой двигать. Я пошёл вдоль набережной, на восток. Справа гудело море – неизбывное движение волн от сотворения мира и…всегда. Машина времени не властна над вечным движением океанских волн, ибо они катились, катятся и будут неумолимо катиться в угодном ветру направлении, с победным грохотом ударяясь в скалистые берега. Вчера, сегодня, завтра...

Сегодня я буду дома, а завтра на работу надо рано вставать. И не было никаких сомнений, что машина времени сработает как надо, и сама выберет момент, подхватит меня, переместит, и вот…я уже шагаю по знакомой улице родного города.

Дома ещё раз перечитал дневниковую запись до конца. Всё-таки один интересный вопрос Бунину я так и не решился задать. Но сначала прочитаем последние строчки из того осеннего дня, когда писатель побывал в Cannes:
«Всё время думал о (…). Он мысленно всех раздел, знает всю грязь – тайную – белья музыкантов, лакеев, вообразил все их пороки. Хорошо бы написать такой рассказ. Он, например, сидит долго в нужнике – некуда идти ночевать – вспоминает всю свою жизнь».

Вопрос у меня по поводу многоточия в скобках – кто? Думаю, что он имел в виду самого себя, как рассказчика, и всерьёз обдумывал фабулу рассказа на основании своих наблюдений в кафе «Grill Room». Дама «страшная, как смерть» здесь почему-то выпала из авторского замысла, но на текущий творческий момент она не исчезла: на эти страницы, которые мы читаем, она уже попала. Её заметил Бунин, посвятил ей одно предложение, ну а мы эту тему, «страшную, как смерть», немного раздали вширь и вглубь.

Сидела старая молодящаяся женщина в кафе и не знала, что выпало ей счастье попасть в поле зрения великого писателя и вот – она вошла в мировую литературу. Ну и что с того, что со смертью её сравнил? Все там будем, и страшные, и красивые. Может быть, у неё молодость была бурная и счастливая, и в кафе она пришла молодость вспоминать. Люди по-разному предаются воспоминаниям. Некоторые, например, в фонтанах купаются.

Интересно, написал ли Бунин "такой рассказ", где бездомный писатель, засевший в туалете, "вспоминает всю свою жизнь". Среди прочитанных мною такого рассказа не помню. Но у Бунина столько рассказов! Мог и пропустить. Впрочем, мне известны (опять же из дневников) многие творческие замыслы писателя, озарявшие его в минуты раздумий, но так и не воплотившиеся через перо на бумагу. Если записывать всё, что в голову приходит, то рука отвалится, а чем тогда писать?

И всё-таки нашёлся прототип писателя, предавшегося воспоминаниям в нужнике.
 
В совместных дневниках «Устами Буниных» есть запись от 25.08.1938 г., сделанная рукой Веры Николаевны Буниной (приводится с сокращениями): «…Потом Куприна увели. Вообще, он пил там с утра…в Сербии любили Куприна…два молодых человека неотлучно были при нём. А когда приехали в Загреб – смятение, А.Ив. нигде не было. Оказывается, он заперся в клозете, его едва нашли…Затем, приехав в гостиницу, переоделся, и они с Борисом (Зайцевым – А.К.) отправились читать где-то – ведь в этих странах лекции бывают всегда по утрам…».

Есть три несоответствия, не позволяющие нам считать Куприна прототипом того самого писателя, что вспоминал свою жизнь в нужнике.

Во-первых, он не вспоминал там свою жизнь, а спал, скорее всего, утомлённый выпивкой. Отдыхал перед лекцией.

Во-вторых, ему было куда идти ночевать (жил в гостинице).

В-третьих, сидение в клозете имело место в 1938 году, в Загребе, и записано Верой Николаевной, а у Бунина запись сделана в 1923 году и место воображаемого действия, скорее всего, где-то во Франции.

Вряд ли кто-то когда-то сравнивал дневниковые записи писателя и его жены, отстоящие в 15-летнем отдалении одно от другого, и хранящиеся в разных чемоданах. Такой случай предоставился мне, когда я работал уже над другим очерком. Заметил, вспомнил, дописал...

Да и вообще, Бунин этот сюжет примерял на себя и в связи с личными наблюдениями в кафе Grill Room, а потому даже как случайный прорицатель он предсказал всего лишь два из пяти моментов ватер-клозетного сидения: писатель и нужник, а кто, зачем и когда – это не совпало. Надо признать, прототип оказался слабый, но сам по себе случай интересный – какие-то совпадения всё же есть.

 Вспоминать свою жизнь, сидя в нужнике, это удовольствие не для всех творческих натур. Меня, например, вдохновение часто посещает в парной бане, когда хорошо разогреешься. Сразу не запишешь, мокро там, а домой приходишь, и всё забывается. Великим можно оригинальничать, им всё сойдёт, как классический подход. А если я напишу про воспоминания в нужнике, то меня просто затюкают. И поделом, нечего равняться с классиками! Ну, это я так, побрюзжал немного. Старею, наверное.

 Может быть, и вправду вдохновение приходит туда, где никто его не ожидает. Надо всегда и везде ходить с ручкой и блокнотом. Даже если садитесь покататься на машине времени. На всякий случай. Время и случай - для каждого, и не угадаешь, когда они совпадут с пространством, где вы сейчас находитесь.

                05.11.2013