Отрочество

                Девятый класс пополнился новенькими. Их распределили в РАЙОНО по городским школам для продолжения учебы после сельских восьмилеток. Сельские ребята желали получить среднее образование. Публика, по большей части, закрепощенная деревенским образом жизни, но целеустремленная, а некоторые даже с гонором. Все учились старательно, готовясь к поступлению в институты, девочки — в пед, мальчики — в политех. Как говорил на каком-то съезде Н. С. Хрущев: «Цели поставлены, задачи ясны, за работу, товарищи!».
Товарищи селяне упахивались, не в пример основной массе городских аборигенов класса, перебивающихся на тройках-четверках, а нередко опускаясь к более низким оценкам труда. Процветала битломания. В моде были челки, узкие брюки, клетчатые пиджаки и пластинки на рентгеновских снимках. Хрущевская оттепель выплеснула на прилавки бесчисленное множество приемников, радиол и даже магнитофонов. В небе летали авиалайнеры, покорялся человеческому разуму космос. Не за горами маячил обещанный коммунизм, но сначала надо провести химизацию всей страны и стереть различие между городом и селом.

                Быстро стереть различие в масштабах страны, не смотря на титанические усилия партии, не удавалось. Но в девятом классе данный процесс заметно продвигался. Глядя на новеньких, некоторые чуваки задумались об ВУЗах, о которых им безуспешно твердили родители и учителя. Часть «крепостных», пожив на вольных хлебах вдали от огородов, скотины и других атрибутов натурального хозяйства, постепенно разнуздались. Дифференциация класса шла полным ходом. То, что не мог сделать многочисленный преподавательский коллектив, претворял в жизнь настойчивый деревенский подросток, упорно грызущий гранит науки ради смехотворной цели — поступления в сельскохозяйственный институт.
 
                Иные городские индивидуумы, наблюдая исступленный мартышкин труд одноклассников, ставили себе риторический вопрос: «Чем я хуже его?» Ответ ясен:«Конечно, не хуже, а лучше и поступать я буду не в политех, конечно нет, у меня другое предначертание... Можно пойти геологом или в мореходку, а лучше в университет на факультет журналистики. Дальше понятно - «Комсомольская правда», Курилы, Камчатка, Браток, Тайшет, Бирюса. Бирюса обязательно... и девчонка Бирюсинка, которую привезу в Москву. Потом уедем на Кубу, где я буду аккредитованным (слово-то какое хорошее) корреспондентом «Литературной газеты». Меня заметят по первым репортажам, маститые писатели; будут настойчиво советовать заняться серьезным литературным трудом, но это будет позже, а пока... Пока надо хлеба купить и полы помыть в коридоре, сегодня наша очередь».

                Радужные перспективы покрылись серой дымкой действительности. Юрка, схватив мелочь, понесся в хлебный магазин, добежать бы до перерыва. Не успел, вернее, продовольственный закрыт на санитарный час. Обстоятельство непредвиденное, вечером отец будет едко шпенять, что в доме некому свежий хлеб принести. Он в последнее время на всех ворчит и домой поздно при¬ходит. Опять тоже самое, что было весной. Неприятная догадка расстроила Юрку.

                Прошлой весной родители, стараясь не показывать детям натянутые отношения, что-то долго выясняли в своей спальне. Напряженная обстановка сохранялась и грозила непредвиденными обстоятельствами. Юрка мучительно переживал семейные скандалы. Нет, не скандалы, не ссоры, отец никогда не допускал криков, ругани, тем более избиения матери и детей. Он просто замыкался в себе, стараясь меньше реагировать на упреки, изливаемые горячим шепотом.

                Шило в мешке не утаишь. Из доносившихся отдельных слов или фраз, Юрка понял (не маленький все-таки), отец в очередной раз, как выражалась мама, спутался. Стало жалко маму, обидно за себя и младших братьев. Казалось, что родители вскоре разойдутся, отец уйдет к другой женщине, а они останутся одни, никому не нужные, брошенные в позоре. А еще раньше об этом узнают соседи, родственники, слухи разнесутся по школе. Одноклассники будут приставать с расспроса¬ми и советами, учителя будут сочувствовать... Кошмар.
 
                Добрую половину ночи Юрка прислушивался к приглушенным голосам, терзаясь извечным вопросом всех времен и народов: «Что делать?»
Что может сделать подросток, почти ребенок в такой сложной ситуации? Ничего. Ну разве что набычится, будет ходить хмурый, неразговорчивый, временами впадая в благостное состояние, угодив чем-либо матери, тем самым вызвав ее благодарную улыбку.

                Юрка пошел дальше, он решил проучить отца, своим способом, изобретенным на почве общения со взрослыми ребятами. У них во дворе пацаны такие истории рассказывали, закачаешься. Соображалка заработала, и в пятницу он, совершив тайно задуманное,  стал ждать результат.

                Каждую субботу отец ездил в парилку. Соблюдая установленный ритуал, папа тщательно укладывал приготовленное белье, веники и прочие атрибуты парной. К десяти утра выходил на улицу, уверенно поджидая коллег по бане, заезжавших за ним на зеленом «Москвиче». Вечером возвращался чистый и умиротворенный.
В ту субботу отец пришел не позже обычного, но лицо его выражало растерянность и беспокойство. Поужинав, молча уставился в телевизор, невпопад отвечая на разговоры матери. К ночи он сказал, что плохо себя чувствует, и попросил постелить ему на диване в большой комнате. Мама забеспокоилась, вытащила кучу лекарств, градусник. Отец раздраженно выпил таблетку аспирина, но от измерения температуры отказался. Ночью он несколько раз включал свет, мать окликала его из спальни, но отец бурчал, что все в порядке, и свет выключался.

                В воскресенье утром, лежа в постели, он долго разговаривал по телефону, после чего быстро собрался и ушел, сказав маме, что ему уже лучше и необходимо срочно съездить по делу в одно место. Мать вполголоса запричитала было о том, что знает она эти места и нечего ей лапшу на уши вешать, но было поздно.

                Дверь за отцом глухо щелкнула. Мама с расстройства затеяла генеральную уборку.
                Вечером отец вернулся с букетом гвоздик, отдал их матери, сказав, что достались они ему бесплатно, так, с оказией. Мама, изумленно и недоверчиво глядя на него, приняла цветы и, поставив их в вазу на журнальном столике, собрала ужин.

                Впервые за много недель ужинали всей семьей. Мама предложила папе чуть-чуть коньячку, но он отказался по причине нездорового все-таки состояния. По той же причине спал он еще несколько ночей на диване, но таблетки не принимал, а после работы приходил необычно рано, чем даже немного огорчил младших братьев, которые любили побеситься в его отсутствие.

                Ночные разговоры прекратились, в доме царили мир и спокойствие. Засыпая, Юрка, удовлетворенно думал: «Вот как преображает людей горсть зерен шиповника,  вовремя втертая в чистые отцовские трусы, приготовленные в баню». То ли это подвиг диверсанта, то  ли гнусная подлость, Юрка так и не понял до сих пор. Однако же он кое-что предпринял для сохранения семьи.
                Их семья самая замечательная. Мама считала семейные узы главным смыслом человеческой жизни. Отец придерживался иного мнения:

— Ты, мать, думаешь как-то старорежимно что ли, страна такую войну выиграла, из разрухи вышла, а ты со своими пустяками семейными.
— Семья не пустяки.
—По сравнению с государством?
—Государство держится на крепких семьях.
—Ха, и сталь выплавляет твоя семья, и машины создаст?
—Нет, но люди живут семьями, а государство составляют люди.
—Да-а, дремучие представления, пережитки капитализма.
                Юрка считал суждения отца более прогрессивными, но душой был на стороне матери. Наверно он тоже был старорежимного материнского воспитания. Главное то, что такие теоретические споры обычно проходили в периоды совершенно безоблачного семейного благополучия.

                Мама старательно овивала семейное гнездо, прихорашивала квартиру, следила за чистотой. В доме было полно комнатных растений, книг по рациональному ведению домашнего хозяйства, семейных и личных фотоальбомов.

                С раннего детства Юрка любил рассматривать фотографии в папином альбоме. Великолепные, усатые и бородатые деды - прадеды сурово смотрели полными достоинства взглядами. Лихой Георгиевский кавалер — Юркин дед — участвовал в боях за Порт-Артур, о чем свидетельствовала одна из самых дорогих папе, фотографий. Но для Юрки самыми интересными были фотографии папиной военной поры, сработанные фронтовыми фотографами. Он мог часами рассматривать пожелтевшие изображения боевых офицеров, увешанных орденами и медалями. Были в альбоме и другие фотки с дарственными надписями, фонтанами, лебедями и тому подобной ерундой.

                В нижнем ящике стола хранились боевые награды и некоторые случайно сохранившиеся трофеи:большой пистолет, залитый свинцом, тетради с непонятными текстами, бинокль, кожаный планшет, часы и другие «богатства» папиного стола.
Отец прошел на различных фронтах почти всю войну, горел в танке, был не единожды ранен. Юрка насчитал девять шрамов, кое-как зарубцевавшихся в одних местах и аккуратно сросшихся в других. В детстве его пугал огромный шрам, расположенный выше колена на папиной левой ноге. Мальчик украдкой дотрагивался пальчиком к розоватой кожице, затянувшей ужасную рваную рану, ощущая щемящую жалость и страх. Но он чуткой детской душой чувствовал, что папе не нравится, когда его жалеют, и пытался скрыть свои эмоции.

                Юрка часто утаивал что-либо, вовсе не из испорченности, скорее из присущего всем людям индивидуализма, прогрессирующего в юношеские годы. Ну, действительно  зачем всем, особенно некоторым, знать то, что касается тебя одного или твоей семьи? К чему всевозможные обсуждения посторонними, чужими людьми проблем, вставших лично перед тобой? Всякие бабки, тетки, ничтожные, будут обсуждать любимого и самого лучшего человека. Нет, отец конечно не прав, но это не их заботы, за собой следите, одуванчики сморщенные.

                Грустно размышляя о нелегкой своей судьбе, сложившейся так по вине предков, Юрка нехотя плелся к дежурному магазину, работавшему без перерывов до одиннадцати вечера.

                В дежурном разгружали свежий, вкусно пахнувший хлеб. Большая очередь, переминаясь с ноги на ногу, с интересом наблюдала данный процесс. Предвкушая удовольствие от скорой покупки, в первой десятке сто¬ял Женька Батуев — одноклассник. Парень толковый, нечета другим селянам, наводнившим их класс.

—Юрка!.Ты где бродишь? Становись скорее, сейчас будут продавать!
— Нечего всех ташшыть! Иш шустрые, молодижь пошла, токмо бы старух обманывать!—завозмущались позади.
—Да вы, че? Я же на двоих занимал, я же предупреждал, когда становился за этим, который ушел! — вдохновенно врал Женька, озверевший от долгого стояния. Очередь, поворчав еще немного, успокоилась. Ребята, смиренно, переждав волнения трудящихся старушек, отхватили по паре буханок свежего хлеба, весело выскочили па улицу.

—Ты куда сейчас?
—Домой. А ты?
—Не знаю, захлопнул дверь без ключа в кармане, теперь придется ждать, когда хозяйка с работы придет.
—Пойдем ко мне.
—Неудобно....
—Пошли, дома никого. Предки на работе, братья на продленке.
—Ладно... Хлеба хочешь?
Женька оторвал большой кусок хлебной корки, протянул  Юрке. С аппетитом жуя хрустящий хлеб, находчивые одноклассники двинулись к Юркиному дому, попутно обсуждая классные перипетии.

                Оставив притихшего от восторга приятеля рассматривать каталог с марками, Юрка выскочил мыть ненавистный коридор. Попробуй не помыть, соседи не дремлют, бдят, мигом язвить начнут, родителей донимать, а те в свою очередь... Главное сделать вид, оставить след на ниве общего коридора. Кое-как размотав грязь, Юрка вернулся к неожиданному гостю.

                Женька внимательно разглядывал фотографии, висевшие на стене: «Это кто?»—спросил он вошедшего с мокрыми руками Юрку.

— Дед, мамин отец.
—А это? -
— Мама... когда в  институте училась, медицинском.
— Красивая.
— Ну... А вот отец.
— Он кто?
- Как кто? Человек...
— Ясно что человек. Кем работает?
— Начальником  отдела.
— Какого отдела,... милиции?
— Ты, че,... тупой? Технического, на заводе... А твой где?
— Что, где?
— Работает. .
— A-а... Его нет, он пропал без вести.
— Как это?
— Ну, в войну.
— Какая война, ты же с сорок седьмого года? Кон¬чай врать.
— Он после войны бандеровцев ловил, и там пропал без вести.
- Где?
— В Западной Украине.
—  И что?
— Ничего. Мама говорит, что даже не знает, где его могила, раз пропал без вести.
— Жалко.
— Даже фотографии нет,... они с мамой не успели расписаться, его  срочно вызвали в военкомат, и все.

                Юрка вдруг смутился, ему стало неловко за свое семейное благополучие, и, стараясь разрядить неудобную ситуацию, достал с книжной полки несколько томов фантастики, принялся взахлеб рассказывать их содержание, сбиваясь, путаясь. Неожиданно Женька спросил:

— А у твоего отца наград много?
— Три медали и два ордена.
— Посмотреть можно?
— Вообще-то отец не любит, когда в его столе роются, но так и быть, мы потихонечку.
Женька с благоговением на лице рассматривал содержимое отцовского стола.
— Пистолет настоящий?
— Ну. Только залит.
— Зачем?
— Так положено.
— Бинокль... классный!
— Цейсовский, с немецкого танка.
— И часы?
— Нет, часы с самолета.
— Немецкого?
— С нашего истребителя.
— Здорово! Зыкинские трофеи! А фотографии тоже военные?
— Нет, —  Юрка выхватил пакет из Женькиных рук, потом непонятно почему добавил, — Боевые подруги.
— В каком смысле? — Не понял Женька.
— В смысле боев на любовном фронте. Одна уродли¬вей другой! Смотри подписала: «Люби меня, как я тебя!» Чувырло!
                Женька быстро сориентировался и, желая поддержать смутившегося приятеля, включился в издевательский комментарий. Ребят несло.
—А эта,....напялила берет и лупит зенки в объектив!
—Ждет, когда птичка вылетит.
—В лоб клюнет... Во, смотри, еще, одна... артистка с
гитарой,... с бантиком, играть приготовилась, а сама не умеет.
—Играть не обязательно, главное сфотографироваться.
—Точно, играть будем на патефоне...
—Обалденный фокстрот «Мой Вася».
—О, еще одна. Рабфаковка, с портфелем и жгучим взглядом. С виду умная, а сама дура-дурой,... и по утрам не умывается...
                Поддержка приятеля не последовала. Женька растерянно смотрел на фотографию, потом произнес дрожащим голосом:
—Сам дурак..,
—Ты чего?
—Ничего. Сам придурок и... дурак! Это моя мама.
—Я же не знал.
                Оба растерянно молчали, не зная, что говорить и делать. Первым опомнился Женька. Буркнув:  «Пока», он быстро вышел, забыв свою буханку хлеба. Юрка сдуру побежал отдавать, но не догнал. Вернувшись, долго убирал отцовские вещи в стол, потом сел за уроки, которые в тот день так и не сделал.

                Много лет спустя народный судья Юрий Евгеньевич Кудряков, слушая очередное «бодяжное» дело о разводе, вдруг подумал «Да ведь он... брат мой... возможно?» Такая странная мысль, пришедшая не вовремя и непонятно почему. Впрочем, все люди братья, а странные мысли всегда приходят не вовремя, но разве это значит, что они ошибочны?