Мяксиканец-плюс

Мяксиканец - плюс
                быль
Да пусть хоть вся АОН приедет в наш райцентр, даже и они, несмотря на разные цвета флагов и кожи, едино¬гласно отбросив дипломатические уклоны, сразу подымут руки за то, что самый в Мяксе интеллигентный человек - Пугин. Альфред Ричардович.
Насчёт имени с отчеством не подозревайте, натураль¬ный славянин и сверх того - великоросс из древних кор¬ней и за-чатков, подтверждаемых полным набором особых качеств и вне-шних примет, столь свойственных его отцу, деду и далее назад во тьму веков. Средних для России.
Просто наша Мякса такое дивное и очарованное место; здесь, считай, с кануна русско-японской войны туземные роди-тели награждают сыновей чудными литературными име¬нами, как-то: Рудольф, Чарлз, Эдмон, Эдуард. Девок же согласно кричат не Дуньками, а Розами, Иннесами, Жозе¬финами. Одна, так, во-обще, Палома. Голубка, значит. Да видели её, небось; Палома в библиотеке из угла кулаком напоминает про забытые книги. Её уважают и возвращают даже непрочитанное.
Правда, с одним экзотическим именем произошло раз-двоение. Народный костоправ с кузнецом решили, будто Риголетто - среднего рода, вот по их наущению нарекли сына мельника име¬нем Риголетт, а поповну в миру - Ри¬голетта.
Истоки явления с именами разнюхал и раскопал Корне¬лий Це¬заревич, местный краевед-учёный Мошкин. Оказыва¬ется, в пос¬ледней четверти прошлого века тутошняя дво¬рянка, прямая родня поэту Батюшкову, оставила после себя неистопленный воз книг, сплошь англицкие да фран¬цузские романы, хотя и на рус-ском языке. Ясно, собра¬ния сочинений растащили по душам и принялись читать по-печатному в зимнюю очередь. Грамоте мно-гие были го¬разды благодаря просвещённому соседству, куда хо-дили полоть грядки и раскидывать навоз. Конечно, "к стыду" и "надо признаться", сокрушался краевед насчёт не¬скольких Ма-каров, которые читать не умели и классику пустили в расход на самокрутки. Благо, табак свой. В Мяксе, не мешает многим знать, такой вымахивает дуроц¬вет - чихай не прочихаешься, а дым до седьмого неба.
Так с той поры и повелось: если, случаем, повстре¬чаешь человека в областном ковбойском поезде, а зовут, после зна-комства, скажем, Робингуд, можешь смело нали¬вать - парень из Мяксы, только на сторону глядит. Ско¬рее всего, за такие фан-тазии с именами все так и зовут их - "мяксиканцы". В отли-чие, например, от староверов из недальнего Жидихова. У них в ходу ещё с Аввакума всего три имени: Иван, Пётр, Павел. А - "жиды", ну куда денешься. Какие ж они, на милость, жиды, ежели лонись на позднем сенокосе, мне кум говорил, только Павлов потело семнадцать. И хотя ни один из Павлов даже в глаза, а не то что сбоку, не видел живого ев¬рея, но всё равно их не любят и в Пасху сердятся за то, что нашего Хрис-та распяли.
Ну и переименовали бы село, верно? Вон люди из Средних Дураков ещё в сорок восьмом, сразу после ре¬формы денег, опу-стили письмо в ящик на имя усатого. Вышло решение: впредь именовать так - "Поселок сельс¬кого типа имени память 40-ле-тия Парижской Коммуны". Улица Ленина, дом один. Там сельсо-вет у них. А рядыш¬ком изба председателя Плюшкина Егора Дани-лыча. Не смейтесь, пожалуйста, у них что ни двор - то Мани-лов, что ни дом - то Ноздрев, Чичиковых три многодетных се-мьи. А секретарь сельсовета тоже Плюшкин, он божатка самому Егору Данилычу. Председателю. Колхоза "Депутат".
Всё тот же бдительный зашора-краевед Корнелий Мош¬кин пи-сал в "Ударной борозде", как местный мелконький чиновник ца-рапал письма Гоголю, а писатель и вставил фамилии в книгу первого тома. Чем и прославил¬ся на всю Италию. Он жил там, сообщал почитателям Кор¬нелий. Мо¬жет и правда. Я Николая Ва-сильевича просто так люблю. Вне Италии и без Мошкина.
Вот Средние Дураки остались в памяти народной. И жители - тоже. Но если вдуматься, мир так сляпан, что, несмотря на всякие переименования, никакому вождю с дураками не совла-дать. Пускай живут. Места всем хва¬тит. Мы-то с вами чем лучше? А ничем. Такие же дуроло¬мы.
Вернёмся же, наконец, извинившись за криули в пове-ствова¬нии, к нашему главному герою. Знали бы вы, сколько доказа¬тельств его превосходства над прочей ин¬теллигенцией Мяксы уже накопилось - ого и три горшка с походом. Кто, как не Альфред, ещё будучи молодым сек¬ретарём первички, громко от¬кликнулся на могучий призыв бороться за мир во всём, понима¬ешь, мире. В пылу борь¬бы с поджигателями Пугин сочинил, а в клубах из-под знамён кричали пионеры:
Ми-ру-мир-вой-на-вой-не!
Это-ин-те-рес-но-мне!
Наверху тогда им занялись глубже и выяснилось - за¬очник. Так его потом назначили главным инженером "Центральной рай-онной лесопилки на электрической тяге имени "Зори комму-низма". Название дали в тридцать пя¬том, чтобы могли отличить от заручьевской пилорамы, стучавшей от враждебного английс-кого пара. После всех перевели на энергию, но пилу переназ-вать забыли. У Правительства с Президиумом, видать, руки не дошли до мяксинских опилок с горбылями.
Лучше пойдём да побыстрей от тех времён туда, где, вроде, безопасней рассуждать про интеллигентность по¬чти на воле.
Только один Пугин отрастил на мизинце левой руки длинный кривой ноготь, которым и ковыряется в ухе, когда задумывает-ся в перерыве собрания, на активах или в бюро райкома. Он - член бюро. Да и выступать умеет непохуже инструктора Обкома или других доцентов по распространению. Взять, к примеру, Эдмонда Щучкина, он директор пуговичного цеха, а после каж-дого слова обя¬зательно вставит "понимаешь ты". То же бывший политрук МэТэеСа товарищ Клюквин, так этот логопед, вообще, го¬рохом сыплет с трибуны: "Пышты, поништы". Разве так можно речь держать? В семьдесят, помнят, восьмом: "Во время, пышты, посевной, поништы, всеф как один! Если, пышты, имеешь тётку, веди, поништы, родную. Мы её, пышты, на мешкаф будем использовывать!"
А Пугин - не-ет. Он говорит: "Паци". Ну, опять же "понимаете ли?" Образец: "Здеся, паци, не в туда пово¬рот, а вы, паци?" Не тычет, на "вы" с народом, хоть сторожем будь перед ним. Такой деятель.
Сегодня - был. Да понятно и без многоточий, везде и всё, про что говорим сейчас - уже ушло. Но состоялось. И никуда от такого феномена не спрятаться никому... И жило, и из па-мяти не сплыло. Так что нечего по церквам со свечками стоять да открещиваться.
Опять же к Пугину... Или взять нашего бессменного первого секретаря райкома со времён ВКП(б) Зигфрида Адольфовича Шап¬кина. Он каждый раз по окончании первой стопки после полити¬ческой конференции по четвергам раз в квартал не забывал произнести с подлинным восхищени¬ем: "Кто-кто, а товарищ Пу¬гин сегодня не подвёл. Пра¬вильно ставил вопросы и вёл в нуж¬ном направлении. Чего уж там, первый интеллигент, вот что удивительно. На что Егор Данилыч из "Депутата" интеллигент¬ный предсе¬датель, но его ставлю на второе место после Пу¬ги¬на, вот что удивительно. Молодец, Пугин. И в области знают, вот что удивительно".
Всенародное признание пыльными хвостами дымило по дорогам и просёлкам, говорили - "вплоть до". Такой вы-дающейся лично¬сти, понятно, в своём масштабе не просто жить. И раз в полу¬годие надо подтверждать совсем пер¬вое место по району в среднем. Хотя никто и не просит.
И Пугин окончательно застолбил его на знаменитом заседа-нии бюро райкома КПСС, где стоял вопрос: "О не¬достойном со-ветского туриста, члена партии и граждани¬на поведении при поездке в город Хельсинки. Финдлян¬дия."
Заседали без отсутствующих и опоздавших, дело наме¬чалось глубоко интересное. Кроме избраных во главе с первым секре-тарём райкома товарищем Зигфридом Адольфо¬вичем Шапкиным, присутствовали два туриста, два рядо¬вых члена партии, два гражданина и одна женщина. Ко¬нечно, обвиняемых у стеночки сидело не так много, а всего двое, но в те времена каждый советский человек был ещё и гражданином, а в некоторых слу-чаях вдовесок и коммуни¬стом. Часть общества, разумеется, имела зва¬ние "товарищ женщина" или же "товарищ девушка", смотря по обстоятельствам. Теперь разобрались: рассматривал-ся проступок Рудольфа Робингудовича Сизяева и Дездемоны Лео-польдовны Сучковой. Она же и девушка с подозрением на женщи-ну. Оба - путёвочные туристы, неблагополучно вернувшиеся из города Хельсинки, побратима то ли Вол¬гограда, то ли Выборга, они рассказывали, но мало кто запомнил и многие перепутали, полагая такой высокий загиб неуместным. Если б ездили туда, кто Мяксе побра¬тим, тогда куда ни шло. Хотя, с другой сторо-ны, натво¬ри они такое в побратимском зарубежном райцентре, им бы не сдобровать, то есть пригнули бы их окончательно с выкладкой билета на стол и другими лишениями.
Итак, в повестке дня подробности. Прианбула такая: ездили на поезде через Москву в Финдляндию с группой, там вели себя нехорошо, в отличие от остальных, кто не уронил высокого звания и достоинства ни советской жен¬щины, ни, понимаете ли, члена, каковыми фактически яв¬ляются мастер катального цеха артели "Промсоюз" това¬рищ Сизяев РэРэ и старшая укладчица шерсти того же цеха вышепоименованной артели Сучкова ДэЛэ.
А случилось так: после экскурсии и свободного часа отече¬ственная группа в полном составе засела по месту жительства обсудить впечатления и подсчитать деньги. Совсем уж ночь; после песни "В профсоюзе бабка! В профсоюзе Любка! В профсо¬юзе ты моя, сизая голубка!" поползли, как те крабы да раки, нашаривать номера со¬вместного проживания. И надо же, взбрело дураку Сизяе¬ву искупаться. Лето. Ну и что? Не наше же, а ка¬питали¬стическое. Возвращайся в Мяксу и ныряй. Хоть утопни, никто особо плакать не станет. А там перед номерами на пло¬щади большущий фонтан. И не шипит, как у нас возле райиспол¬кома, а полный воды и разноцветных струй, резво бьющих в небо.
Сизяев попёрся мимо дежурной в одних трусах и на¬колках, считай, без ничего. Луна во дворе. Плавает, орёт, наслажда-ется жизнью с помощью разных слов нели¬тературного произноше-ния. А Сучкова, нет бы храпеть, возьми да и откликнись через окошко. Завидно стало. Тот ей: "Давай, вали, вода тёплая!" Она ему: "Не задо¬лю!" И попёхала через пустынную площадь по вымытому булыжнику. Три часа утра на башне пробило. На Суч-ковой лиф коровьего размера и "семейные" с бронебойными шлангами вместо резинок. Но цвет одинаково сиреневый с верх-ней сбруей. И, понятное дело, кроме гармоничного сочетания колеров, ширина и раздуваемость на воде ка¬кие и положены каждой второй мяксиканке.
Полощутся. Пытаются друг дружку утопить. В третий раз она пихнула башку Сизяева поглубже, он и открой глаза со страху. Морда у самого дна, и там видит: весь пол внизу монетками усыпан. Вынырнул, отпышкался, со¬общил об открытии клада. Сразу оба мозолями к луне, давай собирать. Денежки Сучковой в трусы. Надёжней ме¬ста не сыскать, никто не увидит и не со¬прёт.
Подходит скорым шагом полицейский. Выманивает паль¬цем, берёт притихших и посиневших богачей за жопы, ве¬дёт куда по-ложено. Покусились, долбаки, на доход муни¬паци... гориспол-кома Хельсинки. Выскребают чужие день¬ги разных стран и кон-тинентов.
Рыжий детина, за неимением ночной полицейши, углуб¬лённо и в удовольствие шарит в трусах, залез по ло¬коть, отколупывает прилепившиеся и запавшие монетки. Тогда Сучкова ДэЛэ без на¬поминаний, блюдя девичью честь и женскую гордость, приподы¬мает ихнего мента и с размаху режет промеж белесых буркал.
На бюро выясняли: как вмазала? Как Лёхе из Телёпши¬на? или как шабашнику Рамазу? Оказалось, что влепила с той же силой, с какой получил от неё леща тракторист Жора, сын продавщицы из Полуева. Жора, как теперь уз¬нали, таким же способом со¬всем залез и почти добился своего, но во-время был останов¬лен.
Меряли шагами от стола в ту сторону, где предполо-жительно располагалась страна Суоми, для протокола - сколько летел финский полицай? Оказалось: его поначалу подняло тычком, по¬том парил петушком, а после ехал по полу, пока не упёрся за¬тылком в стенку. Всего шесть метров, если по шагам Сучковой, а Пугин своими насчи¬тал восемь с половиной до того места, где утром нашла его столичная пресса в содружестве с врача¬ми.
Всё. Кончилась Финдляндия. Вернулся СССР. Драсти. Прото-кол. Рапорт. Объяснительные. Стыд. Бюро. Проект решения: "С занесением в учётную карточку" - как партийным. А как граж-дан не выпускать туристами в те¬чении шести лет. Как советс-кую женщину обсудить в кол¬лективе при помощи ближайших со-трудниц-укладчиц той же артели, где валенки выпускают со знаком качества на пятках.
Три часа и сорок пять минут, в целом, слушали Суч¬кову с Сизяевым, требуя побольше подробностей. Пожале¬ли в душе, осудили вслух и проголосовали единодушно. Точка.
Ан нет и нет! Берёт очередное слово Пугин и вносит неслы¬ханное предложение: изменить формулировку в кон-стантирующей части, где указано два раза по три года никуда не выпускать из Мяксы.
Орёл, чего там. Кто слыхивал, чтобы заранее напеча-танную, известную от машинистки всему райцентру и чле¬нам бумагу из¬меняли в таком разделе, где ничего ис¬правлять нельзя.
Но Пугин встал и внёс, открыживая длинным ногтем: "В той части, где сказано "не выпускать за рубеж в ка¬честве турис-тов" заменить слова и добавить. Зачитываю конкретно: "Не вы-пускать за рубеж в качестве советских туристов в те иност-ранные города, где на площадях возле гостиниц имеются фота-ны". Мама!
Дискуссия развернулась без обвиняемых. Скажите, кому из-вестно - где есть фонтаны, а где их нет? Пускай в Обкоме разбираются. Словом, в конце концов, прошло большинством предложение Пугина. Он сказал решительно: "В городе Ханое, столице социалистического Вьетнама, борющегося с Кликой и американскими пособниками, нет на площади фонтана. Я сам ви-дел." А такую деталь - по¬строена ли на той же площади гости-ница - забыли в пылу полемики. Потом из Обкома, где утверж-дали все выгово¬ра, райкому указали на важное упущение, но сочли его бытовым и политически незначительным.
Уже после бюро, когда обмывали заседание вместе с итога-ми, секретарь Зигфрид Адольфович, восхищённо за¬кусывая огур-цом, воскликнул: "Ну, Пугин. Как был так и есть ты у нас первый интеллигент!"
И налил ему вторую собственной рукой, вот что уди¬витель-но!