Гл. 6. Начало Отечественной войны, 1941 г

   
  Утром следующего дня, 22 июня 1941 г., не выспавшись как следует после именин сестры, я пошел к мышкам, чтобы отнести им в торбе зерно и набрать воды. Сам процесс раздачи пищи осуществляла мама, которая должна была подойти позже. Не дождавшись ее, я решил вернуться домой. Дело шло к обеду. Проходя мимо обычно полупустого продуктового ларька, я вдруг увидел, что к нему со всех сторон быстро шли и даже бежали люди. Постепенно толпа стала вытягиваться в длинную очередь. Тут же я встретил подошедшую маму. У ней было встревоженное лицо, она только и сказала: «война началась, Молотов по радио объявил».      

  Стало понятно происхождение толпы. Народ, воспитанный на материальных трудностях в годы Гражданской войны и голодовки на Украине в начале 30-х, был уже подготовлен на уровне генетической памяти к грядущим лишениям, как обычно, сопровождающим все войны. Поэтому люди бросились расхватывать традиционный набор ожидаемого дефицита военного времени – соль, спички и керосин (которые всегда почему-то «кончались» раньше всего). Насчёт керосина (пишу для юных потомков)– этот горючий продукт крекинга нефти  использовался в те годы для освещения (при отсутствии электричества) в т. н. керосиновых лампах, примусах и «керосинках» - приборах для варки и жарки пищи (см. Интернет).
   
  Вечером вся семья сидела у черной «тарелки» репродуктора и слушала приказ о мобилизации. Перечислялись военные округа и военкоматы, куда следовало явиться военнообязанным. Фира сидела у окна, пригорюнившись, слушая как отчим и Евель комментируют сообщение. В ее жизненные планы расставание с уже почти законным женихом явно не входило…

  Полторы недели народ слушал по радио малопонятные и куцые  сообщения о делах на фронте, которые, судя по всему, были достаточно плачевны. Помню, как меня поразил рассказ Фиры о встрече у знакомых с каким-то «командиром», который в разговоре среди «своих» выразился так: « как же мы, всё-таки, драпаем…». Даже мне, 9-летнему мальчику, было известно, что «Красная Армия всех сильней» (как пелось в песне) и может только наступать. Мы, ведь, все были воспитаны на патриотических песнях (вроде «Если завтра война, если завтра в поход…» В. Лебедева-Кумача и братьев Покрасс), почти ежедневно гремевших из радиорупоров).

  ПЕСНЯ «ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА» (СМ. В ИНТЕРНЕТЕ ВИДЕО:
(скопировать в верхнее окошко яндекса и кликнуть на словах "вставить и войти")

  Наконец, третьего июля по радио выступил вождь СССР И.Сталин и, обратившись к народу со словами «сёстры и братья», призвал всех оказывать повсюду  сопротивление врагу. Теперь мы знаем, конечно, все обстоятельства и детали начала войны, но главная причина катастрофической внезапности её (для народа, прежде всего) заключалась в том, что, вроде бы, логичные расчёты (соответствовавшие всем элементарным канонам политической и
военной науки), которыми руководствовался вождь страны - о том, что немцы не будут  воевать на два фронта – оказались опровергнутыми тривиальным авантюризмом и слепой верой фюрера в свою «великую миссию и удачу»… Сумасшедший фанатик переиграл «перемудрившего» расчётливого стратега. В результате, не взирая на многочисленные поступавшие со всех сторон сведения (из официальных источников, от искренних доброжелателей и наших многочисленных зарубежных агентов) – которым Сталин упорно не верил, считая их дезинформацией -, воинские округа не были своевременно отмобилизованы, и войска были застигнуты врасплох.

  Несмотря на героическое сопротивление пограничных частей, немцы в первые месяцы войны стремительно «катились» по стране, захватывая огромные территории Украины и Белоруссии… Брошенные им навстречу наспех сколоченные части, состоявшие из только что мобилизованных и плохо обученных гражданских лиц, были частично уничтожены, а в большинстве своём - рассеяны и окружены. В плен попали многие сотни тысяч солдат. Страшно смотреть кадры старой немецкой хроники начала войны, показывающие колонны наших пленных красноармейцев, уныло бредущих по «степям Украины» под конвоем фашистских солдат…   

   Начинались будни военного времени. Появились первые беженцы из западных областей Украины и Бессарабии. Это были, в основном евреи и кочевые цыгане, которых немцы при оккупации обычно сразу же уничтожали или отправляли в концлагеря. Беженцы ходили по дворам и квартирам, пытаясь обменять какие-то тряпки на еду. Их жалели, кормили, но вещей обычно не брали. Через какое-то время с Правобережья Украины, из-за Днепра через Харьков на восток стали перегонять колхозные стада, чтобы те не достались врагу. Измученные долгой дорогой пастухи-перегонщики старались избавляться от охромевшей, но вполне здоровой скотины. За бесценок отдавали свиней - во многих дворах запахло паленой щетиной - все соседи угощали друг друга свежиной…

 …Однажды днём я играл во дворе, мама жарила котлеты. Вдруг я услышал непривычный рев и увидел в небе очень низко и медленно пролетавший самолет. Хвост у него имел необычную форму, был обрамлён какими-то поперечными консолями. Я стал звать маму: «смотри, какой странный самолет», на что последовало что-то вроде «отстань, некогда». Самолёт пролетел в сторону центра города. Через несколько минут раздался грохот впервые услышанных мною разрывов зенитных снарядов и снова показался «странный» самолет, летевший, однако, уже в обратном направлении. Вокруг него, как раскрытые парашютики, возникали белые облачка разрывавшихся снарядов. Мама выскочила, схватила меня в охапку и затащила в дом.
  Так я впервые увидел знаменитую немецкую «раму» - самолет-разведчик, пытавшийся среди бела дня «нагло» сфотографировать военные объекты. А одним из главных в городе был расположенный по соседству с нами ХПЗ (Харьковский приборостроительный завод), перешедший с первых дней войны на выпуск прицелов для танков. Его близость к нашему дому и «обеспечила» в дальнейшем особое «внимание» фашистских летчиков к нашему району города и частые налеты немецких бомбардировщиков…
   
  Чувствовалось, что линия фронта приближается к Харькову. Вести с фронта становились всё менее  утешительными. Стандартной фразой в сообщениях «Совинформбюро» - Советского информационного бюро, которое монопольно сообщало все военные новости в стране -  были слова: «после долгих и упорных боев наши войска оставили город такой-то». Затем (в утешение, что ли) перечислялось - сколько зато солдат врага было уничтожено и захвачено в плен, сколько пушек, пулеметов и автоматов досталось нам в качестве трофеев...
   
   В середине июля из студентов и трудоспособного населения начали формировать трудовые отряды для рытья окопов вокруг города. Как-то проводив Фиру, отправившуюся пригородным поездом в составе студенческой бригады в очередную недельную поездку на трудовой фронт, мы с мамой возвращались домой через здание вокзала. Вдруг завыла сирена и была объявлена воздушная тревога. Начался очередной налет вражеской авиации - раздался непрерывный грохот разрывов зенитных снарядов. Народ с привокзальной площади ринулся в здание вокзала, чтобы там укрыться. Но все выходы на перроны почему-то оказались закрытыми.
   Возникла неимоверная давка: сотни людей, старавшихся спрятаться  от налета почему-то в помещении вокзала, давили на передних, которым некуда было деваться, поскольку они упирались в наглухо запертые массивные двери, выходившие в сторону перрона. Началась паника. Послышались крики и вопли придушенных людей. Нам с мамой повезло: мы оказались в угловой нише за выступами у колонн, где какие-то военные окружили нас и, сцепив руки, удерживали и «направляли» мимо лавину обезумевших от давки и паники людей, протискивавшихся к оказавшемуся закрытым выходу. Когда, наконец, как-то открыли (или все же выломали) двери, толпа вывалилась на перрон. Стало легче дышать. Появилась милиция, пронесли несколько носилок с недвижными людьми, у которых были багрово-фиолетовые лица и закрытые (уже навечно) глаза. Кругом плакали потные измученные женщины и дети, с трудом отходя от пережитого.

   С тех пор у меня появилась клаустофобия (неприятие тесного пространства) и возник синдром боязни «неуправляемой» толпы. Бывая в Москве и попадая иногда в часы пик на многолюдные кольцевые пересадочные станции метро, я стараюсь поскорее выбраться из плотной лавины людей, мчащихся к узкой горловине эскалатора… 

   По указанию властей все жители домов должны были оборудовать в своих дворах «противовоздушные убежища», где можно было бы спрятаться во время налетов вражеской авиации. Поскольку настоящих бомбоубежищ и хороших подвалов в городе не хватало, всем жильцам было приказано рыть и оборудовать в близости от своих домов так называемые «щели» - глубокие окопы с деревянным перекрытием, присыпанным землей. Такие убежища могли защитить , конечно, разве что только от осколков. Внутри них расставлялись скамейки, где можно было пересидеть воздушную тревогу. Все дворы были оборудованы бочками с водой и ящиками с песком для защиты от вражеских «зажигалок» (это были небольшие – до полуметра длиной и весом до 3-5 кг - зажигательные бомбы, начиненные термитным зарядом). Во время воздушной тревоги мужчины по очереди дежурили на крышах, имея под руками большие щипцы для захвата этих зажигалок, которые «топили» в бочках с водой или засыпали песком, запасённым в специальных ящиках...

   С первых дней войны все окна домов были оклеены полосками газетной бумаги - якобы чтобы обезопасить их от взрывной волны. Как показала жизнь, это не очень помогало: при сильных взрывах стёкла лопались, как яичная скорлупа. Само собой – в городе очень жёстко контролировалась светомаскировка: необходимо было либо пользоваться темными синими лампочками, свет которых не был виден с самолетов, либо тщательно завешивать все окна и двери. Вероятно, вполне серьезно предполагалась, что немецкие самолеты пролетят мимо и «заблудятся», если не увидят городских огней. 
   Специально выделенные люди ходили и проверяли качество затемнения окон. Тот, кто (обычно по недосмотру) нечаянно  нарушал маскировку, рассматривался чуть ли не как пособник врага, с такими иногда разбирались в «органах»...

   В начале августа пришла повестка Евелю: перед отправкой на фронт его воинская часть формировалась в военных лагерях под Харьковом. Фира стала часто ездить к нему на свидания и, однажды, за вечерним чаем, потупив глазки и внешне спокойно, но с трудом скрывая своё внутреннее ликование, радостно сообщила, что они «расписались» (зарегистрировали брак) в сельсовете ближайшей деревни возле расположения части.
   Все за столом немного заволновались, а отчим, естественно, выразил своё (скорее всего, формальное) неудовольствие: «в такое время выходить замуж за уходящего на фронт…». В те времена "встречаться" и жить вместе без записи в загсе было очень даже зазорно, тем более -  в приличных семьях, к коим мы причисляли  себя. Это было не только не принято, но и предосудительно. Тогда, ведь, не было таких понятий как «бой-френд» или «гёрл-френд» - таких слов даже и не слыхивали…

  …Между тем налеты немецких самолетов на Харьков со временем стали усиливаться, при этом бомбили уже не только ночью, но и днем. Особенно страшными были бомбардировки во второй половине сентября. Бывало, в течение часа объявлялось по нескольку воздушных тревог. От надсадного воя сирен и грохота разрывов народ буквально «чумел», люди не успевали бегать прятаться в укрытия. Некоторые проводили там большую часть суток, но были и такие фаталисты (чаще всего старики), которые вообще никуда из квартир не выходили, полагаясь на судьбу.       

   Ночные налеты особенно будоражили наше мальчишеское воображение. Во время ночных бомбежек в районе ХПЗ  активизировались так называемые «ракетчики». Как известно, перед войной и в начале её немцы заслали к нам в тыл много  диверсантов-парашютистов, которые во время ночных налетов на военные объекты красными ракетами корректировали цели для самолетов (корпуса завода протянулись на многие сотни метров, но были все затемнены). Картина была феерическая: на исполосованном белыми лентами прожекторов черном небе беспрерывно вспыхивали яркие светло-розовые «блестки» разрывов снарядов зенитных орудий, и на их фоне периодически возникали следы запускаемых врагами трассирующих красных ракет (неизменно – в сторону завода). Иногда зенитчикам удавалось (очень редко!) поймать в перекрестие прожекторных лучей вражеский самолёт. Тогда его «вели по небу» до тех пор пока не сбивали, либо ему удавалось выскользнуть из ослепляющей яркой ловушки…

   Заветной мечтой каждого пацана было выскочить на улицу и поймать вражеского диверсанта-ракетчика (их, конечно, ловили – но без нашей помощи). Однако родители цепко нас сторожили, не давая покинуть убежище (мы только могли изредка выглядывать в проём выхода и наблюдать за обстановкой… Зато когда давался отбой воздушной тревоги (снова вой сирен и громкое оповещение через репродукторы: «Граждане, отбой воздушной тревоги, отбой воздушной тревоги» – и так несколько раз), - наступал «наш час». Мы бросались наружу - на поиски осколков от разорвавшихся зенитных снарядов и, если повезет, то и бомб. Шуруя в полумраке в траве и на дороге, часто находили иногда еще теплые осколки разной величины и формы. Осколки от бомб были почти чёрными, а от снарядов - светло-серебристыми.
   О, в этом были и упоение поиском и своя романтика! Осколки являлись обменной «валютой» среди пацанов - на них можно было выменять что угодно…   

  …В начале сентября немцы форсировали Днепр и практически окружили целую армию под Киевом. До Харькова оставалось совсем немного. Возник вопрос об эвакуации семьи на восток, поскольку, как уже все знали, представителей еврейской нации немцы не щадили в первую очередь…
   Первоначально, наслушавшись историй о разбомблённых эшелонах с беженцами, отчим решил было отправить нас на телегах через Донбасс в сторону Астрахани. Так, однажды придя со школы (я продолжал ходить в 3-й класс), увидел во дворе привязанных к заборному столбу двух огромных битюгов-тяжеловесов, которые мирно жевали сено. Я проникся значимостью происходящего и загорелся от предвкушения будущего общения с этими красавцами во время "путешествия". Однако моим мечтам не было суждено сбыться: отца отговорили (лошадям нужны будут частые «днёвки» для пастьбы и откорма, ехать будут медленно, а немцы продвигались быстро…). Короче, записались, как все, в списки эвакуируемых и стали ждать своей очереди для отправки по железной дороге.
 
   Наконец, в какой-то день отчим запряг лошадей в большую телегу, погрузил всех нас с небольшими мешками – торбами с вещами (рюкзаков – этого  удобного немецкого изобретения, «спинного мешка» в дословном переводе с немецкого же языка, - в «широких массах» тогда еще не знали) и повез на товарную станцию. Перед спуском с Конного рынка (был в Харькове такой) вдруг началась воздушная тревога – завыли сирены, «захлопали» зенитки, и тут я, подняв голову, увидел запомнившееся на всю жизнь зрелище, которое, как никакое другое, могло иллюстрировать  грозную и печальную реальность начала войны: очень высоко в небе буквально плыла «черная туча» -, казалось, более сотни сомкнутых в стройные ряды, как на параде,
«Мессершмитов»… Они глухо гудели, и на чёрных крыльях слабо угадывались белые кресты. Однако летели всё же высоко, и разрывы наших зенитных снарядов их явно не доставали. Смотреть на всё это было страшно и тяжело - обидно за нашу беспомощность. Судя по всему, они летели куда-то дальше Харькова, чтобы, как мы потом предположили, отбомбиться в другом месте (поскольку не  нарушали строя и  не пикировали на вокзал).

   От грохота разрывов наши кони вдруг понесли на спуске. Отчим, стоя во весь рост на облучке, старался удержать лошадей, мы же «прилипли» ко дну телеги, судорожно вцепившись в ее борта. Наконец, на ровном месте очень «инерционных» битюгов удалось остановить, и наш «экипаж» всё же  благополучно подъехал к железнодорожным путям, где стояли сцепленные «вагоны-товарняки», в один из которых нам предстояло попасть. Однако на станции пришлось провести еще несколько дней в ожидании погрузки в «наш» эшелон. За это время отчим успел продать татарам коней (как и – еще раньше –  сумел, правда, с убытками ликвидировать белую мышиную ферму) и договориться с соседями, чтобы те на время нашего отсутствия смотрели за квартирой.

   Надобно понимать психологию людей в начале войны - почти все считали (как нас всегда уверяли партия и правительство), что война продлится недолго – «вот соберемся с силами и через месяц-два погоним врага обратно». Поэтому уезжали неохотно, с надеждой вскоре вернуться назад. Отчим не подлежал призыву (в первые месяцы войны на фронт брали еще только молодых мужчин 25-35 лет - «цвет нации» -, а ему было уже 46 лет). Поэтому он поехал с нами. Бабушка же оставалась с дядей Гришей, который работал на военном заводе.
   Все было как-то очень неопределенно: как всегда, в переломные моменты подобных стихийных событий люди толком не могли понять их дальнейший ход, уяснить для себя и точно предугадать что лучше сделать – уезжать ли «неизвестно куда» или оставаться на месте, чтобы хоть не погибнуть в дороге от бомбёжки… О сдаче немцам Харькова почему-то думали меньше всего – всем хотелось верить – и многие верили -, что Красная Армия так далеко не отступит.

  …Над городом висел сплошной дым – горели продуктовые склады, подожжённые то ли вражескими зажигалками, то ли вездесущими диверсантами. Запах приторно-сладкого дыма доносился со стороны разбомблённой  кондитерской фабрики, и лично я, вдыхая эти ароматы, весьма  сожалел и думал лишь о том, сколько же там пропадает вкусных конфет и шоколада… Периодически и часто завывали тревожные сирены. Налеты фашистских самолетов стали всё более частыми, длительными и ожесточенными…
   В ожидании отправки мы целыми днями сидели на тупиковых путях, прячась во время бомбёжек под разбитыми вагонами, а на ночь уходили к знакомым, жившим неподалеку. Наконец-то, почти через неделю ожидания, подали под загрузку и поезд для нас. Это был состав из кирпично-красных товарных вагонов. Внутри каждого было постелено только немного соломы - и всё! Брать с собой разрешалось только по маленькой котомке с одноразовым запасом продуктов (обычно буханку хлеба и, конечно, кусок калорийного сала – на Украине ведь жили),документы и одну смену белья. Но народ ухитрялся брать с собой ещё и наиболее ценные вещи, а также кое-что из одежды, чтобы можно было обменять их, в случае нужды,  на продукты… По дороге обещали кормить в так называемых «эвакопунктах» (эвакуационных пунктах), которые располагались на больших станциях.
   
   Пассажиры нашей «вагона», как и всего поезда, состояли, в основном из женщин, детей и двух мужчин  непризывного возраста (в т. ч. отчима). Третьего  – «затесавшегося», было, к нам молодого мужчину лет 30-35 - быстро «вычислил» военный патруль: где-то на полдороге его сняли с поезда и увели разбираться… Когда, наконец, 29 сентября 1941 года поезд медленно тронулся, и мимо «поплыли» дома городских окраин, один лирически настроенный 9-летний ребенок (это был я) неожиданно (даже для самого себя) вдруг громко вслух патетически воскликнул: «Прощай, Харьков!». Реакция пассажиров была для меня неожиданной – почти все женщины горько и "дружно" заплакали. То, что для глупого пацана было чуть ли ни увлекательным приключением, для взрослых являлось настоящей трагедией…

  …Всего в теплушке «покотом» на полу располагалось около 25-ти человек. Во время движения двери теплушек наглухо задраивались, чтобы не привлекать внимания часто летавших «на охоту» вражеских самолётов (в открытых теплушках обычно везли на фронт войска и  военную технику). Несколько таких эшелонов уже были разбомблены перед нами. Для воздуха и обзора оставалось только зарешёченное  окно-амбразура в верхнем углу теплушки, откуда, встав друг другу на плечи, беженцы иногда пытались вглядываться в проносящийся мимо уже «военный»  пейзаж. Одна мысль – «куда везут и будут ли немцы бомбить по дороге?» - все время тревожила и угнетала всех…

   Точный маршрут поезда был неведом никому. Комендант эшелона, штатский дядька в кожанке, сообщил лишь, что везут «за Волгу». Советских самолетов, которые бы нас защитили, мы не видели и о них ничего не слышали. На больших станциях мужчины (старшие по теплушкам) бежали в «эвакопункты» - центры управления движением эшелонов с эвакуируемыми людьми, где решались все вопросы, связанные с переездом. На каждой крупной станции в войну были организованы пункты питания для беженцев, откуда отчим и второй дядька - наши «экспедиторы» - тащили ведра с какой-нибудь кашей (обычно - перловкой), если там что-то ещё оставалось от ранее прошедших   составов, - и обязательной горячей водой для заварки чая - «кипятком». Последний готовился круглосуточно  в больших котлах почти на каждой большой станции.
   Обычная картина в военное время: с подходящих к станции и тормозящих поездов ещё на ходу спрыгивают люди – отправляемые на фронт красноармейцы из воинских эшелонов или эвакуированные в тыл беженцы – и бегут с котелками и бидонами к большой будке на перроне, на которой огромными буквами написано «КИПЯТОК». Набирают его в свою тару и также бегом возвращаются обратно – иногда  под гудки уже трогающегося с места состава… Когда на эвакопунктах готового «варева» для беженцев не было, каждая семья молча дожёвывала в своём углу теплушки что-то из ещё остававшихся  запасов. Как, наверное, понятно, что никаких продуктовых киосков на станциях, конечно,  и в помине не было… Помню, когда кто-то кушал, одна маленькая, едва научившаяся говорить девочка, по имени Фирочка, часто громко и настырно повторяла, протягивая ручку к каждому, кто что-то жевал: «дяй-дяй-дяй»…

  Проблемой было отправление естественных надобностей. Остановки поезда и время стоянок были совершенно непредсказуемы – о них заранее никто не объявлял. Чаще всего это происходило где-то в степи на открытом месте (пока пропускали идущие на фронт встречные эшелоны). Детишкам было попроще, но для взрослых дело обстояло сложнее. Бывало, только женщины и старухи выбирались наружу,  слезали на землю и начинали справлять свои надобности (сидя лицом к вагону и накрыв головы юбками), как вдруг состав без предупреждения, издав лишь короткий гудок, сразу опять медленно трогался с места. Начиналась паника и вопли людей, из которых не все могли уже на ходу быстро подтянуться и залезть через высокую дверь в теплушку. Были случаи, когда некоторые отставали.  Никого, кроме близких, это особо не волновало (их утешали: «не плачь, догонит следующим составом…). Потом всё приспособились  делать на ходу – двое держали третью за руки, и каждая, сидя навесу в створе открытой двери (задом или передом наружу), как могла, справляла нужду. У некоторых был понос. На ходу от встречного ветра «брызги» испражнений и мочи часто залетали внутрь теплушки. Пострадавшие», располагавшиеся с краю, ругались. Так всю дорогу и ехали…

  В дороге от скученности и антисанитарии у людей появились вши (см. Интернет). Эти мелкие, едва видимые твари переползали с человека на человека, собираясь в складках одежды и в волосяных покровах, где, присасываясь к телу, вызывали нестерпимый зуд. Практически всю войну эта напасть одолевала большинство населения страны (почти все постоянно «чесались» и периодически всё время «искали» на теле и в одежде вшей). «Завшивленность»  людей, как в тылу так и на фронте, была одной из проблем, обычно всегда возникавших в годы лихолетья, когда людские массы в огромных количествах скапливались и перемещались в антисанитарных условиях. На больших станциях работали так называемые «санпропускники» - специальные помещения, где люди (военнослужащие в приказном порядке) мылись и сдавали одежду для «прожарки»  горячим воздухом в огромных «духовках», и насекомые, таким образом, на время уничтожались. До тех пор, пока человек снова не становился «завшивленным» - «набирал» на себя от других людей новых насекомых…

  …Оправдываю описание некоторых приведенных выше неэстетичных деталей быта военных дней лишь тем, что о них некоторые нынешние «молодые», наверное (и  слава Богу!), ничего не ведают, но о которых неплохо бы знать и помнить всем любящим «играть в войнушку»… 

   На восьмой (!) день беспрерывного мотания состава взад-вперёд и утомительно долгих его стоянок в тупиках (когда пропускали военные эшелоны на фронт или санитарные – в тыл), как-то проснувшись утром и выглянув в дверную щель (поезд стоял), я увидел нечто необычное – большую реку. Это была Волга. Эшелон прибыл в г. Вольск Саратовской области.

   Как раз в эти дни проходило массовое выселение лиц немецкой национальности из сёл соседней «Автономной Республики Немцев Поволжья» - как тогда назывался административный район Саратовской области, где ещё в XVIII веке возникли поселения немцев, которые были приглашены царицей Екатериной II жить в Россию.. В связи с наступлением германских войск Президиумом Верховного Совета СССР в августе 1941 г. было принято распоряжение о ликвидации этой автономной республики и выселении в недельный срок всех лиц немецкой национальности, среди которых, как указывалось «имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья». Смешанные семьи не трогали только в тех случаях, когда муж был русский, а жена - немкой. Дети тогда считались тоже русскими.

   «Немецкие» сёла были зажиточные, дома аккуратные и ухоженные, очень отличавшиеся даже по своему внешнему облику от изб в соседних деревнях с русским населением. Вывозили немецкое население,  в основном, в соседний Казахстан – с минимумом имущества. Дома, весь нажитый скарб, а также откормленную к осени скотину – всё приходилось бросать и оставлять на произвол судьбы… Лишь наиболее совестливые из остававшихся соседей с русским главой семьи, а также жители соседних русских сёл, которым доставалось добро  выселявшихся немцев, «покупали» его за «смешную», но, хоть,  какую-то плату…

  …Здесь позволю себе небольшое историческое отступление:  действительно эта массовая депортация выглядит большой исторической несправедливостью. Фактически 70 лет назад бессудно и поголовно был депортирован самый крупный и развитый народ из всех депортированных в СССР. Немцы Поволжья до сих пор остались единственным народом, чьи права - ни имущественные, ни территориально-административные - не восстановлены до сих пор.

   Во время войны выселяли также и вайнахов (ингушей, чеченцев) и крымских татар, и калмыков. Но после войны права их были полностью восстановлены, они вернулись на свои земли. Тем же чеченцам, например, кроме, собственно, их горных территорий присоединили ещё и исконные казачьи земли Ставропольского края. И это – при том, что депортация вайнахов  была обусловлена фактически массовым их дезертирством и, мягко говоря, саботажем в тылу Красной Армии при наступлении немцев… То же касается и крымских татар – коллаборационистов, с вожделением вырезавших в годы Великой Отечественной Войны нетатарское население  русского Крыма, а также калмыков, охотно сотрудничавших с оккупантами. В Прибалтике гораздо более скромная по масштабам депортация лиц, сотрудничавших с немцами во время оккупации, как известно, вообще провозглашена актом геноцида…

   В отличие от «героических горских дезертиров» и других этнических коллаборационистов, история, "как ни странно" не зафиксировала ни одного (!)случая предательства «русских» немцев из Поволжья. Напротив с первых же дней войны тысячи молодых немцев подали заявления в добровольцы, и были крайне возмущены тем, что их отказались призывать на фронт.

   И до этого в русской истории немцы доблестно проливали свою кровь за Россию на полях сражений - и в Первой Мировой Войне, и в годы Гражданской Войны, хотя, кто как не они, могли бы, по идее, с чистой совестью отправиться после революции с русскими в эмиграцию. Не говоря уже о том, что тысячи  немцев вместе с русскими творили историю России – знаменитый военный теоретик Клаузевиц был начальником штаба корпуса при Бородино, русский боевой генерал - этнический немец Рененкампф – был верен присяге в 1-ю мировую. Можно много рассказывать о роли немцев и немецкой культуры в российской истории – начиная со времён царя Петра I – многие учёные, культурные деятели, мореплаватели, инженеры и военные были немцами…

   Ко всему вышесказанному можно добавить, что выселенные в войну немцы, несмотря на все трудности военного и послевоенного времени успешно «обжились» на новом месте и, благодаря своему трудолюбию, традиционной добросовестности и аккуратности в работе, достигли больших успехов в хозяйственной, общественно-политической, культурной и спортивной жизни страны, выдвинув из своей среды много известных людей (см. Интернет)…

   Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1964 были отменены огульные обвинения в отношении немецкого населения Поволжья в пособничестве немецко-фашистским захватчикам, необоснованно выдвинутые в 1941 г. После реабилитации многие поволжские немцы пытались вернуться в места своего бывшего проживания, но встречали жёсткий отпор со стороны населения, вселённого в их старые дома и занимавшего их родные земли…
   В 60-е годы один такой вернувшийся из Казахстана немец – многодетный Эрвин Байер - работал шофёром в геофизической
партии, где мне довелось начальствовать. Во время длительных поездок по разбитым просёлочным  дорогам Приморья он не раз с грустью рассказывал мне, как жил в изгнании в Казахстане и как после возвращения в Поволжье родителей, его самого и сестёр не пустили в родной дом новые жильцы, обжившие за годы войны их отеческое родовое гнездо…

  …После воссоединения Германии многие этнические немцы вернулись на свою историческую родину. Но у поволжских немцев, за несколько веков проживания в России, очевидно, выработался почти «славянский менталитет» - недаром они фактически не прижились среди коренных немцев после переезда в ФРГ. Уехав в Германию, русские немцы практически сохраняют там свою отличную от общей массы немецкого населения идентичность. В Германии их зовут «русаками». Бесправная жизнь в Казахстане в ежедневном труде и борьбе сделала их жёсткими и сплочёнными, при этом (как считают «коренные» немцы из ФРГ) - увы - не чуждыми и некоторых, по их мнению,  «типично русских» пороков - пьянству и лени...

   Как бы то ни было, завершу это отступление от темы дилетантским рассуждением. Очевидно, что историческое развитие, эволюция «национальной психологии» и менталитета любого народа зависит от многих факторов. Как я понимаю, во-первых - от генетических особенностей: ну, например, как ни говори, среди «северян» - финнов или эстонцев – уравновешенных, медлительных и «вялых» флегматиков встречается не меньше, чем среди «южан» - итальянцев или испанцев - темпераментных и вспыльчивых индивидуумов. В то же время во многом определяющими в менталитете и поведении людей являются различные социальные условия и культурная среда их обитания. Из потомка любого африканского «дикаря» при должном воспитании и образовании с детства, как показывает практика, может вырасти и Президент страны «белых» людей (как в США) и великий поэт (как Александр Сергеевич Пушкин в России). Других примеров в разных сферах человеческой деятельности несть числа…

   В то же время отдельные люди и даже целые народы с великой историей, вековыми гуманистическими и культурными традициями (как в той же Германии), под влиянием различных экономических и политических условий в стране, а, главное, вследствие целенаправленного воздействия на умы масс различных идеологических и этнических химер, могут (на какой-то период времени) вдруг буквально погрузиться в пучину массового идиотизма и средневекового варварства (гитлеровская Германия в 1933-1945 гг). Немцы до сих пор стыдятся этого совершенно случайного, как многие из них полагают, необъяснимого и чудовищного, сравнительно краткого (12-летнего) периода своей многовековой истории и разбираются с причиной такого массового «помутнения» сознания у «культурного народа» - народа великих Канта и Гегеля, Гёте и Бетховена, позволившего вовлечь себя  в те годы в «коллективную работу» государственной варварской и человеконенавистнической машины, проповедовавшей массовый террор и геноцид других народов…
   
   Мы в России в последние годы тоже стали интересоваться «историческим процессом» (см. одноимённые передачи на ТВ), с пеной у рта выясняя для самих себя некоторые перипетии российских событий начала и конца уже ушедшего XX века. Например, «простой» вопрос - почему русский народ в Гражданскую войну так азартно и охотно уничтожал сам себя («цвет нации»), вследствие различных политических разногласий и во имя железобетонных идеологических догм (когда «брат шёл на брата»…). У нас тогда тоже, вероятно, был этакий, как представляется, «исторически совершенно неоправданный» всеобщий психоз и «вселенский» всплеск необузданного нонконформизма со стороны и «красных», и «белых»…
   
   Резюмирую: представляется, что в определённый отрезок исторического времени не этническая и национальная принадлежность, а ложные парадигмы превалирующих идеологических установок в обществе, в том числе мораль, культивируемая в  соответствующем социуме, определяют конкретное поведение групп,  отдельных индивидуумов и целых сообществ в каждом конкретном случае… Это тривиальное соображение подтверждается хотя бы примером тех же США: сравним дикую расовую сегрегацию, сохранявшуюся практически до середины 60-х годов прошлого столетия (сиволом борьбы с которой был Мартин Лютер Кинг), и нынешнее положение тех же негров (простите – «афроамериканцев», как нынче говорят в США), когда там скоро уже можно будет говорить, наоборот, - о дискриминации «белых» темнокожими...
 
   …Но вернёмся к нашей эвакуации в Поволжье. Части эвакуированных семей из нашего эшелона было предложено поселиться в «брошенных немецких домах». Однако большинство отказалось, предпочитая жить в обжитых деревнях с русским населением, где, как сейчас бы сказали, сохранилась устоявшаяся инфраструктура. Нас, отказавшихся ехать в «немецкие» деревни, перегрузили на катер с притороченной к нему сбоку баржей и на таком «катамаране» мы поплыли на левый берег матушки-реки, в г. Балаково, где всех эвакуированных стали распределять по окрестным «русским» селам.
   
   Нас направили на поселение в Быково-Отрог, в 12 км от райцентра. Туда мы двинулись уже на телегах, запряженных впервые увиденными мною и оказавшимися, несмотря на свой грозный вид,  довольно таки флегматичными и даже «добродушными» волами (быками). Было это 7 октября. Волы,  лениво помахивая хвостами, медленно шли по дороге. Проезжали мимо бахчи, где лежали кучами неубранные и подмороженные неожиданно ранними заморозками арбузы.  Мы, конечно, на ходу начали «угощаться». Начало было хорошее. Так и доехали до места…

  …В деревне нас ждали. Встреча, видимо, была за  ранее подготовлена. Всё казалось очень необычным, поэтому хорошо запомнилось. Собрался народ. Какой-то дядька (скорее всего, председатель сельсовета) сказал краткую речь, наверное, соответствующую «политическому моменту» и обстановке. После его выступления последовали, как обычно говорят, жидкие хлопки. Все сельские с неподдельным и, как показалось, вполне дружелюбным  вниманием рассматривали неведомых "вакулированых, сбежавших спод германа" - нас, эвакуированных... Женщины доброжелательно расспрашивали городских о прежней жизни и, качая повязанными платками головами (для меня их – платков – количество было необычным), выражали своё сочувствие беженцам, в одночасье лишившимся своего жилья... Несколько стариков, стояли в сторонке и толковали о чём-то между собой, изредка равнодушно поглядывая на нашу небольшую пёструю толпу: в Гражданскую войну они уже повидали нечто подобное…

   Мы, детвора, прилепились к родителям и с настороженным любопытством взирали на своих деревенских сверстников. Некоторые из наших, осмелев, даже ухитрялись показывать язык… В ответ нам для приличия несерьёзно  демонстрировался кулак (видимо, чтобы «не слишком задавались»). Потом все семьи беженцев довольно быстро и без лишних «согласований» распределили («разобрали») по домам. Всё, вроде, было путём. Так начались наши будни  на новом месте в эвакуации.