Механическое сердце Часть 1

- Слишком много крови, сестра, отсос! Черт, разрыв главной аорты, еще пакет с кровью, быстрее!
Операция по восстановлению стенки миокарда, истощенного от частых перегрузок, длилась уже пятый час. Поначалу организм мистера Фрайна усиленно боролся за свою жизнь. Но в тот момент, когда стенка была успешно заменена на удачную в практике бычью мышцу, опасения по поводу слишком тонкого соединения створки и самой аорты оправдались. Кровь, как взбесившаяся пантера, хлынула, заливая руки, полость и область шва, где проленом были выведены аккуратные стяжки.
- Поставьте зажим, включите таймер на три минуты, - указания были хладнокровными, точными, требующими мгновенной реакции и четкости исполнения. - Конли, закончи на сердце. Остроконечный скальпель на десять.
Уверенная рука приняла протянутый хирургический нож. Зажим был поставлен в нескольких сантиметрах от места разрыва сосуда. Для спасения пациента нужно лишь выровнять край, сшить его обратно и отпустить зажим. На словах просто. На практике же нужно отделить сердце сосудистыми ножницами от аорты, которая снабжает его кровью.
Отрезать сердце – пожалуй, эта фраза точнее всего передает смысл этого действия.
На все есть только сто семьдесят девять секунд. Ведь без притока крови человек умрет ровно через три минуты.
- Раз, два, три... - начался отчет оставшегося времени.

Какой ты хирург? Нет, меня не интересует, ломаешь ли ты кости или сращиваешь их заново, чинишь сердца или режешь мозг пациентам. Нет, я говорю о том, какой ты: тот, кто полностью уверен в том, что все будет хорошо или же тот, кто верит в волю случая?
Самый распространенный ответ на этот вопрос: "Да я вообще не врач".
Но если ты имеешь к медицине прямое отношение, то можешь ответить, что всегда уверен во всем, иначе ты попросту не имеешь права взять скальпель в руку и занести его над телом человека.
Я, возможно, к сожалению, всегда уповаю на волю случая. Но я не говорю о том, что верю в удачу, нет, я всего лишь отрицаю случайности. Но вот случай все же для меня более реален, нежели чем любая самая истовая религиозная вера. К примеру, сегодня.
Я обычный кардиохирург, посредственный, по сути, ординатор. Такой же, как и около пятнадцати прочих ординаторов больницы "Святой Терезы" в Нью-Йорке. Сегодня ночное дежурство. В кардиологическом отделении, где кроме меня находятся лишь четыре интерна и медсестры с медбратьями, всего, если посчитать, около дюжины человек.
Подготовка мистера Фрайна началась еще с обеда. Это мой пациент и я - тот хирург, который должен был "починить" его. Меня несколько насторожили предоперационные анализы, поэтому я решил перенести процедуру на пару часов. Мы начали в семь вечера, когда врачи в больнице сменились.
В мою операционную зашел Конли - весьма перспективный, на мой взгляд, интерн в кардиологии - я предложил ему ассистировать еще утром, во время обхода.
- Добрый вечер, доктор Трой, - поздоровался он и кивнул анестезиологу и медсестрам.
- Итак, мистер Фрай, займемся вашим сердцем? Что же оно бы нам спело, если бы могло? О, да-да, именно это, - улыбнувшись в маску, кивнул я, когда одна из медсестер нажала кнопку воспроизведения на операционном музыкальном центре. - Почему бы нам не спасти еще одну жизнь под гениальное творение «Heart» под названием «Barracuda»?
Анестезия подействовала окончательно через минуту, и я протянул свою ладонь.
- Остроконечный нож на десять, пожалуйста.
Что делает вас живым? Секс с бесподобной красоткой? Прыжки на резинке с большой высоты? Это все, несомненно, повышает вашу самооценку, не так ли? Я же прошел Ад и, наконец, нашел то, что раз за разом вновь оживляет меня. Ведь тот день, когда мои пальцы впервые коснулись стали моего ножа, я не забуду никогда. И, если бы мое сердце умело петь, в тот момент оно, скорее всего, исполняло бы куплет Тины Тернер «I will survive!».
Три года в колледже, пять в медицинской академии, два года интернатуры и два года ординатором. За все это время я сделал бесчисленное множество вскрытий, бегал за анализами, пытаясь заслужить похвалу. Зашивал порезы в приемном покое, вытирал литры крови и нередко носил потерянные части тела в травму. Я был самым никчемным и незначительным элементом хирургии, как, собственно, и прочие студенты и интерны. Вся черновая работа стала для меня моим же коньком. Кто возьмет анализ из уретры? Я! Кто сделает клизму 87-летней миссис Райли? Я! Кто вскроет абсцесс с полулитровым содержанием гноя? Я!! Мало того, что вскроет, кстати, так еще и выльет большую часть на себя. А вы когда-нибудь обливали себя смесью тухлого яйца, скипидара, прокисшего молока и целого стакана загустевшей спермы?
Но годы шли, а вместе с ними уходили и унижения от старших хирургов, которые умело, как и их когда-то, смешивали мне подобных с грязью, кровью, гноем и прочими выделениями, которые реками разливались в операционных. Интернатура закончилась переводным обширным экзаменом, а первый год ординатора ничем, по сути, не отличался от предыдущих. Но второй и третий - другое дело. Сейчас я самостоятельно провожу операции более или менее средней тяжести, получил на обучение группу интернов и стал одним из старших ординаторов - тем, кто когда-то заставлял делать меня абсолютно все, что должен исполнять санитарный персонал.
В семидесяти процентах мои коллеги стали такими же, тираничными и наглыми. Но есть и те, кто остался при своем мнении, на своем месте и при своих принципах. Среди них был и я, оставшийся тем же спокойным хирургом, который живет лишь ради операций, здоровья пациентов и каждой новой возможности взять в руку скальпель. Цинично? Пусть, зато это делает живым меня, если мы говорим о жизни.
Говорить о том, что я остался прежним, наверное, будет не совсем честным. Да, как ординатор, я обязан учить интернов всему: держать хирургический нож, делать разрез, ставить расширитель и зажим. Как правильно делать резекцию сосуда, как накладывать швы и пользоваться проленом. Я делаю это примерно в том же порядке. За исключением одного. В своей операционной первый надрез делаю только я, дотрагиваясь до сердца кончиком пальца. И только в этот момент я действительно понимаю, что жив и не зря проделал столь долгий путь.

Операция на сердце мистера Фрайна, в итоге, прошла успешно. Да, разорвавшаяся аорта приблизила шансы мужчины на жизнь к нулю, но я справился. Две минуты и десять секунд – время не рекордное, но в ситуации, когда стоит выбор между жизнью и смертью, по сути, не бывает соревнования. Существует лишь гонка, в которой соревнуются хирург и неумолимая смерть.
На этот раз я выиграл. Но моя суеверность подсказывала, что это лишь очередной раунд, а не финальная победа. Впереди была еще не одна сотня жизней, которая будет зависеть от моих рук, моих знаний, моей уверенности, и от скорости моих действий.
Время уже перевалило за полночь, когда я устало вышел из операционной и стянул с себя санитарный халат и маску. Прохладный воздух - более или менее свежий - всегда моментально пьянил после многочасового дыхания через ткань. Стянув перчатки, я сунул руки под кран с водой и наспех их вымыл. На ходу протирая ладони бумажным полотенцем, я быстро проскочил в уборную. Пять с лишним часов на ногах, а перед этим необдуманно выпитые две чашки кофе.
- Карту мистера Фрайна, - попросил я у медсестры на посту. Поле операции мне нужно было составить отчет.
Вообще, конечно, эта работа интерна, но я по привычке всегда все делал сам.

Курящий хирург - это дурной тон в медицине. И я полностью соответствовал этому "тону", закрывшись в ординаторской и приоткрыв окно.
- Первая, вторая, - вслух считал я затяжки, выдыхая дым в оконную щель. Пейджер, висящий на резинке брюк, завибрировал и запищал.
"Пост, 911" - высветилось на экране.
- Шестая, - я закончил считать и выкинул окурок в окно, помахав рукой, чтобы разогнать оставшийся дым.
Оставив окно открытым, я вышел обратно в коридор и прошел метров двадцать до поста, возле которого стояли двое полицейских в бахилах, в которые их обрядили на первом этаже.
- Что случилось, Мэгги? - я подошел к посту и посмотрел на дежурную медсестру. - Офицеры?
- Они хотели поговорить с хирургом, я сказала, что вы - единственный, кто сегодня дежурит в отделении. Они привезли пятерых раненых - они в первой, третьей и шестой травме, я как раз отправляла вам вызов в первую, - ответила рыжеволосая сестра, и в это же мгновение мой пейджер вновь пискнул.
- Вы кардиохирург? Я офицер Джонатан Морелли, это - офицер Гордон.
- Да, я доктор Бертран Трой, старший ординатор и кардиохирург. А что случилось? - ответил я, рассмотрев протянутый жетон.
- В тридцати километрах отсюда, около двух часов назад, на дороге, ведущей в штат Мэриленд, произошел взрыв легкового автомобиля. По мнению специалистов, взрывная сила была эквивалентна пятистам одновременных взрывов С4. На месте аварии обнаружен кратер в двадцать пять метров и нарушение дорожного полотна в триста метров. Мы лишь постовые офицеры, прибывшие на место в качестве сопровождения пострадавших из других машин. Но вместе с телами пострадавших мы привезли вот это, - изложив суть происшествия четко, как в рапорте, он приоткрыл чемоданчик для транспортировки органов.
Даже я, человек, повидавший не одну сотню аварий, травм и разрывов, округлил глаза.
На дне чемоданчика лежало самое обыкновенное сердце - человеческое, грубо вырванное взрывом из грудной клетки. Все бы ничего, если бы оно не сокращалось ритмично, пытаясь качать отсутствующую кровь.

Хирургия - это семейный "бизнес". За отцами и матерями идут сыновья и дочери, внуки и правнуки. Так появляются великие династии, к примеру, Эйвери, Маалетов, Скозински и прочие.
Я, как белая ворона, совершенно не вписываюсь в эти рамки. Я даже не подхожу под ту систему, где интерны, хотя бы по наставлению родителей, выбирают свою будущую карьеру.
С самого детства мне все подряд пророчили судьбу политического деятеля. Видите ли, мой отец, Бенджамин Трой, слишком уж видный деятель при "государственной кладовке". Администрация общей службы, если вы знаете, занимается снабжением государственных учреждений пластиковой посудой и простыми карандашами. Однако она еще и финансирует абсолютно все, получая средства непосредственно из самой казны страны. Никчемный департамент, имеющий неограниченную власть. Отец руководит именно этой структурой. И я, разумеется, должен был, даже обязан, пойти по его стопам. Но по модной тенденции восемнадцатого века, в проблеме отцов и детей, я выбрал исключительно самостоятельно не только свою дальнейшую судьбу, но и сферу своего существования и деятельности.
Отец рвал на себе волосы, пытаясь захватить и часть растущих на моей голове. Клялся вышвырнуть меня из дома, всячески угрожал и пытался наставить на путь истинный. Мне повезло с отцом - его отличительная черта, которая делала его непревзойденным родителем - ненавязчивость и отходчивость. Не скажу, что он принял мою позицию, но зато достаточно быстро остыл и с поддельным пониманием поддержал.
Я поступил в медицинский колледж, где, как и все, ходил в студенческую столовую, самую обыкновенную библиотеку и ездил на автобусе, забиравшем меня с ближайшей от дома остановки. Зачем я это говорю? Лишь для того, чтобы поставить точку, которая явственно продемонстрирует не мою обеспеченность, а четкое знание того, что все, чем владеет моя семья - заслуга только отца, и только он вправе говорить: "Я богат!" Я же могу сказать, что я - всего лишь кардиохирург, зарабатывающий своим скальпелем, далеко не зажиточный человек, предпочитающий буфетный салат хорошему стейку с бокалом вина черт знает какого года. Все, что есть у меня - это велосипед с четырьмя скоростями, шлем и личная шапочка хирурга, которую я с огромной радостью заказал в интернет-магазине. Словом, в моей жизни все крайне просто. Минимум друзей, минимум увлечений вне работы и, уж явно, отсутствие какой-либо личной жизни. Мне вообще иногда кажется, что вся моя жизнь - одна сплошная интернатура.
Но, собственно, к чему вся эта ненужная библиографическая аляповатость?
Я - врач, хирург, доктор - называйте так, как удобно. Мой долг - спасать человеческие жизни, восстанавливать работу сердца, сосудов и ставить блокады. Заметьте, в живом человеческом теле. Сердце без человека - это лишь орган на трансплантацию, не более.
То, что я вижу в кейсе, который держит офицер полиции, не подходит ни под один пункт из всей образовательной программы. Бьющееся сердце без крови, человека и тела вообще.
Первое, конечно, что пришло на ум - сердце Дейви Джонса, мифического капитана «Летучего Голландца» из фильма про пиратов. Однако то сердце было проткнуто ножом. Тогда, возможно, это сердце Уильяма Тернера?
- Что это? - спросил я.
- Сердце, доктор, - ответил офицер Гордон.
Я посмотрел на него со скрытым подозрением – не издевается ли? Но на равнодушном лице читалась лишь профессиональная исполнительность.
- Я понимаю, что это сердце, но почему оно бьется? - моего профессионализма хватало сейчас лишь на то, чтобы называть эту бьющуюся мышцу сердцем, но не более. Я оторопел настолько, что с огромным трудом связывал свои мысли со словами.
- Без малейшего понятия, доктор. Но, уверен, вы с этим разберетесь. Ведь из нас двоих - врач вы, - закончил свою речь старший офицер и поставил кейс передо мной.
Развернувшись, он кивнул, и оба мужчины быстро ушли к лифту, оставив под мою ответственность совершенно невероятную вещь - мистически живое сердце.
- И что мне с ним делать? - крикнул я вдогонку. Ответом послужила какая-то невнятная фраза, выкрикнутая из закрывающегося лифта. - И вообще, меня ждут пациенты!
Проблемы нет, если её не замечать. Именно так я решил для себя и, пододвинув к сестре кейс, велел ей с ним разобраться. Она смерила меня раздраженным взглядом, но промолчала.
- Меня ждут в травме, мне некогда, - оправдался я и, развернувшись, быстрым шагом направился на первый этаж.

В первой травме меня ждали сразу два пациента на двух столах первичного осмотра. Один выглядел вполне живым, не требующим скорого медицинского вмешательства. Второй - наоборот. Из его груди буквально хлестала кровь. Как он вообще оставался живым до сих пор?
- Прижми сильнее, - велел я интерну. - Ты не руки вытираешь. Жми, говорю!
Наверное, я погорячился, сходу накричав на ошалевшего студента. Не думаю, что он когда-нибудь до этого стоял под кровавым фонтаном, который заливал не только его руки и лицо, но и яркими пятнами создавал ореол на полу.
Паника - это самый злейший враг.
- Чей ты интерн? Как тебя зовут?
- Я из общей хирургии, Ричард. Я... Я... интерн доктора Вазарски, - ответил он заплетающимся языком, пытаясь сдавливать рану сильнее.
- Хорошо, Ричард. По моей команде ты убираешь свои руки вместе с салфеткой и быстро отходишь. Я встану на твое место, а ты сразу же закажешь еще четыре упаковки крови, посмотри, какой группы нужно, - уже спокойнее сказал я, взяв в руку сразу несколько бинтовых салфеток.
- Хорошо, - промямлил он.
- На счет три. Раз, два, три! - быстро сосчитал я. На удивление, парень среагировал четко, убрав свои руки, на место которых я положил свои салфетки, тут же крепко их прижимая. - Кровь! Сестра, закажите третью операционную, пять литров крови и вызовите доктора Конли, чтобы он осмотрел второго пациента. Он должен был уже закончить в четвертой. На счет «три» переносим...

У хирургов есть примета - если ты встречаешь свое дежурство в операционной, то ночь должна быть спокойной.
Сегодня эта примета не сработала.

- Мягкую клемму и сосудистый турникет, - попросил я, поставив два зажима на разорванный сосуд. Мне было необходимо срочно убрать образовавшийся тромб. - Поставьте расширитель Брока.
В операционных, как и в ожидании экзамена, время идет очень медленно, хотя иногда летит так, словно его жалит сразу целый рой пчел. Сейчас же два часа прошли, словно один миг.
- Пролен номер тринадцать, - я протянул руку и взял зажим с иглой и шовную нить. Следом сестра протянула мне пинцет. - Зашиваем.
Выйдя из операционной, я сразу же спросил у сестер, есть ли еще оперируемые пациенты по моему профилю. Оказалось, что все прочие были лишь по общей хирургии и травме.
- Второй пациент по кардио закреплен за доктором Конли. Перелом голени и тахикардия. Его отправили во вторую операционную к доктору Черрид.
- Если что, вызывайте. Я в ординаторской, - ответил я и устало отложил карту своего пациента, в которой уже сделал необходимые отметки о назначении сопутствующих лекарств.
Абсолютно весь сестринский персонал, исключая новеньких, давным-давно привык, что старшие ординаторы кардиологии, травмы и общей хирургии могут иногда появляться в таком виде, словно вернулись со скотобойни. Не только ординаторы, конечно (хотя интерны бегут практически сразу в душ или впадают в беспамятство). Сейчас же я, скорее всего, побил всеобщий рекорд по количеству крови. Волосы, шея, вся грудь и штаны спереди были алыми. Переодеваться в операционной было некогда - на меня аккуратно накинули санитарный халат и маску с шапочкой. А выйдя, я успел лишь вымыть руки до локтя. Лицо, конечно, мне тоже протирали, но я все равно остался похожим на вампира, дорвавшегося до хранилища крови.
- Ваше сердце, доктор. Никто не согласился взять его, ссылаясь на кардиологию, - добавила Мэгги и, как и я прежде, подтолкнула кейс ко мне.
Пришлось взять. Клятвенно пообещав себе разобраться со всем этим позже, я устало поплелся в ординаторскую и, закрыв за собой дверь, бросил грязную форму поверх офицерского чемоданчика.
Даже такой опытный врач, как я, не может безэмоционально расхаживать, как Ганнибал Лектор.

Чертово сердце, несмотря на усталость, не выходило из головы. Парадокс казался вообще невероятным, а мысли о суперспособностях, Человеке-пауке и Кларке Кенте мешали рационально думать.
В чистой форме, с набором для вскрытия и фонендоскопом, я закрылся в процедурной. Этот кабинет был светлым и очень удобным для проведения осмотра, чем я и воспользовался.
Натянув перчатки, я вытащил сердце и положил его на небольшой стерильный поднос. На ощупь оно оказалось самым обычным, разве что в весе было чуть легче человеческого. И на пальпацию было слишком твердым, а не эластичным.
Направив световую лампу ближе, я взял пинцет и попытался раздвинуть створки главной аорты. Наклонившись, чтобы заглянуть вовнутрь, я услышал еле уловимый скрежет, словно внутри тихо тикали часы.
Бомба! Я тут же отпрянул и отскочил к стене, выронив инструменты. Но через несколько секунд холодного рассуждения понял, что бомба взорвалась бы уже давно - это первое. Второе - маскировка под такое натуральное сердце - дело очень дорогостоящее, а нести его в какую-то больницу ночью - вообще нелогично.
Успокоив себя, я сел обратно. Подняв пинцет с пола, позабыв о санитарии, я вновь раздвинул створки, заглядывая внутрь.
Ничего. Темнота и никаких признаков сжимающихся стенок миокарда.
Растеряв весь врачебный этикет, я с силой ткнул пальцем сердце и удивился. Оно было слишком плотным, казалось, будто кальциноз поразил орган полностью. Но при этом оно упорно продолжало делать попытки качать кровь, как-то странно сжимаясь.
Решившись на более детальный эксперимент, я вытянул из кармана патологоанатомический диктофон и включил запись.
- Я доктор Бертран Трой, кардиохирург больницы "Святой Терезы", провожу вскрытие резекционной сердечной мышцы, которая вне тела продолжает свою физиологическую деятельность. Хирургическим скальпелем я сделаю надрез вдоль всей стенки и расширителем раскрою полость.
Я так и сделал, клянусь! Мышечная оболочка легко поддалась скальпелю, однако я почувствовал, что лезвие наткнулось на какую-то гладкую поверхность под ней. Воспользовавшись небольшим расширителем, я раздвинул края разреза и вновь отпрянул.
Человеческое сердце в разрезе имеет желудочки, в которых накапливается кровь и силой сокращений гонится по сосудам. Внутри оно должно быть все испещрено продольными мышцами, но уж никак не иметь прозрачный плотный корпус,из неизвестного мне материала, в котором двигается странный механический поршень.
- Что это, черт возьми?
Я просидел так несколько минут, издалека высматривая, что делало сердце. Маленький клапан втягивал воздух, а второй клапан его выдувал - но с другой стороны. Какой-то вечный двигатель, вечное сердце. Правда, с некоторыми изъянами, которые не сразу бросились в глаза. Заметив их, я вновь склонился и приложил к механизму фонендоскоп, слушая ритм.
У нормально работающего сердца ритм должен соответствовать одному забору крови, одному толчку крови и десятой доли секунды отдыха сердца. Здесь же забор и толчки были беспрерывными. Да, такая система кровоснабжения была бы идеальной, если бы не условие насыщения крови кислородом, которое происходит в момент отдыха сердца. И я, без сомнения, предположил, что рано или поздно, но человек умер бы от карбоксигемоглобии. Перенасыщение углекислым газом привело бы к бляшкованию поршня - это если рассуждать в том странном ключе, который представлял собой самые последние разработки медицинской инженерии. Или киберинженерии, что ближе.
Сердце было искусственным - это факт. Оно было в теле одного из пострадавших, а именно того, чья машина взорвалась - ведь информации о трупах или пациентах без сердца не поступало. Интересно, если вспомнить силу взрыва, то как сердце не обгорело и не взорвалось вместе со всем остальным?
Мышечная оболочка и материал были явно искусственными, хоть и приближенными к натуральным. Тем не менее, разрезая мышцу, я не заметил никакого отличия.

Внезапно я вздрогнул. Я полностью углубился в изучение сердца, собираясь воспользоваться этой идеей для того, чтобы написать научный труд, который можно применить в практике, когда неожиданно в дверь громко постучали.
- Да? - крикнул я, повернув голову в сторону входа.
- Откройте, доктор Трой, это агент Паттаки, - прозвучал жесткий женский голос.
Я быстро переводил взгляд с сердца на дверь и обратно. Правительство узнало о том, что я видел эту штуку. Теперь меня поймают, закроют в правительственной тюрьме, и я навсегда там останусь.
- У меня политическая неприкосновенность, - тут же ответил я. - Здесь частная собственность, я имею полное право вам не открывать без ордера.
Ордер был тут же, моментально, просунут под дверь.
- Открывайте, или мои коллеги снимут её с петель, тем самым разбудив ваших пациентов, - вновь прозвучал голос за стеклом. Большой Брат был неумолим.
Быстро скинув все инструменты на поднос, я подпихнул его под кушетку, накрыв салфеткой. Пришлось открыть дверь, подняв перед тем ордер.
- ЦРУ? - спросил удивленно я, развернув бумагу и открывая защелку.
- Я агент Паттаки, доктор Трой. Где оно?
- Что оно? О чем вы, я вас не понимаю, - попытка прикинуться шлангом, кажется, не сработала.
- Где механическое сердце?
- В моем отделении только живые сердца, ну, максимум, кардиостимуляторы, - попытка язвить тоже, как мне показалось, не увенчалась успехом.
- Обыскать все, - велела женщина среднего возраста.
Её черный костюм и белая блузка совершенно не придавали ей шарма, зато устрашающий вид дополняли с лихвой. Видимо, она была тут главной, поскольку такие же «люди в черном» быстро оттолкнули меня и, как муравьи, распределились по процедурному кабинету.
- Оно здесь, - через пару секунд сказал молодой мужчина, поднявшийся с пола с подносом в руках. Откинув салфетку, он показал вскрытое мною сердце.
- Вы что, вскрыли его? - агент Паттаки посмотрела на меня в упор, скорее всего, придумывая статью, по которой меня и прикроют.
- Я попытался понять его механизм. Но он неисправен, его обладатель умер бы от карбоксигемоглобии. Поршень не делает задержки для насыщения крови кислородом. Так что, можем считать, что я ничего не видел и не знаю.
- Здесь диктофон, - вновь подал голос один из агентов и протянул взятый со стола аппарат женщине.
Перемотав, она включила его на том моменте, где я делал предположения о том, что стоило бы добавить в эту конструкцию.
- Убрать все, что касается механизма. Зачистить кабинет, провести беседу с персоналом, который контактировал с объектом, - быстро раздавала указания Паттаки. - Найти офицеров, что привезли сердце, и доставить их в Лендли.
На пару секунд он замолчала, пристально глядя на меня. Подав знак своим агентам, она вновь посмотрела на меня и добавила:
- А вы поедете со мной.
- Но я на дежурстве! Я никуда не поеду, моя политическая неприкос...
Договорить я явно не успел, как можно догадаться. Почувствовав легкую боль от укола в шею, я через пару секунд весьма кинематографично, как мне показалось напоследок, завалился на пол в глухом коридоре без сознания. Транквилизатор - какая ирония...