Культура европейской повседневности 17 в. 7

Ковалева М.В. Очерки по истории европейской культуры повседневности XVII века. - Орел: издательство ФБГОУ ВПО "Госуниверситет - УНПК". 20013.

Сноски и иллюстрации по техническим причинам не воспроизводятся. Надписи под иллюстрациями оставлены с целью облегчить их нахождение, если читатель захочет их увидеть.

Национальный характер и нравы

Испания

Испания как единое королевство возникла  в результате дли-тельной Реконкисты, которая чрезвычайно обострила чувствитель-ность этого народа к ценности родной католической веры и необхо-димости её защиты. Сначала образ врага христианства ассоциировался с маврами-мусульманами, потом с протестантизмом. В Европе, где целые страны перешли под знамёна идей М. Лютера и Ж. Кальвина, Испания позиционировала себя как защитница католи-ческой церкви. Уверенность, что только сохранение чистоты веры способствует спасению, двигала Испанией при участии в многочис-ленных войнах. Она же способствовала особенно строгому надзору за состоянием умов в области религии с помощью инквизиции внутри страны. Любой грех считался менее тяжким по сравнению с отступ-ничеством в вере. В испанской литературе прославлялась несгибае-мость людей, отказавшихся купить себе жизнь путём вероотступни-чества. Кальдерон в пьесе «Стойкий принц», посвящённой африкан-скому походу португальских инфантов Фернандо и Энрике в 1437 г., вкладывает в уста умирающего в плену Фернандо подлинный гимн непоколебимости в своих убеждениях и готовности умереть за них:
В вере я своей не сломлен,
Потому что эта вера
Ясным солнцем мне сияет,
Светит светом путеводным,
Свежим лавром мне во славу
Голову мою венчает.
Ты не над моею верой –
Надо мной восторжествуешь,
Этого-то мне и надо,
Ибо я - воитель Божий.
Серьёзное внимание уделялось соблюдению обрядов. В резуль-тате у части населения сложилось убеждение, что формальное со-блюдение обрядов уже является гарантией спасения. Ярким примером тому мог служить какой-нибудь набожный грабитель, не пропус-кавший богослужений, опасавшийся вовремя не произнести молитву, но не бросавший своего ремесла.
Вера убеждённых испанцев отличалась твёрдостью и неприми-римостью, сочетавшимися с истинным благочестием и смирением перед Божьей волей.  Кардинал де Рец описывает в своих мемуарах поведение испанских дворян во время шторма, которое выгодно от-личалось от поведения впавших в панику представителей других на-ций: «С восходом луны ветер свежел, и наконец разыгралась такая буря, подобной которой, быть может, не бывало на море. (…)  Все молились, все исповедовались, один лишь дон Фернандо, который на суше причащался каждый день и вообще отличался ангельским бла-гочестием, один лишь он, говорю я, не торопился пасть на колени пе-ред священником. (…) Капитан галеры, по имени Виллануэва, в минуту самой большой опасности приказал принести себе кружевные манжеты и красную перевязь, объявив, что истинный испанец умирает с эмблемой своего короля». 
Испанская знать в лице лучших своих представителей в
XVII в. всё ещё сохраняла подлинный рыцарский дух. Герцог де Сен Симон в таких словах описывает одного из самых уважаемых, с его точки зрения, вельмож испанского двора: «Глава Толедского дома семидесятилетний Вильяфранка был испанцем до мозга костей, до последнего вздоха преданный обычаям, нравам, правилам и этикету испанского двора; храбрость, благородство, гордость, глубокое чув-ство собственного достоинства, честность, доблесть и благочестие делали его подобным античным героям» .
«Они проявляют вежливость ко всем, как того требует их достоинство, с величайшим почтением, так что я видела грандов и герцо-га, которые останавливали лошадь, когда проходила обычная женщина из псарни, чтобы не запачкать её платье; и они снимают шляпу даже перед низкорожденными женщинами, если те сделают реверанс, хоть бы это была жена их слуги», - писала жена английского посла в Мадриде, леди Фэншэв.
При этом гордость могла иметь оборотной стороной надмен-ность, кичливость и безмерное честолюбие, щедрость – стремление к роскоши и мотовству, отсутствию меры во всём. Искренность, неза-висимость и прямота в речах, надёжность в дружбе в своём кругу могли обернуться вкрадчивой хитростью и ловкостью, отсутствием щепетильности в выборе средств, безжалостностью по отношению к врагам: «Они вмешиваются в судьбу несчастных, но только из их собственной семьи».
Леди Фэншэв отмечала величайшую точность испанцев при нанесении ответных визитов, как со стороны мужчин, так и со стороны женщин.  Мужчины и женщины никогда не приходили во время визитов вместе. Жена английского посла считала испанцев очень приятными гостями. Однако её поражало, что женщины, которые считали неприличными громко смеяться, были очень остры на язык и могли рассказать довольно фривольную историю. Леди Фэншэв не нравилось, как поют испанские женщины, но она находила, что они прекрасно играют на всех видах инструментов и танцуют с кастанье-тами. Она считала, что они мало, но хорошо работают.
Все испанские женщины, независимо от возраста, любили красный и белый цвета в одежде. Только вдовы выходили на улицу в перчатках и скрывали свои волосы. Они редко выходили замуж второй раз. Леди Фэншэв отметила, что испанки редко имели много детей, и не было никого, кто мог бы сравниться с ними в чистоплотности в еде, одежде и содержании дома.
Детей знатные испанцы воспитывали в глубине дома, под при-смотром гувернанток, нянек и прочих слуг, которые очень хорошо вознаграждались за их работу деньгами и отлично питались. При раз-говоре с родными и друзьями детей держали на расстоянии, полагая взрослые разговоры непригодными для их ушей. Отпрыски никогда не садились за стол со своими родителями, кроме своего дня рождения. Только король и королева дважды в неделю публично обедали вместе со своими детьми.
Вся семья волновалась и проявляла недюжинную активность, чтобы пристроить дочерей замуж. Став замужней женщиной, испанка теряла игривость и начинала вести себя спокойным и достойным об-разом. Если девушке не повезло, то она уходила в монастырь.
Важное место в жизни испанцев занимала категория чести, то есть незапятнанной репутации, которая являлась результатом, как собственных усилий, так и заслуг семьи. Осознание своего достоинства связывалось с внутренним спокойствием, с которым  следует встречать как вознесение на вершины власти, так и тяжёлые удары судьбы. Педро Кальдерон писал:
Если ж рок неотменим,
Надо примириться с ним –
Это мудрости основа.
Надо думать, неспроста
Свыше послан этот жребий.
Если он задуман в небе –
Есть в нём доброты черта.
Честь подразумевала преданность и верность королю, своим друзьям, своему слову. В пьесе Кальдерона «Стойкий принц» му-сульманин Мулей приставлен главным надсмотрщиком к пленному принцу Фернандо, с которым он связан узами дружбы и благодарно-сти. Мулей разрывается между долгом перед королём и перед другом. Нарушение того и другого приведёт его к потере чести. Он говорит:
Дружбы слушаться иль чести?
Друга чтить иль короля?
Чтоб тебе остаться верным,
Должен я его предать
Или быть неблагодарным
Пред тобой для короля.
Принц разрешает эту дилемму в пользу короля, отказываясь спасаться ценой потери чести друга:
В мире королю нет равных,
Над людьми он голова.
Ты верней всего поступишь,
Если честность соблюдёшь
Пред законным господином,
Мною же пренебрежёшь.
Я твой друг и им останусь.
Буду сам себя стеречь,
 Чтоб лишить тебя обузы.
Честь не зависела только от одного человека. Уронить её могли как недостойные члены семьи, так и посторонние лица, нанёсшие ос-корбление. Единственным возможным ответом на это могла стать смерть обидчика, а в случае неразрешимой ситуации - и своя собст-венная. Именно в такой ловушке оказывается Мануэль, герой другой пьесы Кальдерона «Дама-невидимка». В его душе борются противо-речивые чувства любовника, верного друга, гостя:
Честь нам дороже, чем любовь!
Но… если за неё теперь пролью я кровь?
Обязанности гостя я нарушу
И изменю своим друзьям.
А если всё скажу, то я её предам,
Изменой также запятнаю душу.
Изменник – если я приду на помощь ей,
А если я её покину – я злодей.
К счастью, в пьесе автор всегда может найти выход из самой сложной ситуации, и главный герой не только остаётся с незапятнан-ным именем, но и получает руку любимой девушки.
Ещё одна черта, характерная для испанцев XVII в. – это пре-зрение к труду. Жизнь испанского крестьянина была чрезвычайно тяжела. Он платил непомерные налоги и часто, не в силах одолеть очередные поборы, бросал дом и землю, уходя в поисках лучшей до-ли. Налоговый гнёт, тяжким бременем падавший на низшие слои на-селения, делал чрезвычайно привлекательной принадлежность к дво-рянству. Однако, принадлежность к благородному сословию тут же порождала презрение к любого вида физическому труду и торговле. Подобные настроения стали массовыми.
Джироламо Соранцо, венецианский посол, в 1611 г. отмечает: «Испанский народ весьма беден, также как второрождённые сыновья знати (потому что перворождённые наследуют положение и имуще-ство); но так как последние находят себе применение либо в армии, либо продвигаясь  по религиозной стезе, то у них нет другого способа провести жизнь, ибо выйдя из царства, враждебнейшего сельскому хозяйству и также другим видам деятельности, они оставляют их вы-полнять французским изгнанникам, которые величайшими усилиями содействуют изобилию» .
Одиннадцать лет спустя другой венецианский посол, Пьетро Контарини, отметил, что испанцам нелегко дались их имперские ам-биции: «Испания намного больше Франции, но не вся населена; она имеет недостаток людей из-за выбытия, которое продолжает расти из-за приобретений в Италии и войны в Германии, которая началась после той длительнейшей во Фландрии, из-за частой необходимости посылки людей в Неаполь и Милан; дальние плавания и новоприобретённые колонии в Индиях поглотили большое количество людей, последнее изгнание мавров привело к удалению более 800,000 человек, и потому остались многие места необитаемыми, огромные пространства земель необработанными, и немало среди них (испанцев – К.М.) тех, которые родились в скудости, которая возникла из трудностей, из величайших стечений обстоятельств, что приводят к уменьшению этой нации…»
Результатом Реконкисты стало возникновение обостренного чувства гордости и твёрдости в принципах, доходящей до упрямства, не только у знати, но и у простого народа. Современные писатели от-мечали: «Упаси вас бог от мужичья, неподатливого и упорного, как каменный дуб. Только битьём можно от них добиться толку, и они скорее дадут вырвать себя с корнем, разрушить и опустошить свои усадьбы, нежели согнутся хоть малость»
На сильное угнетение низы отвечали пассивным сопротивлением или открытой агрессией: «Деревенскому люду по таинственной причине присуща врождённая ненависть к людям благородным».
Английский посол Стэнхоуп рассказывая о бесстрашном пове-дении городских низов Мадрида во время голода в 1699 г., упоминает случай с одним циничным священником, который в ответ на просьбу женщины помочь её голодным детям, ответил, что ей не следовало позволять мужу заводить их так много. В ответ женщина бросила ему в лицо двух голубей, которых держала в руках и обозвала его «рого-носцем» и «вором». Окружающая толпа не оставила случай без вни-мания и погналась за священником, так что он едва ускакал, отде-лавшись пробитой камнем головой. В период бедствий народ, пла-тивший большие налоги, считал, что имеет право на помощь со сто-роны высших сословий и короля. В дни того же голода толпы не только ходили по улицам, скандируя: «Хлеба!» - но и заполняли двор королевского дворца, выдвигая требование, чтобы на ответственные посты были назначены лица, пользующиеся доверием народа. Как только просьба была удовлетворена, люди тут же успокоились и ис-просили у короля прощения за беспокойство. В Карсель де ла Вилла заключённые, захватив оружие и сбив оковы, с распятием в руке, от-правились к королю, крича, чтобы им дали хлеба или простили. Ко-роль предпочёл гарантировать им прощение, после чего они рассея-лись по окрестным монастырям в поисках еды.
Горячий нрав испанцев проявлялся не только в общественной жизни, но и в развлечениях. Даже знать была не прочь испытать силы в качестве тореадоров в традиционных боях быков:  «6-го числа те-кущего месяца, на день рождения Его Католического Величества мы были на нашем Празднике Быков. Он был несчастливый, полный ро-ковых случайностей, четверо или пятеро (тореадоров – К.М) были убиты на месте. Наиболее оплакивался из погибших дон Хуан де Ве-ласко, один из тореадоров, чьи бедро и нога были распороты рогом быка, так же как и пах, отчего он умер три дня спустя. Он недавно получил назначение на управление Буэнос-Айресом. Король сделал его маленького сына Titulo de Castilla, и королева послала за его до-черью из Севильи, чтобы сделать её одной из своих дам».
Внутри Испании жители разных провинций относились друг к другу с ревностью и враждебностью, однако для иностранцев все они были испанцами. Было принято враждебно относиться к этой нации, отрицая её достоинства. Сами же испанцы равнодушно относились как к чужому мнению, так и к чужой культуре.

Италия

Италия в глазах современников всё ещё оставалась благосло-венной страной процветающих наук и искусств, высокой и утончённой культуры. Матео Алеман, воспевая город Флоренцию, писал, что «в нём процветают все блага вкупе и каждое в отдельности – свободные искусства, рыцарское благородство, изящная словесность и науки, воинская доблесть любовь к истине, обходительные манеры и особенно ласка и участие к чужеземцам. Флоренция, словно добрая мать, принимает их, пригревает, балует и лелеет нежнее, чем своих природных сынов, которые вправе назвать её не матерью, а маче-хой».  Он был уверен, что Италия даёт возможность раскрыться и получить вознаграждение любому талантливому человеку: «Во Фло-ренции умеют понять и оценить достоинства каждого гражданина по его делам, награждая лучших справедливыми и заслуженными почес-тями, дабы и другие следовали доброму примеру; так что даже пра-вители города почитают за великую честь и славу для себя, когда им говорят, что подвиги их не меркнут перед громкими деяниями васса-лов». Но в избытке водятся и отрицательные  качества, которые во-дятся и в других местах: «Немало и здесь мастеров считать в чужом кармане и искусных геометров, которые в два счёта начертят, как пе-ребить дорогу сопернику».
Английский путешественник Ричард Лэсселс, совершивший четыре путешествия в Италию в качестве компаньона благородных господ, оставил записки, в которых охарактеризовал отличительные особенности итальянцев как нации. Итальянский юмор Лэсселс нашёл посредственным и поместил между серьёзностью испанцев и легкомыслием французов: «Их серьёзность не без огонька, но их лег-комыслие без какой-либо тонкости».  Он назвал итальянцев силь-ными в фантазиях, но строгими в приговорах. Отметил удивительную мягкость в манерах, свойственную проповедникам, политикам и ин-женерам. Лэсселс называет итальянцев великими любителями вздохов и ближнего родства. Многие из них покидают родину и ищут счастья в других краях. В случае если кто-либо из итальянцев попадёт в беду на чужбине, земляки тут же предоставят бедняге свои кошелёк и всяческую помощь, как если бы он был их младшим братом.
Хотя большинство итальянцев носят чёрную скромную одежду, у них есть свои слабости. Те средства, которые знатные англичане тратят на театр и таверны, здесь тратят на богатый выезд с ливрейными лакеями и дорогую мебель. Итальянцы чувствительны к почестям, а также к вопросам чести, поэтому они строги к жёнам и ревнивы. Насколько они усердны в угождении, настолько же они впадают в ярость, когда чувствуют себя оскорблёнными.
Английский путешественник много говорит о вежливости этой нации, отмечая существование специальной литературы о хороших манерах. Итальянцы никогда не позволят себе смеяться над ино-странцем. Находясь в компании, они не шепчут один на ухо другому и не говорят на непонятных языках.  Лэсселс полагал, что быть вежливыми итальянцев заставляет не только полученное в детстве воспитание, но и предусмотрительность: кто знает, не вознесётся ли их собеседник в ближайшем будущем на вершину почестей?
Жители Италии были чрезвычайно набожны. Их отношение к религии напоминало испанцев. При этом кардинал Ришелье отмечал их суеверность и доверчивость к гороскопам: «Известно также, что в Италии принято составлять гороскоп для новорожденных благород-ного происхождения, а жизнь и дела соотносятся с расположением звёзд, изучаемым столь тщательно, словно Господь начертал в небесах имена тех, кому Он желает доверить управление миром. Этот обычай, скорее курьёзный, тем не менее кажется им полезным как в отношении собственных судеб, так и в отношении безопасности их правителей, ибо открывает возможность войти в доверие к своим владыкам, узнав об их пристрастиях, а также характере».
Знатные итальянцы придерживались здоровой диеты и жили кра-сиво. Крупные князья и церковные деятели имели собственные не-большие дворы и множество слуг. Значительная часть из них собирали художественные коллекции, содержали музыкантов, покровитель-ствовали театральным труппам. Семейная и личная жизнь скрывалась в глубине дворцов, делаясь известной лишь в результате преступлений или крупных скандалов.
Итальянские ремесленники и живописцы славились своим трудо-любием. Возможность выдвинуться на этом поприще предоставлялась и женщинам.
По мере нарастания кризисных явлений в экономике характерной чертой итальянских городов становилось огромное количество нищих и рост преступности.
По сравнению с французами первой половины XVII в., итальянцы были очень чистоплотны. Французы презрительно относились к кар-диналу Мазарини на том основании, что он часто мылся и любил, что бы от него исходил запах хороших духов. Они полагали, что это при-знак женственности и слабости. Сами французы считали настоящим мужским запахом запах прогорклого пота. 

Германия

Тридцатилетняя война привела к крушению старых идеалов, ут-рате национальных обычаев и нравственности в Германии. Моральное падение соотечественников – больная рана многих образованных людей  того времени.  Немецкий поэт Фридрих Логау (1604 – 1655) остро критиковал современные нравы:
Как должен жить твой сын, мужчиной стать готовясь?
Сначала стыд забыть, затем отбросить совесть,
Лишь самого себя считать за человека –
И вырастет твой сын достойным сыном века. (Пер. Л. Гинзбурга)
В стихотворении «Житейская мудрость» он привёл основные правила выгодного выживания, которых стали придерживаться весьма многие жители Германии, стремясь выжить в тот нелёгкий век:
Быть одним, другим казаться,
Лишний раз глухим сказаться,
Злых, как добрых славословить,
Ничему не прекословить,
Притворяться, лицемерить,
В то, во что не веришь, - верить,
Чтоб не влипнуть в передряги,
О своем лишь печься благе, -
И, хоть время наше бурно,
Сможешь жизнь прожить недурно. (Пер. Л. Гинзбурга)
Впрочем, поэт и сам понимает, что в таких условиях требовать от людей слишком многого не стоит. Как выход он предлагает свое-образную программу, в которой рекомендует каждому быть честным с самим собой, не присоединяться ни к какому злу  и не одобрять ни-какого зла насколько это возможно:
Что в наши дни быть баснословно смелым?
Звать черным черное, а белое звать белым,
Чрезмерно громких од убийству не слагать,
Лгать только по нужде, а без нужды не лгать. (Пер. Л. Гинзбурга)
Тоску по искреннему и глубокому чувству дружбы, ставшей столь редкой в те времена, выражает дьякон Пауль Гергардт (1607 – 1676):
В мире грязном и угрюмом
Дружбой мы не дорожим,
Водим дружбу с толстосумом,
Прочь от бедного бежим.
Ах, вы баловень удачи?
Что ж! Прекрасно! А иначе
Первый друг и брат родной
Повернутся к вам спиной…

Я охвачен думой грустной.
Бог, меня ты не оставь!
От расчётливости гнусной
Грешный разум мой избавь.
Если ж, небу в поношенье,
Впал я в злое искушенье,
Сбился с верного пути –
Образумь и просвети!

Дай мне сердце, чтоб пылало
Бескорыстной добротой,
Чтоб любить не уставало
Даже проклятых тобой,
Чтобы я их не чурался,
Чтобы истово старался
Быть опорою для них –
Угнетённых и нагих.

Встречу ль смертную обиду
Или хлынет кровь из ран,
Пусть мне будет, как Давиду,
Послан мой Ионафан.
Хоть судьба неумолима,
С другом всё преодолимо.
Он – мне пастырь, он и врач
Средь удач и неудач.

Посох в жизненной дороге,
Богом данный для того,
Чтоб, когда слабеют ноги,
Опереться на него.
Тот, кто посох этот бросит,
Пусть о милости не просит,
До скончания времён
Одиночеством казнён!
(Пер. Л. Гинзбурга)
Столь же острую тоску по духовной близости выражает стихотворе-ние другого поэта, Пауля Флеминга (1609 – 1640):
Жизнь предаст, судьба обманет,
Счастье может изменить.
Сердце верное воспрянет,
Чтоб тебя оборонить.
С сердцем близким, с сердцем милым
Всё на свете нам по силам. (Пер. Л. Гинзбурга)
Верное сердце – редкая роскошь во времена, когда рушатся го-сударства и все прежние устои. В такой период душа человека, ос-тавшегося наедине с самим собой, не найдя понимания среди окру-жающих, обрушивает всю глубину своих чувств на Бога. Недаром среди поэтов XVII  в., особенно если речь идёт о странах, оказавшихся в тяжёлой ситуации, тема стремления установить духовное общение с Христом – одна из самых распространённых. Не обошла она и немецких писателей.
Дьякон Пауль Гергардт, знаменитый автор протестантских ду-ховных гимнов, обращает к Христу молитву, в которой воспринимает его как самого дорогого и близкого человека, с которым он готов раз-делить все трудности:
Поверь мне и отныне
С тобою быть дозволь,
Я при твоей кончине
Твою утишу боль,
Когда в последнем стоне
Ты встретишь смерть свою,
Я подложу ладони
Под голову твою.
То дело высшей чести,
То божья благодать –
Одним с тобою вместе
Страданием страдать.
Отрадна эта участь –
Твоим огнём гореть,
Твоею мукой мучась,
За правду умереть.
В деянии и в слове
Ты мне вернейший друг.
Лежит добро в основе
Твоих великих мук.
Ах, мужество и верность
Дай сердцу моему –
Я всех скорбей безмерность
Как должное приму.
(Пер. Л. Гинзбурга)
Андреас Грифиус (1616 – 1664), едва не умерший в юности от чумы, но чудом выживший, не сомневается в том, что Бог – лучший друг для человека:
На грани гибели, в проигранной борьбе –
Невидимо господь печётся о тебе
И в нужный миг подаст спасительную руку. (Пер. Л. Гинзбурга)
К образу Христа люди обращались в самые тяжёлые минуты своей жизни, что заставляло их быть предельно честными и искрен-ними в обращениях к нему. Иоганн Христиан Гюнтер (1695 – 1723), родом из Штригау, был сыном врача. Он изучал медицину в Виттен-берге, где начал писать стихи. Увлёкшись стихами, Иоганн стал пре-небрегать занятиями и вести разгульную жизнь, за что был проклят отцом и лишён поддержки. Бедствуя, он скитался, жил стихами на случай, вскоре заболел и умер. В своей молитве он обращается к Христу как к последнему своему спасению и судье:
Христос, спаситель мой! И вновь тебе молюсь,
В бессилии в твои объятия валюсь:
Моя земная  жизнь страшней любого ада.
Я чую ад внутри, я чую ад вовне.
Так что ж способно дать успокоенье мне?
Лишь только смерть моя или твоя пощада! (Пер. Л. Гинзбурга)
Тридцатилетняя война, уничтожив множество жизней и приведя в упадок экономику, способствовала широкой миграции населения. Мужчины покидали страну и ехали на чужбину в надежде заработать капитал и вернуться на родину, чтобы обзавестись своим хозяйством и немецкой женой. С одной стороны, миграция мастеров и специалистов в разных областях развивала их предприимчивость и расширяла кругозор, с другой стороны, немцы сделались чрезмерно восприим-чивы к иностранным обычаям. Немецкая речь месту и не к месту не-прерывно пополнялась иностранными словами.
По окончании войны раболепство перед вышестоящими персо-нами стало всеобщим. Внешние знаки вежливости распределялись в соответствии с титулами, а не с искренним чувством. Отныне считалось лестным, если дочь простого горожанина получала комплименты от знатного кавалера, даже если он выражал их довольно смело. Манеры во всех слоях общества отнюдь не были деликатными, при этом откровенно высказывать неподобающие вещи считалось неприличным. В моде было ловкое и искусное владение острым словом. Даже женщины и девушки, которым прежде полагалось помалкивать, учились давать умные ответы.
В период, когда общественная жизнь замерла, люди общались, прежде всего, в семейном и родственно-дружеском кругу.  По вечерам в ходу были загадки и сочинение стихов экспромтом по поводу поданных на стол блюд. Молодёжь играла в жмурки. Часто устраива-лись танцы. Любимым танцем горожан был вальс. Чтобы пригласить даму, кавалер должен был произнести небольшую речь. В танце её палец легко касался его руки, юбки развевались, а иногда рвались, зацепившись за шпоры кавалера. По окончании вальса кавалер благо-дарил даму, а она отвечала ему. Иногда счастливый молодой человек мог получить право проводить свою даму домой. Так он получал сча-стливый предлог объявиться перед её родителями, чтобы выразить им почтение и получить право на дальнейшее ухаживание.
В глазах французов конца XVII в. немцы были людьми, чтив-шими мораль, простодушными, невежественными и неотёсанными.

Франция

По мере увеличения могущества Франции самооценка её жите-лей постепенно повышалась. При этом проявлялась нетерпимость к соседям. Французы не любили англичан и испанцев, с  снисходитель-ным презрением относились к иностранцам, искавшим счастья в их краях. Кардинал Ришелье был уверен «в различии, существующем между подлинными чувствами, которые французы питают к религии, и внешней показной религиозностью испанцев».   Упоминая в ме-муарах о смерти знатного испанца, бежавшего от королевской неми-лости во Францию, он отмечал: «В Испании он считался умнейшим человеком, там он был государственным секретарём с солидной ре-путацией. Во Франции такое уважение ему не оказывалось из-за вы-сокомерия, вообще присущего испанцам и доходящего, по мнению некоторых, почти до безумия, когда их загоняют в угол».  В другом месте  своих мемуаров Ришелье указывает, что «испанцы отличаются заносчивым нравом и уверенностью в своих силах».
Итальянцев французы считали людьми слабыми и склонными к пороку, шарлатанами. Особенную ненависть населения заслужил беспринципный фаворит Марии Медичи итальянец Кончино Кончини, маршал д’ Анкр (1575 – 1617), так как «он был иностранцем, про-исходил из низов, получил всё, что имел, благодаря счастливой путе-водной звезде».  Пример кардинала итальянского происхождения де Гонди, не оставшегося при кончине короля Генриха III, по мнению кардинала Ришелье показывал, «насколько сложно сердцу иностранца быть верным владыке, коему обязан всем, что имеет обладатель». Он согласен с старинной поговоркой, советующей не любовью испы-тывать иностранца, а сначала испытать, а потом полюбить.
К числу недостатков своей нации кардинал Ришелье относил ветреность и утверждал, что «наше природное легкомыслие заставляет нас уступать другим в тех вопросах, где требуется твёрдость».  Эта неосновательность характера была, по его мнению, причиной не-постоянства и резкой смены настроений населения. Она же составляла в период регентства Марии Медичи «оборотную сторону так назы-ваемой верности знати, которая, как правило, ненарушима ими лишь при соблюдении собственный интересов, и которая словно флюгер поворачивается туда, откуда им светит выгода».  Слабость власти, оказавшейся после убийства короля Генриха IV в руках его жены,  породила, с одной стороны, стремление королевы, подкупить знать, чтобы сделать её своим союзником, а, с другой стороны, стала источ-ником алчности и показного расточительства высшего дворянства: «Роскошь в те времена была так велика по той причине, что королев-ские деньги вовсю текли к знати, согласно симпатиям Королевы, так что всё это было далеко от умеренности времён покойного Короля; отсюда вытекало, что дворянство осаждало Королеву просьбами об увеличении содержания или стенаниями по поводу изменений, надеясь извлечь выгоду для себя; это вынудило Её величество запретить своим эдиктом ношение одежд с золотым и серебряным шитьём, позолоту потолков домов и наружных частей, но эдикт был почти бес-полезен».  Однако, расточительство казны не помогло королеве приобрети друзей среди представителей высшей аристократии, «по-скольку первые немыслимо щедрые дары настолько возвысили их в собственных глазах, что всё, что сначала было верхом их мечтаний, теперь казалось малозначительным, и они загадывали уже о таком, чего королевская власть не в силах была им дать, ведь теперь они требовали самой власти. Наихудшим было то, что исчезла боязнь проявить неуважение к священному величию монархии».
Начальный период правления Людовика XIII также был отмечен стремлением короля задобрить своих врагов, часто во вред верным слугам, которые молчали и, следовательно, могли обойтись без наград. Поэтому появилось убеждение, что «служить Королю – значило действовать, не ожидая ни почестей, ни вознаграждения, и что, напротив, вредить государству – значило удостоиться ласки и мило-сти».  Благодаря усилиям Ришелье, как первого министра Людовика XIII, вольница знати была сломлена. К концу века французская ари-стократия превратилась в верную опору королевской власти, являв-шейся для неё источником доходов и должностей.
При Людовике XIV идеалом аристократии стал «человек тонкий, лёгкий в общении, с хорошими манерами и из хорошего общества».  В верхах утвердились чрезвычайно вольные нравы. Среди знати появилось множество людей, желавших оставить память о себе в мемуарах. Это относилось как к мужчинам, так и к женщинам.
    Если при Генрихе IV король и королева могли запросто посещать городской рынок, то к концу века социальное разделение общества достигло кульминации. Понятие полноценного человека распро-странялось лишь на лиц дворянского происхождения. Внутри дво-рянства имелось множество градаций, вызывавших острые столкно-вения при дворе. Низы отделялись от верхов не только положением и костюмом, но и зримыми преградами – заборами и оградами, высокими стенами дворцов.

Голландия

Неизвестный автор, описывая Голландию  XVII в., в путеводи-теле для путешественников, так отозвался о жителях этой страны: «Голландцы на сей день велики телом, представительны, отважны, они – великие путешественники, великолепные живописцы, честные купцы, мягкие, вежливые, учтивые и добрые мужья».  Автор хвалил голландцев за искренний и открытый характер, но отмечал, что они стали более недоверчивы к иностранцам, по причине злоупотребления последних их простотой обхождения.
Голландские женщины отличались крупным телосложением, светлыми волосами, но в них отсутствовала живость характера. Их красота увядала между 20 и 30 годами. Иностранцы находили пове-дение голландок слишком вольным. Замужние женщины из самых приличных семейств могли одни выйти из дома и отправиться в цер-ковь,  на рынок, а то и в деревню за город. Правда,  более традицион-ным было поведение, когда женщины покидали дом только по вос-кресеньям или праздникам в сопровождении мужей или родителей. Чаще они были домоседками и усердно занимались хозяйством.  В конце века женщины из патрицианских семей позволяли себе сво-бодное поведение по примеру французских знатных дам.
За нравственностью граждан наблюдала консистория рефор-матской церкви. За сожительство без освящения браком женщина лишалась причастия, как гулящая девица. Попав в руки правосудия, гулящая девица могла быть заключена в исправительный дом, где за-нималась тем, что трепала пеньку или лён. За невыполнение работы по её спине могла пройтись плеть из воловьих жил. Если же она ук-ладывалась раньше, то остаток дня отдыхала.
 Соблазнителю, который не хотел или не мог жениться на со-блазнённой девушке, а также тому, кто, пренебрегая женой, часто ис-кал приключений в обществе других женщин, грозил штраф, превы-шающий размеры его имущества.
Иностранцев поражала верность, которую голландцы хранили в браке. Измены случались крайне редко. Неверная жена выставлялась в ошейнике к позорному столбу. Молодой человек, соблазнивший де-вушку, обязан был жениться на ней, невзирая на положение и состоя-ние. Разрыв помолвки был подсудным делом, особенно если постра-давшая сторона могла представить доказательства: кольцо, любовные письма и т.д.
Запрещалось грубое насилие в семье. Если муж бил жену, то он приговаривался  к уплате штрафа свиным окороком. Если жена била мужа, то платила вдвое больше.
В Голландии были развиты различные благотворительные за-ведения. Имелись госпитали для бедных, в том числе иностранцев, больницы для сумасшедших, дома для престарелых и сирот. Сироты оставались в сиротском доме до 22 лет. Их наставляли в религии, учили писать и читать, а также давали профессию в соответствии с полом и наклонностями. Своим трудом сироты приносили прибыль заведению, которое их содержало. По выходе из сиротского дома его питомцы получали два новых костюма. С них бралось обещание из-бегать дурных компаний, а попечители благотворительного заведения считали себя обязанными наблюдать за поведением сироты до его женитьбы. При желании сироты могли вернуться и остаться в благо-творительном заведении, выполняя работы в его пользу.
В Голландии запрещалось жестоко обращаться со слугами. Если слуга жаловался магистрату, что хозяин бьёт его, то в случае под-тверждения его слов, последний платил штраф. Даже если слуга вёл себя, по мнению хозяина, грубо, он не мог прогнать его, не заплатив жалованья за три последних месяца. Не мог он и самолично распра-виться с слугой, совершившим преступление, но должен был передать его в руки властей.
Утро зажиточного голландца посвящалось делам, а после по-лудня наносились визиты, и начиналось приятное времяпровождение. Перед походом в гости всегда наводились справки, не помешают ли пришедшие делам хозяев. Даже мать, собираясь посетить дочь, должна была спросить разрешения. Неприличными считались такие причины для отказов как занятие хозяйки стиркой и осмотр хозяином своих складов. Собравшись вместе, гости пили, ели, курили и пели. Мужчины приводили своих жён, при этом дети и  декоративные со-баки оставались дома. За столом часты были соревнования в том, кто больше всех выпьет, но, к удивлению англичан, они редко заканчива-лись ссорами, зато гостей часто тянуло на разговоры о религии. Не-которые женщины позволяли себе курить, но таких было не много.
Поскольку отопление было недостаточным, голландцы посто-янно держали ноги на жаровне, наполненной тлеющими углями. Жа-ровни использовались даже при посещении церкви.
Голландцы старшего поколения сохраняли простоту поведения и одежды. Они были чрезвычайно мягкосердечны в отношении своих детей, так что, по мнению иностранцев, последние были крайне плохо воспитаны, дерзили старшим и могли дома выступать как настоящие тираны для родственников. Примером отношения родителей и детей может послужить картина Яна Стена «Делфтский бюргер и его дочь» (Частная коллекция).
26. Ян Стен
Делфтский бюргер и его дочь. 1665.
Частная коллекция.
27. Якоб Адрианс Беркхейде
Нотариус в своей конторе. 1672.
Частная коллекция.


На ней мы видим, как богатый бюргер, одетый в скромный кос-тюм черного цвета, доброжелательно отвечает бедной женщине с ре-бёнком. В то же время его дочь с высокомерным видом, не обращая внимания на родителя, выходит из дома и одна отправляется по своим делам. (Ил.26)
На другой картине, «Нотариус в своей конторе», принадлежа-щей Якобу Адриансу Беркхейде, мы становимся свидетелями разом двух типов отношений: между людьми разных возрастов и между людьми разного социального положения. Богатый нотариус с на-смешкой отдаёт какую-то бумагу бедному просителю, который стоит, униженно склонив голову и глядя в пол. Ученик нотариуса, разва-лившись на стуле рядом со своим хозяином, не скрывает злорадства, глядя на унижение взрослого человека. (Ил.27)
В конце века голландская буржуазия стала проявлять желание всё больше походить на дворянство в соседних странах. Дамы завели себе пажей с длинными волосами, которые носили короткие курточки, пышные короткие штаны, обтягивающие ноги чулки, украшенные у колен подвязками с огромными бантами и туфли на высоких каблуках. В моду вошло всё французское. Упал интерес к общественным проблемам и искусству, зато возрос интерес к накоплению престижных вещей.

Англия

Англичане, являясь островной нацией, ощущали свою обособ-ленность и в массе недолюбливали иностранцев. Им было свойственно ощущение «осаждённой крепости». Главная опасность, по их мнению, в первую очередь исходила от католицизма и, следовательно, от стран преимущественно католических. Религиозные различия, накладываясь на старые исторические споры, сделали их особенно настороженно-враждебными по отношению к испанцам и французам. В течение XVII века в общественном мнении неоднократно возникал призрак «католического заговора», направленного на якобы восстановление этой религии в стране с последующей расправой с «добрыми протестантами». Эти страхи подогревались фанатичными проповед-никами и слухами о якобы готовящемся французском нашествии и тайных папистских агентах. Случалось, что общая истерия охватывала и парламент, так что королям, в частности Карлу II, приходилось соглашаться на показательные процессы над католиками, проживав-шими в стране, чтобы успокоить общественное мнение.
С точки зрения итальянца Коронелли, английские женщины отличались редкой красотой и скромностью. При этом его поражала свобода, с которой они могли одни ходить по улицам без какого-либо сопровождения.
На материке по причине островной обособленности были не-высокого мнения об уровне английской культуры, которое рассеивалось при более близком знакомстве. Посетив Англию, художник Питер Пауль Рубенс сообщил своему другу Пейреску: «Поистине, я не нахожу на этом острове ничего похожего на грубость манер, которую можно было ожидать в местах, столь удалённых от итальянских кра-сот. Должен признать: в том, что касается хорошей живописи мастеров первого порядка, то мне ещё ни разу не приходилось видеть, чтобы в одном месте оказалось собрано столь великое их число, как в королевском дворце и в галерее герцога Бекингема».
Впрочем, за исключением некоторой части образованных людей, англичане в массе отличались буйством поведения и любовью к шумному времяпровождению. Даже знатный человек не считал за-зорным облегчиться во время пирушки в находящийся тут же в ком-нате камин или использовать для той же цели на улице угол здания.
Для Англии, как и для других европейских стран, было харак-терно резкое расслоение населения и, как следствие, высокая пре-ступность. В столице на тёмных городских улицах  и пустырях при-позднившийся пешеход мог подвергнуться нападению бандитов с ножами и дубинками, а потому нанимал себе вооружённых провожа-тых с факелами. Важная персона, отправляясь за город, обязательно заботилась о наличии вооружённого эскорта.
Жизнь трудящегося народа в городе начиналась с рассветом, когда на улицах появлялись бродячие торговцы и ремесленники, за-зывными криками предлагавшие свои услуги. Ориентироваться в улицах можно было по вывескам, указывавшим, где располагаются магазины, мастерские, конторы и другие заведения. Вывески пред-ставляли собой шесты с развевающимися полотнищами, изображения золотых львов, грифонов, слонов, негритят, ангелов, корон, глобусов, под которыми располагались пояснительные надписи. Завтрак не был обязательным. Для многих он заключался в глотке горячительного напитка в таверне. Обед проходил около 12 часов дня (знатные люди к этому времени только заканчивали заниматься своим туалетом) дома или в таверне. Ужинали простые горожане рано, а придворные щёголи – в 11 часов вечера, в гостях или во дворце у короля.
 Вечер жители провинциальных городов проводили в кругу семьи или в таверне. Обитатели столицы  могли позволить себе прогулку в Уайтхолле, или в Весенних садах, где под музыку или пение соловьёв они гуляли, флиртовали, слушали арфу и скрипку, рассматривали богато одетых людей. Там же можно было поесть мяса и выпить плохого рейнского вина. В садах было множество гравийных дорожек, беседок, зарослей кустарников и роз.
По улицам столицы люди перемещались верхом, в каретах и портшезах, однако даже лорд или член парламента не брезговал от-правиться в нужное ему место в лодке. Лодочные перевозки были прибыльным делом.
У каждой двери магазина или мастерской стояли торговые уче-ники и подмастерья, зазывая клиентов. Женщины не могли пройти мимо магазинов тканей, галантерейных  и игрушечных лавок. Муж-чины посещали книжные, оружейные и ювелирные магазины. По утрам и после обеда людьми обоих полов заполнялось здание Старой Биржи в Лондоне. Здесь имелось место, где  купцы решали свои торговые дела. Одновременно в четырёх длинных галереях находилось огромное количество великолепных магазинов и лавок. В Новой Бирже было всего две галереи, где в восемь рядов располагалось множество магазинов тканями. Здесь толпилось множество женщин, занятых примеркой, не без надежды затеять флирт с прогуливающи-мися кавалерами.
Развлечения англичан составляли поединки, кулачные бои, собачьи и петушиные бои, лошадиные бега, травля медведя или быка собаками.  Популярным видом отдыха для горожан была поездка за город, в деревню, где они прогуливались на природе и ели свежие сливки, фрукты, приготовленное  с местными изысками мясо. Сугубо мужское времяпровождение заключалось в совместной с друзьями пирушке с большим количеством алкоголя, посещении таверн и  театров. Деревенские помещики страстно любили псовую охоту.