Любовь и смута. Глава2 ч. 1

Лантберту часто снилась мать. Даже спустя несколько лет после похорон её душа не покидала мысли и сны сына. Она как будто не хотела уноситься ввысь, в небесную обитель одна, без него.

Он ясно, как наяву видел её лицо. Ласковый и внимательный взгляд серых глаз, высокий лоб с пестрой косынкой над ним, под которую всегда были наглухо запрятаны её волосы. Она смотрела весело и безмятежно, а из окна лился поток яркого света — но не слепящего, а благостного и нежного. Она безмолвно звала его с собой, в этот чудесный свет.

- Матушка, я не хочу умирать, - говорил во сне мальчик и просыпался с тяжелым чувством и слезами на подушке.

После таких снов он долго лежал с закрытыми глазами, раздавленный тоскливым унынием, пока в комнату не входил Гийом, его воспитатель, с неизменным кувшином чистой воды в руках. Начинался новый, ещё один день.

В городе пели колокола — заканчивалась утренняя служба, и горожане, отдав Богу-богово, спешили заняться своими будничными трудами. Колокольный перезвон нагонял ещё большую тоску, перенося память в день прощания с матушкой. С другой матушкой, не из сна, потому что во сне он видел её настоящей, как в жизни, а там, в гробу лежала маленькая бледная женщина с заостренным носом и плотно сжатыми губами, совсем не похожая на его мать.

Город Дижон, где родился и вырос Лантберт, возвышал свои мощные крепостные стены посреди живописной равнины, в окружении виноградников и пашен. Двухэтажный графский дворец был самым высоким городским сооружением. Чуть поодаль лепились домики горожан, образуя узкие улочки, каждая из которых вела к центральной площади, где располагалась церковь и рынок.

Они всегда отправлялись в церковь ко второй службе. От дворца к площади вела широкая, мощеная дорога. Матушка, покачиваясь, сидела в носилках, разговаривая то с мужем, то с сыном, которые гарцевали на лошадях по обе стороны от носилок. Или, задумавшись, молчала, глядя на камни дороги.

Лантберту нравились одобрительные приветствия встречных горожан, а однажды наступил день, когда взрослеющий графский сын поймал лукавый и приветливый взгляд девочки. Как же он был счастлив в тот день, с гордостью воображая себя героем девичьих грез.
Потом матушка занемогла. Она лежала у себя в комнате и Лантберта к ней не впускали. Отец сказал ему тогда: «Это женские дела, с женщинами такое случается». А через неделю объявил ему, что матушки не стало.

С тех пор прошло почти два года.

Умывшись и одевшись, в сопровождении воспитателя, Лантберт вышел на крыльцо.

Новая графиня Дижонская, называвшая теперь себя хозяйкой дома, ожидала его, чтобы ехать вместе с пасынком в церковь — она перемещалась из дома в церковь на тех самых, матушкиных носилках, которые отец, к молчаливому негодованию сына, подарил госпоже Фредегунде. Отец был в отъезде, теперь он гораздо чаще, чем раньше уезжал из дому, оставляя сына на попечении своей молодой жены.

Лантберт приблизился к ней и поклонился, как того требовали приличия.

- Доброго утра, - сказал он.

Госпожа Фредегунда, по своему обычаю, окинула его колким, надменным взглядом,  — взглядом, который вместе с её узким лицом, длинным прямым носом и тонкими губами, делал её похожим на крысу.

- Доброго утра кто? - её голос звенел от злобы.

- Доброго утра, матушка, - неимоверным усилием воли заставил себя выговорить мальчик.

Сказать, что Фредегунда недолюбливала своего пасынка — не сказать ничего. Она ненавидела его лютой ненавистью и только ждала подходящего случая, чтобы избавить свой дом, свою жизнь и свою семью от этого злосчастного недоразумения раз и навсегда.

Лантберт, тем временем, считал дни до приезда отца, ведь в следующую свою поездку тот обещал взять мальчика с собой. Ему уже давно исполнилось тринадцать и он готов был принести присягу, а может и остаться на службе при дворе. Это была бы большая удача, тем более, что в таком случае мальчик навсегда распрощался бы со злой мачехой.

А пока что, в ожидании своего блестящего и славного будущего, Лантберт все свободное время упражнялся с мечом, упрямо оттачивая все приемы боя, которым учил его старик Гийом, в прошлом немало сражавшийся за империю великого Карла.

Неизменным компаньоном и соперником Лантберта в домашних боях был Леон - его неразлучный, с самого младенчества, товарищ. Ещё много лет назад они поклялись, что останутся верными друзьями до конца своих дней. При этом они, порезав кинжалом запястья, смешали свою кровь — Лантберт сказал, что так клятва будет надежнее, и что они теперь стали не только друзьями, но и братьями.

За день до приезда отца, в самый разгар горячего поединка, в зал для воинских состязаний явилась госпожа Фредегунда. Она остановилась поодаль от дерущихся, некоторое время наблюдая за боем. Увидев её, воспитатель нахмурился.

Наконец, устав ждать когда пасынок её заметит, она решила, что пора обратить на себя внимание.

- Лантберт! Лантберт! - захлопала она в ладоши, приблизившись к нему.

Мальчики остановились, тяжело дыша и удивленно глядя на Фредегунду — раньше она никогда здесь не появлялась.

- Завтра приезжает твой отец.

- Я знаю, и что с того? - спросил Лантберт, не чувствуя подвоха, хотя нарочито грубый тон, каким заговорила с ним мачеха явно не предвещали доброй беседы. Впрочем, она почти всегда разговаривала с ним именно в подобном тоне, разве что в присутствии мужа её голос звучал нежнее.

- А то, что хватит тебе проводить время в неподобающей компании.

- О чем это вы? - нетерпеливо переспросил мальчик.

- Вот об этом, - мачеха махнула рукой в сторону Леона.

- Матушка, здоровы ли вы? - искренне удивился Лантберт.

- Лучше бы ты не грубил мне, милый сын, а послушал доброго материнского совета! Он раб и его место в хлеву среди скота, а не здесь!

- Госпожа, эти мальчики дружны с самого своего рождения. Леон молочный брат Лантберта, и сеньор граф всегда разрешал им играть вместе, - вмешался Гийом, который прекрасно видел, чего добивается Фредегунда, но так же ясно понимал, с горьким сожалением, что не в состоянии ей помешать.

Фредегунда пропустила мимо ушей замечание Гийома и, даже не взглянув в его сторону, обратилась к Леону:

- Запомни раз и навсегда, ещё раз увижу тебя с Лантбертом, велю запороть тебя до смерти!

Леон, словно зачарованный, уставился на госпожу Фредегунду, не столько испугавшись её угроз, сколько дивясь такому нежданному повороту событий и той сверхъестественной силы злобе, что сверкала в глазах хозяйки дома.

- Но ведь сам сеньор граф... - заговорил он растерянно, по своей природной доброте решив, что здесь замешано некое недоразумение, и достаточно лишь все объяснить этой разгневанной даме, чтобы его уладить.

-  Да как ты смеешь перечить хозяйке?! - резко перебила его Фредегунда и, быстро размахнувшись, хлестнула ладонью по лицу мальчика, оставив на щеке алый пылающий след. - Наверное, следует отрезать тебе язык, чтобы он не мешал быть услужливым и почтительным с господами?

- Госпожа Фредегунда! - попытался было снова вмешаться воспитатель, но Фредегунда не собиралась его слушать.

- Старик, отправляйся-ка восвояси, - сказала она ему, - от тебя все равно никакого толку нет. Как был этот мальчишка, - она кивнула на Лантберта, - непроходимым тупицей и невежей, так им и останется, ничего уж тут не поделать. Уж таким его мать родила!

- Оставьте в покое мою мать и всех остальных тоже! - заорал на неё выведенный из терпения Лантберт. - Вы настоящая ведьма! И я убью вас, так и знайте, если вы причините кому-то из них зло!

- Ах вот как! Ты грозишься убить меня? - неожиданно сменив тон, приветливо проговорила мачеха, сопроводив свои слова довольной ухмылкой. - Думаю, твоему отцу следует знать, что вы тут против меня замышляете! - и больше не говоря ни слова, она вышла вон.

Следующий день был долгожданным и радостным, потому что приехал отец. Дом ожил, бойко засновали по залам и лестницам слуги, засуетилась и забегала, забыв про пасынка, мачеха, повеселел Лантберт.

Отец приехал не один, а в компании своих старинных друзей и боевых товарищей - сеньоров Матфрида Орлеанского и Готефрида Нантского. Они оба, как и сам Эрих Дижонский, были представителями могущественных и древних франкских домов, ведущих отчет своим славным предкам чуть ли не с времен меровингской Галлии.

Их ждал вкусный и сытных ужин. Жаркое удалось на славу и сеньоры, восхвалив Бога и хозяйку, с удовольствием насыщались, обсуждая последние события в королевстве, в частности, речь шла о всеобщем собрании в Ахене, на котором государем был представлен новый закон о престолонаследии.

Лантберт так же присутствовал здесь. Он сидел рядом с отцом, не пропуская из беседы ни единого слова.

- Империя умирает! - говорил граф Орлеанский, - все, что было сделано великим Карлом, его государство, собранное по камушку, рассыпается в пыль и прах!

- Ничего подобного! Ничего подобного! - проговорил в ответ с набитым ртом сеньор Готефрид, яростно крутя головой в знак категорического несогласия.

- Готефрид прав, какого черта ты нас хоронишь! - сказал отец, - Людовик не позволит разорвать великую империю на части! Разве представленный на совете закон не подтверждает это? Государь весьма дальновидно сделал старшего сына своим соправителем! Теперь большая часть земель остается в руках Лотаря. Эти земли потом перейдут к его сыну, затем к внуку, и да будет так во веки веков!

- Лотарь славный малый, лицом и повадками он напоминает своего великого деда, я рад за него, но ты думаешь, эти спесивые мальчишки будут долго терпеть его первенство? Это только вопрос времени, когда они замутят грызню за власть!

- Лотарь старший сын императора, все разумно и правильно!

- Вот Бернард Италийский так не думал, и остальные такие же, я уверен!

- Ну и где теперь этот безумный бунтарь? Не слыхать ли чего о его судьбе?

- Вы что, смеетесь, мне ли не знать о нем! Ведь это именно я со своими бойцами в два дня потопил восстание и самолично доставил принца в Ахен!

- Так какого дьявола ты тут поешь погребальные песни империи?

- Тогда надо уж всех лишних наследников убивать, я слыхал, что так заведено у сарацинов!

- Ну что ж мы, нехристи, разве? Они там у себя могут хоть младенцев на ужин жрать, нам-то что за дело!

- Так ведь убийства наследников уже начались, принц Бернард был первым!

- Никто его не убивал! Государь лишь приказал ослепить его, безумец сам себя убил, да смилостивится над нечестивцем Господь!

- А вот вы погодите, вот родит новая императрица своего наследника, тогда и поглядим, как все завертится. Только успевай поворачиваться!

- А что это изменит?

- А то, что ночная кукушка всегда дневную перекукует!

- Да перестаньте! Юдифь слишком молоденькая и хорошенькая, чтобы заниматься политическими интригами, это не её ума дело! Её дело красоваться, да Людовика ублажать!

- Вельфы, её родичи, тут же слетятся как стая воронья, вот увидите, чтобы добыть себе кусочек полакомее! А что же вы думаете, изгнание и опала графа Эгфрида Турского, не её ли рук и ума дело?

- Эгфрид Турский? Говорят, он драпал от бретонцев, испачкав попону своей лошади, - захохотал Готефрид, - кто из уважающих себя франков после этого будет с ним знаться?

- Между прочим его место при дворе занял Бернард Барселонский, и говорят, он выдвиженец Юдифи!

- Да, теперь этот выскочка сияет при дворе как прыщ на заду у красотки! Я слыхал, что он оклеветал родного брата, чтобы заполучить его земли и все имущество.

- Скажу на его счет, что у таких молодцов только девчонки на уме, оговорить брата, это самая хитрая интрига, на которую он мог сподобиться!

- Клянусь святым распятьем, отличный ужин! А где же хозяйка, пусть придет, хочу её поблагодарить! - сказал Готефрид.

Граф Дижонский кивнул слуге, чтобы тот позвал Фредегунду.

Вскоре явилась хозяйка в окружении своих служанок. Празднично одетая, с кокетливыми завитками белокурых локонов, выглядывавших из-под головного покрывала, любезная, с милой улыбкой на устах. Как не похожа она была сейчас на вчерашнюю злую ведьму, скорее напоминала небесного ангела. И тут Лантберт узнал на Фредегунде драгоценности своей матери.

Не успел Эрих Дижонский вытереть жирные после жаркого руки и встать из-за стола, чтобы пригласить хозяйку присоединиться к застолью, как Лантберт, опередив его, подбежал к мачехе, и, вне себя от гнева, сорвал с неё украшения.

- Как же ты посмела, проклятая ведьма, украсть драгоценности моей матери! - закричал он, не помня себя, - Грязная рабыня, ты и ног её недостойна была бы помыть, будь она сейчас здесь!

Госпожа Фредегунда покраснела как маков цвет, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты, отец побледнел, гости замерли, пооткрывав от удивления рты.

- Да ты никак рехнулся! - заорал отец в бешенстве, с трудом удержавшись, чтобы не прибить сына на месте. - Убирайся вон!

Лантберт убежал, не забыв прихватить диадему и ожерелье своей матери.

- Вот ведь, - только и сказал Эрих, вернувшись за стол к друзьям, - дома не бываю, а мальчишка совсем одичал.

- Пора ему к присяге, чего он у тебя дома киснет? - посоветовал Матфрид.

- Ну как вот такое вот животное ко двору везти?.. - проговорил в ответ граф Дижонский.

Ночью, удовлетворив свою страсть, Эрих Дижонский отдыхал в объятьях возлюбленной жены.

Пробил её час, Фредегунда знала, что может сейчас говорить и просить всего чего пожелает.

- Я ношу под сердцем твое дитя, - проворковала она, - он будет почтительным, любезным сердцу сыном, ты будешь гордиться им.

- Знаешь, не суди строго Лантберта, любовь моя, мальчишка до сих пор не может смириться со  смертью своей матери, - сказал Эрих в ответ.

- Я вовсе не хочу его судить, любезный сердцу муж мой, но мне страшно за невинного малютку, который находится в большой опасности, хотя ещё даже не появился на свет.

- Чего ты боишься, Фредегунда?

- Я не хотела говорить тебе, но нынче уже понимаю, что нельзя молчать. Я слышала, как Лантберт грозился убить меня и бранился при этом самыми грязными ругательствами. Не думала я, что твой сын так сильно меня ненавидит, что даже хочет моей смерти, - Фредегунда всхлипнула и потерла глаза.

- Мерзавец! - мрачно проговорил Эрих. - Ему не жить.

По его категоричному тону Фредегунда поняла, что Эрих уже принял нужное ей решение.

- Может быть, можно все уладить, - мягко заговорила она, - не беря на душу такой страшный грех, ведь ты не будешь знать покоя, если лишишь жизни собственного сына. Ведь можно защитить нашу семью, одновременно и защитив душу этого запутавшегося в своих порочных склонностях ребенка.

- Ты права, - ответил Эрих, немного поразмыслив, - но сделаем все без лишнего шума и разговоров.

- О, не беспокойся, любезный мой, никакого шума не будет, - улыбнулась в темноте Фредегунда.

В один из следующих дней ни отец, ни мачеха не удивились, когда Лантберт, едва встав из-за стола и пройдя несколько шагов, почувствовав сильное головокружение, упал на скамью.

- Лантберт! Что с тобой?! - тормошил его испуганный Леон, не понимая, отчего все вокруг так спокойно глядят на странное и внезапное недомогание его друга.

- Лантберт просто спит, оставь его в покое. Возвращайся к своей матери и больше не попадайся мне на глаза, - сказал ему граф и, отвернувшись от него, приказал слугам: - Отнесите моего сына в повозку, что стоит возле крыльца.

Так Лантберт был отлучен от родного дома  и отправлен по воле своего отца в монастырь.