чудо

Это дерьмовое утро было продолжением столь же дерьмовой ночи, потому что я совсем не спал. Пытаясь хоть чем-то помочь жене – она задыхалась от кашля. И наконец Танюху сморило, теперь её голова лежала на моём плече, а я боялся пошевелиться, не хотел разбудить и снова услышать этот жуткий надсадный звук.

Вороны драли глотки, хрипя, скрипя, переругиваясь – дрались за лучший кусок, хлопали крыльями; подъезжали и уезжали машины, собака Дуська старательно лизала мою пятку, тихо поскуливая. Выбираться из тёплой постели не хотелось.

Я осторожно убрал Танюшкину руку со своей груди, накрыл жену ещё одним одеялом, прихватил со стола начатую бутылку водки и вышел из кибитки.

Всё лето мы новую кибитку мастерили – таскали со свалки доски, искали полиэтилен, накидали тряпок на крышу, чтобы теплее было, пол тоже досками застелили – низкая получилась кибитка, тёплая, самая шикарная на нашей свалке. Денег за лето подкопили и купили у Головы печку-буржуйку, зимой электрообогревателем не натопишь, да и аккумуляторов не напасёшься, можно все пальцы на хрен потерять, как Васька в прошлом году – теперь культяпками мусор собирает. А Танька в холоде долго не протянет, кашель её убьёт.

Очередная машина высыпала мусор – банки, бутылки, битое стекло, тряпки, целлофановые пакеты, упаковки продуктов, шмотки, газеты, книги, дохлые кошки, крысы, гниющие отходы… Пора приниматься за работу.

Я на автомате разгребал мусор, сортируя по мешкам - стекло, металл, тряпки – всё отдельно; думая о том, как раздобыть Танюшке лекарство.

 – Дуська, ты чего там нашла, паразитка? А ну, дай посмотрю! – собака отчаянно рыла носом мусор, раскапывая его передними лапами.

Я отхлебнул из бутылки, водка растопила холод в желудке и улеглась там как у себя дома, согревая изнутри. Надо пойти посмотреть, что на этот раз нашла Дуська.
Собака наша была, сука, умная как Карл Маркс, не зря ела свой хлеб – всегда чуяла где что-то ценное под грудой дерьма схоронилось. Сколько раз находила, и цепочки золотые, и часы, и даже бумажник однажды отрыла. Трудно было утаить эту её способность, но я утаил, никто кроме жены о ней не знал, а если бы узнали, давно прибили бы алкаши-вурдалаки нашу любимицу. Просто тупо убили бы и сожрали на ужин.

Поставив мешок, быстро оттащил Дуську и сунул руку в отверстие, которое она выкопала своим  длинным охотничьим носом. Долго искать не пришлось – пальцы нащупали что-то гладкое, приятно-кожаное – схватил и вытащил барсетку. Быстро кинул её в мешок с тряпьём, оглянулся – вроде никто не видел.

Неподалёку, метрах в двадцати, копались Славка с Отмороженным, они как обычно спорили, ругались, и ничего кроме своего идиотского спора не замечали.
Ещё дальше внимательно разгребал свежую гору просроченных продуктов «правая рука» Головы, но он стоял ко мне спиной, и этого жирного придурка ничего кроме куска колбасы сейчас не интересовало.

Я неторопливо достал из кармана пачку сигарет, закурил, взвалил на спину мешок и направился к кибитке. Возможно в этой барсетке ничего нет, и это даже вероятнее всего, что там ничего нет, но проверить всё равно надо – проверить тихо, чтобы ни одна тварь не пронюхала, если вдруг там деньги…

От этой мысли сердце заколотилось чаще, а мозг рисовал картины – одна краше другой.

Вороны расклевали банку с тушёнкой и теперь вдохновенно дрались за неё, как два бойцовских петуха – то взлетая в воздух, то приземляясь друг напротив друга.
Танька уже проснулась, разожгла под котелком огонь, а вода в нём начала волноваться и пузыриться, готовясь превратиться в крепкий сладкий бодрящий напиток.

– Сделай и мне чаю, – я бросил мешок на землю, сел на деревянный ящик, достав кружку и, вытряхнув из неё вчерашнюю заварку, протянул Таньке. – Как ты, родная?

– Всё нормально, оклемаюсь, – она улыбнулась моей самой любимой улыбкой.
Наливая чай, проводила меня удивлённым взглядом, когда я поднялся и, прихватив мешок, направился в кибитку. Молча вошла следом и уставилась на меня, ожидая что же будет дальше.

Нет, мне определённо повезло с женой – спокойная, терпеливая, стойко сносящая все ужасы бомжовского быта. Она даже умудрилась создать какой-то уют в доме, при любой возможности старалась помыться, работала всегда наравне со мной, и никогда, представляете – никогда ни одним словом не попрекнула! А ведь именно из-за меня мы оказались в этом дерьме, чёрт его побери!

Я достал из мешка барсетку, расстегнул её, и… мы застыли, разглядывая толстую пачку сиреневых бумажек.

Таня вытащила одну, покрутила её в руках – на лицевой стороне цифра 500 и какие-то дурацкие домики.

– Евро, – прошептала она.

Я выхватил деньги из её рук, быстро засунул бумажку обратно в барсетку, застегнул её и сунул под матрац.

– Серёжа, что делать будем?

– Надо рвать отсюда, Тань, и притом быстро, пока никто не пронюхал.

– Но как мы убежим? До города 20 километров, догонят и убьют. Помнишь как в позапрошлом году Славка цепочку золотую нашёл и не отдал… У него нога так и не срослась правильно, теперь еле ходит.

– Погоди, Тань, не кипишуй, щас что-нибудь придумаю, – я вышел на улицу и вывел за собой жену. – Давай лучше чаю попьём, меньше внимания будем привлекать.
Она села на ящик рядом со мной, сильнее закуталась в старое драное одеяло, положила голову мне на плечо и закрыла глаза.

– Вечером притворишься, что у тебя лихорадка, бред, – поставил кружку на другой ящик,  зачерпнул из котла и долил кипятка, – я пойду к Голове, мы вызовем «скорую». Все видели, что ты болеешь, всю ночь кашляла. Никто не заподозрит. Тебя заберут в больницу, я с тобой поеду. В больнице полежишь до утра, а я поменяю немного денег, чтобы свалить отсюда побыстрее. Номер в гостинице сниму, надо помыться и переодеться. Главное – паспорта не забыть.

– А разве они у нас?

– Ну, да. Помнишь на той неделе менты приезжали, паспорта у всех проверяли, вот я наши Голове обратно и не отдал. Как знал.

Дуська вдруг подскочила и захлёбываясь лаем, бросилась к мужчине, который обогнув гору мусора, широко улыбался, направляясь к нам.

– Здравствуй, Голова. Какими судьбами?

– Здорово, Серый. И мне чайку плесни, хозяйка. Холодно по утрам стало, зима подбирается, падла, – Голова, не дожидаясь приглашения, опустился на деревянный ящик, где только что сидела Татьяна.

– Да, зима в этом году суровая будет, – закурил сам, протянул Голове пачку.
Принесла с утра нелёгкая! По его морде и не поймёшь – чего он хочет и о чём думает.

– Да, Серый, я вот зачем пришёл, – Голова затянулся Беломором, задрал голову и на несколько секунд замер, глядя на затянутое серыми облаками, небо.
Порыв ветра подхватил едкий сизый дым и окутал Таню, она закашлялась и ушла в кибитку.

– Сожительница моя, Светка, всю ночь страдала, живот говорит болит. Подскажи, какую таблетку от живота выпить? Ты ведь врач, должен разбираться.

– Давай я её осмотрю, тогда и понятно станет, чего пить, – я облегчённо выдохнул.

– Может там что-то серьёзное, тогда ей в больницу надо.

– Не пори горячку. Нечего её осматривать, она девка молодая, видать шоколадом опять обожралась. У них в детдоме столько шоколада она только по телеку видала, – и он хрипло заржал. – Я у тебя таблетку спросил, а ты осматривать, осматривать…

Голова поднялся с ящика и, харкнув, утёр рот засаленным рукавом фуфайки:
– Короче, если к вечеру не оклемается, посмотришь, – и, не прощаясь, засунув руки в карманы, скрылся за горой мусора.

 ***

Наступил вечер, незаметно подкралась ночь – она по-хозяйски забрала последние крупицы света, оставляя за собой темноту. Лишь усеянный звёздами небосвод своим мерцающим сияньем освещал свалку, отвоёвывая у темноты пространство, превращая горы мусора в поле сражений.

По вечерам мы сидели у костра и часами наблюдали, как оживает всё вокруг – ветер  позёмкой гнал над свалкой пакеты, газеты, куски тряпья и всякую летучую дрянь; выходили на охоту крысы, настоящие хозяева свалки – бесстрашные и наглые – рыскали, искали пропитание; подъезжала очередная машина с мусором – он сыпался водопадом, разнося по свалке удушливый смрад.

Таня прижалась ко мне и по старой привычке положила голову мне на плечо. Даже через одежду я чувствовал жар. Температура, чёрт бы её побрал!    

– Танюша, пора, я к Голове пойду. Стемнело, самое время драпануть отсюда.
Она подняла голову. Пламя костра осветило её усталое, испуганное лицо.

– Серёжа, а вдруг врачи поймут, что мы их обманываем и не повезут меня в больницу?

– Тань, мы их не обманываем, я хрипы слышу, даже ухо к твоей груди не прикладывая и температура есть. Перестань, всё будет хорошо.

***

Обогнув гору мусора, которая прикрывала кибитку с северной стороны и служила заслоном от самых жестоких зимних ветров, я ускорил шаг, стараясь не запнуться в темноте, и уже минут через десять подошёл к синему вагончику Головы.

Тот стоял на улице, огонёк папиросы выхватывал из темноты то обмороженный многими зимами нос, то крепкие, почерневшие от морозов и несмываемой грязи, руки, то глаза – сияющие ледяным огнём. Хотелось скорее отвести взгляд, чтобы не попасть под их гипнотическое действие.

– Сам пришёл? Молодец. Светке хуже стало. Уже хотел за тобой посылать, а ты и сам нарисовался, – Голова гоготнул и закашлялся. – Иди, посмотри её, может и правда в больничку надо.

Он открыл дверь, оттуда пахнуло едой и затхлым теплом.
Светка лежала на кровати, на смятом грязном белье – кожа побелела, черты лица заострились – она лежала неподвижно, на боку, подтянув колени к груди.
Совсем ещё девочка, лет девятнадцать, не больше.

Я осторожно сел на кровать, Светка с трудом разлепила глаза, посмотрела как на незнакомца.

– Ляг на спину и оголи живот, согни ноги в коленях, – размял огрубевшие руки, подышал на них, чтобы согреть и осторожно коснулся живота.

Он был точно каменный. Осторожно надавил в подреберье – Светка вскрикнула, но не пошевелилась. Уже понимая, что дело плохо, опустился ниже и вправо, так же осторожно чуть утопил пальцы и резко отпустил. Она вскрикнула, дёрнулась и, схватившись за живот, перевернулась на бок, слеза покатилась по щеке.

– Так, Светлана, открой рот. Высунь язык. Ага, сухой, обложенный, – я взял её запястье и нащупал пульс. – Тахикардия.
Во время осмотра Голова стоял в изголовье кровати, упершись ручищами в спинку и внимательно за мной наблюдал. 

– Пойдём на улицу, поговорим, – я вышел первым, достал сигарету, закурил.

– У неё острый живот, начинается перитонит. Причина скорее аппендицит, но может внематочная или язва прободная, короче если в течении двух часов её не прооперировать, она умрёт от заражения крови.

– Во, бля! – подытожил Голова и тоже закурил. Несколько секунд он вдохновенно курил, отвернувшись от ветра и высасывая из сигареты дым, будто это последняя папироса в его жизни.

– Я скорую вызову. Ты поедешь с ней.

– Голова, я там зачем нужен?

– Не тупи, Серый, ты же доктор, хоть и на бомжа похож, – и он опять заржал. – Вот и проследишь, чтобы довезли её и сделали всё как полагается. Я со Светкой опять как молодой стал. Твою мать! если она умрёт… – Голова посмотрел мне в глаза и тут я понял, что если Светка умрёт – не понадобятся нам деньги, закопают нас прямо тут. Тихо закопают, без шума и суеты.

– Иди переоденься, чтоб на человека стал похож. А то в скорую не посадят, они заразы боятся.

Я молча развернулся и, не разбирая дороги, побрёл к своей кибитке.

Теперь Танюшу никак не увезти, скорая двоих пациенток не возьмёт. Даже просить не стану, и так знаю, что Голова скажет, мол, твоя жена и так всегда кашляет, потерпит, не помрёт, а моя Светка помирает, сам ведь сказал.

Услышал тихий шелест шагов,  почувствовал, как руку лизнул тёплый шершавый язык.

– Ох, Дуська, Дуська, попали мы. Что ж теперь делать.

Дуська тихонько тявкнула, будто отвечая, и продолжала трусить рядом, мои пальцы то и дело касались скатавшейся шерсти на её голове.

Вот если бы можно было деньги прямо сейчас забрать с собой!

Но нет. Куда их сунуть? Пачка толстая, в карман пиджака не поместится. Я же не в куртке поеду, в единственный костюм переоденусь. Чёрт! Придётся отложить побег, ничего не поделаешь.

Таня ждала меня на улице, кутаясь всё в то же одеяло.

– Серёжа, что случилось?

И вот как она умеет определять только по выражению лица, насколько дерьмово обстоят дела?!

Нет, женщины – это точно инопланетяне, нам их никогда не понять.

– Танюш, планы изменились, – зашёл в кибитку и стал быстро раздеваться. – Дай мою голубую рубашку и костюм, я со Светкой в больницу еду. Загибается девка, вот если бы я её утром осмотрел… Голова хочет чтобы я всё проконтролировал.

Переодевшись, обернулся к жене, Таня стала молча обтирать моё лицо мокрой тряпкой
– она делала это сосредоточенно и умело, как будто от этого зависела наша жизнь.
Её тонкие брови сошлись на переносице и между ними пролегли две морщинки.
Закончив с лицом, она перешла к рукам и так же молча и старательно стала протирать их.

– Не переживай, родная, я вернусь, всё будет хорошо. 

Я взял её лицо в свои ладони и посмотрел в любимые карие глаза – они медленно наполнились слезами.

– Мне страшно, Серёжа. Не знаю почему, но мне очень страшно.

– Я не могу отказаться, ты ведь знаешь. Не плачь, моя девочка, я вернусь к утру, а Дуська будет тебя охранять. Пора. Слышишь, скорая приехала.

Повинуясь порыву, я достал из-под матраца барсетку, вынул не глядя несколько банкнот и спрятал в потайной карман пиджака. Этот карман Таня мне ещё в прошлую зиму пришила, а когда я спросил – зачем? сказала – на всякий случай.

Уже на улице притянул к себе жену, поцеловал её:

– Затопи буржуйку, чтобы не мёрзла без меня.

Потом развернулся и, не оборачиваясь, пошёл на звук.

***

Светку погрузили в машину. Я видел, как Голова объясняет что-то врачу из скорой.

– Скорая – это вам не такси, бомжа не возьму.
Голова кивнул на меня и сунул тому в руку купюру.

Врач взглянул на бумажку, потом перевёл взгляд на меня:

– Ладно, залезай, вроде выглядишь прилично.

– Петрович, поехали! – крикнул он, захлопывая за нами дверцу.

В машине я взял Светку за руку, автоматически считая пульс. Врач сел рядом.

– Ты ей что, родственник что ли? – спросил мужчина средних лет с седой прядью в курчавой голове и насмешливыми нотками в голосе.

– Ага, и брат и сват и дедушка Игнат.

– Да ты с юморком, люблю таких, – улыбнулся он. – А зачем тогда едешь?

– Это сожительница Головы, старшего нашего, а я вроде как врач, вот он и решил, что так надёжней будет.

– Ясно. Чё и правда врач?

– Да. Слушай, позвони в больницу, скажи чтобы операционную готовили, а то не дотерпит девка – пульс нитевидный.

– Я, конечно, уважаю коллег, но не твоя забота диагнозы ставить. Ничего с ней не случится. Вот приедем, в приёмном её посмотрят, а там видно будет…

– Да загнётся она, пока вы решать будете! – я схватил его за ворот халата и притянул к себе. – Если она умрёт – меня и мою жену порежут на порционные кусочки, ты понимаешь это?!

– Да понял я уже, отпусти, придурок, – он брезгливо оттолкнул мои руки и чуть отодвинулся. – И ты пойми, не могу я требовать операционную, когда в диагнозе не уверен.

– Зато я уверен!

– Да кто ты такой, чтобы права качать? Сейчас выкину из машины и чеши на свою помойку пешком! Ишь, умник нашёлся.

– Я – Кирилов Сергей Иванович, слыхал наверное.

– Кирилов, Кирилов… Погоди, так ты тот хирург из Боткинской. Помню эту историю, вся пресса тогда на ушах стояла. Это было года два назад…

– Три.

– Ага, точно, три! – обрадовался он. – Я как раз в Областной работал. Ты вроде какой-то шишке Московской отказался делать…

– Не важно что я сделал. Потерял я тогда всё и профессию, и квартиру. Всё. Только жена меня не бросила. Хорошо ещё, что не посадили.

– Так вроде бы писали, что инсульт у тебя был и что ты умер.

– Да не дождутся! В больницу звони, скажи чтобы операционную готовили.

– Ага, сейчас.

Вот и имя пригодилось, а ведь думал, что не помнит уже никто, чужое горе быстро забывается. Да и мне вспоминать прошлую жизнь не хотелось – любимую работу, друзей, прогулки в парке, Танюшку такую здоровую и счастливую. Как будто и не со мной всё это было, а с другим каким-то человеком – молодым, талантливым, успешным.

– Подъезжаем, Сергей Иванович. Вот и больница наша захолустная.

– А тебя-то как зовут? И давай уже на «ты».

– Володя я. Ну на «ты», так на «ты», как скажешь.

Мы зашли в приёмный покой. Навстречу вышел молодой врач – высокий, худой, неуклюжий, с длинными тонкими пальцами и каким-то наивным детским взглядом.
Светку аккуратно переложили с носилок на кушетку, и молодой стал осматривать её. Она жалобно вскрикивала, когда он ощупывал живот, а потом не выдержала и заплакала.

– Слушай, а ты чего, сегодня один что ли? – поинтересовался Володя, усаживаясь за стол.

– Один, Владимир Владимирович.

– Они совсем охренели, интерна в ночную смену оставлять. Радуйся, салага, сегодня твой счастливый день, будешь ассистировать самому Кирилову.

Интерн обернулся, стал крутить головой во все стороны, посмотрел сквозь меня и опять уставился на врача.

– Вот дурень, он перед тобой стоит. Внукам будешь рассказывать, что с Кириловым был знаком.

– Так это… Мы же по вашим учебникам учились… Как же это…

– Оперировать я не смогу, – сказал и почувствовал, как слова застряли в горле. Прокашлялся. – А вот ассистировать тебе буду, если позволишь.

– Да, конечно, – растерянно промямлил интерн.

– Пусть меня в душ проводят, а сам пациентку готовь, пора наркоз делать. Дай листок, назначения чиркну.

Пока я писал, Володя нахально улыбался, развалившись на стуле, закинув ногу на ногу. Интерн недоверчиво разглядывал меня, видимо в его юной голове не умещалось, как такой страшный бомж может быть известным хирургом.

Дописав, пожал Володе руку, и медсестра повела меня в хирургию.

Вот вы знаете, почему человек такая скотина? Он начинает ценить то, что имел, только когда теряет это. Такая простая вещь как душ, а разве мы ценим, что он у нас есть? Ну конечно, что в нём особенного, ну душ и душ. А вот когда ты принимаешь его впервые за три года, вот тогда понимаешь, чего был лишён всё это время.

У меня не было времени наслаждаться горячей водой, тугой струёй льющейся на голову и плечи. Не было времени и на то, чтобы сожалеть о том, чего уже не вернуть.

Десяти минут хватило, чтобы как следует помыться и пяти, чтобы одеться. Медсестра привычным движением завязала на спине халат, надела на меня маску, поправила шапочку. Теперь перчатки.

– Так, сестра, – посмотрел на девушку, она мило улыбнулась, – теперь сама надевай маску и бахилы – будешь помогать.

– Но я не знаю инструментария, я не хирургическая сестра.

– Сегодня ты не медсестра, сегодня ты – анестезиолог. Нам без тебя не обойтись. В инструментах мы сами разберёмся. Будешь следить за пульсом и давлением. Поняла?

– Да, Сергей Иванович.

Вошёл в операционную – запах, свет, бряцанье инструментов, пациент на столе, накрытый простынёй – всё это обрушилось на меня, и несколько секунд я стоял и не мог пошевелиться, не мог вдохнуть, пришибленный, раздавленный печалью – ностальгией по профессии, в которую уже никогда не вернусь.

Стоило неимоверных трудов – взять себя в руки и подойти к столу.
Интерн смотрел на меня, как на Господа Бога. Наверное, ждал, что от одного моего прикосновения Светка выздоровеет.

– Зовут тебя как? 

– Сергей, так же как и вас.

– Ну что, тёзка, где будешь делать разрез?

– Вот здесь.

– А что так неуверенно? Молодец. Делай. Какой диагноз у тебя был?

– Ну, я не знаю.

– Первое, что пришло в голову, когда осматривал её.

– Аппендикс.

– И опять молодец! Интуиция – это в нашем деле уже половина диагноза. Так… Всё правильно делаешь. Промывай, Сергей, промывай. Невозможно видеть человека насквозь, но если ты настоящий хирург – прислушивайся к себе.

– Сестра, как наша Светуля себя чувствует?

– Давление повышается, Сергей Иванович.

– Это хорошо, что повышается, главное, чтобы не понижалось. Пульс?

– Пульс 95.

– Замечательно. А вот мы и добрались до причины. Удалял когда-нибудь аппендикс?

– Н-н-нееет.

– Тогда с почином.   

***

– А правда, Сергей Иванович, что у вас на столе за десять лет ни один пациент не умер?

– Это не моя заслуга и вообще об этом не трепятся, коллега. Жизнь и смерть не в наших руках. Не мы дёргаем за ниточки, поэтому все хирурги такие суеверные.

– А у меня хороший коньяк есть, больной принёс.
Мы сидели в ординаторской, интерн разлил по стаканам коньяк, один пододвинул мне. Достал из холодильника лимон.

– Давай по сто грамм и я домой. Жена болеет, вот на обследование хочу её положить. Да всё не получается.

– А что с ней?

– По всем симптомам – рак, – одним глотком осушил стакан, не почувствовав вкуса.
Метастазы в лёгкие. Поначалу сомневался, а теперь…

– Так привозите её к нам, я поговорю с заведующим, он наверняка тоже вас помнит. Он хороший мужик, понимающий. Может и работа для вас найдётся.

– Оперировать я не могу, ты сам всё видел, а больше ничего не умею. Ладно, тёзка, откуда можно позвонить?

– Возьмите мой мобильный. Звоните, куда нужно.

Я достал из кармана бумажку, набрал номер.

– Голова, это я – Сергей. Да, всё хорошо. Жива. Успели. Нет, сейчас приезжать не надо, до обеда от наркоза не отойдёт. Вернусь, всё расскажу. Запиши этот телефон – это врач, который её оперировал.

Нажал отбой.

– Сергей Иванович, а на чём вы поедете?

– Не знаю. Мусоровоз, наверное, тормозну.

– Можно я вам такси вызову? Пожалуйста, не отказывайтесь.

Гордость уже собралась сказать, что мне ничего не нужно и горделиво удалиться, но сердце её опередило – я представил, как Танюшка там лежит совсем одна – холодная, испуганная, больная.

Улыбнулся и протянул интерну руку:

– Спасибо, Сергей, вызови мне такси. С удовольствием прокачусь.

Он улыбнулся во всё лицо, тут же набрал номер и заказал машину.

***

Вот и городские огни остались позади. Дорога извивалась, а я уже знал, что увижу за очередным поворотом. Таксист временами поглядывал в зеркало, видимо пытался понять, что такой добропорядочный член общества забыл в такой ужасном месте.
И правда, теперь я выглядел совсем не так, как полсуток назад. Чистый, гладко выбритый, мой старый немецкий костюм хоть и был сильно потрёпан жизнью, но не портил картину, а главное – из глаз напрочь исчез страх, его поглотила всепобеждающая уверенность, что теперь началась белая полоса – все ужасы остались позади.

Ещё не дойдя до своей кибитки, услышал затравленный лай Дуськи и крики бомжей. Успел подумать, что вот так происходит всегда – стоит случиться чему-то по-настоящему хорошему, как тут же, будто в противовес, случается какая-нибудь мерзость.

Я достал из кармана и удобнее перехватил скальпель – стащил из больницы.
Ускорил шаг и, вывернув из-за кучи мусора, увидел свою кибитку.

Таня стояла в окружении толпы, человек двадцать, не меньше – они вопили и матерились. Подойдя ближе, я увидел в руках у Толстого нашу барсетку. Он потрясал ей, будто флагом, от возмущения изо его рта брызгала слюна.

Дуська первая увидала меня и бросилась ко мне, держа заднюю лапу на весу.

– Что здесь происходит?

Бомжи тут же заткнулись и развернулись как по команде – на несколько секунд онемели, разглядывая мою побритую физиономию. Столбняк быстро прошёл, первым начал орать Толстый, все остальные дружно присоединились к нему.

– Вы посмотрите на этого принца! Сука! Деньги нашёл и не отдал, как положено!
Ободряемый криками толпы, он замахнулся палкой, но тут солнце лучи солнца блеснули, отразившись от зеркальной поверхности скальпеля.

– Вяжите его братцы! – заверещал Толстый, не решаясь подойти ближе.
Толпа двинулась на меня.

– Стоп! – крик остановил толпу.

Бомжи застыли, замерли, будто с разбегу налетели на невидимую преграду.
Расступились.
Ко мне шёл Голова.

Его лицо, которое как обычно ничего не выражало, было сейчас лицом моей Судьбы – неотвратимой и беспощадной. В моём мозгу, замороженном и  отупевшем от страха, билась в конвульсиях всего одна мысль – «Только бы отпустили Таню! пообещаю ему всё что угодно, только бы её не убили!»

– Что за самосуд на моей земле? 

Голова подошёл и встал рядом. Это немного успокоило – нас не линчуют прямо сейчас. 

– Голова, утром Танька его вышла работать, – затараторил Толстый, подобострастно выпучив глаза, – а собака евоная, стерва эдакая сцепилась с моей собакой. Тут подбежала собака Отмороженного и началась свара. А эта дура не придумала ничего лучше, как в собачью драку влезть. Ну, её малость покусали. Тамарка моя повела её в ихнюю кибитку и хотела ногу перевязать, стала искать тряпицу чистую, глядь – под матрацем барсеточка, а в ней деньжищи! Я столько в жизни не видал. Вот они – держи Голова.

Дебильно ухмыляясь, Толстый передал барсетку Голове. Тот молча расстегнул замок, достал одну купюру, посмотрел её на свет, так же молча положил обратно и застегнул замок.

– Пошли-ка отойдём, – сказал Голова и, не глядя на меня, побрёл сквозь толпу.

Его широкая сутулая спина закрывала солнце. Мелькнула безумная мысль – вот прямо сейчас, пока он не повернулся – воткнуть скальпель в его толстую бычью шею. Я не промахнусь...

Но после этого толпа нас с Таней просто разорвёт…

Голова остановился, развернулся, посмотрел на меня хищным волчьим взглядом, и тут я понял, что единственный шанс на спасение – это правда. Вся правда.
Не отводя взгляд от его страшных холодных глаз, я заговорил:

– Вчера нашёл барсетку в мусоре, то есть Дуська нашла. Она умеет находить ценности.

– Знаю. Дальше.

– Я сразу понял, что это шанс вырваться отсюда, – прокашлялся. От страха голос сел. – Таня моя умирает, рак у неё. Не знаю сколько ей осталось, ещё одну зиму тут она не переживёт, – слёзы душили, но заплакать сейчас было никак нельзя. – Голова, она всё, что у меня есть.

Не хотел этого говорить, но видимо придётся. Одна надежда, что у этого волчары, отсидевшего лет пятнадцать, ещё осталось хоть немного простой человеческой жалости.

– Ты ведь мужик, поймёшь меня, ты за свою Светку вон сколько бабла врачу отвалил. А в больнице из хирургов один сопляк неоперившийся оказался, интерн – зарезал бы её и всё. Кто потом разбираться бы стал, бомж и бомж.

Голова слушал молча, только на слове «зарезал» - зыркнул, будто выстрелил.

– Прошу только об одном, разреши отвести её в больницу, а я вернусь сюда, и ты сделаешь со мной, что посчитаешь нужным.

– Нравишься ты мне, Серый. Настоящий ты, не то что эти… Но закон есть закон, и его никому нарушать не позволено, – Голова замолчал, вытащил последнюю Беломорину из пачки и закурил. – Значит я должник твой. А раз так, теперь твоя вина стала и моей виной. Пошли к людям.

Народ расступился, давая нам дорогу. Кольцо опять сомкнулось. Бомжи затихли в ожидании вердикта.

Тишину нарушало только истошное карканье и шум отъезжающих машин.

Голова выдержал паузу, сплюнул, обвёл взглядом бомжей:

– Да, Серый совершил преступление. Они оба знали о деньгах, а значит оба должны умереть.

Большая часть толпы радостно завопила.

Тут я услышал кашель. Надрывный сухой Танюшин кашель.

Обернулся.

Она сидела на корточках, закрывая обеими ладошками рот, будто старалась затолкать этот ужасный звук обратно.

– Но есть смягчающие обстоятельства, – продолжал Голова. – Серый всегда лечил нас и никогда ничего не брал за это – ни денег, ни воды, ни курева. Так?

– Да! – заорали в толпе, но уже не так дружно.

– Так, – подытожил Голова. – А главное – он помог лично мне и теперь половина его вины – моя, - он замолчал, сплюнул на землю. - Кто-нибудь хочет со мной драться?

Голова замолчал, обвёл взглядом притихших бомжей. Весь спектр эмоций отразился в этот миг на заляпанных грязью, обмороженных, изувеченных жизнью, растерянных лицах – удивление, разочарование, злость, облегчение. Единственное чего в них не было – это желания драться с Головой.

– Вижу, кандидатов нет. Тогда слушайте приговор – я забираю деньги и всё имущество этих людей. Они уходят с нашей земли. Кто тронет их, будет иметь дело со мной. Всё. Разошлись.

***

Я сидел на больничной койке поверх покрывала, Таня положила голову мне на плечо, и я отчётливо видел проблески седины в её волнистых каштановых волосах. Бедная моя девочка, сколько она выстрадала из-за моего упрямства и гордыни. Ведь если бы тогда я пошёл на сделку…

– О чём ты думаешь, Серёжа?

– Да, обо всякой хрени. Не забивай себе голову.

– Так жаль, что совсем нет денег. Как мы будем жить?

– Главное, что ты в тепле и безопасности. Твой муж пока ещё, слава Богу, не инвалид – найду работу, снимем квартиру. Мы живы и это главное.

– Конечно, мой родной. Ты рядом, а с тобой мне ничего не страшно.

Танюшка подняла голову и похлопала меня по груди.

Звук получился какой-то странный. Она похлопала ещё раз. А потом полезла ко мне за пазуху, во внутренний карман пиджака.

И вот в её руке три сиреневых купюры.

– А я и забыл про них, – улыбнулся, растерянно разглядывая евро.
Глядя на деньги, так, как будто они материализовались прямо из воздуха, Танюшка взвизгнула и повисла у меня на шее.

– Тут хватит и на жильё и на еду. Серёжка, как я рада! Если бы ты знал, как я счастлива!

– За жильё, думаю, платить не придётся. Видел тут неподалёку объявление, на стоянку сторож требуется, и Дуська при деле будет, и тёплый угол. А когда тебя выпишут, чё-нибудь поприличнее найдём.

Таня улыбнулась моей самой любимой улыбкой и опять положила голову мне на плечо.

***

Дуська сидела около дверей ровным неподвижным столбиком. Подшёрсток не давал ей замёрзнуть, но дрожала она не от холода. Наша собака родилась и выросла на свалке, и теперь её бил мелкий озноб – ей было страшно. Она тихо рычала на всех, кто проходил мимо, но с места не двигалась.

Увидев меня - «отмерла», кинулась навстречу, радостно повизгивая.

– Пойдём, Дуська, узнаем про работу, да и поесть чего-нибудь купим. 

Дуська радостно завиляла хвостом и, тычась мокрым носом в ладонь, затрусила рядом.

Мы шли по аллее, засыпанной жёлтыми и бурыми листьями.

Порыв ветра принёс запах жареных пирожков и такой знакомый сладкий аромат горящих сухих листьев. Когда их сгребают в кучи, поджигают, но они не горят, а только тлеют, и этот волшебный запах дыма мы проносим через всю жизнь – запоминаем с детства и потом уже не можем забыть никогда.

Но радость быстро померкла. В моей голове зудела, вгрызалась в мозг острыми зубами, не давала покоя одна мысль. Теперь, когда не надо страшиться зимы, нет нужды каждую минуту думать о жратве и чистой воде, когда не надо бояться, что нашими жизнями распорядится какой-нибудь отмороженный на всю голову урод, теперь мне придётся рассказать жене про её болезнь.

Сам я уже смирился с этой мыслью, насколько это возможно. Если вообще можно смириться с мыслью что твоя любимая женщина скоро уйдет и ты останешься один – будешь вздрагивать когда кто-то произнесёт её имя, будешь хранить её вещи, в тысячный раз разглядывать фотографии… Чёрт! Это невыносимо… когда смерть отбирает единственный смысл твоей никчёмной жизни – с этим невозможно смириться!
Но лучше это сделаю я, чем какой-нибудь прыщавый студент на очередном обходе произнесёт вслух диагноз.   

А вдруг чудо? Вдруг биопсия покажет, что это доброкачественная опухоль…
Чёрт! Как я хочу ошибиться. Никогда не ошибался в диагнозах, а теперь хочу! Первый раз в жизни хочу остаться в дураках, и пусть меня назовут профаном, пусть плюнут в морду, только бы не увидеть этих страшных слов, не увидеть её приговора… 

Дуська лизнула мою руку и негромко тявкнула.

– Пойдём, красавица, купим Танюшке мандаринов, сразу килограмм пять. Она их так любит.  Три года их не ела.