Я просто обязан

                Человек – ничто, произведение – всё.

           Снегу намело прилично. Местами чуть ли не по пояс. Битый час я брожу в растерянности меж могильных оград. Ноги намокли и ломят от холода. К тому же студёный пронизывающий ветер разыгрывается не на шутку. Наверное, к вечеру быть метели.
            Зимнее кладбище выглядит особенно тоскливым и удручающим. Из-под толстой белоснежной пелены торчат копья могильных оград, фрагменты надгробий, макушки крестов. Непогода словно пытается утопить в снегу память об ушедших с их последними пристанищами. И так до самого горизонта. Тишина. Только под унывные завывания ветра, шелестит, будто нашёптывает, черная ленточка с банальной надписью: «Любим, помним, скорбим».
          Я уже порядком устал. С трудом выбрался на кое-как зачищенную тропинку, которая, видимо, обозначала центральную аллею, и побрёл в направлении ворот.
        – Ну и чё? – поинтересовался пьяный сторож, выползая на свет божий из замызганной сторожки.
         – А ничё! – ответил я, отряхивая снег. – Побродил ледоколом «Арктика» туда-сюда, но всё впустую. Снегу уйма, вон даже в карманах он, ничего не видно.
         – Да-а-а…, –  почесал он взлохмаченный затылок. – Оно-то канешна было бы лучше по бумагам посмотреть, но я ж тебе уже говорил: пожар все документы схавал, поэтому я только по году смерти приблизительно место показал, а ты уж сам могилку ищи.
        – Там в том году столько могил поставили – ходить-не переходить. Жизни не хватит.
        – Что ты, что ты! – замахал он на меня руками. – Разве ж только в том году. Каждый год столько могил прибавляется, что скоро хоронить будет негде.
        А напоследок, когда я уже садился в машину крикнул:
         – Ты у родни спросил бы. Они уж точно место должны знать. Кто ж ещё, если не они?!
        Ночь не спал. Переворачиваясь с боку на бок, всё думал: «Нет, я просто обязан найти его могилу. Отдать дань памяти и уважению – это всё понятно, тут и рассуждать нечего. А вот что-то другое гложет душу, не отпускает, толкает побывать на могиле и просто сказать: «Я сделал это».
         Уже на рассвете, когда веки наконец сомкнулись, и сознание стало куда-то уплывать, припомнились слова сторожа: «В моём «городе» людей лежит больше, чем по земле ходят». А ведь он прав, этот нечёсаный малый. Истину толкает. Нужно действительно у родни спросить. Не ровен час, любой может там оказаться. Как говорится, все под богом ходим.
         Разговор по телефону с дочкой покойного получился сухим и несколько натянутым, хотя мы некоторое время вместе работали. Моё, казалось бы, странное желание побывать на могиле отца она восприняла без малейшего интереса. А чтобы можно было найти место захоронения, дала кое-какие ориентиры: опора линии электропередачи, проходящей через всё кладбище, от неё метров сто вправо, а там – в радиусе двухсот метров. Не густо, но всё же хоть что-то.
         Он был хорошим человеком. Студенты обычно всегда дают меткие клички своим преподавателям, а его мы называли только по имени-отчеству. После защиты докторской его стали пророчить на должность заведующего кафедрой, но он не любил быть начальником, все эти бумаги, протоколы, отчёты, заседания. Умнейший и добрейший мужик, стоявший у истоков целого направления в науке, тем не менее, баловался по молодости водочкой, а табак курил всю жизнь. Это и сгубило его в неполных шестьдесят с хвостиком.
          А пока он был полон сил и энергии. Думал, писал, шутил, поддерживал молодых.… Будучи руководителем моего дипломного проекта, порекомендовал и мне податься в науку. Уж очень ему понравилась моя спецчасть. Потом забегал ко мне в НИИ, подбадривал, наставлял. А когда я выбрал интересную, новую, неизбитую тему, сразу посоветовал идти в заочную аспирантуру, а сам согласился быть моим научным руководителем. Он в меня верил, и я просто не мог его подвести. Работал, а параллельно сдавал кандидатский минимум, искал, собирал новый материал, обрастал фактами, «варился». Он меня не ограничивал. Так и сказал:
               – Пиши всё, что знаешь, о чём думаешь и побольше. А когда вконец выдохнешься и выдашь на свет божий черновой вариант диссертации, отдашь мне. Тогда мой выход. Буду читать и вместе с тобой, как говориться, шлифовать, доводить до ума. Мусор отбросим, а рациональное зерно взрастим.
              У него был такой стиль работы. Ему с высоты виднее. Я не возражал и писал. Всё, что считал нужным. Даже когда отправили в неоплачиваемый отпуск, даже когда казалось, что наука никому не нужна. Персональных компьютеров тогда и в помине не было. О них только слышали. Поэтому писал на листиках где шариковой ручкой, где обычным карандашом. Потому что в той железной будке, что служила мне, сторожу автостоянки, убежищем от непогоды, чернила застывали от собачьего холода. Писал, когда работал на фирме у блатных под их дикие ржания. Слово «диссертация» для них было что-то из области фантастики и «нехренаделанья». Но я писал, медленно, но уверенно. Стопочка исписанных листиков потихоньку росла, папка, в которой они лежали пухла. Было жалко мыслей, было жалко науку, было жалко не себя – голодного и измученного, а его, просившего не бросать, продолжать начатое, невзирая на все невзгоды и трудности. В его подбадривающих словах отчётливо слышалась вина и сожаление. Ведь это он меня затянул в такое неблагодарное дело, хотя кто ж знал, что всё так перевернётся в лихие 90-е. Теперь я, бывший научный сотрудник, мыкаюсь в поисках куска хлеба, подрабатывая то чернорабочим, то сторожем, то мойщиком авто, то ещё чёрт знает кем.
     Но настал день, когда я понял, что всё – больше ничего добавить не смогу. Он обрадовался, как ребёнок:
            – Сегодня пятница. Впереди выходные. Значит, если сможешь, приноси в понедельник. Я начну вычитывать.
      А в субботу его не стало. В понедельник я был на смене. А когда узнал, было поздно. Его уже похоронили…..
         Я не сплю, ворочаюсь, вспоминаю прошлое. Оно не даёт покоя, унося мыслями в водовороты жизни.
       Утром опять на машину и в сторону кладбища. Не заходя в сторожку, побрёл сквозь снежные заносы в направлении электроопоры. Снегу за ночь намело прилично. Мои вчерашние следы зияют присыпанными норами. Действительно далековато от нужного места. Это гораздо дальше, чем я думал. Вот опора, теперь сто метров вправо, как сказала его дочь. Ага, примерно вот тут. Ну, а теперь в радиусе двухсот метров. Легко сказать. Снега чуть ли не по грудь. Надписей почти не видать. Начинаю пробираться между оградами, столбиками, столиками, лавочками. Больно бьюсь ногами обо что-то присыпанное снегом. Одновременно вглядываюсь в мраморные лица, читаю фамилии. Много молодых и красивых, как жаль. Так продолжается час, второй, третий… Жутко и холодно. И безрезультатно, словно издевательство какое-то. Стемнело. Я в отчаянии. Окоченевшими пальцами еле-еле попадаю ключом в замок зажигания, промокшими ногами нащупываю педали. Уезжаю подавленный.
       Ночь проходит в бреду. В мозгу всплывают могилы, фамилии, лица, даты и снег. Глубокий и непролазный. Словно трясина засасывает и уносит вглубь белой пелены, туда, где чьи-то могилы. И вот я уже лежу на заснеженной земле, мимо проходят какие-то люди, но они меня не замечают, словно меня и нет.
       Он тоже так умирал. Вывел на прогулку любимую собаку, а тут сердце прихватило. Упал на заснеженную площадь перед магазином среди бела дня. Собака вырвалась и побежала домой. Благо первый этаж и подъезды тогда не запирались. Стучала лапами в двери, пока родные не открыли. Привела к нему, но….. И ни один человек не подошёл, не поинтересовался, что с ним. Равнодушно переступали и проходили мимо. Хотя в кармане пальто лежали так необходимые таблетки. Вот и всё. Нет человека. Человек – ничто, произведение – всё.
Остался большой стол, листы с недописанными мыслями, ручка, книги и память о нём. После похорон коллеги по кафедре подчистили все его черновики, растащили мысли, как вороны в разные стороны, чтобы потом выдать за своё кровное и мудрёное.
         Я тогда сильно расстроился. Меня словно подкосило. От досады забросил свою заветную папку куда-то под кровать. Иногда находил, открывал, начинал читать. Что-то теплилось внутри, зажигалось. Вспоминал его. Но семейные передряги, заботы, постоянная нужда в деньгах вынуждали включаться в бесконечную гонку за выживание, отодвигая интеллектуальное на дальний план. Может быть потом, когда станет немного легче и свободнее, но только не сейчас. Сейчас некогда. Конечно, легче и свободнее с годами не становилось.
         Потом к моей работе вдруг всплыл интерес со стороны его бывшего коллеги по кафедре. Пригласил к себе, откровенно набился ко мне в руководители. Мотивировал тем, что после смерти моего учителя он – единственный продолжатель начатого дела. Попросил почитать работу. Я поверил, воспрял, вдалеке замаячила надежда. Но всё оказалось значительно прозаичнее. Промусолив меня четыре года, он отказался идти со мной дальше. Я ему нужен был в качестве «иммунитета» от грозящего сокращения. А что! Вот у меня человек на выходе, готовится к защите – не трогайте меня. А как только опасность миновала – уходи, я тебя больше не люблю, наша встреча была ошибкой и т. п.
          Опять отчаяние. Потом случайно я встретил его дочь. Узнав, что я забросил работу над диссертацией, она резонно возмутилась:
        – Зачем ты так! Папа в могиле перевернётся, если ты не закончишь начатое с ним дело!
        Её слова запали в душу. Нет-нет! Я всё же обязан это сделать, найти его могилу, что бы мне это не стоило!
          На третий день я поехал с самого утра. Взлохмаченный сторож, завидев меня, вышел из сторожки, покачал головой и только смог промолвить:
       – Уже ходит сюда каждый день, как на работу….
       Я был настроен решительно. Сразу побрёл на заветный ориентир. Вот опора линии, проходящей через всё кладбище, вот сто метров вправо. А тут в радиусе двухсот метров. Моими вчерашними следами вытоптан весь снежный покров в округе. Со стороны могло показаться, что в этом месте проводили какой-то обряд, и сотни людей бродили в пределах одного круга, словно паломники. Я начинаю всё с начала. Уже многие могилы, лица, фамилии, даты кажутся знакомыми. Проваливаюсь в сугробах, вглядываюсь в каждый памятник. Плевать на мокрые ноги, окоченевшие пальцы, падающую с неба морось, превращающуюся на морозе в ледяную корку. Неужели и в этот раз всё напрасно? После многочасового мытарства мною начинает одолевать отчаяние. Нет, я не имею права сдаваться, я не могу уйти ни с чем, я же дал себе слово! Хуже нет измены, чем измена себе самому. Застряв в каком-то сугробе, я, не произнеся ни слова, чуть ли не взвыл в душе: «Где же ты, Виктор Иванович?!».
          То, что произошло со мной в следующую минуту трудно передать словами. Это, нужно чувствовать. Что-то необъяснимое заставило меня, оставаясь в сугробе, повернуть голову в сторону и сквозь лес припорошенных снегом могил глянуть прямо ему в глаза. Меня будто позвали. С чёрной мраморной плиты он смотрел на меня серьёзным взглядом из-под очков в роговой оправе. Странно, я, наверное, десятки раз проходил по этому месту, путаясь в глубоком снегу, а его могила, почему-то сейчас была чистой. Снег, падая на плиту, моментально таял, отчего она выделялась своей чернотой на всеобщем белоснежном фоне.
        – Ну, здравствуй, учитель. Вот я и пришёл к тебе. 
         Я полез во внутренний карман куртки и достал окоченевшими руками автореферат своей кандидатской диссертации. Брошюрка была предусмотрительно завёрнута в полиэтиленовый файл. На её обложке рядом с фамилией моего нового руководителя была и его в рамочке.
         – Я сделал это, учитель. Буквально три дня назад.
         Потом, не обращая внимания на снег, я присел на лавку и долго мысленно разговаривал с ним. О том, как я с новым руководителем, трудился в поте лица над диссертацией, по нескольку раз переписывая отдельные разделы, как всё же, наконец, купил себе компьютер, как работая порой по пятнадцать часов в сутки на двух, а то и трёх работах, приходил смертельно уставший домой и хотя бы ещё пару часов посвящал науке. Рассказал, как прошла защита, как на банкете вспоминали его славное имя, сожалея, что он не дожил до такого славного момента.
         Уходя, приложил автореферат к могиле и придавил снегом. Это и его труд. Может, даже больший, чем всех остальных. Ведь память о нём поддерживала духовно, заставляла, не давала покоя. И ещё – я впервые ощутил, что связь с потусторонним миром существует, чтобы там не говорили. Она открывается, когда кто-то очень этого хочет.


07 ноября 2013 г.