Декорация

Декорация
Декорация служила искусству. Служила истово и преданно. Так безоглядно и фанатично служат старые девы единожды выбранному делу. И  не бывает счастья огромней, чем понимание хорошо выполненного долга.

Долг обязывал Декорацию перевоплощаться каждый день, без перерывов и выходных, без праздников и отпусков. Она слыла кокеткой: меняла наряды ежедневно и, бывало, не по одному за вечер. И свято верила, что от неё во многом зависит успех постановки.
 
Верила и выворачивала душу  свою наизнанку: в приоткрытых окнах бутафорской  квартиры уличный ветер шевелил занавески, пахло дождём или нагретым асфальтом, пели сверчки за толстой неуклюжей деревенской печью, яблоки имели запах только что сорванных яблок, а не пыльного папье-маше. Ветки качались и шелестели листочками, и, казалось,  живые птицы перепрыгивали  с дерева на дерево, распевая иногда совсем некстати. И некстати оказывалось более правдивым, нежели выверенное до совершенства режиссёрское оформление спектакля.

В театр ходили много, охотно и не единожды на один и тот же спектакль. Зрители ощущали себя втянутыми в действо от макушки до пяток. Они проживали чужую историю как собственную. Декорация гордилась своим вкладом в этот успех. Она считала себя пусть не самым главным, но одним из важных действующих лиц. И замирала от шумных  аплодисментов благодарных зрителей.  И принимала крики «Браво!»  на свой счёт тоже. Она обожала зрителей и скучала без них.

- Глупая, глупая Декорация! – подмигивал свысока Левый Софит  тремя яркими лампами. Он слыл известным насмешником и циником. – Смотрите, она верит, что на ней держится всё представление! Умора!

Правый Софит согласно поддакивал. Он всегда  соглашался: не имея  собственного мнения,  старался подражать  всякому, а более всего самому важному - Центральному Софиту.  Тот имел целых восемь ярких ламп-прожекторов и видел даже мельчайшие мелочи, но  отличался отменным спокойствием и в разговоры вступал редко и неохотно. И правильно делал, ибо все знают, что молчание – золото.

- Вы не правы, уважаемый Левый Софит, - пускалась в споры возмущённая Декорация, - разве вы против  настоящего летнего сквозняка или морского солёного бриза? Скрипа дверных петель и запаха клея на обоях? Чем вам не угодили живые вишневые цветы и недовольное дребезжание старинного буфета? Мелочи придают игре актёров настоящесть, а я рада, что помогаю в благородном деле!

- Ты обманка! Твой ветер и птичье пение всего лишь бутафория. Ты лжива! – сердился Левый Софит. Он всегда говорил правду. Только правду, какова бы она не была горькой и беспощадной.

И споры продолжались после спектакля до тех пор, пока монтировщики разбирали декорацию, относили её в театральную подсобку. Осветители выключали яркие лампы софитов. Уходили уборщицы. Бархатные кресла в зрительном зале дремали под полотняными накидками. Наступала полная тишина. А следующим вечером бесконечные споры  повторялось.

 Левый Софит ревновал к Декорации актёров и актрис,  режиссёра и постановщика, зрителей, билетёрш, костюмера и даже уборщицу.  И втайне ужасно завидовал чужому таланту. И в зависти и ревности опускался до неприличного: высвечивал наиболее неказистые, изношенные места Декорации.  Так начинающая актриска оттеняет молодостью своей всякую морщинку и дряблую складочку на лице и шее примадонны.
 
Декорация страдала от насмешек. Страдала героически – молча, позволяя себе вздохи лишь в ночной тишине. Она ожидала поддержки, но обманывалась раз за разом: Правый Софит молчаливо соглашался с Левым, а Центральный сохранял нейтралитет, хотя иногда пробегала по его металлическому телу словно бы случайная дрожь и пригашивала  яркость всех восьми ламп. На коротенькое мгновение. И только.

А потом пришёл в театр новый молодой режиссёр.  С самыми прогрессивными новаторскими взглядами  на театральное искусство. И в его команде был свой театральный художник. Художник - минималист.

- Декорация устарела! – заявил он энергично, - пусть зритель насладится игрой актёров без вспомогательного антуража!

Декорацию разобрали и перенесли в самое дальнее, тёмное помещение где-то на задворках театрального здания. Я рассыплюсь, рассохнусь, исчезну – думала изгнанница, - вот и закончилось моё служение искусству. И жизнь - тоже. Приходили мысли о собственной ненужности и ещё о том, вспоминают ли её хоть иногда. Хотелось, чтобы помнили. Безделье лишало яркости восторги прежних триумфов, обида разъедала ржавчиною душу. В одиночестве и покое не находила Декорация удовольствия. Она рождена была для праздника и теперь тихо умирала.

Театральный сезон между тем продолжался: шли репетиции новых спектаклей, перелицовывались прежние.  Пустая сцена затягивалась тёмной тканью, складки её подразумевали сложность и многомерность пространства. Мебелью и прочим реквизитом служили высокие шесты и натянутые меж ними канаты. Одни и те же к разным спектаклям, ибо главным считалось лишь актёрское мастерство.

Премьера новой постановки получилась пышной и шумной. Статьи в газетах, анонсы по телевизору, интервью и обзоры известных театральных критиков - казалось, популярность театра росла с небывалой скоростью. Но вскоре постоянные зрители стали ходить реже и реже, замещаясь случайными, пришедшими на модные спектакли по наводке навязчивой рекламы..

- Что-то неинтересно стало, - жаловался Левый Софит в надоевшее однообразием пространство сцены, - пары ламп хватило бы, чтобы осветить пустоту. Декорация была изрядно старомодна и даже смешна, но с ней было забавно. Помню,  высветишь какую-нибудь трещинку и наблюдаешь, как она маскируется то цветочком, то фотографией. А сейчас что? Ничего!  Скукотища какая-то. Верно, Правый?

Правый Софит согласно моргал. Он по-прежнему не имел своего мнения, а,  может, боялся показаться глупым.

Билеты продавались с большими трудами, гардеробщицы скучали, а все знают, что театр начинается с вешалки, а когда вешалки заполнены наполовину или даже на треть? Вот то-то и оно…

Не дождавшись окончания театрального сезона, модный режиссёр отправился покорять другие страны и города, а в театр вернулись прежние главный режиссёр и театральный художник. Они тоже были командой и понимали друг друга с полу-взгляда. В репертуарный список  вернулись проверенные временем и зрительским интересом постановки. И добавились новые, из современных. Декорацию извлекли на свет, почистили, починили, покрасили, словом, вернули к жизни. И добавили свежих нарядов и аксессуаров. Декорация примеряла обновки и придумывала к ним собственные хитрости -  чтобы не прослыть грубой подделкой. Она всегда ратовала за правдивость в искусстве.

- Мне Вас очень недоставало, - неожиданно признался прежде молчаливый Центральный Софит.

- Вам? Меня? – растерялась польщённая Декорация, - но почему, почему Вы?..  Ах, если бы я знала о том, что кто-то помнит меня…

- Простите мою робость, - продолжал Центральный Софит, - но Вы всегда думали только о сцене. Мне казалось: больше ничего для Вас не существует.

- Да, пожалуй, вы правы… Я как-то всё… - Декорация засмущалась и умолкла. И подумала о том, что искусство и долг, безусловно, важны, но иногда полезно оглянуться и по сторонам. Иначе рискуешь пропустить что-то нужное  и интересное.

- Да уж, - вступил в разговор Левый Софит, - мало радости с пустой-то сценой. Никакого интереса! Зато теперь начнётся веселье, верно?

Правый Софит соглашался по обыкновению. А про себя думал, что если бы он не был таким трусом, то признался бы в пристрастном отношении к Декорации гораздо раньше, чем этот важный Центральный Софит. И тогда, может быть, не случилось бы всей этой истории с модным режиссёром? Кто знает, из каких мелочей проистекают повороты судеб!

И жизнь потекла своим чередом. Она прокладывает тропинки маршрутами, известными только ей.

На сцене игрались вечные человеческие трагедии. За бутафорским окошком всходила луна, а вместе с нею робкие первые звёзды. Стулья скрипели, диваны важничали полосатой обивкою, белая крахмальная скатерть пахла горячим утюгом, от пирогов поднимался и дразнил носы зрителей ароматнейший запах и, кажется, раздалась первая соловьиная трель. И никому в голову не пришла простая мысль о стоявшей на улице осени. Потому что всё было взаправдашним. Настоящее искусство и состоит в том, чтобы сделать неживое - живым, бутафорское – настоящим. И подарить праздник.

Декорация была счастлива: она вернулась, она делала то, что единственно умела и умела замечательно. И радость её полнилась внимательными пристрастными влюблёнными взглядами сверху. И, кажется, справа. Да и слева – тоже.