Гл. 3 Война ч. 1

     Уже третьи сутки, гонимый по всем станциям, то взад, то вперёд, батальон подъезжал к Днепру. Паровоз с составом остановился. Мост был сорван. Эшелон нужно было оставить. О починке моста не могло быть и речи. Второй и третий бык лежали в воде. Постепенно подходили воинские части.
      - Как же так, - суетились командиры – Мост сорван – переправы нет! Что же это такое на самом деле. Неприятель в ста километрах, а они перед своими же мост срывают.
      Кто сорвал и по чьему приказу, но факт остаётся фактом, проезд был закрыт.
      Командир батальона с инженерно – сапёрным составом пошли осмотреть мост, можно ли что-то наладить, чтобы хотя бы по мосту могли идти воинские части. Но, к сожалению, оказалось, чтобы наладить мост хотя бы  для прохода, нужно брёвна и доски, а этих материалов не было поблизости. Бойцы выходили из вагонов и расположившись на траве, покуривали, проклиная распорядителей, которые сорвали мост.
      Часть из бойцов ушла на берег, чтобы посмотреть на дедушку Днепр, некоторые купались. По реке шла моторная лодка, служившая буксиром и переправою, других лодок видно не было.
      На другой стороне Днепра копошились люди, которые не то копали окопы, не то хотели переправиться на этот берег.
      Подошёл ещё один эшелон, который вплотную встал к первому. Раздалась опять брань и ругань. Всё сыпалось на голову подрывной команды и их начальство.
      - Застрелить на месте такую собаку, - негодовал капитан с эшелона – Это явная измена срывать мост перед своими частями, когда враг ещё далеко. Что же это за такое? Хаос. Столпотворение Вавилонское. Измена! Где же глаза? Где уши? Нужно срывать мост тогда, когда враг на него войдёт, чтобы отправить их в царство дна речного.
      Его поддержали другие. Так распалились, что хотели бы вмиг разобраться с взрывной командой.
      - Тише, тише! Товарищи! – подходя, сказал командир батальона сапёрной части – После драки кулаками не машут. Сейчас будет переправа. Через два часа все будем на той стороне.
      С этими словами, командир батальона показал в сторону платформ с понтонными лодками.
      - А ну ребята, за работу. Двух лодок хватит для переправы.
      - Четыре давай! Восемь лучше! – послышалось со всех сторон.
      - Да хорошо бы, но буксира нет. У нас одна лишь небольшая лодка моторная. На понтонных лодках моторов нет. Эх! Если бы были, тогда другое дело.
      Работа закипела. Открылись борта платформы, и сотни рук сталкивали лодки. Были привязаны канаты, и лодки потащили к берегу реки. С вагонов выбрасывали имущество и тащили к месту погрузки на понтоны, чтобы перевезти всё на другой берег.
      Над головами совсем низко, чуть не задевая разрушенного моста, прошли пять наших истребителей в гости к фрицам.
      - Свои! Свои! – закричали бойцы – Дайте им там ребята!
      В кустах десятки бойцов надевали на себя чистую нижнюю одежду, выбрасывая старое ненужное для облегчения ноши. Кое - что оставляли отдать населению, которое встретится за рекой. В шести километрах за Днепром была станция Неданчичи.
      Первыми переправлялись хозяева, т.е. понтонеры, а за ними все остальные. Через два часа переправа была закончена. Выстроившемуся батальону из имущества осталось лишь то, что за плечами, а так же лопаты и топоры.
      Медленно батальон тронулся к станции Неданчичи. Шли невесело, угрюмо, как будто батальон потерял что – то. Действительно потерял всё. Имущество, понтоны, всё, что пригодилось бы. Батальон уходил бедный и общипанный, поднимая чернозёмную пыль, которая слоями ложилась на загорелые лица бойцов, делая их ещё темней и угрюмее. Кашевары шли без котлов и черпаков, как будто их профессия кончилась.
      Во второй роте, в третьем взводе шагал Сохрутин, который за всё время не издал ни одного звука, даже на замечания своего соседа по отделению, махнул рукой и ничего не ответил. В его душе бушевала буря. Буря за всех. Буря за весь хаос, который вкрался кругом и в армии и на железной дороге, и везде. Никто ничего не знал, никто ничего не делал. Ожидали чего-то, каких-то приказов, всё было перекручено, словом такая неразбериха, что трудно себе и представить, а в дополнение ко всему и паника.
      Вблизи станции Неданчичи батальон остановился на ночлег. Бойцы разошлись по домам местных жителей, кто за молоком, кто за фруктами, а кто от нечего делать бродил по улице, подмаргивая встречным девчатам, которые в вечернее время, прогуливались по селу.
      Сохрутин зашёл в одну избушку спросить молока. Хозяйка лет около пятидесяти, сидя за столом, повернула своё изнурённое лицо. Она пристально посмотрела на Сохрутина, который стоял у порога.
      - Нет - ли у вас хозяюшка молока продать?
      - Есть соколик! Давай котелок.
      Сохрутин подал котелок. Хозяйка сполоснула его холодной водой и внесла из сеней глиняный горшок. Она налила полный котелок молока, не приняв денег.
      - Бери сынок, денег ненужно. Мой тоже может быть где-то молока просит. А может, и в живых нет. Ох! Боже мой. Всю жизнь без мужа маялась, растила сына. И вот тебе война. Пошёл! Пошёл соколик мой родной. Вернётся ли, Бог знает. Ох, горе, горе нам матерям. Лучше и не родиться на свет, чем так переносить. Одна война забрала мужа, осталась одна с сыном горемычная. Думала, на старости подмога будет. Пришла подмога. Ох, проклятые изверги.
      Хозяйка опустила голову, и капли крупных слёз покатились по щекам.
      Сохрутин тихо подошёл к столу, положил пять рублей и вышел, забрав молоко. На улице он встретил Кулажинского, который тоже с котелком в руках присматривался к дворам. Увидев Сохрутина с полным котелком, он направился к нему.
      - Ну что, Ваня, здесь молочко есть?
      - Есть! – ответил Сохрутин, - Но не советую заходить!
      - Почему! – спросил Кулажинский.
      - Причина общая и многая. Сына на фронт отправила, вот и горюет. Не хотела денег брать, но я оставил ей на столе и ушёл. А молока нам и на двоих хватит. Держи, разолью сразу, а то расплещется пока до станции дойдём.
      Вылив половину Кулажинскому, половину содержимого, тронулись в обратный путь.
      На дворе уже совсем было темно, когда оба пришли к станции. Со всех сторон полыхало зарево, слышался отдалённый грохот артиллерийской перестрелки и бомбёжки.
      Большинство бойцов, свернувшись на шинелях и прикрывшись плащ-палатками, спали. Некоторые, покуривая в группах, рассказывали всякие анекдоты, оттуда раздавался смех.
      На станции была тишина. Поезда прекратили сообщение после взрыва моста. Дневальные прокричали команду ко сну. Всё стихло.
      Сохрутин и Кулажинский, попив молока, положили под голову вещевые мешки и устроились на ночлег. На небе мерцало тысячи звёзд.
       - Смотри! Сколько планет разных объёмов в этом мире, одни больше нашей земли, другие меньше. И, наверное, не все они мёртвые, может быть и наверно есть в этом бесконечном безвоздушном пространстве и такая, на которой существует жизнь, а может быть и большая культура, побольше, чем на нашей планете. Ведь материя строения одна и та же. Вот бы добраться на такую, долететь.
      - Доберёшься! – буркнул Кулажинский – Это годами, веками отдалено. Абсурд! Никогда.
      - Чудак ты, Кулажинский. Почему абсурд? Почему никогда? А я знаешь, верю, что будут летать с планеты на планету. Ведь в мире ничего не стоит, всё движется вперёд. Изобретают разное. И вдруг, кто изобретёт минус земля, плюс планета. Вот и всё. С космической скоростью в тысячи километров в секунду попадают на планету. Вот тебе и всё.
      - Ха-ха-ха! А там хлоп и разобьешься, или сгоришь в атмосфере, так как сгорают, падающие на землю метеоры.
      - Нет, брат, не разобьётся и не сгорит. Способ тот же. Плюс – земля, а планета – минус. Вот и тормоз тебе. И как самолёт присядет, совсем спокойно.
      - Фантазер ты, Ваня!
      - А Жюль Верн не был фантазёр? Это не фантазия, это прогресс. Смотри что делается. Какие чудеса выделывает техника. Это мы с тобой отстаём. А когда отстаёшь и не веришь. Эх, брат, будущее тяжело вообразить. Вот только эти проклятые войны мешают. Уничтожают всё то, что упорным трудом накопляется десятками и сотнями лет.
      - Давай лучше покурим да заснём, дело будет лучше, а то ты будешь философствовать до утра, а потом устанем в походе. Наверное, не на железных парах пойдём, а на своих парах будем теперь катать с места на место, - сказал Кулажинский, вынимая папиросы, и прикрывшись палаткой, чтобы не было видно огня, стал прикуривать.
      Покуривая, оба молчали. Каждый думал, что принесёт утро. Какие перемены произошли, и что может случиться за ночь.
      Ночь была тихая, тёплая. Где – то вдали звонко залился соловей, ему завторил другой и третий. Всё наполнилось пением.
      Сохрутин прислушивался. Как в мирное время запели. В голове мелькали смутные мысли. Эх птички, птички. Только вам привольно и свободно. Не сеете, не жнёте, а сыты. А тут всё маешься целую жизнь… Трудишься, стараешься. А вон глядь, и всё идёт прахом. А сколько горя, слёз, пота в этой жизни, и за какие грехи? Зачем это всё? Жили бы люди мирно и спокойно. Помогали бы друг другу. И нет. Мало своей беды, а тут другие нападают. Мало пожил на свете, но много пришлось видеть и пережить.
      Вспомнил Сохрутин первую мировую войну. Годы учения, когда готовился в первое отделение. Подготовительный учитель – Кубарг. Эх! И драл – же он безжалостно. «Ум и память пришиваю, чтоб в бога верили, в церковь божию ходили, начальство почитали, отца и мать уважали». А какие были щелчки. Еле устоишь. Как уж стукнет, так стукнет. Особенно за геометрию, которую принёс показать. Как даст щелчка, аж искры из глаз, потом повторил. «Это не твоё дело, это дело землемерное!»
     Потом годы революций. Смерть матери, голод, годы скитания по домам по дворам. Борьба за существование, безработица. Эх, жизнь, жизнь.
      - Что разохался? – спросил Кулажинский, - или бока болят от земляного пуха?
      - Старину вспомнил, - ответил Сохрутин.
      - Что прошло, то быльём поросло! Известное дело. Вот что ждёт впереди, этого видно ни мудрец, ни дурак не скажет, - сказал Кулажинский, натягивая на себя плащ-палатку.
      - Хорошо спать на свежем воздухе. Такое время, да под пение соловьёв, - сказал Сохрутин.
      - Прямо как дома, или над рекой при ловле, - поддержал Кулажинский.
      - А хорошо бы сейчас половить рыбку. Давно ушицу едал, - заметил Сохрутин – Да не время теперь. Придёт пора, вернёмся домой и опять кто за что.
      Батальон давно уже спал крепким сном, только дневальные похаживали в стороне, наблюдая за спокойствием, да изредка кто из бойцов спросонья бормотал какие-то бессвязные слова. На сенокосе перепел пел свои песни.
      Ночь была тихая. Неслышно было, ни артиллерийских громов, ни жужжания ночных бомбардировщиков. Казалось, что война прекратилась, всё успокоилось и пошло на покой, что не было никакой военной заварухи, а просто был сон.
Продолжение следует...