Ножички

  Два парня лежали голышом на раскаленном песке в укромном углу дикого пляжа. Солнце полдничало и было похоже на раскалившуюся добела сковородку. От случайных любопытных глаз их скрывало непонятно как выросшее здесь корявое дерево со стайкой высокого молодняка, дошедшего до края воды; волны сердито плевались на эту неуместность, но поделать ничего не могли. Позади, на взгорье возвышались стройные ряды лесопосадки. Оттуда иногда доносилось ворчливое покаркиванье ворон и истошная дробь дятла. Посторонних здесь не было. Они нашли это место и почти каждый день приходили сюда загорать голышом, иногда оставались с ночевкой, о чем свидетельствовала кучка золы в окружении гладких камней-охранников и валяющийся в кустах потертый рюкзак.
Один парень был строен, высок  и даже мускулист, с копной светлых волос и веселыми брызгами синих  глаз. Другой напротив худ и черняв, как беженец-еврей из Освенцима. Странная парочка нечего сказать: аполлон с сатиром.
–…А за окном кого-то убивают… – подпевал светловолосый плейеру, - …убивают… и плейер мой подыхает…
– И клево, задолбал свой депресняк слушать, – разомкнул пересохшие губы чернявый, – воют, воют как собаки беззубые.
– Ничего не воют. Прикольная песня. Да и вообще…– он вынул наушник из уха.
– Воют-воют. А укусить никого не могут. «Убивают-убивают», а сами в клуб: кокс нюхать и девок цепать. Все эти певцы, поэты… Дрочка одна… - чернявый достал из-под головы пластиковую бутылку и отпил.
– Вечно ты со своим практицизмом мелочь в кармане считаешь. Это образы, дорогуша, метафоры, сравнения, в конце концов. Дай попить, - светловолосый протянул руку к нему, не глядя. - Так более ясно вашему прикладному умишку…
– Сам ты дорогуша! – тот передал бутылку и пошел к рюкзаку за сигаретой. - Хочешь симпозиум открыть на эту тему, сепаратное совещание, мля?
– Почему бы и нет. Ты мне друг, но истина дороже. Хотя… дискуссию надо вести на другую тему… – аполлон глянул на чернявого, прищурившись. – «Гармония и гормоны». Или: «Кому дают, а кому дразнятся…» - и, отхлебнув, демонстративно поставил пластиковый сосуд вертикально между бедер.
– Сейчас кому-то зуботычину отсчитаю крупными купюрами, - сатир подошел, забрал бутылку и, сев спиной к пылающему, как рана, солнцу, закурил.
– Но-но. Я же не виноват, что Светкина подруга такая трезвенница… или… - светловолосый улыбнулся, показав свои ровные белые зубы, – глядя на тебя, трезвеешь под любым градусом…
– Так это, значит, я виноват? А кто затеял разговор о женском равноправии и прочей муре!? А! Кто?
– Я хотел развлечь дам непринужденной беседой…
– Тоже мне… Вечернее шоу: «Две щелки на берегу» и я, его ведущий…
– Вчера ты так не выражался. Вообще-то я стремился к равноправию в поглощении алкоголя. И нечего было влезать со своими патриархальными воззрениями: «Мужчина –слиток золота, самородок в куче песка», - он зачерпнул ладонью из горячей массы вокруг. – Невесело для первого свидания. Быстро тебя развезло. Ты бы еще домострой дедушкин прихватил почитать из тайников подсознания.
– Что мне оды надо было петь этой плоскогрудой коротконожке?
– На тебя не угодишь. Ты как будто сам олень стройноногий.
– Сытый голодному не товарищ.
– Тогда ешь, что дают, и не философствуй, Карл Маркс. А тебе, может, Светка нравится? – светловолосый хихикнул. – А? Что молчишь? Вчера ты весь вечер на нее так непринужденно пялился, - он хлопнул по ноге. – Так и быть! Могу арендовать по дружескому тарифу. Хотя…
– Все, достал. Приговариваетесь к казни через топление! – сатир кинул окурок в сторону кучи золы и, схватив аполлона за щиколотку, поволок к воде.
– Э-э-э! Вот оно что! Отпусти, придурок! Светка нравится?! Дава-а-ай ее клонируе-е-ем? – он шутливо пытался вырваться, переворачиваясь с бока на бок. – Песок горячий, отпусти! А-а-а! Све-е-ет озарил мою больную-ууу душу, не-е-ет твой покой я нонче не нарууушу…
Чернявый доволок его до полоски мокрого песка и отпустил ногу. Быстро зачерпнул воды в горсть и плеснул в лицо горланящему.
– Кто последний до буйка, тот и пидор, - выпалил он и бросился бежать по мелководью, уходя в реку.
– Так нечестно! – другой парень вскочил и кинулся следом.
– Догоняй, догоняй, Басков! – чернявый нырнул и скрылся под водой.
– Сам ты…- аполлон тоже нырнул.
Они напряженно поплыли наперегонки. Один на спине, другой брассом.
– Дохлятина! Дохлятина! – заорал аполлон, достигнув финиша.
Сатир поднажал и оказался рядом, потом нырнул и стал тянуть победителя вниз. Аполлон вывернулся и поплыл обратно, перейдя на спину. Чернявый вынырнул, отплевываясь.
– Курить бросай, ихтиандр.
– Ты сейчас садко станешь, - крикнул он и запел, поплыв следом: – «Оставайся мальчик с на-а-ами, будешь на-а-ашим королем!…»
– А меня еще в Басковы записал, дудка рахитичная.
– Кто-то из нас до берега не доплывет…
– Я даже знаю кто. Ты! Судя по заплыву перед этим.
– Хорошо смеется тот, кто смеется последним. – выпалил сатир.
– А лучше всего тому, кто вообще не смеется, а то можно лопнуть от смеха, доказывая свою последнесть. – парировал аполлон.
Они вышли из воды и, тяжело дыша, снова опустились на песок.
– Да… жара…. Может, сыграем? – внес предложение чернявый.
– Во что?
– В покер.
– Ты карты взял?
– Угу.
– И на что будем играть сегодня: на раздевание может? Я в азарте могу потерять голову и…
– Вечно тебя интересует только выигрыш.
– А ты упиваешься процессом… - аполлон начал неторопливо подгребать к себе кучку песка. – Это так важно… Тренировать мозоли на правой руке…
– Опять начинаешь, гуру любви. У самого там как будто целина невспаханная?
– Знаешь, ты сам сказал: «Сытый голодному не товарищ». Некоторые едят, чтобы жить, а вот другие живут, чтобы есть.
– Это опус из книги о вкусной и здоровой пище?
– Ага. Первый постулат.
– И в нем, я вижу, уже наметился некий пищевой расизм.
– Каждый гордится тем, что имеет.
«Чем бы тебя поддеть…» - закрутилось в голове чернявого. Он окинул аполлона оценивающим взглядом.
– А себя ты мнишь чуть ли не поваром?
– Не без того.
– Тогда давай сыграем на твое любимое блюдо, повар. Тебе же другое приготовить ничего не стоит? – задал он вопрос и, не дожидаясь ответа, жестко предложил: - Сыграем на Светку?
– Чего?
– Что слышал: на-а Све-тку.
– Когда в вашу дурную перегретую голову поступила сия светлая мысль?
– Только что. Ты же сам орал: клонируем-клонируем. Наука не может отвечать в данный момент нашим желанием. Придется решить вопрос полюбовно. Тебе слабо, гурман?
– Ловить на слабости не мудрено. Как ты себе это представляешь?
– Как-как… Я выигрываю. Ты даешь Светке отворот-поворот. Она вся такая расстроенная. Тут подкатываю я с сухой жилеткой для девичьих слез. Мы жалуемся друг другу на тебя. Следуют взаимные излияния. На этом фоне взаимного объединения в душе девицы начинает расти новое, но вполне знакомое, чувство. Все познается в сравнении, друг мой: ты был невнимателен – я весь внимание, ты тратил время на друзей – я дарю ей все и не с кем не делюсь. Я весь ее…
– Красиво излагаешь, Петька, но войну ты проиграешь с такой стратегией.
– А мне войну и не надо. Сдалась мне твоя Светка… на пару боев и шабаш в родные окопы.
– Вот какая змеюка под боком пригрелась… И это мой лучший друг…
– …Скажи мне кто твои друзья, и я скажу – кто ты…
– Ты не учел одного, стратег.
– Чего?
– Друга-то у тебя больше не будет. Нас на бабу променял. Кто еще согласится терпеть этот фонтан желчи рядом и находить в нем что-то даже приятное…
– Да… это как-то ускользнуло от моих прозрений…
– И потом, судя по женоненавистническому апломбу, сыграть заботливую няньку не получится. Женщины фальшь за версту чуют. Сами насквозь фальшивы.
– Опять мой великий план разбивается о скалы вашего интеллекта. О, я – несчастное дитя в мире взрослых прозрений, - он, сделав широкий жест, положил кисть правой руки на грудь, а левой зачерпнул песок и стал цедить его сыпучей струей сквозь неплотно сжатый кулак.
– Хватит тут оперу разыгрывать, пойдем еще искупаемся.
– Погнали.
Они лениво поплескались у берега. Плавать не хотелось.
– Надо пожрать, – заявил вышедший на берег мокрый аполлон. – У нас, вроде, консервы оставались?
– Посмотрите в рюкзаке, ваша светловолосая светлость.
– Ты нож куда засунул?
– В боковом кармане.
Он открыл ослепительно блестевшую на солнце банку сардин и стал есть, зацепляя жирные сардины пластиковой вилкой.
– Хлеб возьми. И мне оставь захавнуть.
Сатир взял нож и стал его кидать в песок, стараясь воткнуть.
– Не в коня корм, - сказал светловолосый, ища в рюкзаке хлеб.
– Когда я ем, глух и нем, а то можешь подавиться. Это, я думаю, должно стать вторым постулатом вашей книги.
– Прости, мамочка…
– Ты уроки сделал, мелочь пузатая?
– Сейчас же каникулы.
– А-а, да. Тогда оставь еды отцу, спиногрыз.
– Вот. – Он протянул ему банку и хлеб в пакете.
Чернявый доедал сардины, аполлон взял нож и пошел к воде, помыл его и потом, сидя на корточках, принялся рисовать что-то на плотном влажном песке.
– Что рисуешь? «Света, я тебя люблю»?
– Такого художества здесь никто не оценит.
– Тогда мой портрет.
– Ага. В песочных тонах.
– Сыграем в ножички? Пришло время выяснить, кто здесь царь горы.
– Что за «ножички»?
– Где ты детство провел, темнота!
– Под сенью девушек в тени.
– Оно и видно, дамский угодник, – сатир приблизился к нему, кинул по дороге пустую консервную банку в золу и забрал нож. – Значит, так… Рисуем круг …  делим пополам. Это твоя территория, а это моя.
– Это что, инь-янь?
– Не совсем… Кидаешь, если ножик воткнулся…
– Да знаю я правила: забираешь себе кусок по полоске.
– А ты еще и обманщик, как оказалось?
– Такова тактика. Прикидываешься недотепой и водишь за нос длинноносых умников.
– Благодарю, что позволили заглянуть вглубь вашего внутреннего мира, – он сделал картинный полупоклон. – Картина довольно неприглядна. А за мой нечего хвататься. Могу руку откусить. Бросай.
– Я первый?
– Угу. Герои всегда служат ковриком для позади идущей толпы.
– Итак… В нашем царстве прибыло. Я буду США, а ты страждущей РФ, – аполлон снова кинул нож.
– Политическим подоплекам тут не место. Ровней черти, плут.
– Так. Промах… Русичи готовы к реваншу? – он передал нож чернявому.
– Мы всегда готовы. Пионеры… – сатир кинул. – Опля! Теснитесь, ножки буша.
– Вы немилосердны. Варвары, ничего не попишешь.
– «Сумрачно все в этом мире бушующем…», - он произвел новый бросок – Есть только нож, за него и держись.
– Песня варвара?
– Есть только нож между прошлым и будущим, – чернявый отчерчивал приобретенную территорию. – Именно он называется жизнь.
– А я значит смерть?
– А ты зна-а-ачит сме-е-ерть… - нож воткнулся у ног аполлона. – Посторонитесь…
– Не дотянешься, короткорукий.
– Дотянусь, – изогнувший сатир дотянулся. – Чуешь, кто князь мира сего? Мне не хватает только одного.
– Чего?
– Света в очах моих. Отдашь мне Светку, беженец? – нож снова воткнулся у самой ступни светловолосого.
– Достал уже. Старые песни о главном. Аккуратней. В ногу мне попадешь, маньяк.
– Оскорблять могут только нищие. Это их прерогатива, – рука с ножом вычерчивала новую границу. – Скоро твоя страна знаешь, как будет называться?
– Как?
– Цапландия.
– Почему?
– Только цапли стоят на одной ноге. Надеюсь, у тебя нет проблем с координацией, – сатир изобразил цаплю, подняв одну ногу. – Так как насчет лучика света в вашем темном царстве?
– Ты это серьезно?
– Я серьезен, как все императоры, – он метнул нож, стоя на одной ноге, будто нарочно целя в стройную икру аполлона. – А-а-а-ап!
– Дурак! Сказал же, не попади мне в ногу! – брошенный нож, воткнувшись, чуть не порезал ему ступню. Он почувствовал горячее лезвие и решил, что порезался. – Урод косоглазый! Дрочила несчастный!
– Пошел на…
Светловолосый бросился на него, полуденный жар ударил ему в голову. Он угрожающе размахнулся, но сатир пригнувшись от удара, схватил аполлона за торс, упершись головой в солнечное сплетение, толкнул, сшибая с ног. Они упали и покатились, обжигаясь о песок, злобно матерясь, стараясь нанести друг другу удар побольнее и защититься от удара противника. Апполон вскочил и, схватив рюкзак, швырнул им в чернявого. Тот быстро увернулся, но упал. Рюкзак приземлился на поле их политических игр. Светловолосый хотел отвесить пендель, но сатир ухватил его за щиколотку и резко потянул чужую ногу к себе. Аполлон заорал в падении. Они снова сцепились лежа. Солнце поджаривало их вспыхнувшую ярость.
– Мразь!
– Недоумок!
– Сука-а-а!
Удар следовал за ударом. Падающий в бешенстве хватался за стоящего, или сбивал его, валя на песок. Драка вернулась на очерченный круг. Аполлон оказался верхом на сатире и бил его по опухшему лицу.
– Вот тебе! На! Получи, урод! Ногу мне поцарапал.
Из носа чернявого брызнула кровь. Он судорожно беспомощно ощупывал песок вокруг. Нож случайно оказался под его ладонью. В ярости, схватившись за рукоятку, сатир с диким криком приподнялся и, не видя, тыкнул им вперед как обезумевший, разъяренный ранами бык, несущийся на красную тряпку тореадора. Может, это была попытка отпугнуть, закончить драку. Острие, кажется, вошло в тело аполлона. Тот охнул и упал, кинув ему в лицо пригоршню песка. Чернявый нечеловечески вопя, накинулся и стал слепо вонзать нож во что-то мягкое.
– Ты понял! Понял теперь! По-о-онял! Кто здесь король! – хриплые крики сменялись тяжелым дыханием – А кто здесь урооод! Кто здесь мразь! Я император! ИМПЕРАТОР! ПОБЕДИТЕЛЬ! А твой труп будут клевать вороны и жрать черви!!! – он сам себя не помнил. – Я победитель! Я тебя имею! Я имею теперь все твое! Я! Я! Я! Я-я-я-я-я! – последнее «я» слетело бессильным шепотом.
 Сатир, все еще не видя, уперся головой в грудь аполлона и зарычал безысходной тупой злобой, потом послышались рыдания.
– Господи! Господи, что я наделал! Я же теперь совсем один! И никого, никого больше нет… Господи… Господи… Что я наделал… Что я натворил…
Он кричал. Он шептал. Он озирался кругом безутешными каиновыми глазами. Солнце продолжало слепить и жарить.
– Ну, ты и мудак! – аполлон зашевелился, потом приподнялся, оглядываясь. – Весь рюкзак искромсал, маньячина.
Они помолчали, глядя на воду. Ветер задышал им в лицо. По поверхности пошли волны, вторя друг другу.
– Что это было? – почти неслышно спросил один.
– Игра… – словно отвечая сам себе, произнес другой.