Старый мастер

На дворе начало пятидесятых. Я подросток, учусь в школе.
Собираемся к Оскар-Львовичу, опять машинка сломалась!
Когда такое случается, это в нашем доме не меньшая беда, чем если у скрипача перестала играть скрипка. Черная маленькая «Эрика», очень-очень старая, ломалась непрестанно.
Помню, что с самых первых лет я всегда испытывала особую симпатию к нашей машинке. Если я подолгу отсутствовала, то, вернувшись домой, сразу спешила посмотреть, на месте ли машинка, в полной ли она боевой готовности. Если да, это означало, что жизнь идет нормально. Помню, я сердилась, не понимая, почему машинка называется пишущей, если вообще-то она печатает.
Наш папа писатель, и без машинки ему не обойтись. Пока мы растем, мама всегда помогает ему в работе. Но придут дни, когда она напишет на этой же машинке свои собственные литературные страницы. Мы с сестрой научимся печатать, едва закончив школу, - важнейшее для семьи событие: именно перепечатывая чужие труды, мы начнем зарабатывать первые деньги.
Шли годы, устаревали одни технические приборы и открытия, на смену им приходили другие. Магазины наполнились разнообразными импортными пишущими машинками. Затем наступил век электрических, они убрали стук клавиш и будто сняли с рук тяжелые гири. Появились первые компьютеры, и не только пошли в наступление на кабинеты начальников, потеснили машбюро в учреждениях, но и постучались в дома граждан. А нам по-прежнему помогала «Эрика», на всю жизнь преданная своим хозяевам. В каком году она появилась на свет? Трудно сказать. Только старый Гольдин мог бы отыскать тайный уголочек во «внутренностях» машинки и прочесть дату ее изготовления – где-то в самом начале ХХ века.
Когда «Эрика» ломалась, чинить ее мы ходили только к Гольдину.
Тот старый дом на замоскворецкой улице навсегда остался для нас домом Гольдина. Году в шестидесятом Оскара Львовича не стало, и с ним ушла целая эпоха в жизни нашей семьи.
Вижу в памяти далекий-далекий день. Мы только что позвонили в квартиру Гольдина. Уже вошли, подтаскивая свою ношу. Оскар Львович, пожилой еврей, за работой. Обычно он небрит, а, может быть, просто очень волосат, потому и кажется неопрятным. Он сидит на низеньком стульчике за маленьким, чуть ли не детским столиком. Так похож на сапожника! Длинный фартук до полу, руки всегда испачканы черной краской. Однако  Гольдин ремонтирует нечто поважнее, чем туфли и ботинки. Так, по крайней мере, считает папа. И мы вместе с ним.
- Ну… что там у вас?
И мы ставим на столик перед мастером свою маленькую машиночку с гордым именем «Эрика», она сломалась уже, наверное, в тысячный раз за свою долгую жизнь. Давно пора купить новую, но об этом и речи не может быть: где взять денег? Машинка – главное орудие труда и заработка отца. Если она совсем выйдет из строя, мы пропадем.
Оскар Львович терпеть не может разговоров о том, что пора бы купить новую машинку. «Вы што! – возмущается он – У вас п'гекгасная «Эрика». И снисходительно смотрит на нас, невежд: как можно такое не понимать? И если уж обязательно надо обновить машинку, зачем идти в дурацкий магазин, когда самые лучшие и самые новые машинки живут в чулане у Гольдина! Это те, что он сделал из всякого старья. Когда он сидит за своим столиком и из рухляди «сочиняет» новую машинку, меня одолевают сложные чувства. Оскар Львович в такие минуты похож на колдуна, сошедшего в  свою келью со страниц детских книжек. И, вместе с тем, развороченная, разобранная машинка на столе кажется мне его собственным сердцем: вот сейчас он повозится в нем, закрутит все гаечки и винтики, и «сердце» встанет на место, вернется в телесную оболочку хозяина.
Машинок у Оскара Львовича не счесть. Они стоят под стареньким диванчиком, на шкафу, под шкафом, на комоде, под столом. Но попробуй скажи недоброе слово об этой рухляди! Гольдин так обидится, что перестанет ремонтировать нашу «Эрику». Для него износившиеся, давно вышедшие из строя машинки – замечательные орудия труда, которые под его руками вовсю застрекочут.
Гольдин навсегда убедил нас в том, что отечественные машинки «Москва» и «Уфа» грубы, тяжелы в работе, топорны и ломаются непрестанно. «Металлолом!» - категорически заявляет мастер. И  каждый раз при этих объяснениях мы невольно вздрагиваем: как можно говорить такое? «Рухлядь и старье, бомбовозы!» - громко повторяет Оскар Львович, нисколько не заботясь о том, что его слышно и на лестнице. И дальше следует длинный фортраг о том, что покупать надо непременно импортную машинку, старую, чем она старше, тем лучше, потому что «г’аньше делали как надо!» Машинка «Эрика», в его понимании, всем другим королева.
Пока Оскар Львович, не отрываясь от обновления очередной «инвалидки», ворожит над своим столиком, жена Песя ходит вокруг на цыпочках, в полном почтении перед мужем, хозяином дома и всея ее, кормильцем, поильцем и главной жизненной опорой. В комнату она захаживает редко, лишь если что-то очень нужно. Большую часть времени проводит на кухне, откуда доносятся вкуснейшие запахи жареной курочки, печеночного паштетика, фаршированной рыбки, всего того, чем славится еврейская кухня и добротный еврейский дом. Тихая, покорная Песя, прекрасная хозяйка, квочка-мать... Ее почти никогда не видно и не слышно. Но, тем не менее, всегда чувствуешь: она дома – значит, все в порядке.
...Мы сидим у Гольдина и терпеливо ждем полного обновления своей машинки, а дверной звонок заливается трелью. В коридоре шустрым бобром зашумели тапочки мамы Песи. И вот уже дверь открыта, и в квартиру вбегает румяная Бетечка. Торопливо чмокнув в щечку маму Песю, Бетечка стремительно подлетает к отцу и тоже громко чмокает его в дряблую щеку. И он, такой счастливый, встает из-за столика, шумно целует дочку, и его небритое, серое, покрытое щетиной лицо густо краснеет. Бетечка – это же счастье. Само солнце в жизни стареющего отца. Ради нее все машинки, что стоят на диване, под диваном, на полу и чуть ли не под полом. Ради нее живут на земле папа Оскар и мама Песя.
Но что-то не клеится в жизни Бетечки.
- Как ваш Витя? – спрашивает Гольдин о моем старшем брате, не отрывая глаз от «новой» машинки. Зажал губами гайку, как позже, распивая чай, зажимает в губах кусочек сахара. Мы сегодня зашли сюда втроем: папа, мама и я. Мама ушла на кухню поболтать с хозяйкой Песей. Они очень разные по возрасту, по жизненному укладу. Но у этих двух женщин, еврейки Песи и нашей русской мамы Марии, полное взаимопонимание во всем, замечательное дружелюбие и взаимное уважение.
Вопрос Оскар-Львовича обращен к нашему папе. Гольдин не смотрит ему в глаза. Неловко? Или боится, что друг Шолом (или Семен, как его многие называют) прочтет в его глазах боль? Ведь Бетечка уже не очень юная, давно перевалило за двадцать пять. «Самую малость!» - уверен Оскар Львович. А нет счастья в Бетечкиной жизни потому, что нет жениха. Никак не идет он... От бесплодных ожиданий мама Песя совсем высохла. И папа Оскар тоже. «Почему ваш Витя не хочет посмотреть, какая Бетечка красивая, какая умненькая и свеженькая? Миленькая и... п’гостите, богатая! Вы што – слишком сытно кушаете? Вам не нужна богатая невеста? А какая нужна? Што? Моложе Витечки лет на пять? А разве хуже, когда лет на пять постарше? Ну ладно, ладно, на семь, не будем мелочными... Кто сказал, што должно быть всегда одинаково? Жена, как известно, шея, она крутит голову, то есть мужа своего. И если шея немного постарше, значит, покрепче, тогда и голова будет крутиться как следует. Нет, нет, вы тут недодумали. Хотите, штобы Витечка был голодранцем?
Папа упорно молчит, и Гольдин немножко обиделся. Правда, вслух этого не высказывает. Какие у него старые, усталые глаза! Он может работать сутками, не разгибаясь. Может самую старую на свете машинку сделать самой новой. Все, что нажил за жизнь, он готов положить на чашу весов Бетечкиной судьбы. И не может одного – судьбу это устроить. И о нашем «Витечке», который еще совсем юн, заговорил он не сразу – лишь после того, как весь из себя вышел, подыскивая ей женихов. Проклятая война, она, кажется, забрала всех молодых парней! Ну так что же Витечка?  Оскар Львович как бы ненароком рассказывает, что совсем недавно был в Даниловском универмаге и приглядел будущему зятю чудесный свадебный костюм – «Нет, нет, не беспокойтесь, это подаг’ок от тестя!» Он готов взять жениха Витечку к себе – «А куда же еще, нам нельзя без Бетечки!»  И, конечно, уступит молодым всю квартиру – «Мне и чулана хватит, тут вполне можно постелить на полу, не гигант же старик Оскар!» А Песя будет жить на кухне, «это решено!» Ну лишь иногда заглянет она «в гостиночку и в спаленку»,  чтобы убраться, а вообще-то они, безусловно, тоже перейдут к Бетечке и Витечке. Старики Гольдины готовы на все. А что до Витечкиного стремления к науке, так никто мешать не собирается – «Не беспокойтесь!» А уж машинки вам старый Гольдин будет чинить бесплатно, и все «самые новые машиньки» будут ваши, только пусть Витечка женится на Бетечке...
Папа слушает этот приглушенный монолог Гольдина молча. Ведь уже говорил, что Витечка совсем молод и на разговоры о невестах и женитьбе отвечает, что у него есть невеста, которой он увлечен черезвычайно, и зовут ее Физика... Дома папа с мамой часто обсуждают эту ситуацию. Они очень сочувствуют Гольдину, но чем поможешь! Потом разговоры переходят на машинки. Мама недовольна. Печатая, она каждым пальцем чувствует, что «королева Эрика» совсем уже сдает и даже такой умелый мастер, как Оскар Львович, вряд ли может ее как следует починить. «Завтра опять надо к нему идти!» - вздыхает мама. Гольдин обидится: «Это не я плохо сделал, машинка слишком старая. Ее же сделали еще до рэволюции». Мы будем слушать молча, никаких претензий ему не выскажем. Всегда остается надежда, что он как-нибудь ее починит. Да и трудно не согласиться с тем, что наша «Эрика» совсем древняя.
Если бы папа вдруг перешел к другому мастеру, он бы очень обидел Гольдина. А как переживал Оскар Львович, когда году в пятьдесят шестом мы все-таки купили в магазине новую «Эрику»! Он, даже не видя ее, честил все на свете магазинные машинки: они и в работе тяжелее, и снашиваются куда раньше его «новеньких» машиночек -  «Вот увидите, я прав!» Предрекал: они сносятся так, что даже он, старый умелец Гольдин, починить не сможет. Мама и папа очень расстроились: выходит, купили дрянь! Но магия новой машинки из магазина вскоре заставила их забыть неприятный разговор. Впоследствии мы, однако, убедились, что Гольдин прав.
Бетечка все-таки вышла замуж, уже совсем под сорок. Нашли ей жениха лет пятидесяти. Он сразу переселил старого Гольдина в чулан-мастерскую и даже не помог соорудить там спальное место. А маму Песю новый сынок в момент «закрепил за кухней». Но всегда был недоволен, что она там спит – ему мешает! Она никак не могла понять, «что же делать?» Так и не получив ответа на этот вопрос, старушка Песя стала тяжело хворать и вскоре переселилась в больницу, где койку занимала всего несколько дней, отправившись оттуда в лучший из миров. Сам Гольдин еще какое-то время проскрипел, хотя из чулана не вылезал. И заказы на ремонт машинок уже не брал, глаза почти не видели, руки дрожали, а железные гайки, если по-прежнему зажимать их во время работы в губах, могли, чего доброго – нет, недоброго! - и заглотнуться. Одна за другой стали выползать болячки. Так и ушел он тихо  и мирно к своей преданной Песе, оставив чулан жадному затю. Бетечка, быстренько родив подряд двух сыновей, располнела, расползлась и стала очень похожа на свою маму. Теперь она так же тихо, по-бобриному шаркала по дому, а очки ее, еще недавно кокетливо висевшие на маленьком носике, стали вдруг старушечьими. Впрочем, жизнь ее была наполнена и жаловаться не приходилось.
После смерти Гольдина мы неоднократно покупали машинки в магазинах, но все они, словно заколдованные великим мастером, быстро ломались, лишь на день-два перевалив за гарантийный срок. Изучив места расположения городских контор по ремонту такой аппаратуры, мы сдавали туда свои машинки одну за другой, платили большие деньги и, едва истекут шесть месяцев гарантии ремонта, снова несли машинку чинить. И хорошо еще, если она после этого работала. Бывало, что именно «на ремонте» почему-то исчезали из нутра машинки крепкие неизношенные детали, умелой рукой заменяясь всяким старьем. И претензий не предъявишь, для этого ведь надо всерьез разбираться в механизмах, что, конечно, было нам недоступно. И платили, платили – за новый ремонт, и опять новый...
А машиночка Гольдина по-прежнему жива в нашем доме. Работает неважно, но умирать не собирается. Может быть, дишь потому и скрипит, что не умеем вычистить и смазать ее как следует, до самых заповедных глубин, а то бы бойко стрекотала. Даже компьютер не способен выжить ее уже с моего рабочего стола. И добрым светом улыбается сердце, когда память вдруг толкнет: «Гольдин!» Может быть, Оскар Львович был немножко прижимист и хитроват. Иногда жил по принципу: «не обманешь – не продашь». Но у кого нет на совести таких морщинок! Это все мелочи. Главное в другом: он был прекрасным мастером, академиком в своем деле, его золотые руки оправдывали его «золотую» фамилию – от слова «голд», «золото». Да и человеком он был неплохим.
Мне казалось, я очень много знаю об Оскаре Львовиче. Но однажы, уже после смерти родителей, перелистывая их бумаги, я вдруг наткнулась на фамилию Гольдин. На минутку замерла. В маленькой папке было несколько листков: запись долгов Гольдину, отметки об их выплате, две этикетки, старый конверт. Я открыла его. На ветхом листке маминой записки папе прочла: «Подумай только, у Оскара Львовича на войне погибли три сына-погодка - восемнадцати, девятнадцати и двадцати лет!» Я буквально замерла над неожиданным открытием. Вот какой секрет хранил дом Гольдина!.. Да как Оскар Львович и его жена Песя вообще могли жить на свете, получив с фронта три похоронки подряд?! Бетечка... Только заботы о ней и спасали! И еще машинки, машинки, машинки, бесконечная работа...
Почему у нас дома этот вопрос не обсуждался? Видимо, ошибаюсь: была еще маленькой и не запомнила. И вдруг в памяти всплыли отрывочные разговоры папы и мамы: «Его соседка, сволочь-антисемитка, травит старика, грозится подать жалобу фининспектору! – возмущался папа. – Эта дрянь считает, что еврей Гольдин слишком хорошо живет. Раззавидовалась!.. Будто он не хлебнул из той же чаши горя, что и весь народ! И как испил ее!»
Долго сидела я над старой папкой. И совсем новый человек поднимался передо мною из-за маленького столика в темном чулане, заставленном изношенными, сработавшимися пишущими машинками, которые он, будто в сказке, превращал в новые. Человек неслыханного мужества...