Ремень

Учитель у меня строгий. За малейшую провинность, а часто и без нее, он начинал учить меня жизни. Фразы его короткие, хлесткие. Долгие «уроки жизни» я переносил болезненно, с криками, слезами. Имя учителя простое и легко запоминается: Ремень. Обычная кожаная лента, с шестью дырочками и, слава богу, с немассивной бляхой. «Говорил» он со мной о плохом поведении, о непослушании, о любви. Тем много и беседы, особенно летом, велись часто.
Хозяин ремня, мой отец, мужик крепкий – смотрел на жизнь философски: «Еще благодарить будешь». Родители не врут. Да, наверное, но слова о благодарности ремню я принимал за ложь.
Мне пять лет. День рождения. Много гостей. Меня поставили на табурет читать стихи. Трижды перебивали тостами, дважды расспросами о подарках.. Не прочитав и половины, я слез с табурета и ушел в другую комнату. Мне показалось, что никто не заметил моего ухода. Да, действительно, именинник был забыт. Но вечером учитель Ремень напомнил о своей наблюдательности.
Мишка, мой друг и сосед по двору, любил папу. Он рассказывал о нем удивительные истории. От Мишки я узнал, что Василий Петрович был и пожарником, и танкистом, сбивал врагов на истребителе, спасал людей на земле, воде и воздухе. Его папка герой, только космонавтом…. Нет, конечно, его хотели взять в космонавты – но водка… Василий Петрович гулял по черному: неделю, две, а то и месяц.
  У Мишки семья небольшая – он да отец. Маму Мишка не помнил и сильно завидовал нам. Во время болезни отца (Мишка не признавал слово «запой») жил Мишка у соседей. В моем доме нет: мой отец и отец Мишки почему-то были врагами. Несколько раз на дню Мишка бегал домой проведать папу. Весь двор знал Мишкину «слабость» и старался не замечать ее – страха смерти отца. Мы, его сверстники, да и взрослые, поняли: Мишка помнит смерть мамы – где-то глубоко, неосознанно.
Мишка не знал побоев. Василий Петрович любил Мишку и никогда не бил его. Однажды, будучи пьяным, мой отец встретился с Мишкиным отцом, не «больным»:
- Зачем сына бьешь?
- Мой сын, хочу и бью, - ответил мой отец.
- Да был бы твой…
Хотел продолжить Василий Петрович, да кашлянул Мишка.
Я привык к дворовым слухам и не обращал на них внимания. Один из слухов: мой отец не родной. Чушь. И Мишка говорит - не верь. Много позже, слух подтвердился и оказался правдой. Порой, соседи знают о нас гораздо больше. И Мишка знал, молчал. Но я уже не могу сказать ему «лгун», и не хочу.
Мишка считал злым не отца, а водку. И когда мы подсчитывали добрых и злых людей черточками на стене, Мишка поставил «злую» черточку не отцу, а его беде – болезни. Слово «алкоголизм» Мишка также не признавал.
И я завидовал Мишкиной любви, учился любить и прощать.
Мишка не любил когда его жалели, но умел жалеть сам. Задерется у меня рубашка, заметит он красные полосы на спине от «уроков», спросит тихо, испугано:
- Больно?
Поначалу я бахвалился своими ранами. Когда узнал Мишку поближе, научился отвечать коротко:
- Терпимо.
Еще позже:
- Нет.

Мишка старался услышать все наши рассказы о матерях, мам и мамок. Всегда слушал молча и не требовал продолжений. И я рассказывал ему о своей маме. Только хорошее, доброе.

Мама никогда не спорила с отцом – бесполезно. Во время «уроков» мама старалась прикрыть меня своими руками. Ее руки, маленькие, худые, получали от ремня не меньше. И заживали намного дольше. Нет, не заживали, слишком часты были «уроки».

Но я  не мог рассказать Мишке, что мама спасала от ремня и другим способом - горячей водой. Сажала меня в ванну, включала «красный кран» и поливала из душа. Мамино наказание порой отменяло ремень.. Если нет – ремень становился еще больней. Но и руки мамы знали горячую воду.
Этого Мишка не знал и я тщательно «изобретал» причины ожогов.

Я боялся отца, я боялся ремня. Но не могу же я всех бояться. И этот страх изменялся в умение искать и видеть доброе во всем. Поэтому у меня сохранилась любовь к отцу – он умел быть добрым – папой.