Начало рассказа

                И за грехи твои аз воздам
                Записки на крышке гроба.
Вот сразу и начинаются вопросы наверно. Что еще за «Записки на крышке гроба»? Очередная фантазия какого-то писаки в попытке выпендриться? О жизни ничего, видно, написать не может вот и решил замарать своими писаниями неведомое. Тут тебе и новаторство, и безответственность вымысла, и бескрайний полет воображения, короче полная свобода в выражениях и выразительных средствах. Радость, да и только. Пиши что хочешь, никто за руку не схватит, наручники на запястье не накинет. Где, где гражданская позиция? Где-где плач о народе? Слезинка о ребенке? Проблематика? Конфликт? Все бы вам писателем всякие глупости описывать, словно с луны свалились. Жалуетесь на жизнь, а сами пороху не нюхали, черствого хлеба не грызли, по норам коммунальным не скитались. Так и чувствую, что начнет меня увещевать какая-нибудь Марья Петровна или Ивановна у школьной доски, и указкой размахивает как рапирой, целя мне в глаз. Видимо царя Эдипа из меня хочет сделать. Ей не привыкать. От ее праведного меча многие пали. Вы думаете, Пушкина на дуэли убили? Или Лермонтова? Вас развели, как детей на конфетку при походе к стоматологу. Все это потом Марьи Ивановны в учебниках написали. На самом деле все обстояло так. Жил-был Пушкин, писал стишки, чтоб чаще бабам юбки задирать. Стишки иногда очень удачные выходили. Уж очень некоторым ему хотелось задрать, а дамы попадались не дешевочки и за минутное четверостишие были не готовы перед поэтом канкан танцевать. Чем дальше в лес, как говорится, тем больше дров. Вот он и изголялся. Муки творчества называется. Помните все эти профили женских головок на черновиках. Он же зубами скрежетал их вырисовывая. Травили горячего арапа северные красавицы, как какой-нибудь Эверест их брал, а он наверно каждый раз надеялся на Везувий. Сначала очей очарованье, а потом одно разочарованье. Так и жил Александр Сергеевич. Напишет удачно, юбку задерет и айда… «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!». Сами знаете что дальше. Не маленькие. В школьную программу мой рассказ не попадет, надеюсь. В младшие классы уж точно. Я для них отдельно сочиню. Про солнышко и лес. Про полюшко и плес.
Вот… А тут по ночам к Пушкину стала приходить некая Марья Петровна. Придет и нудит всю ночь: Где гражданская позиция? Где боль о народе? Где слезинка о ребенке? Пушкин вскочит, глаза протрет. Кошмар, да и только! Спать завалится, а из мрака сонного опять кто-то басом: Где-е-е боль народная, черт чумазый? Где-еее?... И так всю ноченьку. Он уж и так и эдак: с боку на бок перевернется, головой в другую сторону ляжет, но кошмар комаром надоедливым где хочешь достанет и из глубины сибирских руд вытащит и любое чудное мгновенье отравит. Сначала он откупиться от нее хотел. Арину Родионовну помните? Так и поверили, что такая-де нянечка все сказки Сашке занимательные рассказывала, а он пряники жевал, чаем запивал и записывал за ней… Идиллия, не могу! Откупиться он хотел. Оды Марье Павловне сочинял. А она, сволочь, ни в какую. Подавай ей боль народную и баста. Он и так и эдак от нее. Чуть с декабристами в Сибирь от нее не подался, бедолага. Все эти черные человеки, старуха в «Пиковой даме» - это ее описание. Точнее детектор собственных мук. Так его доконала, что он на дуэль и пошел, под дуло подставился. И с Лермонтовым тоже самое. Вон у врубельского демона глаза какие грустные... Гоголя голодом заморила. Достоевского каторгой хотела достать, да потом одумалась и долгами домучивала. Толстой бежал, да не добежал… Думаю перечисления дальше особого смысла не имеют, если у вас лишние деньги водятся, то вы мне их пришлите и я вам отдельно про каждого расскажу что и как. Они ведь теперь все у нее в плену и пишут, пишут там по школьной доске марким мелом под ее указкой грозной о болях народных. Гоголь вон в гробу перевернулся. Это он на крышке гроба писал. Мертвые души дописывал. А может завещание переделывал, или что-то Белинскому ответить не успел. Вот и у меня тоже что-то… В своем роде завещание. Но обо всем по порядку.
Проснулся я ночью. Пошел в туалет помочиться. Иду-бреду во тьме ночной. Открыл дверь туалета, а на толчке-унитазе, на опущенной белой пластмассовой крышке сидит-восседает, как на троне, фигура в черном балахоне. Плащ, плащ это вроде был! Я от страха чуть не… Процесс мочеиспускания возможно начался бы произвольно. Натурально сидит кто-то в черном плаще, капюшоне и с косой. Косой - которой траву косят. Я от неожиданности задом на коридорный холодный пол сел. И по телу такой неприятный холодок мурашками-иголками запрыгал. Гостей в тот вечер у меня не было, никого я не звал. Что за фигня? Вы-то уж наверняка все смекнули: черная, капюшон, с косой. И дураку ясно – смерть. Чего герой придуряется. В непонятку впадает. Вот-вот. Читать одно… А представьте: идете сейчас спокойненько в туалет себе, по малой нужде. Идете практически на автопилоте. …Так дальше чайник поставлю… Надо чаю попить… Что-то прохладно тут в коридоре… Открываете знакомую до каждой трещинки туалетную дверь и бах – навстречу такое. Короче спросонья я слегка растерялся. А Смерть нисколечко. Подняла правую руку ладонью ко мне и приветствует меня: «Хай!», а может сказала: «Привет!», может даже сказала: «Здравствуй!», но в этом варианте я не уверен. Мало кому еще смерть желала здоровья и здравствовать. По крайней мере я не из их числа.
- Привет! – начала она диалог.
-…З …з … зыдрасте… - я слегка начал заикаться.
- Что приперся? Зассал? – и она засмеялась собственной шутке.
- А… а что… что вы тут делаете? – спросил я, поднимаясь с пола.
- Тебя жду, зассанец, - она пренебрежительно хыкнула – Что опять Марья Петровна снилась?
- Откуда вы знаете?
- Я все знаю. Не зря она тебе двойки ставила.
- У меня пять было по литературе…
- Это ты иди им рассказывай. Читателям своим, – смерть хитро прищурилась, потянувшись ко мне костлявым ликом – А мы-то с тобой знаем, как обстоят дела… Чего ты тут про Пушкина наплел? Думаешь, если ко всему частицу «не» прибавлять, то и твоя посредственность непосредственностью обернется. Эх ты, умник-недоучка!
- Нет у меня никаких читателей… И не писал я ничего. Это во сне было. Сонный бред. Марья Петровна какая-то. У меня Алена Владимировна сначала была, потом Татьяна Николаевна…
- Вспоминай, вспоминай, сукин сын. Кому сочинения писал, - перебила она – Марья Петровна – это совесть твоя.
- Я могу в туалет наконец сходить. Совесть, смерть… Еще кто тут притаился? – взбунтовался я от ее нарекательного тона – Вы позволите?
«Из одного ночного кошмара в другой скатился» - подумал я. Надо наверно как-то наконец проснуться и сходить в туалет. Но не тут-то было.
- По дороге сходишь. И хватит мне выкать, - прервала смерть мои размышления.
- По какой дороге? Я никуда не собирался.
- А туда никто не собирается, - и смерть снова расхохоталась над собственной костистой шуткой.
- Я что… умираю?
- Уже умер, мой друг, - она поднялась и приблизилась, потом ловко взмахнула косой и разрезала меня вдоль по всей длине тела – Вот полюбуйся на свой трупик.
Когда смерть разрезала меня клинком я ничего не почувствовал, но через пару мгновений стало понятно, что отвалилось что-то не нужное и тяжелое. Я словно вылез из болота или лужи расплавленного мазута, где остались торчать два ненужных теперь, пустых сапога. Смерть указывала вперед. Там лежал мой труп. На холодном полу сортира. Холодный и белый как вычищенный унитаз.
- А почему я…
- Умер?
- Да?
- Точно не знаю, - смерть сделала паузу – Я просто говорю всегда так – пора.
- Я мог бы умереть в более приличном месте?
- Какое бы ты предпочел?
Я понял глупость вопроса. Какая может быть разница, где у тебя отбирают жизнь. Значения не имеет. По инерции я все еще думал по-человечески. В голове кружились сотни глупостей, как снежинки, летящие на огонь костра. Вспыхивали под лунным светом и таяли, приближаясь к языкам пламени. Мне стало невыносимо жарко. Наверно так же как моему телу, которое замерзало до трупа на туалетном полу, стало невыносимо холодно.
- А от чего я умер?
- Это не мое ведомство. Не переживай – придумают. Люди только и делают что придумывают: что да как. Сам знаешь прекрастно. Время пришло. Вот и я пришла.
- Да уж… сплошные недомолвки.
- Ты еще человек. Вот и загибаешься в вопросах. Пошли.
- Куда?
- Вот опять! – смерть вздохнула – Вопросы, вопросы… Устала я от вас. Надо на другую должность переводиться…
Мы вышли на улицу или выплыли, ног как таковых у нас не было. Уже светало. Была весна переходящая в лето.