Санаторий

               

 Андрей из легкой ноябрьской метели вошел в теплую  квартиру.  Изнутри его бил озноб и слегка потрясывало. Он прошел на кухню, достал дорогой коньяк и залпом выпил рюмку. Дрожь прошла, но на душе было муторно и беспокойно.  Хорошо, что жена и дочка уже спали. Хотелось побыть одному, хотелось понять и разобраться, что же сегодня произошло. Ну, подвез случайную женщину до дома, ну и что, от чего так разволновался?    Почему сердце перевернулось и заныло в необъяснимой тревоге?  Надо же было ему именно в тот момент оглянуться и увидеть ее?  Он налил еще, выпил и попытался понять откуда шла тревога?  У него же все  хорошо в жизни, даже отлично. Многие однокурсники ему завидовали. Тогда как большинство из них выматывались на приемах в поликлиниках или не выходили из стационаров, чтобы дежурствами заработать хоть какие- то деньги,  он  работал в санатории.  Повезло ему так сильно потому, что он  женился на единственной дочке мэра города.  Женился не по циничному расчету, а по большой, необъяснимой и непостижимой любви, которая накрыла его, как тягучее сладкое облако. Он был женат уже восемь лет, но до сих пор не переставал удивляться - за что же ему такое счастье ниспослано.  Приехав в город из глухой костромской деревни, Андрей  легко сдал экзамены и поступил на лечебный факультет медицинского института. Свету, жену свою ненаглядную, он увидел в читальном зале. Она подошла к нему, наклонилась и о чем-то спросила. Ее светлые длинные волосы коснулись его лица, а взгляд  больших голубых, наивно-невинных глаз, как будто парализовал его. А уж когда на первом свидании она целовала его опытными жаркими губами, он совсем потерял голову. Она же ничего не потеряла, а наоборот, приобрела наивного деревенского мальчика себе в мужья, что для нее было очень важно - на момент знакомства с Андреем  Света имела большой опыт общения с мужчинами  и даже была немного беременна. Ее личный гинеколог категорически отказалась делать очередной аборт и строго сказала – Рожай, а то без детей останешься.
 Быстро сыграли богатую свадьбу, и нежелательная беременность была благополучно скрыта. Из всей родни у Андрея была только мать, но он ее на свадьбу  не пригласил – постеснялся  деревенского вида. Написал короткое торопливое письмо, пообещал приехать.
   И мать  ждала. С  надеждой, как и ее соседки, смотрела по выходным дням  на дорогу - грязную весной и осенью, пыльную летом, мерзлую, занесенную снегом, зимой.. Тихая тоска сжимала сердце, обида заползала во все уголки души и ветхого дома – неужели мать забыл, а каким жалостливым был, заботливым.  И тут же оправдывала - он же не простой какой работяга, он врач, когда ему.? Андрей  всегда был ей хорошим помощником. Рослый и смекалистый он брался за все дела: и мужские и женские.  Мать жалел, потому что отец умер рано, да и на живого отца  надежда была плохая – пил сильно, а во хмелю был буйный, куролесил по деревне, цеплялся ко всем, ввязывался в драки, так что самые пугливые закрывали от него ворота и ставни. А умер тихо - заснул и не проснулся.
  Андрей   пил коньяк и раскручивал клубочек воспоминаний.
 Он повез семью в деревню, когда дочке исполнился годик. Мать обрадовалась своей новой родне  и как могла, старалась угодить снохе и внучке. Но все ее старания были напрасными. Сноха с брезгливо - обиженным выражением красивого лица целыми днями сидела на диване, поджав  модные  длинные ноги и   распустив белые  до пояса волосы. «Что уж волосы – то не уберет, как из бани или из постели, - думала мать про себя, но замечаний никаких не делала. Говорила сноха мало, при разговоре в глаза не смотрела, будто боялась, что свекровь разгадает ее обман. Внучка, беленькая, синеглазенькая, постоянно капризничала, все швыряла на пол, а потом истошно кричала -  Дай! Дай! Дай! Андрей  нервничал,  метался между ними, стараясь всем угодить и всех примирить в этой скрытой необъявленной войне.  Он стеснялся  старой мебели, покосившегося, давно не чищеного туалета и прочих прелестей деревенской жизни. После мэровской квартиры, все выглядело жалкими и убогими, поэтому, когда, пришло время уезжать, все вздохнули с облегчением.   Прощаясь, он тайком от жены торопливо сунул в карман материнского фартука деньги, и обещал  вернуться осенью,  почистить туалет, выкопать картошку.
 Но приехал звенящим  июльским днем только через пять лет, когда его вызвала телеграммой соседка. Он вошел в непривычно неубранный, пахнущий корвалолом и бедностью, дом.  Мать, с заострившимся предсмертным лицом, лежала на высоких подушках. Увидев сына, обрадовалась,  попыталась приподняться. Он взял ее холодные руки с синюшными ногтями в свои и сказал:
- Мама, мама, что же ты раньше мне не сообщила. Я бы тебя в хорошую больницу положил.
- На кого же я их оставлю – ответила она, неопределенно показывая рукой, но он понял –  скотину.
 Андрей  смотрел на мать и сознавал, что конец ее близок – сильно отечные ноги, тягостное дыхание, частое сердцебиение - все говорило о том, что у матери  тяжелая сердечная недостаточность. Он измерил давление - оно было низкое. Ни о чем, не спросив и ни в чем не упрекнув, на рассвете она скончалась.
 На третий день, как и положено, в ожидание праздника - похорон к дому стал собираться народ. Все видящие  женщины, заходили в комнату и любопытными незаплаканными глазами  придирчиво  оглядывали углы дома и потолки с темными балками в поисках пыли и паутины.. Особенно любопытные  подходили близко к гробу, поднимали покрывало и подол недорогого, мало одеванного при жизни, платья.  В чем положили- то?  Приодетые  мужики, приглаживая космы плохо стриженых волос, толпились у дома. Кладбище было близко, так что за час управились. Вымыв руки на крыльце, тихо и учтиво  стали усаживаться за щедрый поминальный стол. Сидели долго, пили, ели много  и от скромного молчания перед первой рюмкой перешли к громким разговорам, после несчитано какой.
     Наконец-то все разошлись, посуда была перемыта и убрана. Андрей вышел в сад  покурить. Под вишней одиноко на старой табуретке стоял таз с вишневым вареньем.  Андрей замер  - впервые за эти суматошные дни он пронзительно осознал потерю и понял, что  мать, державшая своими измученными руками и больным сердцем дом, сад, скотину, ушла навсегда и что без нее все рассыплется и исчезнет. Мать  стояла между ним и смертью, заслоняла собой.  Он заплакал, тяжело и надрывно и от его слез  сад наполнялся слезами.  Плача, стал  торопливо искать банки и  разливать варенье, чтобы забрать его домой,  не зная, что ему там равнодушно скажут, - Ну зачем ты его тащил, мы же не едим варенье с косточками.
 Надо было что-то решать со скотиной - корову сдал на бойню, теленка молодого и веселого зарезал, взял мясо в город,  кур раздал соседям, а три  кошки просто бросил. Не пропадут.
 Прошло полгода.  Лютым   крещенским вечером он  вернулся в мертвый родительский дом. Затопил печь, радостно затрещали дрова, дом быстро нагрелся. И вдруг он  услышал легкое царапание в дверь – на пороге стояли кошки. Они быстро прошмыгнули в дом и уселись перед печкой, глядя янтарными неподвижными глазами на огонь. А печь радостно гудела и как будто просила – не уезжай, не уезжай.   
  После поминок он продал дом бесприютному заезжему молдаванину. - Не прогоняй кошек,  приеду, проверю.  Обещал. Андрей забрал  несколько  старых фотографии, и уехал, с твердой уверенностью, что летом вернется, чтобы поставить матери памятник.
    Он не приехал на годовщину смерти матери, и не поставил памятник. Затянула его работа и сытная беззаботная жизнь. И все бы хорошо, но вот только два сна с  постоянным упорством преследовали его  - в одном являлись молчаливые кошки и задумчиво сидели на дорогом пушистом ковре, а в другом  он  с трудом пробирался к могиле матери через горькую полынь и высокую лебеду, но так ни разу и не добрался. Просыпался весь в поту, с горечью на губах. - Отчего это?   Печень барахлит, еда жирная, надо на диету сесть – успокаивал он себя.
 После этих снов, он давал себе обещание, что закажет памятник, отвезет на деревенское кладбище, соберет соседей, помянут. Но шло время, и ничего не менялось. Но зато менялась работа и менялся контингент отдыхающих – на смену мелким спекулянтам  стали приезжать так называемые бизнесмены и бизнесвумены. Они покупали дорогие путевки и за свои деньги  требовали соответствующего обхождения и обслуживания.   Дамы, по три раза в день меняли шелковые наряды,  многозначительно и подробно рассказывали о своих болезнях: а у меня в семь утра давление сто тридцать три на восемьдесят четыре, а девять утра сто тридцать пять на восемьдесят три. Слушая весь это бред здоровых теток и мордастых деловитых мужиков, Андрей вспоминал Мурашкину из рассказа Чехова “Драма.”  Но в санаторной книжечке всегда лежали деньги - так что, доктор, будьте любезны. Он гасил в себе тихую волну раздражения, мило улыбался и назначал все, что желали отдыхающие: массажик - пожалуйста, радоновые ванны  - никаких проблем.
 Дома жена и дочка встречали его алчными горящими глазами, и он с поспешной услужливостью отдавал им нечестно заработанные деньги.
  Все было хорошо и стабильно, но тут санаторий накрыла волна монетизации.  Не совсем, конечно, а частично. Главный врач на планерке сообщил, что с первого октября по линии собеса в санаторий будут поступать инвалиды и пенсионеры. С экономической точки зрения для санатория это хорошо -  октябрь, ноябрь мертвый сезон, а тут какие никакие деньги. Андрей особенно не вникал в эту новость, у него впереди был отпуск на Красном море.
  Через месяц, выйдя на работу, он с утра столкнулся с новым контингентом. Социалка, наспех и нелепо приодетая, в какие- то кофты с люрексом и свитеры с чужого плеча, беспомощно кружила с санаторными книжками в руках по лабиринтам непонятного здания и приставала к медперсоналу и здоровым отдыхающим с разными вопросами. Те, на бегу с унижающей снисходительностью здорового человека над больным, торопливо объясняли, где какие кабинеты и процедуры. Коллеги же разъяснили Андрею, что социалка вся отсортирована – живет на одном этаже, кормится в отдельном зале большой зеркальной столовой, и питание у них не такое как у всех, а в два раза хуже, потому что путевка в два раза дешевле, а уж работы с ними… Это Андрей почувствовал в первый день, ему, хорошо отдохнувшему, предложили, а точнее оформили приказом совместительство – несколько номеров с необычным контингентом.  Уставшие коллеги потянулись к теплым морям и жарким странам. Летом персонал санатория отпуск  не брал – летом самый чес.   
   Андрей с трудом заставил себя настроиться на работу, долго вникал в истории болезни стариков и инвалидов с непривычными для санатория диагнозами.  Освободился только к восьми часам вечера.  Торопливо проходя через холл, он увидел женщину. Она сидела на краюшке кожаного дивана и напряженно смотрела на входную дверь. У ее ног стояла большая сумка. Андрей замер. Мать. Как же она была похожа на мать. Он подошел к ней и спросил:
- Вы кого-то ждете?
 - Да, за мной сосед хотел  приехать, я здесь недалеко живу, километров пятнадцать,
 - Вы бы в номере подождали, здесь прохладно.
  - Место  уже заняли, неудобно людей беспокоить.
 - Я могу вас подвезти, Мне по пути, - соврал он. 
   Она обрадовалась,  без суеты и подобострастия села в дорогую машину.
 Они подъехали к темному плохонькому домику в центре когда-то большого и богатого села. Он помог ей подняться по скрипучим  ступенькам.  Откуда ни возьмись, появились три кошки, ласково начали тереться об  ноги и мурлыкать. Она улыбнулась им, помолодев лицом и ласково приговаривая, - Гостинчик вам привезла, гостинчик, - зашуршала  пакетом, доставая припасенные остатки со скудного санаторского стола.
 Когда прощались, она просто,  сказала:
- Спасибо, сынок.
- Приезжайте еще отдыхать на будущий год, - пригласил Андрей и добавил, - хорошо бы вам в кардиодиспансере подлечиться.
- Подлечусь, - неуверенно пообещала она.
 Он сел в свою дорогую навороченную машину, впервые не включил музыку и, куря сигарету за сигаретой, поехал по загруженному метельному шоссе домой. 
… Андрей пил коньяк, но спекшаяся боль в груди не отпускала, и, автоматически включившийся  инстинкт самооправдания, не помогал договориться с собой.
 … На следующий день Андрей  рано приехал на работу. Он решил сделать обход до завтрака. Зайдя в первый номер, он сразу почувствовал, что его дорогие ботинки липнут к линолеуму. Приглядевшись, заметил слегка поблескивающую  дорожку от кровати к туалету. Это что же – недержание мочи, а в моче сахар? Женщина с седыми волосами, собранными в жиденький пучок, перехватив его взгляд,  торопливо и виновато заговорила:
 - Я уберу, сейчас, уберу, вымою все.
 - Не волнуйтесь, это сделает уборщица. Вы знаете, какой у вас сахар, у вас глюкометр есть? - спросил Андрей.
 По ее растерянному виду Андрей понял, что она не в курсе, что с ней происходит.
- Сейчас я пришлю к вам, медсестру, она возьмет кровь на сахар, и в столовую не ходите,  завтрак сюда  принесут.
 В следующем номере не лучше – у женщины, одетой в яркий атласный халат с драконами, который еще больше подчеркивал бледное морщинистое лицо,  сердце еле-еле прослушивалось. Он посчитал пульс - сорок  ударов в минуту,  и это с кардиостимулятором. Странно.
 - В каком году кардиостимулятор вам поставили?
-  Просроченный он, хотела поменять, собрала деньги,  да пришлось внучку на учебу дать, - с гордостью объяснила она.
Да… Она отдала, а он взял. Не деньги взял, а можно сказать жизнь.
 Среди дня к нему в ординаторскую прибежала взволнованная медсестра Галя. Она носила  халаты из просвечивающейся ткани, чтобы  санаторий всегда знал, какого цвета на ней трусы и лифчик.
- Андрей Дмитриевич, идите, посмотрите, что удумала отдыхающая.  Она привезла с собой веревку, привязала к батарее, ей, видите ли, так легче с постели вставать. А если батарею вывернет? – возмущенно, сверкая черными глазами, жаловалась Галя .
В номере сидела тучная  миловидная женщина лет шестидесяти с заплаканными глазами.
- Доктор, у меня суставы тазобедренные болят и грыжа пупочная, мне без веревки не встать, - начала она оправдываться, но строгая медсестра ее перебила:
 - Как вы не понимаете, что можно повредить батарею? – отчитывала ее Галя.
- Успокойся, Галя, и не бери на себя слишком много. Ты у нас, по-моему, специалист по инъекциям, а не по батареям, - резко оборвал  ее Андрей  и, обращаясь к женщине, сказал: – делайте как вам удобно.
 - Вот кто таких сюда присылает, их же место в стационаре, Андрей Дмитриевич,- обиженно говорила Галя, когда они шли по коридору.
- Да, в стационаре, только они уже со своим здоровьем и в таком преклонном возрасте не распоряжаются собой.  Куда дети задвинут, там и будут сидеть.
Андрей был в шоке, он и не предполагал, что ему в санатории придется столкнуться с такими тяжелыми больными.  Он был к этому не готов, он не знал, как их лечить и чем, ведь многие из них угрожающие по внезапной смерти. - Боже мой, какие же все запущенные, как безродные, а ведь у всех есть дети, внуки, я узнавал, - возмущался в разговорах с коллегами Андрей, но перед глазами являлась мать, лежащая на высоких подушках, и он замолкал.
  С этого дня его жизнь личная и профессиональная резко изменилась. Он перестал носить всякую ерунду, которую ему дарила жена – дорогие запонки, золотую толстую цепочку на шее.  Купил в церкви простой освещенный  крест и носил его под рубашкой, как положено, а не на показ. В  свободное время  читал медицинские книги и журналы, а  чтобы не слушать жалобное нытье  жены на нехватку денег, чаще оставался дежурить. Андрей, к большой радости коллег, остался работать на социальном этаже,   и возился со своими старухами и стариками, раздражая всех вокруг – Ну, что ты с ними возишься, участковым нечего будет делать, да и лекарства им бесплатные дают, должны со своими приезжать,- возмущались коллеги.   
 -  Ничего они нам  не должны,
 - Почему?
- По умолчанию, - огрызался он, и назначал капельницы с дорогими лекарствами.
 Благодарные инвалиды  смотрели на него с любовью и нежностью, как когда - то смотрела мать. 
 Летом Андрей  взял отпуск и  поехал в деревню, поставил памятник, собрал соседей, устроил поминки в родительском доме с разрешения приветливого молдаванина  и с легким сердцем вернулся на работу.

…Темным  осенним вечером в дверь кабинета дежурного врача раздался настойчивый стук.
- Входите, – сказал Андрей
В кабинет уверенно вошла нарядная женщина лет сорока с типичной внешностью продавщицы.
 - Присаживайтесь, что беспокоит -  сказал Андрей, беря в руки тонометр.
- У меня все нормально, просто я хотела вас попросить, Андрей Дмитриевич, чтобы вы назначили мне капельницы и массаж, - сказала она, нагло глядя ему в глаза и протягивая санаторную книжку. Из книжки высовывались деньги…