Нефертити и остальные. Сериал. Часть 1. 30 серия

Амон-Пануфер хорошо помнил Сидон. Путешественнику, прибывающему на корабле, казалось, что город спускается к морю по террасам невысоких пологих гор, как пестрый ковер по ступенькам лестницы. Посередине располагались светло-коричневые кварталы с черными пятнами оконных и дверных проемов, а вокруг вились зеленые узоры пальм и смоковниц. Плоские крыши домов казались живыми из-за колыхавшихся по ветру разноцветных полотен, которые женщины вывешивали для просушки после стирки. Крики чаек перемешивались с криками разносчиков воды. Тени от облаков пробегали по городу. Леса, окружавшие поместья, источали аромат, смешивавшийся с морским воздухом. Виллы купцов, правивших городом, издалека казались большими перламутровыми раковинами, выброшенными на берег прибоем.
Если  силой Египта была Маат, то здесь  силой была торговля. Финикийские корабли доставляли олово из Испании, слоновую кость с берегов Африки, золото из Египта, духи и посуду с Крита. Тюки перегружались на верблюды, и те, гордо подняв головы, шли в глубь континента, неся на своих спинах товары, предназначенные для дворов могущественных азиатских царей. Грозный фараон Тутмос III сто лет назад подчинил  торговые города, но когда египтяне попытались установить в них Маат, торговля почему-то стала чахнуть. Тогда их оставили в покое, заставив платить дань в обмен на военное покровительство.
Торговые города поражали воображение египтян. Они были пронизаны ветрами странствий и перемен. Суета на причалах, лес мачт, хлопанье парусов, крики чаек, склады, наполненные товарами, снующие толпы людей, рев ослов и верблюдов,  городские ворота, распахнутые во все стороны света, все это создавало невообразимый хаос движенья, за которым невозможно было уследить.
Амон-Пануферу был неприятен этот хаос. Он с трудом привык к мысли, что купцы, вроде Эгиби, имели огромные дома и роскошные сады не по воле фараона за безупречную службу, а  благодаря своей лихорадочной деятельности. Все это казалось Амонпануферу очень подозрительным.
У Эгиби был самоуверенный вид, громкий голос, роскошная черная борода, завитая в мелкие колечки, курчавая копна волос, огромный крючковатый нос, которым Эгиби постоянно к чему-то принюхивался, черные немигающие, выпуклые глаза. Одежда его была напрочь лишена того, что называлось изящностью и строгостью линий, которыми так дорожила египетская знать. Крикливые, ярко раскрашенные тяжелые ткани, в которые он был одет несмотря на жару, были увешаны всевозможными золотыми цепями, брелками и бусами. На волосатых жирных руках и цепких пальцах красовались нанизанные друг на друга браслеты и перстни. В ушах висели длинные серьги почти до плеч. При ходьбе все это колыхалось, звенело и брякало. Люди, которых Эгиби считал равными себе, одевались точно также. Золотые цепи считались символом богатства и власти, и поэтому эти купцы старались нацепить их на себя как можно больше, ревниво оглядывая друг друга, не уступают ли они кому-нибудь в богатстве.
Какая запутанная тяжелая полная противоречий была жизнь у этих азиатов, и какая четкая правильная жизнь была у египтян, особенно у жрецов!  Но несмотря на эти приятные, услаждающие сердце мысли, в глубине души оставался мутный осадок, о котором следовало бы забыть, не баламутить его понапрасну. Мериэт! Мучительно сладкие воспоминания, в которых вязли и томились все благие  помыслы. Нет, он ни за что бы не променял свою жизнь жреца, годы мудрости и Маат на какие-то бессмысленные метания молодости, но иногда тихая боль подкрадывалась к нему, прячась в теплом ветре, в легком шорохе пальмовых листьев, в аромате нильских лилий. Память о Мериэт никаких не хотела умирать, цепляясь за самые незначительные поводы.
Амон-Пануфер помнил тот вечер, когда он принял приглашение Эгиби на пир. Жрец не хотел отказывать купцу, во-первых, чтобы не обидеть его гостеприимства, а во-вторых, ему казалось, что юношам было полезно узнать все стороны жизни иноземцев.
На пир были приглашены женщины. В этом не было ничего удивительного. В Египте женщины тоже участвовали в праздненствах. Сначала они сидели, скромно потупив глаза и кутая плечи в шелковые шали. Они были похожи на роскошных бабочек, сложивших бархатные крылья. Женщины брали тонкими, почти прозрачными пальцами с длинными ухоженными ногтями старинные серебряные чаши и осторожно пригубливали тяжелый аромат сладких вин.
Эгиби громко смеялся, запрокидывая голову и показывая крепкие белые зубы и бездонное алчное горло. По его пальцам тягучими каплями стекал бараний жир. Он вытирал руки о свою бороду и о голову прислуживавшего ему мальчика. Амонпануфер с трудом сдерживал отвращение. Эти варвары ели обеими руками, тогда как в Египте полагалось держать пищу только в правой руке.
Потом, по мере того, как горы яств распадались, а сосуды с вином мелели, женщины стали обнажать плечи и призывно ловить взглядами взгляды мужчин. Шум разрастался. Музыканты не жалели сил, и музыка, дикая, страстная, гремучая, щелкающая, возбуждала нервы. Вскоре женщины, раскрасневшиеся, полуобнаженные, с блестящими глазами, перебрались на колени мужчин, и началась оргия. В Египте оргий на пирах не было.
Казалось, воздух наполнился страстным плодородным дыханием великой богини Иштар, которую так чтили в сирийских городах. Факелы на стенах шипели и разбрасывали искры. Столы опрокидывались, по сдернутым скатертям растекались темные пятна.

Губы и ладони скользили вдоль изгибов тел. Тягучие стоны прерывались поцелуями и вскрикиваниями, пальцы переплетались, плечи поднимались и опускались, головы запрокидывались. Вихрь наслаждения, мутный, безумный, метался по залу. Эти люди пили чашу жизни взахлеб.
Амон-Пануфер встал, учтиво поклонился и вышел.
Пройдя через сад, залитый лунным светом, где тени от веток переплелись с лунными бликами точно узор, какой бывает на крыльях ночных мотыльков, он вышел на пляж к тяжело вздыхающему морю и сел на песок, обняв колени. Когда-то Песиур приказал ему выбрать либо сан жреца, либо Мериэт. Он выбрал первое и научился получать удовольствие, не пресыщая чувств. Их можно было только бередить, чтобы они томили душу, оставаясь вожделенными. Так Ка по ночам покидает страждущее тело, летает в ночных облаках, а на рассвете томительно и сладко входит в него вместе с утренними снами.
И Амон-Пануфер незаметно для себя заснул прямо на пляже, овеваемый легким бризом. Утром он проснулся отдохнувшим и, открыв глаза, сразу окунулся взглядом в голубое посвежевшее море. Вдруг в конце пляжа он увидел молодую женщину, видимо, гостью Эгиби. Она тоже провела ночь на пляже, а сейчас встала, подобрала тяжелую волну черных волос, закрепила их шпильками из слоновой кости, а затем, сбросив одежды на песок, пошла нагая к морю, туда, где вода выносила на берег маленьких, убегающих боком от пены крабов. Попробовав ногой воду, она, качая бедрами, вошла в море и поплыла. Амонпануфер протянул к ней руки и сам не свой позвал: “Мериэт! Мериэт!” Но она не слышала его. Ее голова и руки мелькали среди волн. И Амонпануфер, не дожидаясь, когда незнакомка вернется и выйдет из воды, поспешил, спотыкаясь, в глубину сада, где среди криков обезьян  ему послышался голос зовущего его Пеиура.