Черные воды

«Твоя душа умрет еще скорее, чем тело – не бойся ничего!»
Ницше

1.

      Отец Анатолий сидел за столиком ресторана «Черные воды», что был расположен на середине пути к вершине горы Ай-Петри, где зимой всегда лежал снег, а летом там так жарко, что люди сходят с ума. Снег обычно лежал там до апреля. Это было живописное место. С левой стороны от скал, на высоте шестьсот метров  от уровня моря бил мощный водопад. Струи его летели пружинистыми точками вниз, а шум стоял неимоверный возле водопада. В воздухе плыли капельки воды, а солнечный день мог подарить путнику радугу.
       Отец Анатолий классический бродяга, которому в жизни ничего не надо кроме беседы о смысле жизни со случайными людьми. Он всегда им говорит одно и то же:
- Дмитрий Карамазов говорил, что злодейство не только дозволено, но становится самым необходимым и умным выходом для всякого безбожника. Могилку моей матушки дождик заливает, и крест совсем упал. Надо бы пойти на кладбище и траву прибрать, а то соседи скажут, что сыну все равно. Крест поправить надо бы. Техника, понимаешь ли! Молодежь говорит, что в компьютере можно узнать даже день своей смерти. Кто может исчислить цветы райские, иже и ныне процветает!
       
            Жак любил ходить по окрестностям. Утром он видел струи водопада, на него нашло вдохновение, он изрек:
- Странные дни наступили для нас, мой друг, прошу вас, дайте мне радости, да оставь свои книги и иди в горы.
Прозрачны воды, но черны,
Там чьи-то призрачные тени
Скользят в бездонной глубине
Не мною созданных видений.
Коснётся холодом щеки,
Не существует, но живое,
И мёртвой хваткою тебя
Куда-то тянет за собою.
Оно от тех глубинных вод,
Которых солнце не касалось
Течёт река судьбы, течёт,
От бесконечности к началу…

       Потом он предлагал свой фотоаппарат путнику, что любовался видом водопада:
- Друг любезный, сфотографируй меня, будь добр. Постарайся так взять ракурс, чтобы моя голова была окружена радугой. Я же странник. У меня, как у странника, желтый нимб вокруг головы.
- Будет сделано! Пару секунд. Улыбочку. Готово. Дядька, держи свою вещь, а вот от вина не откажусь.
         Туман любит отдыхать на склонах гор. Он раскидывает свои конечности на сосны и ели, а также тихо стелиться по долинам и холмам.

        Ночь за окном. За столиками ресторана сидят сонные люди. Жан, отец Анатолий и солдат Ники. За окном своими чернилами ночь раскрасила все пространство и, сидящие у окна люди, смотрят лишь на звезды в вышине. За окном гуляет осенний ветер. Зима прошла, но следы на снегу оставили они все глубокие.
          Чаек с лимоном стоял в стаканах на столе и люди задумчиво пили его, поглядывая друг на друга, ожидая подходящей минуты для разговора, ведь эти люди не знали друг друга до этого – они встретились чисто случайно. Горели красные лампы на стенах зеленым светом, пылал в камине огонь, запах ладана плыл по залу ресторана «Черные воды».
          Солдат Ники служил в части, что находилась на вершине горы. Там была обсерватория, где военные проводили свои расчеты.
          Ники был грустен, по после чая решил рассказать свою историю:
-  То, что произошло зимой, было ужасно. Никогда в жизни я не испытывал такого ужаса. Все начиналось вполне банально. Я с двумя своими сослуживцами решили сходить в Ялту для того, чтобы напиться на берегу. Мы же еще те сорванцы. Мы спустились по снежным дорожкам, конечно, мы ушли самовольно, но мы не могли иначе, ведь страсть как хочется пить и гулять ночами. Нам хотелось сигарет и хорошей еды. Баб и лошадей. Мы были люд под номерами, окруженные стенами воинской части. Каторжная луна светила нам, когда мы перелазили через забор. Мы перелезли и прошли порядочно, но тут закружила лихая метель: она танцевала, лихо отплясывала  в бешеном ритме. Ведь нет исхода из вьюг.
-  Нам погибнуть весело, – сказали мне мрачно мои сослуживцы, - будь, что будет. Нечего терять.
- А давайте-ка пойдем обратно или же можно двинуть в ресторан «Черные воды», ведь там можно выпить и закусить довольно-таки неплохо. А друзья в лицо мне смеялись. Они не боялись ничего на этом свете.
- О, смотри, Ники, как она смотрит на меня, темноокая! – завопил замерзающий брат. А потом, что есть мочи:
-  Снежная мгла взвилась, легли сугробы кругом. У тебя – электрический свет. Там – пустота морей. Вышина. Глубина. Снеговая тишь.
Они остались там под снегом. Я же шел сюда и сидел всю ночь, смотрел, как горит свеча за столом, я же утром пошел их искать. Кругом сугробы, ничего не видать – лишь снежное одеяло пушистое, искрящееся на солнце. Наконец-то! Я нашел два закоченевших тела. У одного из них, тот, что бредил темноокой, я нашел листик и запись на листике. «Завела. Сковала взорами. И рукою обняла. И холодными призорами, белой смерти предала. Сверкни последняя игла, в снегах! Убей меня, как я убил когда-то близких мне! Я всех забыл, кого любил, я сердце вьюгой закрутил, я бросил сердце с белых гор, оно лежит на дне».
     Вот, что я прочел я, когда разжал его замерзшую руку. Погибли  в Крыму. Погибли в тридцати минутах от ресторана «Черные воды». Им хотелось острых ощущений, хотелось подобраться к смерти  так близко, что она уже не выдерживает и запихивает человека в свой рукав, где у нее много разных историй, которые она непременно рассказывает любопытным. Как эту дыру размером в бога в своей душе залатать – я не знаю.  Нет севера, нет запада, нет юга  и востока, есть только размноженное одиночество. Я не знал одиночества до двадцати лет. Славное волчье время. Теперь же я его почувствовал так сильно, что теперь готов сказать уверено, что жизнь прошла. Много было горьких слез. Все прошло. Как я был наивен раньше, не замечал, что одиночество в поездах, в зеркалах, на фотографиях. Оно всегда было со мной, но я не замечал его. Мое одиночество раньше питалось книгами, прогулками, игрой на гитаре, осколками толпы, городами, небесами, листами пены моря. Вы знаете, почему я попал в армию? Дело в том, что после школы я поступил в киевский университет на биолога, но через год бросил. Там я не нашел друзей. Одиночка я. Меня это сильно угнетало. Я не мог жить в такой атмосфере. В моей комнате жили молодые люди с мертвым душами, они сидели за уроками целыми днями и на мое предложение пойти погулять по Киеву и повеселиться где-нибудь у Днепра, отвечали всегда усмешкой: «Мы уже не дети! Нам эти игры ни к чему». Я понял, что тут я посторонний, что я чужак в этом логове диком. Я хотел бы всю ночь напролет бродить по улицам Киева, петь песни революционеров, общаться с  бродягами, а потом приходить под утро в общагу и спать до вечера, а потому я ждал друга, но друга не было. По этажам мрачные полицейские стоят и ждут меня с угрозами, видеокамеры своим суровым оком смертоносно впивались во всех проходящих по этажам. Когда же по традиции, старшекурсники должны были знакомиться с первокурсниками, то к нам в комнату зашли пару ребят, мы выпили йогурта, а потом они ушли и больше я никогда не видел их. Они пытались убить во мне романтику. Я думал, что нашел друзей, но ничего подобного. Потом мне сделали выговор за то, что я стал ходить к Днепру зимой. Мол, утонуть хочешь? Я шел по сырым от удушья и тоски коридорам в туалет, слушал шум крови в своей голове, косматые звезды падали на мои плечи, а зеркала кривились черными усмешками, лай собак звучал в моей голове, сотни тысяч раз я слышал этот лай. Призраки в коридорах говорили мне что-то такое, о чем я боюсь сказать вам теперь. Камеры видеонаблюдения все это зафиксировали, и меня утром ждал жесткий разбор полетов. Я ушел к Днепру снова и снова. Предки в шоке. Я буду жить так, как хочу. Я умею жить и умирать, я привык жить и умирать – не ново для меня. Когда я пошел на медкомиссию после того, как приехал в город, то  мамин знакомый врач подмигнул мне и шутливо спросил:
- Панк что ли?
- Нет!
- Ты хочешь идти в армию-то? Я могу тебя отмазать. Легко. Просто скажи, что ты верующий.
Я и тут дал джаза:
- Да, мой долг – это защита Родины. Я хочу идти исполнять свой гражданский долг! Умрут все злодеи, что нападают на Украину! Буржуи пусть горят в печи Освенцима. Крематорий сожжет тела предателей Родины! Я уничтожу гидру либералов и проклятых чиновников. Всех резать под корень! Вся власть на небесах, здесь власти никому!
Он подумал, что я и вправду хочу быть гражданином своей страны и написал мне в направлении «годен». Так я и попал сюда. Потом это страшное событие зимой. Я мог бы спасти их, если бы только настойчивее настоял на своем. Теперь же я не годен к службе. Я живу в этом ресторане и работаю тут кочегаром. Мне выдели маленькую комнатку, и я сутками смотрю в окно. За окном шелестят дубравы, течет водопад, ночью звезды машут мне рукой: «Привет, друг, как дела?». Сейчас я хочу покоя, но я вне ума уже пребываю, то, что я прошу тишины, не значит, что я жив, наверное, я уже умер для мира. Я забыл свои те дни просто потому, что они мне уже не нужны. Просто внутри меня глубокий колодец, там будет настаиваться черная вода, чтобы потом умереть и стать мертвой водой, а мертвая вода может поднимать мертвых, может латать их черные дыры души. Может, когда исцелюсь, то вернусь обратно в город. Там я буду безрадостно трудиться на немощный мир, где формы и действия не содержат ни какого смысла. Старательно буду повторять универсальные движения. Холод, зной, безденежье, сигареты, водка, поиски женщины, карты, скачки. Я стану героем, буду сидеть в парке, где рядом со мной будут сидеть тени. Мы будем вещать о добродетели, самоотречении, самообладании, самоуничтожении. Когда дождь будет лить в городе, то мы будем идти в ближайшие подвалы, где будем молиться за весь мир. О, как я люблю ночь за ее разрушительную силу. Во сне все проблемы умирают. Зловещее пробуждение возвращает нас в абсурдность бытия с новой силой. Мы кружимся в своих снах и хотим, чтобы утром никогда не наступало, ибо день ничего нового нам не готовит. Мне все позволено. Ночью я буду бродить среди мертвых, да и днем тоже. Стану беседовать с ними о смысле жизни, грядущих делах и душевных делишках. Почти бесплотность предпочту всему, что слишком плоть и тело. Литература сожрет мои лучшие часы любви. Я признаю тогда свое поражение. Я смирюсь с дождем, войной, безработицей, несправедливым распределением благ. Я взорву к чертям весь этот город, ведь жизнь в безвременье мчится пересохшим ключом, все земное нам снится утомительным сном, ведь каждое мнение – убежище, каждое слово – маска. Мысль о самоубийстве в этом ресторане является большим утешением мне, ведь она помогает пережить не одну тяжкую ночь.

2.

        Запах дров в камине и всем грустно, люди встают со своих мест и бродят по темному залу. Потом они устало сидят, ночь сбрасывает с них все тайные покровы. Жан налил всем очередную порцию чаю и схватился за сердце. Его седые волосы упали на плечи.
- Парни, моя малышка, моя девочка сбежала из дому к своему конюху. Ей двенадцать лет. Она часто ездила кататься на лошадях на ферму в район Эскима, там ей приглянулся конюх. Ему двадцать пять. Он за ней стал ухлестывать, и она настолько потеряла стыд, что ночевать остается там. Я ее держал на руках, когда она была крохой, а теперь она сидит на коленках у чужого дядьки. Это ревность отца. Потом она ушла из дому, в последний раз ее видел и в этом ресторане с ним, они поехали автостопом на его родину, куда–то в район Сибири. По пути они объездили все рестораны южного берега. Я иду по ее следам. Ей надо учить уроки, чтобы потом поступить в институт, потом найти себе приличного жениха, чтобы не иметь ни в чем нужды. Как отец я имею право на то, чтобы она была счастлива. Она еще не может управлять своими страстями. Мужчина и женщина часто ошибаются друг в друге, ведь это просто – каждый чтит и любит лишь самого себя, а скорее даже идеал, что живет в голове. Мужчина желает видеть женщину миролюбивой, но она же, по существу своему неуживчива как кошка, хотя умеет претворяться миролюбивой. Черное одеяние и молчаливость делают всех женщин умнее. Она на новый год не пришла первый раз домой. Женщины – это птицы. Они прилетают с каких-то вершин, мы считаем их за что-то тонкое, хрупкое, дикое,  причудливое, сладостное, полное души, также за нечто, но мы должны их запирать в клетку, дабы они не улетели. Мне не удалось спасти дочь - она улетела к нему. Все думаю о том, отпустить ее с ним или нет. Если отпущу – дел таких  наделает по глупости, что мама не горюй. Если обратно домой увезу, то будет ныть от тоски, да еще покончит с собой, как существо слабое и глупое. Нельзя! Пусть едет с ним, пускай, она сама выбрала этот путь, зачем мне что-то менять в ней? Мне бы в небо по трубе, а все остальное суета сует. 
- Правильно, Жан говоришь, - молвил отрешенно отец Анатолий, - это все либерализм дает такие плоды, когда дети стариков ни в грош не ставят.
        Они налили еще чая и отец Анатолий начал о своей жизни говорить, да так, будто бы это тягучий клейкий сироп из горлышка течет:
- Пил я, братцы, страшно как пил! Все из дома выносил, просто сил не было жить. Сбежали от меня дети и жена. Они ушли из дома, а я решил тогда стать на верный путь. Когда мука моя была страшна, когда черный стал мне шептать на ухо, чтобы я того…Я  взял и пошел в горы, там я нашел дерево. Перекинул веревку через ветвь, завязал узелок потуже, подставил пенек, залез на него, смотрю вокруг и понимаю, что жаль, как жаль, больше не увижу эту красоту. Но манит ли меня мир без вина? Не манит! Прощаюсь с миром, но вдруг вижу, как выходит из-за елей высоких моя умершая мать и говорит мне строго:
- Толик, ты не балуй! Одумайся, мелкий бес, ведь душу губишь навеки. Давай-ка, иди в монахи. Сказала это она и ушла. Я тоже ушел. Нашел в горах пещеры, то монастырь заброшенный был, как оказалось, и там стал я жить один: родник рядом, дрова наверху, келья хороша вышла. А печка, лежанка, столик для чая. Лежу себе ночью я и слышу пение ангелов. Сладко на сердце, я вижу, как по келье бродят ангелы – благодать! Ночью встаю, читаю молитвы – трепет и радость на душе. Стал я ночью и днем беседовать с другом. Она вроде баба смуглая, нагая, Розой величать. Откуда говорю ты? Там живу, там! Отвечает она мне и хохочет, а глазки ее озорные так и бегают по келье, словно лучи прожектора на зоне в час побега арестанта. Так вот, как-то пришла ко мне в келью и говорит:
- Хорош, дружище Толик, ты уже стал праведную жизнь вести. В небесной канцелярии все тебя хвалят. Им кажется, что ты стал праведником. Они подсчитали твои грехи и количество молитв, поклонов, которые ты сделал и решили, что тебе уже не надо молиться – лишне это для тебя все, ты уже можешь на небо прямиком подниматься, там твоя обитель истинная. В путь идти, не сиди на земле!
      Махнула Роза рукой, и я увидел, как из моей пещеры лестница в небо возникла. Она была так бесконечно пряма и уходила туда, где нет боли и печали. Как же я ликовал, ведь свершилось чудо-то! «Наконец-то, наконец-то – вот она моя награда за все эти посты, молитвы. Вот она благодать. Шибко страшно, только о том думаем, что будет дальше, что будет дальше, что будет дальше...» - думал я, сидя на краю пропасти, глядя на лестницу, что горела красным пламенем.
Роза увидела, что мне страшно и сказала грустно тогда она мне, дабы печаль мою утолить:
- Дело в том, Толя, что я почему-то умираю. Они все допрашивают меня, что со мной, и почему я молчу, и отчего я умираю. И эти вопросы сейчас самое трудное для меня и тяжелое. Я знаю, что они спрашивают от любви и хотят помочь мне, но я этих вопросов боюсь ужасно. Разве всегда знают люди, отчего они умирают? Земля – это обитель грешников. Покинь землю, мглой объятый муж. На земле лишь грохот и шум, а в небесах – тишина и вечный уж. Весна улыбается всем ангелам, а синие птички порхают на веточках пальм, растут фрукты и ягоды в саду и всегда и чистота там такая, что словами не передать. Никакой заразы там нет. Там все стерильно чисто и все там в наслаждение. Я когда падала на землю, то упав в океан, дал вам знание о добре и зле, потому и стала земля так  ничтожна. Вы по моей указке все изуродовали. Вы разрушили почву, моря, реки, леса. Вы выжгли свои души животными страстями. Вы постоянно убегаете от самих себя. Друзей  у вас нет, остались от них лишь тени. Уйдите с земли, здесь жить вы не в состоянии. Пора уходить! Надо просто сидеть дома и хотя бы ковырять в носу и смотреть на закат солнца. Просто сидеть на стуле и смотреть вдаль! Большое это удовольствие – жить на земле!   
       Я зарыдал от понятого, ведь сатанинские сказки то были, я сел на пол пещеры и истошно закричал. Мне было так больно и тоскливо от того, что мы все так ужасно пали, что сил не было жить дальше. Хотелось лишь умереть. К черту прошлое! К чему мне наслаждаться этим миром, когда на том свете будет Страшный суд? Скажите мне друзья, зачем он мне? Нет! Я решил быть иным, теперь я брошу свои дурные занятия. Я ушел из пещеры и стал я бродить по высоким горам, а потом я как-то зашел в этот ресторан и часто стал сюда захаживать. Отсюда красивый вид. Я все время думаю о том, что бытие воюет с сознанием. Уж больно мне нравится то, что будет «там». Видите ли, я с вами теперь уже знаком, но топор ношу всегда в своем чемодане. Ночевал я на поляне у обрыва, что за той горой и Роза пришла ко мне. В палатку залезла. Я же ей вдруг бросил: «Доброй ночи!». Она платком черным  замахала и засмеялась, а потом сказала:
- О полдень жизни! Светлая пора! О сад цветущий! Пришла пора стоять, глядеть в тоске гнетущей и ждать друзей с утра и до утра.
      Сказала это она мне и убежала. Теперь же я сижу в ресторане «Черные воды». Пытаюсь не думать о плохом.
     - Быть добру! - начал свою исповедь солдат Ники, - да ведь за окном звери строили свои норки, да, звери создавали себе уютные гнездышки, пытливо напрягали могучие умы, пытались залезть туда своим умом, куда никто еще не залазил. Какие бездны, какие бездны титанического напряжения приготовила для нас природа. Идешь на кухню, открываешь кран – течет вода. Вода идет из Чернореченского водохранилища. Черная река течет себе между гор, выходит на поверхность из глубины в тысячу метров.
        Но мне повезло хотя бы в том уже, что я это знаю, может, кому-то я и смогу помочь, стану для кого-то дядюшкой, что живет вне ума, ведь все люди в нашей жизни не случайны, они появляются зачем-то и для чего-то.  Так захотелось найти себя, единственного, затерянного в непроходимой паутине коммуникаций, забытого в хронологии инфраструктур, среди городов, зданий, дорог, метро. Ведь мы глубоко трагичные, ибо мощь нашей веры и сила  ума исключали друг друга – вот почему мы  так несчастны. Всю жизнь мы убеждали только себя. Война – наша мать. Только безнадежно убитая душа или культура не терзают себя сомнениями.
     Вот хочу все больше и больше походить на ребенка, я хочу перейти через границу детства в обратном направлении. Я хочу идти против обычного хода развития, перейти в область супер инфантилизма, где будет царить хаос и безумие, как в мире, который меня окружает. Я приспособился к миру, который никогда не был моим. Я хочу прорваться наружу из этого расширенного мира и снова стоять на границе неизведанного, которое затмит мой нынешний бледный, однобокий мирок. Я хочу обогнать homo faber, это вселенское проклятие, чтобы снова стоять перед бездной, через которую меня не в силах перенести даже самые сильные крылья. Я возвращаюсь в мир, который еще меньше древнего мира, античности, возвращаюсь в мир, к которому всегда могу прикоснуться протянутой рукой, мир знакомый и узнаваемый. Любой иной мир не имеет для меня смысла, он мне чужд и враждебен. Гордость – одно из главных переживаний моей юности. Если вы прожили год и видели смену времен – зимы, весны, лета, осени, - то вы уже все видели. Ничего нового вы уже не увидите. Идемте, здесь больше ничего уже не покажут.
             Отец Анатолий сидел на диване, слушал, что говорит Ники, перебирая струны гитары, он хотел спеть песню. И спел.
- И так, время пришло! Ушло все, что было чужим, весь мир обывателей умер. Время убивать язычников и время собирать свои откровения на ветках дерев. В темном лесу при свете свечи в объятиях комара трястись в болоте ради самого себя, что живет вне ума и вне тела. Мои дороги ведут на север, мой кров поглотила звезда, что падает в бокал, в котором таится вода. Разбитые окна, пробитые двери, кресты горят на холме. Мы носим идеи, мы дышим как змеи, мы живем лишь на войне. На коне я лечу над мирами, пробую огонь я на вкус, расшибаю я стену ногами и влетаю на новый этаж.
   - Ты ведь не любишь этих мещан, - браво! – кричал в экстазе Ники. – Лучше не придумаешь!
- Убей в себе язычника! От «Бог умер» до « архипелаг ГУЛАГ» - один шаг, - молвил тихо отец Анатолий.