Мама

Душа покачнулась и замерла. Она стояла на краю пропасти. Из глубины ее выкрикивали что-то невнятное черти с вилами, все объятые пламенем и вечным огнем заката. Душа перекрестилась и тихо побрела по краю, шепча что-то.  Черти замерли, они слушали то, что еле слышно шептала душа. Неведомый  налетел ветер и унес ее.

Куда была она перенесена неведомо, но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.  Душа  весила всего два грамма, но и они тянули ее к земле. Так очнулась душа на дне глубокого и темного колодца. Там было сыро, пахло кровью и мочой, что-то стучало в глубине. Душе было тепло и ласково, дремотно и счастливо, не хотелось думать и плакать, хотелось жить и чувствовать. Вдруг душа ощутила стук собственного сердца. Это был удар гонга, стук охотничьего барабана, свирель пастушка, гром, сотрясающий землю до самого основания. Так ребенок понял, что он живет. Кровь немедленно заструилась наперегонки по его малюсеньким сосудикам. Тело запульсировало. Хотелось двигаться, бежать из этого темного колодца, куда глаза глядят. Но ребенок еще не видел света, он не знал, что ждет его там и впервые заснул в спокойном неведении. Ребенка ласково поглаживала теплая волна материнской любви. «Мама», - подумал ребенок сквозь сон. Ему снилась рожь и белый конь, стоящий в ней по колено. Все овеивал сладостный кровавый туман. Близко пел соловей.  Вышла румяная крестьянка. В ее лукошке были ягоды, и еще она пела песню – ласковую и задушевную, нежную и печальную. Протяжно и хорошо пела она. Это была мама.
 
Ребенок проснулся радостный и счастливый. Вдруг он услышал чей-то грубоватый голос. Голос что-то говорил маме тоже спокойно и радостно. Это был папа. Теплой рукой он поглаживал маму. Все внешние звуки звучали так, словно из бочки, но ребенок был рад, потому что были люди, разговаривающие с ним, певшие, читавшие ему, заботившиеся о нем, хотя он даже еще не родился. Время от времени слышался лай, буханье и звон, а еще непонятный пронзительный шум, от которого ребенку хотелось умереть. Он не знал, что значит умереть, он уже забыл пропасть с чертями и огни за рекой. Хотя нет, огни он помнил. Горела деревня.  Он помнил, как стены трещали, и искры взвивались во мрак ночи. Он с бабушкой сидел у реки, оба плакали. Бабушка держала в руке платок, мокрый и грязный. Ребенок увидел силуэты, наступающих прямо на деревню танков, или это были бегущие солдаты с ранцами и в смешных шапках. А может это были  всадники с луками? Теперь уже не разобрать. Деревня горела красным адским пламенем. Плескалась река. Девушка в кожаной комиссарской куртке, под которую была пододета обычная сорочка, мыла волосы в раскаленной добела реке. Кобуру с пистолетом она оставила на берегу.  Вдруг  звон – и непонятно откуда вылетевшая стрела вонзилась прямо в сердце девушке. Она вскрикнула: «Мама!», - и с глухим плеском упала в воду. Ребенок тоже крикнул: «Мама», - но уже тоньше и печальнее. Бабушка крепко обняла ребенка. Это была не мама. Руки у нее были морщинистые и сухие, как засохшая глина. Ребенок вырвался и побежал прямо сквозь, откуда ни возьмись взявшиеся взрывы. Земля рассыпалась прямо под ногами. Вдруг -  чернота. Гулкими шлепками отзывался теперь бег ребенка по мостовой. Он забежал в глухой, темный двор-колодец. Бесшумно заехала машина и остановилась у подъезда. Вскоре из него вывели мужчину. «Папа», - крикнул ребенок. Мужчина поднял голову. Глаза угольками сверкнули, и пропали во тьме машины.  Ребенок заплакал.

«Плохо, маме плохо». Маме действительно было не хорошо. Она умыла опухшее лицо прохладной водой из-под крана и зашлепала обратно в комнату. Бульканье воды, шлепанье голых ног по полу – все отдавалось  каким-то диким эхо.  Что-то опять смеялось и бухало снаружи. Это, наверное, нечто замечательное и необыкновенное. Оно должно быть теплое и мягкое, и  доброе, а, иначе, зачем ему быть. Снова буханье и звон, на этот раз громче. 
Что бы это могло быть? Ребенку хотелось жить, чтобы знать, что это бухало, плескалось, звенело и трещало снаружи. Но он не знал, что значит жить. Он не помнил. Или нет, он припоминал… Звуки драки. Ребенок сидел и смотрел – двое зачем-то колошматили друг друга. Они не видели своих разбитых лиц, перекошенных от злости. Яростно, как два растрепанных петуха, они нападали друг на друга, сшибаясь друг с другом. Ребенок отвернулся – рядом с ним сидел бомж, пьяный и разбитый. От него дурно воняло жизнью.

У противоположной стены ребенок увидел девушку. «Мама», - подумал он. Но нет, это была не она – глаза густо подведены черным; черная, черная девушка. Даже волосы покрашены в темный. Она стояла, прислонившись к стене, и почесывала голую ногу, торчавшую из-под черной юбки. Ей явно было холодно, потому что губы были синие. Ребенку хотелось согреть ее, обнять, пожалеть ее,  сделать ее своей мамой, но он не смог пошевелиться, потому, что к девушке подошел такой же одетый в черное парень и поцеловал ее прямо в синие от холода губы. Почему они все так печальны? Может быть, кто-то умер? Печаль слила парня и девушку воедино. Они были одним черным клубком, тоскливой безрадостной массой в темноте подворотни.

Вдруг мягкий, пронзительный колокольный звон – и все исчезло, снова буханье, мамина теплая рука. Что она делает этой рукой, и какая она на вкус? Как она пахнет? Ребенок очень хотел знать, что находится снаружи. Это, наверное, здорово и приятно - жить. Ребенок хотел вылезти и увидеть мир своими глазами, а не слышать глухие его отзвуки.
«Я готов», - без устали думал ребенок. Он представлял, как выйдет на свет, и все будут приветствовать его. Они будут рады его видеть.  Они станут над его кроваткой и будут смотреть нежно на него, будут перебирать волосики на его голове, оденут в комбинезончик и будут разговаривать с ним, пока не устанут. Постойте, это думает мама.  Может она даже хочет дать ему имя. «Иван, меня зовут Иван»,- шептал ребенок маме. Так его всегда звали. Хочу, хочу родиться поскорее.

Маму повезли в роддом. Наконец-то.

Первое, что увидел ребенок, была перевернутое лицо доктора. Он улыбался и показывал малыша уставшей маме. Радость жизни охватила ребенка, и он оглушительно заплакал.