Детский альбом

         Детские ощущения - бездонная кладезь воспоминаний, наверное, для каждого из нас,.
Из них мы черпаем мерной ложкой истории лучшие крупицы наших впечатлений, которые
дороги каждому неравнодушному сердцу и с улыбкой блуждаем по бесчисленным страницам
нашей истории, с удовольствием делясь радостью с теми, кто рядом. Вот и мне, друзья,
захотелось поделиться с Вами радостью воспоминаний о детстве.
           Начиналось все на Дальнем Востоке, где рано встает солнце, где тайга и комары,
куда едут романтики всех мастей, где отношения между людьми ценнее денег, где все или
почти все делается за "Спасибо". Первозданная природа, местами суровый климат требуют
от людей надежности и искренности, крепости и порядочности, превосходства духовного
над материальным, где все "взаправду", а чувства искренни и чисты - идиллия для
романтиков и тех, кто ищет красоты душевной в неподдельной истинности всего сущего.
С большой неохотой когда-то я покидал эти края, уходя в далекую неизвестность других
отношений, ценностей и приоритетов. Мне по-детски казалось, что изменится сама моя
суть, оторвавшись от дома, от истоков, но, по-счастью, этот духовный стержень и
закалка остались во мне на долгие годы скитаний в поисках красоты духовной.
Перелистывая старый семейный и детский альбом проживаю эти чувства заново,
но по-новому, с высоты и расстояния прожитых лет, понимая детские страхи и переживания
как отец себя ребенка, подводя невидимую черту под сделанным и несделанным, забытым и
существующим, великодушием и малодушием ... Это не правда, что все заранее расписано
за нас, что мы живем по заранее составленной программе. Если захочешь, все можно
изменить, исправить, надо только очень захотеть и решиться менять свои привычки,
характер, окружение и тогда, мир откроется по-новому, заботы и проблемы будут другими,
но будет ощущение движения вперед к новым целям и горизонтам, с новыми возможностями
и миропониманием.
Наши детские игры, увлечения постепенно обрастали ореолом практичности и
в дальнейшем служили нам опорой на жизненном пути. Поэтому время от времени нужно
вспоминать: откуда мы родом и из чего выросли. Возвращаясь к детским страхам, прожи-
вать их заново, преодолевать, опираясь на новый опыт. В любом случае, это увлекательное
путешествие в глубины памяти с яркими эмоциями и впечатлениями.

. . .

Детский сад

Этот период помнится отрывочно, картинками, вспыхивающими в памяти то
детской игрушкой, то октябрятской звездочкой с юным Лениным в магазине. Помню
большой самолет ТУ-104 на летном поле и долгое ожидание отца из него у мамы на руках.
Вспоминаю, как ходил в садик в Днепропетровске, где по утрам нас встречал старый
воспитатель, немец, сопровождая нас на участок приветливым "Гуттен морген", а
провожая - "Гуттен таг". Как сидели с Сережкой на балконе и через щелку плевали в
прохожих вишневыми косточками из бумажной трубочки. Потом, вернувшись на Дальний
Восток, ходил в подростковую группу. Там давали какой-то противный "гоголь-моголь":
"Бе-е, какая бяка!, - и вкусные шипучие сладковатые дрожжи, а еще раз в месяц вонючий
рыбий жир столовыми ложками. Этот вообще был вне конкуренции и в саду, и дома.
Взрослые считали своим долгом пичкать им детей по поводу и без повода, продавался он
тогда в магазинах и аптеках наразвес, литрами. Это сейчас он дезодорирован или в капсулах,
а тогда ... тошнотворный резкий запах надолго въелся в детскую память. Группа была
большая, несколько десятков раскладушек с минимумом игрушек, но мы всегда находили,
чем заниматься. Хорошо запомнились занятия детской анатомией во время сонного часа,
когда девочки и мальчики тайком под простынями изучают друг друга во всех подробностях
и потом делятся друг с другом впечатлениями. Была в группе и злючая воспиталка, которая
имела странную особенность к изощренным наказаниям, по ее мнению провинившихся: она
прижимала детскую головку к своей вонючей юбке минут на десять и это надолго отбивало
у нас охоту проказничать. Многие из группы так и переходили потом в первые классы школ,
где мы с ними могли встетиться и вспоминать милые шалости.

. . .

Школьные года

Это, вообще говоря, целый пласт истории с бурным ростом и особыми пережива-
ниями, расцвет умственный и личностный, где одноклассники становятся друзьями или
врагами, который вспоминаешь потом при встречах, с энтузиазмом рассматривая
школьные альбомы и узнавая про себя и других то, чего не мог знать в детстве.
Мама относилась к моей учебе ответственно, порой даже сурово. Старание и
прилежание были мерилом нашей повседневности, а лень искоренялась самым нещадным
образом. Это сейчас психологи всех мастей наперебой галдят, что детей бить нельзя, что
у детей есть права, какая-то европейская конвенция, а тогда знал четко: будешь бит.
Мать воспитывала, как умела: когда ремнем, когда шлангом, висевшим в ванной комнате
на стене как катана. Уроки эти въедались в кожу надолго. Инициативу они не воспитывали,
но и тройки получать лишний раз не хотелось. Иногда я, видимо, совсем ее выводил из
себя и она выставляла меня в подъезд "подышать" в домашних тапках. Соседи, то и дело
проходившие мимо на свой этаж, с сочувствием вопрошали: "Что, опять?" Нет, она не
была злой, наверное, я был ленив и упрям.
Отец, напротив, почти никогда не бил, только намахивался ремнем, но и этого
было достаточно прочувствовать свою вину. Бывало, помогал мне решать нудные задачки
по математике и физике, занимался со мной английским; был противовесом маме в
политике кнута и пряника.
          А когда дело не касалось учебы - были образцовыми родителями и позволяли детям
развиваться самим, резвиться и гулять "где хочу". По большому счету, у нас было счастливое
детство: отец с матерью до вечера пропадали на работе, а мы, после школы шли гулять
с детьми во дворе и округе, забывая про обязанности и уроки, за что, порой, "платили по
полной". Район состоял из 5-ти этажных хрущевок, пятнами набросанных в радиусе кило-
метра; детворы хватало, всегда было с кем и во что поиграть. Казаки-разбойники, салки,
гонки на великах, чики, городки, карусели, качели, песочницы, ножички, прятки, копья, бои
с рогатками и ружбайками, танчики, настольные игры, футбол, хоккей, лыжи, санки,
рытье тоннелей в толстом снегу и много-много чего еще, доступного детскому
воображению. В соседнем подъезде на пятом этаже особо приближенным показывали
трофейный "шмайсер", чудом уцелевший и даже в боевом состоянии. Раз в год старшие
пацаны ходили сделать из него один-два выстрела в карьере под завесой секретности.
Кто-то собирал значки, кто-то марки, монеты и всякую всячину показывая поочередно
друг дружке с особым значением и знанием дела. Луки и стрелы, рогатки и ружбайки,
модели самолетов и планеров собирались и испытывались как правило всем двором. Дружили,
ходили в гости друг к дружке, делились вкусняшками, склянками, значками: - "Во времена
были! Разве так сейчас?" Стрелялки из самодельных устройств алюминиевыми или медными
пульками были верхом ребячьего наслаждения, сродни современному пейнтболу, приводили
нередко к синякам или более серьезным ранениям, но беспокоили в основном взрослых, но не
нас. Петард, ракет, шутих - квинтэссенции китайского ширпрома в современном его
понимании, тогда еще не было. Были журналы "Юный техник", "Наука и техника", "Химия
и жизнь" и т.д., из которых черпались идеи для воплощения в жизнь. Библиотека тогда
была воплощением источника знаний, современным прообразом интернета. Посещали ее
все - от мала до велика, порой зачитывая до дыр одни и те же книги. Бомбочки, ракеты
изобретали сами из подручных материалов, пересказывая друг другу рецепты поярче.
Материалы таскали кто откуда мог: с завода, аэродрома, магазина, аптеки. Сейчас
подобные увлечения сочли бы за терроризм, но тогда никто ни на кого не покушался, а
детские шалости пугали разве что старух, сидящих у подъезда по лавочкам.
Мое увлечение пироэффектами постепенно перерастало в осознанные попытки
основательно изучить природу подобных явлений. Я перечитал в библиотеке практически
всю литературу по химии, выклянчил у матери набор "Юный химик" в магазине "Эстафета"
и с увлечением показывал друзьям волшебные превращения одного в другое, постепенно
овладевая материалом и углубляясь в познаниях так, что во дворе за мной закрепилась
кличка "химик". Теперь, если уж во дворе и округе что-то взрывалось и летало - химик
виноват. С началом изучения химии как предмета в школе на уроках мне было откровенно
скучно: они только постигали азы, а я уже считал себя в этом деле ассом. Брал дополни-
тельные консультации у училки по химии, что-то творил под ее неусыпным оком,
учавствовал во всех олимпиадах, бегал в соседнюю аптеку к маминой знакомой "помогать"
чем загрузят и даже попросил мать устроить меня бесплатным помошником в лабораторию
нефтеперегонного завода. Взрослые смотрели на обалдевшего пацана с явным сочувствием,
но увлечению не препятствовали, дабы не загубить на корню талант юного химика.
Время от времени мне удавалось выпрашивать реактивы на свои эксперименты, нередко
заканчивавшиеся курьезами. В отсутствии родителей кухня превращалась в лабораторию
алхимика, а балкон служил вытяжкой. "Осторожность прежде всего" - это правило
выработалось с годами, пройдя череду откровенных ляпов, могущих иметь явно печальные
последствия. Позднее, это увлечение привело меня на студенческую скамью мединститута,
но об этом позднее.
По весне и осенью на месте недостроев и котлованов разливались рукотворные
озера разной глубины. Мы колотили из найденных досок плоты, одевали сапоги и отправля-
лись в плавание после школы и в выходные, отталкиваясь шестом от дна, пока вдрызг не
замерзнут ноги или, бывало, перевернется плот. Там же ловили ротанов на всякую всячину
и варили в консервной банке, но есть не решались. Мальчишки постарше рисковали купаться
в карьере возле сопки: можно было понырять и подраться при случае. По одному не ходили.
Каждый год кто-нибудь тонул. Молодняк любил ходить на Прозрачку - так именовали
мелкое озерцо возле трамвайных путей. Там было не глубоко и вода теплая, но мутная.
В летнюю жару нередко собирались целыми семьями вокруг озера до тесноты так, что
проезжая мимо на трамвае можно было любоваться на отдыхающих в купальниках детей
и взрослых. Про Амур, Силинку и протоки можно рассказывать часами, но к ним вернемся
в отдельной статье.
Кино и мультики были важной составляющей нашего досуга. Видиков, компов,
плейеров и т.п. гаджетов тогда не было. По телеку программ было мало, цветные ТВ
только входили в моду и составляли особую гордость родителей, причем, чем больше экран,
тем лучше. Менять их приходилось с завидной регулярностью и профессия телемастера
вознеслась до небес. В кинотеатры разного калибра мы бегали частенько, некоторые даже
в ущерб урокам, и непрерывно клянчили у пап и мам копейки на мультики или киношку,
смотрели порой по несколько раз. Звук был отвратный, громкий. Спереди, как правило,
мешала чья-то голова. Собирались ходили гурьбой, стреляя друг у друга копейки взаймы,
по пути съедали мороженое или какао в кубиках с сахаром по 9 коп. Возле театра или в
буфете стояли в очереди перекусить и выпить сладкой газировки по 3 коп. ожидая сеанса.
Ходили пешком, хотя билет на трамвай стоил всего 3 коп. Ходили много, далеко, ног не
жалели.
Возле сопки по объездной дороге была старая кондитерская фабрика, куда мы
любили бегать за бракованными конфетами и шоколадом. Их выбрасывали на улицу под
открытым небом в деревянных фанерных бочках. Чаще всего они слипались от жары и
конфетами их было назвать трудно, скорее масса патоки и шоколада вперемежку с
обертками. Но нам и этого для маленькой радости хватало, тем более, что сопряжено
это занятие было с риском быть пойманным сторожем - развлечение не для трусливых.
Не всякому перепадало полакомиться за чужой счет, но приз того стоил: некоторые
уносили до килограмма чистого шоколада!
Ходить в чужой район было делом рискованным, до сих пор не знаю почему. Редко
выдвигались по-одному: могли напасть чужие пацаны, отобрать деньги, побить. Вопрос:
"Ты откуда?" - задавался не менее часто, чем сейчас: "Ты где?" Поэтому ходили чаще всего
группами по 3-5 человек или спасались бегством. Время от времени пацаны договаривались
встретиться в дружеском поединке "район на район" в поле, на пустыре, например:
"Триста" на "Париж", - в духе рыцарских ристалищ: с деревянными мечами и фанерными
щитами. Зрелище завораживающее, но со стороны, потому что потом начиналось
рубилово ... и помимо синяков, переломанных носов и рук кого-то увозили на "Скорой" в
ближайшую больницу. Лежать в больничке было сродни приключению; и не важно с каким
диагнозом, всегда собиралось сообщество любящих потравить анекдоты, байки, истории
от сальных до эротических, и ко всему прочему, не надо было ходить в школу.
Кто корчился, кто корячился, только выписку никто не торопил. Кормили хорошо,
"паришь ласты, жизнью наслаждаешься", а болели промежду прочим.
Собрание всевозможных сочинений и книг украшали стеллажи и полки каждой
уважающей себя квартиры, считались модным и ходовым товаром, наряду с коврами,
паласами и хрусталем. Их принято было дарить и покупать, читать и листать,
выставлять напоказ, мол: "у нас, как у людей". Это сейчас их читают замшелые гурманы
и считающие себя образованными люди, а тогда это была Сила! Правда, порой, их было так
много, что приходилось складывать друг на друга, в надежде когда-нибудь до них добраться,
но надежда, как известно, умирает последней, и они пылились невостребованные годами,
старясь вместе со своими хозяевами. Молодому поколению этот хлам сгодится разве что
на макулатуру, а старшему поколению жалко выкидывать выброшенные на книги деньги.
Так и умрут они вместе с хозяевами, как верные псы уходящего поколения. А жаль, жаль
напрасно растраченных целей, памяти и хлопот. Такова диалектика прошлого и будущего
в вечном отрицании старого приходящему навстречу.
Припоминаю, что это было время повального дефицита и верхом процветания
считались связи, "блат", а отнюдь не деньги, как сейчас. Друзья находились по интересам,
по "возможностям"; "ты мне - я тебе" считалось нормой жизни. Мама из ничего не значащей
профессии лаборанта кабинета флюорографии: "Дышите - не дышите" - умудрялась
сделать блат на полгорода знакомых "нужных" людей всевозможных магазинов, военторгов,
контор, управ и т.п. Магическое: "Это Нина Ивановна из флюорографии!" - было пропуском
в любую дверь, потому как получить заветную ксиву без очереди считалось ценным
приобретением для всякого здравомыслящего гражданина. С годами воспринимаешь
подобную прыть за наглость, но "смелость города берет". Ушли те времена, исчез блат,
а дружеские связи остались и напоминают о себе приветственными звонками по старой
памяти, с чувством благодарности к прошлому.
Хают нынче брежневский застой, а старики и поныне благодарны той поре,
когда цели были ясны, перспективы известны, а дружба была в чести. Не понять это
нынешней эпохе с ее рабским отношением к трудяге, деньгами, заменившими совесть и
всепоглощающей безнравственности, въевшейся в гены молодого поколения.
Кстати, если помните, и квартиры тогда выдавались, а не покупались. Частник
априори считался спекулянтом, а "ОБХСС" была наследницей дзержинской эпохи борьбы с
несознательным элементом. Выйдешь на толчок со своими шмотками, потолкаться
среди желающих разбогатеть или купить на шару, и натолкнешься на облаву недремлющего
ока работников ейной организации - и товар отберут, и админштраф впаяют. Все равно
шли со своим барахлом в горнило натурального обмена, раскладывая на газетку свой
нехитрый крам - авось разбогатею! Эту первобытную атмосферу не сравнить с ныне
лоснящимися рядами купцов на все запросы жизни, не понять логику товарных отношений
через призму вседоступности: в этом надо было вариться, чтобы понимать и ощущать
остроту быстро меняющейся эпохи человеческих отношений на водоворот быстро расту-
щего потребления. Чего сейчас не хватает - времени и денег, а тогда и времени было валом
и деньги не куда было девать: жили скромнее, но со вкусом.

. . .

Пионерский лагерь

Достать путевку  в летний лагерь, а по возможности и не одну, было делом
чести каждого родителя, желающего отдохнуть от своего чада месяцок-другой под
благовидным предлогом заботы о детях. Брали, доставали, покупали их в месткомах,
профкомах, всевозможных ведомственных организациях, так как они обязательно кому-то
принадлежали или были прикреплены. От нас выбор не зависел и мы молчаливо соглашались
с решением родителей отправить нас подальше от улицы и свободного времени. Стоили,
как правило, они недорого и родители охотно этим пользовались. Лагеря попадались
разные: и в лесной глуши, и на другой стороне Амура, победнее и побогаче, с яркими именами,
блочные и барачные, в палатках и пансионатах - выбор был, только у нас его не было.
Попавши туда, быстро обживались, заводили дружбу, изучали окрестности, строчили
домой письма. В родительский день встречали гостей с гостинцами и подарками, показы-
вали представления и проводили соревнования, торжественно и помпезно. А в обычные дни:
ходили в походы, проводили зарницы, турниры, купались, читали, бродили по лесу в поисках
змей, ящериц, бурундуков, бабочек, махаонов, ягод, грибов, саранчи. Особо пикантным раз-
влечением было шастать ночью по соседним палатам и мазать зубной пастой ничего не
подозревающих храпунов: в сговоре были и те, что ходили, и те, что там проживали.
Попавшись разок на удочку ночных стрелков, спал чутко, чтобы не прозевать заворажива-
ющий момент преступной интриги и быть на чеку. Мазали не только пастой, но и зеленкой,
и фуксином. Пасту надо было предварительно нагреть до температуры тела в руке, чтобы
жертва не проснулась раньше времени и не переполошила всю палату. Кстати, детская
зубная паста зачастую была приятна на вкус и вполне съедобна, поэтому была дефицитом.
Особо озабоченные подглядывали в отверстия в туалете, в надежде поймать взглядом
чегой-то там любопытное, рискуя получить по этому самому глазу пальцем с другой
стороны под дружный хохот и тех, и других. Бурундуков ловили в специальные коробочки,
добавив туда хлеба и развесив на деревьях. Осторожно вытаскивали тряпкой, чтобы не
покусал, и топили в пожарной бочке до тех пор, пока он не становился вялым и не оказывал
сопротивления, повязывали вокруг шеи шнурок и демонстрировали всем желающим с видом
укротителя. Ручной бурундук был особой гордостью любого мальчишки. Ящериц ловить
было проще, их было много, надо было только изловчиться и накинуть кепку на убегающюю
жертву. Носили на руках и в карманах, часто теряли, оставшись с извивающимся хвостом.
Водились в округе и полозы, и ужи, и гадюки - юным конкистадорам по вкусу была власть
над гадами. Ловили палкой с развилкой на конце, вставляли в пасть платок и резким
рывком лишали змею ее единственного оружия против воинствующих воспитанников
пионерлагеря. О том, что мы лишали гадину ее права на вольную жизнь мы совсем не
задумывались. Зато она красиво извивалась на руке и шее юного завоевателя.
Каждый вечер повторялся ритуал поимки комаров до последнего: ладонями и
полотенцами, подушками и газетами, - оставляя кровавые пятна на измученных тумаками
стенах. Бои на подушках по вечерам котировались выше соревнований и приятно утомляли
разгоряченные головы разрумянившихся пионеров. Под победный клич: "Шухер!" все наконец
засыпали. Утром подъем со звуками горна, холодная вода на улице и призывный клич на
завтрак, откуда уносился недоеденный хлеб для "домашних питомцев". Уставшие от
однообразия, а заодно и безобразия мы подходили к финалу.
Под апогей нашего заточения в лагере устраивали прощальный костер ночью из
больших веток и деревьев на радость сорванцам и уставшим от нас воспитателям и
пионервожатым. В последнюю ночь разрешалось не спать, мазать друг друга пастой и
зеленкой, и резвиться досхочу. А наутро нас забирал автобус, катер, поезд и развозил
по домам.
. . .

" Чики "

Эту игру стоит вспомнить особо. Сейчас поди никто и не помнит ее, кроме
старожилов. Чиками называли железные пробки от лимонадных бутылок, тщательно
загнутые по краям, чтобы не цеплялись острыми зубчиками за поверхность. Чики каждый
готовил себе сам. Увидев на улице выброшенную пробку от бутылки, мальчишки кричали:
"Чики!" и бросались подбирать наперегонки. Носили в карманах целыми горстями, к большу-
щему неудовольствию родителей, так как играли ими на земле и мыли не всегда. Облада-
тели сокровищ носили по два оттопыренных кармана заветных кружочков и могли
рассчитывать на более продолжительную игру. Чемпионы, как правило, не могли унести
выигрыш в руках и раздавали в долг. Суть игры не хитра: на земле чертили линию, клали
в центр чики по количеству участников столбиком, считалкой распределяли очередность
и бросали камешком или металлическим диском, стараясь попасть в центр с чиками. Чей
камешек остановится ближе к заветным кружочкам, тот становился первым в очереди
на втором этапе, а если сразу попадал в чики, забирал столько, сколько чик перевернется
пузом кверху. Далее садились в кружок над чиками и поочередно бросали камень в чики,
чтобы перевернуть кверху пузом - столько и твоих. Промахнулся или не перевернулась -
ход переходил к следующему игроку. Количество участников было не ограниченным, как и
конов игры. Вариации придумывали по ходу игры. Было всегда весело и шумно, играли от
мала до велика и где угодно. Давно не видел во дворах подобных игр. Вспоминаешь с улыбкой.

" Ножички "

Эта игра не менее простая, за тем исключением, что надо было приносить с
собой любой нож: от перочинного до кухонного. Надо было воткнуть в землю ( в песок )
нож, бросая его из разных положений: держа за лезвие или рукоятку, боком или кандибобером,
с ладони, плеча, локотка. Была строгая последовательность усложнения задания с каждым
этапом и запоминалась она не сразу. Кто промахивался - уступал ход следующему.
Играли по трое - четверо, мастаки доходили до 64 заумных положений ножа, являя
чудеса циркового искусства на зависть менее искушенным игрокам. Зевак всегда хватало
с избытком поглазеть на зрелище.
Всевозможные кружки, спортивные секции давали возможность развиваться
ребятне самым разным образом, отвлекая от улицы и заодно приучая к порядку. Довольны
дети, довольны родители, тем более что раньше за это денег не платили. Дети могли
себя пробовать в разных ипостасях. Ходил и я на музыку, плавание, борьбу, но запомнилось
другое.
. . .

    Планерный клуб  " Икар "

Перед отъездом мама взяла мне путевку от завода Гагарина в военно-спортивный
лагерь "Икар", т.к. на тот момент мне уже исполнилось 14 лет. Он был совсем не похож
на предыдущие лагеря и располагался далеко от городских улиц невдалеке от Амура.
Несколько армейских палаток на 12 коек натянули прямо посреди поля, огородили нечастым
забором и заселили новоиспеченных курсантов "авиаполка". Первым делом принялись
сооружать походную кухню и клозет, крепить палатки к земле, чтобы не сорвало ветром.
Планера в разобранном состоянии хранились в ангаре неподалеку, нам оставалось только
принести их к стоянке и начать собирать по регламенту. Среди руководства были
опытные ребята и инструктора, с чьей помощью мы оперативно освоили сборку летной
техники и собрали около десетка штук примитивных БРО-11м, предназначенных для
начальной подготовки летного состава планерной школы. Для себя они собрали технику
покрупнее и потом поочередно катали нас на ней, забираясь до 100 метров ввысь.
        Обучение, как всегда, началось с теории полета и изучения инструкций, отработки
навыков до автоматизма со сдачей экзаменов. Летать хотелось всем и мы успевали, пусть
даже не с первого раза. Свободного времени было мало, уставали обустраиваясь. Полеты
начались через неделю с освоения "пробежки" - это когда катишься по полю с небольшой
скоростью, главное, чтобы ровно, не виляя хвостом и крыльями. Кому-то даже улыбнулось
оторваться по-дурости от земли на 2 метра на явную "двойку". Лагерь предусматривал
полуармейский режим и инициатива была наказуема нарядами вне очереди. Недостатка в
штрафниках не было. Когда основная масса курсантов успешно справлялась с этим
заданием, переходили к следующему: "подлеты" на полметра, метр и два. Это рождало в
детской душе дикий восторг непередаваемому ощущению легкости и все как один "заболели
небом"! Не хочу сказать, что все было гладко и все сразу осваивали полетные задания, но
недели через две все подтянулись до приемлемого уровня так, что можно было приглашать
родителей на показательные полеты. А до того, курьезов хватало. Кто-то резко
тянул на себя руль высоты и задирал нос выше положенного, терял высоту и управление,
заваливаясь на бок или назад. Другой дергал руль вверх и вниз, имитируя американские
горки; третий, едва коснувшись колесом земли, давал "козла"; четвертый писал свадебный
танец по земле, как глухарь - разлетайся толпа, налечу - не спущу. Я тоже не был
исключением и катал "американские горки": это когда задираешь нос к небу, земля резко
проваливается и ты даешь рулю высоты обратный ход, земля переворачивается к тебе
лицом и стремительно летит на тебя. В иготе, ты повторяешь подобные пассы
несколько раз, пока не осознаешь в чем дело и не успокоишься. Но был под конец лета, когда
я уже более-менее научился управлять планером, случай неординарный, выбивший меня из
седла на долгие полгода. Все отлетали нормально по несколько раз и на закате, когда
солнце превратилось в огромный красный шар, зависший над Амуром, подошла очередь
моего подлета. Дернулся фал, потянул аппарат по земле, набирая скорость. Отрыв !
Легкость и красота необыкновенная! Впереди раскрылся судостроительный завод, доки, суда
на стапелях, земля, изрезанная протоками красноватого блеска. Слева величаво стелится
Амур, широкой лентой охватывая шершавые берега - великолепие и чудь! Краем глаза я
замечаю как посреди этой красоты кудрявой змейкой летит вниз фал, а планер едва
ползет по вечерней глади ... и осознаю, что забыл про инструкции, прозевал все на свете и
медленно падаю! Лихорадочно соображая как исправить ситуацию, я плавно отдаю руль
высоты от себя (Болван!), чтобы набрать скорость и обрести устойчивость. Дальнейшее
происходит как в замедленном кино: планер заваливается на левое крыло и стремительно
по спирали устремляется вниз в классический штопор! Уследить за временем в такие
мгновения не представляется возможным: Ба-Бах! И я на земле. Отлетел в сторону
передний капот, больно ударив по левой коленке, хрустнула под сидением гондола, широко
разинув пасть рвущейся фанеры, лопнули пристегные ремни, не давшие мне расшибиться в
лепешку, больно ныли лопатки от шоковой перегрузки. Глянул по сторонам - отовсюду
бежали люди, инстиктивно отвечая на инцидент. Первым подбежал инструктор Дрыгин,
пыхтя как еж и не находя нужных слов (кроме матов) прохрипел: " На полгода от полетов
отстранить!" Погодя, пришел в себя, пощупал меня и спросил: "Живой?", - отвернулся от
меня и скомандовал конец полетам. Виноватый и немного чумной я отбивался от вопросов
товарищей, ощущая саднящую боль в коленке и лопатках. Это был конец, конец моей
летной карьере на ближайшие полгода. Потом, постепенно, стали забывать инцидент,
разбитый планер и снова по дружески общались. Планер, конечно, общими усилиями
восстановили, приложив немало стараний и времени. Точили, строгали, клеили, клепали,
собирали несколько месяцев. Ставили детям руки, учили работать, не бояться трудностей
 - терпение и труд все перетрут. Позже мы понимали, какую школу нам преподали в
клубе: за желанием летать стоял тяжелый умственный и физический труд, а полеты
были наградой за труд.
Зимой мне позволили подойти к полетам снова. Летали на амортизаторе: это
когда два десятка человек растягивают связанные в жгуты длинные резинки до 100 метров,
в то время как планер закреплен за крюк неподвижно. По команде руководителя полетов
курсант отжимал рычаг и пулей устремлялся в небо, благодаря импровизированной
рогатке из амортизатора и человеческих рук. Полеты зимой сильно отличаются от
летних: ты закутан в теплый костюм, за редкий предмет можно зацепиться глазом
среди бескрайней снежной пустыни. По инструкции нам полагалось выбрать темный
предмет на горизонте и удерживая его глазами двигаться в том направлении, чтобы не
сбиться с курса. Мы его называли ориентиром. Когда дошла моя очередь, я по-заученному
выбрал ориентир, взлетел и на малой высоте удерживал курс. Цель отклонялась вправо,
я инстинктивно забирал вправо, пока в десятке метров от себя не понял, что цель
убегает от меня, а потом и вовсе упала на снег. Резко вывернув планер влево я ушел от
столкновения за 5 метров от перепуганного мальчугана из соседнего села, наблюдавшего
за полетами на краю поля. Вернувшись на базу, виновато объяснялся с инструктором, под
дружный хохот курсантов: " Ну, Леха, ты снайпер!"
      Иногда летали с лебедки, если ее удавалось разогреть в тридцатиградусный мороз
авиационной печкой и запустить. Соляра замерзала на морозе и выкристаллизовывала
влагу, забивавшую жиклеры. Подогрев занимал от получаса до двух. Тогда никому не прихо-
дилось напрягаться, за вас работал дизельный движок и полеты шли по плану. Иногда
мешал ветер, налетавший внезапно с порывами снега, и подбрасывал планера, словно лист
бумаги. Падать доставалось не только мне, но смертельных случаев все-таки не было,
благодаря удачной конструкции этого "небесного тихохода". Кушали тут же, в поле, взятым
из дома, делились друг с другом. Кто не брал с собой термоса, рисковал пить ледяную
воду или сосать образовавшуюся ледышку некогда чая. Сало было бесспорным лидером и
приятно похрустывало на морозе. Хлеб превращался в сухарь, все что содержало воду -
тоже. Если не считать замерзших рук и ног - было здорово!
Следующим летом в курсанты стали набирать не только мальчишек, но и
девчонок, которые не хотели отставать от зазнавшихся "юных ассов" и крутили динаму
по-полной. Естественно, это внесло разнообразие в наш мальчишник. Количество палаток
выросло и планеров - тоже. Теперь уже девчонкам надо было догонять нас: стоять в нарядах,
 грызть теорию, а заодно и приглядываться к противоположному полу. Я, как есть,
оправдывал прилипшую кликуху химика и здесь, но время от времени лавры тщеславия
пощипывали последователи: то осколки в глаз попадут, то палец разорвет неосторожная
бомбочка, одним словом - химик виноват! По вечерам собирались в какой-нибудь палатке
потравить байки, анекдоты. Вход в палатку был низким, с тамбуром, приходилось
кланяться при входе. Какой-то умник догадался подвесить в тамбуре бревно для прикола,
чтобы с наступлением темноты ловить зазевавшиеся лбы не искушенных курсантов,
залетевших на шум и огонек. Количество "попавшихся" непрерывно росло, сидели тихо и
временами взрывались от хохота, радуясь новой жертве малолетнего идиотизма.
Для охраны лагеря дежурным выдавали пневматические винтовки, так что при случае
можно было и крыс пострелять и над банками поиздеваться. А главное - все как один
болели небом и мечтали о карьере летчика в будущем. Под закрытие лагеря устроили
большой костер и фейерверк из ракетниц. Над полем заходили на посадку Су - 27 в
боевом дежурстве, заводской аэродром был рядом. Одна из ракет четко осветила кабину
самолета и пилота в нем, пролетев в десятке метров перед носом. Ох и влетело же
нашему начальству за невольно созданную опасность! Наш клуб курировал сам Покрышкин
и все обошлось. Инструктора иногда устраивали для нас показательные полеты, катали
над Амуром, имитировали падение (когда внутренности щекотно подлетают к небу).
Потом летали сами по коробке над Амуром, набирая до километра высоты, кружили как
орел на зависть нашим восторженным взглядам. Однажды, начавши набирать высоту,
начальник планерной школы попал в аварийную ситуацию: на 25 метрах отрыва от земли
и носом, задранным кверху, резким щелчком лопнул фал. Все оцепенели и замерли в немом
ожидании, Ракитин резко наклонил машину вниз, загибая правый угол по спирали в управляе-
мый штопор. Машина резко снижала высоту по окружности и пройдя в считанных санти-
метрах от рубки дежурного, отскочившего назад, плавно чиркнула по земле колесом и крылом.
Дружный выдох и слезы радости прыснули из глаз наблюдавших за сценой участников
летной драмы, кто-то даже зааплодировал и все рванули к замершей на земле машине.
Ракитин откинулся назад и молча отходил от свалившегося испытания. Подбежавшие
откинули фонарь и вытащили пилота на землю, обнимая, плача и смеясь одновременно.
Такого вот мастерства не хватило мне однажды в аварийной ситуации.
Падали не только мальчишки, на второй год посыпались и девчонки. Как-то
резким порывом ветра подбросило свечкой "брошку" с юной курсанткой, перевернуло в
воздухе и бросило оземь. На планер жалко было смотреть: груда фанерных обломков с
торчавшими из земли тросами, бывшими крылья от удара ушли вперед, гондола рассыпа-
лась. Пилотесса висела на ремнях, не доставая головой до земли 10 сантиметров. Ее
осторожно вытянули из под обломков, остотрели, усадили на землю, вызвали "Скорую".
Врачи удивились состоянию девушки и сказали, что никаких повреждений, кроме шока и
синяков, не обнаружили. " В рубашке родилась,"- говорили. Если бы крылья располагались
на 10 сантиметров ниже, ей бы срезало голову.
Позже всех пришли две парашютистки. Одну из них постигла подобная участь
пройти крещение небом. Так же резким порывом ветра ее подбросило метров на девять.
Она не растерялась, балансировала элеронами как бабочка, медленно падая. Едва коснувшись
земли, радостный выдох потряс присутствующих на полетах курсантов и все бросились
к ней, вытащили из планера и стали качать: радуясь, что спасла планер, что спаслась
сама. Сказалось, видимо, самообладание парашютиста. Мы тоже готовились в последнюю
зиму к прыжкам, качали теорию, разбирали, собирали по несколько раз парашют, сдавали
экзамены ..., но летом настала моя пора становиться абитуриентом и полеты сорвались.
Я готовился к поступлению в Актюбинское летное училище вместе с одноклассником из
параллельного класса, но судьба распорядилась иначе: ему - в летное училище, мне - в
мединститут. Но это уже другая история.

. . .

Бабушка

Недалеко от вокзала жила моя бабушка, мамина мама, с сыном на шесть лет
старше меня, приходившемуся мне дядей. Хотя какой он мне дядя, скорее старший брат,
ведь мы вместе играли во дворе и школе. Он таскал меня за собой всюду, ему это
вменяли в обязанность, он не сопротивлялся и я рос вместе с ним и его товарищами, играл
в их игры, ходил за ними хвостиком, подтягивался за старшими. В поле нашего внимания
попадали большие территории, я в их компании был своим, хоть и меньшим. У бабушки я
пропадал в основном на летних каникулах, когда родители делали дома ремонт или уезжали.
Бабушка сильно меня не опекала и позволяла лазить с мальчишками до самого вечера. А чего
еще надо пацану в молодые годы - вольность и развлечения. Домой приходили поесть и
поспать. Прыгали с песочных круч на станции, отливали свинец из аккумуляторных пластин
для рыбацкого грузила, мастерили и стреляли с поджиков старыми гильзами, прыгали по
гаражам в салки, играли в прятки на стройке, бросали оземь налитые водой воздушные
шары с пятого этажа, стреляли стержнями шариковых ручек из самострелов, бросались
копьями из полыни, лапта, чиж, танчики - не скучали. Санька хорошо рисовал карандашом,
многие любовались его коллекцией рисунков, талант от природы, но он не учился дальше,
а стоило. Однажды меня поймал сторож, когда мы играли с пацанами в прятки на
стройке и потащил в опорный пункт милиции или сделал видимость, что туда. Пацаны
доложили Саньке и он ринулся отбивать меня у сторожа, размахивая разбитой бутылкой
наперевес, другой рукой держа руль (что-то вроде Дон Кихота на велике). И сторож
сдался, отпустил меня. Дрался он часто, чего-то доказывал, губа не успевала зажить.
Бабушка рассказывала нам сказки, охотно играла с нами в карты, возила нас на Хапсоль к
старой подруге, где мы частенько ночевали. Там тоже ребята были бедовые и шкодные.
Рядом с дорогой стоял военный пост ГАИ, видимо рядом располагались воинские части, а
по дороге часто ездили военные грузовики. Смышленные сорванцы кинули на дорогу пустой
кошелек с привязанной к нему ниткой и ловили на живца любопытных водителей, останав-
ливавшихся посмотреть на удачную находку. Когда шутка удавалась, пацаны с громким
хохотом кидались врассыпную на досаду оторопевшим водилам, пока не прошел очередной
армейский грузовик, смекнувший ушлую выходку подростков и позвавший на помощь вояк
с поста ВАИ. Те цепью окружили нас и с автоматами наперевес положили носом в землю,
повязали, бросили в машину и отвезли на КПП драить пол, чтоб впредь не повадно было.
Я еще мелкий был, меня не тронули, а старшие с Саньком драили. Зато вспоминали потом
со смехом.
Дед бабкиной подруги был охотником и мы частенько таскали у него черный
порох, пока он был хмельной от браги. Заворачивали немного в бумажку, поджигали край
и отбегали, любуясь завораживающей вспышкой и клубами едкого дыма. Мне тоже захоте-
лось попробовать это безобразие, как старшим пацанам, я свертел самостоятельно кулек,
да, видимо, тонкий очень и поджег. Резкая вспышка опалила мне веки и окрасила лицо в
пепельно-зеленоватый цвет с характерным вонючим запахом сгоревшей серы. Санька
отругал меня и запретил подходить к пороху. Руки еще долго не отмывались и воняли,
так что приходилось их прятать. Спали мы на чердаке в пахучей соломе под завывание
собак и ухание филина. Утром шли умываться на речку с ледянящей водой и садились на
кухне за деревянный стол завтракать. В деревенской печи звонко трещали поленья, поедае-
мые жарким пламенем. В углу стоял ухват и коромысло, а на полу лежали колотые дедом
поленья. Сидели на скамье, стульев не было. Деревянная дверь на кованных петлях поскри-
пывала, как больная, когда ее открывали и гулко хлюпала. Над столом висела одинокая
лампочка без абажура, отбрасывая тень на бревенчатые стены. Непривычно уютно пахло
горящими дровами, кипящим варевом и живностью, обитавшей по соседству.
Бабушка была родом из глухой сибирской деревни, называла себя гуранкой и даже
возила нас к родному брату Ивану. Дед Ваня жил в Шевье с бабой Шурой. Держал хозяйство,
скот и даже ходил на охоту, на бревенчатой стене висела охотничья двустволка. Промыш-
лял горных козлов и лису. На стене висел портрет деда в старой раме, а под ним стояла
железная кровать с периной. Деду было уже за 80 и говорят, я был на него очень похож,
такой же суховатый, длинный с широкой скулой. Через речку жила его дочка. Нас познако-
мили на второй день. Ее сын Леха, примерно одного со мной возраста, предложил съездить
с ним за водой на лошади, усадил спереди, между бочкой и хвостом лошади, а сам правил,
сидя верхом на бочке. На полпути к реке Куинге он как-то подозрительно засмеялся, не
объясняя причины, хитро хихикал. Вдруг лошадь задрала хвост и начала бомбометание
вонючими глыбами навоза, а Леха совсем потерявши стыд, заливался смехом что есть силы,
глядя на мое беспомощное положение под самым хвостом бесстыдной твари. "Ах, засранец,
так вот каков был твой коварный план! Усадил "городского" под хвост и потешаешься?!
Ну, я тебе сейчас задам взбучку!" Схвативши палку я стал гоняться за ним, а он, не смолкая
от смеха, убегал, пока оба не устали и не повалились в траву. Другой раз он поймал меня
на реке, когда увидел, что табун лошадей переправляется выше по течению, предложил
мне искупаться, а сам выскочил на берег, оставив меня посредине, не подозревающего
подвоха. Ну и прохвост же был, Леха Бянкин! Минут через пять течение донесло до меня
странный аромат, а вместе с ним и плавающие глыбы конского навоза! Я был в ужасе, они
были повсюду! А Леха самозабвенно заливался на берегу звонким хохотом посреди моего
отчаяния отбиться от смердючих айсбергов. Я выдернул листом лопуха куст крапивы и
побежал догонять его сверкающие пятки. Вот такой шкодный у меня был братец!
На рассвете баба Шура поручала мне гнать коров к пастуху в стадо; смачно щелкая бичом я
забегал то слева, то справа, подсказывая им путь и чувствовал себя настоящим пастуш-
ком! Гнать приходилось недалеко, километра полтора, но однажды я проспал, проснулся
без четверти пять, к страшному неудовольствию хозяйки и виноватой рысцой погнал
бедолаг догонять стадо. Путь казался бесконечным. Наконец, часа через полтора-два я
настиг взглядом далеко ушедших коров и виновато извинялся перед пастухом, ворчливо
принявшим от меня горемычных. Встречать тоже доверили мне и надо было узнавать своих
среди сотни таких же пестрых буренок, далось не сразу. Не привыкший к мухам и грязи
я как-то раз заболел животом: ходил зеленый и рвал без конца. Отец побежал в аптеку
на ближайшую станцию за 10 км, промокши под дождем, а хозяева, дед с бабой, отпаивали
меня полынью и зверобоем. Дня через три стал приходить в себя и понемногу есть.
          Потом, как-то мы ездили на поезде к родственникам в Куингу. Взрослые устроили
банкет в нашу честь, зарезали гуся и петуха: он еще долго бегал без головы по огороду,
хлопая крыльми и заваливаясь из стороны в сторону. Отец с непривычки наклюкался
здорово и нам приходилось удерживать его от попыток сходить на речку искупаться. Мы
с братьями и сестрами быстро нашли общий язык и пошли купаться, играли, веселились.
На следующий день отчалили обратно. Вообще сказать, странное это село - Шевья:
половина деревни Бянкиных, половина - Наделяевых, родственники были и там, и там.
Деда Ваня дожил до 86, а бабушка - до 92х. Крепкие люди эти сибиряки, нам не чета.
Мама тоже где-то там родилась от первого мужа Ивана Гордеева. Он так и не вернулся
с войны, пропал без вести. Бабушка уехала на Дальний Восток по комсомольской путевке
в город, который потом так и назвали Комсомольск-на-Амуре, "Город юности", мечта и
надежда молодых той эпохи. Мама вспоминает: жили в деревянном бараке, голодно, но
дружно. Похлебка из лебеды и кусочек хлеба граммов 40 - нехитрый послевоенный рацион
многих детишек. Еды не хватало, в избытке была доброта, отзывчивость и добросердечие
окружающих.
Баба Тася повторно вышла замуж за Емельяна Артюкова, отставного военного,
кантуженного инвалида и родила ему трех детей, ставших сестрами и братьями моей
маме, которую он усыновил.
Я любил свою бабушку и часто гостил у нее, когда вырос. С Санькой мы даже
ходили в одну школу, а теперь с улыбкой вспоминаем те времена по прошествии стольких
лет. Дядя, а по сути - старший брат, забавно, но факт.

. . .

После института отец получил квартиру в сталинке на площади Ленина. Я
отрывочно помню высокие потолки и некоторые игрушки той поры. В соседней квартире
жила пожилая женщина баба Люба, я любил навещать ее и рассматривать коллекцию
фарфоровых слоников, книги на французском, старинную мебель, часы с боем. Она угощала
меня апельсинами и конфетами, сердечно улыбаясь моему пришествию и уделяя максимум
внимания. Ставши постарше, я бегал к ней в магазин неподалеку, где она работала кассиром.
Запомнилось заднее окно "Победы" над головой, когда мы возвращались на такси домой. В
детстве все кажется большим и высоким, все надо пощупать и потрогать, любопытством
познается мир. Даже съехав оттуда мы навещали бабу Любу при случае. Она умилялась
моему взрослению и вспоминала истории моего детства.
Когда мне было года три-четыре родители уехали к другой бабушке, папиной
маме в Днепропетровск. Отец предполагал там закрепиться, работать и получить жилье.
Бабушка прохладно относилась к маме на тот момент, долго не признавала невестку и
укоряла отца при случае "неудачным выбором". С годами она поменяла свое отношение, но
дорога ложка к обеду, и семья вынуждена была вернуться на Дальний Восток. Отец стал
работать в роддоме, а дожидаться квартиры нас попросили в бывшей дежурке возле ворот
роддома, скорее напоминавшую трансформаторную будку из мультика про крокодила Гену,
чем дом, с одним окном и дверью. Стол, кровать и раскладушка - все что могло помес-
титься в тесной хибаре 4х4. Ведро вместо туалета, "холодильник" в снегу на улице. До
сих пор не понимаю, как мы могли жить в таких условиях больше года. Но на тот момент
это жилье было нашим. Я ходил в садик неподалеку, тот самый, что стоял на углу возле
пожарки. Мать работала в женской консультации неподалеку. В углу ночевал черно-белый
телевизор "Волхов", просыпавшийся по ночам, когда все собирались дома. Запомнились
фильмы про Виталия Бонивура и первые КВНы с молодым Масляковым. Годам к шести
родители получили двушку в хрущевке на Одесской, что на Дземгах. Сейчас улица по другому
называется, а тогда даже асфальтированной дороги не имела. Напротив дома располага-
лось ремесленное училище авиазавода и мы частенько с ребятней играли на его территории
в свои игры. Зимой замерзал строительный котлован возле него и мы с пацанами играли на
льду в хоккей. Иногда играли в салки на сложенных втрое строительных плитах возле края
озера. В одну из зим мы гонялись друг за другом на упомянутых конструкциях пока,
перегнувшись на краю платформы, чтобы засалить товарища, я не полетел вниз головой
на лед. Образовав прорубь, я проваливался лицом вверх и видел, как мутная коричневатая
вода бурлила пузырьками у поверхности. Чья-то заботливая рука услужливо опустилась
за мной в ледяную воду и вытащила меня на свет божий из проруби, к перепуганным как
и я пацанам. Пацаны развели костер и долго сушили меня на морозе, солнце не грело. От
страха и стыда идти домой не хотелось. Полусырой и замерзший я приплелся домой под
вечер, когда солнце уже начало садиться. Холода не помню, было страшно показаться
маме на глаза. Она вскрикнула, глядя на мой жалкий вид, и затащила в теплую ванну
отмокать. Уж не помню, болел я после этого или нет, только понял одно - надо было
идти домой сразу.   
         На Одесской мы прожили еще лет пятнадцать. В последние годы перед окончанием
школы отец посадил в цветочный горшок султанчик ананаса. Он рос и разрастался несколько
лет на окне зимой и на балконе летом. Колючие кожистые листья метровой окружности
мешали очищать его от пыли и ему приходилось принимать душ в ванной комнате. Когда
я уже учился в институте, мама неожиданно написала мне письмо и прислала фотографию
плода ананаса, выросшего из нашей "пальмы" ближе к весне. Рассказывала, он был маленьким,
ярко желтого цвета, чудного аромата и сладкий. Она даже привозила отщипнув кусочек
мне попробовать, но меня обсыпала после него крапивница. Все равно чудо, что дома могут
цвести и плодоносить экзотические фрукты! Лимон и апельсин росли высокими, пахучими,
но плодов не давали. Я снес их в живой уголок школы, когда они уже не помещались в квартире.
Родители намеренно не разрешали нам с братом заводить живность в доме и мы восприни-
мали их волю как данное. Помню, как первый раз принесли из роддома брата, завернутого
в пеленки и одеяло, положили в детскую кроватку и носились с ним денно и нощно. Мне по
старшинству влетало нередко за него и я шпынял его при случае из чувства ревности к
родительскому вниманию. Его называли Мурзиком, чухали спинку как котику на ночь, "мне
же доставалось только на орехи": так мне по-детски казалось несмышленым взглядом
ребенка. Лет через тридцать пять, будучи взрослым он припомнил мне об этом укором,
заехав в гости.
Зима здесь продолжается значительный период времени, вполне логично находить
прелесть в зимних развлечениях, пользуясь толстым слоем наметаемого снега и намерзшего
льда. Когда снежные заметы выростали выше полутора метров мы начинали рыть в них
тоннели (подземные ходы), чтобы играть потом в прятки или салки. Внутри было тепло,
безветренно. Свет просачивался из отверстий сверху, ходы делали 2 - 5 м длинной. Бывало,
кто-либо сделает узкий лаз так, что пролезть мог только малыш. Если ты в шубе - мог
застрять в самый неподходящий момент и тогда надо звать на помощь, чтобы тебя
вытащили или откопали, а если рядом никого - тогда беда! Кричи, не кричи, сверху тебя
не слышно, пока кто-то из пацанов не соберется лазить по тоннелям. Бывало и ходы
обваливались, сам не всегда откопаешься, слышали, что замерзали и погибали. Нам не
было боязно - это же про других говорили.
Частым местом зимнего отдыха и детей, и родителей служили сопки, покрытые
снежной шапкой. Можно было и на лыжах, и на санках покататься с высоких круч. Зимний
отдых любили все: по выходным ходили на лыжную базу "Снежинка". В ангаре прокатных
лыж чудно пахло костром и смолой - не надышишься! Лыжня проложена была по разным
маршрутам, на любой вкус. Чаще ходили кататься с широкой крутой горы Большевик.
Секунд 10 - 15 стремительного спуска сродни самостоятельному полету, и ты подни-
машься снова и снова, чтобы прогнать по жилам адреналин. Уставшие и хмельные от
кислорода мы спускаемся пешком к подножию сопки и бредем домой, чтобы упасть на
кровать от приятной усталости с зарядом бодрости. Кому-то нравились коньки, в хоккей
играли до темноты. Можно было удобно и просто съехать с горки на портфеле или
дощечке. Горки разного калибра стояли в каждом дворе: железные и деревянные, ледяные и
пластиковые. На Новый Год катался и стар, и млад. Шум, веселье, смех, куча мала, снежки,
снежная баба, снежные города, ледяные фигуры, каток - активный отдых ценился выше
высиживания у телевизора. Мороз никого не пугал, до -30 можно было гулять без ущерба
здоровью. После сорока мерзли ноги и руки, ходили в валенках и шубенках. В буран после
-35 не пускали первые классы в школу, а после -45 уже и старшие классы - свалит в
снег, заметет. На моей памяти одну зиму было -55 несколько дней, дышать трудно,
воздух обжигает. Тогда пройтись даже в магазин за хлебом становится испытанием. Иней
намерзает на бровях и ресницах, нос проходится закрывать шарфом. Воздух в квартире
не прогревается выше +13 градусов. А до -20 то и морозом не считается. После -30
в воздухе появляется характерная дымка, тонким слоем застывающая на уровне 1,5-2м,
если нет ветра, конечно. Весна приходила к концу апреля-маю. Еще неубраны метровые
сугробы, еще зябко по утрам, но солнце уверенее торит в снегу черные прогалины, проедая,
как короед, замысловатые ходы в грязном снегу. Слякоть постепенно отступает от ног
и уступает место холодным лужам. Дождь и солнце меняют друг друга, приближая весну
к концу мая, когда Амур вспенится лопающимися льдинами и прожилками талой воды.
Вот тут-то и подстерегает опасность рыбаков, привыкших к зимней рыбалке и бредущих
по мокрому льду в поисках хлебного места. Их десятками ловят на отколовшихся льдинах
по весне.

. . .
 
Рыбалка

Для отца рыбалка была святым ритуалом, которому он посвящал большую
часть свободного времени, тщательно готовясь и собираясь, поднимаясь до рассвета,
читая специальную литературу и имея основательный арсенал всевозможных снастей и
приспособлений рыбацкой удачи. Он никогда не стремился сделать улов целью, для него
это скорее была отдушина повседневной рабочей рутине, конфликтам и стрессам, отдых
на природе под шум плещущейся волны с вкусным речным воздухом, возможностью пораз-
мышлять и занять нас каким-нибудь делом, хлебнуть ухи с амурской водой и пощекотать
себе нервы курьезными случайностями, нередкими в неизвестных условиях. Мы, как правило,
ездили с ним прицепом, отдавая дань семейным традициям, тащили рыбацкое снаряжение,
маялись дурью, сильно к рыбалке не привязываясь. Для нас это было скорее очередное
приключение, с возможностью подурачиться, разглядеть новое и по-ребячьи порезвиться,
пока отец занят важным для себя делом. Отец выбирал разные места для походов и мы
не уставали от однообразия. Он посвящал им свои выходные, мать не редко ездила с нами,
приобщившись к его увлечению и изучив его привычки, охотно проводила время на природе,
разнообразя их обедом на свежем воздухе и заботой о всех нас. Я не любил часами всматри
ваться в поплавок закидушки или спининга, ожидая большую удачу; мне нравилось гулять
по берегу в поисках новизны, находить себе игры, резвиться с братом, купаться, загорать,
придумывать, кидать плоские камни и считать, сколько раз они подпрыгнут по воде, пока
не утонут окончательно. Вода приятно хлюпала о борт затонувшего баркаса или подтоп
ленной коряги, выразительно пахла свежестью и тиной, притягивала к себе наши взгляды
бесконечной рябью с серебристым отливом, переходя в туманной дымке в смутные очерта
ния другого берега. Удача приходила к отцу неравномерно, то пусто, то густо, но он
никогда не расстраивался и был доволен самой возможностью провести время с нами на
природе, свежем воздухе вдали от суеты и забот городской жизни. Возвращались с закатом
солнца, когда оно уже наливалось в красный шар, прячась за верхушками дальних домов и
деревьев. Уставшие и голодные чистили и жарили рыбу, а иногда просто раздавали соседкам
чебаков и карасей, лещей и красноперок. Бывало, попадалась радость и покрупней: сазан,
сом, белый амур, толстолобик, - и тогда они отправлялись прямиком в ванную поплавать
перед жаркой и разделкой. Нам нравилось трогать их скользкую чешую и плавник, смотреть
как они извиваются в поисках пространства, как мама жарит их потом на сковородке, и
как аппетитно хрустит и пахнет румяная корочка, но ловить не любили. Не понимали,
почему надо тратить столько времени на рыбу, которую можно купить на базаре или
в магазине. А отец понимал, потому что рыба была побочным продуктом его увлечения
рыбалкой. Тем не менее, сами поездки на катере, автобусе, пеши и были той прививкой от
однообразия и скукоты, которую доводится наблюдать у некоторых и сейчас. Он инстинк
тивно понимал это, прививая нам любовь к природе и умение преодолевать препятствия
разных жизненных ситуаций.
Кстати, сказать, рыбалка была не единственным видом отдыха от повседневнос
ти жизни, были и походы в лес за грибами, и поездки к родственникам на "запад", к морю,
в Ленинград, Таллин, Владик, Севастополь. И денег на все хватало, если желания не разевать
до самого пола, конечно, и это на скромную зарплату врача. Он проработал в одном роддоме
больше двадцати лет и многие женщины, рожавшие там, его узнавали, здоровались. Он их
не помнил, конечно, но все равно приятно, когда помнят твою заботу и труд. После школы
я частенько бегал на работу то к нему, то к матери. Помню едкий запах карболки на
входе и казенные кожаные тапочки, заместо нынешних бахил, стерильную чистоту и
суетливых сестер-хозяек, любопытным взглядом встречающих посетителей и вызывающих
дежурного врача. Никогда не было ощущения, что ты там не нужен, что им не до тебя,
всегда приветливы и заботливы к твоим нуждам.  Я был еще мелким и на меня посетители
не особо обращали внимания, когда я прятался за ширмой или спиной матери, относились
с пониманием. Резкие звуки медицинского инструментария (пластиковых шприцов, зеркал,
шпателей тогда еще не было), белизна окрашенных стен, шуршащие колпаки и халаты
составляли атмосферу работы, и вполне естественно, что мы детьми пропитывались
этим, образовавши впоследствии династию потомственных медиков: отец, сын, внук, жены,
дети.

. . .

        Классный руководитель

Начиная с первых четырех классов нас постепенно уплотняли до трех, потом
двух параллельных классов: кто-то переводился в другие школы, кто-то поменял место
жительства, а кое-кто и на второй год остался. К началу пятого класса к нам
приставили классного руководителя, молодого учителя английского языка. В его кабинете
мы собирались на класные часы, разбор полетов, родительские собрания. Большая часть
класса так и выбрала иностранным английский язык, так что с Геннадием Кирилловичем
мы встречались чаще, чем с другими учителями. Нам было лет по 11 - 12, а ему - лет
тридцать. Долговязый, суховатый, в синем костюме без внешнего лоска, не красавчик, он
внимательно изучал нас каждого, присматривался, как и подобает педегогу. Его кабинет
ничем не отличался от других таких же: стандартный набор парт, мебели и утвари,
с портретами английских писателей на известковых стенах. Постепенно в течении года
кабинет стал преображаться в удобный специализированный класс, на каждой парте
которого появилось лингафонное оборудование с модными кнопочками, наушниками и
микрофоном. На учительском столе стоял бабинный магнитофон, а за школьной доской
размещался кинопроектор, который позволял прокручивать короткие ролики по теме
урока на английском языке. Геннадий Кириллович носил большие темные очки и на уроке
был скорее похож на дискжокея (ныне диджея), поочередно меняя диски на вертушке
и бабины на мафоне, как тогда было принято выражаться сленгом, неотъемлемой части
нашей речи в школе и дома. Все это было так не похоже на заурядные уроки по остальным
предметам, что мы к нему тянулись, интуитивно ощущая новизну и свежесть его умения
донести до нас свой предмет, отстоять свое мнение и привносить разнообразие в, казалось
бы, скучные вещи "типа" уроков.
Мы учавствовали во всех этих изменениях по мере наших сил и возможностей,
пилили, сверлили, крутили, помогая учителю в его стремлении преобразить наш класс в
ультрамодную по тем временам лабораторию расширения возможностей подопечных и
самого учителя, без ложной скромности считавшегося прогрессивным на тот момент
преподавателем. К нам приезжали учителя из других школ, районов, городов по обмену
опытом, проводили соревнования, олимпиады, приучая нас быть лучшими, тянуться к
предмету. Кабинет был центром притяжения нашего свободного времени, где мы готовили
домашние задания, факультативы, общались, собирались на дискотеки, просто приходили
посидеть - дружили, одним словом. Учитель поощрял наше рвение и фактически жил с нами,
задерживаясь допоздна на работе. Своей семьи у него не было - мы и были его семьей, это
понимание пришло к нам гораздо позже.
Человек он был эмоциональный: заразительно хохотал ли или ужасно гневался, -
полутонов не было. Если ученик нерадив или хохмит - мог заработать указкой по голове,
оказаться "идиотом или кретином". Вместе с тем ощущения страха он не внушал, скорее
был импульсивным фанатиком своего дела, энергия из него так и фонтанировала, иначе
как объяснить ежегодную смену обстановки класса, порой самых радикальных перемен.
Его лучшие ученики разъехались по всему свету с надежным багажом знаний и интересом
к учебе даже в немолодые годы. Многие приходили к нему в класс, изменившийся неузнаваемо,
по старой памяти просто поболтать, поделиться жизненными впечатлениями. Он встречал
всех как старый друг, охотно шутил, смеялся, учавствовал во встречах выпускников,
радовался каждому небезразличному своему творению, проросшему в учениках разнообраз
ными талантами и достижениями. Позднее пришло к нему признание его заслуг в сфере
внедрения новых методик обучения иностранным языкам, звание "Заслуженного учителя" и
уважение коллег, гордые рассказы учеников: "Мы у него учились". А до того он ломал стены
равнодушия или зависти коллег, непонимания и противодействия начальства в своих нова
торских начинаниях с отсутствием финансирования. Он упорно торил лыжню ответствен
ного отношения к работе, делу всей своей жизни, стал образчиком рвения на педагогическом
поприще и заслужил уважение своих учеников, превратившись из классного руководителя в
классного специалиста. Позднее о нем напишут книгу благодарные ученики, коллеги и друзья.
Когда мы только начинали постигать его предмет, вспоминаю забавный случай.
Нам было предложено создать простенькое предложение со словами: "I am ..."  Когда большин
ство учеников успешно отчитались, дошла очередь до Димы Зюзина. Внимание его, как
всегда, было приковано к болтовне сотоварищи и внезапный вопрос застиг его врасплох.
Он поспешно повернул голову к дружкам, в поисках истины и услышав желанную подсказку,
выпалил: "I am trollebass." Дружный хохот потряс стены школьной аудитории под недоуме
вающий вид самого Димы, так и не сообразившего, что он произнес. Так двоечник Дима
Зюзин до конца 10 класса остался с прозвищем Зюзя-троллейбас.
Часть учеников училась на его уроках успешно, и даже очень, большинство на
твердые четверки и тройки. Сказалась его принципиальность и твердость, помноженная
на настойчивость в преподавании. Позже я много раз был ему благодарен, что не пускал
наше обучение на самотек, а требовал, настаивал, вдалбливал, ... потому как пригодилось
мне в институте и дома с детьми. Высшая похвала ему как человеку, учителю, и светлая
память.

. . .


           Все познается в сравнении и, наверное, самые обыкновенные вещи, примелькавшиеся
глазам, в ином месте видятся по-другому. Обыкновенная с виду природа, окажись за три-
девять земель, становится необыкновенно красивой, яркой, буйной, дикой в своей первозданной
красоте и разнообразии. Можно часами бродить по воспоминаниям прогулок лесом, берегам
реки, сопкам, горам, долинам, с мошкой и комарами, зверьем и птицей, насекомыми и
гадами ползучими, собирая по памяти грибы, ягоды и гербарии разноцветных листьев,
букетики полевых цветов. Гнус в этом краю отменный! "Такие лошади слету через брезент
бъют", что стоять на месте просто невозможно, нужно непрерывно обмахивать себя
веткой и лупить ладошкой, не щадя своей наружности, превращая ее в подобие цветастой
поверхности в пейнтболе, со следами кровавой расправы. А мошка, та почти не видна, но
залезает в глаза, рот, нос, уши, любые щели и точит тебя, невидимая, мелкая, в свое
удовольствие. Оводы, слепни, жигалки, осы, дикие пчелы, шершни, клещи - природа не
поскупилась доставить нам массу "радостных" воспоминаний от ее посещения, и уж
находясь в другой местности, вы точно местных комаров и гнусом то не посчитаете! 
"Да, вот на Дальнем Востоке - Комары! А здесь - так, мелочь пузатая."
      Лес, тайга горят почти каждый год, оставляя за собой выжженые деревни, хозяйские
заимки и туманы дыма на сотни километров вокруг. Природа со временем восстанавлива
ется, но следы пожарищ нередко видны на стволах обожженых деревьев, как недокуренная
сигарета, матовой чернотой уходящей ввысь. Беспечность ли людская или намеренная
подлость являются причиной пожарищ, доподлинно неведомо, но не могу исключить и
корыстный умысел братьев наших двуногих в захвате заповедных территорий девственного
леса. Иной раз гарь месяцами стоит в городском воздухе, выбеливая небо и горизонт желто
ватой дымкой, пока не пойдут проливные дожди и не смоют надоевшие акварели природной
стихии, размачивая дороги, огороды, стены домов в не менее надоедливую грязь буроватого
цвета. Дожди нередки по 2 - 3 недели подряд, вымачивая посадки и огороды: гниет
картошка, овощ, фрукты просто не успевают вызреть в местном климате в короткое
лето. В сентябре уже бьют первые заморозки, а в октябре кружит поземка белыми
мухами. Живешь в одном месте, пейзаж приедается и кажется унылым, а раскрываешь
эту красоту только вдали от дома, когда есть с чем сравнивать и тянет потрогать,
пощупать, прикоснуться к тайнам детства, вернуться, хотя бы мысленно, в страну без
забот и сожалений, ведь у детства все еще впереди.
Природный цикл отсчитывает наши года кольцами на стволах, подгоняя детвору
в рост к манящей взрослости, когда кажется все можно и нет пределов детским мечтам.
Мы никогда не задумываемся в силу возраста с каким упоением будем вспоминать детство
нашей юности, листая старый альбом, улыбаясь ярким моментам нашей истории, вгляды
ваясь в потускневшие от времени ребячьи лица, временами останавливаясь, чтобы
погрузиться в глубину воспоминаний таких недостижимых и близких сердцу, что сердце
щемит сладостной ностальгией по прошлому безвозвратно ушедшему. Прилетел я как-то
раз через тридцать лет в родные края, снять оскомину от ностальгии, прошел путем
знакомым к отчему дому, двором ребячьим, обошел вокруг ... и понял, что двор уже не мой,
не сидят старушки у подъезда, не гоняют мяч пацаны в ребячьем восторге - дверь в
детство заперта на тяжелый засов неумолимого времени. Иные люди живут и мечтают
об ином времени. Зашел в старую школу, показавшуюся низкой, прошел этажами по
знакомым кабинетам, прикоснулся руками к перилам своей истории, почти ничего не
изменилось: тот же кабинет химии, английского языка, завуча, столовая, спортзал,
рекреации, полы и стены - нет только ощущения причастности, утонуло в песках времени.
Зашел к одноклассникам, старым друзьям. Долго болтали за накрытым столом о прошлом
и настоящем, листая альбомы и радуясь возможности окунуться в воспоминания, доверяя
тайны свежие и старые, связанные ниточкой общей судьбы детских лет. Прошелся
знакомыми улицами - почти ничего не изменилось, кроме новых микрорайонов, исчезло
только ощущение единства с родиной детства. Улетел. Ностальгия прошла. Новое
настоящее теперь важнее прошлого. Прошлое смотрит на нас улыбающимся взглядом со
страниц старого альбома, разделив с нами нашу судьбу и помогая нам понять самих себя.


12 сентября 2013 года