Палласово железо

Рассказы старого геодезиста. История третья.


   Лет двадцать пять назад пришлось мне  работать   с  Владимиром  Эдуардовичем  Пинтэ – сыном латышского стрелка. Как  объяснял мне сам Владимир Эдуардович, его отец не был латышом, он был эстонцем. Латышские стрелки - это собирательное название, обозначавшее в годы Первой мировой войны добровольцев из прибалтийских губерний Российской империи.   Но это так, к слову.
Владимир Эдуардович был очень вежливый, очень аккуратный пожилой человек. Он проработал всю жизнь геологом, ушел на пенсию, но долго сидеть дома не смог – душа вновь запросилась в экспедиции. И он устроился к нам, в Мособлгеотрест, рабочим.   
Был Владимир Эдуардович небольшого роста, не очень крепкого телосложения, что совсем не отвечало тем качествам, которые должны быть у топографического рабочего. Рабочий должен быть сух телом, жилист, вынослив как мул. И ростом должен быть выше среднего, чтобы не терялся за незначительными складками рельефа и низкорослым  кустарником.
   Всего этого у Владимира Эдуардовича не было, но он мне  понравился другим - вежливостью и открытостью. Я поработал с ним всего  месяц до новогодних праздников, и мы глянулись друг другу. Была в его характере какая-то ровная доброжелательность и чувство такта истинно интеллигентного человека. Был он хорошим собеседником – а это очень большой плюс в моих глазах (да и не только в моих!). В экспедиции мы находились почти в таких же условиях, что и космонавты на орбите – месяцами одни и те же лица, одни и те же привычки, иногда раздражающие до крайности, одни и те же уже порядком надоевшие разговоры. И чем меньше у человека бывает жизненный опыт,чем скуднее у него интеллектуальный  багаж, тем быстрее заканчиваются темы его разговоров, и он становится скучен до отвращения, и невыносим,  когда начинает  по второму и третьему разу  рассказывать одни и те же истории. А у Владимира Эдуардовича была интересная и долгая жизнь, и в своих  воспоминаниях он редко повторялся. И, главное, слушать его было интересно. К тому же, он прошел через многочисленные экспедиции и понимал, как себя вести в мужском коллективе.
   Все это привлекало к нему. Правда, был у него существенный недостаток -  он очень быстро уставал. Зима выдалась снежная, снегу навалило много,  и он с трудом преодолевал   сугробы и выдыхался уже часа через два не слишком интенсивной работы. Возраст, отсутствие привычки...
  Я хотел его поставить к теодолиту и доверить вести записи – так ему было бы значительно легче. А я  вместо него бегал бы с рейкой по сугробам. Но, чтобы обучить его работать с теодолитом, нужно было время, а это потеря темпов, затягивание срока сдачи объектов, потеря  денег – я тогда работал на сдельной системе оплаты. Да и он не особенно стремился к этому.
Иногда с откровенной жалостью глядел я на него, как он продирается сквозь глубокий снег: бледный от усталости, весь взмокший, тянет с трудом за собой деревянную трехметровую рейку, в  глазах какое-то чувство вины передо мной, что не может он передвигаться быстрее и тем самым тормозит работу. 
В такие минуты дрогнешь сердцем, пожалеешь его, бросишь работу и пойдешь  в общагу, где нам выделили комнатку на время выполнения работы. Думаешь про себя – что ж мучить человека? Бог с ними, с деньгами, со сроками, как-нибудь все утрясется…
Если бы Владимир Эдуардович пришел к нам работать летом, то, наверное, все сложилось бы как-то иначе. Освоил бы работу, втянулся в свою лошадиную беготню с рейкой…
Не подумайте, что бегать  с рейкой это плохо или унизительно. Это просто тяжело. Иногда рабочий проходит  в день до 20-30  километров. Инженер стоит у теодолита, записывает в журнал данные, а рабочий  бегает вокруг него и дает пикеты. Потом новая теодолитная точка, и снова пикеты и  километры пройденного пути. Хорошо, когда рабочий умеет  работать с  теодолитом – тогда он меняет  инженера, и тот  бегает  с рейкой и тоже отдыхает  от изнурительного стояния у прибора.
 Когда представлялась возможность,  я с удовольствием ходил с рейкой. Даже в зрелом возрасте.  Правда, ночью часто сводило ноги от этой  лошадиной беготни, но все равно мне нравилась эта работа. Но я встречал и таких топографов, которые не любили рейку и никогда не ходили с ней. Уставали быстро.
Летом я бы успел  обучить  Владимира Эдуардовича стоять за прибором. Но сейчас стояла  зима, световой день был страшно коротким – и на обучение просто не было времени. Хотя он и ползал  по  огромным сугробам, и старался как мог, но я все же имел  малоприятные объяснения с начальством  по поводу задержки объекта.
Самое простое было бы отказаться от Владимира Эдуардовича, взять другого рабочего, более привычного к нашему труду. Но  рабочих в отделе катастрофически не хватало. К тому же, удерживали меня от такого шага и соображения о том, что взамен  его дадут какого-нибудь пьяницу, который будет отравлять тебе жизнь в командировках. К тому же, если бы я отказался работать с  Владимиром  Эдуардовичем, то чувствовал бы себя  последней свиньей. Так не принято было поступать в мое время в мужских коллективах. Здесь нарушались этические нормы.
Вот я и терпел профессиональную  беспомощность Владимира Эдуардовича, надеясь как-то дотянуть до весны, а там может быть ему станет легче, или он освоит теодолит, и в нашей работе наступит долгожданная гармония и согласованность.
Но провидение судило иначе, как сказал император Николай Первый….




В конце января, или в начале февраля 1988 года –  год  я точно помню - я  получил новое задание и поехал на объект.
Объект был большой – километров пять трассы, которую надо было отснять в пятисотом масштабе при ширине полосы 50 метров.   Исходные знаки были далеко, поэтому кроме съемки надо было проложить несколько километров привязочных ходов. И все это по глубокому снегу, по лесу. Да и морозы вдруг ударили необычно сильные.
 В общем, работы было много, что меня очень радовало не смотря на очевидные трудности. Большой объем работ значил одно - ты обеспечен приличным заработком месяца на два, на три.
Выходили мы с Эдуардовичем из совхозного общежития еще до рассвета. Одетые  тепло  – ватные телогрейки,  ватные штаны, валенки. Неказистые на вид, но ноги согревали хорошо.  Потом появилась в стране замена валенкам - сноубутсы, лунные сапоги и бахилы с утепленными вкладышами. Но, как показала практика, этот вид обуви  был придуман людьми, никогда напряженно не работавших в суровых погодных условиях. Были они сделаны из нейлона,  плохо пропускали воздух и  ноги в них потели  и быстро замерзали в морозы. В валенках ноги всегда остаются сухими. Был у этой импортной обуви и другой недостаток - вкладыши очень быстро изнашивались и уже не защищали от холода.  Поэтому изыскатели, поработав немного в подобной обуви,  быстро отказались от нее и вновь обулись в валенки. Были еще и импортные угги из натуральной овчины, но в них я никогда не работал - слишком дорого. Поэтому про них ничего не могу сказать.
 У меня под телогрейкой еще меховой жилет, два свитера – тонкий и толстый, нательная теплая рубаха. Под ватными штанами шерстяные спортивные брюки.  На голове фланелевый подшлемник, с прорезью для лица. Он хорош тем, что плотно облегал голову и  защищал шею. Сверху подшлемника теплая вязаная шапка и капюшон от куртки, который я специально возил по командировкам, чтобы одевать в холодные или дождливые дни.
 Примерно так же был одет и Эдуардович. Становились  на лыжи и, как два колобка,- я колобок побольше, а он совсем маленький -  катили по своей трассе. В такой экипировке мы становились неповоротливыми и медлительными. Был и более существенный недостаток - трудности с туалетом. Но, как-то все преодолевали...
 Солнце еще не показалось, но линия горизонта уже обозначилась необыкновенно ясно и отчетливо. Полоса неба над ним светилась каким-то прозрачным зеленоватым светом. Ущербная луна висела над головами.   Тишина страшная, лишь снег, даже не хрустел и не скрипел,  а просто визжал под лыжами. По своему опыту знаю, что такие звуки  снег издает в очень сильные морозы - градусов 25-30, а то и больше. Пар от дыхания клубится над нами. Тем временем и солнце показывалось  – морозное, малиновое, медленно поднималось оно среди заиндевелых стволов.
 Мы можем и не работать по  трудовому законодательству в такой мороз, да кто ж нам оплатит эти дни? Справки замучаешься собирать для того, чтобы актировать свой простой. Вот мы и работали.
  Однажды в такое морозное  утро встретились нам  лоси:  бык стоял среди низких елок, лосиха и теленок лежали в снегу. Шерсть курчавилась от инея, пар от дыхания  осаживался изморозью на морды.  Глянул я на них и жутко стало от того, что спят они на снегу в такой мороз. Туловище, предположим, еще как-то  защищено мехом, но ноги длинные, худые, мосластые,  с короткой шерсткой… Они-то должны промерзнуть до самых костей. А теленочек худенький, с тонкими ножками - удивительно, как он не замерз в эту ночь? 
 Меня даже мороз продрал по коже, как представил, что они сутками находятся на таком страшном холоде.
Проводили они нас настороженными взглядами, но с места не стронулись.  Видимо, не раз встречали людей и привыкли к ним. 

Мне объект очень нравился – лес, тишина, остаешься один на один с природой, что располагает к какой-то умиротворенности.  Это не город, или село, где каждый прохожий, увидев тебя с теодолитом,  обязательно поинтересуется:
- Ребята, а что это вы делаете?
Терпения хватает, чтобы ответить не более, чем десяти  любопытствующим. Дальше начинаешь нервничать, что тебя постоянно отрывают от работы, начинаешь злиться и,  даже,  отсылать этих  праздных любопытных в непечатные места. Они не понимают причину твоей грубости и сильно обижаются. А ты начинаешь мучится раскаянием, что обидел может быть и прекрасного человека, который вежливо поинтересовался  твоей работой. А тут подходят новые прохожие и тот же раздражающий вежливый вопрос:
- А что это вы, ребята,  тут делаете?
Иногда даже начинаешь зубами скрипеть от бессильной ярости на эти  вопросы.
Хотя и очень редко, но все же иногда  удавалось отделаться от любопытствующих грубоватой шуткой. Помню, уже в нулевых годах работал я в Шатуре, там, где и закаты, и рассветы постоянно в дыму из-за горящего десятилетиями торфа. Делал  съемку всего города. Рабочий стоит у тахеометра, а я бегаю с отражателем и даю пикеты. Бегу с отражателем через площадь  в центре города, а тут в легковой машине опускается стекло, высовывается молодой парень, смотрит с любопытством на отражатель в моих руках, и спрашивает:
-Бать, а что ты делаешь?
Видимо, крепко его удивил призменный отражатель. Никогда раньше не видел такого.
Не останавливаясь,  насмешливо-ворчливо  отвечаю  ему на ходу:
-Счас  все брошу нахер, начну тебе, сынок,  объяснять!..
В салоне произошло какое-то шевеление, от спинок отлипли еще три головы - все молодые здоровые парни- опустили стекла и с любопытством смотрят на меня. Потом раздался дружный хохот. Видимо, оценили грубоватый мужской юмор!
Через несколько шагов я обернулся - качки  продолжали ржать и весело смотрели мне вслед. Похоже,  мои логические  выкладки показались им весьма убедительными.
 Я им на всякий случай лучезарно улыбнулся   (зубы тогда еще все были целы), демонстрируя свою доброжелательность и даже  помахал рукой. Мало ли как эти амбалы воспримут   подобный  юмор? Могут и обидеться...   Жизнь приучила меня не усугублять конфликты, и,  по возможности, сглаживать их. Вот я и постарался открытой улыбкой показать им, что здесь нет ничего личного. Всего лишь шутка юмора.

 Нет, лес все же лучше. И тебя никто не раздражает,  и ты не обижаешь чувствительность других людей. Да и психологически комфортнее в лесной тиши. И физически - мы постоянно оставляли в лесу треногу и рейку на ночь. Мелочь, но все же легче было возвращаться обратно. Утром прикатишь на лажах, выкопаешь их из снега и снова за работу.
Правда, Владимир Эдуардович все сильнее и сильнее уставал. Да и в самом деле, трудно продираться, хотя и на лыжах, среди кустов и зарослей. Я как мог помогал ему – сам рекогносцировал  теодолитные ходы, прорубал  просеки под эти ходы, забивал точки. Когда Владимир Эдуардович окончательно выбивался из сил, я устраивал небольшой отдых. Разжигали мы с ним костер и грелись. Иногда поджаривали бутерброды на тоненьких прутиках. В такие минуты очень не хватало чая. Но ни термосов, ни котелков я не брал с собой. Если садишься пить чай во время работы, то потом очень трудно снова настраиваться на нужный трудовой лад...
Посидим мы с ним, погреемся, мечтательно посмотрим на огонь, на тонкие струи дыма, которые вертикально уходят вверх в морозном стылом воздухе... Хорошо! Даже ничего не зная о философе Гераклите, невольно становишься его убежденным последователем - где-то на подсознании проникаешься мыслью  о том, что все сущее произошло от огня и существовать без него не может.
   Ничто так не помогает восстановлению сил и душевного равновесия, как вид костра и запах дыма. В лесу тишина, заиндевелые кроны, иногда раздается резкий треск - это лопаются от мороза стволы деревьев. Язычки пламени прыгают по быстро сгорающим веткам. Давно уже заметил, что глаза почему-то никогда не устают смотреть на огонь. Неужели, здесь что-то генетическое?
 Иногда расскажем друг другу вдруг вспомнившиеся случаи  из экспедиционной жизни, и снова за работу...

 Однажды, прокладывая ход,  я  прорубил визирку для одной теодолитной линии, для другой, для третьей, и остановился...  Вижу, что лес впереди все гуще,  все темнее, больших просветов меж стволами не  видно. В общем, как в стихотворении Рылеева: "склонившись угрюмо до самой земли, дебристую стену из сучьев сплели..." Решил осмотреться – куда же двигаться, чтобы меньше прорубаться?  Стал на лыжи и покатил вперед, а сам все посматриваю на вершины деревьев – где  просветы побольше. Увидел  немного в стороне,   как будто лес поредел. Повернул в ту сторону – и   вроде впереди лес расступился. Должно быть, лесная поляна, или болото. Продираюсь туда – и в самом деле  это  было  болото. Деревья большие кончились, пошли болотные кусты, чахлые березки,   заснеженные камыши, рельеф стал очень ровный – это признак того, что под ногами  лед. Разгреб снег, постучал топором - и в самом деле лед.
Проехал я еще немного вперед, выбирая места наименее заросшие кустами,  и уперся в какой-то занесенный снегом  вал высотой метра два или три. Соображаю, что здесь не пройти и надо повернуть левее – там как раз были хорошие просветы. Уже решил возвращаться, но тут меня одолело любопытство – решил посмотреть, что это за вал посреди болота.  Сбросил лыжи и полез по заснеженному склону.  Из вала торчат ивовые ветки, корни, кой-где комья промерзшей земли и ледяные обломки.  Видать, бульдозер очищал место старой вырубки и столкнул кусты и снег в сторону.    Залез наверх. Вал оказался, как мне помнится,  почти кольцевой формы, диаметром метров пятьдесят-шестьдесят, внутри все засыпано снегом и нет ивняка  – бульдозер растащил кусты по сторонам. В центре этой площадки небольшой заснеженный бугорок.  На противоположенной стороне вала,  примыкавшей к густому лесу и где кончалось болото,  несколько  больших  поваленных елей с вывороченными корнями.
 «Точно,- решил я, - бульдозер поработал. Но для чего? Вырубки в болоте не может быть..."
Поразмышлял я немного и решил, что здесь торф выбирали.
Сама торфяная выработка меня не особо удивила. Работал я в Белоруссии на объекте "Годылево-Ухлясть", насмотрелся там на торфяные разработки. Там  трактора  так же сталкивали верхнюю часть грунта вместе с кустами в большие валы, которые тянулись иногда на сотни метров.  Вот и здесь   что-то подобное, только масштабы не те. Торф идет и на топливо, и в питомники, где выращивают саженцы, и в коровники со свинарниками, где его используют для подстилки.
Еще помню,  я удивился тому, что бульдозер в болоте не застрял. Мог провалиться и по самую кабину. Приходилось мне снимать болота и я  знаю их коварство: идешь по болотным  кочкам, а под ногами так все и ходит. И все кажется тебе,   что там внизу бездонная трясина. Начинаешь из осторожности щупать дно рейкой:  здесь мелко, здесь мелко… Только успокоишься немного, а тут    рейка как ухнет вниз  метра на полтора, а то и больше...

Но особо размышлять и предаваться воспоминаниям  мне  было некогда – кончался световой день,  и надо было торопиться с работой. Хотя и хотелось мне осмотреть непонятный бугорок, который находился на площадке, но  я  не стал тратить на это время.  Спустился  с вала, надел лыжи и покатил  обратно.

Объект я сделал. Правда, уже без Владимира  Эдуардовича – все же он ушел от меня. Не выдержал работы.  До сих пор испытываю перед ним  чувство вины.
Когда он уходил, я просил нашего главспеца Бондаренко о том, чтобы он подыскал  Эдуардычу работу в отделе. Жаль все же терять приличных людей.  Но эта равнодушная скотина так ничего и не предложила ему. 
               
Прошло время.
Совсем недавно, собирая по интернету материал для своего сайта, я перекопировал несколько статей по геологии Подмосковья. Прелюбопытнейшие статьи, скажу я вам. Оказывается, у нас в Подмосковье  можно найти  и золото, и  полудрагоценные, и драгоценные камни! Передрал я еще несколько статей по общей геологии региона. И вот, рыская по интернету, я наткнулся на следующую короткую заметку:



Александр МИЛАНОВСКИЙ, руководитель Центра исследований внеземного вещества:
- Самый известный в Подмосковье метеорит упал в декабре 1987 года. Он летел с севера-востока над безлюдными заболоченными местами Талдомского, Дмитровского и Клинского районов. На территории последнего и упал. Западнее поселка Ямуга. Местные жители, рассказывают, что, метеорит раскалился докрасна. И за долго до его появления был слышен странный шум.

Похоже, метеорит был железный и весил примерно 50 килограммов. Серьезно его поисками никто не занимался. Было организовано лишь несколько любительских экспедиций, но найти следы небесного гостя в дремучем лесу так и не удалось. Вероятно, он упал в болотистой местности и ушел под землю на полтора-два метра.


Наверное, я  не обратил бы на эту заметку  особого внимания, если бы не год падения метеорита   и место. И меня как озарило – сразу же вспомнился заснеженный вал с торчащими из него сучьями и корнями, на который я с трудом взбирался по глубокому снегу… А что,  если это была не торфяная разработка, а  воронка от падения  метеорита!  Вроде бы, именно такие воронки и образуются на месте падения небесных тел. 
Еще не веря себе, я стал копаться в памяти и  вспомнил, что как раз тогда я работал с Владимиром Эдуардовичем, и  где-то  в тех  местах.
Достал я карту Подмосковья, стал  изучать тот район. С трудом, но всплыли в памяти даже названия некоторых деревень. И приехал я на этот объект спустя месяц-другой после падения метеорита. Все сходится. Правда,  от поселка Ямуга это все же далековато. Может быть, это был осколок метеорита? 
Места те не очень глухие, но тогда стояли морозы, поэтому кроме нас никто в те леса не совался. Да и зачем нормальному человеку шастать зимой по лесу? Упал этот осколок (или все же основной метеорит?) в болото, вал выброса состоял из ила, торфа, льда, снега и болотных кустов. К тому времени, как я приехал на этот объект,  воронку засыпало глубоким снегом и частично скрыло следы падения. Во всяком случае, я не помню, что видел огромные глыбы развороченной земли.  Весной все это растаяло, расплылось и ушло в трясину – вот и причина того, что потом следы падения никто не мог обнаружить. Получается, что я был единственным человеком, который видел это место.
Вспомнился мне и заснеженный бугорок в центе воронки. Скорее всего, это была, так называемая, центральная горка - так называют геологи  выброс грунта в центре кратера. Именно под этой центральной горкой и находится метеорит.  И стали меня мучить запоздалое раскаяние, что не спустился я с вала и не подошел к этому бугорку. Тогда бы все и прояснилось и не терзался бы я сейчас запоздалыми сомнениями.
Я не мистик, но этот случай заставляет меня несколько уважительней  относится к  экзистенциальным тонким аспектам своего бытия. Если здесь имеет место астральный выбор, то надеюсь на то, что он не был слепым.
 Но мне не дает спокойно спать один вопрос: если за давностью лет я не найду то болото, то что это значит в космическом,  надмирном плане? Я нарушу гармонию мироздания? Или и в этом есть особый замысел Демиурга?
Напрягшись немного, я все же вспомнил торчащие из снега вывороченные корни деревьев на другой стороне вала.  Положим, стволы могли распилить на дрова и вывезти, но пни с корнями  оставили на месте. Вряд ли они за четверть века полностью сгнили, поэтому остается некоторый шанс найти это место. Мне бы   отчет достать, тот давний, с моей работой. Я бы сразу определил место расположения воронки. Неужели  надо ехать в Мособлгеотрест к директору  Чайкину? А с Саней - теперь он Александр Александрович!- я крепко разошелся во взглядах, когда мы были еще  простыми исполнителями. И есть опасение, что и он не забыл этого.
Единственное, что меня смущает, так это то, что об этом метеорите я не слышал ни слова ни в 1987 году, ни позднее. Когда я там работал, местные жители ничего не говорили о странном небесном явлении- а слухи о подобных неординарных вещах распространяются быстро.
Неужели падения болида так никто и не заметил? В отделе среди наших топографов так же никто не упоминал о падении метеорита  в Подмосковье. А топографы - народ любознательный, просто так мимо интересного случая не пройдут.  И это, запомнившиеся мне  молчание,  несколько настораживает. И даже, вызывает недоверие к факту. 

И в заключении этой истории.
 Назвал я ее «Палласово железо»» потому, что когда-то так называли все железные метеориты. По имени немецкого ученого Палласа, первым в России исследовавшим и описавшим железный метеорит. Об этом мне в свое время рассказывал старый геолог Владимир Эдуардович Пинтэ, сын латышского стрелка. Ночи стояли тогда длинные, и после работы, поужинав,  мы много и интересно общались с ним. С тех пор и помню про это железо.
Не знаю, почему подмосковный  метеорит 1987 года считают железным... Может быть, в руки исследователей попали небольшие осколки? Но и об этом я не слышал ничего. В общем, как-то все это подозрительно!
Но даже если метеорит и не падал в Подмосковье в 1987 году, все же хорошо, что мне встретилась эта заметка. Пусть и очередная утка безответственных  газетных щелкоперов, но помогла она мне вспомнить добрым словом сына латышского стрелка.
Возможно, именно в этом и заключается некий, потаенный даже от меня, как автора, астральный смысл моего повествования.

***

Прошло много лет. Я уже был на пенсии и  строил дачу в деревне, недалеко от Можайска. Участок этот мы приобрели давно, но моя разъездная работа не позволяла мне приступить к долгожданному строительству. И вот, наконец, я свободен! Строю  планы, обдумываю, каким будет наш  загородный дом, мечтаю о свежих овощах, чистой воде и походах за грибами.  Понемногу знакомлюсь с жителями деревни,  выслушиваю их  советы по строительству. Наиболее интересным новым знакомым  оказался Борис Всеволодович. Он так же, как и я,  был пенсионером. Но, дело не в этом – Борис Всеволодович  по образованию оказался геологом! Долгие годы в командировках, геологические партии, работа в различных регионах и, даже, в различных странах!  И я  возликовал сердцем -нашлась, все же,  в деревне родственная мне душа!
      Как-то на досуге рассказал мне Борис Всеволодович о своей работе на Камчатке. Вспомнил, как искал  там золото, как их  заедал гнус, как ловили рыбу… Заодно мы с ним вспомнили и последнего певца  таежной романтики Олега Куваева, который работал относительно недалеко от тех мест – на Колыме.
Книгой  Куваева в дни нашей молодости зачитывались не только геологи, но и все изыскатели. В том числе и я.
      Вспомнил Борис Всеволодович и медведей, которые водятся на Камчатке в огромном количестве и часто навещают  поселки и   экспедиционные лагеря.  Ему медведей видеть приходилось частно, но сам  он от них не пострадал. Хотя для других эти встречи  заканчивались не всегда благополучно. И он рассказал несколько историй – одного молодого и бесстрашного геолога медведь просто разорвал, когда тот попытался отогнать его от палатки, еще одного едва спасли товарищи, а вот другому геологу из их экспедиции  медведь серьезно повредил  ногу. Его вылечили, но потом он постоянно прихрамывал.
-Фамилия у этого геолога была интересная, - Борис Всеволодович задумался на минуту, - вот,  вспомнил! Пинтэ!  Его палатка еще рядом с моей стояла.
   Сердце у меня забилось, глаза загорелись  от такого удивительного совпадения- у нас нашлись общие знакомые! Воистину, тесен мир!  Но свою взволнованность я постарался скрыть  и спокойным голосом  заметил:
- Владимир Эдуардович мне об этом не рассказывал.
-Как?-   Борис Эдуардович не смог сдержать удивления, - Владимир Иванович, вы знали Пинтэ?
- Не только знал, но и работал с ним!
Ну,  тут и пошло, и поехало…  Воспоминания,  новые рассказы,  расспросы  о том, почему Пинте попал в топографическую партию…
В свою очередь, узнал я от Бориса и некоторые новые подробности о Владимире Эдуардовиче: он прошел войну, много лет работал на Камчатке… К сожалению, Борис ничего не знал о его семье  и детях.
    Ночью я долго не мог уснуть.  Я не верю и никогда не верил в мистику, но этот случай, казалось мне, относился   именно к этой области. Я его воспринимал как некую  весточку из  мира иного.  Казалось  мне, что вспомнил меня  старый геолог там, в неведомых далях мирозданья, и нашел способ  напомнить о себе. Может, привет передавал? Или  напомнил мне о том, что метеоритная воронка так и не была найдена мною?  И он деликатно подталкивал меня к поискам…   А я завяз в житейских делах, дачу строю, огород обрабатываю…   Владимир Эдуардович и напомнил мне, что пора  отложить все это.  Рюкзак за плечи,  укрепиться духом, услышать уже подзабытый зов  странствий и поиска.  Вроде бы, благословил он меня на нечто необычное и  интересное.  Годы?... Ну, что годы? Они же не в душе.
   Лежал я в темноте, смотрел отрешенно в потолок…   Душу переполняло  радостное и светлое ожидание.