Нефертити и остальные. Сериал. Часть 1. 31 серия

И вот фараон и жрец смотрели друг на друга. Он был умен – этот фараон. Он знал, какими возможностями обладал Амон-Пануфер, и в то же время понимал, что жрец не рискнет пойти на смену Династии. Это было слишком опасно. Могла возникнуть прямая угроза для Маат, высшего равновесия. Будь у Эхнатона законный преемник, тогда опасность была бы велика. Эхнатон знал о фараонах, которых боги, внезапно возлюбив, призывали к себе раньше времени. Но у фараона не было преемников Слава его земному отцу Аменхотепу и отцу небесному Атону! Правда, у него есть племянники – Сменх-ка-ра и Тутанхамон.  Но первый  уже весь пропитан солнцем.  Ему нет еще и двенадцати, а он уже пьет солнечный дар – вино. Он весело хохочет, обнимая придворных дам и дарит им золотые безделушки. Он скачет на колесницах вместе с молодыми шалопаями из дворца и, как Эхнатон, сочиняет стихи. Он не признает никаких дворцовых церемониалов, и когда видит азиатских послов с их длинными бородами, то, не стесняясь, потешается над ними.  То есть, живет, как ему хочется. Даже он, Эхнатон, не достиг такой высоты. Немудрено, ведь он воспитывался при дворе Аменхотепа, а принц Сменх-ка-ра – при дворе Эхнатона.
А второму было всего три года.
Знал Эхнатон и о слабости Амон-Пануфера: его желании посадить на трон Египта фараона-жреца. Это он понял еще в юности, когда Амон-Пануфер был его воспитателем. Ну что ж! Нельзя лишать Амон-Пануфера этой надежды, а не то он действительно станет опасен.
Эхнатон пообещает Амон-Пануферу отдать на воспитание Тутанхамона.  Пускай жрец воспитывает принца, как когда-то пытался воспитать его самого. Эхнатон согласен. Он отдаст племянника в обмен на новую столицу. Он даже не станет забирать его к себе, когда город будет построен. Оставит его в старой столице вместе с Амон-Пануфером и жрецами. Пусть Амон-Пануфер мучает его длинными нравоучениями и опутывает сердце сказками о таинственных богах. А потом Эхнатон призовет Тутанхамона к себе и просто даст ему вкусить сладость новой жизни.
И фараон, усмехаясь своим мыслям, вновь потребовал у Амон-Пануфера золото храмов.
Амон-Пануферу было мучительно жаль золота. И он решился пойти на крайний шаг. Проведя ладонью по лицу, как бы стряхивая паутину, он решился говорить откровенно. Неужели Большой дом не видит пагубности затеянного им дела?  Разве он, Амон-Пануфер, против некоторых перемен и послаблений? Разве он не боролся с Пеиуром, рискуя карьерой? Но то, чего хочет Его величество, чревато катастрофой. Нельзя вот так, одним махом, рушить все, что создавалось веками.
Эхнатон встал, сделал знак, и все придворные отошли от трона на почтительное расстояние. Затем он собственноручно пододвинул к трону скамеечку и предложил Амон-Пануферу сесть. В глазах фараона не было ни тени насмешки. Фараон заговорил, и голос его звучал искренне и серьезно.
И слушая его, Амон-Пануфер холодел от ужаса.
Фараон не знал слова “свобода”. Он употреблял слово “Маат”. Но с его точки зрения Маат было нечто другое, чем то, о чем толковали жрецы. Высшая справедливость, по мнению фараона, заключалась в том, чтобы каждый человек, начиная фараоном и кончая самым бедным крестьянином, был избавлен от мелочной опеки жрецов. Маат не должна лежать тяжелым камнем в душе людей. Жрецы должны отойти в сторону и не мешать жизни. Все должно совершаться в жизни легко и просто. Жизнь должна быть людям в радость, а не в тягость. Подыскивая слова, фараон закрывал глаза и светлел лицом. Он как бы прорывался всем своим существом в далекое будущее, но в то же время сам не понимал, как оно далеко.  Он говорил, что не может ждать, что  должен сделать Маат легкой для всех, что жизнь слишком коротка, а загробная жизнь у каждого будет такой же, какой была первая жизнь. “Понимаешь ли ты меня, жрец, - говорил он, - заглядывая Амон-Пануферу в глаза, - какое благое дело я сделаю, если вечная жизнь  будет у людей такой же легкой, как и жизнь  временная?”
Амон-Пануфер горько улыбнулся. Фараон был гениален и безумен. А, кроме того, ему не хватало знаний. Что же, пришло время нарушить запрет и поделиться с ним сокровенными знаниями, которыми имели право владеть только Верховные жрецы, дабы сохранять свое могущество. “Вот когда на трон Египта взойдет фараон-жрец, - подумал Амон-Пануфер, -  тогда все будет по-другому”.
“Давным давно, - рассказал он, - задолго до того, как великий Имхотеп указал место, где должен был лечь камень первой пирамиды, люди жили одной лишь охотой. Эти благодатные места изобиловали дичью, и люди быстро размножались. Их стало так много, что пищи не хватало на всех. Для того, чтобы прокормить род, охотник должен был проходить в поисках добычи расстояние в тысячи локтей. Начались кровопролитные войны за охотничьи угодья. И неизвестно, что стало бы с человеком, если бы не появилось Знание о зерне. Это было самое великое знание из всех, которыми владели люди. Почвы были настолько плодородны, что одного небольшого поля хватало, чтобы прокормить всю деревню. Не было нужды больше проходить большие расстояния в поисках добычи. Не было нужды больше разбивать голову соседу, чтобы завладеть его куском пищи. Войны прекратились. Все жили в достатке и согласии. Наступил Золотой век человечества. Век сытости и мира.  Он длился очень долго, и люди думали, что так будет всегда, но они ошибались.
Пришло время, когда людей стало больше, чем плодородных земель. Почвы засаливались. Приходилось уходить все дальше и дальше от дома, чтобы выращивать хлеб. Снова начался голод, снова начались схватки за землю, и опять стала литься  кровь. Но сколько бы человек не захватывал землю соседа, ее все равно не хватало. И тогда наступил Век тяжкого труда. Если раньше хлеб выращивали без особых усилий, стоило лишь разрыхлить палкой благодатную почву и бросить в него зерно, то теперь приходилось рыть каналы, чтобы задержать влагу, строить сложные системы орошения, удобрять землю, следить за звездами, чтобы предсказывать урожайные и голодные годы, делать запасы и уметь распределять их. Кто-то должен был руководить всем этим. Так появились чиновники, так появились жрецы. Так появилась Великая Маат. Для того, чтобы поддерживать  Маат, каждый человек должен находиться на своем месте и неукоснительно выполнять свои обязанности.
Другого выхода нет. А то время, о котором мечтает фараон, может наступить лишь тогда, когда появится новое Великое знание, подобное Знанию о зерне, которое принесет изобилие, а труд сделает легким. Он, Верховный жрец Амона-Ра, верит, что такое время наступит. Это будет новый Золотой век человечества, который в свое время придет и в свое время опять кончится. И так без конца. Им же, Большому дому и покорному слуге Большого Дома, не довелось жить в Золотом веке, они живут сейчас, и поэтому они должны следовать Маат, а о будущем могут лишь мечтать”.
Фараон молчал. Он побледнел. Руки его сжались в кулаки. Вот так просто, несколькими фразами жрец захотел развеять его веру. Как молодой упрямый бычок, он стал топать ногой, опустив голову.
“Хорошо, - сказал он, - но пусть Маат будет легкой для тех людей, которые окружают меня”.
“То есть для царедворцев и чиновников”, - уточнил жрец и покачал головой.   “Дай волю крестьянину, и он перестанет кормить чиновника, а потом, когда пересохнут каналы, они оба умрут с голоду.  Дай волю чиновнику, и он отнимет у крестьянина все, что тот имеет, дабы насытить свою алчность, а потом оба также умрут с голоду. Нет, Маат должна быть общей для всех. Задача же Его величества и жрецов следить за тем, чтобы чиновники не ограбили народ до нитки, а народ не взбунтовался и не перебил всех чиновников”.
Фараон то бледнел, то краснел. И все же он построит свой город, Город Солнца, в котором будет жить хорошо всем.
“Но не тем, кто будет строить и кормить этот город, - сурово сказал Амон-Пануфер, - подумай о том, какую дополнительную ношу ты хочешь взвалить на свой народ, чтобы обеспечить привольную жизнь кучке бездельников. Я не Пеиур, и не сторонник того, чтобы мучить Его величество  и всех его друзей бесконечными церемониями, обрядами и молитвами, но и надо же знать и приличие. Народ давно уже не видел фараона, восседающим на золотом троне, как бог, во всем его могуществе и величии. Народ начинает сомневаться. А это нарушение Маат”.
Не успел Амонпануфер произнести эти слова, как понял, что ошибся. Этот фараон никогда не будет сидеть истуканом на троне. Одна мысль об этом ему ненавистна. Вон как искривился и задергался его рот. О, если бы воспитать фараона-жреца, члена царской династии, и в то же время такого же мудрого, как и сам Амон-Пануфер!
И тут Эхнатон, как бы прочтя мысли Амон-Пануфера, сказал: “Давай заключим сделку. Ты дашь мне золото для постройки новой столицы, а я отдам тебе на воспитание Тутанхамона.  Делай из него фараона-жреца, как ты хочешь”.
Амон-Пануфер остолбенел.  Жрец позволил себе задуматься не более чем на одно мгновение, а потом сказал осипшим от волнения голосом: “Если я добуду золото, Большой дом действительно отдаст  ему на воспитание Тутанхамона?”  Пусть фараон поклянется, но не именем Атона, этого бога-выскочки, не внущающего доверия серьезным людям. Пусть он поклянется именем старого, могучего Амона-Ра, повелителя всех богов.
Эхнатон усмехнулся и произнес клятву.