Шутка Богов. Роман. Часть 8

Говорят, время лечит. И еще, возможно, расстояния. А что будет, если объединить эти два лекарства в одном флакончике? Снова сбегаю от Жестокого ангела на другой конец света. Жаль, что увожу свои чувства с собой. Жаль, что нельзя оставить эти дурацкие чувства дома. Не беру же я с собой валенки в теплые страны. Там они мне совершенно не нужны. И моя любовь к Жестокому ангелу там совершенно не нужна. Она мне нигде не нужна. Только вот ее не возможно оставить дома. Ее везде приходится таскать с собой. Но если прежние мои любови сгинули не известно куда, значит, сгинет и эта. Скорей бы. Не видеть. Не слышать. Не думать о нем. Целых две недели. Возможно, за две недели отсутствие Жестокого ангела в моей жизни станет привычкой. Очень на это надеюсь.
Кто проектирует эти самолеты? Почему они такие тесные, эти самолеты? Почему даже мои коленки упираются в соседнее кресло? А ведь росточку я невысокого. И ножки у меня вовсе не длинные. Ничего, всего-то девять часов потерпеть. В иллюминаторе – темнота. Будто наш самолет летит в пустоте. Можно вообразить, что мы мчимся со скоростью семьсот километров в час среди огромных звезд. Но звезд нет. Алюминиевыми крыльями наш самолет рассекает пустоту. Не верится, что где-то под нами есть земля.
Наш самолет летит на восток. А мои мысли несутся в обратном направлении - на запад. В город, из которого я снова сбежала. Там остался жестокий ангел, которого я хочу забыть. Снова он. Как же мне не думать о нем? Он остался в теперь уже далеком городе, но будто бы со мной. Он в моей голове. Он в моем сердце. Как же мне вытащить его оттуда? Кто же поможет мне его забыть? Что поможет мне его забыть? Я не могу ждать еще два года, пока пройдет эта любовь.
- А ты думаешь, легко жить совсем без любви? – спрашивает Муза. Она сидит на коленях у моего соседа. Сосед мирно спит – счастливый человек: он просто спит. Он не помнит о прошлом, не размышляет о настоящем, не мечтает о будущем. Он не чувствует тяжести моей Музы – она бесплотна для всех, кроме меня. Он просто спит.
- Лучше совсем без любви, чем с несчастной любовью. Зачем любовь, которая не приносит ничего, кроме мук и разочарования? Зачем такая любовь?
Муза задумчива. Она молчит. Ее глаза закрыты. Лицо печально.
- Музы не умеют любить, - говорит она, наконец. Тихо-тихо. Еле слышно. – Господь Бог избавил нас от людских слабостей. Но мне иногда кажется, что способность любить – это вовсе не слабость. Это великая сила, которая способна и созидать, и разрушать. Господь Бог отнял у нас способность любить, но мне бы хотелось это испытать. Очень хотелось бы. И, знаешь, мне безразлично, будет это взаимная любовь или несчастная. Мне хочется испытать и полет, и падение в бездну, и безумие, и безрассудство, и счастье. Мне хочется испытать все, что связано с любовью. К чему мне все эти полчища эльфов, если сердце мое мертво? Я не помню ни имен, ни лиц этих эльфов. Лишь единицы остались в моей памяти. Но ни об одном из них я не сожалею. А мне бы хотелось хоть об одном из них заплакать.
- Что с тобой, Муза? – я обеспокоена.
Муза улыбается. По ее щекам катятся слезы.
- Ерунда. Забудь обо всем, что я тебе наговорила. Это все глупости. – Муза утирает слезы. - Кажется, из кабины пилота только что выглянул весьма симпатичный эльф. Пойду, развлекусь. Еще пять часов лететь. Так и от скуки умереть можно. Жалко, что вы, люди, так и не научились элементарной телепортации. – Муза вспорхнула на своих стрекозиных крылышках и направилась в сторону кабины пилота никем не замеченная. – А ты постарайся уснуть! – крикнула она мне. – Думай о море и празднике. Не думай сейчас об этом негодном мальчишке! Море! Море! Море! – пропела она.
А я осталась в своем кресле. Ведь в кабину пилота меня никто не пустит. Да и не охотница я до эльфов. Тем более, что я их не вижу и об их существовании занаю только со слов моей Музы. И пилотов мне лучше не видеть – так проще доверять им свою жизнь. Когда их не видишь, можно представить их былинными богатырями или супергероями из глупых американских фильмов – надежными и уверенными в себе. Если их увидеть, они окажутся простыми людьми, а простым людям не так просто доверять. Я сидела в своем тесном кресле и впервые жалела, что не умею писать стихов. Это были бы прекрасные стихи о самолете, летящем сквозь ночь, об одинокой женщине, мечтающей разлюбить и одинокой Музе, мечтающей полюбить. Но я не умею писать стихов. Этих стихов не будет.

Он ворвался в кафе, молодой и стремительный. А я хотела пережить потерю. И мне казалось, что я готова снова полюбить. Хотя бы ради того, чтобы пережить потерю мужчины, который был слишком дорог мне. Он  молодой, стремительный и красивый. А мое сердце разодрано в клочья. Я искала хирурга – того, кто сумел бы его залатать. Я сказала себе, что его нашла. Правда, он об этом не знал. Но мне было достаточно того, что я знала.  Я мелкий бес. Микеавелло, лишенный тщеславия. Хитроумный Одиссей. Мне просто нужен он. И я его получу. Муза снисходительно ухмыляется: получишь, получишь! Только не люби его слишком сильно. Это может навредить твоему дару. Ничего не обещаю. Но сама боюсь любить  слишком сильно. Кого бы то ни было. Даже его – такого юного и трогательно-прекрасного.
Наш первый поцелуй. Мы сидим в моей машине. Я подвезла его куда-то. В машинке тепло, а там, снаружи, свирепствует ноябрь, сыплет мелкими дождями, дует злыми ветрами. Он смотрит на меня испуганно. Нерешительно наклоняется к моему лицу и целует. Не попадает в губы - захватывает лишь их уголок. Так, робко, так неловко, как семиклассник. Да это и не поцелуй вовсе: детское чмоканье. Но не было еще в мире такого трогательного поцелуя. Такого долгожданного. Такого прекрасного. Впервые я видела его глаза так близко. Он отстраняется.
- Давай попробуем еще раз, - шепчу я, обнимаю за шею и целую его сама, завладеваю его губами, но нежно, ласково. Я боюсь его испугать своей страстью. Я боюсь его спугнуть. Я ведь амазонка, охотница, а он моя сладкая дичь. Но он должен быть уверен, что дичь – это я.

Он выходит из машины в ноябрь, а я уезжаю, не замечая светофоров. Влюбленных, видимо, Бог бережет - добираюсь до дома благополучно, хотя к этому не было никаких предпосылок. Бросаюсь на кровать и застываю статуей вселенской любви: с глупой радостной улыбкой от уха до уха, с широко распахнутыми глазами, в которых отражается девственно-белый потолок. Я тоже кажусь себе девственно-белым листом бумаги, на котором прямо сейчас судьба начинает  писать мой новый роман. И к черту все, что было раньше. Мое прошлое больше не существует. Я замерла в этом мгновении невыносимого счастья.  А он тем временем кружит вокруг моего дома уже на своей машине и пытается заглянуть в мои окна. И в его книге судьбы невидимое перо уже выводит первые строки его нового романа. А он рисует шипованной резиной колес узоры счастья на мокром асфальте. Любовь – это так волшебно! Кто же думает после первого поцелуя о том, что она может закончиться?

Передо мною тихий океан. На самом деле он Индийский. Просто он очень тихий. Я не слышу шума прибоя. Над пляжем несется запах сероводорода. Я склонна думать, что пахнет отнюдь не канализацией, а останками дуриана, которые кто-то весьма неосмотрительно запихал в мусорный бак. Над пляжем полыхает почти экваториальное солнце. Прячусь от него под фиалковым грибком. Песок сверкает миллиардами блесток, как снег в свете фонарей. Кто рассыпал звесь эти новогодние блестки? Над океаном летят звуки свирели. Темнокожие парни играют на своих деревянных дудочках – пытаются их продать. Интересно, кто их покупает и зачем? Ловлю и на себе заинтресованные взгляды этих парней. Отрицательно качаю головой в ответ. К чему мне свирель? Она мне совсем не нужна. Покупаю у женщины в огромной панаме серебряное кольцо. Тоже не самая нужная вещь, но она так мило сияет на моем пальце, покрытом золотистым загаром. Эффектно. Мне нравится это сочетание – серебро и золото. Пусть модники кидают в меня камнями за это мое странное пристрастие – не докинут, я далеко, почти на краю света, и делаю все, что мне вздумается.
А когда небо над океаном из голубого превратилось в розовое, я уехала с пляжа со смуглым итальянцем на его красном мотобайке. И мы мчались по вечерним улицам, и я жмурилась от страха и визжала от ужаса. И мне было бесконечно весело. И мы выпили рома в шумном баре, и мы съели пиццу в клокочущем итальянском ресторане. И мы снова мчались по безумному ночному городу на красном мотобайке. И мы расстались у входа в мой отель, чтобы не встретиться больше никогда.
А на следующий день я еду на пляж, где песок поет как снег в морозную ночь. А Индийский океан отчего-то вовсе не тихий. И в прибрежном ресторанчике я ем салат из копченой утиной грудки. И снова наблюдаю за продавцами свирелей. И покупаю у очередной женщины в огромной панаме бессмысленное белое кружевное платье и алое покрывало со слонами, которое мне совсем не нужно. И пью солнечный сок манго. И пью золотое пиво, которое делает песок еще более поющим, океан еще менее тихим, а мир - абсолютно радостным. А ночью среди грохочущей дискотеки я ныряю в пахучую пену прямо в платье и танцую среди полуображенных белых, красных, смуглых, черных людей: мужчин, женщин, голубых, лесбиянок, совсем юных, молодых и не очень. Чувствую себя подростком, которому кажется, что он король этого мира, что будущее его светло, что все мечты его сбудутся, что он покорит все вершины. Я понимаю, что никогда не повзрослею. Никогда. Даже когда мне будет девяносто, если доживу. Как прекрасна жизнь! И все у меня еще впереди.
А на следующий день я катаюсь на слонах. Я теперь знаю, как они пахнут. Не слишком-то и приятно. Совсем не розами. Сплавляюсь по гороной реке. Слушаю звуки джунглей. Пью текилу с новыми друзьями. А ночью пою вместе со всеми в ирландском пабе, танцую в клубе, фотографируюсь с трансвеститами и лемурами. Карнавал.
А на следующий день… Снова карнавал.
По утрам Муза, вкушая спартанский гостиничный завтрак, стенает, что страна эта не создана для женщин. Что здесь вообще не вполне понятно, кто мальчик, а кто девочка. Что приличных эльфов здесь не водится вовсе. Что эльфы с наклеенными ресницами и накрашенными губами ее вовсе не вдохновляют. А, может, это ты их не вдохновляешь? -смеюсь я. Муза соглашается и просится поскорее уехать. А мне нравится эта страна: здесь секс не прикрывается любовью. Все по-честному. И в этой стране я выбрала целибат. Я отказалась от всех мужчин в попытке забыть одного. К черту!
Нежные пальчики некрасивых женщин ласкают меня. Обволакивают маслом, гладят, трут, мнут. Здесь тоже все честно – я плачу им за это деньги. Это просто массаж и ничего больше. Но он мне помогает отказаться от всех мужчин в попытке забыть одного. Ох, уж эти волшебные пальчики некрасивых женщин!
Карнавалам свойственно заканчиваться. Это особенность карнавалов – они не могут длиться вечно. Поднимаюсь по трапу самолета. Снова втискиваюсь в тесное кресло. Пора возвращаться в реальность. Кажется, я свободна. Мое сердце свободно. Я излечилась. Жестокий ангел! Ты теперь для меня лишь персонаж из прошлой жизни. Ты для меня теперь лишь воспоминание, не совсем даже и приятное. Прощай! 
«Когда же ты вернешься?», - читаю сообщение от Жестокого ангела. Ох, нет! Ничего не закончилось. Ничего не закончилось! «Завтра буду дома». Ох, нет! Как? Почему? Почему карнавальная терапия мне не помогла?

Жестокий ангел спит в моей постели. Лицо его безмятежно, наивно и немного  смешно. Сейчас не важно, кто он, сколько у него денег, сколько у него женщин. Не важно, чего он в этой жизни достиг. Это просто спящий человек. Я сижу на краешке кровати и пытаюсь угадать, какие сны видит Жестокий ангел. Впрочем, это тоже не важно. Просто спящий мужчина. Такой близкий и такой… чужой. Сижу на краешке кровати, смотрю на него. Он чужой. Я знаю, что будет дальше. Он проснется, откроет свои топкие глаза, сощурится. Будет слепо шарить рукой по тумбочке в поисках своих очков. Нашарит. Наденет. Прозреет. Возможно, только в этот момент поймет, где он и с кем. Улыбнется. Скажет – доброе утро! А, может, и не скажет. Вскочит. Унесется в ванную. Потом быстро оденется. Попросит зеленого чаю. Я возьму прозрачную пирамидку с бурыми сушеными листьями внутри, опущу ее в синий бокал, залью кипятком. Жестокий ангел торопливо выпьет свой чай, обжигая губы. Вызовет такси, скажет, что опаздывает по каким-то неотложным делам. Обнимет меня у порога, поцелует и выскользьнет за дверь, чтобы пропасть на неопределенное время. То есть пропасть до того момента, пока я сама не напомню ему о себе. А я снова останусь одна. Допью свой чай. Неторопливо. Ибо спешить мне некуда. Загрущу. Надолго.
Жестокий ангел просыпается. Открывает глаза. Щурится, шарит рукой по тумбочке в поисках очков… Иногда я ненавижу себя за то, что умею предвидеть будущее. Свое и некоторых людей. Которых слишком хорошо знаю, разумеется. Иногда я ненавижу этих людей за предсказуемость. А иногда за нее же и люблю.
Я не угадала только одного: он задержался в дверях и шепнул мне на ушко:
- А ведь мы любим друг друга.
- Вот еще! – фыркаю я.
- Любим, любим! – смеется он. – Раз до сих пор общаемся. – Он отскакивает от меня и лифт поглощает его.
- Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! – кричу я ему вслед.
- Любишь! – доносится из недр шахты лифта. И еще смех. 
Гаденыш! Восхищаюсь его умом: эти слова ничего для него не значат, ни к чему не обязывают. Но привязывают меня к нему крепче всяких оков.
Слезы капают в стакан с чаем. Буду пить соленый чай.
И все же ненавижу. Не люблю. В чьей постели он проснется завтра? Точно не в моей. И совершенно точно никогда не задержится в моей постели надолго. И это меня устраивало, пока я не захотела большего. А большего он дать мне не может. Разве стоит он моих слез? Утираю слезы. Нет, не стоит.  Можно же полюбить с первого взгляда. В одно мгновение. И я вдруг поняла, что и разлюбить можно в одно мгновение. В то самое мгновение, когда из лифта доносится «любишь!» и глумливый смех. Так откровенно смеяться над моими чувствами! А ведь и в самом деле они смешны! Они смешны! Я тоже смеюсь над ними! Любить ради вдохновения. Любить гуляку, не способного на серьезные отношения. Придумывать про него удобные сказочки, чтобы не сойти с ума. Жить пустыми надеждами. Тратить свое время на ожидание несбыточного. Любить только ради того, чтобы любить. Только, чтобы сердце не было пустым. Ведь пустота может породить только пустоту. То есть ничего. А мне нужно рождать слова, которые трогали бы сердца моих читателей. Мой нежный мучитель, кажется, у меня больше не получится использовать тебя в качестве источника вдохновения. Ты меня переиграл: ты сумел зародить во мне любовь и сумел ее убить – глумливым смехом, несущимся из шахты лифта. Снимаю шляпу! Ты победил! А я-то глупая сбегала от него на край света. Думала, лечит время и расстояния. А оказалось, нужно было чаще общаться. Ведь лучшее средство от любви – разочарование. Ах, Муза, Муза! Не выйдет из этого почти неосязаемого, ускользающего романа - романа. Не выйдет! Так, новелла! Как я и думала с самого начала. Просто новелла оказалась несколько длиннее, чем я рассчитывала. Не на ту лошадку поставила ты, Муза. И я не знаю, кого я сейчас имею в виду: себя или Жестокого ангела. Очевидно, нас обоих.
- Муза всегда ставит на правильную лошадь, - шипит Муза у меня над ухом. – Может быть, эта лошадь и не фаворит, но это всегда правильная лошадь! Это именно ТА лошадь! – Муза грузно плюхается на стул напротив.
Всего несколько минут назад на этом стуле сидел Жестокий ангел и пил чай, не глядя на меня. Как жаль, что он ушел. Как чудесно, что он ушел! Вот было бы прекрасно, если бы он не возвращался никогда. Да он и не вернется, если я сама не позову. А я не позову.
- Ой, не зарекайся! – хихикает Муза.
Как же меня раздражает эта ее манера читать мысли. К мерзкому хихиканью я уже привыкла.
- Я очень сильно постараюсь.
- А стоит ли? – Муза хитро улыбается. – Ведь обычная тихая семейная жизнь не для тебя.
- Обычная! Обычная? – Кричу я. – Да я уже не помню что это такое! Для меня тихая семейная жизнь это уже даже не воспоминание, это что-то из области фантастики! Я уже не верю, что так бывает! Это экзотика, недоступная для меня. Просто засыпать с одним и тем же мужчиной каждую ночь и просыпаться с ним же утром. Просто завтракать вместе и ужинать. Что там еще бывает в этой тихой семейной жизни? Не помню! Я не помню, Муза! Понимаешь, не помню! Для меня обыденность это страсти, страдания, это безумие, это желание убить то ли себя, то ли его, то ли нас обоих! Для меня обыденность – редкие встречи, пьяные признания, тоска. У меня же все наоборот. Все не как у нормальных людей!
- А почему у тебя должно быть все, как у нормальных людей, если ты ненормальная? – Муза будто бы искренне удивлена.
- А я хочу быть нормальной бабой, а не какой-то там Шуткой Богов! Так ты меня назвала однажды в своем пьяном бреду? – Муза кивает, но тут же возражает:
- Это был не бред, и тогда я была не пьяна, ну разве так, самую малость.
- Да это не важно! Я устала! Устала! Сыта по горло этой богемной жизнью!
- Ты не сможешь по-другому!
- Смогу, еще как смогу! Жила же я так пока не встретила тебя!
- Тебе напомнить, как мы встретились? – В глазах Музы пузырится гнев. – Тебя тогда бросил твой пресыщенный богатенький муженек, и ты хотела спрыгнуть с балкона! Угомонись! Тебе пора работать!
- Какая работа? Какая еще работа? Я не могу сейчас ничего! Не хочу ничего!
- Как хочешь! – Муза пожимает плечами. – Тогда я ухожу.
- Куда?
Муза замечает в моих глазах испуг и смеется:
- Отдохну от тебя. А ты от меня. Поскольку работать ты не хочешь, значит, я тебе сейчас не нужна.
- Но ты ведь вернешься?
Муза снова превращается в нежную мамочку:
- Конечно, вернусь, детка.
- А когда?
- Когда ты меня позовешь.
- Ты такая же, как жестокий ангел.
- Не нужно сравнивать меня с этим безответственным засранцем! – Муза возмущена. – Хотя... Он-то тебя хоть чуточку любит, раз продолжает с тобой общаться, - эта пухлая стерва снова хихикает, - а я тебя не люблю совсем. Ты для меня просто работа. – Муза метнулась в сторону двери. Вслед ей полетела подушка.
- Ненавижу! – Кричу я. – Ненавижу!
Дежавю.
- Ты излишне эмоциональна! – доносится откуда-то издалека. Возможно, из шахты лифта.
Рыдаю.

Ты прочитал первые главы моего самого первого романа, который я начала писать в тот самый день, когда ты оставил меня. Зачем я тебе их отправила? Захотелось похвастаться, что я не просто жива без тебя, а еще и здравствую. А еще после твоего ухода вдруг обнаружилось, что у меня есть талант, и мне захотелось его тебе показать.  Как это по-детски. На что я надеялась? Что если ты увидишь, что теперь я – это не просто я, а писатель, то снова полюбишь меня? А в твоих глазах стану вдруг привлекательнее? Что ты раскаешься в содеянном и вернешься ко мне? Экая наивность! Ее может оправдать только отчаянье. И любовь. Которая почему-то не желает исчезать сразу после того, как объект этой самой любви сбегает от тебя к молоденькой сопернице. 
Ты позвонил мне однажды. Тогда я еще не научилась жить без тебя. Когда я увидела на дисплее телефона твое имя, я замерла. Будто умерла на несколько мгновений. Сердце остановилось. Тишина в груди. Раз. Два. Три. Снова забилось. Вдох, выдох. Вдох, выдох.
- Ало! – надеюсь, голос звучит равнодушно.
Ты предложил мне встретиться. Может быть, ты тоже еще не научился жить без меня? Ведь семь лет, проведенные вместе, вполне могут родить привычку, от которой не так просто избавиться. А, может, ты хочешь сообщить мне нечто ужасное. Хотя, вроде все самое ужасное ты уже сказал мне в последние дни ноября в Брюгге. Хуже быть уже не может. Или может?…
Душа моя заметалась в испуге. Конечно же, я согласилась. А разве могла я иначе? Про гордость даже и не вспомнила.  Полцарства, которого у меня нет, почку,  печальную жизнь свою и даже испуганную бессмертную душу свою готова отдать за одну короткую встречу с тобой. Я ведь и не надеялась уже, что она когда-нибудь случится.
Душа моя заметалась в надежде. А вдруг все-таки вернешься? Нет! Пустое. Не думать об этом, не думать! Это было бы как в кино. Или как в сказке. Или как в моем романе недописанном, где я могу сочинить, что ты снова со мной. Я должна отличать одну реальность от другой. Мотаю головой. Так! Я только что захлопнула крышку ноутбука, значит, я уже в реальной реальности. Там, где ты больше не со мной. А с кем-то другим. А звонок от тебя я тоже сочинила? Хватаю телефон. Нет, звонок настоящий. И сегодня в 20.00 ты ждешь меня. И даже за мной заедешь. На своей большой черной машине с молчаливым водителем, который как-то вдруг становится болтливым, когда тебя в машине нет. По нему я тоже соскучилась. Как ни странно.
Я изменилась. За эти три месяца, что мы не виделись. Похудела. Стала почти прозрачной. Бесплотной. И одухотворенной. Исчез румянец со щек. Светлые глаза отчего-то потемнели. Я вся потемнела. Почернела. Открываю шкаф – чернота. Выбираю самое маленькое из всех своих черных платьев. Платье открывает ручки, которые как-то вдруг стали тоненькими. А я и не заметила, как это случилось. Была женщиной, а стала снова девочкой. Только совсем не молодой. Ручки – веточки. Ножки – прутики. Как же я предстану перед  тобой такая?
Другая. Все та же. Все та же! Женщина, которую ты разлюбил. Бегу вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Ты уже ждешь внизу. Стук каблуков не может заглушить стука моего сердца.

Вам знаком этот звук? Когда пустые вешалки раскачиваются в шкафу и бьются друг об друга. Это может быть радостный звук, если вы только что въехали в новую квартиру и собираетесь развесить в шкафу, пахнущем деревом свои чудесные платья или костюмы. А еще это легкое постукивание может быть звоном, почти похоронным. Это если вдруг, человек, которого вы любили, сорвал с вешалок свои чудесные платья или костюмы, наспех покидал все это в чемоданы, огромные пакеты или клетчатые челночные сумки и ушел от вас навсегда. Этот звук может показаться вам самым ужасным на свете, если вы вернулись откуда-то… издалека или не очень, а тут такое. Вы спешили. Вы скучали. Вам казалось, что вас ждут, что все будет как раньше. Но оказалось, что никакого «как раньше» больше не существует. Есть опустевший шкаф, глухой перестук вешалок и какой-нибудь несчастный поясок, носок или еще какая-нибудь ерунда, забытая на дне комода. Вот на нее-то вы и обрушите соленые потоки слез отчаянья. Будете рыдать над ней, будто над беждыханным телом своей внезапно усопшей любви. Ее-то вы и растерзаете ножницами, ножом, зубами, ногтями, которые вдруг превратятся в когти хищника, вместо того, кто вас так бездушно предал. А так бы хотелось именно его, а не какой-то там дырявый носок. Но досягаем лишь носок, а бывший его владелец уже недоступен.
Он даже записки не оставил. Просто ушел. Пока я странствовала по свету в поисках впечатлений. Мальчик с детскими наивными глазами, ты так хотел быть хорошим! Так хотел! Для всех. Для меня. Ты и был хорошим. Но невозможно быть хорошим всегда. Для всех. Для меня.
Потом он извинялся. Каялся. Смотрел на меня прозрачным зеленым взглядом, полным вины. Он так не любил быть плохим. Но и возвращаться не собирался. Он ушел навсегда. А я снова осталась одна. В доме, где в ночи тихо позвякивают вешалки в опустевшем шкафу.
Мальчик с детскими наивными глазами оказался не хирургом, а мясником. Он не сумел залатать мое израненое сердце, лишь добавил новых порезов. Конечно же, не со зла. Просто его любовь ко мне закончилась. Так же стремительно, как и началась.
И я сидела на своей кухне, в которой все напоминало о нем, в обнимку с бутылкой красного сухого. Она казалась мне тогда самым близким существом на свете – ведь в ней плескалась рубиновая жидкость, пахнущая солнцем, виноградом и обещанием будущего счастья. И я сидела на своей кухне, в которой все напоминало о тебе, пила красное вино, пытаясь обмануть свое горе, а в книге его судьбы незримое перо уже выводило первые строки  нового романа. Он снова влюбился. Снова стремительно, и снова ненадолго. Тогда об этом не знали ни я, ни он. Я потому что не хотела о нем ничего знать. А он не хотел знать о себе ничего плохого.

- Ты собираешься работать? – спросила однажды Муза. – Или будешь продолжать убивать себя?
- В каком смысле? – отвечаю я, и язык мой заплетается.
- В смысле, когда ты перестанешь пить и жалеть себя? – Муза строга.
- Ты все время пьешь, и что?
- Мне можно, я вечная.
- А почему мне нельзя?
- Потому что ты человек, твоя жизнь коротка и тебе нужно многое успеть, а ты тратишь жизнь на бессмысленное пьянство, глупые стенания и слезы. Будто они тебе могут помочь.
- Но пойми, Муза, я же должна пережить эту потерю! Я же должна излечиться! – Снова рыдаю.
- Тоже мне, потеря! – Муза презрительно хмыкает и пожимает плечами. – Подумаешь, ушел мальчишка.
- Вот именно, ушел! От меня ушел! – новый поток слез.
- То есть, если первой упела уйти ты, ты бы сейчас так не убивалась? – Эта кудрявая стерва хихикает.
- Не знаю. – Размазываю тушь по лицу. – Может быть.
- Отвратительно выглядишь. – Комментирует Муза. – Как же легко женщина из красавицы превращается в страшилу. – Снова хихикает. У меня горе, а ей смешно. Что за бессердечное создание?
- Завтра начнешь работать? – Муза становится серьезной.
- Разве ты не видишь, что мне плохо? – Взвываю я.
- То есть, нет? – Она слишком серьезна.
- Нет, - огрызаюсь.
- Ты, деточка моя, нарушаешь наш контракт. – Какое злое у нее лицо. Как же я раньше-то этого не замечала?
- Какой еще контракт? – лепечу я.
- Я вполне отдаю себе отчет, что ты пьяна, но я также вижу то, что не смотря на данный факт, ты вполне вменяема. Так вот, позволю себе напомнить, что нас с тобой объединяет вовсе не любовь, не дружба, не привязанность. Нас с тобой связывает контракт, в котором написано следующее, - Муза извлекает из маленького кейса, которого еще секунду назад не было в ее руках, листок бумаги, читает голосом мирового судьи, - «Отныне и навсегда моя жизнь принадлежит творчеству». Помнишь?
Киваю.
- Я не могу сейчас, Муза, никак не могу! Ты же видишь!
- Вижу! Даже могла бы тебя понять, но не хочу. – Она демонстративно отворачивается.
- Муза, я всего лишь человек!
- Да, это так по-человечески – сидеть, пить сухое красное, ныть и ничего не делать, чтобы хоть что-то изменить! Слабаки! – Муза на мгновение задумывается и продолжает, - Даю тебе месяц на страдания, нет, - она опять впадает в задумчивость, будто что-то подсчитывает в уме, - три месяца, а потом - за работу. В противном случае, я буду считать, что наш с тобой договор расторгнут.
- И я не напишу ни строчки?
- Именно так.
- Ты жестока, Муза! – возмущаюсь я.
- Я тебя спасаю, дура! – смеется Муза. – Вернусь через три месяца, удачи!
- Но как же я останусь совсем одна? – кричу в пустоту. 

Через два месяца я нашла в себе силы повесить на опустевшие вешалки, на которых раньше висели его белые, розовые и сиреневые рубашки из хлопка свои красные, синие и зеленые платья из шелка, свои шубки и пальто.  Больше я не просыпаюсь по ночам от деревянного перестука вешалок в шкафу.
Еще через месяц я написала в своем черном блокноте первую строчку своей будущей книги. Муза вернулась. Начиналась весна.

Сажусь в твою большую черную машину. Как раньше. Ты привычно целуешь меня в щеку. Я не отстраняюсь. Будто ничего не изменилось. Все изменилось. И мы оба изменились. У тебя усталое загорелое лицо, новый костюм – пижонский, узкий, раньше ты таких не носил, новые запонки. Два больших ярко-синих сапфира в оковах из белого золота. Красиво. Смотрю на них. Пытаюсь представить женщину, которая вдохновила тебя на покупку этих украшений и этого костюма. Наверное, она молода, хороша собой, разбирается в моде и драгоценностях. Тебе рядом с ней, видимо, приходится выглядеть моложе и элегантнее. Рядом со мной ты не обращал внимания на такие пустяки. Потому что на них не обращала внимания я. Может быть, зря? Сейчас рядом с тобой я выгляжу престарелой нищенкой. Мне становится стыдно за свое недорогое простое платье, за свои туфли из какой-то старой коллекции, впрочем, еще не вполне забытой, и это еще ужаснее. Мне становится стыдно за свои морщинки вокруг глаз, за потухший взгляд, за невысокий рост, за то, что молодость моя прошла. Да, ты был прав, когда оставлял меня: не такая женщина должна быть рядом с тобой. Смотрю в окно, за ним медленно плывет город в вечерних огнях. Мне так много хочется тебе сказать. Молчу. 
- Ты похудела, - говоришь ты. – Тебе идет. Стала еще красивее.
- Спасибо! – смотрю на тебя недоверчиво – ты так давно не делал мне комплиментов и с чего бы вдруг они сейчас? Простая вежливость. Главное, не обольщаться. Какой ты меня видел перед нашим расставанием: старой и толстой? Я казалась тебе чудовищем по сравнению с той, другой?
Снова молчим.
Приехали.
Ты не помог мне выйти из машины. Раньше всегда помогал. Молчу. Имею ли я право сейчас в чем-то тебя упрекать?
Роскошный ресторан. За три месяц я уже забыла об их существовании. Они остались в прошлой жизни. Моей. А на самом деле они никуда не делись, просто я больше не могу себе позволить бывать в них. Впрочем, по ним-то я скучаю меньше всего.
Садимся за столик. Раскладываю на коленях льняную салфетку. Тереблю ее край. Так зачем ты позвал меня сюда?
- Так зачем ты меня позвал? – спрашиваю холодно и заглядываю в зазеркалье твоих глаз.
- Что будем пить? – спрашиваешь ты.
Не так уж сильно ты и изменился: все так же – вопросом на вопрос.
- Доверяю твоему вкусу. – Равнодушно.
Ты беседуешь с сомелье. Для меня ваш разговор, как прекрасная песня на неизвестном мне языке, смысл которой ускользает, но будит в душе что-то теплое. Это солнце Тосканы. Да.  Как же мне разучиться восхищаться тобой? Нельзя восхищаться тем, кто предал тебя. На таких положено злиться и ненавидеть. Отчего же все еще люблю?
Нам приносят красное вино. Разливают по бокалам. Ты крутишь на столе свой. Вино плещется жидким рубином. Деконтаж. Я еще помню. Смотрю на твою руку. Тонкое для мужчины запястье, покрытое золотистым загаром и рыжими волосками. Нервные пальцы интеллигента, никогда не знавшие физического труда. Как часто эта рука ласкала меня. Еще недавно это было обыденностью, нагоняющей скуку. А сейчас… Как когда-то в Венеции мне хочется прикоснуться к ней губами, вдохнуть ее запах и… остаться в этом мгновении навсегда. Не помня прошлго, забыв о будущем. Я могу лишь смотреть на тебя без права на прикосновенье. Хотя кто мне помешает дотронуться до тебя? Лишь мой собственный страх: а вдруг ты отдернешь руку? Как мне потом с этим жить? Так зачем ты позвал меня? 
Наверное, это иллюзия. Игры иссушенной нескончаемой болью души. Но мне кажется, что ты смотришь на меня с нежностью. И сумеречной грустью сожаления. Кажется. Только кажется. Ты не можешь ТАК на меня смотреть. Ты ведь ушел. Ты меня оставил.
После третьего бокала вина, рожденного солцем Тосканы и почти убитого серой тяжестью нашего северного неба, ты достаешь из кармана своего слишком узкого пиджака коробочку. Маленькую красную коробочку из дерева. В таких обычно дарят кольца. Иногда даже обручальные. Протягиваешь ее мне.
- Что это? – спрашиваю сдавленно.
- А ты открой.
- Мне страшно. – Шепчу я и отодвигаю коробочку.
Ты смеешься, берешь мою руку. Целуешь.
- Маленькая трусишка! Писательница ты моя!
Открываешь коробочку, достаешь из нее подвеску. Чудесная подвеска из белого золота в виде листка усыпанного росой из бриллиантов. Чудесная подвеска. Но не кольцо. Я несколько разочарована. Хотя всего лишь пару мгновений назад не ждала не только кольца, но даже и этой подвески.
- Примерь, - говоришь ты.
Отрицательно качаю головой.
- Я не возьму это.
- Почему? – ты искренне удивлен. 
- Ты больше не мой мужчина, почему я должна принимать от тебя дорогие подарки?
- Глупости! – говоришь ты убежденно. – Я твой мужчина, а ты моя женщина. И это навсегда. Помнишь, когда мы с тобой встретились, ты сказала, что это судьба?
Киваю. Конечно, помню. Разве можно такое забыть.
- Я теперь понял, что ты тогда была права. Ты мне нужна, понимаешь?
- Это значит, что ты вернешься ко мне? – спрашиваю осторожно. Как же громко стучит мое сердце. Оно громче музыки и ресторанного гвалта.
- Нет, - отвечаешь ты и берешь мою руку. Выдергиваю свою руку из твоей. – Прости, но я не вернусь.
- Так чего же ты хочешь от меня? – почти кричу.
- Хочу, чтобы ты была. Иногда была со мной. Редко. Может быть, очень редко. Может быть, часто. Я не знаю, ничего не знаю, но ты мне нужна.
- Зачем? – спрашиваю устало.
- Не знаю, но нужна.
- Ты мне предлагаешь из жены превратиться в тайную любовницу? – смеюсь.
- Похоже, что так.
- Это же нелепость. Так не бывает! Это наоборот бывает. Но что бы так! Какая чушь, какая чушь! - Проклятые слезы! Почему их появление никак нельзя контролировать? – Ты сумасшедший! Ты безумное жестокое чудовище! – закрываю лицо руками. Я не здесь. Меня здесь нет. Я в зрительном зале, а не на сцене. Я не участвую в этом театре абсурда. Я его только смотрю.
- За это ты меня и любишь. – Говоришь ты.
- Я люблю тебя не за это. Я тебя просто люблю. Любого. Здорового и больного. Бедного и богатого. Трезвого и пьяного. Доброго и жестокого. Даже после того, как ты меня бросил, я продолжаю тебя любить! – Нет, я не в зрительном зале. Я участвую в этой дурацкой пьесе.
- И даже после того, как я тебя бросил, продолжаю тебя любить. И по-прежнему, продолжаю считать, что наша встреча – это судьба.
- Но ты не вернешься?
- Может быть, когда-нибудь позже… Если мы останемся с тобой, это быстро закончится. Только расставшись, мы можем сохранить нашу любовь. Только когда мы не вместе, мы и может быть вместе. Понимаешь?
- Не очень. Мне лучше тебя забыть. Никогда больше не видеть и не слышать.
- А получится у тебя жить совсем без меня?
- Вряд ли.
- Вот и у меня без тебя не получится.
Ты смыкаешь на моей шее тонкую цепочку, на которой поблескивает маленький золотой листочек в бриллиантовой росе.

- Я буду твоим меценатом. Это, должно быть, забавно. И ты можешь не работать, а спокойно писать свои книжки, не думая о деньгах. Ты талантлива. Мне понравилось, то, что ты написала. Только я там у тебя совсем уж бессердечный.
- Какой есть, - ворчу я и целую тебя в губы.
- Я не могу требовать от тебя верности, - говоришь ты, прежде чем посреди ночи покинуть постель, которая долгие годы была нашей, а теперь только моя. 
- Не можешь. – Соглашаюсь я.
Ты уходишь к другой женщине, а я остаюсь одна. Сдираю со своей шеи цепочку, швыряю ее в угол. Я задыхаюсь от ревности, бессилия, отчаянья и злости.
Муза присаживается на краешек кровати.
- Ты только что заключила неплохую сделку. – Муза печально улыбается и гладит меня по плечу. – Мы не будем голодать, и наши погреба всегда будут полны солнечного вина Тосканы.
- Я продешевила! – Кричу я. – Продешевила! Я никого не смогу любить сильнее. И теперь я всегда буду любить его и еще кого-то! Но всегда его! И не факт, что еще кого-то. Я только что продала свою будущую любовь за копейки!
- Не такие уж это и копейки. – Муза снова хихикает. Язвительно. – И помни, что ты еще можешь все изменить, если захочешь, конечно. Бедная моя девочка. – Муза вздыхает. – Как хорошо, что я не умею любить!

Окончательно просыпаюсь от собственного визга. На моей кухне мужчина. Откуда он здесь взялся?
- Не нужно так кричать, дамочка!
Еще возмущается! Да как он смеет!
- Ты кто? – кричу я. – Как ты сюда попал?
- Истеричка! Я друг, друг! Успокойся. Успокойся, кому говорю! На нож не смотри. Пусть он лежит себе тихонечко. Давай, иди умойся, зубки почисти, душик прими, а потом приходи. Я тебе пока чайку заварю. Зеленый ведь? - Киваю. - Иди, иди! Не беспокойся, грабить не буду, ибо ваши глупые человеческие материальные ценности меня совершенно не занимают.
Смотрю на незваного гостя внимательно: вроде, обычный человек, только какой-то слишком красивый. Сказочно красивый. Высокий, стройный, кожа смуглая, ровная – ни одного пятнышка, ни одного прыщика, ни одной морщинки. А глаза! А губы! А волосы! Черные, длинные, блестящие. Нет, люди такими красивыми не бывают. Может быть, какой-нибудь особо настойчивый Музин эльф?  Я же не знаю, как они выглядят.
Иду в ванную.
Возвращаюсь.
- Совсем друго дело! – восклицает незнакомец. – На женщину стала похожа. А то выползла растрепанная, бледная, глазки как у китайца. – Смотрит на меня внимательно, как несколько минут назад я смотрела на него. – Для простой смертной ты довольно красива. Угощайся.
- Это мой чай. – Напоминаю я.
- Это малозначительные детали. – Возражает  незнакомец. – А где твоя Муза, кстати? 
- Не знаю. В творческом отпуске.
- Что это значит? Она же сама должна вдохновлять на творчество. Это ее работа.
- Она говорит, что чтобы вдохновлять, нужно самой быть вдохновленной. А для этого ей нужны выходные и полная свобода. 
- И что она делает с выходными и со своей свободой?
- На эльфов охотится. Это ее любимое занятие. Ой, я что-то не то сказала? – Вижу, как незнакомец меняется в лице. Его роскошная смуглая кожа вдруг сереет. – Вы, что, какой-нибудь инспектор муз? У моей Музы будут неприятности?
- Я не инспектор. Все у твоей Музы будет хорошо. Ну, надо же, какая трогательная забота! А Муза не меняется. Сколько веков прошло, а она все таже распутная бесовка. – Замечаю в его глазах ярость.
- Так кто вы, в конце концов?
- А я разве не представился?
- Нет, так и не соблаговолил.
- Пардон! Я Купидон.
Поперхнулась чаем. Закашлялась. Купидон резво вскочил и похлопал меня по спине.
- Спасибо, - говорю испуганно. – А разве Купидоны существуют?
- Посмотрите на нее! В существовании муз она, значит, не сомневается, а купидонов, видите ли, нет! Мы есть! Вот он я. Можешь даже потрогать! Не сдерживай себя, детка! Ты ведь хочешь, я это вижу!
Смеюсь.
- Купидоны же должны быть голенькими младенцми. А вы вполне взрослый и полностью одетый.
- Когда-то я был младенцем, но за несколько тысячелетий мне все же удалось подрасти. А что касается одежды, так я могу ее снять. Могу стать голеньким. – Он обольстительно улыбается.
- Не стоит. – Произношу вслух, но ловлю себя на сильном желании его раздеть. Краснею. Лишь бы он не заметил. Заметил. Ухмыляется.
- Вижу, что хочешь меня, детка! – Смеется. – Ладно, уговорила, не буду тебя искушать. Хотя, собственно, за этим я сюда и явился – искушать тебя. Но не в этом смысле. В смысле не собой.
- А чем? – интересуюсь встревожено.
- Ты же хочешь простого бабского счастья? Любовь, семья, верность, утренние поцелуи и все такое.
- Хочу. – Соглашаюсь я.
- Так я могу тебе это дать. Я же Купидон. Только скажи, и я проткну своей стрелой кого угодно. И будет тебе счастье.
- С чего бы такая милость? – спрашиваю подозрительно.
- Просто так! Это моя миссия – нести в мир любовь.
- Ты ко всем смертным заваливаешься по утру на кухню, распиваешь чаи и предлагаешь свои услуги? Что-то я не слышала о таком.
- Ну, конечно, не ко всем. Это же понятно.
- Ничего не понятно.
- Ты избранная. Ты – Шутка Богов. К тебе можно завалиться  без приглашения. Тебя купидонами на кухне уже не удивить. А уж после общения со своей Музой ты и дьявола, наверное, не боишься.
- Моя Муза – прекрасное создание. Она очень добрая.
- Ты ее плохо знаешь. – Огрызается купидон. Снова в его глазах мелькает ярость. С чего бы?
- Ты действительно, хочешь помочь мне просто так, бескорыстно? – смотрю пристально в его ярко-зеленые волшебные глаза.
- Ну, почти. – Нервно смеется. Отводит взгляд.
- Так что же ты хочешь за мое женское счастье?
- Сущий пустячок. Ты должна разорвать договор с Музой. Вот и все.