Нулевая кислотность

                НУЛЕВАЯ  КИСЛОТНОСТЬ

   Саня Федотов лежал в больничной палате инфекционного отделения и тосковал. Третью неделю он убеждал врачей на обходах, что здоров, что ничего давно уже не болит, стул нормальный, температуры нет.
   – Рано, рано, молодой человек, – привычно говорил лечащий, поправляя пальцем очки на переносице. – Не торопитесь. Успеете в свою тундру…
А оказался здесь Саня с дизентерией. Жесточайшей. С потерей сознания и желудочным конфузом в машине скорой помощи. После того, как в чуме ненцев-оленеводов гостеприимно накормили их национальным блюдом – сырой рыбой «с душком». Восемь человек, считая водителя, были в вездеходе, все ели с голодухи эту рыбу, а заболел он один. Такое вот везение…
                *  *  *
   Они выезжали всего на сутки, не больше – отбить первую точку под буровую для начала разведки нового угольного месторождения. Место пока незнакомое, там до них ещё не бурили, однако была карта-десятивёрстка и богатый, как были они уверены, опыт работы в тундре. Думали управиться быстро.
   Ну, а попутно нужно было сменить бригаду на одной из работающих буровых – забросить туда новую смену, отгулявшую выходные, а отработавших своё буровиков вывезти на базу. Дело привычное, заурядный рабочий цикл.
   Но главное было, конечно, – отбить точку. Это всегда торжественно и важно: от неё потом, от первой скважины, отмеряться будут по проекту разведки все буровые нового шахтного поля. Ошибиться нельзя.
   И потому начальство решило, что доверить это важное дело молодому Федотову не совсем солидно, хотя геолог он опытный и не раз по ходу разведки безошибочно отбивал точки под новые буровые. Но это – на уже известном месторождении, на проложенных профилях.
Здесь – другое дело. Поэтому подстраховались и снарядили в маршрут ещё двух человек от Геолуправления – пожилого топографа Владлена Фомича и в помощь ему геодезистку Машу с теодолитом и массивной треногой к нему. В вездеходе едва хватило места.
   Выехали пораньше, чтобы успеть обернуться за всё ещё короткий зимний день. Кончалась долгая полярная ночь, солнышко уже показало огненную свою горбушку над седыми отрогами Полярного Урала, а впереди, куда надлежало ехать, – бескрайняя тундра заснеженной равниной уходила за горизонт.
   Тесновато было в вездеходе, пахло бензином от запасных канистр под сиденьями, однако весело. Девушка в мужской компании – это всегда весело. Работяги-буровики, гораздые на солёные шуточки, подмаргивали друг другу и ржали, заглушая рёв и лязг вездехода, Маша смущалась и неловко отшучивалась, а Саня, сидя с нею рядом, страдал и краснел, как всегда, когда в присутствии женщин вот так двусмысленно шутили.Тем более что симпатичная Маша ему нравилась, и он, забегая по делам в геолотдел Управления, норовил, нужно было или нет, по малейшему поводу спросить у неё совета. Уютно и тепло было ему в общении с нею…
   Саня Федотов был романтиком. Его воспитала мама, учительница географии, и он с детства мечтал о путешествиях и подвигах во имя любимой женщины. Трепетное отношение к этой загадочной половине человечества было внушено ему не только маминым воспитанием, но и книгами, которые он запоем читал как раз в том возрасте, когда из мальчика прорастает мужчина. И так близко было ему ощущение его любимого героя у Джека Лондона, моряка Мартина Идена, который удивлялся, что вишни оставляют след на губах его любимой, будто она не божество, а обыкновенная женщина. Саня мечтал именно о такой любви – с подвигами во имя избранницы, алыми парусами и романтическими путешествиями со смертельной опасностью…
   Ещё в подростковой поре ему попалась книжка о молодом геологе, который в Уссурийской тайге с дивными приключениями искал затерянное в сопках золото и попутно спасал от когтей тигра любимую девушку. И Саня понял тогда – эта профессия для него.
   Годы спустя, работая в геологии, он, однако, изрядно насмотрелся на «геологинь» в грубых штормовках  с сиплыми от курения и вечных простуд голосами, с обветренными, далеко не ангельскими лицами. Но мечта об идеале не умерла. И по-прежнему ему было неловко, когда матерились при женщине или похабно шутили, и хотелось пресечь, и угнетало, что это было бы глупо и бесполезно…
               
                *  *  *
   Вездеход резво бежал по заснеженной тундре и ничто, казалось, не предвещало неприятностей. Всё шло, как намечали ещё на базе. Сменили работяг на буровой и, не теряя времени, сразу же двинулись дальше – искать намеченную на карте точку. Владлен Фомич, сидя рядом с Васей, водителем, прокладывал курс, будто лоцман в открытом море, где, как и в зимней тундре, нет никаких ориентиров. Время от времени старый топограф останавливал вездеход, вылезал, кряхтя и вздыхая, на снег, отходил подальше, чтобы железо машины не влияло на стрелку компаса, брал направление и, сверившись с картой, возвращался. Ехали дальше. Эти остановки сильно тормозили движение, и к вечеру они не только не добрались до цели маршрута, но, судя по спидометру, не прошли и половины пути.
   Заканчивался зимний полярный день, быстро темнело, и скоро даже с включёнными фарами уже ничего впереди не было видно. Пришлось остановиться. Тем более – проголодались, и уже жалели, что на буровой не стали обедать, хотя дневальная Катя предлагала перекусить. Доедали, что у кого нашлось.
   Первая эта ночёвка прошла нормально, с прибаутками и с шутливой борьбой –¬ кому сидеть рядом с Машей, грея её и от неё согреваясь. Впереди у буровиков были «длинные» выходные, и они от души веселились.
   С рассветом тронулись дальше. Ехали долго, без остановок, вездеход трясло на буграх, на мёрзлых кочках, где снегу поменьше.
   На одном из таких бугров Маша прижалась плотнее к Сане, сказала так, чтоб никто больше не слышал:
   - Можно остановиться? На минутку.
   – Остановиться? Сейчас? – не сразу сообразил он.
   – Да, – смущённо потупилась Маша.
   Саня понял. Они сидели далеко от кабины, ревел вездеход, и он крикнул буровику, сидевшему впереди:
   – Ширяев! Скажи Васе, пусть остановится!
   Тот удивленно уставился на Саню.
   – Ну… нужно! – Саня глазами указал на Машу. – Давай!
   Ширяев улыбнулся, кивнул, крикнул в кабину:
   – Вася, тормози!
   – Чего? – не расслышал тот.
   – Тормози, говорю! Тут кой-кому посцять припекло!
   – Ширяев! – возмутился Саня. – Ты как… Ты что! Как ты можешь!!!
   – А чо? – невинно удивился буровик. – Я ничо! Сам же сказал – остановить. Ну, нет, так нет. Вася! Передумали, ехай дальше!
   – Нет, нет, остановите! – взмолилась Маша. – Пожалуйста!
   – Ну вот, – усмехнулся Ширяев. – Вася, стой! Обратно передумали!
   Остановились. Смущённая Маша полезла через борт, один из буровиков привстал:
   – О, я тоже хочу…
   – Сиди! – рявкнул на него бурмастер Глущенко. – Перетерпишь!
   У Сани от стыда горели уши…
   Они проехали ещё несколько километров, когда погода начала меняться – внезапно и круто, как всегда зимой в Заполярье. Небо затянули глухие снеговые тучи, ветер погнал позёмку, и скоро закрутила пурга, перекрыла всякую видимость. Какое-то время ехали ещё по инерции, но Владлен Фомич теперь уже не мог ничего корректировать. И неизвестно было, как это надолго. Пурга в тундре, бывает, и неделями крутит без перерыва…
   Поубавилось веселья, приутихли буровики, а потом и вовсе взбунтовались – в выходные свои кровные в тундре торчать! Мы так, мол, не договаривались, давайте поворачивать на базу, жёны ждут дома, детишки соскучились, да и жрать охота, кто знал, что так выйдет, с собой почти ничего не взяли.
   Бурмастер Глущенко наклонился к Сане, сказал:
   – Решай, Иваныч! У ребят выходные, да и мне на базу надо, наряды закрывать. Тут, похоже, ловить нечего.
   Саня был моложе большинства работяг, поэтому все обращались к нему на простуд«ты», но по отчеству. Он тоже всем говорил «ты», кроме Глущенко. Тыкать бурмастеру было неловко.
Но сейчас Саня был главным здесь, даже для Глущенко. Старика топографа из Управления они не знали вообще, Машу всерьёз не принимали, а вот геолог – это да, это начальство. Он командовал, где забуривать новую скважину, на какой глубине встречать пласт, когда с керном бурить, короткими рейсами, а когда можно шарошкой, по-быстрому, он, наконец, категорию ставил. От него, именно от него зависел заработок буровика, и потому главнее для них начальства не было. Не считая, конечно, бурмастера, который был хозяином на буровой, бригадиром, и решал все дела по хозяйству, быту и снабжению – всё, кроме геологии. Сейчас же решать должен был именно Саня – ехать дальше искать эту точку или возвращаться на базу.
   И он решил возвращаться.
   Владлен Фомич попытался было робко возразить, но только так, для порядка, ибо тоже всё понимал, но теперь ему предстояло прокладывать обратный путь, а он не знал, куда ехать. Он не знал точно, где они сейчас, потому что какое-то время ехали наугад, и какой азимут брать для пути на базу – было неясно. Но он был старый полевик и понимал, что показывать растерянность нельзя, будет паника и разброд, а среди тундры в пургу нет ничего страшнее…
   Нарочито не торопясь, он выбрался из вездехода в глубокий снег. Двигая поднятыми локтями, будто шел через реку вброд, удалился на десяток шагов, поколдовал, сгорбившись, над компасом, жестами показал Васе, как следует развернуться, забрался, кряхтя, в кабину.
   – Только прямо, – сказал он. – Рычаги не трогай.
   – Понятно, – ответил Вася.
   И они поехали.
   Буровики снова повеселели, и только Саня и сам топограф, только они двое отчётливо понимали, что едут наугад. Да и Маша погрустнела. Ей, как геодезисту, не совсем было понятно, как Владлен Фомич определил направление после двух суток блуждания по тундре, но она очень, очень хотела верить, что его опыт не подведёт.
   А тем временем и этот, третий день пути подходил к концу, быстро темнело, и уже понятно было, что снова придётся ночевать в вездеходе. Нестерпимо хотелось есть – уже третьи сутки ни крошки во рту.
   Спали плохо. Вася всё реже включал печку, экономил горючее, но и это тепло быстро выдувалось пургой. Мёрзли ноги, и уже, казалось, не греют друг друга прижатые тела.
А пурга не думала утихать. За ночь с подветренной стороны наметало сугроб выше верхних траков, и прежде чем тронуться с места, приходилось буквально откапывать заметенную машину – благо, у Васи всегда в кузове была пара лопат на подобный случай. Работали молча, и только однажды бурмастер Глущенко попрекнул Саню, перекрикивая рёв пурги, так что работяги услышали тоже:
   – Раньше надо было поворачивать, Иваныч!
   – Отвезли б нас на базу, – тут же подхватили остальные. – А тогда и искали бы свою точку! Уже дома были б давно…
   – Ладно, всё! – оборвал бурмастер. – Вася, заводи! Давай, давай, Фомич, залезай! – помог он топографу подняться в кабину, забрался в кузов последним. – Поехали!
   Само собою вышло теперь, что не Саня уже, а бурмастер стал главным в этой компании. Не геолог был нужен сейчас, нужен был командир, и Глущенко естественно принял команду.
Надрывно ревел мотор, скрипел металлом изношенный кузов вездехода, молча сидели, дёргаясь от толчков, совсем приунывшие буровики, и уже день подходил к концу, когда в просвете пурги на дальнем бугре, как мираж, показался оленеводческий чум. Вася крутанул рычаги, прибавил скорость, и вот уже под бугром в лощине возникло стадо плотно сбившихся в кучу оленей, а потом на шум вездехода вышли и хозяева чума…

                *  *  *      
   Не бывает в жизни, наверное, ни худа без добра, ни добра без худа. Ну, с добром понятно – оленеводы оказались очень кстати, потому что ехали наши герои, как выяснилось, в голую тундру, мимо города и базы своей, и это, без вариантов, кончилось бы печально. Так что добро было для всех, а вот худо – для одного Сани…
   Жадно набросились на еду путешественники, даже Маша не побрезговала этой сырою рыбой «ненецкого посола». Спали в чуме, и это казалось счастьем – быть сытыми и спать лёжа, в тепле, а не сидя в этом железном промёрзшем чудовище. За ночь, как по заказу, пурга утихла, видимость – до горизонта, хозяин чума подробно растолковал Владлену Фомичу, как ехать до ближайшей буровой, а там уж они – дома, пути наезжены.
   К вечеру были на базе. А ночью Саню из общежития геологов без сознания увезли на «скорой», и началась эта его больничная эпопея с уколами, капельницами, персональным горшком №19 и остальными прелестями инфекционного отделения. Навещали ребята, и он узнал, что заболел один, больше никто, и стало досадно – надо же было поймать именно ему эту единственную вонючую рыбу!
   Перед выпиской нужно было заново сдать анализы, и в числе прочих – глотать «кишку» для определения, как ему объяснили, кислотности желудка. Он сидел в коридоре лаборатории, уже выписанный, одетый в своё, готовый ехать на работу в тундру и продолжать жить нормальной жизнью, и ждал последнюю бумажку для справки в поликлинику по месту жительства. Наконец, вышел пожилой лаборант с этой долгожданной бумажкой в руке, но сразу не отдал её Сане, сел на стул рядом с печальным  видом.
   – Вы не волнуйтесь, – сказал он, и у Сани засосало под ложечкой. – Ничего страшного, – сказал он, и Саня вовсе упал духом.
   – Что? Что такое? – растерянно спросил Саня.
   – Ничего страшного, – повторил лаборант. – У вас нулевая кислотность.
   – Ну и что? Это плохо? Что это значит?
   – Ну, хорошего мало, сказал лаборант и отвёл глаза. – Но вы не переживайте. С такой кислотностью люди по пять, по семь лет живут…
Услышать такое в 25... Саня даже не сразу понял, что это — приговор. Пять-семь лет… а только начал жить. Пять-семь лет…
   С этим приговором он вернулся на базу, в свою комнату в общаге геологов, с этой неотступной мыслью сдал бюллетень в бухгалтерию и отнёс выписки своей лечащей докторше в поликлинику по месту жительства. И удивился, когда она, прочтя бумажки, спокойно сказала:
   – Так, понятно. Будем лечиться.
   – А она…это…Она излечима?
   – Кто? – не поняла докторша.
   – Ну, эта… кислотность.
   – О господи, конечно! Я дам тебе направление, предъявишь в свой профсоюз, пусть путёвку дают. В Железноводск… – она помедлила. – Да, в Железноводск, там водичка хорошая. Как раз то, что надо. Попьёшь – будешь как новенький. И прекращай есть что попало, – говорила она, уже выписывая ему нужную бумагу. Поаккуратней с едой. Всё, иди. Зови следующего, пусть заходит.
                *  *  *
   Саня никогда не бывал в санаториях, всё здесь для него было внове. Ему выделили койку в палате на четверых, объяснили распорядок жизни – когда воду пить из источника, когда завтрак-обед-ужин, провели в столовую и показали столик, где три места были уже заняты, а четвёртое – его, на весь срок пребывания. Вручили курортную книжку и …всё, делай, что хочешь.
   А что он хочет?  Он не знал, куда себя деть в промежутках между этим питьём воды, трёхкратной едой в пищеблоке и бесцельными прогулками по непривычной для него, северянина, территории с кипарисами, папоротниками, рододендронами и прочей экзотической флорой.
   Но вот со столиком в столовой, кажется, повезло. Пожилая семейная пара и… очаровательное существо, голубоглазая блондинка с точёным носиком, пухлыми губками и капельной родинкой на левой щеке. Кажется, именно такой представлялась ему та единственная, ради которой не то что с тиграми в тайге – со всем миром он готов был сразиться, чтобы завоевать её любовь. Она сидела за столом одна, три стула были свободны, и одно из них было предназначено ему, Сане Федотову. А на столе – овощной салат и стаканы с кефиром. Завтрак.
   – Здрасьте, – пробормотал Саня, отодвинул стул, сел. – А-а-александр, – представился он.
   Она взмахнула ресницами, и у него перехватило дыхание.
   – Здравствуйте, – сказала она, помедлив. – Меня зовут Таня. А вы – Александр? Странно…
   – Почему странно? – не понял он. Кефир был сладковат.
   – Моего доктора тоже зовут Александр. – Она говорила медленно, нараспев, и это ей очень шло. – Он сказал, – продолжала она, – что сегодня у меня мягкий живот…
   Саня поперхнулся кефиром.
   – Он сказал, что это хорошо, – добавила она.
   – Ну… – промямлил Саня, – мягкий живот… это да. Это хорошо.
   – Да, – сказала она. – Был твёрдый все эти дни. А сегодня мягкий.
   – Ну, наконец-то! – Саня уже пришел в себя и соображал, как поддержать разговор. – Твёрдый – это плохо, а мягкий – совсем другое дело…
   – Вы смеётесь, а это серьёзно. – Она уловила иронию. – Вы ведь новенький? Да? Новенький? Я вас раньше не видела.
   – Да, я вчера приехал. С Севера. Я геолог. У нас там, знаете, ещё зима полным ходом, снег лежит… –  Саня пытался перевести разговор.
   – А с чем вы здесь? – не дала ему Таня это сделать. – Что у вас болит?
   – Ничего не болит, всё нормально. Здесь вот цветёт всё, весна давно, а у нас там…
   – Ну как же… Если нормально всё, почему вас сюда направили? Что-то с желудком, наверное, да? С пищеварением?
   Саня ответить не успел – пришли те двое, пожилые супруги, о которых говорили ему, когда показывали его место в столовой.
   – О, у нас новенький! – радостно воскликнула дама, шумно двигая стулом. – Теперь у нас полный комплект. Будем знакомы! Вера Ильинична. А это – Аркадий Львович.
   – Привет, – буркнул Аркадий Львович.
   – Так с чем вы здесь?
   Саня затосковал.
   – Да ерунда, –  отвечал он. – С кислотностью что-то.
Лицо Веры Ильиничны из приветливого стало сосредоточенным.
   – Кислотность, молодой человек, это не ерунда. Это очень, очень важный показатель…
   – А вот у Тани всё хорошо, перебил Саня начатую было лекцию о кислотности. – Живот у неё мягкий.
   – Ну вот, Танюша, я же говорила, что клизма должна помочь. А ты боялась. При запорах это верное средство…
   – Да, доктор Александр тоже так говорит, – пропела Таня своим ангельским голосом. – Да, я боялась. Очень. Вначале, правда, было больно, а потом ничего…
   Саня уже не знал, куда деваться. И уже не казалась ему эта Таня верхом совершенства и воплощением мечты, и всё это слушать за завтраком было мучительно и неловко. Тем временем они от клизмы, её достоинств и изъянов, перешли к вопросу – какая пища что стимулирует. И Таня, всё так же нараспев, задумчиво произнесла:
   – Доктор Александр говорит, что пища, конечно, влияет, не зря ведь назначают диету. Но он сказал: «Мы какаем не пищей, мы какаем калом». Поэтому судить…
   Это было последней каплей. Саня закашлялся, овощной салат застрял у него в горле. Слушать такое из прелестных Таниных уст было выше его сил.
   Задолго до конца срока путёвки он сбежал из санатория, вернулся домой, в тундру, к родным буровикам, к привычной работе. И после того, как лечащая врачиха в поликлинике, пожурив для порядка за досрочный побег, сказала: «Не думай о болячках. Ешь то, что хочется. Организм лучше нас, врачей, знает, что ему надо» – о кислотности своей более не вспоминал.

                *  *  *
   Профессор, доктор геолого-минералогических наук Александр Иванович Федотов сидел на веранде своего подмосковного дома и ковырял ложкой сваренную женой специально для него диетическую овсяную кашу. Как-то в шутку он подсчитал, что за 50 лет совместной жизни супруга накормила его 48 тысяч раз. Он исключил полевые сезоны, целевые экспедиции, командировки, в том числе зарубежные, другие долгие отлучки, какие смог вспомнить, и получилась такая вот цифра. Чего это стоило ей? – подумал он тогда. Время на долю  его поколения выпало непростое, и чтобы накормить мужа, а потом ещё детей и внуков, его Ольге Петровне нужно было, отработав в школе свои часы (она, как и мама Александра Ивановича, была педагогом), по пути домой выстоять не одну очередь в магазинах, дома приготовить из купленных продуктов еду и, наконец, позвать:
   – Саша, иди кушать!
   А Саша ещё и шёл-то не сразу – что-то там не дописал в кабинете своём, или не дочитал чью-то очередную диссертацию, и возмущался, когда звали повторно:
   – Ну, ты идёшь?
   – Да иду, иду! Минуту подождать не можешь!
   – Я-то могу. Остынет всё.
   И так – 48 тысяч раз…
   А была его Ольга Петровна не просто педагог, а «Заслуженный учитель республики» с орденом «Знак Почёта» и множеством ведомственных Дипломов и Почётных грамот. Однако семья была для неё важнее всех наград, и Александр Иванович очень это ценил – любая другая давно бы уже устала от бесконечных его экспедиций и научных командировок.
Она не устала…
   Итак, сидели они за столом на веранде, не спеша завтракали и говорили… о здоровье. Потому что в жизни каждого человека наступает время, когда приходится об этом говорить.
   – Давление мерила? – спрашивал Александр Иванович.
   – Мерила, мерила, – отвечала Ольга Петровна. – Нормально. – Изжога что-то мучит. Тебя не мучит изжога? – озаботилась она, наливая кефир в два изящных стакана из тонкого стекла.
   – Нет, мамочка, ты же знаешь, при нулевой кислотности изжоги не бывает, – отвечал Александр Иванович. – У меня её никогда не бывает. А вот запоры – да. Запоры достали уже. Не знаю, право. Может – клизму? Старую добрую клизму, а? – улыбнулся Александр Иванович.
   – Нет, Сашенька, это вредно. Нарушает там какой-то обмен. Говорят, нужно есть грубую пищу, она стимулирует перистальтику.
   – Не помню, где это я слышал… – Он отодвинул недоеденную кашу, взял стакан с кефиром. – По-моему, врач какой-то сказал… «Мы какаем не пищей, мы какаем калом». Так что пища тут вряд ли влияет. Надо, видимо, всё-таки клизму попробовать. А как у тебя? Нормально с желудком?
   – Да так… по-разному. Но терпимо, терпимо… Изжога  вот только…
   
   Всходило солнце. День обещал быть хорошим. Из окна веранды был виден сад, цвели вишни, и в центре уютного дворика, на клумбе, за которой так любила ухаживать Ольга Петровна, начинали распускаться тюльпаны.
   И ничто не смущало в таком разговоре за завтраком этих двух стариков.
   Они прожили жизнь.