Дорожные истории, часть 2. Швейная машинка

   -  Ну, что Вы! Вовсе нетяжело. Ну, тяжело немножечко, но идти уже недалеко. Вот моё купе. И Ваше!? Значит, мы соседи. Это швейная машинка, наследство моей прабабушки, везу домой в Москву.
Её звали Зингер, как и эту машинку. Зингер Мария Алексеевна. Её семья держала акции Петербургской железной дороги и акции какого-то машинного завода.
      Вы правы, очень древняя машинка. А? бабушка? ну, да и бабушка тоже, она в последнее время совершенно потеряла чувство реальности. А память – нет. Но почему-то в голове у неё все события сместились во времени. Например, вчера она мне сообщила, когда я заехала к ней попрощаться, что де вот эта квартира у них совсем недавно. Но мне совершенно достоверно известно, что на самом деле  живут они  в ней со времён революции, и квартира эта раньше была в некотором роде вообще совершенно и не квартирой вовсе. Это была конюшня. Их собственная конюшня. А дом напротив, многоквартирный старинный домище, на самом деле когда-то был их домом, и она там родилась, и даже, успела немного подрасти, и окончить первый класс гимназии, но потом грянула, как она изволила выразиться, революция рабочих и крестьян. Ошарашив меня совершенно невероятным убийственным известием, что они только что соорудили  себе из конюшни жильё, она премило улыбаясь, крутила свою старющую кофемолку, прикрепленную к не менее старому буфету, и собиралась  сварить мне свой знаменитый кофе.
      Раньше, до перестройки и горбачёвской гласности об этом все настолько молчали, что я и не подозревала даже, что такое возможно. А теперь я очень даже подозреваю, что многого мне не договорили. Например, почему Зингер, и причем здесь завод в Подольске .
Помимо всего бабуся рассказала мне в интересных подробностях, которыми не буду сейчас Вас утомлять, что их выселил так называемый домком, придумав предлог:
– ну это ж надо, в таком большом доме всего-то  одна семья и какая-то там челядь.
     Оную челядь, кстати, там и разместили по разным бабушкиным комнатам, устроив им коммуну, то есть коммунальные квартиры, попросту говоря. Подселили к ним семьи красноармейцев и рабочих соседнего завода шампанских вин. А, бабушкина семья должна была радоваться и конюшне, типа – мы наш мы новый… из дворцов говённый хлев, то бишь, конюшню …построили.  Да, я сама видела, дом снаружи был невероятно красив, одной стороной выходил на море, а парадным входом – на Французский бульвар.  Красота дома заканчивалась в парадном навсегда, дальше царила (ну, это самодержавное слово) дальше – была мерзость запустения и запах грязи и мочи.
     Кстати говоря, за многие годы мы  с родителями даже не заподозрили, что прабабушка наша жила в конюшне  – скромные, с чехлами, кресла, но шикарная библиотека, как оказалось, это единственное, что не понадобилось ни домкому, ни
красноармейским семьям – никому. Вот, уж я там пошерстила! Вы не представляете, Фауст Гётте в переводе Афанасия Фета! Это такая книга, такое издание редчайшее, с гравюрами Зейбертца! Мне домой его не давали, и это хорошо даже, я любила читать, сидя у окна в дедушкином кресле. Нет, ну, Пастернак перевёл тоже - очень, но его ещё можно было купить, а эту книгу нигде уже не продавали.
     - Значит Вы владелица наследства – русского филиала корпорации «Зингер», которое выражается в одной швейной машинке с ручным приводом?
     - Вряд ли. Это, скорее – совпадение. Просто, однофамильцы.
     - Не передёргивайте, Вы сами это очень даже подозреваете, а, может быть, знаете наверняка. И фамилия довольно редкая, и заводов тогда было не такое множество, хоть и считался тот век веком механики.
Вы немножечко странно, признаюсь, выглядели на перроне с этой, перевязанной верёвками, машинкой в деревянном чехле.
     - Было бы даже смешно, если бы не было так грустно. И, потом, это же память, да и шьёт машинка не в пример современным – от батиста до брезента.  Да, надо было пройти  этот путь.
     - Кому – Вам или Вашей прабабушке?
     - Нет, России.

…продолжение следует…