Память и примирение

У Эдварда выдался суматошный день. Так часто складывалось, когда приближались праздники - те свободные дни, когда можно было отвлечься от будней и посвятить время делам творческим.. Перед этим требовалось  завершить ряд дел, чтобы на душе было спокойно, и можно было твердо отложить ежедневник и забыть о рутине на несколько дней.

Он успел заскочить и в салон своей любимой одежды - выбрать новую рубашку... чтобы вынуть ее, аккуратно упакованную, из фирменного пакета, полюбоваться, внимательно прочитать информацию на этикетках, и наконец, одеть, ощущая приятное чувство обновления - душой и телом.

Эдвард не любил магазины в России - супермаркет ли это, или претендующий на элитарность бутик. Чем дороже оказывался магазин, тем чаще он сталкивался с унизительным процессом "оценки кредитоспособности", что выражалось в абсолютно нескрываемом, циничном рассматривании входящего, начинающемся с обуви и заканчивающимся, обычно, запястьем.

Оценив таким образом марку ботинок, общий вид и, обязательно, часы гостя, продавец решал, насколько ему нужно быть вежливым в общении. Помимо этого, значительная часть ритейл-бизнеса до сих пор работала по простой формуле, "купил на сезонной распродаже - привез - продал с трехсотпроцентной наценкой". И зачем добавлять к этому какие-то изыски?..

Помня обо всем этом, Эдвард старался выбираться заграницу и совершать покупки там. Правда, достаточно быстро так стали делать даже не тысячи. а многие сотни тысяч россиян, и за несколько лет в некоторых приграничных городах, например, Финляндии, появилось стойкое ощущение нахождения дома - те же полупьяные соотечественники, закупающиеся разнообразным барахлом, надписи на русском и даже русскоговорящие продавцы.

Апогеем этой русской шоппинг-экспансии для Эдварда стал эпизод, когда он после вечерней прогулки отдыхал в холле отеля, а рядом отмечала православное рождество какая-то крикливая компания из провинции. Закусывая водку громкими  рассуждениями о новых местах распродаж, чудовищно окая и гэкая, эта братия поносила "этих уродов местных",  которые чуть ли не полностью зависели "от нас", коверкая названия, они изо всех сил пытались демонстрировать друг-другу знание "брендов и трендов", снабжая это подробными отчетами о потраченных "тыщах баксов".  Вот тогда Эдвард понял, за что нас терпят, но не любят. Осталось в нас что-то варварское, как ни прикрывайся "Же Же Лекультром".

Он вспомнил случай - когда в прошлом году его привлекали для обсуждения проекта нового загородного комплекса отдыха, и у него состоялась встреча с инвестором. Отодвинув тяжелой ладонью труд нескольких дней - специально подготовленный вопросник, этот господин с темным прошлым, заговорщицки сообщив, что "все мы из бывших" (Эдвард не стал уточнять, из каких), выдал потрясающий монолог,  суть которого сводилась к тому, что "ребята приедут отдыхать... ну, там, без излишеств, так, рыбалка, подруги, выпить немного". Но вот обслуживание - тут надо поработать. Тут надо, чтобы как... вот я был в Испании... вот я был в  Финляндии.. вот я был на Маврикии.." Этот неподражаемый спич был очень показателен для Эдварда: оставаясь вот такими же неотесанными, грубоватыми и одуревшими от шальных денег "пацанами", лишь чуть прикрытыми поверхностными знаниями о том, что дорого, а значит - правильно, мы хотим, чтобы к нам относились со всей европейской предупредительностью. А мы взамен будем платить - много, сколько скажете.

* * *

… И вот, наконец, наступили долгожданные дни праздников. Эдвард любил иногда позволить себе выбраться в одиночестве куда-нибудь... это было нужно ему, как глоток свежего воздуха. Семья, любимая, друзья, коллеги - как бы это не было прекрасно, но и от этого нужно иногда отдыхать. "И признайтесь себе в этом!", однажды сказал себе Эдвард. Вам будут напоминать об ответственности, ревновать,  давать новые поручения, говорить о долге - словом, делать все, чтобы вы отказались от своей личной свободы. Не поддавайтесь, позвольте себе дышать!

Эдвард любил чередовать визиты к европейской цивилизации с посещением милых, пусть и глубоко провинциальных городков. Вот и сейчас он стоял в центре небольшого городка N, у весьма необычного памятника Вождю (труды Маркса и Энгельса, по своеобразной задумке архитектора, стали каменным пьедесталом, а лик Ильича был откровенно уныл - видимо, от круглосуточного созерцания совсем "несветлого" настоящего).

Эдвард вспомнил, как тоже поддался отрицанию всего, что окружало в детстве и юности.  Да, было, было много серого, скучного, рутинно-однообразного... и как на этом фоне были привлекательны такие обыденные сейчас банка колы, упаковка жвачки, да просто полиэтиленовый пакет с рекламой джинсов...  Страна слишком увлеклась пополнением военного арсенала, забыв о человеке и его маленьких бесхитростных радостях - потребностях.
Хотелось не однообразия полупустых полок, народного-классического репертуара на радио и грампластинках, идеологически закостенелых учебников и скучной школьной формы, а просто ярких цветов - во всем. Свободы! Поэтому он горячо поддержал все эти смены имен - названий, упразднение пионерии, новую власть.

Но сейчас, спустя годы, он пересмотрел тот подход. "Разрушим все до основанья" - как глубоко в нас это заложено, как любим мы рубить сплеча. Не хотим оценить, вычленить лучше, сохранить это, сберечь. И как часто за этим отрицанием стоят чьи-то высокие корыстные интересы - власти или денег.

Смотря на изуродованный годами бюст Ильича, Эдвард подумал о талантливых, порой гениальных работах, которых мы лишились. Взорванные или оскверненные своим новым предназначением - складским, развлекательным, оздоровительным, храмы... Вот только оздоровление тела без оздоровления души - возможно ли?.. Города - с их уникальными монастырями и церквями затоплялись полностью, говорят, даже с теми живыми людьми, кто не желал уезжать... И как напоминание об этом страшном времени  - остов колокольни, мистически возвышающаяся над водной гладью...  Оголтелое неприятие всего старого, желание все уничтожить, разрушить, стереть из памяти - вернулось к нам чуть больше, чем через семьдесят лет. И снова, как и в первый раз, мы рубили сплеча...

А ведь были советские шедевры - и в архитектуре, и в жипописи, и в литературе. Да, тогда были жесткие правила, да, была цензура. Но и в этих узких рамках таланты трудились, творили, создавали.  Эдвард вспомнил своего "звездно-полосатого" партнера, которому недавно задал вопрос - как он, американец, ведет бизнес с идеологически чуждым, коммунистическим Китаем. "Есть правила игры: что можно, и что нельзя. Нужно соблюдать их. Вот и все" - ответил он.

Так значит может пресловутая Америка иметь дело с таким инакомыслящим партнером, если это выгодно? Прагматизм - прежде всего. Это в их стиле.

... А сейчас мы по крупицам восстанавливаем то, что не ценили и слепо отталкивали от себя ранее. То, что нам казалось обыденным - становится редкой, дорогой классикой.

 Эдвард снова посмотрел на бронзового Вождя, прозябающего на пустыре и понял, что не испытывает к нему ненависти или злобы. Это часть истории - нашей, общей. И нужно ее уважать. Знать ее великие достижения и ее же страшные ошибки.