Мама, мамочка моя...

Моросил холодный осенний дождь, колючими иголками он впивался в кожу лица, обжигал шершавой стылостью своей,  тонкими ручейками стекал по щекам,  и  непонятно уже где вода дождевая, где слезы горькие. Ветер стенал и терзал макушки деревьев, срывал наряд их последний, оголял нежную душу их. Лист отрывался от древа своего, от родного плеча и с тихим плачем  кружась, летел вниз, на землю, где никто его не ждал, где никому не было дела до боли его и страданий.

Побелевшие костяшки пальцев, вцепившиеся в край гроба, не чувствовали холода.  Как не чувствовала холода и промозглости вся согбенная фигурка женщины на деревенском погосте. Гладко зачесанные волосы ее были спрятаны под черной шалью, тонкой шелковой шалью, которая намокла и холодила больше, чем согревала. Но женщина не чувствовала ни дождя щетинистого, ни ветра студеного. Огромный огненный спрут сдавил грудь, стоял в горле  испепеляющим комом, не давал вздохнуть…

   Мысль…, одна лишь мысль раненой птицей билась в ее помутневшем от горя сознании, обжигала сердце, пронзала болью своей,  - Мама, мамочка моя – шептали ее посиневшие губы. Понимала, что последние минуты видит она самое родное и любимое лицо, мамино лицо.

   Казалось, время вдруг остановилось, давая возможность изможденному мозгу вернуться в прошлое, туда, где мама была еще жива, туда, где они были так счастливы…

   Картины жизненные то мелькали, словно шары в барабане лото - не разглядеть цифр,  то замедляли  движение свое, и тогда мысль цеплялась, за обрывок полотна и силилась развернуть, разгладить видение…

   Вот видится ей деревенское лето.  Это та самая деревня, где сейчас стоит она под леденящим  душу дождем.   Они с мамой в гостях у бабушки.  Во время сенокосной поры деревенька пустела, все управлялись с сеном.

   Даже малышей брали с собой – лучше на покосе под приглядом, чем оставить одних в доме озорничать…потому и Валюшка, сестренка сродная, тоже чинно сидела на телеге, хотя лет ей, в ту пору было, едва ли пять…

   Телега медленно скрипела по колеям проселочным, петляла меж деревьев и кустарников. Лето стояло сухое и  жаркое, не так много гнуса таежного было в лесу. Накомарниками  почти не пользовались,  от комаров отмахивались веточками березовыми, сломленными при въезде в лесную чащу.

   Мама затянула песню:

– Ой, рябина кудрявая белые цветы, ой, рябина – рябинушка, что взгрустнула ты…-

Дядя подхватил, дуэт у них был великолепный! Как же звонок был твой голос, мамочка, как красива и счастлива ты была в тот июльский день…и молода…  ты была тогда очень молода, мамочка моя…

   Картины из жизни менялись как в калейдоскопе, быстро и безвозвратно сменяя одна  другую.  Мысль, измученная  болью душевной не поспевала за диким вращением этим, и женщина молила, - остановись, остановись, пожалуйста.   И словно  услышав тихие мольбы, калейдоскоп остановился.  Еще не понять было воспаленным мозгом, что за эпизод появился в сознании, но  мысль работала, раскручивая и склеивая обрывки видения в одну целостную картину.

   Маленькая узкая комнатка, кровать и стол… Девочка-подросток плачет, уткнувшись в подушку,… Глаза и нос распухли… - Что за горе горькое случилось, отчего слезы  рекой льются??? – это мама, услышав всхлипы, вошла в комнату.  Слова ее  возымели обратный результат, ручьи потекли с утроенной силой, размазывались ладошкой по щекам,  затирались под нос.

   - Что случилось, доченька?- присев на краешек кровати, мама погладила  девочку по голове, обняла и прижала  к своей груди.

– С Толиком поссорилась? –

Слезы мгновенно прекратились…

- Откуда ты знаешь? –

- Давно живу - поцеловав дочь в волосы, ответила мама. -  Первая любовь редко бывает счастливой,  но ты пронесешь ее через всю свою жизнь. И всегда будешь вспоминать ее с теплотой, трепетностью и благодарностью за то, что она была, поверь мне.
Такая нежность и уверенность исходили  от слов маминых, что девочка, прижавшись поплотнее, успокоилась и  внезапно уснула.
   - Мама, мамочка моя, сколько раз по жизни твои советы помогали мне,  выручали из беды. Сколько раз с горестями своими я бежала к тебе, зарывалась лицом в твои ладони, прижималась к тебе всем телом своим, словно защиты просила. Ты была для меня и мамой самой лучшей на свете, и подружкой задушевной... К тебе несла я все секреты свои девичьи, с тобой делилась планами на будущее… Ты одна всегда понимала меня, крик души моей и слезы радости воспринимала как свои.

   Словно в забытье каком, женщина прикоснулась губами к заледеневшему лбу маминому и, сквозь стенания ветра и шелест дождя, вдруг послышалось ей тихое, будто журчание ручейка лесного – Доченька моя, я всегда с тобой буду, рядом буду…  -

   Через,  почти сомкнутые холодом и горем безмерным, губы женщины,  вырвался еле слышный стон,  и  подхваченный журавлиной стаей, громким  жалобным эхом разнесся по окрестностям…- Мама, мамочка моя…

   Если скажут вам когда, что время лечит, не верьте. Оно лишь размазывает по мольберту жизненному нашу боль, смешивая ее с другими красками. Но лишь упадет освещение правильное на картину бытия и выплескивается она и рвет, и режет сердце. И нет спасения…

Лишь память, воскрешая картины сердцу милые, способна утихомирить страдания наши