Гонец чингисхана

Владимир Бараев
ГОНЕЦ ЧИНГИСХАНА
Предисловие
Когда рукопись романа Владимира Бараева «Гонец Чингисхана» попала ко мне, я начал читать ее настороженно. Ведь столько научных исследований и художественных произведений написано о нем у нас и за рубежом. Для меня самыми яркими достижениями оставались романы Василия Яна «Чингис-хан», Исая Калашникова «Жестокий век», биография «Чингисхан», французского ученого Рене Груссе, а также стихотворения и научные труды Льва Гумилева. Можно ли подняться до уровня этих классиков?
К счастью, сомнения развеялись почти сразу. Меня поразил, прежде всего, стиль В. Бараева: уверенный, сильный, историчный в каждой фразе, абзаце, главе. Без искусственной стилизации, которая свойственна большинству исторических романов на русском языке. Первая высота – поражающее воображение гадание на хрустальном черепе, успешно взята В. Бараевым. Дыхание и глубина психологического контекста XIII века встала во всей яркости и неповторимости эпохи. Далее я читал с все возрастающим интересом, помечая карандашом особо удачные места, которые хотелось прочесть еще раз, после окончания чтения. И одновременно росла и тревога, как сложится повествование о Повелителе Вселенной?
Однако вскоре я забыл о сомнениях. Главы о загонной охоте, походе на тангутов окончательно убедили меня в том, что В.Бараев нашел свой путь к созданию образа Чингисхана. Единственное, о чем я жалел, что роман начинается с конца его жизни. Но, к счастью, главный герой Тургэн, овладев грамотой, взялся за создание летописи, что позволило автору вернуться к юности и зрелым годам хана.
Прочитав книгу, я тут же начал перечитывать и прочитал ее еще три раза, настолько она понравилась мне. Хорошо зная жизнь Чингисхана (наш фонд издал более 40 книг по истории Монголии и Евразии), я, тем не менее, открыл для себя много нового. Идя по давно протореным дорогам, В.Бараев в каждой главе о том или ином событии, нашел такие ходы, которые делают более понятными и доступными современному сознанию поступки и образы героев. Прежде всего, это относится к самому герою повествования Темучину–Чингисхану.
Его облик и история жизни дошли до нас, прежде всего, в описаниях его врагов – китайских, арабских, армянских летописцев. И потому вождь монголов выглядел жестоким, кровавым деспотом, не знающим пощады к своему народу и своим врагам. Этот миф, к счастью, постепенно развенчивается многими историками. Придерживаясь исторической точности, В. Бараев не обеляет Чингисхана, не делает из него ходячую добродетель, а показывает, как формировались его характер и моральные принципы, что дает возможность читателю самому создать свой образ Чингисхана, свое видение его борьбы, его горя, его побед.
Несмотря на то, что история взаимоотношений Темучина и Джамухи дана через восприятие летописца Тургэна, т.е. кратко, бегло, мне стали понятнее многие нюансы их многолетней дружбы, перешедшей во вражду. Особенно интересна интерпретация их разъезда–разрыва, а затем противостояния в Дзереновом ущелье, в котором победил Чингисхан. Эта победа описана просто превосходно, словно автор сам был участником событий.
Тактика ночного боя, фиктивного отступления, неожиданных засад и другие уловки и хитрости, которые использовал Чингисхан, рисуют нам иного полководца. Ведь многие старались принизить его полководческий дар, приписывая все успехи его ближайшим друзьям. В результате становилось непонятно, как он пришел к власти и завоевал почти всю Азию.
В описании битв, хорошо известных по различным источникам, В. Бараев находит такие моменты, которые рисуют их в необычном свете. Так, в главе «Ранение Угэдэя», мы узнаем, что, будучи отроком, он не мог влиять на ход битвы. А в последних главах книги перед нами встает образ Угэдэя, какого еще никто не знал. Перед нами волевой, сильный полководец и в то же время чрезвычайно щедрый хан, который раздает людям свою казну. Убедительно показано его решение построить в Каракоруме храмы разных народов, в том числе, мечеть и православную церковь. А защита мусульман Угэдэем и Джэбэ удивит многих.
Очень живым, ярким получился образ главного героя Тургэна. Единственный из всех этот пятнадцатилетний мальчишка исполнил волю Чингисхана - взобрался на неприступный выступ горы Бурхан-Халдун. Во время похода на тангутов он показал свои магические способности – остановил снежный буран, прервал «черный ветер» молитвы тангутской шаманки, почуял и убил снежного человека, увидел и показал на карте расположение войск тангутов, чем помог разбить их.
Возмужав и окрепнув в боях, Тургэн участвует в штурме городов. Но, сохраняя доброе сердце, он спасает от гибели тангутскую девушку, влюбляется в нее, а позже берет в жены. После смерти Чингисхана Тургэн доставляет на родину страшную весть о кончине хана, участвует в его похоронах.
Через год он становится избранником вдовы Чингисхана Есуй-хатун. Между ними вспыхивает бурный роман. Надо сказать, что подобных откровенных сцен в литературе о монголах фактически не было. Впервые эту тему затронул Ч. Айтматов в повести «Белое облако Чингисхана». Но, если там она лишь намечена, то у В. Бараева любовных сцен довольно много. И он изображает их ярко, без стыдливого ухода от описания страстей, и в то же время без пошлости и скабрезности.
По предсмертному повелению Чингисхана 18-летний Тургэн начинает изучать грамоту у правителя ханской канцелярии уйгура Тататунги. Учеба начинается успешно, но Тургэн получает приказ обучить плаванию гвардейцев. Для этого он ведет отряд по Орхону и Селенге на Галут-нур (Гусиное озеро), поднимается на хребет Хамар-Дабан. Главы «Молебен над Байкалом» и «Вызов громовой стрелы» – одни из лучших по описанию природы. Перед нами встают не только величественные картины славного моря, но и глубины и тайны далекого прошлого.
В романе много действующих лиц. Этого невозможно избежать при создании образа огромной эпохи. Однако большинство ближайших соратников Чингисхана имеют свое лицо и характер, становятся живыми, полнокровными людьми. Особенно удались автору женские образы. Бортэ-уджин и Есуй-хатун для меня как бы ожили, стали понятнее и дороже. Редко кто так ярко, трогательно, совсем по-домашнему, описывал великую женщину Бортэ-уджин. И в судьбах этих жен хана видна горькая доля женщин-кочевниц. Похищения, плен, рабство были обычными в те времена. Очень милы образы жен Тургэна - Номхон, Туяны, Арюуны. Все они спасены им. Одна от голода и нищеты, другая от смерти, третья – от дяди-насильника. Наивные, трогательные, они схожи судьбами, но разные характерами.
Интересен образ Ботохой-Тархун, женщины, вождя хори-туматов, победившей трех полководцев Чингисхана. Рассказывая о ней, В. Бараев показал, до чего непросто шло собирание империи, когда Чингисхан испытал унизительные поражения от сородичей бурят.
Главы о Чингисхане и Теб-Тенгри впервые показывают всю глубину и остроту их противостояния. На кону оказались не просто их взаимоотношения, а судьба всей Монголии. Многие впервые узнают и оценят истинную роль шаманства в ту эпоху. Кстати, на мой взгляд, никому доселе не удавалось с такой силой и яркостью изображать сцены гаданий и шаманских камланий, как это удалось В. Бараеву. Тут явно помогло генетическое прошлое автора: его предки – монгольские шаманы.
Владимир Бараев - первый из бурят и монголов, кто взялся за роман о Чингисхане. Помимо научных трудов и фольклора он использует впечатления от поездок в Монголию, Казахстан, Киргизию, Узбекистан, Грузию, Чечню, Дагестан, Румынию, Болгарию. Для воссоздания ауры эпохи он использует легенды, сказания своих предков и вспышки генной памяти. В этом свете вполне естественно выглядят шаманские видения главного героя, его общение с духами мёртвых и оборотничество, когда он, превращаясь в грифа, пролетает от Байкала до Хан-Тенгри и Эльбруса, а затем как бесплотный дух совершает подземное путешествие на Кавказ, в Скандинавию, где встречается с гномами. И тут мифические и фольклорные мотивы органично переливаются в сказочную фантастику.
Хочу обратить внимание на необычное использование примечаний. Поначалу автор использует их для разъяснения отдельных слов и фраз. Затем делаются географические «привязки» и неожиданные выходы в современность. Например, в описании хребта Хурхут мы узнаем о том, что американский актер Юл Бриннер происходит из монгольского рода хуркут, что нашествия монголов на Хара-Хото и Хуанхэ изучали путешественники П. Козлов и Н. Пржевальский. Подобные сноски проводят нити между прошлым и настоящим. Так же интересны сноски о других толкованиях ряда событий, указывающие на иные версии событий, а читатель приглашается к сопоставлению разных точек зрений.
Для исследования прошлого Л.Н. Гумилев использовал так называемый историоскоп, с помощью которого он проникал в тайны времени. Взяв на вооружение этот воображаемый инструмент, В. Бараев, применяя различные шкалы приближения, попытался изобразить зарождение и юность монгольской империи. Кстати, В. Бараев был близко знаком с Л. Гумилевым, посещал его лекции в Москве, Ленинграде, беседовал с ним в приватной обстановке, пытался опубликовать его статью в журнале «Коммунист». После смерти ученого В. Бараев принимал участие в ряде акций фонда «Мир Л. Гумилева». Это помогло ему в работе над романом «Гонец Чингисхана». Появление его романа можно считать наглядным примером воздействия мировоззрения ученого на новое поколение литераторов, взявших на вооружение его методы изучения и отображения тайн прошлого.
В. Бараев был знаком и с Василием Яном, дружил с Исаем Калашниковым. Считая их первопроходцами в создании образа Чингисхана, ценя их творчество, В. Бараев, однако, не повторяет их стиль и манеры, а идет своим путем, в чем убедится каждый, кто читал их романы «Чингис-хан» и «Жестокий век». И в то же время я четко осязаю духовную связь и преемственность этих авторов.
Мне кажется, роман Владимира Бараева «Гонец Чингисхана» будет с интересом встречен широким кругом читателей. Лично я ничего подобного о той эпохе не читал. На новом витке спирали развития литературы этот роман продолжает и развивает лучшие традиции российского исторического романа.
Айдер Куркчи,
президент фонда «Мир Л.Н. Гумилева».

И, вызвав к себе поэта,
Астролога Елюй Чуцая,
                Каган испросил совета
                У мудреца Китая…
Виктор Слипенчук,
Поэма «Чингис-хан».

ГАДАНИЕ НА ХРУСТАЛЬНОМ ЧЕРЕПЕ
В год курицы (1225), вернувшись из похода на Хорезм-шаха, Чингисхан вспомнил о хрустальном черепе, подаренном ему семь лет назад, и решил погадать на нём. Приказав окружить ставку тройным кольцом охраны, хан велел никого не пускать к нему. Чингисхан сел перед очагом в просторной юрте, рядом с ним его ближайший друг Боhорчи, а напротив них - тибетский лама в красноватом одеянии и советник хана киданин Елюй Чуцай. *
Круг дымохода плотно закрыт, но порывы и шум осеннего ветра прорываются сквозь него. В очаге тлеют искры только что потушенного огня. Худощавый, бритоголовый лама зажёг благовония в бронзовой чаше, запалил плошку и поставил её под столик. В центре его - круглый вырез, в котором стоит хрустальный череп. Особую таинственность придают молебну висящее на шее монаха ожерелье из бусин, магический кинжал за поясом и канлинг - труба из бедренной кости человека. Монах закончил неторопливую молитву, а высокое, тоскливое звучание канлинга под удары медного гонга завершило молебен, однако главное священнодействие было впереди.
Неяркое пламя осветило череп снизу жёлтым цветом. Скользнув в горловину, пламя превратилось в оранжевое сияние. Колыханье язычка изменяло оттенки цвета, а вспыхнувшие глазницы стали испускать лучи света, скользящие по стенам юрты. Блики не глохли в белом войлоке, а оставляли на нём загадочные полосы. Над черепом засверкал радужный нимб. Увидев
его, Чингисхан вопросительно глянул на Елюй Чуцая, а тот – на ламу. Что скажет монах, взявшийся за гадание, как истолкует таинственные знаки?
    
     * Елюй Чуцай потомок царствующего дома киданей. Покорив Китай, эти близкие родичи монголов полностью окитаились – приняли их обычаи, культуру. Елюй Чуцай был звездочётом, астрологом, поэтом. Попав в плен 1216 г. он стал служить Чингисхану.

Действительно ли череп имеет какую-то особую силу? Хан вспомнил, как он появился у него. Семь лет назад, во время третьего похода на тангутов Боhорчи увидел у тропы человека со стрелой в груди, а рядом - кожаный мешок, занесённый снегом. Видимо, стрелок, не узнав ламу из-за шубы, надетой поверх монашеского одеяния, убил его, а, подъехав, понял, что совершил грех, и ускакал прочь. *
Боhорчи никогда не обыскивал убитых. Это дело рядовых воинов. Но тут он почему-то слез с коня. Взяв кожаный мешок и почувствовав что-то тяжёлое, он развязал его и увидел ещё один мешок, мехом внутрь, а в нём - хрустальный череп. Совершенно прозрачный, он засверкал на солнце радужным сиянием. Поняв, что перед ним драгоценная вещь, Боhорчи сунул череп обратно и отвёз Чингисхану. Когда находку увидели хан и Елюй Чуцай, они в изумлении разглядывали её, и советник сказал, что это - одна из тибетских святынь. Его поразила величина хрустальной глыбы, из которой сделан череп. Ещё больше удивили гладкость и чистота обработки, из-за чего он переливался всеми цветами радуги. Елюй Чуцай слышал легенды о хрустальных черепах, с помощью которых ламы лечат людей, предсказывают будущее, используют в тайных ритуалах. Он посоветовал хану никому не показывать череп. Обещав найти особо посвящённого тибетского ламу, он лишь недавно нашёл его, и тот согласился провести магический обряд.
Продолжив молебен, лама внимательно изучал изменение цвета в черепе и, особенно, в глазницах. Для этого он вплотную приближался к ним. Радужный нимб вокруг черепа то исчезал, то вспыхивал вновь.
Елюй Чуцай спросил ламу по-тибетски, тот ответил, а советник перевёл:
- Лама говорит, что радужный нимб отражает величие хана, а блики показывают путь на северо-восток, а оттуда на юг.
И во время этих вспышек стали доноситься тонкие звуки, похожие на звон колокольчиков. Услышав их, Чингисхан спросил, чем звонит лама.
- Звон идёт из черепа, - ответил тот и показал голые руки.

* Воины-монголы не трогали шаманов, лам и служителей других вероисповеданий.

Когда хан решил посмотреть сам и глянул в глазницу, ореол вокруг черепа усилился, перезвон стал громче. А он увидел навьюченных верблюдов, лошадей, запряженных в повозки, людей, разгружающих камни.
- Что за люди? – спросил хан.
Начав разглядывать, Елюй Чуцай удивлённо покачал головой и сказал:
- Эти люди строят Великую Китайскую стену.
- Зачем? Она ведь и так тянется на десять тысяч ли. *
Елюй Чуцай всмотрелся более внимательно и подтвердил:
- И всё-таки это стена, но строят её люди в старинных одеждах, ездят в древних повозках. Я видел такие на рисунках тысячелетней давности. То есть это происходило десять столетий назад.
- Может ли быть такое? – удивился хан.
- Священные черепа помнят прошлое и показывают будущее. И череп уже сделал это, указав направление похода.
     - Значит, правильно моё решение поехать к горе Бурхан-Халдун **, а затем пойти на тангутов, - сказал хан.
- Тогда череп понадобится в походе, - сказал Боhорчи и, пока Елюй Чуцай говорил об этом с ламой, начал смотреть в глазницы черепа.
- Лама не советует брать его в поход, - сказал советник, - В дальнем пути череп потеряет магическую силу. Лучше спрятать здесь, в святом месте.
- У тебя здоровье хорошее, - сказал Боhорчи, - если что, помогут шаманы и тибетские лекари.
* Ли – 0,5 км.
** У горы Бурхан-Халдун вырос Чингисхан. Но где находится эта гора, неизвестно. Монголы считают, что она - в 200 км на северо-восток от Улан-Батора. Точно так же спорят и о месте рождения Чингисхана. Вернее, о местонахождении холма Делюн Болдог (Холм Селезёнка). Ещё в 1850-х годах востоковеды Д. Банзаров и П. Кафаров писали, что Чингисхан родился на правом берегу Онона, между селениями Чиндант и Их-Арал в Читинской области, то есть в России. Но монголы чтят свой Делюн-Болдог - в 300 км выше по течению Онона, в районе Дадал Сомон. В 1954 г. здесь был установлен памятник Чингисхану с его портретом и словами: «Пусть мое тело испытывает мучения, но я не желаю их моим потомкам».

- Ладно, оставлю череп, но где?
- Лучше спрятать на Бурхан-Халдуне, - сказал Боhорчи, - Святыня рода борджигит больше всего подходит для этого.
- Но везти череп надо, чтобы рядом не было женщины, - сказал Елюй Чуцай.
- Ладно, на охоту поеду без жены. Но в поход я одну из жён возьму.
Елюй Чуцай улыбнулся, пожав плечами, мол, на то его воля.
- Спроси ламу, чем кончится поход?
Начав смотреть, монах увидел внутри две вспышки красного цвета и сказал:
- На поход уйдёт два года, много крови прольётся. Победа будет тяжёлой. Самому хану грозят опасности, и потому вам не надо идти в поход.
«То же говорит и моя жена Бортэ», - подумал Чингисхан, а вслух сказал:
- Четыре похода на тангутов совершили мы. Сражения были кровопролитнее, чем с китайцами. Тангуты – отважные воины. Не покорим их, они уничтожат нас.
- Но в поход могут пойти ваши сыновья Чаhадай, Угэдэй и Толуй, - сказал
Боhорчи. - Либо все вместе, либо кто-то из них.
- Я уверен в них, но поход возглавлю сам. Так-то! - твёрдо сказал Чингисхан.

Я всегда буду приносить жертву
Бурхан-Халдуну и поклоняться ему!
Из клятвы Темучина.
БУРХАН-ХАЛДУН
Вскоре после гадания на черепе Чингисхан направил войска к Бурхан-Халдуну. После каждого удачного похода он приезжал сюда, чтобы поблагодарить духов предков за помощь в победе. Чингисхан ехал верхом на коне, а в своей юрте на колёсах лишь ночевал, когда выпрягали и давали отдых быкам. Сон у него был крепок, но в последнее время ему стал являться дух Теб-Тенгри. Чингисхана раздражало, что этот шаман, помогший ему взойти на престол, зачастил, явно намекая на скорую встречу в царстве предков. Молодой, стройный шаман без страха и раболепия смотрел на Чингисхана. А в глазах усмешка: «Вот какой я и какой ты, седой, в морщинах. Никто не найдёт тебе эликсира молодости, который ты ищешь. И в царстве предков я буду моложе тебя!» В последний раз шаман нахмурился и сказал: «Берегись тангутов, поход на них для тебя опасен». Хан пытался уснуть, но слова шамана расстроили. Он провозглашён хаганом, покорил чжурчженей, маньчжуров, взял Пекин, разбил войска Хорезм-шаха. И вдруг Теб-Тенгри пугает тангутами. Чингисхан хотел снова казнить его без пролития крови, но проснулся. *
Даосский мудрец Чань-Чунь, с которым хаган встречался на Памире, заявил, что эликсира бессмертия нет. Однако лама, гадавший на хрустальном черепе, сказал, что напиток бессмертия есть, но в поисках его можно потерять целых три жизни от демонов, охраняющих его. И всё же Чингисхан решил дойти до Тибета, где есть ламы, знающие секрет вечности. А тангуты как раз на пути к ним.
Сколько хлопот доставили они. Четырежды он усмирял их, а они снова начали грабить монгольские караваны. Сколько можно терпеть! Вот почему, несмотря на предостережение хрустального черепа, слова Теб-Тенгри, а точнее, вопреки им и мольбам Бортэ-уджин, Чингисхан решил пойти на тангутов.
Несколько тумэнов ** вышли из Каракорума. В верховьях Толы и Керулена они разошлись и образовали два огромных крыла, чтобы согнать зверьё к Бурхан-Халдуну, где пройдёт облава, которая обеспечит запасы для похода на тангутов.
     Чингисхан со свитой направился к святой горе напрямик. Первые морозы уже сковали реки и болота. Поэтому путь был лёгок, и он прибыл к горе раньше основных войск. Ханскую юрту, которую на больших колесах катили двадцать два быка, установили у подножья горы. Над юртой
* Почётная казнь без пролития крови – переламывание хребта.
** Тумэн – войско в 10 тысяч человек.

установили «Великое белое знамя» с гривами девяти белых жеребцов. Луна закатилась, а солнце еще не взошло, когда Чингисхан вышел из юрты. Он одет в простой меховой дэгэл, * на голове – малахай, отороченный соболями. Вскоре вершины Бурхан-Халдуна окрасились лучами солнца. Чингисхан поклонился им, сложив ладони.
Вид великолепный. Светлые столбы дыма из беловойлочной юрты. Белое знамя над ней. Белогривые кони кешиктенов - гвардейцев. Костры охранников, голоса людей, ржанье лошадей. Все это радовало Чингисхана.
Ему подвели соловую кобылицу. Один из стремянных встал на четвереньки, грузный хан ступил на него и поднялся в седло. Кешиктены хотели сопроводить его, но он жестом приказал остановиться и направился к горе.
Над склонами кружила огромная стая птиц. Беспорядочное круженье и карканье раздражали хана. Вороны мельтешат, недосягаемые, неистребимые, как тангуты. Кружа высоко в небе, птицы увидели, как сюда движутся стада косуль, изюбрей, лосей, кабанов, и, предчувствуя большую бойню, радуются предстоящему пиршеству. Звери поняли, что попали в западню, но не могли изменить путь - загонщики, идущие стеной, гнали их к истокам Онона. Всадники сжимали гигантское кольцо к подножью священной для людей и гибельной для животных горы.
Одна из птиц села на высокую сосну. Подъехав ближе, Чингисхан увидел ворона. Чёрный, с синим отливом, огромный, как гусь, он нахально разглядывал всадника. Лишь когда он приблизился на расстояние выстрела, ворон взлетел вверх, осыпав с ветвей струю снега. Начав кружить в восходящем потоке, ворон стал подниматься вверх. Другие птицы присоединились к нему. Но ворон вдруг приземлился на выступе скалы. Далее узкая, поросшая кустарником тропа вела к небольшой пещере, где Темучин ** прятался от меркитов. Три дня они рыскали вокруг горы, но не сумели найти его. Как же давно это было – полвека назад!
И вот ворон сел на том месте. И неспроста. Видно, дает знак. Но какой?
* Дэгэл - меховой или стёганый халат с поясом.
** Темучин - первое имя Чингисхана, данное ему при рождении.

Надо подняться туда, и духи предков подскажут, в чем дело. Чингисхан направил лошадь вверх. Сначала он ехал легко, но, когда склон стал круче, пришлось поворачивать лошадь из стороны в сторону. Вдруг камень выскользнул из-под копыта, покатился, увлекая груду других.
- Авва, боло! * – крикнул Угэдэй. Только он, наследник престола, мог остановить отца. Чингисхан услышал крик, но продолжал вести лошадь выше. Тут из-под копыт осыпалось сразу несколько камней. Кобылица затанцевала на месте, с трудом удерживая равновесие. Мотая головой и оглядываясь на хозяина, она не могла понять, что он задумал.
Чингисхан увидел, как ворон с любопытством смотрит, чем всё кончится.
Казалось, он смеётся над ним. Это привело хана в ярость. Он вынул стрелу, вставил в лук и выстрелил. Стрела с воем взвилась вверх, но ударилась в скалу ниже. Костяной наконечник разлетелся вдребезги. Только после этого ворон нехотя взлетел, вернее даже нырнул вниз, лишь потом расправив крылья. Пролетая над всадником, он издевательски капнул помётом.
- Проклятый тангут! – крикнул хан и, забыв, куда забрался, стегнул лошадь. Та встала на дыбы и помчалась вниз. Отклонившись назад и с трудом удерживаясь в седле, Чингисхан скакал в потоке осыпающихся камней. Наконец, лошади удалось повернуться боком к склону и затормозить движение. Злясь на себя, Чингисхан продолжал мчаться и на ровном месте. Подскакав к отцу, Угэдэй сказал:
- Этот ворон помнит наших предков. Грех стрелять в него.
Поняв, что сын прав, но, не зная, как выйти из положения, Чингисхан продолжал скакать, и вдруг догадался, что имел в виду ворон. Он хотел, чтобы хан достиг края выступа у пещеры, которая когда-то спасла его, и поклонился ей. А если ему не удастся, духи предков будут довольны, если туда доберётся кто-то, кому прикажет хан. Повернув лошадь назад, он подскакал к горе и крикнул охранникам:

* Отец, хватит!
- Награда тому, кто въедет на тот выступ! – и показал на место, где сидел ворон.
Никто не обсуждал приказа. На то она и воля ханская, чтобы её исполнить. Все готовы выполнить её за простой взгляд, улыбку. Ведь даже лёгкий удар плети хана - награда.
Возможность отличиться взбудоражила всех. И первые смельчаки с визгом, криками ринулись вверх. Разогнав коней, они довольно легко поднялись до уступа, но одолеть последний рубеж никому не удалось. Одна лошадь, сломав ногу, покатилась вниз. Другая подмяла под собой всадника и сбила с ног скачущих сзади.
Угэдэй глянул на отца и, поняв, что тот не откажется от задуманного, приказал выпускать всадников по трое в шеренге, чтобы после их падения никого не было сзади. Но и новые смельчаки не могли одолеть выступ. Жертв становилось всё больше. Уже умерщвлены два коня, переломавших ноги. А пострадавших всадников на руках несли в ближайшие юрты.
Чингисхан мрачно смотрел на скачку смерти, но не останавливал жуткое зрелище. Страх и бессилие охватили тех, кто скакал позже. «Это плохо, - думал хан, - ведь приказ не может остаться не исполненным». Глядя, как один за другим всадники катятся вниз, он щёлкал кнутом от досады.
Когда к штурму допустили всех желающих, число жертв возросло. Хан уже думал крикнуть «Боло!», как вдруг один из коней сумел зацепиться за выступ передними ногами. Почти соскальзывая с седла назад, всадник еле удержался за гриву коня, а тот оттолкнулся от скалы задними ногами и вскарабкался наверх. Крики «ура» огласили склоны Бурхан-Халдуна. Поглаживая шею коня, седок загарцевал по тропе. Чингисхан с радостью поднял руку с кнутом. А всадник двигался в сторону заветной пещеры, где юный Темучин спасся от врагов.
«Но дальше совсем узко, – подумал хан, -  не развернётся и может упасть».
Увидев тупик, всадник придержал коня. Храпя и дрожа от возбуждения, конь всё понял, но продолжал пританцовывать на месте. Тут седок что-то шепнул на ухо коню и слегка тронул его пятками. Встав на дыбы, конь, перебирая в воздухе передние ноги, развернулся на задних, и трусцой двинулся обратно. Крики «ура» снова огласили долину. Всех поразил смертельный трюк над обрывом. Но как теперь смельчак спустится вниз?
Проехав немного, парень оглядел заснеженную тропу, выбрал спуск, где меньше камней. Дав передохнуть коню, он погладил его шею и снова что-то сказал на ухо. Прыгнув боком к склону, конь заскользил по снегу вместе с всадником. Пропахав снег, он упёрся копытами, потом начал осторожно спускаться. Когда крутизна уменьшилась, всадник помчался вниз.
Крики восторга снова огласили долину. Один из гвардейцев подъехал к всаднику и сказал, что его зовёт хан. Парень скакал на коне, и все с любопытством смотрели на него, единственного, кто сумел исполнить волю хана. Подъехав к шатру, он спрыгнул с коня и распростёрся на снегу, вытянув руки вперед. Чингисхан подошёл, тронул кнутом. Когда паренёк поднялся, все увидели, что он невелик ростом, неказист. Мокрое от снега лицо казалось почти детским.
- Как зовут? Сколько лет? – спросил Чингисхан.
- Зовут Тургэн. Мне пятнадцать.
- Быстрый, спорый в делах! Имя подходит! Ты чей?
- Из рода нойот. Отца нет, погиб в походе.
- Как его звали?
- Салхи-Нуртай. *
Гул удивления раздался в свите: «Это тот, кто владел ветром!» Когда нужно было вызвать пыльную бурю или снежный буран, Салхи-Нуртай клал в воду темно-зелёный камень нефрит, брал в руки бубен и, камлая под его стук, вызывал дух ветра. Но ветер дул только в лицо шамана. Закрыть глаза он не мог - ветер тут же
ослабевал. И потому глаза его болели, гноились. Иссечённое снегом, песком лицо покрылось язвами от ветров, которые он вызывал. Видя его впервые, люди шарахались, таким был страшен он.
* Салхи-Нуртай - Ветер в лицо. У монголов были такие имена.
В битве при Койтене, когда хан найманов Буирух и вождь ойратов Хутуга-беки вызвали камланием сильный ветер, Салхи-Нуртай повернул его обратно, превратив в буран, который снёс врагов в пропасть.
Враги делали всё, чтобы убить его. А так как он стоял лицом к ветру и спиной к ним, они осыпали его спину стрелами. Но «Человек, повелевающий бурей», как стали называть Салхи-Нуртая, погиб не от стрел. На Памире он вызвал ветер, который обрушил лавину, похоронившую и его, и войско неприятеля. Зато монголы прошли в Кабул, Пешавар и долину Инда.
- Я хорошо помню Салхи-Нуртая, - сказал Чингисхан, - твой отец был сильный шаман. А можешь ли ты, как он?
- Ещё не пробовал. – Тургэн отвечал, не смея поднять глаза.
- А ты попробуй. Отцовский дар не должен пропасть. А как ты ладишь с конём? Ты ведь ни разу не стегнул его.
- Я никогда не бил Шаргая. Начал ездить на нём, когда был маленький. Зачем бить, если он всё понимает и делает.
- А не боялся сорваться вниз?
- Тогда нет. Мне больше страшно сейчас, - сказал Тургэн.
Хан рассмеялся откровенному признанию. Засмеялись и все вокруг.
- Где живёшь?
- Живу здесь с матерью, братом, сёстрами.
- Молодец! Утёр всем нос. Кем бы хотел служить? Гонцом, стремянным?
Забывшись от изумления, Тургэн глянул в глаза хана и поразился их цвету. Они были зеленоватые. Но не шутит ли он, предлагая такие должности? Наступило молчание, удивившее всех. Как можно медлить? А он был поражён не только предложе нием, но и глазами хана, которые ослепили его как при взгляде на солнце. Наконец, он молвил:
- Это великая честь. Смогу ли я, живший мышью в норе, стать ястребом?
- Я тоже рос, как мышь в норе, - сказал Чингисхан и продолжил стихами:

Тогда кроме теней, не имел я друзей,
Кроме конского хвоста, не имел я хлыста.
Черемша, сарана, были наша еда.
Удачей был тарбаган, попавший в капкан. *

Тургэн глянул на хана, и понял, что тот говорит правду. От удивления глаза парня сверкнули. И Чингисхан с одобрением отметил:
- На вид невзрачен, но в глазах – огонь, в лице – блеск! Так кем хочешь стать?
- Готов стать вашей тенью, кошмой-подстилкой при входе в юрту…
- Будешь моим гонцом! И ближней стрелой – одора, и дальней стрелой –хоорцах! Так-то!
В мгновенье ока Тургэн стал знаменитостью. Его тут же одели в новый дэгэл, дали тёплые унты, соболиный малахай с лисьим хвостом. Как же преобразила его хорошая одежда! Он сразу стал старше на вид. Перед охотой ему сказали, что он примет участие в засаде. По пути он заехал к матери сказать об этом. Но весть уже дошла до неё. Плача от радости, она обнимала сына:
- Молодец, мой отхон! ** Раньше соседи не замечали нас, а сейчас нанесли всего. – Мать кивнула на туши баранов, туеса масла. – Береги себя на охоте.

Когда мы в облаве на диких зверей
Выследим их, то Тебе отдадим!
«Алтан-Тобчи»
ЗАГОН
За день до подхода зверья у подножия горы был проведен молебен в честь духа-хозяина Бурхан-Халдуна. Главный шаман Усун-эбугэн, начал камлать:
* Тарбаган – сурок. В Монголии сурки очень крупные, до 10 кг весом. Склонность к стихосложению появилась у Чингисхана от обычая посылать приказы в рифмованном виде. Так гонцы легче запоминали их. После появления письменности приказы отсылали на бумаге. Но привычка рифмовать у хана осталась на всю жизнь.
** Отхон - последний ребенок в семье, хранитель очага, «князь огня».

Бурая мать-земля разродилась горой:
Большую охоту посвящаем вам,
Мясо Бурхан-Халдун вознёсся над землей.
Бурные ручьи текут с него в Онон.
Борджигитов род укрепляет он!

Не самая высокая гора в мире
Вознеслась выше Хинган и Памира!
Заряжает нас мощью и силой
И велит покорить нам полмира!

Величавый Бурхан-Халдун!
Прими угощенья, вино!
И предкам – Гоа-марал и Бортэ-Чино. *
Брызгаем щедро это вино!
лучших зверей подарим вам,
Наши мудрые славные предки!
Помогите стрелять нам метко!

Тургэна поставили у ручья Таг рядом с кешиктеном Бат-Мэргэном. Это был спокойный, лет тридцати пяти человек. Высокий, худощавый, молчаливый. У него было удивительное свойство: что бы ни делал – шёл, сидел, ехал, он оставался незаметным. Бат-Мэргэн дал ученику костяной лук. И пока не подошло зверьё, велел пострелять из него. Лук оказался тяжелее, туже обычного, и Тургэн лишь один раз попал в берёзу, которую указал наставник.
- Для тебя лук туговат, - сказал Бат-Мэргэн, - но привыкай, будешь бить бегущего зверя. - Он показал на опушку леса, - Вон, смотри, заяц прыгает. - Вставив стре-лу, он тут же, почти не целясь, пустил ее. Глянув ей вслед, Тургэн увидел зайца, вернее, то, как трепыхнулся и замер белый комок.
* Прекрасная лань Гоа-Марал и пёстрый волк Бортэ-Чино – предки монголов.
- Уй-ю-ю! Я так не смогу.
- Тебе и не надо далеко. Стрелять будешь в упор.
- А кто вас учил стрельбе?
- Никто. В детстве делал луки, стрелял сусликов, уток на берегу Онона.
- Вы тоже здешний?
- Да, но из Акши, ниже по течению. Давно не был дома, хотел заехать, но сразу после охоты идём в поход на тангутов. *
- Кто они, где?
- Это тибетцы, но родичи нам, понимают по-монгольски. Государство тангутов – Сися, основали наши предки с Байкала. Очень смелые, задиристые, они воюют с китайцами, уйгурами. Скоро сам увидишь.
- Как? Меня возьмут в поход? Я же ещё хубун **. Ничего не умею…
- Будешь рядом со мной, научишься.
- Как же хан решил взять меня?
- Не многих он назначал так. Но не ошибся ни разу.
- А что должен делать гонец?
- Гонец получает весть и скачет, куда пошлют. Ему дают золотую пластину – пайцзу, по ней на ямских станциях без очереди выдают самых быстрых коней. И он доставляет вести о начале войны, победах и поражениях. Но порой он ездит без пайцзы, в простой одежде, чтобы выглядеть простым путником. Увидев погоню, он должен залечь на дно озера с камышинкой во рту или зарыться в песок. Если попал в плен, ни под какими пытками не выдать весть. Выполняя волю хана, гонец должен выжить без еды и питья, водой пройти сквозь камни, песком просочиться из ладони охранника или убить его. И при первой же возможности бежать и продолжить путь.
- Страшно убивать людей?
- Первый раз - да. Потом привыкаешь.
- А как было в первый раз?
* Тангуты – восточные тибетцы. Имена, обычаи, вера, язык у них и других племён Тибета схожи с монгольскими. Есть предположение, что они откочевали в Тибет из Прибайкалья. В Иркутской области, у станции Зима, есть селение Тангут.
** Хубун - мальчишка, пацан.

- Четырнадцать лет назад я победил в стрельбе из лука. Меня взяли в поход. Когда подошли к Великой китайской стене, мы ночью расстреляли часовых, взобрались по веревкам, вырезали охрану и открыли ворота. Так и начал убивать.
- А зачем пошли на Китай?
- С китайцами у нас давняя вражда. Они ходили на нас, как на охоту. Говорят, Чингисхан был в плену у китайцев. Лет шесть просидел в темнице.
- Великий хан был в плену? – вытаращил глаза Тургэн.
- Да, но никому не говори об этом. Так что с китайцами у него - личные счёты. Мы покорили страну тангутов. Битвы были такие, что кости трещали, как сухие сучья.
Когда их правители Алтан-хан и Илаху-Бурхан попали в плен, они откупились золотом, серебром, шёлком, верблюдами. Но через три года Илаху убил наших купцов и послов, потому Чингисхан снова пошёл на тангутов.
- А почему воевали с сартагулами? *
- Чингисхан хотел дружить с ними. В год барса (1218) он направил Хорезм - шаху Мухаммеду своих посланников и четыреста пятьдесят купцов, которые везли шёлк, фарфор, меха, серебро и золотой самородок величиной с горб верблюда. Но он убил всех и разграбил караван. Чингисхан не простил этого и через год вышел в поход. Мы жгли города, убили тысячи подданных Мухаммеда…
Тут из глубины пади донёсся тревожный гул. Поняв, что подходит зверьё, Бат-Мэргэн начал выкладывать стрелы. Их было штук сто. Очень красивые, ровные как на подбор, только наконечники разные. Лёгкие, костяные - у стрел ближнего боя одора, и тяжелые, железные - у дальнобойных стрел хоорцах. Тургэн залюбовался опереньем. У стрел одора перья были светлые, а у хоорцах – тёмные. Так легче брать те, что нужны. А древки гладкие, точёные. Ни одной заусеницы.
Бат-Мэргэн приготовил копьё с острым наконечником и толстым древком.
- Это на случай, если медведь или другой зверь подбежит вплотную, -
* Сартагулы – так монголы называли жителей Средней Азии.
пояснил он, - Копьё можно метнуть, но лучше упереть в дерево или в землю и наставить на зверя. Тогда он напорется и заколет себя сам.
Потом Бат-Мэргэн велел Тургэну взять стрелы и подняться на пригорок. А сам остался внизу. Когда звери появились из-за леса, Тургэн испугался, так как никогда не видел их столько. Казалось, они сметут всё на своем пути. Первыми бежали изюбры и лоси, за ними суматошно прыгали сотни косуль. Несмотря на снег, слышался стук копыт, вскоре перешедший в топот и сплошной гул. А позже стало доноситься хрюканье. Увязая в снегу, кабаны отстали от длинноногого зверья. Среди
косуль и кабанов были волки, которые и не думали бросаться на них.
- Волков и ланей не стреляй, - предупредил Бат-Мэргэн, - Это наши предки – Бортэ-Чино и Гоа-Марал.
Стоя за толстой березой, Бат-Мэргэн выждал, когда приблизится большой лось, и пустил стрелу. Огромный сохатый упал. Увидев, что Тургэн с удивлением смотрит на него, Бат-Мэргэн крикнул:
     - Ты тоже начинай! Целься в шею и почки! – И чтоб было ясно, стал говорить, куда бьёт: «Шея!» «Почки!» И стрелы вонзались именно в них. Звери один за другим падали от его выстрелов. Видя, что Тургэн продолжает смотреть, он крикнул:
- Давай же! Вон в ту косулю!
Тургэн крикнул «Шея!» и выстрелил, но попал в лопатку. Косуля завертелась на месте, Бато-Мэргэн крикнул: «Добивай!» И метким выстрелом сразил её. Тургэн убил лишь две косули, а наставник – более десятка лосей и изюбрей. Некоторые ещё бились в агонии от его стрел. И вдруг прямо на них выскочил огромный кабан-секач. Первой стрелой Бат-Мэргэн попал ему в левый глаз, а второй – в правый. Ослеплённый, с торчащими из глаз стрелами, вепрь походил на рогатое чудовище. Наткнувшись на куст, он с яростным храпом начал кружить на месте, и тогда Бат-Мэргэн вонзил копьё в его левый бок.
- Этот кабан мог вспороть живот хану, если бы пропустил его, - сказал он, - морда и шея - в смоле и песке, как в панцире. Ни одна стрела не возьмёт.
Дальнейшее проходило, как в тумане. Тургэн стрелял, мазал, но пять косуль все же убил. А Бат-Мэргэн укладывал одного зверя за другим. Однако несколько крупных лосей и изюбрей пропустил и предупредил стоящих сзади, что оставил их для хана. Медведей среди зверья не оказалось. Они уже залегли в спячку.
Пропущенные охотниками звери вышли прямо на Чингисхана. Сыновья уговорили отца для безопасности подняться на небольшой холм, поросший кустарником. По бокам холма, незаметно для хана, спрятались самые меткие стрелки, чтобы стрелять в случае опасности для владыки.
Увидев огромного лося, Чингисхан вставил в лук стрелу хоорцах и, подпустив зверя ближе, выстрелил. Она вонзилась в шею. Лось по инерции пробежал дальше, но, пытаясь избавиться от стрелы, замотал мордой, рогами и начал кружить на месте. Тут хан пустил стрелу в левый бок. Сохатый закачался и рухнул на снег.
- Бара-баро! – раздались крики восторга.
Охота продолжалась до сумерек. Стрелки рядом с Бат-Мэргэном тоже били метко. Потом они начали вспарывать зверям животы, вычерпывать кровь деревянными ковшами, сдирать шкуры, вынимать печень, брюшину, кишки. Затем откуда-то появились женщины и стали выворачивать потроха, мыть в ручье и складывать их в подъезжающие сани. Они чистили требуху и при свете костров. Работа трудная, грязная, но оживление, радость от обильной добычи царили в долине. Веселые крики и песни оглашали морозный воздух.
В сумерках к Бат-Мэргэну и Тургэну подвели коней и велели ехать к ханскому шатру. Груды туш лежали вдоль пути. Густые запахи крови, мяса, кишок плыли над землей вместе с паром от разделанных туш. Подъехав к шатру, они увидели кипящие котлы, заполненные свежим мясом, кровяной колбасой. От вкусных запахов у Тургэна закружилась голова. И он почувствовал усталость и голод.
Усевшись на поваленный ствол, покрытый кошмой, Тургэн огляделся и увидел, что он с наставником сидит в ряду ближайших людей Чингисхана. Рядом с ним - его сыновья - Чаhадай, Угэдэй, Толуй и знаменитые «псы Чингисхана» - Боhорчи, Джэлмэ, Субэдэй. Они одеты как рядовые кешиктены. Никаких знаков отличия, но все знали их и, проходя мимо, с почтением преклоняли головы.
Прежде всего, подали деревянные рожны с нанизанными кусками мяса вперемешку с печенью, жиром, легкими. Тургэн жадно обглодал несколько палок, и тут перед ним появился чан с огромными кругами кровяной колбасы. Её сварили в желудках и толстых кишках лосей и изюбрей. Никогда не ел он такой вкусной колбасы. Затем подали большие фарфоровые пиалы с горячим наваристым бульоном. Он был не только вкусным, но и необыкновенно ароматным. Кружки лука и горькой приправы плавали в нем. Видя, что Тургэн поморщился, попробовав её, Бат-Мэргэн с улыбкой сказал: «Это китайский чеснок. Ешь, он полезен». В это время сидящие слева начали вставать.
- Ну, как наш новичок? – послышался голос сзади.
Оглянувшись и увидев Великого хана, Бат-Мэргэн и Тургэн вскочили на ноги.
- Тургэн убил семь косуль, - сказал Бат-Мэргэн.
- Для начала ничего, - улыбнулся Чингисхан, - Смотри, не переешь, а то тяжело будет. Утром зайди ко мне.
Тронув плечо Тургэна, хан повернулся и пошёл обратно. Сев и продолжив трапезу, Тургэн заметил, что люди, сидящие рядом, с любопытством смотрят на него. Кто-то сказал:
- Надо же, Великий хан приглашает к себе. Далеко ускачет этот хубун!

Магические предметы
опасны при гаданиях.

ЧЕРЕП В ПЕЩЕРЕ
На рассвете Бат-Мэргэн разбудил Тургэна.
- Пора вставать. После восхода солнца надо быть у хана.
Тургэн поел, выпил кумыса и пешком вместе с Бат-Мэргэном направился к хану. В пути наставник сказал, что в юрте надо присесть на левое колено, сложив руки на груди. Показав, как делать это, он велел повторить. Увидев знамёна над юртой Чингисхана, наставник подтолкнул юношу и остановился, словно боясь, как бы тот не повернул обратно. Он в самом деле был близок к этому. Волновался так, что подкашивались ноги. Когда он подошёл к ханской юрте, его остановили. Тургэн сказал, что хан велел прийти к нему. Стражник недоверчиво глянул, зашёл в юрту и тут же вернулся, махнув рукой: «Входи!»
От волнения Тургэн чуть не задел порог, что было бы страшным грехом, потом припал на левое колено, сложив руки на груди. Чингисхан глянул на него, как показалось, с каким-то сомнением. Боhорчи смотрел более сухо. Перед этим Боhорчи советовал не братьТургэна на гору. Но хан сказал, что только худенький юноша сможет пролезть в пещеру и спрятать в ней хрустальный череп.
- Сейчас поедем, - сказал Чингисхан, - но о том, где будем, никому ни слова.
- Я не знал, что надо ехать, пришёл пешком.
- Запомни, воин ни шагу не должен делать без коня! – строго сказал Боhорчи.
- Не ворчи, Боhорчи, - сказал Чингисхан, - возьмём другого коня.
Чингисхан достал из сундука и подал Боhорчи меховой мешок. Выйдя из юрты, он велел подать лошадей, и телохранители мигом подвели их. Сев верхом, Боhорчи крепко приторочил мешок к седлу, перед собой. Чингисхан, одетый просто, как на охоту, ступив на спину стремянного, поднялся на соловую кобылицу. А Тургэну подали белого жеребчика. Молодой, норовистый, он начал косить на незнакомца. И как только тот сел верхом, он закружил на месте, но Тургэн погладил его, и конь успокоился. Чингисхан ещё раз убедился, что юноша умеет ладить с конями.
Подъехав к Бурхан-Халдуну, Чингисхан остановился. Тургэн увидел выступ, куда садился ворон. Начальник гвардии Джурчедэй подал ему другой мешок. Боhорчи велел Тургэну взять его. Он был более увесистым, чем мешок Боhорчи. В нём бряцало что-то железное. Далее Чингисхан, Боhорчи и Тургэн пошли пешком. Поднявшись к выступу, они передохнули, отдышались. Птиц в это утро не было. Они улетели в глубь леса пировать на останках зверья.
Боhорчи и Тургэн, подставив хану свои плечи, помогли ему взобраться на выступ, а юноша, забросив на выступ мешок с железяками, вскарабкался сам. За всем внимательно наблюдали снизу Джурчедэй и его гвардейцы, готовые по первому зову броситься к хану. Начальник гвардии уязвлён тем, что его не взяли с собой, а новоиспечённый гонец, сопливый хубун, зачем-то понадобился в непонятной вылазке хана.
Вверху Чингисхан повёл за собой своих спутников к концу выступа. И там, где Тургэн поднял коня на дыбы, хан показал ему на заросли багульника и кедрового стланика, велев саблей пробить ход к скале. Тургэн начал рубить. Гибкие стебли с трудом поддавались ударам.
- Руби по одной ветке, - сказал Чингисхан, - Надо как на войне – разделять воинов врага и бить поодиночке.
Последовав совету, Тургэн начал продвигаться быстрее, но взмок от необычной работы. Хан велел передохнуть, а сам прошёл к стене, начав тыкать кнутом в снег. Когда кнут ушёл в пустоту, он осыпал снег и показал узкую расщелину.
- Вот здесь пещера, в которой я прятался.
- Тогда ты был молод, а сейчас вряд ли пройдёшь, - сказал Боhорчи.
- Потому и взял Тургэна.
Тургэн развязал мешок, достал кайло и небольшой лом. Внизу расщелина была шире, но заросла травой и кустами. Вырубив их, он начал орудовать кайлом. Потом убрал мусор и проник в расщелину. Подождав, пока глаза привыкнут к тьме, он увидел, что пещера маленькая. Даже сидя, он головой касался потолка, а в ширину и глубину было около сажени. Ударами лома Тургэн выворотил кусок над входом, тот упал и перегородил вход. В пещере стало темно. Услышав глухой стук, Боhорчи крикнул: «Ты жив?» А вместо ответа - чиханье.
- Камень упал, - ответил, наконец, Тургэн, - сейчас расколю и уберу  его.
- Молодец! – сказал хан, - Отдохни, не торопись. Выпей кумыса.
Увидев протянутую в щель чашку, Тургэн взял её и удивился - сам хан подал!
Выпив кумыс, он начал бить глыбу ломом. Махать кайлом мешал низкий свод. Рыхлый песчаник крошился под ударами. И вскоре он разгрёб вход.
- Боhорчи, лезь в пещеру, - сказал хан, - если сможешь, залезу и я.
- Зачем? Мы ведь просто хотели спрятать череп.
- Придти к месту, где спасся полвека назад, и не войти сейчас?
Боhорчи полез в расщелину. Хан передал ему мешок, потом протиснулся в пещеру сам. Попытавшись сесть, он задел головой каменный свод и прилёг на бок, опершись на локоть. Боhорчи огнивом высек искры, запалил трут. Береста вспыхнула и зажгла фитиль в плошке. Оглядывая узкие своды, хан увидел трещину в глубине пещеры и покачал головой:
- Тогда её не было!
- Что удивляться! Полвека прошло, - сказал Боhорчи.
Чингисхан, взяв в руки лом, ударил по краю трещины. Осколки камней с шорохом посыпались вниз, а оттуда потянуло сухой пылью. Ударив ещё раз, хан выронил лом, и тот полетел вниз. Стук падающего лома доносился так долго, что показалось, будто он летит в преисподнюю.
– Слышишь, как глубоко! – сказал Боhорчи, - Не свалиться бы и нам в подземное царство.
- Нам туда рано, - сказал Чингисхан, - Но надо попросить у Эрлэн-хана * прощение за вторжение к нему и разрешение на то, чтобы оставить здесь священный череп. Иначе Владыка тряхнёт так, что он улетит как лом.
Чингисхан начал шептать призывания. Тургэн удивился, как уверенно, словно заправский шаман, камлал он. Закончив молебен, хан сказал:
- А не посмотреть ли череп на прощанье? Вдруг больше не увижу его?
Не понимая, о чём речь, Тургэн не решился спросить. Боhорчи развернул мешок и достал из него хрустальный череп. Поставить его было не на что, и
* Эрлэн-хан – в мифологии азиатов хозяин подземного царства.
он попросил Тургэна подержать его. Взяв в руки череп, Тургэн почувствовал исходящий от него ледяной холод и какое-то притяжение. Руки задрожали от невольного трепета, но он усилием воли совладал с ним.
Как только пламя скользнуло в горловину черепа, в пещере стало светлее. Лучи медленно поплыли по сводам и стенам, а хан стал всматриваться в глазницы. Серебряный перезвон донёсся из черепа. А Тургэн увидел картины своего детства - юрты на берегу Онона, маленького жеребёнка, прыгающего рядом. Это Шаргай, с которым они бегают по полю. Звон серебряных колокольчиков перерастает в звон бубенцов на лошадях, потом - гул, вой пурги. И вот отец Салхи-Нуртай стоит под горой, встречный ветер сечёт его лицо. И вдруг стремительная лавина накрывает отца вместе с войском неприятеля. В лавине почему-то оказывается и он, Тургэн. Снег душит, давит со всех сторон. И он проваливается в преисподнюю…
Очнувшись, Тургэн понял, что он не в пещере, а на склоне горы. Оказалось, он, не выдержав магического излучения, потерял сознание и выронил череп, чуть не разбив его. Но странно, хан не сердится и говорит:
- Нельзя было давать ему этот череп. Он сильно подействовал на него!
Когда гвардейцы подняли Тургэна на руки и стали спускать вниз, он окончательно очнулся и открыл глаза.
Увидев, что Тургэн пришёл в себя, Чингисхан сказал:
- Никому не говори о том, что произошло. И выздоравливай скорей!
После этого Тургэна отвезли к юрте, где его ждал Бат-Мэргэн.

В любое время года
Грозна пустыня Гоби.
Из песни.
ТУРГЭН ПОБЕЖДАЕТ БУРАН
Отправив на юг первые обозы, Чингисхан выступил во главе войска в начале года собаки (1226). Впереди двигались полки Субэдэя. Чингисхан - в центре, в аръергарде – полки его младших сыновей Угэдэя и Толуя. Старший сын Джочи был в Семиречье. Чаhадая хан оставил за хозяина в Каракоруме. Рядом с ханом находились Боhорчи и младший брат Чингисхана Хасар. К нему хан относился плохо и не скрывал этого. Однажды Теб-Тенгри заявил, что Хасар может сесть на трон вместо Чингисхана. Хан решил убить брата, но от расправы спасла мать Оэлун. Позже отношения наладились, но недавно Хасар, выпив лишнего, посмел притронуться к младшей жене хана Есуй-хатун. Хан рассердился, и брат снова впал в немилость.
Невысокого роста, круглолицый, плотный Субэдэй преображался в походе. По натуре охотник, он всегда стремился быть впереди, ведя разведывательные рейды. Потеряв правый глаз в Дзереновом ущелье, он обрёл дар предвидения событий. О нём говорили, что он видит на три дневных перехода вперёд. Подчинённые боялись его. Единственный глаз буравил виновных.
Ещё больше воины боялись начальника гвардии Джурчедэя. Сухощавый, ростом меньше хана, он был немногословен. Он не любил повторять приказ дважды. Но все знали, не выполнить его – самоубийство. Про него говорили: «Человек, забывший улыбку».
В первые месяцы службы Тургэн окреп от хорошей еды, заметно подрос. Неотлучно находясь рядом с Бат-Мэргэном, он многое узнал, хотя никакой учёбы не было. Просто он помогал ему и запоминал сказанное.
Когда началась пурга, Тургэн спросил, почему в поход вышли зимой?
- Летом идти по пустыне ещё хуже, - ответил Бат-Мэргэн, - Ты, как и я, вырос в долине Онона. У нас полно озёр, болот, рек. А в пустыне Гоби летом - ни пучка травы, все выгорает. Негде пить, нечем кормить лошадей. А зимой кони под снегом находят траву, подросшую осенью. Потому мы вышли в поход сейчас.
Когда ветер усилился и понёс не только снег, но и тучи песка, поступил приказ остановиться. Чингисхан вызвал Тургэна и сказал:
- Попробуй, остановить ветер.
- Чтобы остановить его, надо вызвать встречный ветер. Но у меня нет камня жада и бубна, - сказал Тургэн.
Хан снял с шеи шнурок с куском нефрита, который носил как талисман: «Вот тебе камень жада». Тургэн положил его в котелок с водой. Потом поднялся на пригорок, встал спиной к ветру и обратился с молитвой к Вечному Синему Небу. Помешав воду в котелке по ходу солнца, он брызнул её перед собой, расправил руки, как крылья, напрягся и широко раскрыл глаза.
Песок и снег секли его сзади. Их шорох слышался даже сквозь шум ветра. И вдруг впереди появились первые струи встречного ветра. Закручиваясь вихрями, они стали набирать силу и, поднимаясь выше, слились в смерч, который начал трепать, задирать полы шубы. А Тургэн продолжал таращить глаза. Бат-Мэргэн закричал от радости. Смерч становился мощнее, выше и вдруг поднял Тургэна вверх. И он исчез в круговороте песка и снега. Бат-Мэргэн взбежал на пригорок, где только что стоял Тургэн, но…
Когда ветер унялся, Чингисхан сказал:
- Тургэн остановил буран, но его унес смерч. Сейчас же найти его! Искать до темноты, а не найдёте, искать с факелами ночью! Он нужен мне и всем нам!
Сотни всадников стали прочёсывать округу. Они ездили, расширяя круги, но нигде не могли найти Тургэна. Шаргай, сорвавшись с привязи, начал носиться в поисках хозяина. И именно он обнаружил его на склоне оврага, далеко от места, где он камлал. К счастью, Тургэн упал в сугроб и не разбился, а лишь потерял сознание. Услышав ржанье Шаргая, люди примчались с факелами в руках. Чингисхан подъехал, когда Тургэн уже пришёл в себя.
- Сегодня великий день, - сказал хан, - Ты, Тургэн, доказал, что достоен своего отца Салхи-Нуртая – остановил буран!

Разведчик – око смотрения
моего и ухо слышания моего.
Чингисхан.
В РАЗВЕДКЕ
К первому весеннему месяцу года собаки (1226) войска Чингисхана подошли к южной окраине Гоби и остановились между хребтом Хурху и южными отрогами Алтая. Здесь Чингисхан провел заседание ставки. Выслушав всех, он обратился к начальнику гвардии:
- Мы вступаем на землю тангутов. Нам нужно разведать обстановку. Я думаю, ты, Джурчедэй, не будешь против Бат-Мэргэна и Тургэна.
Тот замялся, хан понял, что он сомневается, но приказал вызвать их.
Дверь ханской юрты распахнулась. Вместе с клубами морозного пара в ней появились приглашённые. Бат-Мэргэн как всегда был внешне спокоен. А Тургэн разрумянился не только от мороза, но и от волнения. Субэдэй, Джурчедэй, Боhорчи изучающе смотрели на юношу. Угэдэй и Толуй, толкнув друг друга локтями, усмехнулись. Ясно, что и они сомневаются, достоин ли хубун такого задания.
Пауза показалась Тургэну долгой, даже зловещей. Он глянул в дымовое отверстие юрты, словно ища поддержки у Неба. Глаза его блеснули, желваки двинулись, выдавая не только волнение, но и самообладание. Чингисхан еле заметно улыбнулся, и все поняли: он доволен блеском в его глазах. Глотнув кумыса, хан поставил золотую чашу, вытер усы и начал говорить:
- Разведчик – око смотрения моего и ухо слышания моего! Глаза ваши должны быть зорки, как у сокола, а действия точны, как у барса.
После этих слов Чингисхан взял в руки кнут и начал водить им по ковру.
- Пройдёте Алтай, доедете до озёр Гашун-нур и Сого-нур. В них впадают два русла Эдзин-гола, там вы разделитесь и пройдёте по ним вверх до их развилки. Дальше ехать не надо, там начинается Великая китайская стена, где всегда есть войска. А вам надо разведать посты, караулы до неё и узнать, сколько войск у города Хара-Хото.* На обратном пути возьмёте в плен тангута и доставите сюда. - Хан говорил тихо, спокойно, потом глянул на юношу и сказал: - Это первое серьезное испытание для тебя, Тургэн. И ты должен справиться. Не торопи коня, езжай тихо. Главное, суметь увидеть всё, а самому остаться незаметным. Это не просто. Если тангуты увидят тебя, можешь попасть в плен. А ты, Бат-Мэргэн, береги его. Надеюсь на тебя!
После заседания начальник гвардии более подробно нарисовал на снегу маршрут похода, выделив хребет Алтай, и показал места, особо интересующие его.
* Хара-Хото (Черный город) – так монголы называли Эдзин. Путешественник Пётр Козлов описал его в книге «Монголия и Амдо и мертвый город Хара-Хото».
- Оденьтесь проще, будто пастухи, которые ищут отбившийся скот.
Разведчики взяли вяленого мяса, солонины, два бурдюка с кумысом, погрузив их на третью, заводную лошадь, которая на обратном пути доставит пленного. Вместе с колчанами с луками и стрелами груз был увесистым. Зато они неделю могли обойтись без посторонней помощи.
Первый день оказался трудным. Солнце растопило остатки снега, и кони увязали в грязи. К вечеру они увидели озёра, о которых говорил хан. Эдзин-гол * река полноводная, пресная. Течение такое бурное, что вода не замерзает. Но озеро Гашун-нур, куда впадает река, с севера покрыто льдом. Вода в нем солоновата, о чём говорило его название – горькое. А в озере Сого-нур, которое было меньше, её можно было пить. Потому возле него и стоял город Хара-Хото.
- Эдзин-гол течёт с гор, - сказал Бат-Мэргэн, - но куда девается вода, непонятно. Поэтому хурхуты ** называют озеро Гашун-нур - пасть Эрлэн-хана. Сколько ни влей, всё проглотит.
В устье Эдзин-гола разведчики спутали лошадей, поели солонины, творога и, не разводя огня, легли в снег, у каких-то развалин.
- Это и есть Хара-Хото, - сказал Бат-Мэргэн, - мы разрушили его пятнадцать лет назад. Но он оживает, вон, сколько домов на той стороне реки.
Останки буддийских субурганов, домов, заросших кустарником и бурьяном, производили гнетущее впечатление. На снегу видны следы мышей, лисиц и волков.
Ночью Тургэн не мог уснуть от холода. И тогда он привёл к себе Шаргая, уложил рядом и, только прижавшись к боку коня, крепко уснул. Под утро он проснулся от струи снега. Открыв глаза, увидел, что при полном безветрии
* Ныне река Жошуй, течёт с хребта Наньшань, называемого воротами в Тибет.
** Монголы рода хурхут жили у хребта Хурху. Откочевав позднее на север, они расселились у Байкала. Из этого рода происходил один из первых врачей-бурят иркутянин Иосиф Куркутов. Его дочь от русской жены Наталия в 1870-х гг. вышла замуж за купца Юлия Бриннера, приехавшего во Владивосток из Швейцарии. Их сын Борис в 1921-22 гг. был министром финансов Дальневосточной республики, а военным министром ДВР - Василий Блюхер, будущий маршал СССР. Сын Бориса Юл Бриннер, уроженец Владивостока, известный киноактер, говорил, что в нём течёт монгольская кровь.
дрогнули, закачались заснеженные ветви. «Чья-то душа прилетела и почувствовала нас, - подумал Тургэн, - Когда-то здесь жили люди, а сейчас снуют лишь звери и духи умерших».
На рассвете они пошли на юг вдоль рукавов Эдзин-гола. Бат-Мэргэн слева, вдоль главной дороги от Хара-Хото в Тибет, а Тургэн – правее. Оставшись один, Тургэн выискивал глазами караулы, но не находил их. Заросли деревьев и высокого кустарника скрывали всадников. Длинный лук то и дело цеплялся за ветви, и Тургэн несколько раз чуть не ронял его. Задевая луком деревья, он мог обнаружить себя. Только наклонив колчан с луком горизонтально, он смог ехать скрытно. Удивило множество павших верблюдов. В конце зимы здесь, как и в Монголии, скот гибнет от бескормицы. Трупы верблюдов гораздо больше коровьих. К тому же грифы и волки, терзающие падаль, как бы увеличивали их.
К концу короткого зимнего дня разведчики дошли до развилки русел реки и встретились друг с другом. В небольшом селении они подошли к дому на окраине, но, услышав собачий лай, решили подождать до утра.
- Надо узнать, большая ли тут семья, - сказал Бат-Мэргэн, - Если много людей, придётся убивать всех, но без крика, шума не обойтись.
- Лучше взять одного из пастухов, - сказал Тургэн, - Я видел их.
- Пожалуй, так, - согласился Бат-Мэргэн, - но подождём до утра.
Поев мяса, выпив кумыса, они легли без костра, и снова Тургэн согревался возле Шаргая. И конь ни разу не задел хозяина копытами.
На рассвете они увидели, что из дома вышли старик и старуха.
- Толку от них мало, - вздохнул Бат-Мэргэн, - Поехали дальше.
В пути Тургэн думал о том, что скоро придётся убивать людей. И всячески хотел оттянуть этот момент. Но, понимая, что это время всё же наступит, переживал, сможет ли поднять руку на человека.
Приблизившись к Хара-Хото, они отклонились правее. В сумерках увидели костёр и с подветренной стороны подъехали к нему. В загоне с небольшим стадом верблюдов у слабого огня из кизяка сидел пастух с собакой. Привязав лошадей к дереву, разведчики подкрались ближе. Верблюды, почуяв их, подняли головы, засуетились. Вожак подошел к высокой изгороди из жердей и начал бить копытом по земле. Пастух прикрикнул на него: «Хватит, успокойся!».
Поняв, что пастух один, Бат-Мэргэн велел остаться Тургэну на месте, взять в руки лук и, если что, стрелять, а сам поднялся и пошёл на огонь.
Пёстрая собака бросилась на него, но, получив удар кнутом, с визгом отскочила, продолжая отчаянно лаять на чужака. То ли пастух не успел испугаться, то ли, наоборот, замер от страха, но оставался сидеть и лишь глянул на незваного гостя. О чём говорили они, Тургэн не слышал. Мешал собачий лай. Наконец, хозяин бросил ей кость, и она угомонилась.
Вскоре Бат-Мэргэн позвал Тургэна. Когда тот подошёл к костру, собака почему-то не зарычала. Пастух, по-прежнему не вставая с места, глянул на него, кивнул головой в ответ на приветствие, предложил чай с верблюжьим молоком и стал греть котел с мясом и бульоном, потом заполнил деревянные миски. Лицо его не выдавало ни удивления, ни страха, словно он привык к ночным визитам незнакомцев. И это насторожило Тургэна.
Усаживаясь у костра, он удивился особому запаху и виду верблюдов. На Ононе их мало, и они там гораздо меньше. А эти - высокие, крупные. Они славятся как самые сильные, выносливые. Купцы ездят на них в Китай, Монголию, Джунгарию.
Между тем, верблюды продолжали храпеть, суетиться по загону.
- Что они так? – спросил Бат-Мэргэн, - Волков почуяли, нас испугались?
- Нет, ветер переменился, и они почуяли кровь, - ответил пастух.
- Какую кровь?
- Днём, когда стадо паслось, мы закололи одного верблюда. Вечером стадо вернулось, вожак увидел кровь, начал реветь, бить землю копытами и бросаться на меня. Пришлось стегнуть его пару раз. А с вашим приходом он, наверное, подумал, что кого-то снова заколют. Вот и взволновался.
С опаской поглядывая на вожака, Тургэн начал есть верблюжатину с горячим бульоном. Он ел её впервые, и она показалась вкуснее коровьего мяса. Время от времени хозяин поднимал голову, прислушиваясь к чему-то. Бат-Мэргэн спросил, кого он ждёт, тот ответил, что просто слушает, как ведут себя верблюды и не подбираются ли волки. Тургэн сходил за лошадьми, подвёл их ближе к костру. И тангут спросил:
- Зачем вам третий конь?
- Да мало ли что, - усмехнулся Бат-Мэргэн.
- Там есть ещё кто-то? – пастух кивнул в сторону.
- Может, и есть, а кого ждёшь ты?
- Из гарнизона хотели подъехать за верблюжатиной.
- Сейчас уже поздно. Где гарнизон?
- А вы не пастухи, - усмехнулся пастух, не ответив на вопрос.
- С чего ты взял?
- А вот - третий конь. Хубун еще сойдёт за арата. Он добрый, на нём нет крови, недаром собака не облаяла его. А у тебя вид как у цирика. *.
- Раз ты догадался, скажу, что нам надо узнать, где ваши войска, а для этого придется взять тебя в плен.
- Но что я знаю? Что в Хара-Хото есть гарнизон? Это и так известно.
- А в других местах?
- Ездят по степи всякие, кто их знает, воины они или нет?
- Ну, ладно, об этом потом, – сказал Бат-Мэргэн, - Собирайся в путь.
- Вместе со стадом? Но утром приедут из гарнизона, не найдут меня, пойдут по следам и догонят.
Бат-Мэргэн задумался. Пастух достал трубку, набил ее табаком, раскурил от уголька. Пальцы пастуха вздрагивали, выдавая волнение.
- Стадо оставим, - сказал Бат-Мэргэн, - а за ночь уедем далеко.
- Но верблюдов задавят волки, и я разорюсь.
- О чём ты! – крикнул Бат-Мэргэн, - Вставай, садись на коня!
Собака злобно зарычала от крика.
- Я накормил, напоил вас, а вы в благодарность…
- Вставай, говорю, сейчас же!
Пастух поднялся. Тургэн пошёл к коням, подозвал наставника и попросил
* Цирик - монгольский воин.
не трогать пастуха, но Бат-Мэргэн так сверкнул глазами, что юноша умолк.
Только под взмахом сабли пастух поднялся на коня. Перед тем как сесть в седло, Тургэн бросил в костер кизяку, чтобы огонь стал ориентиром для отхода. Как только они удалились от огня, стало совершенно темно. Бат-Мэргэн медленно ехал впереди, за ним пастух, а Тургэн сзади. Собака бежала рядом с хозяином, пугливо озираясь по сторонам. Пастух, оглядывался, вздыхал, пока был виден огонь. Потом вдруг стегнул собаку кнутом и пронзительно свистнул. Взвизгнув, она отстала и растворилась во тьме. Тургэну свист показался странным. Так свищут некоторые шаманы, и их свист слышен очень далеко. Убедившись, что собака отстала, пастух успокоился и ехал молча.
Кони брели, осторожно перебирая ногами. Когда ветер доносил запах волков, они тревожно всхрапывали, начинали спотыкаться. Чувствуя, как Шаргай вздрагивает всем телом, Тургэн поглаживал его шею и приговаривал: «Не бойся, мой хороший! Я не дам тебя в обиду!» И конь успокаивался, шёл увереннее.
Когда тонкий месяц поднялся над горизонтом, в степи стало светлее, они поехали быстрее. А на рассвете, дав коням передышку, напоили их у родника, поели сами и снова тронулись в путь. Утренний мороз сковал барханы. Кони шли ровной рысью.
В полдень Бат-Мэргэн заметил клубы пыли от всадников, догоняющих их. Он велел Тургэну и пастуху скакать на ближайший холм, а сам начал отставать от них, изображая, будто его конь не может бежать быстро. Тургэн обернулся и увидел, что за ними скачут пять всадников, а рядом – две собаки. Передняя – пёстрая, та самая, что вчера была у костра. Значит, она сразу побежала домой, там догадались о беде и бросились в погоню. Кроме того, родичи могли услышать свист пастуха. Собаки уверенно взяли след. И потому погоня настигла их.
А Бат-Мэргэн по-прежнему вёл коня трусцой, но когда всадники приблизились, Бат-Мэргэн быстро погнал коня вверх, заехал в кусты, приготовил лук и стрелы.
Когда первые два всадника показались из-за холма и увидели Бат-Мэргэна, тот поднял руки, будто бы сдаваясь. Но только они подъехали, он схватил лук и меткими стрелами пронзил обоих всадников, а потом и собак. Трое отставших поднялись на холм и увидели, что оба мертвы. Из двух собак лишь одна, пёстрая, дрыгалась, а другая лежала недвижно. Тем временем Бат-Мэргэн неторопливо подъехал и спокойно сказал:
- Теперь надо поесть.
- А как же погоня? – спросил Тургэн.
- Какая погоня? – усмехнулся наставник, - Увидев трупы, они не рискнут. К тому же вон уже Алтай, а за ним – наш Хангай. Но ехать ещё день, так что надо и коней покормить, и самим подкрепиться.
Даже на расстоянии пастух узнал в убитых двух своих сыновей, но не сказал об этом. Сидя в оцепенении, со слезами на глазах, он не мог есть.
Вернувшись в лагерь, Бат-Мэргэн доложил обо всем Чингисхану. Выслушав их, он с улыбкой глянул на Тургэна и спросил наставника:
- Ну, как Тургэн?
- Всё хорошо – был незаметен, - ответил Бат-Мэргэн.
- Молодец! Быть незаметным – похвала для разведчика. Так-то!
От улыбки и доброго настроения глаза Чингисхана стали голубыми, как у Алан-гоа, прародительницы рода борджигитов.
Допрос пленного прошёл просто. Понимая, что молчание добром не кончится, пастух рассказал всё, что знал. Это облегчило штурм Хара-Хото.
Ближе к царству тангутов Чингисхан нагнал пешее войско, вышедшее полгода назад. Но и у хана на переход через Гоби ушло три месяца. В урочище Цоорхат, где остановилось войско, было уже тепло, склоны покрылись зеленью. И перед началом нашествия монголы решили дать коням и воинам отдохнуть. Поднявшись на пригорок, хан заметил сову на сосне.
- Увидеть сову днём – к беде, - сказал хан и велел Хасару убить её.
Брат хана слыл метким стрелком. Однажды, увидев в небе большую птицу, он сказал Темучину.

- Хочешь, собью птицу тас? *
- Брось, высоко, - отмахнулся он.
- А вот, смотри. Куда попасть?
- В голову, между чёрной и жёлтой полос, - смеясь, сказал брат, уверенный, что он не то что не попадёт, а даже не дострелит. Ветер дул сильный, тас парил высо-ко, солнце слепило, но когда Хасар натянул лук, пустил стрелу, птица упала на землю, а стрела попала как раз между тех полос.
И сейчас Хасар поскакал к сове, но она взлетела раньше. Он выстрелил в угон, но попал в сороку, которая вылетела откуда-то.
- Вместо того чтобы убить сову, предвестницу дурного, – вскричал Чингисхан, - убил сороку, приносящую добрые вести!
- Целил в сову, а сорока сама налетела на стрелу, - ответил Хасар.
Гнев хана был так велик, что он приказал привязать Хасара к ограде у колодца и кормить потрохами дикого буйвола. От неслыханного унижения Хасар накрыл голову накидкой и делал вид, что спит. Вскоре все узнали, что хан наказал брата, и показывали, как тот вынужден справлять нужду на виду у всех.
* Тас – гриф, самая крупная птица Монголии. Размах крыльев – до сажени.

Высшее наслаждение - скакать
с соколом на лошади весной.
Боhорчи
СОКОЛИНАЯ ОХОТА
Когда Чингисхан поехал на соколиную охоту, Тургэна взяли в оцепление, и он впервые увидел её во всех подробностях.
Шестеро сокольничих на конях двигались клином посреди долины с птицами на плечах. Седьмым, а точнее, первым был Чингисхан, ехавший впереди. Он был в чёрном круглом малахае с изумрудным шариком и тремя лисьими хвостами. Развеваясь на ветру, они метались по плечам и спине.
Невзрачный на вид серый сокол Шонхор сидел на плече хана. Он был чуть больше рябчика, но меньше тетерева. Бурятский князь Оро Шигуши поймал его на горе Мандрик, недалеко от Байкала и подарил Чингисхану в знак своего подчинения. За это он получил ярлык на княжение в низовье Селенги, у Байкала.
- Я взял его из гнезда совсем маленьким, - сказал Оро Шигуши, вручая сокола, - вырастил, выучил, а то, что он может, увидите сами.
Слушая хозяина, сокол невольно вспомнил уютное гнездо между камнями, на горе Мандрик. Внизу - могучая Селенга, зажатая между горой, на левом берегу, и отрогом хребта Улан-Бургасы, с правой стороны. Здесь самое узкое место реки, которая до и после Мандрика течёт по многим руслам и протокам. Её сила и мощь чувствуются даже с высоты птичьего полета. И соколёнок начал впитывать их ещё под скорлупой пятнистого яйца. Проклюнувшись, он увидел, как мать выбросила из гнезда скорлупу и спрятала птенца под тёплое крыло. Когда вылупились два других птенца, птица стала вылетать из гнезда на охоту. Сбивая рябчика, она ела его потроха, а лучшие куски относила деткам.
Начав есть горячую кровавую плоть, птенцы покрылись пухом и перьями. Быстрее всех рос Шонхор. Более крепкий, он первым вырывал из клюва матери самые лакомые куски, а пока глотал, мать кормила двух других.
Шонхор уже начал махать крылышками, чуть не взлетая над гнездом, когда над ним вдруг появился человек. Глядя на трёх птенцов, он выбрал самого крупного и крепкого, взял его и сунул за пазуху халата. Там было очень жарко и душно от пота. Птенец едва не задохнулся от терпкого, нового для него запаха. Трепыхаться было бесполезно, и соколёнок утих, с тревогой ожидая, что теперь будет. Когда человек спустился с горы, его окружили другие ловцы птиц. Птенец с удовольствием глотнул свежего воздуха и оглядел возбуждённые лица людей. Один из них, явно главный из всех, взял его из кулака в кулак. И тут соколёнок услышал первое своё имя – Шигшиг. А позже дадут второе - Шонхор*
Хозяина звали Оро Шигуши. Он посадил соколёнка в клетку, повёз вниз по течению Селенги, мимо Татаура, где Селенга резко поворачивает влево, к Потатуре, глухому месту на правом берегу реки, куда можно добраться
* Шигшиг от слова шигшиг дуут – писклявый. Шонхор – сокол.
лишь на лодках. Здесь Оро Шигуши чувствовал себя в полной безопасности, и именно тут начал учить соколёнка охоте. Он быстро рос, научился сидеть на плече хозяина и возвращаться после вылета обратно. Когда птенец окреп, Оро Шигуши отказался от имени Шигшиг.
- Теперь ты настоящий сокол, и отныне достоин нового имени – Шонхор!
Передавая его Чингисхану, Оро Шигуши беспокоился, как сокол примет нового хозяина, не станет ли капризничать, а главное, не улетит ли от него. Однако знакомство оказалось на удивление приятным и хану, и соколу.
Чингисхан с детства мечтал о своей соколятне. Став ханом, он обзавёлся множеством соколов и кречетов, которых растили лучшие сокольники. Научился ладить с птицами. Шонхор выделялся среди них не только скоростью, но и неутомимостью. Во всём его облике было особое хищное изящество, а в изогнутых когтях и остром клюве таилась ненасытная дерзкая мощь. И потому он без устали нападал на птиц.
Заметив взлетевшую стаю куропаток, Чингисхан снял клобук с головы сокола. Шонхор быстро набрал скорость и ударом клюва сбил куропатку. Когда она упала на землю, сокол начал терзать её с такой яростью, что полетели пух и перья.
Вскоре стали взлетать другие соколы. Они били влёт не только куропаток, но и тетеревов, глухарей, которые были гораздо крупнее соколов. Отчётливо слышались удары в воздухе, стук от падения жертв и хруст раздираемых тушек. Сбитую дичь всадники подбирали и складывали в сумки.
В конце охоты хан увидел огромную красноголовую цаплю. Недавно прилетев с Китайского моря, она искала место, где можно свить гнездо, и величаво парила над болотом. У неё белое оперение, чёрная шея и такой же хвост. Размах крыльев – более сажени. Вес почти как у овцы. Увидев цаплю, Чингисхан засомневался, пойдёт ли на неё сокол.
Когда хан снял с него клобук, сокол заметил огромную птицу и полетел к ней. Сначала он поднырнул под цаплю, отчего та взмыла выше, потом со свистом промчался сбоку. И вдруг начал подниматься ввысь и в сторону. Чингисхан подумал, что сокол боится нападать на слишком большую птицу. А, оказалось, Шонхор изучал её, присматривался, с какой стороны и как ударить. Набрав высоту и развив огромную скорость, Шонхор, как стрелу, вонзил свой клюв под левое крыло и тут же полоснул когтями по животу. Из него тут же полезли кишки, и цапля кругами, по спирали, стала падать на землю. Стук был громким, будто человек упал с коня. Разбившись, цапля даже не трепыхалась. Выклевав ей глаза и попив кровь, Шонхор вернулся к хозяину и сел на его плечо.
- Ай, молодец, мой Шонхор! – воскликнул хан, - Для тебя эта цапля - как для нас Китай. Ты поверг огромную птицу, как мы повергнем его! И Китай, как цапля, ляжет у моих ног! Так-то!
Чингисхан начал гладить сокола, а тот сунул окровавленный клюв в рот, глотая ханскую слюну. Для сокола это было лучшей наградой. Лицо хана раскраснелось, глаза посинели, будто сокол влил в них глубину неба. Хан даже помолодел.
Тургэну стало ясно, почему Чингисхан так любит соколиную охоту. Для него это – не просто забава, а магическое действо, в котором всё отлажено, и каждый из людей знает своё место и роль. И руководит всем Великий хан. Словно невидимыми нитями он управляет не только охотой, но и этим походом, своей страной и всей огромной империей. И никто не скроется от его зорких стремительных птиц и быстрых всадников. Вот почему сокол красуется на знамени Чингисхана!
Харахун - чёрный, 
недобрый человек.
Поверие
ЛАЗУТЧИК
Мясо, добытое у Бурхан-Халдуна, ещё оставалось, но даже вяленое и солёное, оно стало тухнуть. И хан решил провести загон.
Бат-Мэргэн и Тургэн лёгкой рысью, вели своих лошадей по долине у опушки леса. Другие загонщики, тоже не спеша, двигались в цепи. И тут Тургэн увидел человека на коне, который следует за ними.
- Что-то отстал вон тот, в чёрной одежде, – сказал он.
Бат-Мэргэн глянул, нахмурился и сказал:
- Это не загонщик и вообще не наш человек, а харахун.
Скрываясь за кустами и деревьями, они стали следить за ним и увидели, что тот повернул коня и поехал на другую сторону долины. Бат-Мэргэн велел Тургэну двигаться по опушке леса, не показываясь из неё. А сам напрямую поскакал за харахуном. Заметив погоню, чёрный человек вернулся к лесу, но Тургэн преградил дорогу и приказал остановиться. Всадник выстрелил из лука, Тургэн успел нагнуть голову. Стрела со звоном вонзилась в сосну сзади него. Когда всадник поскакал дальше, Тургэн выстрелил в холку коня. Тот закружил на месте. Тургэну было жалко коня, но иначе нельзя. Пленник нужен живым. Человек вынул кинжал, замахнулся, чтобы метнуть, однако выстрел Бат-Мэргэна перебил его руку, и кинжал упал на землю.
Когда пленника доставили к Чингисхану, он спросил, как его зовут.
- Я лазутчик, Хара Бодон, - ответил тот, - И потому меня ещё называют Клыками Наносящий Раны. * Я был неуязвим, а тут какой-то хубун вставил моему коню деревянный хвост, а этот, - кивнул он на Бат-Мэргэна, - ранил меня в руку. Плохо дело, раз схвачен простыми людьми.
- Да, этот хубун совсем простой, а тот, кто ранил тебя, ещё проще.
Все засмеялись шутке хана.
- Правда ли, что у правителя тангутов есть собака-предсказательница?
- Да, её зовут Хубелик. Когда все хорошо, она крутится, весело лает. Но недавно вдруг стала выть, не только ночью, но и днём. Хозяин рассердился: «Воет почём зря. Постарела, не знает, что будет».
- А вдруг она так встречает год собаки?
- Нет, она предсказывает нашествие. Узнав об этом, Илаху-Бурхан, хоть и не поверил собаке, послал меня в разведку. Но собака предсказывает твою смерть.
- Неужели? – ехидно спросил Чингисхан, - Как можно понять собачий лай?
- Таких людей почти нет, но я понимаю и собачий лай, и крики птиц.
- Правда ли, что твой хан – оборотень?
* Хара Бодон - Чёрный Кабан.
- Да. Утром он пробуждается жёлто-пёстрой змеей, в полдень он становится тигром, а вечером – юным красавцем.
- Если он станет змеёй, схвачу его как птица Гаруда. Если он превратится в тигра, я стану львом. А юношу схвачу и так, - сказал Чингисхан.
Ничего не сказал на это Хара Бодон.
- Посланы ли кроме тебя другие разведчики?
- Этого я не знаю, - Хара Бодон отвёл глаза.
- Значит, посланы, - усмехнулся Чингисхан. Закончив допрос, он сказал, - Не казните пока лазутчика, он пригодится.
Чингисхан сел на свою кобылицу, чтобы продолжить охоту. Вдруг из-за скалы выскочил большой табун куланов *. От неожиданности кобылица встала на дыбы, и Чингисхан выпал из седла сломал правую ключицу и нижнее ребро. Телохранители отвезли его в ставку.
Утром жена хана Есуй-хатун сказала Угэдэю и Толую, что ночью у хана был жар. Царевичи и нойоны стали спорить, продолжать поход или вернуться.
- Тангуты люди оседлые, - сказал Толун-черби, - никуда не уйдут из своих глинобитных городищ. Не лучше ли уйти домой, а вернуться после излечения хана?
Все одобрили это решение. Тем более, что ни с того, ни с сего начали болеть воины, дохнуть кони. Но когда об этом решении доложили Чингисхану, он сказал:
- Тангуты подумают, что мы испугались. Они уже знают о нашем приближении. Черный Кабан – лишь один из разведчиков. Давайте направим Илаху Бурхану посланников, подождем ответа и решим, что делать.
Сказав так, Чингисхан надиктовал Елюй Чуцаю послание царю тангутов:
 «Некогда ты, Илаху-Бурхан, обещал быть другом и моей правой рукой. Потому я и позвал тебя в поход на сартагулов. Но ты не только не выслал войско, но и дерзко ответил: «Не хватает сил, зачем быть ханом?» Мы без твоей помощи взяли Самарканд, Бухару, Ургенч. И вот я пришёл посчитаться с тобой. Сдашься без боя, ваши люди и города будут целы. Мы возьмем лишь дань. А захочешь биться, пеняй на себя. Только Бог знает, что будет потом. Но не вздумай трогать моих послов. Если с их головы упадёт хоть волос, кара будет самой страшной».
Послом Чингисхан решил направить Бат-Мэргэна, а с ним и Тургэна. Правда, нойоны не советовали рисковать им.
- Да, Тургэна надо беречь, - сказал хан, - он хорошо показал себя в разведке, но ему пора браться за другие серьёзные дела. Так-то!


Туда, где Жёлтой рекой
Омыта страна Тангут,
                Она ещё далёко –
                Но монголы идут.
В. Слипенчук
ВЕДЬМА-РАКША
Накануне отъезда Тургэн почувствовал непонятное беспокойство. Вечером долго не мог уснуть, а проснулся на рассвете от звона в ушах и боли между бровями. Почувствовав ветер чёрной молитвы, он пошёл к горе Цоорхат и сквозь волны тумана начал подниматься по склону.
Горная долина полна звуков. Слышны крики сов, окончивших ночную охоту, стук только что проснувшихся дятлов, рявканье архаров, такое же грозное, как у ононских гуранов * Архары кричат, почуяв волков или барса. А вот – крики неизвестных ему животных, тихий треск сучьев, тревожные шорохи. Но больше беспокоил еле слышный таинственный звон, идущий сверху. Пока Тургэн поднимался по склону, он становился громче.
Поднявшись к скале, он увидел обо * и сосну, увешенную лентами и лоскутками материи. У обрыва стояла шаманка в чёрном плаще, с металлическими подвесками, шкурками горностая, рыси. Шлем на голове увенчан рожками какого-то зверя. Она обращалась к тибетским демонам и духам-хозяевам Цоорхата охранить тангутов и наслать мор на войско Чингисхана.

* Архар – крупный горный козёл. Гуран – самец дикой косули.
* Обо – молельное место.

Зрелище зловещее. Горящие глаза, проваленный рот, из которого торчат жёлтые клыки. Рукава так длинны, что почти касаются земли. Вот она подвернула их, взяла в руки бубен и начала камлать. От взмахов бубна дым костра, достигая края обрыва, не возносится вверх, а вместе со струями тумана стекает вниз белыми языками, закручиваясь спиралью. А долина внизу покрыта плотным туманом.
Когда Тургэн приблизился, она почувствовала его и оглянулась. Вытаращив глаза, оскалив рот, она зашипела змеёй и, как хищная птица, воздела вверх руки-крылья. Тургэна это ничуть не испугало. Твёрдо глядя на шаманку, он взялся за нож. Что делать? Убить на месте или взять в плен? Но рука не поднялась. Она, хоть и шаманит против хана, всё-таки женщина.
Вдруг она глянула вниз и стала следить за двумя вихрями, которые, кружась рядом, то сближались, то удалялись друг от друга. Вихрь, летящий снизу, оказался выше и мощнее того, что спускался со склона горы. Когда они сблизились ещё раз, большой вихрь поглотил маленький и, поднявшись вверх, растворился в небе. Увидев это, ведьма сразу обмякла, опустила руки, её взгляд потускнел.
- Ладно, хубун, хоть ты и молод, но твой дух-хранитель съел мою душу.
Тургэн повёл её к ставке хана. Ведьма шла спокойно. Увидев её, Хара Бодон остолбенел и с удивлением глянул на Тургэна. Только сейчас он понял, что перед ним не простой парень.
- Что это за баба? – спросил его Бат-Мэргэн.
- О-о, это Олон Удаган! – шёпотом ответил Хара Бодон, - Она большая шаманка и ракша * - хранительница тангутов. Её боятся и почитают все.
На допросе у Чингисхана, Олон Удаган сказала:
- Я вела молебен три дня. Направила куланов, чтобы они растоптали тебя. От моих же заклинаний у вас стали болеть воины, дохнуть лошади.
-  Как же ты, такая сильная шаманка, сдалась Тургэну?
- Что я могла сделать? Он гораздо сильнее – у него есть третий глаз
- Какой третий глаз? – удивился хан.
* Ракша – злой дух, демон.

- Третий глаз есть лишь у избранных. Он – меж бровей и чуть выше их, и видит внутренним взором, имеет магическую силу.
- У тебя он есть?
- Конечно.
- Что же его не видно?
- Его не могут увидеть простолюдины.
- Ладно, пусть я простолюдин, тогда используй его и помоги мне.
- Даже если бы я осталась в силе, я бы повторила против тебя все молитвы, потому что больше своей жизни желаю твоей смерти!
Она хотела сказать еще что-то, но Чингисхан приказал Хасару убить её.
- Раз она отказывается помочь, пробей ей третий глаз над бровями.
Хасар вывел ракшу из юрты, выстрелил в неё. Но, используя остатки магии, ведьма отвела стрелу, и она попала не в лоб, а в плечо. Истекая кровью, ведьма прохрипела:
- Пусть ты и твои потомки будут мучаться от таких же ран! Пусть женщин твоего рода покинут мужья! Пусть дети их детей умрут, и род Чингисхана прервётся!
Хасар приставил к её лбу копьё и, нажав на него, пробил череп над бровями.
- Я погасил твой третий глаз! Чтоб не болтала вздор!
Узнав о предсмертном проклятье ведьмы, Чингисхан приказал шаманам снять его, и пожелал, чтобы это проделал и Тургэн.
- У Тургэна должна быть такая сила. И пусть он съест печень этой ведьмы, поглотит её шаманскую силу, и проклятие перестанет действовать.
Камланье начали прямо у ханской ставки. Стуча в бубен, прося духов снять проклятие ракши, Тургэн оттягивал момент, когда ему придётся есть печень шаманки. И потому молебен затянулся. Однако Чингисхану молитва понравилась.
Когда сырую печень принесли на деревянном блюде, Тургэн разрезал её на куски, посолил и, закрыв глаза, взял в рот и с отвращением начал глотать, с трудом сдерживая позывы рвоты. Чингисхан подозвал Тургэна, подал ему свою золотую чашу с кумысом. Когда Тургэн выпил, хан внимательно посмотрел на него, провел пальцами над его бровями. Пытаясь нащупать третий глаз, хан не нашёл его и усмехнулся. Тургэн почувствовал нехороший запах изо рта хана и увидел, что зубы у него гнилые. А глаза хана на этот раз оказались жёлтыми, как у рыси.
- Не знаю, как насчёт третьего глаза, - сказал хан, - но Субэдэй своим единственным глазом видит за три дневных перехода вперёд. Посмотри, Тургэн, что ждёт нас.
Юноша закрыл глаза, сосредоточился и увидел Бат-Мэргэна и себя в большом дворце, огромное зарево, горящие дома, беготню людей, трупы. А в конце – большую повозку, ползущую на север. Обдумав увиденное, он открыл глаза.
- Визит к Илаху-Бурхану будет успешен, но войны не избежать. Тангуты будут сопротивляться целый год, и всё же будут разгромлены…
Чингисхан погладил Тургэна:
- Молодец! Ты увидел не за три дневных перехода, а за год вперед!
Когда Тургэн вышел, слёзы выступили из его глаз. Не только от напряжения и ласкового прикосновения владыки, а от необычного вида той повозки: в ней стоял дубовый гроб. Тургэн понял, что ни его молебен, ни молебны других шаманов не спасут Чингисхана.

В пятнадцать лет он зачал первого
ребёнка и убил первого человека
Хорхе Луис Борхес

ХАЛУН-НУР – ОЗЕРО ЛЮБВИ
Семеро всадников направилось к владыке тангутов Илаху-Бурхану. Их вёл пленный лазутчик Хара Бодон. О недуге Чингисхана он не знал, и скажет, что видел Владыку живым и здоровым, убедился в его решительных намерениях.
Дорога вилась вдоль бурной реки Эдзин-гол. Потом пересекли её вброд. Тургэна удивили многочисленные селения на берегах и ровные, ухоженные поля, засеянные просом, рожью. Еще больше удивило количество людей. Их было гораздо больше, чем воинов Чингисхана и всех монголов вместе.
- Вы говорили, что истребили тангутов: «Кости трещали, как сухие сучья». Но посмотрите столько их.
- Они размножаются как мухи, - сказал Бат-Мэргэн, - сколько не бей, они разлетаются в стороны, а потом слетаются обратно.
- Какие странные люди! Почему не кочуют? То ли дело мы, монголы, пожили в одной долине, перешли в другую…
Первый ночлег сделали на берегу Эдзин-гола. Утром, сев верхом на коня, Тургэн сквозь деревья увидел стену огромного дома и удивился:
- Какой большой дом!
- Это не дом, а Великая китайская стена, - сказал Бат-Мэргэн.
Могучие, неприступные стены покрыты мхом, повиты плющом. «Как же можно победить людей, построивших такую стену?» - думал Тургэн.
- И, представь себе, - словно прочёл его мысли наставник, - мы одолели её в лоб и взяли столицу империи – Чжунду.* Её окружали высокие стены, девятьсот башен, двенадцать ворот и глубокие рвы с водой. А сейчас мы на западе Великой стены. Чингисхан повел нас сюда, чтобы обойти её.
На второй ночлег остановились в окрестностях города Сучжоу, в роще у озера Халун-Нур. Горячий ручей, впадающий в него, был целебным. Хара Бодон первый зашёл в воду. Раненая рука болела, и он решил подлечить её. Когда он посоветовал помыться в горячем источнике, Тургэн глянул на Бат-Мэргэна, можно ли, ведь купание вызывает грозу. Но тот сказал, что здесь не опасно.
Хара Бодон намазал руку грязью, потом покрыл ею всё тело и лёг на мель. Толстый, крепкий, он стал действительно похож на черного кабана. Бат-Мэргэн тоже зашёл в воду. Начав плескаться в тёплой воде, Тургэн глянул на небо. Но оно не разверзлось, и ни облачка не появилось на нём.
У горы в озеро впадал горячий ручей. Охранники бродили вдоль берега, тёрли себя руками. Тургэн глянул на Бат-Мэргэна и увидел на теле и руках
     * Чжунду - одна из пяти столиц бывшей империи Цзинь, южнее Великой стены.
 следы ран. Он забрёл по горло и поплыл. Когда он позвал Тургэна, тот замотал головой.
- А, не умеешь плавать? - догадался он, - Но тебе, гонцу, надо научиться.
Вернувшись ближе к берегу, он позвал Тургэна.
- Иди сюда. Не высовывай руки, ноги, не задирай голову. Та-ак…
Первый урок плаванья кончился тем, что Тургэн научился держаться на воде. Поужинав раньше всех, Тургэн вернулся к озеру. Раздвинув ветви дерева, он увидел двух девушек. Снимая с себя одежду, они смеялись. Одна из них, полная, грудастая, вошла в воду и нырнула вглубь. За ней вошла более стройная, молодая. Девица поплыла, не поднимая рук из воды. Выплыв на середину озерка, она повернулась на спину и, плавно покачивая ногами, руками, замерла на месте. Она походила на белую рыбу, которая шевелит нежными плавниками. Впервые увидев голых девушек, Тургэн, раскрыв рот, разглядывал груди и тёмные треугольники ниже пояса.
- Вот ты где! – послышался сзади голос Бат-Мэргэна, - Зачем ушел один? Вдруг кто нападёт. – И тут увидел, за кем наблюдал юноша.
- Э, да ты залюбовался девушками!
Тургэн покраснел. Услышав мужской голос, девушки выскочили из воды, накинули халаты и хотели бежать. Но Бат-Мэргэн преградил путь.
- Стойте! Давайте познакомимся.
Девушки буквально тряслись от страха. Тургэну стало жалко их. Он попросил Бат-Мэргэна отпустить их. Худенькая с удивлением глянула на него. Подругу тоже удивило заступничество парня.
- Вы – монголы? – спросила полногрудая.
Тургэн удивился её речи. Видно, язык тангутов похож на монгольский.
- Да, но не бойтесь! - улыбнулся Бат-Мэргэн, - Ничего плохого не сделаем. Позже пойдёте домой, но давайте немного посидим здесь.
Не слова старшего, а смущённый вид юноши больше успокоил девушек. Он отводил глаза, как только они бросали взгляд на него. С детства помнящие нашествия монголов, их зверства, девушки удивлялись юноше, который не таращит хищные глаза, а заступается. Полногрудая что-то шепнула худенькой подруге, та кивнула в ответ. И первая сказала:
- Мы сходим домой, надо кое-что сделать, и вернёмся.
- Не обманете? – спросил Бат-Мэргэн.
- Обязательно придём, - сказала старшая.
- Как вас зовут?
- Меня – Бэмбэ-хэй, а её - Номхон.
- Пышка и Тихоня, имена, что надо, - а нас зовут Бат-Мэргэн и Тургэн.
Когда девушки ушли, они сходили к своему шалашу. Бат-Мэргэн велел страже не спускать глаз с Хара Бодона и сказал, что они с Тургэном будут у озера. Взяв с собой мяса, они вернулись на берег, развели костёр и стали жарить его на рожне. Девушек долго не было. Тургэн сказал, вряд ли они дождутся.
- Придут, никуда не денутся! - усмехнулся Бат-Мэргэн, - Ты, я вижу, ещё не имел женщин. Обе они – не замужем и в то же время не девственницы.
- Откуда вы знаете? – удивился Тургэн.
- Да, уж, знаю, - усмехнулся Бат-Мэргэн. – Видел, какие у них соски на грудях? У обеих есть дети. Сейчас они укладывают их спать. Бэмбэ-хэй лет тридцать, Номхон семнадцать. А мужей нет, так как у тангутов мало мужчин. Мы перебили их ещё в тех походах. Девственность у них не в почете. Более того, тут считают, раз девушка долго цела, значит, не достойна внимания. Родить без мужа – не грех. После всех бед, которые испытали они, дети – великая радость и ценность. Но пусть радостью будет для них и встреча с нами. А ценностью будет этот перстень, подари его своей Тихоне, а я подарю Пышке браслет.
Тут он поднял палец. На тропе послышались осторожные шаги. Девушки подошли к костру и поставили на землю увесистый туясок и свёрток.
- Хоть у вас есть еда, мы принесли вино и рыбу, - улыбнулась Бэмбэ-хэй.
- Ай, молодчины! Хоть нам нельзя ни того, ни другого, попробуем.
- Отчего нельзя? – удивилась Бэмбэ-хэй.
- Чингисхан не велит пить вино. После похода на сартагулов воины стали пить слишком много. О рыбе длинная история, но расскажу.
Давно это было. Монголы враждовали с меркитами. Они жили у Байкала, и постоянно грабили нас. Однажды у слияния Селенги и Орхона произошла жестокая битва. Тысячи наших полегли там. Меркиты побросали их в воду. А через год стаи рыб пришли туда. Омуля было так много, что стояло весло, воткнутое в косяк. Шаманы обратились к небесам и узнали, что наши воины превратились в рыб и вернулись домой. С тех пор монголы на Селенге не стали есть рыбу. Но на Ононе, Аргуни ловят и едят. Особенно тайменей. Нет более жирной, вкусной рыбы, чем таймень. А что принесли вы?
- Форель – ханская рыба, - Бэмбэ-хэй достала сверток с копченой рыбой.
- Ух, как вкусно пахнет! – воскликнул Бат-Мэргэн. Налив вино в фарфоровые пиалы, он побрызгал вверх духам-хозяевам озера. Жидкость была приторной. Бат-Мэргэн выпил до дна, крякнул и сказал, что вино настояно на гаоляне. Увидев, что Тургэн поморщился, добавил:
- Привыкай, тебе придётся делать это. И не пьянеть.
Бэмбэ-хэй жадно набросилась на мясо, а Номхон ела, как бы стесняясь. Было ясно, что они давно не ели мяса, которое для тангутов - роскошь. А Бат-Мэргэн и Тургэн ели рыбу. Форель буквально таяла во рту.
Выпив по три пиалы вина, все опьянели. Номхон раскраснелась, но продолжала молчать.
- Интересно, мы с Бэмбэ-хэй говорим, а Тургэн и Номхон – как немые. Понятно, она – Тихоня, а он ещё мальчик. Давай, Бэмбэ-хэй, оставим их, пусть побудут одни.
Бэмбэ-хэй озорно сверкнула глазами и согласно кивнула.
Когда они ушли в заросли, Номхон и Тургэн продолжали сидеть молча. Вспомнив о перстне, он надел его ей на палец. Она широко раскрыла глаза.
- Мне никогда не делали подарков, - сказала она, любуясь перстнем.
Когда из кустов послышались непонятные стоны, Тургэн встревожился.
- Что там? – спросил он, - Вдруг напал кто!
- А ты, в самом деле, мальчик, - усмехнулась Номхон, - Они делают вот что. – Подойдя к Тургэну, она обняла его, потом поцеловала его в шею и щеку. Он затрепетал от первого в жизни прикосновения женских губ. *
Стоны из чащи становились всё громче, и когда Бэмбэ-хэй стала кричать от сладострастья, Номхон, с улыбкой глядя на Тургэна, сказала:
- Давай отойдем и мы, - и, взяв его за руку, повела в кусты. Там она скинула с себя халат, сняла с него дэгэл, постелила и, держа Тургэна за шею, опустилась вниз. Трясясь от волнения, он полностью повиновался ей.
К её сожалению, он разрядился сразу. Она тоже застонала, но это был стон, совсем не такой, как у её подруги. А Тургэн, думая, что всё, как надо, был наверху блаженства. Полежав немного, он начал ласкать её, и вскоре сам взял её. На этот раз получилось дольше, и Номхон была довольна.
Потом они пошли на озеро. Зайдя в тёплую воду, он попросил её поплавать на спине, как вечером. Она поплыла. Он попробовал сделать то же, но голова его уходила под воду. Видя это, Номхон, смеясь, стала поддерживать его снизу. Урок плавания не прошёл даром. Когда у него стало получаться, он обрадовался, начал целовать её. И вскоре вновь почувствовал себя сильным и стал ласкать её прямо в воде. Вода забурлила в такт движениям, и волны начали расходиться кругами.
Луна выглянула сквозь ветви деревьев. Южные звезды, гораздо более яркие, чем на севере, удивлённо смотрели на двух счастливых и подмигивали им. Всю ночь длилось первое для Тургэна пиршество любви. Они освобождались от объятий только для того, чтобы сходить к костру, попить вина и чаю, поесть мяса. Бат-Мэргэн и Бэмбэ-хэй, увлечённые друг другом, не мешали им.
Расставшись с девушками на рассвете, они пошли к шатру. Бат-Мэргэн с улыбкой сказал Тургэну:
- Ты счастливый - узнал любовь до того, как начал убивать. Но тебе будет труднее сражаться с врагами. Среди них бывают и женщины. И рука может дрогнуть.

* Монголы, как и многие кочевники, при встречах не целовались, а обнимали, нюхали друг друга. Из-за этого этнографы считали, что они «трутся носами». А тангуты научились поцелуям у китайцев и индусов.

- А почему женщины берутся за оружие?
- Приходится. Когда воины перебиты. Вот мы пойдём на штурм, и по ту сторону могут оказаться Бэмбэ-хэй и Номхон с луками в руках…
Ничего не сказал на это Тургэн. Перед ним еще сияли звёзды и прекрасные глаза Номхон, колыхалась ночная гладь горячего Халун-нура, ставшего для него озером любви. А на дэгэле остался её запах, который продолжал волновать его.

Многие визиты послов
кончались их гибелью.
ПЕРЕГОВОРЫ
Выехав рано утром, они скакали по залитым туманом дорогам. Бат-Мэргэн велел Тургэну запоминать селения вдоль них, но после бессонной ночи тот дремал в седле. Конь Шаргай с удивлением оглядывался на хозяина. Никогда он не был таким. Как плохо притороченный вьюк, он мотался из стороны в сторону и дважды чуть не упал на землю.
Три дня они ехали вдоль южной стороны Великой стены. Когда подъехали к столице тангутов Нинся, Бат-Мэргэн велел Тургэну считать количество ворот и башен. Широкий ров с водой преграждал путь к воротам крепости. Хара Бодон крикнул часовым:
- Я доставил пленных монголов!
Бат-Мэргэн гневно глянул на него, но тот сказал, что крикнул так для ханской стражи, чтобы не позорить владыку тангутов. Пока ждали разрешения Илаху-Бурхана, Бат-Мэргэн попытался зайти за угол, посчитать число ворот и башен с другой стороны города, но стража не пустила его. Тургэну показалось, что они, в самом деле, в плену, и тангуты могут прикончить их. Въезжая в ворота столицы, Тургэн удивился толщине каменной стены и огромному количеству домов в городе. Непросто будет сражаться в лабиринте улиц, где каждый дом – крепость.
Приём задерживался. Посланники сидели на красивых толстых коврах. Бат-Мэргэн, не спавший ночью и в пути, стал клевать носом. Наконец он попросил Тургэна придвинуться к нему и уснул на его плече. Когда их пригласили к хану, Тургэн разбудил его.
Илаху-Бурхан восседал на золотом троне, который выглядел гораздо богаче, чем у Чингисхана. И его дворец был больше и пышнее дворца в Каракоруме. Взяв послание, Илаху-бурхан почему-то понюхал бумагу и передал ее визирю. Видимо, он, как и Чингисхан, не владеет грамотой. Когда визирь зачитал её вслух, Илаху-Бурхан пошептался с ним и сказал:
- Никаких оскорблений я не наносил. Слова: «Если мало сил, зачем быть ханом?» сказал Аша-Гамбу. Вот он, рядом со мной, может подтвердить…
- Но это - твой наместник на западе, и ты отвечаешь за его слова. – Голос Бат-Мэргэна был твёрд, лицо непроницаемо. Тургэн удивился этому.
- Я подтверждаю это, - сказал Аша-Гамбу, - а сейчас добавлю, раз ваш хан, любитель сражений, пришёл к нам, предлагаю сразиться у хребта Алашань. Так и передай своему хану, пусть идёт ко мне, а Илаху-Бурхана не трогает. А если вам нужны драгоценности, идите в соседнюю провинцию Эрихай. Там много золота, серебра. Так Чингисхан останется целым и сохранит свое войско…
- Понимаешь ли ты, - сказал Бат-Мэргэн, - что Чингисхан не потерпит таких слов?
- Мне плевать, как он истолкует их, - заявил Аша-Гамбу, - Войск у вас в два раза меньше, чем у меня. А с войсками других князей нас, тангутов, в пять раз больше. Мы дадим такой отпор, что отобьем охоту ходить к нам.
- Итак, Илаху-Бурхан, ты расписываешься под словами своего наместника? Я не хочу говорить с этим задирой и потому обращаюсь к тебе.
- Слушай, Илаху, войны не избежать, давай, казним их, - сказал Аша-Гамбу.
Илаху-Бурхан задумался, долго молчал, пыхтел. Сейчас от него зависела и жизнь послов, и война и мир. Однако осторожность взяла верх, и он ответил:
- Передай Чингисхану всё как есть. И пусть выбирает сам…
Заночевали в доме рядом с дворцом Илаху-Бурхана. Ночью послышался собачий вой. Бат-Мэргэн спросил, не та ли это собака предсказательница?
- Да, это Хубелик, - подтвердил Хара Бодон.
- И что он говорит сейчас?
Хара Бодон послушал и ответил:
- То же, что и раньше: скоро война, а Чингисхана ждёт смерть.
На обратном пути они снова остановились под Сучжоу, у горячего озера. Тургэн думал, что они заночуют у Халун-нура, но остановились на привал.
- Надо спешить, Чингисхан ждет ответа, - сказал он.
Они искупались, поели. Тургэн с надеждой смотрел на тропинку, вдруг появится Номхон, но Бат-Мэргэн велел Хара Бодону вести их дальше. Тот успел намазаться грязью и поехал далее, не стирая ее.
На границе Хара Бодон, боясь расправы, решил бежать. Бат-Мэргэн выстрелил вдогонку сквозь ветви деревьев и попал стрелой в спину. Тот рухнул с коня. Тургэн в который раз поразился меткости наставника.
- Я не видел ни одной вашей стрелы, не попавшей в цель!
- И не увидишь, - спокойно сказал Бат-Мэргэн.
- А в чём секрет?
Вопрос оказался не простым для Бат-Мэргэна. Он долго молчал и начал говорить, когда Тургэн уже не ждал ответа.
- Не знаю, как сказать, - честно признался наставник, - секрет есть, но как его объяснить? Тут что-то от неба и от духов предков. Скажу одно - не целься долго. Чем дольше целишься, тем больше шанс промахнуться. Нужны не только точный глаз, сила рук, но и уверенность в том, что попадёшь. Но скажи так любому, не каждый поймет, о чём речь, а поймёт – не сможет стрелять, как надо… *
Воины пели во славу хану:
«Не устанем в боях никогда! Да!»

ГИМН ЧИНГИСХАНУ
Чингисхан принял гонцов в своей юрте. Тургэн впервые оказался в ней. Если бы не болезнь хана, он вряд ли увидел бы его покои. Удивило полное
* Боевые луки монголов были настолько мощными, тугими, что приходилось натягивать тетиву большим пальцем руки, придерживая одновременно стрелу указательным и средним пальцами. Всё делалось на скаку, в одно мгновение.
отсутствие роскоши. Юрта такая же, как у всех, только больше. То ли от свечей, то ли от благовоний жены, аромат в юрте стоял удивительно приятный. Позже Тургэн узнал, что так пахнет китайский жасмин. Хану было плохо, и потому он лежал на кошме. Есуй-хатун то и дело поправляла под ним подушки. Лицо у него было бледное, глаза пожелтели и бегали как у зверя, попавшего в капкан.
- Поздравляю с успехом, - сказал Чингисхан, - Хорошо, что всё обошлось. Мы волновались за исход, - Потом глянул на Тургэна, - Как же быстро ты растёшь!
Есуй-хатун улыбнулась и кивнула, подтверждая слова мужа. Она лишь мельком глянула на Тургэна, но взгляд был как у стрелка, засёкшего цель.
- Ну, какие вести привезли? – спросил хан.
- Слова «Если мало сил, зачем быть ханом» говорил Аша-Гамбу, - сказал Бат-Мэргэн и добавил, - он же пригрозил вам навсегда отбить охоту к сражениям.
- Ну, как можно думать об отходе при такой дерзости! – воскликнул хан, - Даже если я умру, меня и мёртвого будут преследовать эти слова!
На другой день на заседании ставки Чингисхан заявил:
- Наши воины передохнули, кони поправили бока. Завтра выходим. Пусть наше войско на марше будет быстрой рекой, перед началом битвы – озером у плотины, а в бою – всесокрушающим водопадом!
Осадив Хара-Хото, монголы хотели разжечь вокруг множество костров, чтобы показать, какое несметное войско подошло. Но здесь было мало коров. Аргала для поддержания огня не хватало. Верблюжий помёт горел хуже, а дров не было.
- Ну, и страна, даже нет говна! - усмехнулся Чингисхан, - Но мы сломим врага. Думаю, дело не дойдёт до птиц и кошек.
Выйдя от хана, Тургэн спросил наставника, о каких птицах и кошках речь? Тот сказал, что в Корее монголы никак не могли взять один город. Тогда они сообщили осаждённым, что уйдут, если получат дань - тысячу ласточек и тысячу кошек. Корейцы согласились. Но, получив их, монголы привязали к хвостам просмолённую вату и подожгли её. Ласточки и кошки понеслись к своим домам и зажгли город…
Тангуты не могли противостоять закалённым в боях монголам. Проломив стены таранами, они ворвались в Хара-Хото. Воины хватали и рубили всех подряд. Пустыню Алашань прошли легче, так как погрузили снаряжение на захваченных верблюдов. А воины пересели на свежих коней, отбитых у тангутов. Приблизившись к Великой стене, Чингисхан решил дать войскам передышку и провести молебен. Зная воинственный дух тангутов, их умение сражаться, он не надеялся на лёгкую победу. Главный шаман Усун-Эбугэн, облачённый в тяжёлый от металлических подвесок плащ-оргой, выглядел строго, торжественно.
Начав с призываний к Тенгри и местным божествам - хозяевам гор, перевалов, шаман обратился к воинам.

Горы высокие преодолевая,
Реки широкие переплывая,
Разные народы покоряя,
Мы одолели, их разоряя.

Покорили мы много людей.
Но пленили пока их тела.
А душой овладеть сложней,
Так что есть впереди дела!

Не ослабнет ремень под седлом,
Не сотрётся стремя под сапогом.
Не устанем в боях никогда. Да!
Мы врагов побеждаем всегда! Да!

После трёхдневного отдыха войска двинулись дальше. Гвардейцы запе
ли Гимн Чингисхана, сочинённый улигершином * Хулэг-батором.

Над степями и горами,
И внизу, и наверху,
Слышен дробный стук щитами
И наш клич «Кху-кху-кху-кху!»

При атаке на врага
Раздаётся словно гром
По долинам и горам
Грозный клич «Бара-Боро!»

Мы выходим в наступленье
Прямо с раннего утра.
И гремит по всей Вселенной
Наше грозное «Ура!»

От Памира до Хингана,
От Саян и до Тибета,
Реет знамя Чингисхана,
Знамя гордое победы. *

* Улигершин – сочинитель поэм и легенд.
** Клич «Кху-кху-кху!» со стуком щитов, передавал топот копыт. «Бара-боро!» выражал восторг при попадании в цель. «Ура!» – от слов «Урагх», «Урагша» – «Вперёд». С этим кличем монголы шли на Русь, и позже русичи стали использовать его.







Баварец Иоганн Шильбергер, попав в плен
 к хану Тимуру, в 1406 г. побывал на хребте
 Наньшань.  На  горе  Арбус обитают дикие
 волосатые люди. Здесь тангуты подарили 
золотоордынцам волосатых людей –
мужчину и женщину.

НАПАДЕНИЕ СНЕЖНЫХ ЛЮДЕЙ
Подойдя вплотную к Великой стене, Чингисхан приказал лазутчикам обойти её правее и открыть ворота для основных войск изнутри. Но стена упиралась в отроги Наньшаня, стоящие непреодолимой преградой. Дело осложнилось тем, что тангуты даже под угрозой казни отказывались быть проводниками.
- На горе Арбус-Ула хозяйничают Цасан-хуны, * - сказал один, - Они ненавидят людей, похищают и убивают их. Цасан-хуны - большие, быстро бегают, от них невозможно спастись. Кроме того, там есть четхыры. **
- Нам не страшны Цасан-хуны и четхыры, - сказал Бат-Мэргэн.
Наконец, один тангут согласился при условии - идти не в первом ряду. Во главе отряда из сотни лазутчиков Бат-Мэргэн шёл рядом с отпетыми головорезами, которых называли так сами монголы и их враги.
Гора Арбус-ула, на которую предстояло подняться, походила на наковальню. Лошадей не взяли, так как они не могли одолеть заледенелые кручи. Тургэн шёл рядом с проводником, показывавшим путь из-за его спины. Опасливо крутя головой, тангут беспрерывно оглядывал склоны и вершины скал. В начале пути было много
обо, увешенных лентами.
- Раньше их было больше, - сказал тангут, - потом йети стали бросать сверху камни, и лавины снесли обо. Теперь сюда никто не ходит.
До перевала добрались к концу дня. Путь был труден не только из-за крутизны. В горах лежал снег, дул сильный ветер. Ленты и куски материи на деревьях, выцветшие от дождей и времени, трепетали на ветру. Все так
* Цасан-хун – снежный человек.
** Четхыры - черти.
устали, что прежде чем поесть, легли отдохнуть. Несмотря на яркие огни костров, тангут боязливо озирался по сторонам, прислушивался к звукам, нюхал воздух. Но ветер дул снизу вверх, и он не чуял запаха.
- Неужели Цасан-хун так воняет? – удивился Бат-Мэргэн.
- Ещё как! – сказал тангут. – Не дай, бурхан, учуять его.
После ужина Бат-Мэргэн расставил часовых, назначил их сменщиков. Площадка перевала была небольшой и вся покрыта снегом. Ветер дул то с одной стороны, то с другой. Лёжа у костра, Тургэн решил узнать, что ждёт их ночью. Раз уж ведьма-ракша «увидела» его третий глаз, а Бат-Мэргэн и сам хан поверили в него, надо попробовать воспользоваться им. Закрыв глаза, Тургэн сосредоточился, но, ничего не уловив, задремал.
Ночью во сне послышалось нечто вроде жужжанья. Затем звук усилился. Приоткрыв глаза, но, не двигая головой, он стал выискивать часовых. Один из них дремлет, опершись на копьё. Другой чуть пошевеливается. Третьего, сзади, не видно, но слышно, как он подбрасывает дрова в костёр. Прикрыв глаза, Тургэн вдруг услышал тихий скрип снега возле часового с копьём. А жужжанье превратилось в тревожное гуденье. В это время ветер переменил направление, и до него донёсся остро-кислый запах. Он был очень неприятен и более резок, чем поносная дрисня. Глянув туда, он увидел огромного человека без малахая, в тёмной шубе с коротким мехом, и понял, что это Цасан-хун!
Тургэн осторожно толкнул Бат-Мэргэна. Тот приоткрыл веки. Тургэн показал кивком, куда смотреть. Наставник глянул, медленно потянулся рукой к колчану, вынул лук и стрелу, затем привстал и мгновенно выстрелил в пришельца, который уже подкрался к часовому и хотел ударить его камнем.
Раздался грозный рык. Снежный человек выдернул стрелу, но с рёвом рухнул и сдох. В это время два других Цасан-хуна бросились к центру поляны, где ночевали воины, но меткие выстрелы Бат-Мэргэна и Тургэна сразили пришельцев.
От шума проснулись другие воины и проводник-тангут. Весь побелев от страха, он с удивлением увидел трёх убитых Цасан-хунов и одного, раненного, который с храпом и рёвом убегал вверх, к недоступным для людей вершинам. Начав читать мантру «Ом мани падмэ хум», тангут прикладывал сложенные ладони ко лбу, устам и груди. А Бат-Мэргэн и Тургэн поднялись к часовому, возле которого ещё сопел умирающий Цасан-хун. Часовой копьём прикончил его и, зажав нос, отвернулся в сторону. Запах в самом деле был необычайно мерзок.
- Ты извини нас, - сказал Бат-Мэргэн, обращаясь к сражённому чудовищу, - мы не хотели убивать, но ты сам виноват - повёл стаю на нас…
Проводник, потрясённый расправой над Цасан-хунами, со страхом смотрел на монголов. Что это за люди, которые не побоялись чудовищ, и как сородичи устоят перед ними?
Монголы, впервые увидев и убив снежного человека, решили попробовать его на вкус. Вспоров тушу, они сняли шкуру. Без неё Цасан-хун стал похож на голого человека, только огромного, в сажень ростом. Вырезав куски мяса, печени, жира, разведчики нанизали их на деревянные пики и стали обжаривать на костре. Мясо как мясо, правда, сухое, жилистое. Тургэн попробовал чуток, но резкий запах и терпкий вкус не понравились. Он вспомнил печень ведьмы-ракши, и его чуть не стошнило. Когда Тургэн отдал мясо тангуту, тот стал отмахиваться, но любопытство и голод пересилили, и он начал жевать, а потом поглощать кусок за куском.
- Ну, что, теперь не будешь бояться Цасан-хуна? – спросил Бат-Мэргэн.
Тангут молча кивнул головой, но почему-то оглянулся по сторонам.
- Не бойся, теперь они перестанут нападать на людей.
Наутро отряд начал спускаться вниз по ущелью. Как ни странно, спуск оказался более сложным и тяжёлым, чем подъём. Трое поломали руки, ноги, а двое сорвались и навсегда исчезли в ущелье.








Дымились смрадные костры -
Знамёна грабежа..
В.Слипенчук

ШТУРМ СУЧЖОУ И ГАНЬЧЖОУ
К Сучжоу отряд Бат-Мэргэна подошёл в сумерках. Местные жители не опознали врага. Молча двигаясь в полумраке, монголы прошли мимо города к Великой стене. Не ожидавшие атаки с тыла, тангуты не смогли отстоять ворота. После краткой ожесточённой стычки запоры были открыты, и монголов вошли через ворота самой западной башни Великой стены. На осаду и штурм Сучжоу с его мощными стенами, ушло более месяца. Воины и жители этого города сражались более стойко, чем защитники Хара-Хото. Монголы понесли первые большие потери, а когда взяли город, начали крушить его. Из-за больших потерь, яростного сопротивления тангутов монголы истребляли не только воинов, но и мирных жителей.
И тут поступил приказ Боhорчи отобрать самых красивых девиц для службы у его жён. Узнав это, Тургэн решил найти Номхон. Вдруг он так спасёт её. Бат-Мэргэн руководил группой стрелков. Идя от дома к дому, они пускали в них горящие стрелы. Тургэн тоже стрелял. Крыши из соломы вспыхивали мгновенно, и когда из домов начинали выбегать люди, стрелки били по ним, сопровождая меткие выстрелы криками «Бара-баро!» Но Тургэн не мог заставить себя стрелять по людям. Тем более что в основном это были старики, женщины, дети. И он боялся попасть в Номхон и Бэмбэ-хэй.
Особо красивых, стройных девиц всадники отлавливали арканами и вели к пункту сбора. Когда город пал, он начал искать Номхон, но, не зная, где она живет, пошел к озеру Халун-Нур. Всё было залито дымом, целых домов не осталось. Усталый, он зашёл в озеро и начал плавать. Лёг на спину, как учила Номхон, и легко, почти без усилий, стал держаться на воде. И лежа в воде, попробовал «включить» внутреннее око. Если это получалось ранее, вдруг получится и сейчас?
Закрыв глаза, Тургэн сосредоточился и вошёл в грозовое облако страха. Вместе с клубами дыма его окутали вихри страданий, вспышки отчаянья, а потом завыла острая стрела чьего-то горя. Вой доносился из леса. Выйдя из воды, он оделся, пошёл в глубь рощи. Пройдя довольно далеко, он засомневался, туда ли идёт, и тут же увидел Номхон. Она лежала на земле и плакала, прижимая ребенка к груди. Когда он окликнул ее, она вздрогнула, но, увидев его, отвернулась.
- Номхон! Не узнаёшь? Это я, Тургэн!
Она молча показала дочурку с обломком стрелы в спине и сказала:
- Вы монголы - убийцы! – Голос её глух, неузнаваем. Потухшие от горя глаза вспыхнули огнём.
- Но не я же убил её!
- Я видела, как ты пускал стрелы в мой дом и дом Бэмбэ-хэй. Она сгорела вместе с детьми. Убиты мои родители, дочь. Вы монголы – изверги! - Она была и страшна, и красива в своём гневе.
Разглядев девочку, он удивился, как она походит на мать. Ей всего два года, а точь-в-точь – маленькая Номхон. Это так растрогало Тургэна, что у него выступили слёзы. Он взял кроху на руки, обнял, поцеловал и… заплакал. Увидев это, Номхон умолкла от удивления.
- Давай похороним дочку, - тихо сказал он.
Похоронив её, он начал утешать рыдающую Номхон, а она вдруг ответила ласками. Дым застилал озеро и кусты, отовсюду доносились крики, стоны, плач, треск огня, а Номхон хотела утопить в ласках свое горе. Остаток дня прошёл как в дурмане. Потом он посадил её, убитую горем, измученную ласками, на коня и повёз к месту сбора. У развалин одного из домов Номхон вдруг спрыгнула с коня, подошла к крыльцу. Увидев куклу на земле, она подняла её, понюхала, прижала к себе и рухнула на дымящиеся головешки. Тургэн подбежал, поднял её, кое-как привёл в чувство. Он понял, что это остатки её дома, а кукла – всё, что осталось от дочери. Именно в этот дом они с Бат-Мэргэном пустили огненные стрелы. Только сейчас Тургэн узнал его по высоким тополям у ворот.
Он снова посадил её на коня и увидел Бат-Мэргэна. Попросив Тургэна спуститься, он отвёл его в сторону.
- Ты в своём уме! Нам нельзя иметь жён! Хочешь бабу, хватай любую, но только на ночь!
- Знаю! Но пусть Номхон станет прислужницей жены Боhорчи. А то она умрёт от голода. У неё погибли дочь и родители, а Бэмбэ-хэй сгорела с детьми в своем доме. И именно от наших стрел.
Услышав это, Бат-Мэргэн нахмурился, помолчал. Потом повёл Номхон к ставке Боhорчи. Несмотря на измазанное сажей лицо и полубезумные глаза Номхон, кешиктены приняли её сразу. Она была хороша даже в таком виде.
При осаде Ганьчжоу Тургэн увидел, как один из монголов прикрепил к стреле записку и вонзил её в деревянную башню на стене крепости. Он сказал об этом Бат-Мэргэну, а тот объяснил, что стрелял не монгол, а тангут Чахань. Увезённый в плен ещё в детстве, двадцать лет назад, он вырос в Монголии. В походе на сартагулов дослужился до тысячника, и вот пошёл на сородичей. Его отец был важным сановником Ганьчжоу, и Чаханю разрешили послать ему записку с предложением сдаться. Кроме того, он попросил отца выйти на крепостную стену вместе с матерью и младшим братом, которых он долго не видел.
Таким же способом, с помощью стрелы и записки, он получил ответ, в котором было указано время и место появления родных. Со слезами на глазах они стали кричать и махать друг другу. Никто из монголов не выстрелил в родителей и брата Чаханя. Но их, как родичей предателя, убили сами тангуты. В ответной записке, прикреплённой к стреле, они сообщили об этом и добавили, что будут сопротивляться до последнего.
Осада затянулась. Прочесав окрестные селения, монголы согнали к городу всех мужчин и заставили их засыпать рвы, таскать камни к катапультам. В пригороде Тургэн увидел, что тангутки не убегают от наступающих, а сразу ложатся, но не прикидываются мёртвыми, а зовут к себе.
- Они понимают, убегать бесполезно, - сказал Бат-Мэргэн, - а так они спасаются, получают еду.
Однажды вечером Бат-Мэргэн привёл двух женщин, накормил их, а те с готовностью легли в разных комнатах. Тургэн глянул на учителя, тот молча подтолкнул его к одной из них. Тангутка оказалась старше и сухощавее Номхон. Она удивила ненасытностью в ласках и жадностью к еде, чем вызвала не только сочувствие, но и отвращенье. Удивило и то, что она, как и Номхон, была без подштаников. Почти все тангутки ходят без них. Здесь гораздо теплее, чем в Монголии, а, кроме того, они не ездят верхом.
Когда Ганьчжоу пал, Чингисхан велел сравнять его с землёй и убить всех. Однако Чахань уговорил его не делать этого. Казнены были лишь тридцать шесть человек, и в их числе убийцы родителей Чаханя.

Телепатия и ясновидение не были
редкостью у монголов и тибетцев.

ВИДЕНИЕ ТУРГЭНА
Осенью года собаки (1226) тумэны Угэдэя и Толуя двинулись вдоль хребта Наньшань к озеру Кукунор, затем на юг, к городу Ланьчжоу. А Чингисхан направился к столице тангутов Нинся. Сотни селений полыхали на пути к ней. Некоторые горели так сильно, что закоптили Великую стену. Но осада Нинся затянулась. Стены у нее выше, мощнее, башен больше. Оттуда не летели тучи стрел. Меткие одиночные выстрелы с башен поражали точнее. Монголы с горящими стрелами не могли приблизиться к стенам. Столица оборонялась гораздо лучше, чем Хара-Хото, Сучжоу и Ганчжоу.
Однажды Тургэн долго не мог уснуть и, задремав, увидел в полудрёме, будто он, то ли с высокой горы, то ли с тучи, увидел Великую стену, горы, реки, города и селения, войска монголов, осадивших столицу, людей, обороняющихся за стенами Нинся. Люди маленькие, бегают, копошатся, как муравьи. Но он слышит и крики нападающих – «Кху-кху-кху!», «Бара-боро!» и «Ура!» И будто бы он может брать горстки их и перекладывать с места на место. Но он мог делать это только со своими войсками.
Когда он рассказал о своем сне Бат-Мэргэну, тот сказал:
- У тебя снова открылся третий глаз, и об этом надо рассказать хану.
- Что вы! Мало ли что может померещиться, - сказал Тургэн, но наставник доложил об этом Чингисхану, и тот велел явиться к нему.
- Та-ак, садись, рассказывай, - сказал хан, когда Тургэн вошёл в шатёр.
В это время из-за соломенной ширмы, расписанной яркими цветами, появилась Есуй-хатун. От неё веяло удивительно тонким запахом, который поразил Тургэна, когда он был у хана впервые. Она подала мужу большой, сложенный лист бумаги. Это была карта Китая.
В 1215 году, когда Чингисхан взял Пекин, Мухали принёс ему оттиск карты, сделанный на шёлке. Его сняли с древней каменной колонны в одном из дворцов. Хан велел нарисовать карту более понятно для него: хребты - в виде белоснежных вершин, реки – как синие жилы, Великую Китайскую стену – зубцами, а города обнести заборами и башнями. Но главное, он приказал поменять местами север и юг. Как будто он стоит у Байкала и сверху вниз видит Монголию, Китай, Тибет, всю Азию от Алтая до океана.
- Но так юг окажется наверху, север внизу, - возразил Мухали, - и всё будет перевёрнуто вверх ногами.
- А я того и хочу - перевернуть Китай и весь мир!
Пока Чингисхан разворачивал карту, Есуй-хатун подала Тургэну пиалу с прозрачным напитком, который оказался как нельзя кстати. От волнения у него пересохло горло. Он сделал глоток и удивился необычному кисло-сладкому вкусу жидкости, которой он не пробовал прежде. Пока он пил, Есуй-хатун со странным любопытством смотрела на него. Тем временем Чингисхан развернул карту на столе и начал показывать Тургэну.
- Вот пустыня Гоби, вот реки Эдзин-гол, Хуанхэ, здесь хребет Алашань, за ней Великая стена, столица тангутов Нинся…
Увиденное поразило Тургэна полным сходством с тем, что пригрезилось во сне. От удивления он вытаращил глаза, потом прикрыл их, пытаясь найти хоть какое-то отличие, а, найдя, мотнул головой.
- В чём дело? – спросил Чингисхан.
- Всё так же, но здесь нет муравьёв, - ответил Тургэн.
- Каких муравьёв? – удивился хан.
- То есть людей, которые ползали, как муравьи.
- Люди – муравьи? Это хорошо! – улыбнулся хан, - Покажи, где?
Тургэн уверенно, словно давно знаком с картой, показал, где находятся войска монголов, откуда подходят к Нинся отряды тангутов.
- С моим войском всё так, - сказал хан, - а где войска Угэдэя и Толуя?
- Не уверен, они ли, но от Ланьчжоу доносятся крики «Кху-кху!».
- Как? Ты слышишь и крики? – ещё больше удивился хан.
- Да, слышу, - смутился Тургэн, боясь, что хан не поверит. Но тот сказал:
- Так кричат в атаке воины Угэдэя и Толуя. И они сейчас там, сражаются против Алтан-хана. Ты слышишь, Есуй, - сказал он жене, которая отошла за ширму, - Он всё говорит точно.
- Слышу, слышу, - откликнулась она с улыбкой в голосе.
- Бат-Мэргэн сказал, будто бы ты перекладывал горсти людей с одного места на другое.
- Да, но только своих. А войска тангутов, которые я хотел скинуть щелчками пальцев, не давались.
- Всё ясно, мы можем управлять только своими воинами, а чужими нет. Покажи ещё раз, откуда ползут муравьи.
- С запада - от хребта Наньшань, с юга – по берегу Хуанхэ, с севера – с плато Ордос, с востока – вдоль Великой стены.
- И много их?
- Как и говорил Аша-гамбу, в пять раз больше наших войск.
Чингисхан с удивлением стал смотреть на Тургэна. Тот впервые выдержал взгляд хана и увидел, что его глаза стали серыми, как наконечники стрел.
- Как ты думаешь, Есуй, - обратился хан к жене, - Верить ли этому?
- Конечно, - сказала она.
- И что, мне так и сказать на ставке, что это - со слов Тургэна?
- Нет, это вызовет недоверие, - Есуй вышла из-за ширмы, - Лучше скажи, что увидел это сам. А ты, Тургэн, не обижайся.
Тургэн смущённо улыбнулся, как он можен обижаться. Его удивило, что хан то и дело обращается к Есуй-хатун, а та советует мужу, что и как делать. Позже он узнал, что Чингисхан всегда, в трудные минуты обращался к жёнам, среди которых по-прежнему больше ценил Бортэ-уджин.
Дальнейшее подтвердило видение Тургэна. Положение осложнилось после того, как в тыл монголам ударили подошедшие войска соседних тангутских княжеств. Сражения стали не только бессмысленными, но и грозили разгромом.
Монголов полегло очень много. Ожесточенное сопротивление тангутов и большие потери разозлили Чингисхана. К тому же его стали допекать больные зубы. Лекарю-китайцу пришлось выдернуть их. Здоровье его ухудшилось и от сильной жары. Чингисхан с личной гвардией отошёл к озеру Кукунор, у отрогов Наньшаня, где было гораздо прохладнее, а основному войску приказал отступить к хребту Алашань.
Пройдя перевалы, монголы продолжили «бегство» к пустыне Алашань, где разошлись в разные стороны. И там, в привычной для них обстановке, среди барханов, покрытых первым снегом, монголы, усыпив бдительность тангутов, атаковали их со всех сторон. Не выдержав неожиданных контрударов, они отступили в горы, но были настигнуты и полностью разбиты.
В начале года свиньи (1227) на заседании ставки Чингисхан приказал убивать всех подряд, оставляя лишь ремесленников, молодых женщин и детей, ростом не выше тележной оси. И вдруг его советник Елюй Чуцай осмелился возразить.
- Конечно, можно уничтожить всех тангутов, - сказал он, - но гораздо лучше оставить их живыми. Обложив их и китайцев налогами, мы можем получать полмиллиона унций серебра в год, четыреста тысяч мешков зерна, восемьдесят тысяч штук шелка. Вот и считайте, что выгоднее – убивать или облагать налогами?
Цифры поразили сторонников истребления. Задумался и хан. Во время паузы глаза его поменялись от цвета серого камня до цвета синеватой льдины. Когда все подумали, что хан одёрнет советника, он вдруг заявил:
- Я всегда был высокого мнения о тебе, Елюй Чуцай. Иначе ты не служил бы у меня уже девять лет. Я приказываю полководцам умерить свой пыл и не убивать почём зря. Так-то!
После этого колонны пленных вереницей потянулись по улицам города Синин. В одной из них Тургэн вдруг увидел Аша-Гамбу. Переодетый в простого воина, тот шёл, опустив глаза. Когда его вывели из колонны, задира выглядел таким жалким, растерянным, что, глянув на него, Бат-Мэргэн не стал говорить с ним и коротким взмахом сабли отрубил ему голову. Она со стуком упала на землю. Струи крови хлынули из туловища в дорожную пыль. Крики ужаса раздались над толпой. Тургэн, впервые увидев казнь так близко, невольно заслонил глаза ладонью. Бат-Мэргэн взял голову Аша-Гамбу за косичку, стряхнул струи крови, сунул в кожаную торбу и отвёз Чингисхану.
Вернувшись весной к столице, монголы вновь осадили её. На этот раз они стали забрасывать город не только камнями и горящей смолой. Субэдэй приказал класть в катапульты убитых тангутов. Их было полно. Полуразложившиеся трупы лежали вокруг с осени. И когда они полетели через стены, это посеяло среди осаждённых не только ужас и панику, но и болезни. К тому же монголы отвели от города русло реки, и воды из колодцев стало не хватать.
После падения города начались грабежи и убийства. Многие начальники отрядов, с гордостью называвшие себя «псами Чингисхана», не могли отказаться от привычного убийства и приказывали подчинённым действовать, как обычно.
Выполняя приказы Боhорчи, Тургэн впервые стал стрелять в людей. После всех потрясений он перестал чувствовать чужое горе, привык к нему и превратился в хладнокровного убийцу. Увидев, его стрельбу, Бат-Мэргэн сказал:
- Теперь ты настоящий воин!
А Тургэн действительно изменился. Теперь никто не скажет: «На нём нет крови». Взгляд стал жёстче, усы гуще. Он возмужал. А главное, вырос на целую пядь.




Чтобы обезопасить владыку,
обыскивайте её до ногтей.
Илаху-Бурхан
КОГТИ ЯЩЕРИЦЫ
Чингисхан приказал найти Илаху-Бурхана. Однако это не удавалось. Целый месяц тот отсиживался в каком-то подземелье, потом через потайные ходы выбрался из города, но, не сумев пробиться сквозь посты, сам явился к Чингисхану. Пытаясь задобрить его, он приказал подчиненным вынести из секретных подвалов золото, серебро, фарфор, буддийские статуэтки, походные золотые кумирни, рулоны шёлка всех цветов. Чингисхан в это время чувствовал себя лучше, и решил принять хозяина покорённого государства.
Перед входом во дворец он приказал выставить отрубленную голову Аша-Гамбу. Специально приставленный человек отгонял от неё мух. Это делалось не из почтения к бывшему наместнику, а чтобы мухи и черви не мешали узнать его. Увидев голову, Илаху-Бурхан сохранил самообладание. Несмотря на то, что ему пришлось встать перед ханом на колени, как требовал этикет, бывший правитель тангутов говорил спокойно, с достоинством.
- Я привёз всё, что у меня есть - несметные богатства. И отдаю тебе самое дорогое – свою младшую жену Гурбэлджин. Её имя переводится как ящерица, она может не только отбросить свой хвост, но и оторвать его, кому надо! Она так блистательна, что ночью не нужна и лампада.
- Она что светится? – усмехнулся Чингисхан.
- Ты сам скоро убедишься в этом.
Когда Гурбэлджин ввели в зал, Чингисхан поразился нежным чертам, свежести семнадцатилетней красавицы. Не столько от скромности, сколько от страха она потупила очи и по-кошачьи мягко, плавно просеменила к трону и, склонившись в поклоне, остановилась. Есуй-хатун, ревниво двинув плечами, сжала губы. Хотя и привычно, что владыка, покоряя народы, получает самых красивых женщин, ей стало неприятно, что теперь придётся делить хана с этой тангуткой. Впрочем, она сама так стала его женой, когда Чингисхан разбил татар.
- А чтобы ты, владыка, не беспокоился, - сказал Илаху-Бурхан, - приказывай обыскивать её до ногтей. А ещё прошу, дай слово, что оставишь меня живым.
- Не хочешь, чтобы твоя голова была рядом с Аши-Гамбу? – спросил хан, - Ладно, живи! Я от слов не отступлю.
Слегка приподняв руку ладонью вниз, Чингисхан двинул пальцами от себя, что означало, он соизволяет Илаху-Бурхану покинуть его.
Вскоре и Есуй-хатун пришлось оставить мужа с новой женой. Перед этим она обыскала её, проверила волосы, убрала все заколки, украшения. Ее поразили необычный аромат благовоний и длинные перламутровые ногти Гурбэлджин. Есуй-хатун не удержалась и спросила:
- А можешь сделать мне такие?
Тангутка улыбнулась и шепнула:
- Конечно, сделаю.
- О чем вы шепчетесь? – спросил хан.
- А, это наши женские дела, - усмехнулась Есуй-хатун.
Чингисхан был доволен, что Есуй не раздражается из-за новой жены, как это делала Хулан-хатун, и даже нашла с Гурбэлджин общий язык. Потом Есуй шепнула новой жене хана о том, что у него сломаны ребра и правая ключица, и потому надо быть осторожнее в ласках.
Сказав это, Есуй-хатун не смогла скрыть досады, обиды и ревности. Хорошо зная жену, хан увидел и понял это по её глазам. Выходя из покоев с поджатыми губами, она приказала стражникам быть на чеку.
Оставшись наедине с ханом, юная наложница, слышавшая о нём лишь самое страшное, но не видевшая его, была удивлена его могучей фигурой и… красотой. Он явно не казался немощным старцем. И вовсе не походил на чудовище, каким его рисовали тангуты.
Когда Чингисхан встал с трона, она увидела высокого богатыря, с крепкими сильными руками, мощными плечами и густой светло-рыжей бородой, более внушительной, чем жидкая бородка Илаху. Предостережение о сломанных ребрах и ключице показалось странным. Пришедшие на смену страху удивление и волнение от предстоящих любовных ласк и что-то ещё, непонятное хану, - всё это отразилось в её робкой улыбке.
Хан подумал, что она боится его, не знает, как вести себя, и потому трепещет, как ярочка-овечка перед вожаком стада. Стольких женщин познал он, и в каждой ценил их достоинства. А эта милая, свежая тангутка, хоть и молода, но полна томной неги, знает свои достоинства и готова отдаться хану. Он поманил её к себе, снял с неё шёлковый терлик и, увидев тугие груди, тронул нежные соски, погладил бархатистую белую кожу, которая действительно сияла в полумраке, и почти сразу возгорелся. В нём возбудилась мужская мощь.
Нет, он совсем не старик, думала Гурбэлджин после того, как он взял её в первый раз. Перед этим она боялась, что противно будет нянчиться со старцем, пробуждая в нём былую силу, как ей приходилось с Илаху-Бурханом. А, оказалось, что Чингисхан несравним с её мужем не только на поле битвы, но и на любовном ложе. А её искусство состояло в том, что она умела дать почувствовать, а потом сказать, что ни с кем ещё ей не было так хорошо, что он – единственный, кто принёс такое удовольствие. И, между прочим, на этот раз всё было именно так.
Но как быть с обещанием умертвить Чингисхана? Для этого ей под ногти залепили не заметные глазу щепотки ядовитой мази. Стоит царапнуть кожу, яд попадёт в кровь, и жизнь хана обречена.
Пригубив вина, поев мяса, фруктов, Чингисхан снова привлёк её к себе. Лаская его, она думала, когда пустить в ход ногти, сейчас или подождать до третьего раза? Как ей сказали, яд подействует быстро, и к тому же он опасен и для неё самой. Чтобы усыпить бдительность хана, она вышла якобы по нужде и вернулась. Войдя в экстаз, она стала царапать его спину, бока и детородный орган.
Когда хан задремал, Гурбэлджин вышла из покоев и через потайной ход покинула дворец. Она знала здесь все ходы и выходы. Когда стражники заподозрили неладное, она была уже далеко. Услышав стоны хана, охранник побежал к Есуй-хатун. Придя к хану, жена увидела его корчащимся от боли.
- Что случилось?
Хан приоткрыл шёлковое одеяло. Увидев его, Есуй-хатун всё поняла. На груди и боках хана зияли раны от ногтей Гурбэлджин. А его алтан гадас * вспух и был мертвенно синим.
- Что сделала эта когтистая ящерица! Где она?
- Вышла, когда я задремал. Стражники подумали, что она вышла по нужде, а когда хватились, она ушла подземным ходом. Оказывается, она может не только отбросить хвост, но и оторвать его? Как же я не обратил внимания на слова Илаху?
- Это я виновата – не проверила её до ногтей, а под ними был яд!
Хану стало хуже. Оставить Илаху-Бурхана в живых он не мог и повелел:
- Переименовать Илаху в Шидургу и казнить его! Так-то!
Приказ был исполнен без промедления. А Гурбэлджин найти не удалось. Но она не покончила с собой, а погибла от яда под ногтями. Почуяв смерть, она бросилась в Хуанхэ ниже по течению, но труп почему-то оказался выше. Позже на берегу Хуанхэ появился высокий холм. ** Когда монголы спросили, откуда он взялся, тангуты ответили, что его насыпали в память о погибших. Но именно здесь они тайно похоронили Гурбэлджин и принесли на её могилу каждый по мешку земли.
Яд был так силен, что не могли помочь ни тибетские лекари, ни шаманы. И хотя они уверяли, что сделают всё для спасения хана, надежды на излечение было мало. Вспомнив о хрустальном черепе, Чингисхан пожалел, что не взял его с собой. Вдруг он бы помог?
Ночами ему вновь стал являться Теб-Тенгри, потом брат Бэктэр, которого Темучин убил в детстве. Сводный брат, от второй жены Есугея - Бэктэр,

* Алтан гадас - Золотой кол, так Есуй-хатун называла его детородный орган. В летописи «Шара-шуджи» - другая версия смерти: «Гурбэлджин убила Чингисхана, прищемив его причинное место ножницами, которые она спрятала у себя между ног».
 ** Этот холм описал Н. Пржевальский в книге «Монголия и страна тангутов». На нём появилось много ящериц. Кто-то поймал одну из них, но она отбросила хвост, покрытый ядовитыми пупырышками, и неудачливый охотник погиб в мучениях. Ящерица была перевоплощением Гурбэлджин-хатун.
претендовал на первенство в семье. Когда татары отравили Есугея, его бывшие подданные покинули вдову Оэлун. У неё не осталось ни овец, ни коров и всего девять лошадей. Жили впроголодь, ели рыбу, черемшу, корни сараны. Оэлун растила детей второй жены Есугея, оставшейся у меркитов, как своих родных, вместе со своими сыновьями. Но Бэктэр стал докладывать тайджиутам * о всём происходящем в семье. Зная, что они всегда поддержат его, он стал вести себя нагло. Однажды отнял у братьев подстреленную утку, потом отобрал пойманного хариуса и зажарил его на костре. Темучин и Хасар решили избавиться от доносчика, который начал обижать их, и пронзили Бэктэра детскими стрелами годоли.
Узнав о его гибели, мать разгневалась и сказала Темучину:
- Неслучайно ты родился со сгустком крови в кулаке! Это убийство не простят духи предков! Как же мы отомстим врагам, если ты поднял руку на брата!
С горечью вспоминая слова матери, Чингисхан всё же был убеждён, что вряд ли стал бы владыкой, если бы не убил Бэктэра и Тэб-Тенгри, а потом не изгнал Джамуху и Таргутай-Кирилтуха. Половину ближайших, почти родственных племён, пришлось покорить, чтобы объединить народ. Но если бы он не разгромил мерки-
тов, те разгромили бы его. И татары, найманы, тайджиуты, кереиты тоже не дали бы житья. Не убьёшь ты, убьют тебя! Так устроен мир. Вот почему он воевал против них, а сейчас пошёл на тангутов.
И всё-таки прав был Тэб-Тенгри, предсказав опасность от похода на них. Вновь явившись недавно, он смотрел с сочувствием и вдруг признался:
- Восточные тенгри предлагали мне после смерти стать бохолдоем *, и мстить тебе. Но я отказался и как в юности пожелал тебе удачи. Иначе, зачем бы я предупредил тебя о тангутах.
- Спасибо тебе, - хотел ответить хан, но очнулся от дрёмы.
Когда Чингисхан снова задремал, к нему явился дух Мухали. Умерший
* Тайджиуты – родственное Есугею племя, после его смерти покинули Оэлун-экэ.
** Бохолдой - злой дух.
четыре года назад, верный друг юности, покоривший Китай, сказал:
- Однажды китайцы показали мне огромную пещеру, в которой стояла тысяча воинов. Выточенные из камня в полный рост, в боевом снаряжении, они готовы в любое время выйти из тьмы и вступить в бой. И все – как живые, все разные, их лица, фигуры не походили друг на друга.
- Кто и зачем сделал столько воинов? – удивился Мухали.
- Их сделали древние мастера, - ответил китаец, - они верили, когда придёт враг, молебны оживят их, и они ринутся на врага.
- Почему воинов не оживили, не бросили в бой с нами?
- Ещё не пришло время, - ответил китаец, - Вы, монголы, будете здесь недолго.
- Надеетесь прогнать?
- Нет, вы растворитесь среди нас. Чжурчжени, кидани тоже покорили Китай, но, приняв наши обычаи, одежды, превратились в китайцев.
«Как же их много! Что за народ, эти китайцы, соорудившие Великую стену и такое каменное войско! Как мне удалось покорить их?» – удивлялся Чингисхан.
Не только духи людей являлись по ночам. Временами ему чудились огромные собаки. Их привезли из Баргуджин-Токума, ** они быстро расплодились в долине Онона. Байкальские собаки не подпускали к юртам волков и посторонних людей, были незаменимы в охоте. В детстве они покусали Темучина, и с тех пор он боялся их. И вот волкодавы снова рычат, щерят зубы, грозя растерзать его, он отмахивается от них саблей, кричит, но до Есуй-хатун доносится лишь слабый стон. Потом его начинала душить канга - деревянная колодка, которую тайчжиуты надели на него в плену. Она набухла от воды, когда он бежал из плена и сидел по горло в Ононе. К счастью, тайчжиут Сорган-Шира, увидев его, не выдал, а позже, рискуя жизнью, снял колодку и дал ему коня…
** Баргуджин-Токум – местность вокруг Байкала.



Когда герой встречает смерть,
кажется, что рождён он был
только для славы.
Джувейни
СМЕРТЬ ХАНА
Придя в себя после очередного забытья, Чингисхан решил избавиться от собак и колодки воспоминаниями о людях, которые помогали ему.
Первым из них, как всегда, явился Боhорчи. Совсем ещё юный, он снова помог Темучину отбить коней, угнанных грабителями, затем бок о бок с ним сражался против врагов. Потом всплыло из тьмы ночи окровавленное лицо Джэлмэ. Таким увидел его Чингисхан, когда очнулся от раны стрелой. Тот запачкался, как вампир, высасывая яд из его раны, и этим спас его…
Поняв, что дело плохо, Есуй-хатун предложила мужу позвать Тургэна. Не как лекаря, а как ясновидца. Чингисхан вспомнил о хрустальном черепе, но раз его нет здесь, придётся попробовать узнать будущее у Тургэна.
Когда тот пришёл, с ним начала говорить Есуй-хатун. Впервые Тургэн оказался наедине с женой хана и рассмотрел её. Удивили не только тонкие черты лица, красота, женское обаяние, но и особая властная аура, которая вместе с ароматом жасмина окутывала её. Ей около сорока лет, она не располнела, как многие богатые женщины, говорила просто, без высокомерия.
- Ты, Тургэн, последний, кого хан отметил своим вниманием. Сейчас мы войдём к нему. Прошу, ответь на его вопросы. А главное, посмотри своим третьим глазом, что ожидает его. Не стоит говорить ему всю правду, но мне скажешь всё.
После этого она повела Тургэна к хану. Он возлежал на постели с закрытыми глазами. Услышав шаги Есуй-хатун, он поднял веки и кивком разрешил войти гостю. Ступив за порог, Тургэн опустился на колени. Хан жестом велел подняться и сесть рядом в белое кресло из слоновой кости. Когда он сел, хан улыбнулся.
- Ты вырос ещё больше, молодец!
- Растёт быстро, - подтвердила Есуй-хатун, - скоро догонит тебя.
- Ты поразил всех на Бурхан-Халдуне, остановил буран в Гоби, прервал злые чары ведьмы-ракши, учуял и убил снежных людей. А недавно увидел «муравьёв» и показал на карте, откуда они ползут. Не каждому дано такое…
Чингисхан закашлял. Есуй-хатун подала чашу с напитком. Сделав глоток, хан пролил капли на усы, бороду. Жена вытерла их полотенцем.
- Как видишь, Тургэн, я плох. Лекари стараются поднять, но… Прошу, посмотри, что меня ждёт.
Тургэн глянул на хана, увидел белки глаз, налитые кровью, и вспомнил смертельно раненого Цасан-хуна. Поняв, что это конец, он не знал, как выйти из положения? Не станет ли хану хуже, если сказать правду? Как найти слова, которые не расстроили бы сразу, но дали понять, что дело плохо?
- Ну, что молчишь? – не выдержала Есуй-хатун, - говори же!
А хан нашёл силы улыбнуться и сказал:
- Не торопи его. Слова бывают разные. Одни радуют, как душистые розы. Другие – ядовиты, как отравленные стрелы. Вот он и выбирает. Но я прошу, Тургэн, не бойся за сказанное, мне нужна правда.
Юноша поднял глаза вверх, но здесь, во дворце, не было дымового круга, и он не увидел небо. Однако, словно получив благословение Тенгри, он неожиданно для себя сказал то, чего не стоило говорить даже жене хана.
- Год назад, после допроса ведьмы-ракши, вы спросили меня, что ждёт вас.
- Да, помню. Ты сказал, что мы разгромим тангутов.
- Но тогда я сказал не всё. - Замявшись, Тургэн с трудом добавил, - Тогда я увидел большую повозку, ползущую на север, а в ней – дубовый гроб.
- Что ты несёшь! Какой гроб! – гневно сверкнула глазами Есуй-хатун.
Чингисхан приподнял руку и спокойно сказал:
- Тот самый, который мы на днях заказали для меня. И я был прав, когда сказал, что Субэдэй видит за три дня, а Тургэн – на год вперёд, - Помолчав, хан добавил, - Молодец, что сказал правду.
После этого хан снова закашлял. Есуй-хатун махнула рукой Тургэну, мол, иди. Но хан остановил его.
- Правда не всегда приятна, но её надо говорить. Имей в виду это, когда будешь служить моим сыновьям. И ещё. Начни учить грамоту. Твоё умение видеть будущее и прошлое от этого усилится. И  ты начнёшь летопись.
Выйдя от хана, Тургэн был расстроен. И хотя хан фактически благословил его на службу при дворе, это не успокоило. Он запомнил гневный взгляд Есуй-хатун и то, как она раздражённо махнула рукой. Ещё неизвестно, чем обернётся его откровение. Вдруг она скажет, что он ускорил кончину хана?
Когда он рассказал о встрече с ханом, Бат-Мэргэн вздохнул:
- Есть пословица: «Говорящие правду долго не живут». Ты простодушен, не умеешь врать, скрывать свои чувства и мысли. А этому надо учиться. И всё же молодец, что сказал так. Хан оценил твою прямоту. Так что будь таким и впредь.
Чингисхан послал гонцов к своим сыновьям Угэдэю и Толую. Когда они прибыли с юга, отец сказал о смерти их брата Джочи, о чём недавно сам.
- Теперь у меня трое сыновей вашей матушки Бортэ - Чаhадай и вы, Угэдэй и Толуй. Сейчас я подтверждаю, что моим преемником будешь ты, Угэдэй. Ты, Толуй, клялся, что поддержишь его. Но не знаю, как поведёт себя Чаhадай. Поэтому я повторю всё сказанное в присутствии Есуй-хатун, Боhорчи, Джэбэ, Субэдэя. Но это потом, а пока расскажите о ходе войны.
- Мы заперли Алтан-хана в крепости Тунгуань, - сказал Угэдэй, - с юга её защищает хребет, с севера – Хуанхэ. Поэтому победить Алтан-хана трудно.
Чингисхан попросил карту. Когда её развернули, он стал смотреть на неё и словно забыл о болезни, глаза его загорелись былым огнём.
- Чтобы разгромить Алтан-хана, надо попросить китайцев империи Сун, которые враждуют с империей Цзинь, пропустить наши войска через провинцию Хэнань. Когда вы подступите к Кайфыну, Алтан-хану придётся срочно отозвать войска из Тунгуаня. Долгий переход измотает их воинов и лошадей, и это поможет разбить их, - тут Чингисхан закашлялся и тихо добавил, - Но это вы сделаете уже без меня... *
* «Так, находясь на смертном одре, Герой продиктовал сыновьям последний в своей жизни замысел операции, которую монголы, с Толуем во главе, шесть лет спустя, успешно осуществили. Так что взятие в мае 1233 г. Кайфына стало, по сути дела, личной, хотя и посмертной, победой Покорителя Вселенной». (Р. Груссе «Чингисхан»).

- Погоди, авва! – встрепенулся Толуй, - Давай проведём обряд замещения. Я готов умереть вместо тебя. *
- Спасибо тебе, мой отхон! Но я не хочу, чтобы ты умирал. А с Алтан-ханом прошу покончить, как я сказал.
- Мы исполним твою волю, - сказал Толуй.
Чувствуя, что силы покидают его, хан попросил Есуй-хатун пригласить Боhорчи, Джэбэ, Субэдэя. Когда они вошли в покои хана, он сказал:
- И ремни у сёдел вытягиваются, и железные стремена стираются. У камня яшмы нет кожи. А тело, в котором мы рождаемся, кожа не спасает, потому что тело не вечно. Когда я соединял наш народ, много бед принёс людям. За это Вечное небо и послало мне такие мучения, которых я не желаю моим потомкам.
Сейчас скажу уже известное вам: своим наследником я хочу видеть Угэдэя, и только что подтвердил это ему и Толую. А сейчас повторяю в присутствии Есуй-хатун и вас, мои верные друзья, Боhорчи, Джэбэ, Субэдэй. Делаю так, чтобы вы не отступили от этого наказа…
- Всё зависит от нас, твоих сыновей, - сказал Толуй, - Я и ранее говорил, что стану тенью того, кого назовёт отец. А сейчас говорю, что буду рядом с Угэдэем и на родной земле, и в дальних походах! Будь уверен, отец, что я слова не нарушу. И всё будет так, как ты наказываешь!
Выслушав эти слова, Чингисхан прослезился. Все в изумлении потупились. Никогда прежде никто из них не видел его слёз.
- Дорогой Толуй! Тебя как отхона я всегда любил и лелеял больше всех. Спасибо за эти слова. Они успокоили мою душу. Спасибо и вам, мои верные друзья. Спасибо тебе, моя красавица Есуй. Передай Бортэ и Есуген, что я любил и люблю их, как и тебя. И буду ждать встречи с вами в царстве мёртвых…
После этого Чингисхан умер. Сильный удар молнии раздался в этот момент. Ветер в мгновение ока сорвался с хребта и закрутил смерч. Он быстро вырос и поднялся до небес, которые закрыли тучи, прилетевшие с Тибета.
* В обряде замещения один из родичей принимал смерть, чтобы спасти больного.
Зародившись у дворца, где почил Чингисхан, смерч с диким воем и грохотом двинулся с юга на север, унося вверх дома с крышами и всем содержимым. Огромный вихрь не щадил и лю дей. Из-за мощного гула никто не слышал их криков, но все видели, как взмыли вверх фигурки людей. А те, кто остался на земле, в ужасе прятались в щелях, ямах.
Увидев это, Тургэн сразу догадался о смерти Чингисхана. Он молча сидел и без всякого страха наблюдал за смерчем и ощущал подземные точки.
- Только так душа великого хана могла покинуть землю и направиться в сторону Монголии, - сказал он Бат-Мэргэну.
* В 1245 г. монахи Плано Карпини и Бенидикт Поляк записали рассказ ветеранов о гибели Чингисхана от удара молнии. Однако не молния стала причиной гибели Чингисхана, а его смерть породила грозу и бурю. Монголы знали, что смерть великих ханов порождает бури. В летописи «Алтан Тобчи» пишется: «На 66-м году жизни, в 22-й год правления, в год красной свиньи (1227) в 12-й день 7-го месяца он стал тенгри». Рене Груссе указывает другую дату: «Чингисхан умер 18 августа 1227 года… В ту пору ему едва исполнилось 60 лет». Арабские летописцы, желая принизить Чингисхана и выделить его злодеяния, подчёркивали, что он родился и умер в год свиньи, т.е. в 1155 и 1227 гг. А свинья у арабов – нечистое животное. В Монголии официально признаны такие даты Чингисхана: день рождения - 17 мая 1162 г., а день смерти - 18 августа 1227 г.


Дымились смрадные костры –
Знамёна грабежа.
В.Слипенчук.
ГОНЦЫ СКОРБИ
С печальной вестью, о которой никто не должен был знать, в Каракорум отправили Бат-Мэргэна и Тургэна. Им вручили золотые пайцзы с изображением тигра, вставшего на дыбы с обнажёнными когтями. К малахаям прикрепили по девять перьев орла и по три колокольчика.
По всей земле тангутов стелился дым пожарищ. Тучи грифов терзали останки людей. Стаи одичавших собак тоже пировали вдоль дорог. Трупный смрад окутал всю страну. Тургэну казалось, что он насквозь пропитан им. Выехав за Великую стену, гонцы забрели в Эдзин-гол и начали полоскать штаны и рубахи, смывая с них и с себя отвратительный запах. Вода была мутной, бурой, словно впитала в себя кровь людей и пепел пожарищ.
До границы их сопровождал отряд кешиктенов. Далее было безопасно, и гонцы могли спокойно проехать по пустыне Гоби до самого Каракорума. Большой отряд не смог бы двигаться быстро. На редких уртонах * мало сменных коней. Жаркое лето высушило пустыню Гоби. Корма лошадям не хватало. От быстрой скачки Шаргай стал выбиваться из сил. Бат-Мэргэн посоветовал оставить его на уртоне.
- Всё равно, что бросить брата! – ответил Тургэн, - Шаргай вывел меня в люди, согревал меня зимой своим телом…
- Но так ты загонишь его! И он умрёт.
И Тургэн оставил коня на ближайшем уртоне, попросив, чтобы Шаргая отправили в Каракорум с первым же обозом. Далее они поскакали быстрее – пока им меня-ли лошадей, гонцы ели, брали с собой запас пищи, воды и мчались дальше. Но стала сказываться усталость от бессонницы. Временами они ехали в полудрёме. Тургэну мерещились трупы, грифы и собаки возле них. И однажды услышал голос
Номхон: «Вы монголы – убийцы!» Он хотел возразить, открыл глаза и увидел перекати-поле из человеческих костей. Огромный шар с гулом и скрежетом катился с юга прямо на них. Тургэн с трудом очнулся от страшного видения и понял, начинается песчаная буря.
- Попробуй остановить бурю, - сказал Бат-Мэргэн.
- Но у меня нет нефрита и бубна.
- Тогда надо спрятаться под горой.
Они вырали ямы у склона, собрали дров, но разжигать костёр не стали. Привязав к передним ногам лошадей путы, гонцы легли под горой и уснули.
Проснулся Тургэн от топота копыт у своей головы. В тусклом свете утренней зари он увидел, что кони топчутся прямо возле них и храпят от испуга. Заметив горящие глаза волка, Тургэн схватил лук и выстрелил. Раздался визг. Проснувшись, Бат-Мэргэн тоже сразил волка. Потом достал огниво,
* Уртон – ямская станция.
кремень, быстрыми ударами запалил трут, зажёг бересту и бросил её в сухие сучья. Вспыхнувший костер сначала сузил пространство обзора, но потом стало видно, что волки, испугавшись огня, начали исчезать в кустах.
- Вот нам урок, - сказал Бат-Мэргэн, - ночевать не в степи, а на уртонах!
- Так-то так, - сказал Тургэн, - но мы нарушили запрет – убили волков.
- На охоте нельзя, а когда они нападают, можно! - махнул рукой Бат-Мэргэн и нахмурился, - Но это ерунда! Что нас ждёт в Каракоруме? Сартагулы называют людей, принесших дурную весть, гонцами скорби. И им делают секир-башка. Чую, если не эта, то какая-то другая беда ждёт нас.
Тревога передалась Тургэну. Он попытался увидеть своим третьим глазом, что их ждёт. Но тряска и звон колокольчиков мешали - и в голове рисовался круг толстой колбасы, от которой шёл тухлый запах. Он махнул рукой, мол, третий глаз показывает чушь, и ничего страшного не будет.
Продолжая скакать, Тургэн думал о том, что в момент смерти человека его душа тенью падает на тех, кто находился рядом с умирающим, обволакивает их чем-то вроде невидимого облака. И чем сильнее душа умершего, тем сильнее она влияет на души сподвижников. И они либо повторяют его судьбу, либо пытаются выйти из этой тени. Но выходить из-под тени Чингисхана он, Тургэн, не хочет, и будет исполнять наказ хана.
Думая так, он вдруг снова увидел круг толстой колбасы, услышал звон в ушах и почувствовал тухлый запах беды. И беда действительно подкараулила недалеко от Каракорума.
Миновав ворота между Алтаем и Хурху, они выехали в долину Онгин-гола. Река, текущая со склонов Хангай, терялась в барханах Гоби. Ещё недавно студёная горная вода нагревалась и, испаряясь, исчезала в толще песков.
Бат-Мэргэн ехал вдоль бархана, и вдруг его конь захрапел, встал на дыбы и рухнул в песок. Бат-Мэргэн с трудом высвободил из-под него свою ногу, поднялся и увидел толстого желто-серого червя, похожего на круг колбасы, какая недавно померещилась Тургэну. Бат-Мэргэн хотел отпрыгнуть в сторону, но червь, мигом свернувшись в кольцо, потемнел до синевы и выстрелил какими-то искрами. Бат-Мэргэн успел лишь крикнуть: «Олгой-хорхой» * и упал.
Тургэн погнал коня, вынул на скаку лук и стрелу, а червь мгновенно зарылся в песок. Тургэн выстрелил в место, где он скрылся, соскочил с коня, выдернул из песка стрелу и, не увидев никаких следов на ней, начал копать, и тут с бархана хлынул поток песка. Тургэн еле успел отскочить и бросился к наставнику. Начав осторожно теребить его, потом трясти сильнее, он не мог вернуть ему дыхание. Искаженное гримасой боли лицо посинело, губы покрылись пеной, полуоткрытые глаза словно прищурились от яркого света, будто Бат-Мэргэн пытался рассмотреть что-то перед собой. Но он, как и его конь, был мёртв.
Взвалив Бат-Мэргэна на своего коня перед седлом, Тургэн поехал дальше. Он надеялся, что наставник очнётся, но трупный запах усиливался и говорил о том, что чуда не произойдёт. На ближайшем уртоне он оставил старшего товарища. Из-за спешки он не мог похоронить человека, который заменил ему отца. Небольшая кожаная сумка, в которой оказалось несколько золотых колец, браслетов, серёжек и тонкий рулон шёлка, - всё, что осталось от учителя.
В Каракорум Тургэн примчался пыльный, грязный, потрясённый гибелью своего наставника. По перьям и колокольчикам кешиктен у ворот хана догадался, кто перед ним.
- Это гонец Чингисхана! Доложи о нём! – крикнул он стражнику ханской юрты.
Стражник вошёл в юрту и тут же вышел, жестом пригласив внутрь. Тургэн спрыгнул с коня, отдал поводья другому стражнику и, стряхивая с себя пыль, позванивая колокольчиками на малахае, направился к входу. В это время полог распахнулся, из-за него показался Чаhадай. Увидев Тургэна, он

* Олгой-хорхой – червь-колбаса. Об этом животном дошли предания монголов. Свёртываясь в кольцо, олгой-хорхой убивал свои жертвы, видимо, электричеством. Если в море есть электрические скаты, то и на суше могло быть подобное существо. Писатель и учёный Иван Ефремов описал его в рассказе «Олгой-хорхой»

понял, что произошло недоброе, и спросил:
     - Поражение?
- Нет, победа, но… - Тургэн опустил голову и с трудом молвил, - Великий хаган ушёл к Тенгри.
Чаhадай замер, ошеломленный страшной вестью. Но никакого приказа о казни гонца не последовало. Более того, он пригласил Тургэна в юрту, велел слугам подать ему чая, еды и попросил рассказать, как всё было.

Назад, в верховья Онона,
Где  рыбой  кипит  вода.
Процессией похоронной
В Монголию шла Орда.
В.Слипенчук.

ОРГОЙ-ХОРХОЙ ПОЛЗЁТ ПО ПУСТЫНЕ
Шесть пар быков, цугом впряженных в повозку с останками хана, с трудом тянули её по горным дорогам. Гроб везли среди телег с сокровищами тангутов. Он был сделан ещё при жизни хана. Почуяв приближение смерти, он приказал сделать его из цельного ствола дуба. Внутри гроб выложили золотыми пластинами. По обе стороны тела, облаченного в кольчугу, лежали огниво, лук со стрелами, нож, золотая чаша для кумыса. Правая рука сжимала инкрустированную серебром рукоять меча в позолоченных ножнах. Гроб прикрыли войлоком, коврами, полили благовониями, обложили хвоей, цветами. И потому никто не догадывался, кто там покоится.
О смерти Чингисхана не знали даже кешиктены, сопровождавшие скорбный груз. Но вскоре по поведению Угэдэя, Толуя, Есуй-хатун, а главное, по трупному запаху, который стал пробиваться из-под ковров, люди догадались, что везут они. А окончательно все стало ясно, когда повозка застряла в болоте у горы Мон, и улигершин Хулэг-батор начал просить тенгриев о помощи:
Крылом парящего ястреба
Вознеслась душа грозная.
А прах твой – на дне ящика,
Грузом гремящей повозки.

Волей Вечного Неба рождённый,
Великий Батор,  владыка мой,
Народ покинул, в тебя влюблённый,
Монголию – свой край родной!

И ждут тебя, Хан-повелитель,
Страданья неутешных жён,
Бурхан-халдун – гора великая,
Делюн Болдок, где ты рождён.

Душа твоя на небо вознеслась,
Достиг ты высшего рождения!
О, тенгрии, мы просим вас
Доставить прах для упокоения…

Только после этой молитвы быки под ударами кнутов еле вытянули повозку.
Получив известие о смерти отца, Чаhадай отправил гонцов всем родичам и в сопровождении Тургэна, знавшего дорогу, выехал со свитой навстречу траурному каравану, который двигался по пустыне Гоби с юга на север. Когда отряд Чаhадая встретил караван, Елюй Чуцай не советовал открывать гроб, но сын настоял на своём. Крышку приоткрыли, из-под неё хлынул жуткий запах, а лицо и руки отца нельзя было рассмотреть из-за кишащих белых червей.
Чаhадай тут же опустил крышку и приказал кешиктенам собирать жижу, текущую из гроба, чтобы окунать в неё наконечники стрел. Ими стали убивать всех встречных, чтобы задержать весть о смерти хана. И всадники, скачущие впереди, расстреливали несчастных, оказавшихся на пути. Достаточно было царапины от такой стрелы, чтобы даже те, кто сумел ускакать, вскоре погибали от трупного яда.
Великий хан, а смердит как обычный труп, удивлялся Тургэн, и сколько жизней ещё заберет он, пока его не предадут земле!
Никогда больше не увидит Тургэн его глаз. Какими разными были они! Серые, как у волка. Жёлтые, как у рыси. Небесно-голубые, как у лани. Холодно-синие, как льдина. И красные на смертном одре. Они менялись от настроения и обстоятельств. Такие глаза могли быть только у посланца небес!
Окутанная облаком смрада, ощеренная копьями и луками, смертоносная гусеница, как олгой-хорхой, медленно ползла по пустыне, уничтожая всех на своём пути. И снова Тургэну увиделось перекати-поле из человеческих костей, послышался голос Номхон: «Вы, монголы, убийцы». Где-то она сейчас?
Узнав, что обоз Боhорчи движется сзади, Тургэн незаметно отстал, благо, никто не следил за ним. Встретив обоз, он остановился, стал смотреть на телеги со скарбом и трофеями гвардейцев. Каждый из них загрузил всё, что осталось после дележа добычи для хана и его жён. А Тургэн как вестник скорби ускакал налегке, и остался без положенной ему добычи. В небольшой сумке хранились лишь кольца, браслеты, ожерелья и небольшой кусок шёлка – всё, что осталось от Бат-Мэргэна. Внимательно оглядев пленных ремесленников и женщин, он нигде не увидел Номхон. Тогда он спросил о ней одного из охранников.
- Такой здесь нет, - ответил он, - но в конце идёт обоз для беременных и рожениц. Посмотри там.
- Прошу тебя, съездим туда вместе.
- А в чём дело? Кто она?
- Да так, знакомая, - смутился Тургэн, - В Ганчжоу я привел её к вам.
Тургэн достал из кармана золотое кольцо. Конвоир понял намёк и согласился помочь. Вскоре он нашёл обоз, в котором везли богатства Боhорчи.
Наконец, Тургэн увидел крытую повозку, в которой ехала Номхон. Полы накидки были подняты, чтобы внутри не было душно. Он подъехал и увидел её с младенцем на руках. Онемев от неожиданности, он молча, ни слова не говоря, ехал на коне рядом, смотрел на спящего младенца и на неё, дремлющую, усталую от зноя и пыли. Ребёнку месяца три от роду. Тургэн вспомнил, что они виделись и расстались ровно год назад. Значит, это его ребенок! А раньше она не могла забеременеть, так как кормила грудью дочь. *
Наконец, Номхон открыла глаза. Увидев рядом коня, она подняла глаза вверх и тут же закрыла, не веря им. Потом осторожно приоткрыла веки, как бы боясь спугнуть видение. И тут он улыбнулся ей. Она приподняла младенца и сказала:
- Смотри, это твой сын.
- Вижу, вижу. Как тебе тут? Хватает ли еды, воды, есть ли пелёнки?
- Да так, - махнула рукой она, - не очень, но главное – он растет хорошо.
- Как назвала?
- Пока зову Халун. Но жду, как решишь ты, а тебя всё нет и нет…
- Молодец, что назвала так! – сказал Тургэн, - Имя озера, где он был зачат, всегда будет с ним! Как же тебя взяли с ребёнком?
- Жена Боhорчи любит детей и сказала, пусть он будет её внуком.
Тут младенец закряхтел, открыл глазки и прищурился от солнца. Тургэн чмокнул губами. Мальчик начал смотреть на него. Несмотря на грудной возраст, взгляд казался осмысленным. Потом он стал трогать грудь матери.
- Ну-ка, Номхон, покорми его, а я посмотрю, как он ест.
Она обнажила грудь. И малыш впился в сосок, начав сосать молоко.
- Знаешь, он такой ненасытный, сильный. Весь в тебя.
- А пятно на попке есть?
Она развернула младенца и показала синее пятно на правой ягодице.
- Точно, как у меня, - улыбнулся Тургэн и поцеловал пятно,** потом личико сына и поехал в свою колонну. Выменяв у одного кешиктена ожерелье на
* Многие азиатские женщины не беременеют, пока кормят грудью ребёнка. Действует некая защитная реакция, выработанная веками кочевой жизни.
** Подобные родовые пятна у монголов сохраняются на всю жизнь. После нашествий монголов эти пятна появились у людей соседних наций. В ряде стран Азии их считают свидетельством высокого происхождения и называют меткой Чингисхана.

пять собольих шкурок, он подъехал к куреню – кругу повозок Боhорчи, стоящих на ночлеге. Найдя Номхон и сына, положил в повозку бурдюк кумыса и мешочек, в котором были шкурки, сыр, творог.
- Шкурки используй как пелёнки.
- Как можно? – удивилась Номхон, - Соболь - такое богатство!
- Для детей монголы ничего не жалеют.
- Ладно, тогда – зимой, а сейчас жарко, у него всё сопреет. Пока буду пеленать этим, - она показала пелёнку из тонкого полотна.
Тургэн поцеловал спящего сына, посадил Номхон в седло и повёл коня.
- Я впервые на коне, - сказала она, - боюсь его и боюсь упасть.
- Сиди спокойно, всё будет в порядке, - он тронул и похлопал её бедро.
Уехав за барханы, он спустил её с седла и начал целовать, держа на весу. Потом положил её на тёплый после дневной жары песок. Они отдались друг другу с такой страстью, словно пытались восполнить долгую разлуку. Он ласкал её не просто как женщину, а как мать своего первого сына.
Тусклая полоса вечерней зари, догорая на западе, освещала их лица. Раскинув руки, она смотрела на небо, где уже вспыхнули звёзды.
- Какое здесь небо! – удивилась она, - У нас горы, леса, а здесь – степь, простор. И звёзды совсем другие.
- Они такие же, но смотрятся иначе.
- Но я совсем не знаю их. Некому было показать.
- Хорошо, давай покажу. Вон вечерняя звезда Цолмон, * она бежит на запад, где Чингисхан недавно разгромил Хорезм-шаха. А на востоке есть утренняя звезда Ангараг **. Её сейчас не видно. Она - кроваво-красная, восходит со стороны Китая, потому и горят его города.
- Причём здесь Ангараг? Вы же поджигаете их!
Он с удивлением глянул на неё. Поняв, что она сказала не то, Номхон спросила:
- А что это за дорога через всё небо?
* Цолмон – Венера.
** Ангараг – Марс.

- Это – Тенгерийн оёдол - Шитьё богов. * А это - Алтан гадас.
- Золотой кол? Почему звезду назвали так?
- Потому что она, как на привязи, держит вокруг себя отары звёзд. Она самая яркая в созвездии Долон бурхан.** Сказка о появлении этих звёзд длинная, расскажу в другой раз, а сейчас скажу, что одна корова, которая не найдя быка, отдалась пастуху и родила телёнка с человечьим телом и головой бычка. Его хотели убить, но он убежал, стал жить в лесу с другими странными полулюдьми. Когда Беломордый Бычок вырос, он убил злую ведьму и взял у неё много золота. Но его друзья решили забрать золото себе и сбросили Беломордого Бычка в яму. Он чудом выбрался из неё, убил по пути злодея Шулмуса, а когда его слуги погнались за ним, взлетел на небо. Но жена Шулмуса успела рассечь Беломордого Бычка, он взлетел и рассыпался на семь звёзд. Так появилось созвездие Семь Бурханов, с главной звездой Алтан-гадас - на севере. Сейчас Кол-звезда показывает дорогу домой.
- А мне – дорогу от дома. – Номхон произнесла эти слова спокойно. Зная, что прошлого не вернуть, она поняла, что бесполезно горевать о нём.
- Теперь твой дом будет там, - махнул он на север.
- А твой? – вдруг спросила она.
Короткий вопрос сбросил его с небес. В самом деле, где его дом? Степи и горы, по которым прикажут скакать? Что на это ответить?
- Чингисхан умер, может, меня отпустят, и я останусь дома.
- Не смеши меня, - вздохнула она, - Нам пора, вдруг Халун проснулся и плачет!
Он посадил её в седло и повёл коня.
- Ну, как? Не боишься?
- Немного боюсь, - улыбнулась она, - но с тобой не страшно.
Халун уже кряхтел, дрыгал ногами. Номхон сменила мокрую пелёнку, взяла сына на руки, дала грудь. Когда он насытился и уснул, Тургэн хотел

* Тенгерийн оёдол - Млечный путь.
** Долон бурхан – семь бурханов: Большая Мдведица.
снова увести её в сторону, но подошёл стражник и сказал, что сюда должен приехать начальник конвоя, и показываться на глаза ему не стоит.
Наклонившись, он поцеловал сына и Номхон. Почувствовав родные запахи – нежного младенца и грудного молока, он прослезился и тихо поехал вперёд.

Всех встречных убивают и говорят:
«Иди на тот свет служить
нашему государю».
Марко Поло
ПОХОРОНЫ ХАНА
Когда процессия прибыла в Каракорум, открывание гроба повторилось. К удивлению всех, Бортэ-уджин не отпрянула от праха, а стала хватать червей и сыпать себе на голову.
- Пусть они съедят меня вместе с мужем! – вскричала она, - Не зря я отговаривала его от этого похода!
Когда сыновья оттащили её от гроба, она начала осыпать себя горстями песка, а потом лишилась чувств.
Гроб хана установили сначала в ставке Бортэ, потом в ставках других жён – Есуген и Есуй. Они находились в разных местах, недалеко от Каракорума. Шаманы проводили молебны с участием всех родственников хана.
Из-за первых морозов трупный смрад не ощущался, как ранее. И когда со всех сторон съехались внуки, племянники, дочери и другие родичи хана, состоялось окончательное прощание. Тут Тургэн впервые увидел внуков хана – Батыя, Гуюка, Мункэ, Хубилая, Ариг-Бугу, Кадана… Молодые, стройные, быстрые в движениях, они ещё никому не известны, но вскоре мир услышит их имена, которые будут наводить страх на людей. Проходя мимо, Батый глянул на гонца и задержал взгляд на малахае с перьями.
После долгих прощаний в Каракоруме траурная процессия двинулась на северо-восток. Узнав, что его не взяли сопровождать хана, Тургэн огорчился, но начальник гвардии Джурчедэй тихо шепнул:
- Те, кто поедет хоронить, будут расстреляны. – Увидев удивление Тургэна, Джурчедэй добавил, - Это для них - великая честь, они будут служить хану в подземном царстве. А убивать их будет особый отряд, и ты включен в него.
Достигнув долины Толы, траурная процессия стала подниматься в верховье. В ней ехали не только мужчины, но и девушки. Их было ровно сорок. Не зная, что они предназначены для услужения хану на том свете, девушки гордились тем, что они едут среди множества высоких лиц.
Отряд Джурчедэя стоял в стороне, на склоне одного из холмов. Когда колонна прошла вперед, начальник гвардии приказал тронуться следом. Через неделю процессия приблизилась к хребту Хэнтэй, с которого текут великие реки Онон, Керулен, Тола. Скоро - Бурхан-Халдун и родной улус в долине ручья Таг. Тургэн решил навестить мать. Сказав Джурчедэю, что его дом совсем рядом, почти по пути, он, как ни странно, получил разрешение.
Тургэн поспешил к родной юрте. Подъезжая к ней, он издали услышал лай собак. Это были крупные чёрно-серые собаки-волкодавы. Однажды Тургэн был покусан ими в чужом улусе. Узнав, что Чингисхана в детстве тоже покусали собаки, и потому он боялся их, Тургэн не увидел в этом ничего унижающего хана.
Когда Тургэн спешился, собаки с радостным визгом окружили его. Погладив, приласкав их, он увидел своего любимца Шаргая. Сорвавшись с коновязи, он подскакал к хозяину, с радостным храпом встал на дыбы.
- О мой Шаргай! Прибежал домой, а меня нет! - крикнул Тургэн и стал обнимать его, гладить шею. Опустив морду, конь подставлял шею, уши и тёрся, храпел, ластился к хозяину. На шее и холке - глубокие шрамы от волчьих зубов и когтей.
- Ай, молодец! Как же ты отбился от волков!
И тут сзади послышался голос матери.
- Сынок мой, отхон мой! – запричитала она, - Шаргай прискакал ободранный волками. Мы подумали, раз он один, значит, беда. Но он носился, искал тебя, и мы поняли, что ты жив. И вон, какой стал – гораздо выше отца!
Тургэн рассказал, как расстался с конем. А Шаргай скакал по кругу, возвращаясь к хозяину, снова вставая на дыбы, не задевая копытами.
Встреча была короткой. Отдав матери золотые кольца, перстни, рулон шёлка и бусы из кораллов, он сказал, что ему нужно догонять конвой, и поскакал, не увидев сестёр и старшего брата-калеку, которых не было дома.
- Как же так? Даже не зашёл в юрту, не попил чаю! – обиделась мать.
Обняв её, Тургэн сел на Шаргая и поехал рысью вверх в гору. А коня, на котором прискакал домой, оставил матери. На перевале он оглянулся и увидел, как мать держит нового коня за узду и машет рукой. И у него сжалось сердце. Когда он увидит её? Отец точно так же заехал домой в последний раз. Соскочил с коня, обнял, поцеловал всех и поскакал догонять отряд. И больше они отца не видели.
Сколько вокруг вдов, стариков, детей, которые многие годы ждут своих мужей, сыновей, отцов и не знают, где они, живы ли или погибли на поле брани. И лишь иногда, случайно, от калек, вернувшихся домой, узнавали о судьбе своих близких. А большинство тех, кто ушёл на запад, не вернулись в родные края.
Когда Тургэн догнал конвой, Джурчэдэй, увидев Шаргая, сказал:
- Хорошо, что ты нашёл его, но как он ободран. Его надо заменить.
Это расстроило Тургэна.
Отряд охранников, в который вошел Тургэн, расположился в пади, недалеко от Бурхан-Халдуна. К ним подъехал Боhорчи, распорядитель похорон.
- Никого не пускать к горе и не выпускать оттуда! - сказал он, - Ни до, ни после похорон. Увидев следы людей, выискивать и убивать их. Но зверей не стрелять!
В пади уже выпал снег, и на нём видны следы зверья. Впервые Тургэн, как и другие гвардейцы, были вынуждены стоять и смотреть, как мимо проходят косули, изюбри, сохатые. Руки невольно тянулись к лукам, но нарушить запрет никто не осмелился. Приказ есть приказ. За неисполнение – секир-башка. Но ещё страшнее - пропустить человека.
Хорошо зная эти места, Тургэн понял, что хана хоронят недалеко от той сосны, рядом с пещерой, где Чингисхан прятался от меркитов, и где Тургэн на коне взобрался на уступ. Теперь это место будет вдвойне дорого, но отныне ни он и никто не сможет приблизиться к нему.
Тургэн устроился у корней упавшей сосны. Сначала было тихо, спокойно. Но вдруг земля дрогнула, стволы и ветви деревьев закачались, с них посыпались струи снега. Подземные точки были знакомы Тургэну с детства, но этот был так силён, что послышался глухой гул. Ему стало не по себе. Вскоре сверху донёсся треск сучьев, послышалось частое дыхание. Оно было таким сильным, что задевало голосовые связки, и потому был слышен крик, похожий на стон. Вставив стрелу в лук, он стал смотреть, кто там.
Какая-то девушка, бежала с горы. Без головного убора, с косами и яркими лентами, которые колыхались за спиной, она показалась похожей на Номхон. Поскользнувшись, она упала лицом в снег и, не в силах встать, лежала, часто дыша. Тургэн направился к ней, чтобы выстрелить в упор, но не смог сделать этого.
Подойдя к ней, тронул её за плечо. В испуге она вздрогнула всем телом и, увидев его, закричала от страха перед расправой. Он зажал ей рот и увидел красную полосу и капли крови на шее. Она действительно походила на Номхон. Одна из тех, кого удостоили чести служить хану в загробном царстве. Каким же чудом удалось вырваться из петли и бежать?
- Я хочу жить! - заговорила она, когда Тургэн убрал ладонь с её рта. – Я почитаю хана,  но лучше бы мне родить от одного из его внуков. И мой сын стал бы служить ханскому роду на этом свете!
- Но тебе надо служить хану в загробном мире. Ведь это честь - сопровождать его там. Как тебя зовут?
- Туяа.
- Хорошее имя, - сказал Тургэн и невольно залюбовался девочкой. Молодая, лет пятнадцати, она, несмотря на испуганные глаза, была ослепительна, как луч солнца из утреннего облака.
- Как ты попала в свиту хана?
- К нам, на озеро Буир-нур, приехали гвардейцы Чингисхана и сказали, что они отбирают молоденьких красавиц для внуков хана...

Из рассказа Туяа Тургэн узнал, что она - из племени хонгиратов, * откуда
* Хонгираты, они же унгираты, конраты, хонгодоры, были знамениты не только невестами. Юноши этого племени служили в гвардии Чингисхана. Их потомки до сих пор есть в Казахстане, Средней Азии, Иране, Афганистане. В Монголии и Бурятии созданы их землячества. Потомки хонгодоров Аларского района Иркутской области добились огромных успехов в науке. Среди них – лауреаты Ленинской и Государственных премий, создатели космических кораблей М. Абахаев (Саратов) и А. Шаракшанэ (Москва); конструктор и испытатель водородных бомб А. Сельверов (Саров); директор РНЦ «Курчатовский институт» по науке Б. Чайванов (Москва). Известный драматург А. Вампилов тоже из хонгодоров. Это племя, как и другие племена монголов, стали достойными потомками Чингисхана не только в войнах, но и в науке и других сферах жизни россиян.

происходит жена Чингисхана Бортэ-хатун. Так Туяа оказалась среди избранных красавиц-хонгираток. По пути в Каракорум улигершин начал петь:

Буир-нур наш знаменит
Красою своих невест,
Как щит неприступны они,
Ухмылкой ответят на лесть.

Гордился каждый хонгират,
И был безмерно рад,
Когда супруг нашей Бортэ
Был поднят на кошме.

И снова мы в ханский дом
Везём самых лучших девиц.
Никто, никогда и нигде
Не видел прекраснее лиц…

В Каракоруме вдовы хана после тщательного осмотра оставили сорок самых красивых девственниц. Их нарядили в новые шёлковые и меховые одеяния, обули в вышитые золотыми нитями шубы и унты. Вместе с подругами Туяа радовалась обновкам. Не зная о том, что их везут на похороны хана, бедные девочки крутились перед зеркалами, любовались нарядами, бусами, браслетами, которые многие надели впервые.
Лишь во время траурного молебна девочки догадались, зачем их привезли сюда. Потом их стали по одной подводить к огромной могиле. Оказавшись самой последней, Туяа увидела своих подруг, которые спокойно сидели рядом с гробом хана. Догадавшись, что девушки мертвы, она окаменела от ужаса. Но только палач накинул на её шею шёлковую петлю, она неожиданно ударила его в пах и, вскочив на коня, поскакала в гору. Это произошло так быстро, что все растерялись. Бегству помогли и подземные толчки. Раздался глухой гул, закачались деревья, с ветвей посыпались струи снега, закрыв обзор. Шаман Усун-эбугэн закричал:
- Земля готова принять хана!
Люди в ужасе пали ниц и начали молиться. Но когда девушка доскакала до вершины холма, один из гвардейцев выстрелил вслед. Первая стрела попала в шею коня, и тот рухнул в снег. Настолько сильным был яд на стреле. Другая пронзила шубу, но не задела Туяа. Прячась за трупом коня, она отползла и побежала вниз, по другому склону холма прямо на Тургэна…
Вынув из её шубы стрелу, Тургэн посадил Туяа в снег. Она увидела стрелу только сейчас и потянулась рукой к наконечнику.
- Осторожно, стрела отравлена.
- Ну, и что? Всё равно ты должен меня убить, - сказала она и увидела, как замялся он. Она с надеждой глянула ему в глаза, и тут же отвела взгляд. Никогда ведь ещё не была один на один с незнакомым юношей.
Он повел её к своей засаде. Подойдя туда, она вдруг сказала:
- Раз уж меня ждёт смерть, возьми меня. Хочу узнать, как это бывает.
Тургэн удивился и, растерявшись, не знал, как быть. Он прислушался, нет ли погони. Вокруг тихо. От волнения пересохло горло. Он достал коровий рог, наполнил его кумысом, отпил и протянул девушке. Она начала жадно пить. Облизнув губы, вернула рог. Он долил кумыса, выпил сам, ещё раз посмотрел по сторонам и, не заметив ничего, сел в снег. Она вопросительно глянула на него и опустила глаза, когда он посмотрел на неё. Крепкий кумыс ударил им в голову.
Что делать? Ведь взять её – значит изменить хану. Он хоть и мёртв, но… Да и жалко девчонку. Он должен был убить её, а зачем-то разговорился.
Тут с кедра посыпался снег, Туяна подняла голову, увидела белку, которая прыгнула с ветки на ветку и стала разглядывать молодых людей. Держа в лапках кедровую шишку, белка стала грызть орехи, часто двигая челюстями. Мордочка была до того забавна, что Туяа по-детски засмеялась, протянула к ней руку, а белка почему-то не испугалась, не отпрыгнула в сторону, а продолжала смотреть на неё.
- Иди ко мне! – позвала Туяа. Но тут белка бросила шишку, прыгнула на другую ветку и быстро побежала по лапам деревьев, как по ровной земле.
- Счастливая, - сказала Туяа, провожая её взглядом, - за ней никто не гонится, будет жить долго, не то, что я.
Глаза заполнились слезами. Тургэн встал, обнял её, она прижалась к его груди, плача, как ребенок. Он погладил её волосы, понюхал их и удивился знакомому аромату. Он слышал его от жены Чингисхана Есуй-хатун, когда приходил в ханскую юрту. Это был запах китайского жасмина. Значит, Туяа и другие девушки, были окроплены такими же благовониями, как у земных жён хана.
Поглаживая волосы и утешая её, Тургэн вдруг почувствовал не только жалость, но и внезапно вспыхнувшее желание. Когда она подняла голову и глянула ему в глаза, он начал целовать её лоб, щёки, губы. Туяа отвечала неумело, по-детски. Да и где, когда она могла научиться искусству ласки? Он осторожно уложил её в снег…
Потеряв невинность в тёплом озере Халун-Нур, Тургэн позже имел женщин в засыпанных пеплом тангутских городах, в песках пустыни. Но на снегу это было впервые. И он впервые познал девственницу. Туяа вскрикнула от боли, когда он пронзил её, и продолжала стенать после.
Некоторое время спустя послышались голоса людей и фырканье лошадей. Увидев двух гвардейцев, едущих по следу, Тургэн велел ей притвориться мёртвой, положил лицом вниз, присыпал хвоей и снегом, рукавицей снял наконечник и сунул стрелу в отверстие шубы. Когда гвардейцы подъехали к нему, Тургэн сказал, что беглянка мертва, и как бы с усилием выдернул стрелу из её спины.
- Вот, видите, - сказал он, - а наконечник застрял внутри.
Увидев кровь на снегу, гвардейцы не могли подумать, что это – следы потери невинности. А когда хотели доставить труп к могиле хана, Тургэн сказал:
- Зачем? Раз она бежала от хана на этом свете, то будет бегать от него и в царстве мёртвых.
Гвардейцы переглянулись. Более старший по возрасту махнул рукой:
- Ладно. Тебе велено ночевать здесь, а мы пошли.
Когда они отъехали, Тургэн смахнул холодный пот с лица. Если бы стало известно, что он не убил беглянку, его бы тут же казнили вместе с ней. Он поднял её с земли, отряхнул от снега. Помолчав, подумав, что делать дальше, он снял с неё шубу, вывернул наизнанку, чтобы не бросалась в глаза дорогая отделка, надел снова, убрал из волос яркие ленты, повязал ей голову своим меховым шарфом. Туяа с удивлением смотрела, что будет дальше.
- Поедешь ко мне домой. Шаргай дорогу знает. Это недалеко – два дня. Но не выезжай на открытые места. Узнают по одежде, схватят, и тогда смерти не миновать. Волков не бойся, конь имел с ними дело, отобьётся. Вот тебе сабля, на всякий случай. Обратно Шаргая не отпускайте - его велели заменить. Матери моей расскажи всё, как есть, она перешьёт шубу, переоденет, а моим сёстрам и соседям пусть скажет, что ты моя жена, которую я привёз из похода.
Когда он посадил Туяа на коня, Шаргай закрутился на месте, пытаясь сбросить её. Но она ударила его саблей плашмя, а Тургэн стегнул кнутом. От неожиданности конь встал на дыбы. С удивлением и обидой глянув на хозяина, который до того никогда не бил его, он трусцой двинулся по склону горы. А повиновался он ещё и потому, что почувствовал твёрдый характер всадницы. Увидев, как уверенно Туяа сидит в седле, Тургэн понял, что она может добраться до дома, если её не заметят.
Тем временем у могилы хана шёл молебен с хрустальным черепом. На этом настоял Боhорчи. Череп поставили на тот же стол с вырезом. Зажгли под ним лампаду. Хотя ветра почти не было, пламя несколько раз гасло, а когда зажигалось вновь, сиянье черепа казалось таким же ярким, беспокойным, как и вся жизнь хана. Радужный нимб был особенно эффектен и страшен в ночной тьме. Блики из глазниц черепа, скользя по ветвям одинокого дерева, выхватывали из тьмы испуганные лица людей. Цветовая игра была столь же красивой, сколь и жуткой. Необычайные ощущения обостряли удары медного гонга и монотонная молитва монаха. Его низкий голос и непонятные для всех тибетские слова казались зловещими, хотя в них говорилось о добре и свете. В конце похорон хрустальный череп опустили в могилу хана, поставив его у изголовья гроба…
Заключая похороны, Боhорчи сказал: «Великий хаган завещал нам сохранять единство», и прочитал стихи Чингисхана::

Утром Тургэн поднялся к месту сбора и явился к Джурчедэю. Тот не обратил внимания на то, что Тургэн без коня. К тому же, с утра начиналось самое неприятное и страшное. После захоронения хана, долгих ночных молитв, других траурных обрядов все, кто был у могилы Чингисхана, направились вниз со склона Бурхан-Халдуна. Они шли пешком, без лошадей. А у выхода из пади, где они спускались по тропе, в них полетели отравленные стрелы.
Вместе со всеми Тургэн стрелял почти в упор. Те двое, которые накануне шли по следу Туяны, были ещё живы, ему пришлось добить их ударами копья. Оба узнали его и даже пытались сказать что-то, но это не спасло их от смерти. Вместе с десятками других воинов, они стали гвардейцами хана в загробном мире. Их закопали на месте расстрела в заранее вырытую могилу. А рядом закопали сорок лошадей для невест и ещё столько же для гвардейцев хана.
     Но какова судьба! Вчера они могли убить Тургэна, а сегодня ему пришлось добивать их. И поступить иначе он не мог. Тургэн был подавлен убийством собратьев. Невеселы, встревожены были и другие кешиктены. Не ожидает ли их та же участь? Но Джурчедэй успокоил, сказав, что им ничто не грозит.
     После этого Тургэн подошел к нему и попросился домой хотя бы ненадолго. «Человек, забывший улыбку» задумался. Сейчас откажет, подумал Тургэн. А тот посмотрел на него и сказал:
- Та-ак. Ты два года не был дома. Езжай, побудь там неделю.
От этих слов Тургэн склонил голову, чтобы скрыть слёзы радости. Но Джурчедэй истолковал их по-своему и вдруг добавил:
- Ладно, сейчас особых дел нет, побудь месяц. Но где твой конь?
Тургэн растерялся от неожиданного вопроса, начал говорить, что случайно задел коня отравленной стрелой, и тот умер. Джурчедэй внимательно посмотрел и, ничего не сказав, велел взять коня убитого кешиктена.
«А он ведь добрый, этот «человек, забывший улыбку», - подумал Тургэн.

Местом погребения Чингисхана называют Бурхан-Халдун. Но где эта гора, неизвестно. Монголы назначили исполнять её роль одну из вершин хребта Большой Хэнтэй. Другие утверждают, что Бурхан-Халдун – у реки Куэгда, северного притока Шилки, в России. Кроме того, пишется о могилах хана в Ордосе под Хух-Хото (Китай); на дне реки Онон; в отрогах монгольского Алтая; на Байкальском острове Ольхон и даже на севере Байкала. Недавно появились новые «адреса» – в республике Тыва, на дне озера Иссык-куль в Киргизии, а также в Якутии, Казахстане, Калмыкии. «Подлинные» могилы Чингисхана не раз «находили» киргизы, японцы, китайцы, американцы. Но поиски продолжаются.
Простые монголы говорят: «Грех беспокоить прах великого предка! Великая кара настигнет того, кто найдёт и потревожит его покой!» Несмотря на предостережения, экспедиции одна за другой приезжают в Монголию и ведут раскопки.

Он поймал её, как звезду на небе, и
был счастлив, как Беломордый Бычок.
Из сказки
МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ
Тургэн не стал ночевать с отрядом и поехал домой. Не терпелось узнать, добралась ли Туяа. Эти места он хорошо знал с детства, ездил зимой и летом на охоту, пас скот. Несмотря на темноту, ночью он проехал треть пути. Днём скакал без остановок и поздно вечером добрался до родных юрт. Пока он привязывал коня, его опять радостно встретили собаки, а потом из тьмы появился Шаргай. Снова – храп, ржание, вставание на дыбы. И снова Тургэн приласкал, погладил его. Когда он вошёл в юрту, там было темно, огонь в очаге еле тлел. Мать проснулась, спросила «Кто тут?» Услышав голос сына, бросилась к нему. И пока она обнимала его, он заметил, что из-под одеяла выглянула чья-то голова.
- Кто это? – спросил он, вглядываясь во тьму.
- Как кто? - улыбнулась мать и бросила щепки в огонь, - Смотри.
Вспыхнувший огонь осветил смущённое лицо Туяа. Тургэн наклонился к ней, обнял и услышал запах жасмина, который еще не выветрился.
- Молодец! Добралась-таки!
- Что я? Спасибо Шаргаю, - сказала Туяа.
Быстро поставив на огонь котёл с едой, мать побежала в соседние юрты, где жили её дочери и сын Бартаг, чтобы разбудить их. Пока они не пришли, Тургэн прилёг и обласкал Туяа. След на шее от удавки ещё виден. «Скорей бы сошёл», - подумал Тургэн. Туяа рассказала, как перешивали ханскую шубу, покрыв её простой материей. Понадобился богтаг. * И мать с дочерьми сшили всё за два дня.
За стенами юрты послышались голоса брата, сестёр, которых привела мать. Они принесли архи, мясо, сушёную пенку, творог. Две сестры прибежали без детей, которые спали, а мужей у них не было. Старший брат Бартаг, раненный в битве с найманами, охромел, нога высохла, но верхом на коне хорошо охотился и пас скот. Пировали недолго. Мать сказала:
- Ну, всё, боло! Мой отхон устал в пути. Давайте оставим его с женой.
Так странно прозвучали для Тургэна эти слова! Оставшись наедине с Туяа, он почувствовал такое, чего пока не мог понять и оценить. Ведь впервые в жизни он был с женщиной, женой, и не в каком-то случайном месте, а в своей юрте, на супружеском ложе. А жена была такой милой, душистой, желанной, что им овладела не только бурная страсть, но и новое для него чувство покоя, уверенности в будущем. Тургэн впервые почувствовал себя хозяином дома, любящим мужем.
Три дня они не покидали своей юрты. На четвёртый день они пошли к озеру, покрытому льдом. Он предупредил её, что ей не стоит вступать в разговоры с людьми. Вдруг заедет кто-то и узнает, что она из Буир-нура.
* Богтаг - головной убор замужней женщины.
Увидев заросли тростника, Тургэн решил сделать лимбу. Нашёл стебель нужной толщины, срезал его, укоротил до длины своего локтя, кончиком ножа высверлил семь дырочек и попробовал звук. Лимба звучала тонко, нежно. Он начал подбирать мелодию, которая пришла к нему в походе на тангутов. Грустная, задумчивая, она начиналась медленно. Потом он увеличил темп, выстукивая ритм ногой. Мелодия стала бодрее. Туяа с удовольствием слушала его.
- Что за песня, - спросила она, - какие у неё слова?
- Слов нет, а мелодия пришла в походе. Я представил тихий горный родник, из которого струится ручеёк. Он собирает росу с папоротников, ягод брусники, смородины, сливается, как наш Таг, с другими ручьями и впадает в Онон. Поток становится шире, быстрее. И ничто не может остановить его на пути к Барун-Далаю. *
Потом запела Туяа. О бескрайней степи, синих горах. Голос оказался высоким, звонким. Он начал подыгрывать.
- Молодец, хорошо поёшь! Спой ещё.
Она начала петь о родном доме, о Керулене, впадающем в озеро Буир-нур. Но Тургэн прервал её.
- Не надо петь о Буир-нуре. Голос у тебя сильный, по льду слышно далеко, - сказал он и с тревогой осмотрел берега озера.
- Ну, и жизнь - людей остерегаться и не петь, что хочешь.
Он молча обнял её, не умея иначе выразить сочувствие.
На обратном пути Туяа увидела белку на кедре и побежала к ней. Белка стала прыгать с ветки на ветку. Тургэн последовал сзади, и они вышли на
* Барун Далай - так монголы называли Восточный (Тихий) океан.
место, очень похожее на то, где они впервые увидели друг друга.
- Смотри! Похоже на место, где мы познакомились! - воскликнула она, - И белка, может, та же. Чего ей стоит добежать сюда!
Он оглядел заснеженный склон и поваленное дерево. Место у вывороченных корней, очень походило на то, где они впервые узнали друг друга.
- Раз так, то… - сказал он, но умолк и начал целовать её.
Расстегнув шубу, он осторожно уложил её в снег. Как и тогда, она закрыла глаза, но лицо не было бледным от страха. Его озаряла улыбка, и стоны выражали не боль, а упоение от сладости и блаженства, которые она впервые ощутила сейчас.
Дома мать сказала, что Тургэна приглашает кузнец. Он с детства мечтал побывать в кузнице, но не мог. Дарханы *, как и шаманы, держатся обособленно. И только став гонцом, Тургэн удостоился приглашения в кузницу.
Большая восьмиугольная юрта, сложенная из толстых бревен, стояла на берегу ручья, была высокой, просторной. В центре, под дымником, более широким, чем в обычной юрте, высилась кирпичная печь с горном. Улусники готовились к охоте и делали стрелы. Перед началом работы Дархан взял огниво, ударил им по кремню. В полумраке сноп жирных искр ослепил Тургэна. Жёлтый трут из берёзового гриба задымился после первого же удара. И только Дархан поднёс бересту, она вспыхнула и разожгла щепки, от которых загорелись угли в горне.
После этого он начал молебен в честь небесных покровителей кузнечного дела и духа-хозяина кузницы, затем - в честь духа огня Галай-хана и в честь наковальни, молота, горна, мехов. Причём за каждый из них – отдельно. Побрызгав молочной водкой и бросив в огонь куски мяса, он завершил молебен. Потом Дархан положил в горн железный прут и попросил Тургэна качать меха. Затем дал ему щипцы и предложил подержать раскалённый прут на наковальне. Точными ударами молотка Дархан расплющил конец прута, сделав два лезвия наконечника. Потом обрубил его и бросил в бочку.
* Дархан – кузнец, мастер. Отсюда и слово тархан – особо уважаемый человек, и фамилия у русских Тарханов.

Шипенье воды, запах гари, дыма из горна взволновали Тургэна. Глаза у него разгорелись, как угли в печи. Остывший конец прута снова оказался в горне, а когда раскалился докрасна, Тургэн положил его на наковальню. Сделав несколько наконечников, Дархан предложил ему взять в руки молоток. Сначала он показался лёгким, но, начав ковать, он быстро устал. Лицо его покраснело, покрылось потом. Но он радовался как ребенок – сам сделал два наконечника. После этого Дархан стал заострять их на точильном круге. Тургэн крутил ручку круглого точила, которое внизу касалось слоя воды в корытце. Несмотря на сырость, из железа летели искры. Наконечники получились красивыми и сверкали острыми гранями.
- А в тебе есть божья искра, - улыбнулся Дархан, - Мог бы стать кузнецом. Ты – достойный сын своего отца. Не зря Чингисхан сделал тебя гонцом!
Осмелев от похвалы, Тургэн попросил разрешения выковать наконечник копья. Дархан согласился, но копьё далось труднее. В отличие от стрел древко копья не насаживалось на него, а вставлялось изнутри в круглое отверстие. Для этого пришлось вырубить треугольный лист раскаленного железа, затем молотком свернуть его конусом в трубку. Несмотря на сложности, наконечник получился неплохим. Закалённый в огне и воде, заострённый на точиле, он сиял синими прожилками, а жёсткая горловина была готова принять древко копья.
Пойдя в лес, Тургэн срубил сухой ствол березы, очистил от коры, отсёк сучья, отмерил длину в два размаха рук, выровнял ножом и вставил древко в отверстие. Найдя центр тяжести, он обмотал его тонким сыромятным ремешком, взял копьё в руку. Оно легло в ладонь так, словно давно ждало этого мгновения.
Начав метать копьё в дерево, Тургэн постепенно удалялся от него, стараясь попадать издали. И понял, что для точности и силы удара лучше бить врага или зверя в упор. Ему так понравилось метать копье, что он решил поскорее применить его в деле.
Дархан провёл молебен для вселения в копьё сульдэ - духа бога войны.
- Теперь копьё готово к бою, - сказал он, - Оно длинновато, с ним будет неудобно в походе, для наконечника нужен чехол, чтобы не поранить коня и себя, но копьё поможет тебе и даже спасёт жизнь.
Подготовка к охоте на этом не кончилась. На другой день Дархан повёз наконечники к стрельнику Сумэ, который делал древки и оперение стрел. И тут Тургэн увидел, как сложна окончательная доводка. Дело не только в ровности, гладкости деревянных стержней. Для хороших стрел годилась не всякая древесина. Совершенно не подходили сосна, пихта и все хвойные породы. Из-за смолы они хуже скользили по луку, а главное, были хрупкими.
- Для стрел лучше подходит горный миндаль, - сказал Сумэ, - но его мало, и я использую берёзу.
Самое трудное в доводке стрел - соединить её с наконечником и оперением. Взявшись за работу, Тургэн убедился в этом. Чуть пережмёшь, и стержень наконечника расколет древко, а неправильно приклеенные перья плохо вращают стрелы в полете, снижая дальность и меткость стрельбы.
Так он узнал, что от кузнецов и стрельников зависит успех в охоте и войнах, которые вели и ведут монголы. Но сколько же стрел нужно для них!
В ночь перед охотой ударил сильный мороз. Ручей Таг нарастил лёд, но подземные ключи продолжали бить из-под земли, взрывая броню. Утром мороз усилился, и над долиной началась канонада, напомнившая Тургэну грохот при штурме тангутских городов. Там гремели пороховые заряды катапульт, метавших камни и горшки с горючей смесью, а здесь шумел Лус-эзен. * Каждую зиму он вступает в борьбу с морозом. Каким бы злым ни был он, Лус-эзен взрывает толщу льда, выталкивая наружу струи воды. Словно смеясь над морозом, он выдавливает наверх покрытую паром воду, которая разливается над ледяным покровом. За зиму наледь нарастает высотой до трёх саженей. Сейчас этот покров был не высок. Но, прикрытый снегом, он стал особо коварным. На нём звери падали и скользили вниз. И потому Тургэн выбрал место у ручья Таг.

* Лус-эзен – дух-хозяин родников, а в просторечии - водяной.
В загоне участвовали жители трёх соседних улусов. Охота оказалась удачной. Вспомнив советы Бат-Мэргэна, Тургэн начал стрелять «почти не целясь», и стал попадать точнее. Поразив кабана в один глаз, он хотел, как когда-то учитель, попасть во второй, но не успел, так как секач упал, заскользив боком. Тургэн добил его броском копья. Увереннее он стал бить и косуль. Но главное, ему впервые удалось завалить изюбря и лося. Чтобы добить их, он снова брал в руки копьё.
Пиршество после загона начали у Дархана, потом в других юртах. Соседи по улусу, родичи приносили архи, еду. После тостов за удачную охоту пели юролы * в честь Тургэна и его жены. Говорили о том, что никогда ещё во всей округе не было такой пары – своего парня, ставшего гонцом хана, и красавицы, каких тут не видали. Желали им долгих лет счастья и многих детей. И хотя Тургэн говорил, что свадьба уже была в Каракоруме, земляки настаивали сыграть её и здесь.
Когда он заговорил об этом с матерью, она сказала, что соблюсти все обряды так сложно, что за оставшееся время они не успеют даже подготовиться к ним. А главное, среди гостей могут оказаться те, кто узнает Туяа. Родичи невесты недалеко – всего неделя пути. И тогда могут оборваться их счастье и даже жизнь.
* Юрол – благопожелание, приветственная песня.

Будущие шаманы проходят
несколько обрядов посвящения.

ШАМАНСКАЯ КЛЯТВА
Разговор окончился тем, что мать предложила провести не свадьбу, а посвящение в шаманы. Это было настолько неожиданно, что Тургэн стал отказываться. Тогда мать втайне пошла за советом к родовому шаману, которого звали Барлас Обнажённый Меч. Его предок Хайду был велик ростом и в один присест съедал барана, за что его называли обжорой. Барлас тоже был высок, могуч, но не горделив, ел много, однако не был чревоугодником. Поговорив с матерью, Барлас пошёл к Тургэну.
- Твоего отца хорошо знал, посвящал его в шаманы, род нойот, * - начал рассказывать Барлас, - возглавлял Хайду, потомок Бодончара, основателя рода борджигитов. Хайду был заносчив, как нойон, и потому его потомков стали называть нойотами. Несмотря на название и благороднее происхождение, они не были начальниками, их уважали, почитали, они помогали тем, кто был у власти, но сами её не имели. Поднимался наверх друг – хорошо, но как тот слетал с вершины, нойоты оставались ни с чем. Бедняками не считались, но роскошь обходила их. Так на роду написано. Но ты можешь подняться высоко, и я буду рад этому.
Барлас расспросил Тургэна о его службе. Его заинтересовало, как он остановил буран, поймал ракшу, лазутчика, потом увидел «муравьёв» и показал на карте расположение войск. Узнав, что он делал это без посвящения, Барлас удивился.
- Странно, как тебе удалось. А после обряда посвящения ты станешь ещё сильнее. Такие обряды проводят летом – нужны ветви живой берёзы, да и теломытие проводить зимой нельзя, но я подумаю, как сделать сейчас.
Посвящению мешал и недостаток времени. Обычно оно идёт девять дней, да и подготовка к нему требует столько же. Однако Барлас укоротил его. В назначенный день близ священной шаманской рощи собрались жители улуса Таг и соседних улусов, где имелись выходцы из рода нойот. На залитой солнцем поляне установили юрту, в которой развели огонь и начали готовить пищу для угощения духов предков и всех участников обряда.
Тургэн увидел три срубленные молодые берёзки, воткнутые в мёрзлую землю. Рядом с ними помост и вкопанная с корнем большая берёза. Связанная с малыми деревцами верёвками, увешенная шкурками зайца, белки, колонка, горностая и шкурой с головы изюбра, берёза называлось Мать-дерево. Наверху её виднелось птичье гнездо, а в нём три яйца, скатанные
* Нойот – от слова нойон: господин, князь. Нойоты - один из коренных родов монголов. На юге Монголии есть гора Нойон-Богдо – Святой князь. Праматерью нойотов, как и борджигитов, была Алан-Гоа, родившаяся в Баргуджин-Токуме, у Байкала. А предки Оэлун-экэ, матери Чингисхана, кочевали по Онону. Поэтому учёные говорят о бурятских корнях Чингисхана. Кстати, автор этой книги – из рода нойот.
из овечьей шерсти. Венчало Мать-дерево изображение луны из белой парчи, а внизу в ствол вбиты крест на крест деревянные клинья, изображающие священную птицу Загалмай, которая во время молебна унесёт на небо слова молитв.
После обращения к тенгриям и духам-хранителям рода нойот, Барлас начал славить предка Хоридоя. На Байкале он увидел лебедь, слетевшую с небес и обернувшуюся девушкой, взял её в жёны и нажил одиннадцать сыновей. Когда они откочевали на Онон, от них пошли хоринские роды, которые смешались с борджигитами, нойотами. А закончил Барлас стихами:

Славный богатырь – наш предок Хоридой
Сразу отдал сердце деве молодой –
Лебеди-царевне Хобоши-хатун,
С небом породнился, с ней связав судьбу…

Три дня шёл обряд посвящения. И в конце Тургэн произнёс клятву:

Клянусь быть отцом сиротам,
Лечить и больных, и старых,
Не обходить чужеродных,
Калек и деток малых.

Клянусь перед всеми навеки
Передавать в предсказаньях,
Что скажет ладонь человека
Или лопатка баранья.

Но если я клятву нарушу,
Пусть юрта развалится тут же,
Огонь в очаге пусть потушат
Свирепые ветры и стужа.

Пусть вьюга над юртой взвоет,
И стены покроет иней.
И всё, что предсказано мною,
как сновидение сгинет…

Вдохновение Тургэна передалось всем присутствующим. И юhенгуты - девять невинных девушек и девять видных парней, танцевали ёхор * с особым чувством. Обряд теломытия провели условно. Одетого в дэгэл Тургэна лишь слегка побрызгали водой из святого источника. После этого к Барласу подошёл Дархан и предложил устроить шаманскую баню.
Когда все вернулись в улус, Дархан пригласил Тургэна в свою кузницу, растопил печь и мехами горна раскалил пять больших камней. От горячего воздуха в кузнице стало жарко. А когда Дархан с помощью Барласа полили красные камни водой, облако пара заполнило кузницу ароматом ромашки и ая-ганги. ** Барлас и Дархан начали стегать раздетого Тургэна вениками из пихты и можжевельника.
- Так шаманы лечат больных, - сказал Барлас, - пусть баня заменит теломытие.
После этого Барлас и Дархан пропарились сами. Дождавшись их, Тургэн спросил, нельзя ли ему помыть Туяа. Они переглянулись, и Барлас сказал:
- Ладно, многое за эти дни сделано не совсем так. И это нарушение - не самое страшное. Веди жену.
Тургэн быстро побежал домой и сказал Туяа.
- Хочу помыть тебя в бане, ты не боишься?
- Чего бояться, - ответила она, - перед отъездом на Бурхан-Халдун нас мыли в бане. Бортэ-хатун подошла ко мне и спросила, кто мои родители. Услышав имена, она сказала, что мой отец - её двоюродный племянник. Потом погладила меня и прослезилась. Позже поняла, что она пожалела меня.

* Ёхор – танец, похожий на русский хоровод, болгарское хоро.
** Ганга или ая-ганга – один из видов душистой богородской травы.
Когда Тургэн начал хлестать её вениками из можжевельника и пихты, она завизжала от удовольствия. Потом он начал тереть ей спину рогожкой. Сполоснув водой, он уложил её на полку и лёг рядом. Она перевернулась с живота на спину. Соски на грудях оттопырились нежными бутончиками. Тургэн тронул их губами и поцеловал. А она обняла его. Почувствовав себя сильным, он начал ласкать её. Чистая, душистая, Туяа была как никогда сладкой.
В последний день Барлас вручил Тургэну железный шлем, плащ-оргой, увешенный шкурками зверей, металлическими фигурками человечков, и шаманский бубен. Всё это Барлас и Дархан сделали сами. Тургэн не знал, как благодарить их. И он сказал им, что теперь - его духовные отцы.
Прийдя домой, они поужинали и легли.
- Ой, Тургэн, - вздохнула Туяа, - Всё так хорошо, что я не верю счастью. Быть на волосок от смерти, и избежать её. Но я чего-то боюсь…
- И мне не по себе, - признался Тургэн, - кешиктену нельзя и думать о женитьбе, а я женился, умыкнув невесту хана.
- Надо же, я – невеста хана! Никак не привыкну к этому! А как воины обходятся без женщин?
- Им можно брать любую из пленниц, но лишь на ночь.
- И у тебя так было?
Тургэн замялся, не зная, как ответить. Потом начал рассказывать о Номхон и сыне. Туяа слушала, не говоря ни слова. Ему даже показалась, что она уснула. Но как только он умолк, она усмехнулась.
- Та-ак. Значит, ты спас не только меня! Сколько ей лет?
- Восемнадцать.
- На год старше тебя? Но жена должна быть моложе!
- Не обязательно. Чингисхан был на год младше Бортэ-уджин.
- Ну, и какая она, старшая жена? Лучше, хуже?
- Представь себе, вы обе хороши, и, кроме того, похожи.
- Ах ты, спаситель! И так будет в каждом походе? – засмеялась она. Помимо ревности она проявила еще и чувство юмора, достоинство.
- Вот что я скажу. Когда Чингисхан стал привозить из походов новых жен, кто-то спросил Бортэ, как она относится к этому? Та ответила: «Много на озёрах разных птиц, и охотник может подстрелить любую из них»… Но с Номхон я никак не связан. Даже не знаю, где она, что с ней и сыном?
- И они не волнуют тебя?
- Конечно, волнуют, но ведь она - рабыня жены Боhорчи.
- И всё же надо что-то делать. Сын есть сын, - сказала она.
- Ты хочешь сказать, что его надо забрать?
- А ты как думаешь? Сын не должен быть сиротой при живом отце!
Тургэн с изумлением посмотрел на Туяа и обнял, поцеловал ее.
- Совсем девочка, а говоришь, как взрослая. Так же, наверное, скажет и мама.
- Почему – скажет? Она что, не знает об этом?
- Не успел, да и не хочу расстраивать её. Даже с тобой столько тревог.
- Если не скажешь ты, скажу я, - заявила она.
- Не делай этого! Надо сначала договориться с Боhорчи.

Монголы провожали сыновей
как навсегда, ведь почти все
они не возвращались домой.

ПРОВОДЫ
Медовый месяц пролетел быстро. Накануне отъезда Тургэна снова собрались родичи и соседи. Пришли кузнец Дархан, стрельник Сумэ. Родовой шаман Барлас провёл особый молебен - в честь духов предков, в честь Бурхан-Халдуна и Онона. Архи лилось рекой, горы мяса, колбасы подавались на стол. Удачная охота и гостинцы гостей позволили сделать проводы Тургэна необычно пышными.
А в конце улигершин взял в руки хур * и начал петь.
* Хур - смычковый инструмент.

Горы высокие преодолевая,
Реки широкие переплывая,
Разные народы покоряя,
Вы одолели, их разоряя.

Но, как слабнут ремни под седлом,
Как стирается стремя под сапогом,
Так слабеет память в краю чужом
О лицах родных и доме родном.

Не знаете вы, как живёт народ.
Без вас он кожу и кору жрёт,
Падалью утоляет голодный рот.
А ваша добыча к нам не дойдёт…

Вторую часть песни улигершин стал петь быстрее, глядя на Тургэна.

Без семьи ты – одинокий волк.
Без дома - птица без гнезда. Да!
Без жены и детей – какой толк?
Без них нет счастья никогда. Да!

Если найдёшь на чужбине слуг,
Они не усилят твоих рук.
И никто не оценит твоих заслуг,
Как твоих земляков круг.

Если ранят вдали от степей,
Ты домой поспеши скорей. Да!
Ничто не поднимет быстрей,
Чем наша родная земля. Да! *

Когда улигершин окончил петь, наступило тягостное молчание. От песни всем стало не по себе. Мать не могла сдержать слез. Тургэн хмуро глянул на певца, но ничего не сказал. Если бы эту песню услышал Джурчедэй, несдобровать бы и Тургэну, и певцу. К чему он призывает? Не воевать, жить дома, не покидая родину.
Прощаясь, Дархан отвёл Тургэна в сторону и преподнёс крестик.
 – Не знаю, для чего служил этот крест, но, видимо, это амулет. Мой отец
снял его с убитого кереита. Не показывай никому, надень и носи.*
После этих слов Дархан повесил крест на шею Тургэна. Он и тонкая серебряная цепочк были холодными, но тут же согрелись.
Утром кузнец принёс чехол для наконечника копья. Прошитая дратвой * толстая кожа надёжно скрыла острие, а чехол держался на крепкой бечеве.
- Ослабишь бечеву, чехол слетит, - сказал Дархан, - и копьё готово к бою.
В благодарность за всё Тургэн преподнёс кузнецу позолоченный браслет. Это было последнее, что осталось от Бат-Мэргэна. Увидев его, Дархан начал отмахиваться, но, поняв, что может расстроить отказом, принял подарок. После этого он, ничего не сказав, побежал к своей юрте.
Прощание с родными Тургэн провёл быстро. Он боялся, что не удержится от слёз, когда начнут плакать мать, сёстры, жена. Приторочив к седлу, бурдюк с кумысом, сумку с мясом, мешок с шаманскими вещами, он обнял родных женщин. А с братом простился раньше. Он уехал в лес на Шаргае, чтобы тот не увязался за хозяином. И только Тургэн хотел сесть на коня, как увидел бегущего Дархана. Подбежав, он сунул что-то завёрнутое в тряпицу.
- Возьми ещё это. Только не потеряй. Это – магическая вещь. Потом увидишь и поймёшь, для чего. Но используй только в крайнем случае. Когда от этого будет зависеть исход боя, жизнь или смерть.
Поднявшись в седло, Тургэн прикрепил копьё с левого бока, где уже висела сабля, а сайдак*** с луком и стрелами надел на себя. Туда же он сунул лимбу. К его удивлению, Туяна не уронила ни слезинки. Ей не хотелось, чтобы муж запомнил её в слезах. Всех удивила эта улыбка. Наклонившись к
* Некоторые монголы были христианами несторианского толка и носили кресты.
** Дратва – крепкая нить, скрученная из сухих волокон сухожилий и конопли.
     *** Сайдак или сагайдак – колчан. От него фамилия гетмана Сагайдачного.
ней, он поцеловал её и тихо сказал:
- Молодец, так и надо провожать мужа!
Пришпорив коня, он направил его вниз, к сосновому бору. Там он обернулся, увидел родных, махнул им. Они разом, как по команде, замахали руками. Туяа была выше других женщин, и он хорошо рассмотрел её. И тут он не смог сдержать слёз. «Перестань! - приказал он, - Ты же гвардеец!

День был солнечный. Горная степь так сверкала ослепительной белизной, что у него резало в глазах. Выбирая места, не занесённые сугробами, он довольно быстро проехал от Онона к истокам Керулена. Эта очень большая в низовье река здесь выдавала себя лишь наледью. Тургэн осторожно, чтобы не упал конь, пересёк её и поехал вдоль правого берега на юг.
Короткий зимний бег солнца близился к концу, и как только оно скрылось, подул ровный сильный ветер. В сумерках, как всегда первой, загорелась звезда Цолмон. Вскоре она стала яркой, и он понял, ночью будет сильный мороз. Места здесь пустынные, ни одной юрты вблизи. Он до наступления темноты нашёл укромное место под горой, заготовил дров, развёл костёр и поужинал. Коня спутывать не стал, зная, что он никуда не уйдёт. Цаган начал рыть копытами снег и есть сухую траву.
Вспомнив о подарке Дархана, Тургэн достал тряпицу, развернул её и увидел наконечник стрелы. Разглядывая его при свете костра, Тургэн не сразу понял, что он не простой, а золотой. А убедился в этом, попробовав его на зуб. В чём его магия? Почему его надо использовать лишь в крайнем случае? Ясно, что его нельзя пускать в первую попавшуюся цель. А когда стрелять, подскажут обстоятельства.
Ночью Тургэн мёрз. Два толстых бревна, сдвинутые рядом, горели неплохо. Но ветер с другой стороны пронизывал меховой дэгэл, которым он накрыл ноги, и потому приходилось ворочаться с боку на бок. Лечь с Цаганом не удалось, так как он, в отличие от Шаргая, мог лягнуть. Но ничего скоро привыкнет, станет доверять.
В полудрёме он думал, как же зверьё выдерживает такую стужу? Хорошо медведям, тарбаганам, они спят в берлогах и норах. А каково косулям, изюбрям, лосям, волкам, когда даже птицы замерзают на лету? Да что зверьё? Каково людям! Войлочные юрты плохо держат тепло, и потому кое-кто строит деревянные юрты, а некоторые зимуют в землянках, покрытых корой и снегом. Каким стойким, закалённым надо быть, чтобы выжить в такие холода! Может, оттого монголы так сражаются и побеждают!
О Тенгри! О чём, думаю! Как там Туяа?! Целый месяц спали рядом, она привыкла к его теплу, а теперь одна. Накануне отъезда она сказала, что забеременела. Кто будет, сын или дочь? Сын уже есть. Хорошо бы дочь. Тогда ей не придётся воевать, будет жить дома.
Но где и что с Номхон и сыном? У Халуна это первая зима в жизни. Не привыкшая к здешним морозам, Номхон будет с трудом привыкать к юрте, где дует от входа, а дымовой круг плохо держит тепло. Как бы не простыли.
Если удастся вызволить Номхон, старшей женой, несмотря на молодость, может стать Туяа. Характер у неё твёрдый, сильный. Она – монголка, уверенно держится на коне, знает местные обычаи, выросла свободной. А Номхон росла в нищете, голоде, под постоянной угрозой набегов и плена. И вот стала рабыней. Может, оттого она такая покладистая, деликатная? Но, вспомнив её слова «Вы монголы – убийцы!», и то, как она произнесла их, он подумал, что, по сути, плохо знает её. Ещё не известно, какой будет она, если станет свободной.
Как вызволить её? С какого бока подъехать к Боhорчи? Полководец хорошо знает Тургэна, но вдруг его жена не захочет расставаться с Номхон и ребёнком? Надо оказать жене Боhорчи какую-то услугу, погадать или сделать такое, что поразило бы её, и только после этого говорить о Номхон.
После второй ночёвки в степи, на третий день он подъехал к небольшому улусу. Привязав покрытого инеем коня, он зашёл в юрту. Не спрашивая, кто он, откуда, хозяин усадил у огня, предложил чаю. Он и жена были лет тридцати. Проснувшиеся от шума дети с любопытством смотрели на неожиданного гостя. А он достал из сумки куски мяса, жира и угостил их.
Дальнейший путь был гораздо легче. В долине Толы больше улусов, дорога стала оживлённее, появились первые уртоны, где он ночевал в тепле и уюте. Однако, путь казался нескончаемым. До чего же необъятны и унылы зимние просторы степей. Ни кустика, ни деревца на всём протяжении пути. Лишь через неделю Тургэн въехал в долину Орхона, в верховье которого находился Каракорум. Все дороги перекрыты караулами гвардейцев. И ему пришлось показывать золотую пайцзу.
Тишина, покой царили над вечерним Каракорумом, когда он увидел одну из четырёх каменных черепах, стерегущих город. Они были далеко друг от друга, чтобы отпугивать злых духов с разных сторон света. Ранее он не мог рассмотреть их, так как каждый раз спешил. А сейчас остановил коня и оглядел массивную фигуру, высеченную из камня. Занесённая снегом, она была огромна. Чтобы обойти вокруг, понадобилось десять шагов. А шея, голова такие толстые, что не обхватишь руками. Высокий, в размах рук, каменный четырёхгранный столб, исписанный непонятными знаками, торчал из панциря. Сложив руки в молитве, Тургэн выразил почтение черепахе и направил коня к ханскому дворцу.
Из-за сильного ветра дым над юртами бился беспокойно. Где он будет жить? Удастся ли вызволить Номхон и сына? И ему стало тревожно.

Монголы называют Каракорум
Чёрные камни, Чёрные обломки,
Хархорин - Двадцать чёрных.

КАРАКОРУМ
Боhорчи пришёл в юрту Джурчедэя. После похорон хагана он сильно постарел. Его обычно суровое лицо стало мрачнее. Невесел и хозяин юрты. Блики огня в очаге высвечивают морщины старых друзей. Каракорум сковала лютая стужа, сильный ветер выдувает тепло из юрт. И потому хозяин приказал жечь не аргал, а толстые коренья, которые дают больше жара.
- Трудное время наступает, - вздыхает Боhорчи, - Пока не пройдёт курултай, решение о наследнике не имеет силы, враги надеются на борьбу за престол.
- А меня беспокоит безделье воинов, - говорит Джурчедэй, Не зная, чем заняться, они станут искать женщин. В походах они имели пленниц. Потом шли дальше, ничем не связывая себя. И оставались хорошими воинами.
- Хочешь, чтобы они вели себя, как ламы? Но нельзя запретить то, чего требует плоть. Пусть отводят душу с вдовами. Вон их сколько.
В это время часовой доложил о прибытии Тургэна. Джурчедэй разрешил войти. Тургэн вошёл, присел на левую ногу. Боhорчи и Джурчедэй кивнули головами.
- Ты, вижу, только что прибыл, - сказал Боhорчи, - Сейчас накормим тебя.
Джурчедэй удивился, но велел слуге подогреть котел с мясом.
- Ну, расскажи, как отдыхал, как мать и родные, - сказал Боhорчи.
- Дома всё хорошо, - начал Тургэн, - я сделал себе копьё, охотился.
- Хорошо. А это копьё, - Боhорчи показал между ног, - пускал в ход?
Тургэн растерялся от неожиданного вопроса и покраснел.
- Что молчишь? – спросил Боhорчи, - Девушку присмотрел?
- Да какая девушка, - усмехнулся Джурчедэй, - Он же девственник.
Впервые увидев улыбку начальника гвардии, Тургэн удивился ей и нежданной помощи Джурчедэя.
- И верно, он ведь ещё хубун, - сказал Боhорчи, - Ладно, теперь надо подумать, где его поселить.
- Как где? – сказал Джурчедэй, - у кешиктенов.
- Но там взрослые воины. У них свои разговоры, интересы, а ему надо учиться.
- Ну и что, он ведь воевал с ними.
- Так-то так, но…
Воспользовавшись паузой, Тургэн неожиданно для себя спросил:
- А можно я стану вашим телохранителем? – Увидев удивление Боhорчи, Тургэн понял свою дерзость и добавил, - Хотел бы охранять вашу семью.
Боhорчи глянул на Джурчедэя, почесал бородку.
- Это зависит не только от меня.
- Конечно, - сказал Джурчедэй, - Надо спросить Угэдэя, Чаhадая, Толуя…
- Вопрос не простой, решим завтра, а пока ешь…
Боhорчи с Джурчедэем молча пили чай. Чувствуя на себе их взгляды, он испытывал неловкость. Начав есть мясо, Тургэн старался не раздражать хозяина чавканьем, не спешить, хлебая горячий бухлёр. *
Когда его повели на ночлег к охранникам Боhорчи, он оглядывал соседние юрты, ведь в одной из них - Номхон с сыном, но из-за тьмы не увидел.
Беспокойную ночь провёл Тургэн в юрте охранников. Их было четверо. Из-за мороза и ветра они сменялись по двое каждые три часа. Они приходили и уходили, грели руки над огнём, ели, пили чай. Из-за этого он пробуждался, засыпал не сразу. Утром два кешиктена, вернувшихся с дежурства, пригласили к столу.
- Садись есть. Тебя мы знаем давно, ещё с Бархан-Халдуна. Ловко ты вскочил на скалу! Потом видели тебя в пути, когда ты приезжал к куреню Боhорчи.
Едва успев поесть, он услышал стук копыт и скрип снега у юрты. Дежурный кешиктен вошёл и велел следовать за ним. Выйдя на улицу, Тургэн сощурился от яркого солнца. Два возбуждённых от скачки коня рыли копытами снег. Сев верхом, всадники поскакали к ханской ставке.
Наследник Чингисхана Угэдэй поселился не в большом дворце, а неподалёку, в простой войлочной юрте. Тургэн отметил про себя, что Угэдэй поступил правильно, не заняв покои отца до решения курултая. Несмотря на мороз, в ханской юрте оказалось неожиданно тепло. Толстые поленья горели так жарко, что тепло не успевало выходить в дымовое отверстие. Братья Угэдэй, Чаhадай и Толуй сидели у очага, поджав ноги. Тургэн пригнул левое колено и склонил голову.
Садись, - сказал Угэдэй, - Нам сказали, что ты хочешь служить у Боhорчи. Я не против, мои братья тоже.
- Знаешь, как тебя называли сначала? – улыбнулся Толуй, - Шургалан! **. Но когда ты остановил буран, поймал ведьму-ракшу и лазутчика, сходил в разведку, убил снежного человека, та кличка забылась. Особенно ты

* Бухлёр – густой мясной бульон.
** Шургалан – выскочка.
удивил, когда показал на карте, откуда грозит опасность. Когда ты получил пайцзу, тебя стали называть гонцом Чингисхана. И хотя отец ушёл, тебя продолжают называть так.
- Я не знал этого, - смущённо сказал Тургэн, - Для меня это честь.
- Ну, ладно, - сказал Угэдэй, - Я думаю, наша матушка не будет возражать. Но главное для тебя – не служба, а учёба.
- Учиться грамоте не просто, - сказал Чаhадай, - Не всем она по зубам.
Тут Угэдэй неожиданно рассмеялся. Чаhадай удивлённо глянул на него.
- Чего ты? – спросил Чаhадай.
- Помнишь, какие закорючки были у Толуя? - сказал Угэдэй.
- Ладно! – отмахнулся Толуй, - зато потом мы лучше тебя читали.
Тургэн с удивлением смотрел на пикировку братьев и понял, что учёба давалась им туго. А каково будет ему?
- Хорошо, езжай к Боhорчи, - сказал Чаhадай, - Вчера ты ночевал в караульной юрте, сегодня тебя устроят в другом месте.
Выйдя из ханской юрты, Тургэн не застал того, кто привёл его сюда. Но обратную дорогу он знал и потому сел на коня и поехал один.
Основанный семь лет назад, Каракорум вовсе не походил на город. Несмотря на ханский дворец в центре, он, скорее всего, напоминал стойбище. Ставки сыновей, жён Чингисхана, полководцев Боhорчи, Джэбэ, Субэдэя, стояли в отдалении друг от друга. И потому Каракорум выглядел гораздо проще, чем любой из тангутских городов, которые штурмовал Тургэн.
«Почему его назвали Хархорин? - думал Тургэн, - Двадцать чёрных. Какое странное название!» Проехав город по окружности, он удивился тишине и пустынности. Людей почти не было. Лишь кое-где детишки с визгами спускались с горок на санках и шкурах. Но этот шум лишь оттенял тишину и покой города. Увидели бы те, кого покорили монголы, какая у них столица, они бы поразились, как жители этих степных просторов покорили столько государств!
     Подъезжая к ставке Боhорчи, он увидел женщину, вышедшую из крайней юрты. Одетая в потёртую шубу, она подошла к куче снега и начала выковыривать мёрзлые коровьи лепёшки, складывая их в корзину. Тургэн перевёл коня на шаг. Женщина набрала корзину, встала, но, увидев его, вздрогнула и отвернулась.
- Номхон! – окликнул он, - Остановись!
- Не подходи! Мне нельзя говорить ни с кем.
- Не сердись, я только приехал. Как Халун?
Махнув рукой, мол, всё в порядке, Номхон зашла в юрту. Там она приоткрыла полог и со слезами радости стала смотреть вслед Тургэну. Подъехав к юрте Боhорчи, он стал привязывать коня, и тут стражник спросил:
- Ты о чём говорил с ней?
- Дорогу спрашивал. Подъехал с другой стороны, запутался.
Стражник с сомнением покачал головой.
- Я давно видел, как ты едешь. Думаешь, вокруг пусто, никого нет, а на самом деле ты – как на ладони. Другие часовые тоже следили за тобой.
- Ну, конечно, делать больше нечего, и глаза девать куда-то надо.
Узнав, что Боhорчи нет, он взял копьё, сел на Цагана и поехал вниз, к Орхону. Замёрзшая река почти не заметна подо льдом и снегом. Но кое-где быстрое течение промыло полыньи, слышно журчанье воды, которая заливает лёд и парит на морозе. Встревоженный встречей с Номхон и разговором с часовым, он понял, что как рабыня она не имеет права общаться ни с кем, и тайные встречи невозможны. Часовые не дремлют ни днём, ни ночью. Надо что-то придумать, но что?
Отпустив Цагана, который тут же начал бить копытами снег и есть сухую траву, Тургэн решил побросать копьё. Увидев на склоне сухое дерево, он стал метать в него. Более метко он попадал вблизи, потом стал отходить дальше. И довёл расстояние до тридцати шагов. Услышал топот копыт, он обернулся и увидел двух всадников, скачущих к нему.
- Ты кто? – грубо спросил один.
Тургэн достал золотую пайцзу. Увидев её, второй спокойнее спросил:
- Что делаешь тут?
- Жду, когда Боhорчи вернётся домой. А пока его нет, метаю копьё.
- Так вон он скачет, а мы из его свиты. Увидели незнакомца и решили узнать, кто это кидает копьё. Дай-ка его сюда. – Осмотрев наконечник, гвардеец сказал, - Острый какой. Пусть копьё побудет у меня. Поехали!
Когда они подскакали, Боhорчи улыбнулся, велел вернуть копьё и пригласил Тургэна к себе.
- Бортэ-уджин согласна, чтобы ты жил у меня, - сказал он в юрте, - а вот Есуй-хатун поморщилась. Ты чем-то не угодил ей?
Тургэн вспомнил, как ей не понравились его слова о гробе Чингисхана. Но говорить об этом не стал.
- Ну, что молчишь?
- Ничего вроде не было. Наоборот, она поддакивала хану, когда он говорил, что я быстро расту, удивлялась тому, что я показал на карте расположение войск.
- Дальше, - нетерпеливо подстегнул Боhорчи.
- Когда хан заболел и вызвал меня, я сказал о гробе, который увидел за год до того. Есуй-хатун закричала, мол, что за чушь я несу, но Чингисхан сказал, что я поступил правильно, сказав это.
- Всё равно не ясно. Как она встречала тебя, угощала ли чем?
- Она давала мне кисло-сладкую воду, очень приятную.
- Знаешь, что это за напиток? Настой жень-шеня с имбирем и мёдом. Чингисхан любил его. Сказал бы, для чего он, - усмехнулся Боhорчи, - но ты еще молод. А как она подавала его?
- Очень просто, подала и всё. Правда, потом смотрела на меня как-то странно.
- Всё ясно. Сейчас, когда она овдовела, видно, хочет взять тебя в свою свиту.
- Но я хочу служить вам.
- Мне это приятно, но…
И тут Тургэн решил объяснить всё.
- В Сучжоу я привёл к вам одну тангутку, а сегодня увидел её.
- Как зовут?
- Номхон, у неё сын Халун, он от меня.
- Как ты посмел? – побагровел Боhорчи, - Когда был с ней?
- Ещё в Сучжоу. Увидел её с убитой дочкой. Стало жалко,  помог похоронить. Она хотела покончить с собой, я начал утешать и…
- И утешил, - сказал Боhорчи, - а потом доставил ко мне.
Тургэн опустил голову, не зная, что сказать. А Боhорчи как-то странно запыхтел и неожиданно рассмеялся.
- А моя жена думает, что это мой сын. Но до Номхон не дошло, пока имел дело с другими, она забрюхатила, - оправдывался Боhорчи. - Ну, раз так, надо учесть это. Моя жена согласится, а вот с Есуй-хатун не ясно…
После этого Боhорчи отвёл Тургэна к Номхон, приказал двум её соседкам-рабыням перейти в другую юрту и ушёл.
Номхон замерла от удивления и, когда хозяин вышел, бросилась к Тургэну.
- Как он разрешил?
- Я рассказал всё, как было. Он попыхтел, поворчал, но, как видишь, мы вместе. Покажи-ка сына.
Она подбросила в очаг щепки, и огонь осветил лицо спящего малыша. Отец наклонился к нему, понюхал, поцеловал. Номхон поставила на огонь котёл с бухлёром, Тургэн развязал мешок, достал куски мяса и положил его в котёл.
- Хорошо, что ты принёс еду. Сыну уже пора давать мясо.
- Его не хватало. Но теперь мясо будет, гвардейцев кормят хорошо.
- Где ты был, почему так долго?
- После похорон хана мне разрешили побыть дома.
- Ну, и как там? Я ведь ничего не знаю о родителях, братьях, сёстрах.
Тургэн коротко рассказал о доме, но о похоронах хана и о том, что он спас Туяну, говорить не стал. Не всё сразу.



Имя этого человека и его учеников
монголы чтят, как русские Кирилла и
Мефодия.
ТАТАТУНГА
На следующий день Тургэна вызвали к Чаhадаю.
- Сейчас сюда придёт Тататунга, он согласился учить тебя.
- Кто это? – спросил Тургэн.
- Это правитель нашей канцелярии, - сказал Чаhадай, - Он попал к нам в плен двадцать три года назад, когда мы разгромили найманов.
Об этой битве Тургэн хорошо знал. Именно тогда его отец Салхи-Нуртай повернул ветер, вызванный найманскими шаманами. И он снёс войско Даян-хана в ущелье хребта Хангай. В той же битве был ранен брат Тургэна Бартаг.
- Тататунга пытался бежать, - продолжал Чаhадай, - Его поймали, привели к отцу. При обыске нашли за пазухой золотую печать. Уйгур сказал, что хотел сохранить её и передать Даян-хану. Это понравилось Чингисхану. Он ценил верность хозяину. Узнав, что Тататунга владеет многими языками, отец предложил служить ему. Он согласился и стал переводить на допросах, писать послания соседним владыкам, заверять их золотой печатью
Вскоре в ханскую юрту вошёл Тататунга. Сухощавый человек среднего роста, лет шестидесяти, он был в меховой шубе, обшитой серым бархатом. Рукава и ворот отделаны уйгурским орнаментом. На голове колпак, не похожий на малахай. Длинные чёрные усы необычны для монголов. Лицо узкое, нос прямой. Прищуренные глаза делают взгляд строгим. Когда Тургэна представили учителю, тот оглядел его и сказал:
- Я попробую, но требую, чтобы никто не вмешивался в учёбу.
Братья недоумённо переглянулись, и Угэдэй сказал:
- Конечно. Он будет в полном вашем распоряжении.
- Но, если я пойму, что толку не будет, сразу прекращу занятия. - Тут он перевёл взгляд на Тургэна и добавил: - Начнём завтра. Сразу после рассвета подъезжай на лошади с луком и стрелами.
Выйдя на улицу, Тургэн понял, что его расстроил ледяной тон учителя. С ним будет сложнее, чем с Бат-Мэргэном.
Наутро Тургэн взял лук, стрелы, а у седла прикрепил копьё. Когда он подъехал к юрте Тататунги, учитель вышел, к нему подвели коня с сумкой, притороченной к седлу, подали сайдак с луком, и они поехали вверх по течению Орхона. Охранники последовали за ними, но Тататунга приказал им остаться. Начальник свиты качнул головой, но не мог ослушаться хозяина.
Тургэн думал, что они сядут за стол, возьмутся за кисть и тушь, а они поехали, словно на охоту. Кони рысью скачут по мёрзлой земле. Снега мало, дробный стук копыт радует Тургэна. А учитель всё молчит. Глядя вперёд, он не смотрит на ученика и, казалось, забыл о нём. Несколько раз путь пересекали кабаны и косули. Но Тататунга словно не замечал их и лишь иногда косо поглядывал на Тургэна.
Два часа они ехали вдоль отрогов Хангая, с которых течёт Орхон. Каменистые вершины хребта казались розовыми в лучах взошедшего солнца. Поднявшись на перевал, Тататунга остановил коня у скалы, посмотрел по сторонам, уточняя направление, и поехал вниз по западному склону хребта. Тургэн, всё так же молча, следовал за ним.
Наконец, Тататунга остановил коня и спрыгнул с него. Подойдя к каменной плите, он начал рукавицей сметать снег, под которым открылись фигура оленя и какие-то знаки. Учитель снял рукавицы, сложил ладони в молитве и только потом произнёс:
- Тут написано: «На этом камне я, смертный Эзэн, написал. Меня не станет, а написанное мной останется навсегда».
Тургэн сложил ладони, поклонился плите и спросил:
- Эзэн - монгол?
- Нет, уйгур.
- Но по-монгольски эзэн – хозяин, и эта земля – монгольская.
- Верно, но не совсем. Надпись сделана сотни лет назад на уйгурском языке. Эзэн или эсэн – не только хозяин, но и здоровый, невредимый. От этого же слова произошли монгольские слова ээж и ижий – мать, и арабское слово джинн – дух-богатырь, запечатанный в бутылке… Уйгуры, жили в долине Орхона вместе с монголами. И первое государство здесь было наше. *
Когда я сказал об этом сыновьям хана, они не поверили, начали возражать, даже пожаловались отцу, мол, я принижаю монголов. Чингисхан вызвал меня, пришлось повторить сказанное. Ему тоже не понравилось это, но я сказал, что историю нельзя переписать – она запечатлена на камнях в долинах Орхона, Селенги, в горах Алтая и Саян. И добавил, что вовсе не принижаю монголов, особенно теперь, когда они возвысились благодаря Чингисхану. И это не лесть. Объединив племена, он поднял их из безвестности.
     Помолчав, Тататунга продолжил:
- Богатства уйгуров вызывали зависть кыргызов, они постоянно нападали с Енисея и, в конце концов, взяли нашу столицу Ордубалык, чуть севернее нынешнего Каракорума. Мы бежали в Джунгарию, поселились у Тянь-Шаня и создали Турфанское ханство.
Увидев, что Тургэн нахмурился, Тататунга спросил:
- Ты что, не веришь?
- Нет, пытаюсь увидеть, что вы рассказываете.
- И что увидел? – усмехнулся учитель.
Тургэн начал чертить кнутом на снегу.
- Вот хребет Хангай. Это - Орхон, текущий с него, и Селенга, впадающая в Байкал. Вот Саяны, Алтай, на западе – Тянь-Шань, южнее – Турфан.
Тататунга ошеломлённо глянул на Тургэна:
- Ты что, изучал карты?
- Нет, но вы так хорошо рассказываете, что я увидел всё.
- Мне говорили, что ты показывал Чингисхану расположение войск. Я не поверил, но ты действительно видишь всё. А что ты пометил у Тянь-Шаня?
- Это очень высокая гора, - Тургэн поставил на её месте острый камень, а недалеко - озеро, названия не знаю.

* Уйгурский каганат существовал на Орхоне в 745-840 гг. Уйгуры имели письменность ещё до нашей эры, исповедали буддизм, создали гигантские статуи Будды, монастыри, храмы в Синцзяне, Афганистане, Средней Азии. Они использовали иглоукалывание, ввели календарь, в котором годы соответствуют названиям 12 животных. Их календарь стали использовать народы Азии.
- Это Иссык-куль, - подтвердил Тататунга, - а гора – Хан-Тенгри.
Взяв лошадь под уздцы, он пошёл к плитам, стоящим у вертикального склона скалы. Стегнув кнутом по скале, он осыпал снег и обнажил буквы.
- На этих рунах написано: «Я – Кара-Сенгир, покарал врагов, завоевал имя и обрёл тамгу».* На плитах перед его могилой - имена убитых врагов.
Стегая кнутом, Тататунга обнажал и зачитывал надписи:
- Витязь Эр, Кадыр, Окуз, Чур, Тургун… В уйгурской грамоте буквы а, э, у
не пишутся, а держатся как бы в уме. Так текст занимает меньше места.
Сказав это, учитель продолжил.
     - Уйгуры – тюркский народ, но, живя рядом с монголами, имели много общих слов: алтан – золото, булак – родник, нур – озеро, багша - учитель. Эти слова употребляют и другие тюрки. С монголами у нас бывали ссоры и стычки, но в целом жили дружно, порой даже объединялись в войнах против киданей и тангутов. И когда монголы пошли на сартагулов, уйгуры перешли на их сторону.
- Раз вы не воевали, как попали в плен?
- Я служил у найманов, вёл переговоры, писал письма. В битве у этого хребта, недалеко отсюда, Чингисхан разгромил Даян-хана, я бежал, решив сохранить и передать печать своему хозяину. Меня поймали, привели к Чингисхану. Я думал, казнит, а он выслушал меня и сказал: «Даян-хан – мой враг, но ты поступил честно, до конца оставаясь верным ему. Таких людей я ценю». И предложил мне службу. Тут я не мог отказаться и… Тебе это трудно понять, и ты не всё знаешь.
- Как раз об этой битве я слышал. В ней сражались мой отец и брат. Когда найманы вызвали ветер, отец повернул его, и он снёс войско врагов.
- Так вот чей ты сын! - сказал Тататунга, - Помню, как чествовали твоего отца после той победы. Потом слышал о его последнем подвиге на Памире.
Далее начался крутой подъём. Скользя копытами, кони с трудом вбирались по тропам. «Зря поехали обратно другим путём», - подумал Тургэн.
- Да, не надо было срезать путь, - сказал Тататунга, словно услышав его.
* Тамга – печать, тавро.
В Монголии много святых
заговоренных мест.

ДОЛИНА БЛУЖДАЮЩИХ ДУХОВ
Поднявшись наверх, они увидели широкую долину, поросшую берёзами и кустами. Прочитав на камне надпись, учитель хлопнул себя рукой по лбу.
- «Потеряй дорогу!» - написано здесь. Вон там, внизу, я заблудился, и меня схватили. А, оказывается, долина заговорена этой надписью! Рядом со мной кружили найманы. Всех попавших сюда сбивают с пути духи-альбины.
Здесь путники развели костёр, поджарили мясо на рожнах, выпили кумыса. Во время привала Тататунга рассказал, как учил детей Чингисхана.
- Привёз их сюда, показываю руны, а они вертят головами, стреляют кабанов, косуль. Когда я попросил не отвлекаться, Толуй сказал, мол, камни никуда не уйдут, а звери ускачут. Позже узнал, что он подговорил охранников выгонять на них зверьё. Ещё сложнее было с внуками Чингисхана. Сыновья Угэдэя – Гуюк, Хайду, дети Толуя – Мункэ, Хубилай, хотя и были непоседами, на уроках старались, но им мешали Орда-Ичен, Исункэ, Батый - дети Джучи. Они самые буйные из внуков Чингисхана. А особо выделялся Батый. Однажды он нацепил на голову кучу перьев, а его братья, увидев их, тоже стали украшать себя…
Тургэн вспомнил, как Батый обратил внимание на его перья.
- Когда я стал строже, - продолжал Тататунга, - Батый пожаловался деду, что от долгого сидения у него отекают руки и ноги. Однако Чингисхан советовал не спускать им, даже сам приходил на уроки, но учёба шла так себе. Читать научились, а писать не хотели. «Нам это ни к чему, - сказал Батый, - Ведь на это есть писари. И когда меня попросили заняться с тобой, я подумал, что всё будет так же, но сегодня понял, что ты учиться сможешь. Удивило, что ты умеешь молчать. Я нарочно не говорил сначала. А ты молчал всю дорогу, не отвлекался.
Короткий зимний день шёл к концу, но учитель нашёл ещё несколько камней с рисунками и рунами. Среди них оказались межевые камни и указатели:
«Тепсей - переправа». «Встань на восточной стороне и следуй далее».
Явно впервые увидев их, Тататунга обрадовался:
- Эти надписи сделал добрый шаман, и они помогут выйти отсюда.
А Тургэн подумал, что вся жизнь – блуждание. Вот и сейчас альбины могут сбить с пути и, забрав к себе, умертвить, сделав блуждающими духами.
Тататунга увидел новые надписи и перевёл их:
«Бог мой, Тенгри! Снизойди на землю! Изгони нужду и голод!»
«Знай, тут вечная земля и вечный камень. Разъясняй это и оберегай!»
Особо поразили Тургэна короткие советы и призывы: «Завоюй имя и будешь иметь тамгу». «Вложи в дело душу!»
Тататунга доволен, что Тургэн с интересом слушает и разглядывает всё.
- Здесь есть другие руны и оленные камни, тут их – целая библиотека.
- Что такое библиотека? – спросил Тургэн.
- Библиотека - собрание книг.
- А оленные камни?
- Камни с рисунками оленей, их сделали древние люди, когда-то жившие здесь. Позже уйгуры использовали их для надписей. А каменных баб высекали древние тюрки. С ними нам, уйгурам, было особенно трудно… Но всё, пора ехать, а то духи-альбины собьют с пути.
- А у монголов есть такие надписи? – спросил Тургэн.
- Раньше не было, но после похода на сартагулов Чингисхан приказал сделать надпись. Непросто было уйгурскими буквами передать монгольские слова. Когда я сочинил текст, Чингисхан одобрил его, и каменотёсы высекли надпись на плите:
«В год курицы (1225) Чингисхан с победой возвратился домой из похода на сартагулов. Пять лет лилась кровь. Но смерть и страдания принёс им Хорезм-шах, убивший монгольских послов. Чингисхан наказал его за подлость и коварство. Так будет со всяким, кто повторит подобное».
Эта плита украшает дворец в Каракоруме. А перед походом на тангутов хан приказал сделать ещё одну надпись:
«После похода на сартагулов, в год курицы, на курултае всех монголов на реке Киркор, у Аргуни, Чингисхан подарил внуку Исунке 335 воинов-хонгодоров». *
- Эти надписи – первые на монгольском языке, - продолжил Тататунга, - Чингисхан хотел, чтобы потомки писали о походах не только на плитах, но и
в книгах. Он велел найти человека, который бы вёл летопись, но пока это не удалось…
За неспешной ездой солнце спустилось к вершинам Хангая, и с отрогов подул ветер. Когда солнце скрылось за хребтом, ветер усилился, нагоняя тёмные тучи. Темнота, словно крыльями чёрного ворона, накрыла долину. Кони ускорили бег. И вдруг со стороны хребта послышался волчий вой. Услышав его, кони забеспокоились, пришлось сдерживать их, чтобы они не улетели под откос. Услышав топот, волки бросились в погоню. По ровной дороге кони поскакали быстрее. Вой прекратился, но вдруг серые тени помчались на них со склона. Цаган захрапел, крутя головой. Тургэн на ходу достал из колчана лук, вставил в него стрелу и, когда волки приблизились, на мгновение ослабил узду и выстрелил. К удивлению Тататунги, раздался визг, а затем рычанье волков, бросившихся на собрата.
- Ай, молодец! На ходу - с первого выстрела! – похвалил Тататунга.
В темноте они потеряли русло Орхона. Покрытая льдом, занесённая снегом, река и днём почти не видна, а ночью тем более. Напрасно Тататунга пытался увидеть впереди знакомые ориентиры. Но выручил Тургэн. Утром он заметил двугорбую сопку и, увидев её сейчас, сказал:
- Этот верблюд утром стоял с другой стороны. Давайте возьмём правее.
Тататунга кивнул, и они поехали вправо. И только они обогнули сопку, впереди засверкали огоньки волчьих глаз. Их было много, и они почти не
* Плиту, известную как Чингисов камень, нашли в Забайкалье и доставили в Петербург. В 1848 г. её перевёл на русский язык бурятский учёный Доржи Банзаров. Чингисов камень – первое свидетельство возникновения монгольской письменности. Создателями её были Тататунга и Чинкай. Монголы чтят их так же, как русские греческих монахов Кирилла и Мефодия, создавших славянскую письменность. Монгольский археолог профессор Баяр Довдой говорит о другом варианте перевода – «Исунке выстрелил из лука на 335 алданов». (Алдан – размах рук. Киркор можно перевести как Сильный Вред или Грязный Яд).

двигались. Лишь при приближении всадников волки стали неторопливо перемещаться. Запах волков и их зловещее спокойствие напугали коней. Они
захрапели, закружили на месте, отказываясь идти вперёд, но Тургэн погладил Цагана и крикнул ему, словно тот понимал его:
- Не останавливайся, иди прямо на них!
Волки расступились по обе стороны.
- Вы стрелять можете? – спросил Тургэн.
- Стрелять-то могу, но попаду ли? – усмехнулся учитель.
- Тогда цельтесь влево, туда вам удобнее стрелять, а я возьму правую.
Когда первый волк бросился на них, Тургэн выстрелил, но не попал, так как конь в испуге встал на дыбы. Выхватив вторую стрелу, он пустил её точно в цель. Волк рухнул в снег. Тататунга выстрелил в волка слева, но промахнулся. И когда тот схватил его за ногу, учитель ткнул волка ножом в глаз. Тургэн, выхватив копьё, пронзил волка. Почуяв кровь, остальные бросились на раненого.
- Вот мерзкое отродье! – сказал Тататунга, - Хоть вы, монголы, обожествляете волков, мне кажется, нет зверья подлее. Как можно вместе гнать кого-то и тут же бросаться на собрата! Впрочем, и люди порой ведут себя так.
Через некоторое время они увидели пламя костра на горе.
- Это встречают нас, - сказал Тататунга и громко свистнул.
И действительно, это были его охранники, один из них ответил точно таким же свистом, и вскоре послышался встречный топот копыт. Подъехав ближе и увидев Тататунгу, начальник охраны с облегчением вздохнул:
- Слава Тенгри! Живые! Я уж думал, мне будет секир-башка.
- Спасибо Тургэну, - кивнул Тататунга, - Это он отбил атаки волков!
Позже начальника охраны хотели отстранить от должности, но Тататунга сказал Чаhадаю, что сам приказал не сопровождать их, и дело замяли. Однако, это стало наукой для кешиктенов. С той поры они неотступно следовали за каждым из высокопоставленных чинов ханской свиты.
Вот так прошёл у Тургэна первый урок грамоты.

Написанное тобой
 останется на века.
Тататунга
ЗАПАХ ЧАЯ И ТУШИ
На следующий день учитель встретил Тургэна совсем не так, как накануне. Внешне он держался по-прежнему суховато, но во взгляде появилось что-то тёплое, отеческое. Прежде всего, он предложил ученику чай. Тургэн сказал, что не хочет, но учитель сказал:
- Нельзя отказывайся от угощения, так можно обидеть хозяев.
Чай, заваренный в голубом фарфоровом чайнике, оказался самым необычным из всех, какие он пил. Его аромат заполнил пространство юрты. Кроме того, учитель предложил раскатанные и слегка поджаренные кружки теста величиной с блюдце. Попробовав их с мёдом, Тургэн зажмурился от удовольствия.
- Никогда не пробовал такого чая и таких лепёшек.
- Эти лепёшки уйгуры готовят в дорогу. Они очень сытны и долго хранятся. А чай заварен с мятой и другими травами.
Взяв кусок тёмного мяса, Тататунга нарезал его тонкими ломтиками.
- Теперь попробуй казы - копчёной конины.
Попробовав её, Тургэн снова покачал головой.
- Как приготовлено! Конину не узнать, – сказав это, Тургэн глянул на нож с рукояткой из рога архара.
- Возьми, посмотри, - разрешил учитель.
Тургэн взял нож и почувствовал, как удобно легла рукоять в ладонь. Шершавый рог не давал скользить. Разглядывая нож, Тургэн увидел три знака, похожих на те, что видел на скалах, и вопросительно глянул на учителя.
- Молодец, заметил, - улыбнулся Тататунга, - Это древний нож, я нашёл его давно, а надпись означает: «Защити!»
- Но тут всего три царапины.
- Помнишь, я вчера говорил, что буквы а, е, и, о, у не пишутся, а держатся в уме? Поэтому тут три буквы, а не царапины. – Сказав это, учитель снова улыбнулся, - А ты всё замечаешь. Вот буква З, вторая – Щ, третья – Т. А вот они на бумаге.
Учитель макнул кисть в тушь и начертил буквы на листе друг над другом.
- Теперь напиши их рядом.
Пододвинув пузырёк с тушью, Тургэн обмакнул кисть и, почувствовав новый для него запах, понюхал кончик и почему-то взволновался. Кисть была такой тонкой, что её трудно держать в пальцах. Пока он решался на первый мазок, тушь капнула на бумагу. Тургэн виновато глянул на учителя, но тот подбодрил:
- Ничего, почти все начинают с клякс. Чтобы не было так, надо макнуть кисть, провести ею по краю пузырька, и лишние капли сойдут.
Промокнув кляксу тряпицей, учитель жестом предложил начать снова. На этот раз всё обошлось, и Тургэн написал букву З. Увидев одобрение учителя, он обрадовался и написал Щ, затем Т.
- Теперь напиши каждую из них до края листа.
Вот так началось первое занятие в юрте учителя. Пот выступил на лбу Тургэна, пока он писал. Время от времени он откладывал кисть и махал рукой, тряся усталыми пальцами. Он вспомнил слова Батыя о немеющих руках, и сказал:
- Кисть тонкая, пальцы устают. Можно обмотать её?
- Можно, но писать станет трудно. Держи её кончиками пальцев и не жми.
Когда Тургэн выполнил задание, учитель осмотрел лист и сказал:
- Для начала неплохо. А сейчас посмотри вот сюда, - и подал зеркало в раме из дерева. Оно было не бронзовое, как шаманское толи, * а стеклянное и такое большое, что в нём помещалось лицо целиком. Увидев его, Тургэн онемел. На него смотрел юноша с густыми усиками, удивлёнными глазами и раскрытым ртом.
- Кто это? – спросил он.
- Как кто?– рассмеялся учитель, - Ты!
- Неужели у меня такие усы?
* Толи - круглое ритуальное зеркальце из бронзы.
Тататунга поразился реакции ученика.
- Ты, что, никогда не видел себя?
- Видел, но давно и только в воде.
- Да ты совсем дикий! Посмотри на свою руку, а теперь глянь в зеркало. Видишь, она точно такая же.
Тургэн осмотрел руку, потрогал усы, нос, брови, и убедился, что видит себя.
- Но я хотел показать буквы на раме. Тут написано: «Ассурий, удались». Ассурий – злой дух, вроде альбинов, которые сбивают с пути. Он вредит, где только может. Надпись можно перевести как «Сгинь, нечистая сила».
- Ассурий появляется в зеркале?
- Да, но чаще между двумя зеркалами, когда они лицом друг к другу.
- Зачем тогда ставить их так?
- Так ставят во время гаданий, когда хотят узнать будущее. Вот, смотри, - Тататунга поставил напротив второе зеркало, посадил между ними Тургэна и велел глядеть в зеркало. Увидев множество своих отражений, Тургэн отшатнулся.
- Ты даже от себя шарахаешься! Не бойся своего отражения, ничего другого здесь нет. Это зеркало заговорено. А между не заговоренными зеркалами ассурий является в виде злого духа и путает предсказания.
- От чего зависит сила заговора?
- Прежде всего, от шаманской силы. Но заговоры и заклинания, написанные на бумаге, зеркалах, а также вырезанные на камнях, ножах, сильнее тех, что сказаны словами. Вот вчера меня выручил нож с надписью «Защити». Правда, помогло и твоё копьё. А если написать на ноже «Покарай», он найдёт и пронзит врага.
- Как найдёт? Надо указать имя?
- Имя указывать нельзя, враг может прочесть и уничтожить нож. Имя называется лишь в молебне, потом нож втыкается в дерево или бросается на тропе, а когда кто-то подберёт его, нож сам найдёт врага.
- И его нельзя отвести?
- Только узнав, что нож заточен против тебя. Но нужен молебен с более сильным шаманом. И тогда нож вернётся к хозяину и убьёт его. Конечно, не сам, а в чьей-то руке.
Взяв в руки нож, Тургэн потрогал его и не ощутил ничего особенного.
- Кстати, шаманы чувствуют злую чёрную энергию, а белая энергия создаёт покой. Смотри, как удобно нож лёг в твою руку.
На следующих занятиях Тургэн довольно быстро освоил другие буквы. Их было всего двадцать. Труднее давались гласные буквы, которые приходилось угадывать. Но Тататунга был доволен. Он рассказывал о прошлом, и Тургэн постигал не только азы грамоты, но и историю народов.
Когда учитель рассказал о том, что разные народы молятся разным богам, Тургэн показал крест, подаренный кузнецом.
- О, это очень ценная вещь, - сказал Тататунга, - такие кресты носят найманы, кераиты и другие племена монголов, принявших христианство. Кресты стоят дорого и ценны как обереги. Так что носи крест, но не показывай никому.
К весне Тургэн уже мог читать и писать.
- Ты учишься гораздо быстрее, чем Батый и его братья. Если и далее пойдёт так, возьмёмся за китайскую грамоту. Но у китайцев тысячи иероглифов.
Тургэн удивился и со страхом стал ждать, когда придётся взяться за иероглифы. Но, к счастью, учитель не спешил.
- Главное для тебя, хорошо освоить уйгурскую грамоту. Хочу, чтобы ты начал летопись. И написанное тобой останется на века.

Весна не радует арата –
скотина дохнет, всем - утрата.

ВЕСНА 1228 ГОДА
К концу зимы, когда трава под снегом была съедена, начали гибнуть овцы, у коров впали бока, лошади исхудали и покрылись слоем вшей. Конюхи вычёсывали их, травили раствором табака, но всё было бесполезно. Завшивел и Цаган. Тургэн боялся, как бы не занести вшей домой. К счастью, они не переходили на людей. И как только растаял снег, и появилась первая трава, словно по приказу духов весны, вши у лошадей исчезли. Зелёная трава стала для них ядовитой, а для коней спасительной. Отощавшие за зиму коровы и овцы быстро набирали вес, появились первые телята и ягнята, а возле кобылиц запрыгали жеребята.
У Номхон прибавилось хлопот. Вставая рано, она доила коров, потом пускала к ним телят, которые жадно бросались к вымени. Затем кипятила молоко, снимала и подсушивала пенки, которые особо ценили хозяева. После отёла молоко было бурым от крови, но люди, изголодавшись по нему за зиму, пили его и ели красноватый творог.
Заметно прибавив в весе и росте, Халун продолжал сосать грудь, но всё больше ел мяса и пил бухлёр. Когда отец уходил к Тататунге, а мать - на доение коров, его привязывали к столбу юрты. Чтобы он не скучал, ему давали игрушки и кусок бараньего курдюка вместо соски. Сначала он плакал, потом привык к одиночеству и стал спокойнее.
После прилёта белых лебедей, отмеченного молитвами с брызганьем молока, люди стали готовиться к надану. * Год собаки (1228) был первым без Чингисхана, и кое-кто предлагал отменить надан из-за траура. Возражения были столь серьёзны, что их решили обсудить на заседании ставки. Боhорчи почему-то взял с собой Тургэна, хотя ему было не по чину присутствовать на нём.
- Траур трауром, - сказал Чаhадай, - но нельзя лишать людей радости.
- Воины долго сидели без дела, - сказал Джурчедэй, - и надо провести скачки, стрельбу из лука и борьбу.
- Копьё грозное оружие в ближнем бою, - сказал Боhорчи, - наш Тургэн сделал его и метает. Ну-ка, расскажи.
Тургэн удивлённо глянул на хозяина, чего, мол, в этом особенного.
- Всё просто, - сказал он, - сделал его, охотился, а сейчас бросаю в цель.
- Он бросает всё время и с каждым разом лучше, - добавил Боhорчи.
* Надан – празднество монголов.
- Бросать копьё метко должен каждый, - оживился Джурчедэй, - Вблизи можно пробить даже железные щиты. Поэтому надо включить копьё в состязания.
Все согласились с ним.
- Людей приедет много, - сказал Толуй, - надо подумать, где расположить их.
- Пусть селятся, как всегда, - сказал Чаhадай, - Близко нельзя, нужны места для выпаса лошадей. Надо подумать о питании людей, они ведь приедут без овец.
- Чтобы отличить сборщиков скота, - сказал Боhорчи, - надо надеть им перья.
- Не все будут стрелять, бороться, скакать, - сказал Угэдэй, - Приедут певцы, музыканты. Обычно они выступают у костров перед земляками, а это интересно и другим. Пусть самые искусные выступят перед всеми.
- Интересно послушать и певцов, улигершинов, - добавил Боhорчи, - Пусть расскажут легенды о богатырях. Кроме того, говорят, появились бродячие шуты, они высмеивают жадных и ленивых…
- Это понравится не всем, - усмехнулся Чаhадай.
Тургэн, впервые попав на заседание ставки, удивился, как подробно, до мелочей, обсуждалось всё. В итоге Джурчедэю поручили вести скачки, стрельбу из лука и метание копья, а Боhорчи - отвечать за выступления певцов и сказителей. Это означало, что Тургэну выискивать их
К началу второго летнего месяца к Каракоруму начали съезжаться караваны со всех концов Монголии. Первыми прибыли ойраты, буряты, хори-туматы и другие лесные народы Баргуджин-Токума - с берегов Байкала, Ангары, из долин Алтая и Саян. После них – южане из Хух-Хото и верховьев Хуанхэ. А позже всех - жители более близких долин Онона, Керулена, Халхингола, Аргуни. Они разбили свои станы вдоль берегов Орхона. Им подогнали овец из ханских отар. И гости ели, кто сколько хотел.



С древних времён надан - нечто
вроде олимпийских игр монголов.

НАДАН
В день открытия надана с раннего утра над улусными станами послышались удары бубнов. Когда к первым шаманам присоединились другие, грохот усилился. Военные бэмбэрчины поддержали бубны своими барабанами. Вскоре дробные звуки выстроились в один звуковой ряд. А когда бой бубнов поддержали звуки боевых труб и рожков, показалось, будто неведомая конница спустилась с небес и атаковала степную тишину. Неожиданное звуковое буйство расстроило Боhорчи. Он даже хотел остановить его, но Джурчедэй сказал:
- Послушай, какой гром! Если добавить «Кху-кху-кху!», получится, как в атаке! И пусть семейство Чингисхана явится под эти звуки.
Когда ханская свита прибыла на берег Орхона, грохот достиг небывалой силы. Пляски, крики шаманов, вошедших в экстаз, заглушались барабанами, и тоже впечатляли воинов и зрителей. Чаhадай, Угэдэй, Толуй сошли с коней и, подойдя к юрте на колёсах, в которой прибыла матушка Бортэ-уджин, вывели и посадили её в большое кресло, похожее на трон. Рядом с ней расположились её невестки, жёны сыновей, а другие вдовы, Есуген-хатун и Есуй-хатун, - поодаль от Бортэ-уджин.
Главная жена ещё при жизни Чингисхана не очень-то жаловала тех, с кем приходилось делить ласки мужа. Бортэ-уджин стала совершенно седой. Есуген-хатун тоже сдала, а Есуй-хатун оставалась осанистой, красивой. Однако глаза выдавали какое-то беспокойство. Словно ей не нравились люди, сидящие рядом или доставшееся место. Когда Тургэн посмотрел на неё, она сдержанно кивнула ему, а он склонил голову.
Сыновья и внуки Чингисхана расположились справа от Бортэ-уджин. Это был самый многочисленный и шумный стан. Особенно буйно вели себя Батый, Орда-Ичен и Берке – дети Джочи. Из двадцати его сыновей от разных жён здесь были лишь они. Остальных из-за дальней дороги не привезли из Семиречья, где находился улус покойного Джочи. Возня, беготня и потасовки детей и внуков держали охранников в напряжении. В честь праздника Батый сделал себе оперенье из крыльев орла. Его братья тоже украсились перьями ястребов, воронов.
- Так нельзя: это – отличие сборщиков скота и судей, - сказал Чаhадай, но, увидев расстроенные лица племянников, махнул рукой, - Ну, ладно!
Главный ханский шаман Усун-эбугэн поднял руку, и грохот мгновенно смолк. Это произвело на всех впечатление. Стало ясно, кто главный на празднестве. Шаман был в тяжёлом от металлических подвесок плаще. Железный шлем венчали рожки горного козла. У его ног дымился костёр со священной травой ая-гангой. Взяв в руки бубен, он начал медленно бить в него колотушкой. Потом послышалось его камлание. Старческий голос звучал тихо, и те, кто оказался поодаль, плохо слышали его. Тургэн тоже не мог разобрать слов, хотя находился рядом.
Такое начало, не соответствующее мощи, энергии духа тысяч людей, огорчило Чаhадая, и он подал знак Джурчедэю, мол, пора переходить к главному. Начальник гвардии подозвал Тургэна и велел передать это шаману. Тургэн подошёл к нему, шепнул на ухо, и Усун-эбугэн завершил камлание.
Состязания начали лучники. Гвардейцы пускали боевые стрелы в бычьи шкуры, установленные в ста шагах от места стрельбы. Затем в овечьи шкуры на том же расстоянии. А позже самые меткие стали целить во втулки колёс, чтобы, пройдя их, стрелы втыкались в маленький войлочный кружок. А на другой поляне простолюдины стрелами с деревянными наконечниками сбивали суры - мешочки с песком.
Стрельбе всадников Джурчедэй уделил особое внимание.
- Стрельба на скаку особо важна на войне, - сказал он перед строем всадников, - Уверен, вы покажете, на что способны!
Занятый хлопотами по организации состязаний, Тургэн не должен был стрелять, но Боhорчи велел ему стрелять из лука на скаку.
На месте сбора Тургэн увидел Батыя, Гуюка и Кадана. * Они были чуть старше его. Остальных внуков Чингисхана не пустили родители. Удивляло, как разрешили этим двоим, ведь если они выступят плохо, будет брошена тень на память деда. Но внуки веселы, настроены по-боевому. Кони под ними так и танцуют. Бросалась в глаза шикарная сбруя - уздечки, сёдла, отделанные золотом, серебром. Внуки хана разодеты в шелка и бархат, а на макушках малахаев – нефритовые шарики.
- А, это ты! – сказал Батый, увидев Тургэна, как будто давно знал его, – Какие красивые перья! Сам делал?
- Сам, да и жена помогла.
* Гуюк и Кадан - сыновья будущего хана Монгольской империи Угэдэя.
- Ты женат? Какой прыткий! А мы с Каданом не женаты, но пока нам ищут принцесс, не скучаем, - засмеялся Батый, - Ладно, за мишенями ты будешь смотреть?
- Нет, я тоже буду стрелять.
- А-а, ты соперник! - усмехнулся Кадан, - Посмотрим, кто кого.
Задача была непростая - мчась на коне, стрелять в овечьи шкуры по обе стороны. Первыми начали стрельбу Батый и Кадан. Не особо сдерживая резвых коней, они допустили ошибку. Почти во все мишени слева они попали, а справа многие остались целыми. Когда стрелы вонзались в шкуры, люди восторженно кричали: «Бара-баро!» Царевичи были довольны, но следующие всадники стреляли более метко, и превзошли их.
Тургэн выехал на стрельбу позже. Увидев, что предыдущие всадники проигрывали из-за быстрой езды и что им хуже давались мишени справа, он не торопил коня и сначала целил в правые мишени, а левые поражал без промаха. Не попав лишь в одну правую мишень, он оказался лучшим.
Батый и Кадан подъехали к Тургэну.
- Молодец! – сказал Батый, - Начал последним, а стал первым! Кто учил?
- Кешиктен Бат-Мэргэн.
- Он стрелял сегодня? – спросил Кадан.
- Нет, он погиб в походе на тангутов, а здесь победил бы всех.
- Как он учил тебя? – спросил Батый.
- Советовал стрелять, почти не целясь.
- Странный совет, - покачал головой Батый.
- Целясь, надо верить, что попадёшь, - сказал Тургэн, - и передать эту веру стреле!
- О-о, это непросто, тут надо шаманить! – усмехнулся Кадан.
Лучшим стрелкам вручили овец. Земляки тут же увели их к своим юртам и стали готовить обед.
Состязания по копью проводились вечером. Метателей набралось много. Копья разные по длине и весу. На этот раз Тургэн привёз Номхон с сыном. Усадив их неподалёку от жены Боhорчи Тэгусхэн-гоа, толстой, добродушной старушки, он попросил жену не кричать при его победе и не огорчаться при неудаче. Номхон удивилась, разве она способна на это? Но молча кивнула и, когда он отъехал, стала разглядывать всех. Но и её рассматривали с неменьшим интересом.
«Где он её нашёл?» «Она тангутка, рабыня Тэгусхэн-гоа», - змеились голоса, - «Какая худая, и ноги длинные. Как с ними на коне ездить?» «Лучше бы взял монголку!» «Лицом красива, но одета неважно». «Зато, смотри, какой перстень!» «Муж может позволить, всё-таки – кешиктен»…
Эти голоса задели Номхон. Она дала Халуну грудь и сказала:
- Не слушай их. Давай ешь, потом посмотрим, как авва будет кидать копьё.
Тем временем метатели заспорили. Увидев, что копья разные, кто-то потребовал поставить их вместе, чтобы каждый мог взять любое из них. Когда судьи разрешили это, Тургэн внимательно изучил чужие копья, но метать стал своим.
Глядя на метателей, он увидел, что точность и дальность полёта зависят не только от веса и длины копья, но и от его соразмерности, подгонки наконечника к древку и от того, как держать его. Метая в кружок глины на развилке сухого дерева, многие не смогли попасть в него. А Тургэн не промахнулся ни разу. Истыканная его копьём глина разлохматилась и стала походить на лепёшку, а развилка дала трещину. В итоге он стал самым метким. Батый подошёл снова.
- А ты, оказывается, силён и в копье. Покажи-ка его. – Взяв копьё, он осмотрел и удивился, - Ничего особенного, а летит в цель как заговорённое.
Однако метание на дальность Тургэн проиграл крепышу с Ангары по имени Шидэхч. Подойдя к нему, он увидел, что его копьё чуть длиннее и в то же время легче. Он от души поздравил его.
Получив двух овец за победы в стрельбе из лука и метании копья, Тургэн попросил кешиктенов отвезти Номхон с сыном, а заодно доставить овец к его юрте. Сам он не мог, так как Боhорчи велел посмотреть танцоров и певцов, которые в последний день выступят перед ханской свитой.
Выйдя от Боhорчи, Тургэн увидел всадников, сопровождавших крытую повозку, которая катила от места соревнований. Остановив коня, он решил, как положено, уступить дорогу свите. В оконце он увидел Есуй-хатун, она приказала кучеру остановиться и подозвала Тургэна. Он спрыгнул с коня и присел, согнув левое колено.
- Вставай, - улыбнулась она, - Как же ты вырос! И усы стали гуще, - она погладила их, тронула щёку и подбородок.
Покраснев от прикосновения, он почувствовал и волнение Есуй-хатун. Глаза её заблестели. И до чего же красивой стала она!
- Рад видеть вас, Есуй-хатун, - сказал Тургэн.
- Слава Тенгри! Услышала тебя, - усмехнулась она, - голос он стал гуще, совсем как у мужчины. Сколько тебе?
- Восемнадцать.
- Уже не мальчик, но и не муж, хотя женой обзавёлся. Видела, как ты кидал копьё. Прямо-таки расщепил дерево! – Она шевельнула плечами, и её груди дрогнули, - А ты, я вижу, не промах! – усмехнулась она.
Тургэн смущённо пожал плечами.
- Новых побед тебе! – сказала она и крикнула она кучеру, Трогай!
Тургэн склонил голову, а свита покатила дальше. Почувствовав странное возбуждение, он взволновался, словно получил приглашение на свидание. Каково во цвете лет быть одинокой! – думал он. – Ей сорок, она крепкая, плотная. Как же обходится без мужчин? Даже если захочет, нельзя изменить хану и после его смерти! А если изменит, казнят вместе с любовником. По степному закону Хасар после смерти брата имел право взять её в жёны и, говорят, даже сватался к ней, но Есуй-хатун отказалась.
Вечером берега Орхона покрылись огнями костров, люди резали баранов, варили мясо, чествовали победителей. Мелодии песен и танцев слышались допоздна. Когда Тургэн вернулся домой, Номхон с сыном уже спали. Но как только он вошёл в юрту, она проснулась.
- Ой, Тургэн, хорошо, что победил в копье! Но я столько услышала про нас.
- Это уж как водится. Не обращай внимания.
- О чём говорил с царевичами?
- Они поздравили меня, осмотрели копьё, спросили, как я делал его.
- Когда они говорили с тобой, кто-то сказал, что ты далеко пойдёшь. Мол, кто-то из них обязательно станет ханом.
На другой день началась борьба. Борцов было много, и схватки проводились в нескольких местах. Они проходили быстро. Стоило уронить соперника или заставить его коснуться земли рукой или коленом, и ты - победил. Но к вечеру поединки стали упорнее, длились дольше. Дело не только в усталости, но и в том, что цена победы возрастала. Среди борцов ещё оставались ловкие, худые, однако вскоре их вытеснили более тяжелые.
Победителем стал Бэх-Батор, молодой парень из улуса Цасучей на Ононе. Мой земляк, подумал Тургэн. Всех ононцев он считал земляками. Обладая медвежьей силой, Бэх-Батор вместе с тем был ловок, осторожен, и подавил своих соперников. Накануне он так бросил оземь одного из них, что тот, рухнув на землю, не сразу пришёл в себя. Белозубый, как и все ононцы, Бэх-Батор радостно воздел руки и исполнил танец орла.

Скачи мой конь,
быстрее ветра!
СКАЧКИ И КОННЫЙ МЯЧ
Конные скачки, особо любимые степняками, прошли в последние дни. Трассы были разными по длине и сложности. Самую длинную, в 60 ли. Джурчедэй велел провести через русла Орхона и Хукшин-Орхона. Вторая река была гораздо спокойнее первой, которая мчалась из ущелий Хангая. Тургэн участвовал в выборе маршрута. Быстрое течение кое-где сносило его вместе с конём. И он понял, далеко не все всадники одолеют броды. Для безопасности Тургэн велел помощникам воткнуть шесты с кистями из конских волос чуть выше по течению.
Самую короткую скачку, для детей и подростков, провели вокруг ханской свиты. К ней допустили всех желающих. Когда судья взмахнул флагом, топот копыт, храп лошадей, визг всадников, крики зрителей огласили долину. Густое облако пыли поднялось и сопровождало коней и всадников. Самые резвые и быстрые вышли вперёд, а отставшие почти ничего не видели перед собой из-за пыли и полностью отдались воле своих коней.
В этой толчее на одном из поворотов случилась беда. Тургэн понял это, увидев коня без всадника. Начав искать глазами, он сквозь облако пыли рассмотрел серый комок и поскакал к нему. Приблизившись, Тургэн увидел мальчика лет десяти и понял – он мёртв. Ручеёк крови сочился от виска к покрытой пылью щеке. Спрыгнув с коня, он проверил пульс, приложил ухо к груди, но сердце не билось.
- Как же ты упал? – вздохнул он, - Какое горе!
Положив мальчика перед седлом, он сел на коня и поехал к толпе. От неё уже бежали родичи, которые по коню без всадника догадались о беде. Тургэн свернул к зарослям ивняка, где опустил мальчика на землю. Крики матери, отца, братьев, плач сестёр сдавили сердце Тургэна.
На следующий день самая главная гонка, на 60 ли, собрала наибольшее число всадников, так как проводилась в один заезд. Трудное испытание могли выдержать лишь самые опытные, имеющие выносливых коней. Поэтому наездники выглядели старше и суровее тех, кто участвовал в предыдущих заездах. Особо выделялись ветераны походов на китайцев, сартагулов, тангутов.
Чтобы показать броды, Тургэн выехал вместе со всеми. Для этого пришлось скакать впереди. Конь Цаган бежал ровно. Тургэн не понукал его, но он шёл уверенно. И вообще, привыкнув к новому хозяину, он стал более послушным.
- Молодец, Цаган, - погладил его Тургэн, - мы с тобой могли бы победить. Но нам придётся отстать. А пока так и беги, чтоб не глотать чужую пыль.
И конь никому не давал обойти себя. Оглянувшись назад, Тургэн увидел длинную вереницу всадников. Когда они приблизились к броду, Тургэн стал показывать шесты с пучками камыша, ниже которых идти в реку опасно. Первые кони вошли в воду и, на ходу хлебая её, побрели поперёк реки. Более опытные всадники вели их чуть против течения. Из-за того, что движение замедлилось, перед бродом скопились подъехавшие позже. Кто-то сбил шест, и всадники начали входить в воду ниже по течению.
И произошло то, чего опасался Тургэн. Попав на более глубокое место, кони, не смогли противостоять быстрому течению, их снесло, и они начали плыть. Один из всадников, не умея плавать и боясь воды, всеми силами хотел удержаться в седле. Это мешало коню, и вскоре он утонул вместе с всадником. Другие же, соскользнув в воду, схватились за хвосты коней и спокойно достигли другого берега. Отстав от тех, кто одолел брод, они сохранили свою жизнь. Приказав кешиктенам найти утонувшего, Тургэн бросился к следующему броду. Срезав расстояние, он подоспел к нему вовремя.
На этот раз Тургэн вёл себя строже. Тех, кто пытался войти в реку ниже шестов, он ударами кнута поворачивал выше по течению. Но третий брод оказался более узким. Вода струилась быстрее. И тут утонули сразу три всадника.
Не зная о трагедии, зрители восторженно встречали скачущих впереди. Сразу пятеро коней бок о бок мчались к последней черте. Отчаянно стегая их кнутами, всадники старались обойти друг друга. Победил Баглай - один из кешиктенов Джурчедэя. Начальник гвардии, забыв о солидности, кричал так, будто выиграл сражение. Подбежав к Баглаю, Джурчедэй обнял его и вместе с телохранителями начал подбрасывать его вверх.
Узнав о гибели всадников, Джурчедэй, как показалось Тургэну, не очень-то расстроился. Радость и гордость за победу так переполняли его, что он как бы отмахнулся от дурной вести. Но позже, собрав гвардейцев, заявил:
- Гибель четырёх всадников - урок для нас. Жаль их, но они сами виноваты, что не научились плавать. Сколько раз я требовал этого!
- Многие боятся входить в воду, так как боятся вызвать грозу, - сказал Боhорчи.
- Но не купаться же они идут в реку! - сказал Джурчедэй, - Отныне все должны научиться преодолевать реки! Без этого не обойтись в походах!
К концу надана прибыл отряд воинов монгольского гарнизона Пекина. И зрители впервые увидели диковинную игру в конный мяч. Разбитые на две команды по семь человек, всадники гоняли по полю кожаный мяч, набитый конским волосом. В руках у них были довольно длинные, в размах рук, деревянные крюки, которыми они били по мячу, чтобы загнать его в небольшие ворота. Когда кто-то преподнёс Тататунге один из крюков. Тургэн с удивлением увидел, как возбудился обычно спокойный учитель. Он гладил ладонями место соединения крюка с палкой, крепко-накрепко связанное кожаным ремнём и пропитанное клеем, потом стал махать и стучать крюком.
- В юности я гонял мяч, - сказал он Тургэну, - уйгуры, кидани давно играют в него. А первыми начали играть в конный и ножной мяч тюрки шато. *
Когда началась игра, Тататунга стал, как мальчишка, кричать, вскакивать, когда мяч попадал в ворота. Монголам понравилась новая игра, и с тех пор они стали играть в неё.
Тататунга сказал, что друг Чингисхана Мухали, ставший наместником в Китае, так полюбил эту игру, что играл сам и велел своим подчинённым играть или присутствовать на играх. Многие приехавшие из Пекина были воспитанниками и любимцами Мухали. И их представление на надане 1228 года стало приветсвием Мухали землякам через пять после его смерти.
 * Тюрки шато изобрели футбол гораздо раньше англичан. Завоевав Север Китая и основав династию Поздний Тан (923-936 гг.), они внедрили эту игру. Позже кидане, покорившие Северный Китай, стали играть, одевая соперников в костюмы разного цвета, а бохайцам, жителям Маньчжурии, запретили играть в мяч. Чжурчжэни, свергнув киданей, издали в 1221 году императорский указ, в котором обязали воинов «не менее трёх раз в месяц играть в конное поло для упражнений в военном деле». Таким образом, конное поло и игра в мяч ногами стали игрой аристократов и знати всех последующих династий.
Обряды инициации плоти
проводили многие народы Азии.

БУЙСТВО ДУХА ПЛОТИ
Незадолго до завершения надана, Тургэн получил приглашение от Хундана, главы делегации с Иркута, на праздник Ягша-Онгон *. На закате солнца Тургэн поехал на коне вниз по Орхону и почувствовал, что за ним кто-то
едет. Остановив коня, он спустился к реке. Пока Цаган пил, Тургэн увидел трёх всадников на белых конях, свернувших на склон горы.
- Почему туда? – удивился он, - Ведь там неудобно! А кони-то ханские.
Выехав к поляне, окружённой деревьями и кустарником, он увидел костёр и людей вокруг него. В большом котле кипела сметана. Помешивая её, женщина сыпала муку, заваривая саламат. К Тургэну подошёл Хундан. Довольно высокий, плотный, он обнял Тургэна и поднёс большую чашу архи и миску саламата.
- Перед тем как выпить, побрызгай духу Ягши-Онгона.
Увидев толстый камень, длиной в три размаха рук, на двух каменных шарах, Тургэн вопросительно глянул на Хундана.
- Это не Ягша-Онгон, а Эрхтэн **, - усмехнулся Хундан.
Только после этих слов Тургэн понял, что шары под ним - яйца, и увидел круглую головку с прорезью посреди. Опустив в чашу безымянный палец, он окропил каменный член каплями вина и выпил. Крепкий, тройной перегонки напиток ударил в голову, а горячий саламат оказался душистым и вкусным.
- Сейчас шаманка будет призывать дух Ягши-Онгона, - сказал Хундан, - потом начнётся посвящение во взрослую жизнь. Девять юношей и девять девственниц будут петь, танцевать в его честь, а после… - тут Хундан с усмешкой замялся, - после увидишь сам. Побудь здесь, а мне надо отойти.
В его словах, взгляде чувствовалась озабоченность, словно он ждал кого-то. Шаманка, призывая дух Ягши-Онгона, стуча в бубен, начала нараспев рассказывать легенду.

* Ягша – дух плоти. Онгон – изображение духа в виде куклы или скульптуры.
** Эрхтен – мужской половой орган.
- Это было давно, когда Байкал был лужицей, а Ангара была продолжением Селенги. Тогда мировое шаманское древо ещё только прорастало, и здесь жила Умай-Гохон, хозяйка царства девушек. Однажды она увидела на Ангаре сивого быка Буха-Нойона. Могучий, с толстой шеей, крутыми боками, он ревел так, что рёв сотрясал Саяны, а эхо долетало до Алтая и Хинган.
Тут из кустов вышел шаман в бычьей шкуре, с рогами и заревел, как бык.
- Чего ты ревёшь? - спросила Умай-Гохон.
- Ищу соперников, чтобы отбить их подруг, - ответил он.
- Но ты же сам разогнал всех, зачем?
- Хотел доказать, что нет никого сильнее меня вокруг Байкала. Лишь пёстрый бык Тарлан упёрся рогом, и мы начали бодаться. Саяны закачались, камни запрудили реку Иркут, а потом земля раскололась, вода стала заполнять трещину. На её месте образовалось огромное море - Байгал-Далай. Но это случилось позже. А тогда красавица Айсухан, дочь хозяина этих мест, прогнала нас кнутом: «Нечего землю трясти! Прочь отсюда!» Смотрю, а груди у неё – во! Холка – во! Туман наплыл мне в глаза. Взляд мой стал таким густым, влажным, что она понесла от него и родила двойню - Булагата и Эхирита.
- Так уж и поверила - от взгляда! Ха-ха! Но ты доказал этим, что не рога и сила решают дело, а ла-аска и не-ежность, - томно сказала Умай-Гохон.
- Так сладко говоришь - заслушаешься. Но чем ты лучше меня? Почему твои девицы убивают мальчиков ещё младенцами? Ведь так пресечётся ваш род.
- Ты пра-ав. Без мужиков не обойтись. Но раз ты ищешь подругу, а я тоскую по ласкам, не помочь ли нам дру-уг дру-угу?
- Как же ты, Умай-Гохон, выдержишь меня, большого пороза?
- А так же, как Айсухан. Только будь осторожней.
После этих слов шаманка сняла с головы шлем, распустила волосы, расстегнула плащ и открыла белые плечи. В толпе раздался вздох изумления. А шаманка под удары бубнов помощников стала танцевать, всё больше обнажая себя. Вынув из плаща левую, затем правую руку, она связала рукава на поясе и, всё так же кружа, обнажила пышные груди. Толпа взревела. Бубны стали бить чаще и громче, на поляне появились девять юношей и девять девственниц. Кружа в такт ударам, они образовали два отдельных круга. А шаманка стала причитать:

Прошу тебя, Ягша-Онгон,
Чтоб одолели мы стесненье.
И пусть найдёт Буха-Нойон,
Что ищет в отдаленьи.

Пусть чувства наши вспыхнут,
Как пламя этого костра!
И пусть никто не дрыхнет
От тёмной ночи до утра!

Её камланье прервал мощный рёв шамана, изображающего Буха-Нойона. Сев на каменный член, он начал ритмично покачиваться и причитать басом:

Во тьме я обретаю силу,
Во тьме я обретаю мощь!
Хочу упиться телом милым,
Но мне нужна глухая ночь.

Показывая на танцующих парней и девиц, шаманка продолжила:

Вот так возникли булагаты
И эхириты у бурят.
Иди ко мне, Буха-Нойон!
Тебя зовёт Умай-Гохон…

Пусть тело стонет от истомы!
Пусть губы пухнут и глаза горят!
Чтоб увеличить вдвое-втрое
Число богатырей бурят!

Начав танцевать и прыгать, она, войдя в экстаз, сбросила плащ и оказалась голой. Все ахнули, увидев плотное молодое тело с тугими грудями и крутыми бёдрами. Два хоровода слились в один и начали круженье вокруг костра. Темп танца нарастал, в хоровод вошли и зрители. В конце танца Умай-Гохон сорвала шкуру с Буха-Нойона и увлекла его в кусты, обнажённого, с торчащим эрхтэном. А девять юношей и девять девственниц попарно побежали вслед. Оставшиеся, женатые и неженатые, взрослые и пожилые, тоже стали хватать ближайших соседей и соседок. И вскоре поляна опустела. Хундана словно ветром сдуло. Наступила тишина, нарушаемая стонами сладострастья и вскриками девушек, теряющих невинность.
Тургэн с удивлением вслушивался в звуки, напомнившие ночь у озера Халун, где он впервые познал страсть. И тут одна из женщин схватила его за руку и потянула от костра. В бликах огня она показалась похожей на Есуй-хатун. Тот же шёлковый халат, то же лицо, а, главное, тот же запах жасмина! Он повиновался ей. В полной тьме она распахнула его терлик и увлекла на землю. Тело её было пышнее, чем у Номхон и Туяа. Более опытная, чем они, она отдалась ласкам бурно, неистово, но никак не могла утолить ненасытную жажду. К счастью, Тургэн оказался могучим и сильным, как Буха-Нойон, дух и мощь которого вошли в него. Он ласкал её и лицом к лицу, и по-бычьи, сзади, потом снова сверху.
Когда она в изнеможении раскинула руки, он увидел, что тело её светится. Величавый стан, пышные груди излучали такую страсть, что он снова стал гладить её. Его ладони отражали свечение, он поднёс к лицу женщины и окончательно убедился, что перед ним  Есуй-хатун.
Сколько длилось это буйство плоти, Тургэн не знал. Непонятно как, но из тьмы, словно по волшебству, в её в руках возникали чаши с кумысом и чаем, миски с мясом. Она передавала их ему, пила, ела сама. Потом ласки повторялись вновь.
Лишь под утро, когда начали гаснуть звёзды, она встала и растворилась в сумраке. Тургэн двинулся, было, вслед, но два кешиктена - откуда они взялись? - сбили его с ног и приставили нож к горлу. Ничуть не испугавшись, он подождал и встал, лишь услышав топот копыт.
- Это они вечером ехали сзади, - догадался Тургэн. Выйдя к костру, он увидел Хундана с чашей архи. Он только что опустошил её и крякнул от удовольствия.
- Ай, молодец, Тургэн! Спасибо! Выпей за хорошее окончание! – И налил ему.
Тургэн выпил, глянул на довольного Хундана и понял, спрашивать, за что он благодарит, и кого он только что проводил, нет смысла. Всё ясно и так.
- Но и тебе спасибо, - сказал Тургэн, - запомню этот молебен надолго. *
* Отголоски Ягша-Надана дошли до наших дней в старинных песнях, танцах. Так происходит и в наши дни на играх у горы Ердэ, на Байкале, на сурхарбанах в Бурятии и Агинском округе Забайкалья. В условиях изоляции и родовой замкнутости эти игры играли большую роль в освежении крови и укреплении рода. А каменный фаллос – Билик-Эрхтэн, и сейчас красуется в Хархорине, как монголы называют Каракорум. Огороженный оградой, обломок длиной два метра его лежит на постаменте у горы Малахитэ. Автобусы, легковые машины подъезжают к нему. Туристы и местные жители окропляют его молоком, кумысом, водкой, зажигают свечи, плошки, воскуривая благовония.

Эпос о Гэсэре – древнейший
в Центральной Азии. В 1995 году
 отмечено его тысячелетие.

ЛЕГЕНДА О ГЭСЭРЕ
Поспав в юрте Хундана полдня, Тургэн проснулся после обеда. Ему показалось, что происшедшее ночью приснилось. Но, поняв, что всё было наяву, он улыбнулся. До чего же прекрасна эта женщина! Впрочем, что удивляться? Только такой – величавой, царственной, и могла быть жена Чингисхана. Но понимает ли он, что произошло ночью! Дело не в том, что он познал страсть с необыкновенной женщиной. Главное в том, что он и она изменили хагану! А они должны сохранять верность ему и после его смерти! Что теперь будет? Конечно, ни он, ни она никому не скажут об этом. Вряд ли проговорятся её телохранители и Хундан, ведь и им как соучастникам тоже грозит кара.
Встав и выпив чаю, Тургэн вышел из юрты. Ни Хундана, ни стражи не было. Все уехали на игры надана. Увидев своего коня, щипавшего траву на берегу Орхона, он свистом подозвал его. Цаган быстро подбежал, как это делал Шаргай. Привык, стал совсем своим. Оседлав его, Тургэн поехал вверх по реке.
Народу вокруг ханской ставки было множество. Пешие и конные кружили рядом с юртами. И никто не заметил появления Тургэна. Тем более, что в это время шла джигитовка. Привязав Цагана к коновязи, он начал медленно пробираться сквозь толпу ближе к семейству хана. Прежде всего, он хотел узнать, тут ли Есуй-хатун. Не увидев её, он обеспокоился. Ещё тревожнее стало, когда один из кешиктенов подошёл и сказал, что его спрашивал Боhорчи. Поискав глазами и не найдя его, Тургэн подошёл к его жене Тэгусхэн-гоа.
- А-а, это ты? – улыбнулась она, - Говорят, ты провёл интересный обряд?
- Нет, я просто смотрел. Вы не знаете, где Боhорчи-сэчэн? *
- Он вон в той юрте, устал, решил отдохнуть.
Подойдя к юрте, он попросил стражника доложить, и хозяин разрешил войти.
- Ну, как прошла ночь? – спросил он, позёвывая.
Убедившись, что хозяин ничего не знает, Тургэн рассказал, как прошёл обряд. Боhорчи ничуть не оживился, даже не усмехнулся.
- Можно показать обряд всем? – спросил он, почёсывая бороду.
- Можно, но это может не понравиться Бортэ-уджин и другим пожилым.
- Почему?
- Там посвящают молодых во взрослую жизнь.

* Сэчэн – мудрый, умный. Добавлялось к имени в качестве особого почтения. Кстати, есть версия о происхождении названия чеченцев от слова сэчэн, чичен. Но это же интересно. А что ещё?
- Легенды о Гэсэре, Алтан-Тобчи.
- Не будет скучно?
- Кому как, а я слушал с интересом.
- Ну, смотри. А может,  всё-таки Ягша-Онгон?
- Ой, не знаю, этот обряд не для пожилых людей и не для детей.
- Ладно, пока отложим Ягша-Онгон, а вечером послушаем о Гэсэре.
В сумерках высокий старец возжёг в чаше пучок благовоний и нараспев попросил разрешения у тенгриев рассказать о небожителе Гэсэре. Двое помощников, один с лимбой, другой с бубном и гонгом, начали призывать духов предков, побрызгали в костёр архи, бросили куски мяса. После этого улигершин под удары гонга начал:

Давнее, чем давно, ещё давней,
Когда не жил уж кесарь Искандер,
Тогда на счастье всех людей
Родился богатырь Гэсэр!

Он тех, кто войны заводил, карал,
Он тех, кто заносился, укрощал,
Он ненавидел тех, кто предавал,
И потому их без пощады истреблял…

Люди слушали сказание и невольно думали о Чингисхане. Есуй-хатун не оказалось среди гостей. Тургэн понял, что легенду о Гэсэре примут хорошо, подошёл к Боhорчи и, сославшись на усталость, отпросился домой.
Номхон, уставшая от хлопот по хозяйству, уже спала с сыном. Тургэн наклонился, увидел, как сладко посапывают они. До чего красивы оба! И тут Номхон открыла глаза. Он поцеловал её, потом сына. А она вдруг повела носом.
- Странный запах от тебя! Откуда?
- Не знаю.
- Ты где был ночью?
Тургэн с удивлением смотрел на жену, поражаясь, как она учуяла запах.
- Был на обряде Ягши-Онгон, там угощали напитками. Может, от них…
- Нет, это благовоние.
- Так они и воскуривали их.
- Ты мой муж и хозяин, а я – жена и рабыня. Ты волен поступать, как хочешь, но не скрывай, что был со знатной женщиной?
- С чего ты взяла?
Номхон отвернулась, ничего не ответив. Она вспомнила процессию в Сучжоу. Выглянув из окна кареты, царевна Гурбэлджин, жена Илаху-Бур-хана, махала рукой людям и почти коснулась головы Номхон. Тогда она и услышала аромат, который шёл сейчас от Тургэна.
- Ладно, спи, - сказал он, - я устал.
Он лёг спиной к ней, но, чувствуя, что Номхон не спит, тоже не мог уснуть. Он повернулся к ней и начал гладить её. Она оттолкнула его.
- Не противно иметь дело с грязной рабыней?
- Перестань! – сказал он и грубо овладел ею.
Номхон ничего не оставалось, как подчиниться. Сначала она пыталась показать, что равнодушна к ласкам, и, более того, будто они неприятны ей. Но вскоре она стала обнимать, целовать его. Заряд мощи Буха-Нойона, полученный во время молебна, действовал и сейчас. Тургэн был сильным, как прошлой ночью, а жена оказалась такой же сладкой, как и запретный плод - вдова хана. И тут он увидел, что тело Номхон светится. Не веря глазам своим, он начал гладить его ладонями, и они снова стали отражать таинственное свечение. Откуда оно? Есуй-хатун сияет как величавая, божественная женщина, вдова хана. А почему засияла Номхон, его жена, простая женщина, более того, бывшая рабыня? Может, дело в нём или в сильном духе Ягша-Онгона?
В последний день надана, когда решили повторить обряд Ягша-Онгон, возникла неожиданная трудность - не могли найти девять девственниц, которые нужны для обряда. Среди приезжих почти не было молодых женщин, а матери местных девиц отказались посылать своих дочерей. Они вспомнили исчезновение невест прошлой зимой. Но Боhорчи сумел убедить их, что на этот раз всё будет в порядке, внуки хана, которые примут участие в празднике, обласкают девиц, и все они вернутся домой, а некоторые могут стать царевнами.
Но одна обезумевшая от горя мать стала требовать свою дочь, которую она осенью отдала в ханскую свиту. Пришлось увести её от ворот ставки. После этого возле дворца образовалась очередь родителей, которые привели своих девиц.
Деликатную задачу отбора поручили женщинам из ханской семьи – невесткам Чингисхана и их служанкам. Увидев много неопрятных, грязных девиц, они стали отсеивать их ещё у ворот дворца.
Узнав о повторе обряда Ягша-Онгон и о том, что в нём хотят принять участие внуки хана и её сын Дзочибей, Есуй-хатун заявила:
- Отбор нужен такой же строгий, как перед похоронами хана. Девушки должны быть если не красавицами, то породистыми и здоровыми!
В ней проснулась татарская неприязнь к монголам, которую ей внушали с детства. Её сын Дзочибей немного старше Батыя, Кадана и других внуков хана. Она ведь младшая из оставшихся жён Чингисхана. И её сын оказался почти ровесником многих внуков хана. Ему за двадцать, он не женат, но уже знал девиц. Мамаша заботилась, чтобы ему, как и другим царевичам, «подкладывали» их. Поэтому она велела не допускать грязных и вшивых кандидаток. В итоге набрали не девять, а втрое больше девиц. Их осмотрели, помыли в бане, одели в чистое бельё, накормили и повезли к Орхону.
На этот раз людей собралось гораздо больше, чем в первую ночь. Поэтому устроители развели не один, а три костра. На них закипали котлы со сметаной. На земле - бурдюки с кумысом, архи и плошки для питья.
На широкой головке Белик-Эрхтэна горит фитиль бронзовой лампады, наполненной жиром. Капли его, стекая вниз, вспыхивают и облизывают пламенем головку и бока члена. Огромный, толстый, он ещё до начала обряда устрашал тех, кто впервые видел его. Подойдя к нему, Тургэн поправил наклонившуюся лампаду. Когда он слегка задел рукой каменный эрхтэн, искры засверкали между пальцами, и они онемели. Он отдёрнул руку и начал трясти её.
- Теперь ты снова сможешь, как Буха-Нойон, - сказал Хундан.
Тургэн глянул на него и понял, что тот не шутит. И тут же почувствовал, как всё тело пронизывают какие-то иглы, и как стал твердеть его эрхтэн. Он невольно оглянулся, не заметил ли кто, и увидел Есуй-хатун. Как ни в чём не бывало, она улыбнулась ему, а он ответил поклоном. Тут подошли Батый, Кадан и какой-то царевич, которого он видел впервые.
- Знакомься, это Дзочибей – сын Есуй-хатун, - сказал Батый.
Перед Тургэном стоял высокий, полноватый юноша, похожий на мать, но больше на отца. Дзочибей сдержанно кивнул головой. Он был чуть старше племянников. И, может, потому старался держаться солиднее.
- Говорят, ты был тут позавчера, - сказал Батый, - это интересно?
- Мне показалось, да, - ответил Тургэн.
- И любой может взять, кого хочет?
- Да, но чтобы выбрать лучшую, надо войти в круг, а то перехватят.
- И обязательно девственницу?
- Нет, можно и взрослую, даже замужнюю.
- Как хотите, а я выберу девственницу! – сказал Батый.
Тургэн почувствовал запах архи и понял, что Батый и Кадан навеселе. Дзочибей, видимо, тоже выпил, но держался спокойнее. Тут подошёл Хундан и поднёс архи и саламат. Выпив вина, с удовольствием съев горячий саламат, Тургэн поблагодарил Хундана, а тот шепнул на ухо:
- Есуй-хатун зовёт тебя. Только не сейчас, а как начнётся камлание.
Тургэн глянул в её сторону и увидел, как она кивнула головой. Его бросило в жар. Как она решилась? Ведь их увидят все.
Когда шаманка вошла в круг и начала камлать, он подошёл к Есуй-хатун.
- Это зрелище не для меня, - довольно громко сказала она, - Я поеду домой, а тебя попрошу погадать мне завтра? - тут она тихо, чтобы никто не слышал, добавила, - а сейчас садись на коня и езжай к реке, вниз по течению.
Тургэн отошёл в сторону. Никто не заметил этого, так как шаманка начала танцевать, обнажая плечи и груди. А шаман, изображающий Буха-Нойона, сел на каменный член и, покачиваясь на нём, стал причитать:
- Во тьме я обретаю силу, Во тьме я обретаю мощь…

Одеяньями Китая стан
свой облекла.
Из песни
ОТКРОВЕНИЕ ЕСУЙ-ХАТУН
Тургэн сел на коня и поехал к Орхону. Вскоре он увидел силуэты трёх всадников, следовавших за ним. «Как же преданны безмолвные телохранители, если Есуй-хатун так доверяет им?» – подумал Тургэн. Когда они приблизились, она велела Тургэну взять у одного из них мешок и бурдюк, жестом приказала телохранителям остаться здесь, и направила коня в реку. Увидев, что Тургэн в недоумении стоит на месте, она махнула ему рукой. Он приторочил груз, сел на коня и двинулся вслед. Брод был неглубок, но чтобы не замочить ноги, пришлось поджать их.
Есуй-хатун уверенно двигалась вперёд, явно изучив перед этим дорогу. Проехав ущелье на левом берегу Орхона, она свернула налево в лесок и велела ему слезть с коня. Спрыгнув, он подошёл к ней. Она положила руки на его плечи, и он начал опускать её с коня. Есуй-хатун была тяжелее Номхон, но он удержал её на руках. Она обняла его шею, а он, не опуская на землю, начал ласкать, целовать её.
- Хватит, задушишь меня, - вздохнула она, освобождаясь от объятий, и стала развязывать его пояс, а он расстегнул её шёлковый китайский халат, который она надевала лишь в особых случаях.
- Наконец, я снова с тобой. Делай со мной что хочешь и сколько хочешь.
Они отдались друг другу с ещё большей страстью, чем в первую ночь. Когда она, измученная ласками, задремала, он увидел, как вновь засветилось её тело. Он решил развести костёр и начал стучать огнивом по кремню. Добыв огонь, Тургэн развязал бурдюк, попил кумыса, нанизал на палочки куски мяса и воткнул их по краю костра. Она открыла глаза и потянулась в истоме. Он подал ей плошку с кумысом и куски мяса. Выпив и поев, она прилегла на бок, подложив руки под голову. Его удивило, как её пышные бёдра возвышались над её торсом.
- О тенгри! Какая же я грешница! Не имея права изменять даже мёртвому мужу, чувствую себя как самая счастливая женщина – никогда не испытывала такого!
- Даже с ним? – спросил Тургэн.
- Да, - вздохнула она и, помолчав, добавила, - Все думают, раз жена хана, значит, самая счастливая. Конечно, почести – ханские! Украшения – самые дорогие! Одеяния – какие хочешь! Но жёны обделены как женщины.
- Почему?
- У него было семь жён. Вот и ждёшь, когда он соизволит навестить. В Китае ему прочли «Записи о ритуале» тысячелетней давности. Там определялась очерёдность сношений владыки с жёнами и наложницами. Чингисхана поразило и рассмешило это, но следовать тому ритуалу не стал. Уходя в походы, он брал лишь одну жену, да и там получал жён побеждённых ханов. Кроме того, имел право на любую наложницу и танцовщицу, которая приглянется.
Лишь один раз он взял меня в поход на тангутов. А в Среднюю Азию ездила Хулан, а я и другие жёны томились шесть лет. С ума сойти! Тут и тревога за него, и постоянное желание. Он волен брать кого угодно, а нам этого нельзя. А годы бегут, как звёзды по небу, но если звёзды возвращаются, то годы уходят безвозвратно.
Лежа на спине, Есуй-хатун смотрела на звёзды сквозь ветви деревьев.
- Откуда семь жён? Я слышал только о четырёх.
- Это лишь главные жёны. Бортэ-уджин – монголка, мы с сестрой – татарки, Хулан – меркитка. А ещё жёнами были дочь кереитского князя Ибаха-беки, дочь китайского Алтан-хана Цзи-Гуо, дочь владыки тангутов Чахан. Восьмой женой могла стать другая тангутка – Гурбэлджин, но…
Чувствуя, что Есуй хочет выговориться, Тургэн спросил:
- Расскажи, как ты стала его жёной? – сказав так, он понял, что неожиданно для себя впервые перешёл на ты, но упрёка не последовало.
Есуй-хатун помолчала, решая, стоит ли говорить, потом вздохнула и начала:
- Целая жизнь прошла, а всё – как вчера… Мне исполнилось шестнадцать, я только вышла замуж. Мы кочевали у Керулена. Мой отец, Церен-Эке, был ханом татар. Чингисхан ненавидел нас как убийц своего отца. В год собаки (1202) он разгромил татар, убил нашего отца и взял в жёны мою младшую сестру Есуген. Но в первую же ночь она сказала, что у неё есть сестра, более красивая, чем она. Меня тут же доставили к хану. Захожу в юрту, а Есуген, увидев, что я понравилась ему, говорит, что готова уступить супружеское ложе. Он решил взять меня, но оставил и её. Так мы стали его жёнами. Есуген родила трёх сыновей, я – одного. Однако они не могут взойти на трон, это право лишь у сыновей Бортэ-уджин. По возрасту она годится мне в матери, а относится к нам, как мачеха. Но и ей не позавидуешь. Всего месяц побыла у меркитов, а тень плена легла на всю жизнь. А когда в плен попал сам Чингисхан, она семь лет жила одна. В его отсутствие родила Толуя, он единственный среди её детей – черноволосый. Все остальные рыжеватые, синеглазые, как отец. Но хан вырастил его как родного и очень любил его.
Через год после того, как мы с Есуген стали жёнами, кереитский нойон Джаха-Гамбу подарил ему трёх дочерей – Ибаха-Бэги, Биктутмиш и Сорхахтани. Красавицы как на подбор! Первую он сделал своей женой, вторую отдал Джочи, а младшую – Толую. Ему было всего тринадцать…
- В тринадцать лет стал мужем? – переспросил Тургэн.
- Да, он рано созрел, был крепок. Сорхахтани родила сыновей. *
- Выходит, Батый наполовину кереит?
- Да, его мать – кереитка, а отец Джочи, если он родился от Чилгера, который умыкнул Бортэ, наполовину меркит Поэтому Батый наполовину

* Позже сыновья Сорхахтани от Толуя – Мункэ и Хубилай стали ханами, а сын Хулагу основал династию ильханов в Персии, покорил Багдад, Кавказ.
кереит, на четверть меркит, а крови борджигита в нём лишь четверть. Но по характеру – весь в деда.
Ибаха-Бэги понравилась Чингисхану красотой, опрятностью. Но вскоре он увидел сон: Тенгри велит ему передать её другому. Хан сказал ей об этом, попросил не обижаться и окликнул стражника у дверей юрты. Вошёл тогда ещё молодой Джурчедэй. Услышав, что хан дарит ему свою жену, тот не поверил, а, поняв, что это не шутка, лишился дара речи. Однако они стали жить дружно, он во всём следовал её советам и достиг успехов. Правда, именно ему пришлось убить её отца Джаха-Гамбу, когда тот выступил против Чингисхана. Ибаха не могла простить этого, но пришлось смириться. А её сёстры Биктутмиш и Сорхахтани тоже стали не просто жёнами Джочи и Толуя, а их советницами.
Кереиты, как несторианцы, крестили детей, учили их христианским молитвам. Невестки-кереитки научили хана и его детей мыть руки, ноги. Не обижайся, Тургэн, но монголки – жуткие грязнули. Недаром, найманы называют их вонючими…
Сложнее пришлось беднягам Цзи-Гуо и Чахан. Они выросли в прохладе садов и прудов, в дворцовой роскоши и плохо переносили зной, не могли привыкнуть к юртам, пище без риса и фруктов, зачахли от тоски, не успев даже родить.
Самая молодая из жён, Хулан, умерла, возвращаясь из Средней Азии. Её подкосили тяготы похода и зверства войны. Сначала она возмущалась убийству наших послов, которые приехали к шаху Мухаммеду с миром. Потом её потрясли пытки сартагулов, которые забивали пленным монголам гвозди в уши, заливали в рот раславленное серебро. До того мы не знали таких жестокостей. Когда наши воины начали отвечать тем же, Хулан попросила хана запретить это.
Однако после гибели любимого внука Мутугена, сына Чаhадая, Чингисхан велел истреблять всех подряд. Это произошло в Бамиане, где высечены гигантские скульптуры Будды. И они впервые увидели потоки крови, залившие вековую пыль и тысячелетние камни.
Узнав, что жители Термеза прячут ценности, глотая их, Джурчедэй приказал убивать и вспарывать животы. Этот приказ, конечно, приписали Чингисхану. Измазанные кровью и калом, монголы стали ещё более вонючими.
В Нишапуре жители для спасения стали прикидываться мёртвыми. Узнав об этом, Толуй приказал обезглавливать трупы и делать пирамиды из мужских и женских голов. После этого его жена Сорхахтани перестала подпускать его к себе. Толуй объяснял свою жестокость местью за гибель Тохучара, мужа дочери Чингисхана, но Сорхахтани была непреклонна. То же сделала Биктутмиш с Джочи. А когда Хулан попыталась поступить так же с Чингисханом, он закричал:
- Сартагулы не имеют права на жизнь! Их правитель Хорезм-шах, убивший моих послов, – самый коварный из всех врагов! Он и его подданные не достойны жизни!
Придя в ярость, хан избил Хулан, хотя ранее и пальцем не трогал её и никого из нас. После того она заболела и умерла, не доехав до дома…
Слушая Есуй-хатун, Тургэн был потрясён её откровенностью. Подложив сучья в костёр, он подал ей плошку с кумысом. Она отпила и сказала:
- Больше не хочу говорить об этом. Давай лучше о другом. Меня удивляет, как ты, почти хубун, оказался таким сильным?
- Наверное, обряд подействовал, - смутился Тургэн, - А меня удивило, что твоё тело после этого светится. Она оглядела себя и, ничего не увидев, спросила:
- О чём ты?
- Сейчас не видно, но я покажу потом.
- Почему потом? Давай сейчас, - улыбнулась она и обняла его. Он начал целовать её, она затрепетала от поцелуев и сказала:
- Давай, давай так. Меня никто не ласкал губами.
Немного погодя, она схватила его эрхтэн, ввела в своё лоно и отдалась новому натиску страсти. Через некоторое время она начала стенать и даже кричать. Тургэн глянул по сторонам, не слышит ли кто, и увидел, что кони, перестав щипать траву, удивлённо смотрят в их сторону.
- Не бойся, никого рядом нет, - сказала она.
- А охранники?
- Они далеко.
- А если услышат?
- Даже если услышат, никому не скажут.
- Они такие верные?
- Да. А главное, у них нет языков и яиц. Их отрезали, когда они стали моими слугами.
- Кто приказал? Неужели он?
- Да умолкни ты! Мне так хорошо, а ты…
Костёр почти угас, и тут он, увидев её тело, прошептал:
- Смотри!
Она глянула и обомлела – её тело, руки и ноги сияли во тьме.
- О, Тенгри! Со мной такого не было! Нет, в тебе что-то есть! Ты – не просто шаман и ясновидец, но и небесный кузнец, который доводит до белого каления и возносит на седьмое небо!
На рассвете они выехали из ущелья, где провели ночь, и преодолели реку. Есуй-хатун попросила приехать к ней завтра. Телохранители проводили её к ставке. А Тургэн направился к Боhорчи, чтобы отпроситься домой. Получив согласие, он поехал к стойбищу иркутян. Не желая объясняться с Номхон, он решил отоспаться в юрте Хундана. Увидев его спящим, лёг рядом и уснул как убитый. Хозяин встал раньше и вместе с помощниками начал собираться в обратный путь.
Проснувшись, он увидел на женской стороне юрты шаманку, изображавшую Умай-Гохон. Она ещё не отошла от очередной оргии с Буха-Нойоном, но выглядела аппетитнее, чем при свете костра. Обнаженные груди колыхались в такт дыханию. Даже сквозь сон она почувствовала взгляд Тургэна и открыла глаза. Увидев, что в юрте никого нет, она встала, прошла к Тургэну и скользнула под его одеяло. Он снова поразился её фигуре. Наощупь она оказалась ещё более крепкой, аппетитной. Его эрхтэн вспыхнул, и Тургэн овладел ею.
- Приезжай к нам на Байкал, - сказала Умай-Гохон, утолив свою ненасытную страсть, - ради тебя проведём обряд в первый же вечер.
- Приеду, - пообещал Тургэн, - но можно и без обряда, как сейчас.
Умай-Гохон довольно засмеялась.
Найдя Хундана и попрощавшись с ним, Тургэн поехал к реке, разделся, зашёл в воду, немного поплавал и вымылся, чтобы жена не уловила никаких запахов.
Однако Номхон всё же догадалась, что и эту ночь он провёл не один, но не стала упрекать его. «Какой в том смысл, - думала она, - радуйся, что он вернулся домой и ласкает как никогда прежде».

Сотник – второй воинский чин.
Из ясы Чингисхана

ТУРГЭН - СОТНИК
На следующий день Боhорчи вызвали на заседание ставки, и он взял с собой Тургэна. Хозяин ехал молча. И Тургэн заволновался, вдруг он всё знает. Но беспокойство прошло, когда он увидел, как к дворцу подъехали Джурчедэй, Субэдэй и другие полководцы. Значит, будут обсуждать военные дела.
В центре юрты сидели Чаhадай, Угэдэй и Толуй. После того, что он узнал о них от Есуй-хатун, он смотрел на них по-новому. Бросилось в глаза отсутствие сыновей Чингисхана от других жён. Не являясь престолонаследниками, они не участвовали в принятии важных решений. Заседание открыл Толуй.
- Поговорим об обучении плаванию, - сказал он, - Что скажет Джурчедэй?
- Недавно утонули четверо. Многие воины не умеют плавать…
Слушая его, Тургэн вспомнил, как Чингисхан подарил Джурчедэю жену, и как тому пришлось убить тестя. Каково было ему после того? Не потому ли Джурчедэй забыл улыбку? И до чего, оказывается, непросто жёнам хана! Как теперь Есуй-хатун будет смирять свою плоть? Сколько продлятся её тайные встречи с ним?
- Тургэн! – вдруг донёсся окрик Боhорчи, - Ты что, уснул?
- Нет. А что? – встрепенулся он.
- Тебя спрашивают, умеешь ли ты плавать?
- Умею.
- А учить других сможешь?
- Попробую, как меня учил Бат-Мэргэн.
- Итак, всего несколько человек умеет плавать, - покачал головой Субэдэй, - Этого мало. Надо срочно найти ещё.
- Вряд ли найдём, - сказал Джурчедэй, - Легче обучить, чем отыскать. Нам с детства запрещали купаться, и в каждом - страх перед водой.
- Но, правда ли, что купание вызывает грозу? – спросил Субэдэй Елюй Чуцая.
- Чжурчжэни, китайцы так не считают, - ответил советник.
- А уйгуры? – обратился Субэдэй к Тататунге.
- Тоже нет. Наши предки долго жили здесь, кочевали по Орхону, Селенге…
- Что за чушь - «долго жили здесь», – оборвал его Джурчедэй, - Хозяева здесь мы, монголы! И нечего…
- Перестань, - спокойно сказал Угэдэй, - Сейчас речь о преодолении рек.
- В самом деле! - поддержал наследника Субэдэй, - Во время набега на Кавказ и Русь мы пересекли сотни рек - Куру, Терек, Кубань, Дон, Волгу. И понесли потери. Так что пусть Тататунга скажет, как уйгуры ладят с водой.
- Уйгуры отводят от рек каналы, - начал тот, - орошают пастбища, поля, строят мельницы. Потому и появились оазисы в Турфане, Хотане…
- Вот ваше место, а не Орхон! Там и живите! - сказал начальник гвардии.
- Перестань, Джурчедэй! – бросил на него недовольный взгляд Угэдэй и спросил Тататунгу, - А почему уйгуры не боятся воды?
- Они проводят молебны в честь духов рек и озёр, просят разрешения и заходят в воду, ловят рыбу, купаются, стирают одежду.
- А молний и гроз из-за этого нет?
- Их вызывают не люди.
- Они происходят из-за туч, которые нагоняют ветры, - сказал Елюй Чуцай, - но объяснить это воинам трудно.
- И всё-таки придётся! – сказал Угэдэй, - И пусть первая сотня кешиктенов выйдет в низовья Орхона и Селенги в ближайшие дни! Командиром отряда назначаю Толун-Черби, а Тургэну присваиваю почётное звание сотника. Так-то!
Это отцовское «Так-то!» в устах Угэдэя понравилось всем. Именно так, словно ударом печати, Чингисхан извещал о своей окончательной воле. Тургэна удивило присвоение ему воинского звания. Отныне он не просто писарь, но и сотник.
Тататунгу огорчило, что Тургэна решили послать в поход и отвлекли от учёбы. Но когда учитель сказал об этом Угэдэю, тот ответил:
- Грамоту придётся отложить. Пусть Тургэн сам станет учителем, а как научит других, вернётся к тебе.
Командир отряда Толун-Черби был братом Теб-Тенгри. Когда шаман пошёл против Чингисхана, Толун-Черби поддержал брата, но после его гибели стал верой и правдой служить хану. Ходил в походы на сартагулов и тангутов.
Набирая отряд, Тургэн искал тех, кто вырос на берегах рек, умел рыбачить. С детства имея дело с водой, они меньше боялись её. Первыми он зачислил в отряд Баглая и Амурсану, которых знал по походу на тангутов. Они были лет на семь старше его. Баглай, победитель главной скачки надана, вырос на Орхоне, а Амурсана - в верховье Селенги. Они тут же стали спорить, какая река лучше.
- Селенга – главная река Монголии, - сказал Амурсана, - и доходит до Байкала.
- Но Селенга мутная, - сказал Баглай, - а Орхон очищает её.
- Не спорьте, - улыбнулся Тургэн, - главная река у нас Онон - на нём родился Чингисхан.
Из-за хлопот Тургэн опоздал к Есуй-хатун. И, когда он пришёл, она сказала:
- Погадай, что ждёт меня в ближайшее время.
- Что случилось? Почему ты просишь об этом?
- Видела сон: Чингисхан едет на коне, а за ним кто-то верхом. Он оборачивается и машет рукой, мол, догоняй меня. Смотрю, кого он зовёт, и узнаю… себя.
- Когда был сон?
- Этой ночью. И мне страшно. Ведь это плохо – увидеть себя со стороны.
Тургэн хотел сказать, что гораздо хуже, что хан зовёт её к себе, но промолчал. Сон взволновал его, ведь он касался не только её.
- Как он выглядел?
- Он был хмур.
- Для гадания нужен бубен, а у меня его нет.
- Разве я не говорила, чтобы ты пришёл погадать?
- Я подумал, что это для отвода глаз, а мы займёмся другим, – он хотел тронуть её, но она отвела его руки.
- Теперь я не смогу быть с тобой, - зайдя за ширму, она вынесла бронзовую чашу и медный гонг.
- Используй гонг вместо бубна. Узнай, сколько мне жить?
Тургэн положил в чашу пучок ая-ганги, запалил её угольком из очага, подвесил гонг на шнурок, ударил его деревянной палкой. Раздался протяжный звук.
- Пожалуй, получится, - сказал он и, надев на голову малахай, начал бить в гонг, прося тенгри помочь в гадании.
Положив на угли костра баранью лопатку, Тургэн продолжил камлание под редкие удары гонга. Дождавшись, когда лопатка почернела, он вынул её и насчитал тридцать трещин. Молча спросив у духов, о годах или месяцах говорят они, он получил ответ – тридцать дней. Жар ударил в голову, и он наверняка изменился в лице. К счастью, из-за полумрака она не заметила этого. Едва сохраняя самообладание, он сказал:
- Духи говорят, что тебе жить ещё тридцать лет.
- О, тенгри! Не хочу, чтобы Чингисхан увидел меня дряхлой!
- Не говори так! Ты не одряхлеешь. – Пытаясь успокоить, он проговорился и, чтобы замять это, добавил первое, что пришло в голову, - Я позабочусь об этом.
- О чём ты? Теперь мы не можем встречаться!

По светлому Орхону
к священной Селенге.
Из песни
ВНИЗ ПО ОРХОНУ
После надана подули южные ветры. Пустыня Гоби раскалилась под лучами солнца, как огромная сковорода. Её огненное дыхание растопило ледники Хангая. Воды Орхона поднялись, а, когда льды остались лишь на северных склонах хребта, река начала убывать. Сборы в дорогу оказались непростыми. Помимо сотни кешиктенов Толун-Черби взял в отряд кузнецов, шорников, мастеров по изготовлению луков и стрел. Всадники навьючили на коней зерно, сушёный творог, вяленое мясо, бурдюки с кумысом, а молоты, наковальни, горны, железные прутья погрузили на повозки. В итоге в отряде оказалось более ста пятидесяти лошадей. Часть их были сменными, которых используют, когда устанут другие.
Отряд отправился в низовье Орхона в день, когда ветер с Гоби усилился, иссушающий зной обрушился на долину. Остатки травы доедались овцами, вытаптывались лошадьми. Но вдоль берегов трава ещё держалась, и отряд неторопливо двинулся вниз по течению.
К удивлению Тургэна, в последний момент к ним присоединился Дзочибей, сын Чингисхана. Удивило и то, что Есуй-хатун не пришла провожать его. Видно, не захотела видеть Тургэна. Внешне похожий на отца, Дзочибей ничуть не напоминал его характером. Спокойный, медлительный, он был старше и чуть выше Тургэна. Ширококостный, полноватый, он ходил, не торопясь, на коня садился не так ловко и быстро. В свои двадцать четыре года он не был в походах, как другие сыновья и внуки Чингисхана. Отец хотел взять его в поход на тангутов, но он приболел, и Есуй-хатун решила поберечь единственного сына.
- Почему вы решили поехать? – спросил Тургэн, подъехав к нему верхом.
- Хочу пойти в поход, научиться плавать.
- Я бы мог научить плавать и в Хархорине.
- Но мне хочется узнать походную жизнь, - сказал Дзочибей, - а матушка сказала, что это лучше сделать под вашим командованием.
Тургэна удивило, что сын хана с ним на вы.
- Почему обращаетесь на вы?
- Но вы же командир, а я – подчинённый.
- И всё же, лучше на ты, - сказал Тургэн, - вы же старше меня.
- Боюсь, сразу не получится.
Выехав из Хархорина, Тургэн увидел Ганц Агнура - Одинокого Охотника. Он жил в старой деревянной юрте, в зарослях правее дороги. Во время эпидемии оспы его семья погибла, он остался один и охотился с собакой. Она была небольшая, с белым пятном на груди и рваным ухом, невзрачная на вид. Хозяин любил её, называл её Белогрудкой, разговаривал с ней, а она помогала ему на охоте.
Еле выжив после оспы, Ганц Агнур выглядел страшно от глубоких рытвин на лице. Но Тургэна они не пугали. Его отец Салхи Нуртай был тоже обезображен ранами от ветров в лицо и вражеских стрел. И потому Тургэн, испытывая к Ганц Агнуру почти сыновье сочувствие, привёз ему бурдюк кумыса и стегно свежего мяса. Старик обрадовался, поблагодарил и назвал ближайшие озёра.
- Чтобы не рисковать на быстром течении, - сказал он, - начни обучение на озере Огий-нур, у слияния Орхона с Тамиром. А потом продолжишь на Хубсугуле.
Подъезжая к Огий-нуру, Тургэн увидел заросшие камышом берега, полные утиных стай. Кряквы, лысухи, нырки тучами дремали на воде, серые цапли, словно часовые, стояли в ожидании рыб и лягушек. Когда всадники приблизились к ним, птицы поднялись в воздух, хлопая крыльями. Их было так много, что они закрыли небо. Сделав круг, они с шумом сели подальше от людей.
Толун-Черби приказал всем спешиться. Тургэн снял унты, задрал штаны, шагнул в воду и увяз в глубоком иле. С трудом вытащив ноги, он вышел, разделся догола и, найдя более плотное дно, забрёл в воду, нырнул и поплыл под водой. Видя, что его долго нет, все обеспокоились и облегчённо вздохнули, когда он вынырнул далеко от места, где скрылась его голова. Тургэн поплыл к середине озера, а там лёг на спину и замер на месте, слегка двигая руками и ногами. Когда Тургэн вернулся обратно, все стали разглядывать его, будто увидели впервые.
- Это Бат-Мэргэн научил плавать на спине? – спросил Толун-Черби.
- Да, - подтвердил Тургэн. Не говорить же, что первый урок дала Номхон.
- Что-то легко получается, - сказал командир, - Ну, что, начнёшь сразу?
- Нет, тут ил мешает. Надо поискать другое место.
Пойдя вокруг озера, он нашёл песчаный берег и попробовал дышать под водой с помощью тростинки, как об этом говорил Бат-Мэргэн. Сделать это не удалось. Вода выталкивала тело. Чтобы остаться под ней, он погрузился, взявшись за корягу, но дышать через трубку не смог. Не хватало воздуха, а грудь сдавливала вода. Нахлебавшись ею, он махнул рукой и решил заняться этим позже.
Когда Тургэн вывел кешиктенов на то место, кто-то показал на облака вдали.
- Не бойтесь! – крикнул Тургэн, - Заходите за мной!
Смельчаков набралось лишь трое - Амурсана, Баглай и Дзочибей.
- А вода тёплая! – удивился Баглай.
- Вот и хорошо. Сначала обмойте руки, плечи, живот, - сказал Тургэн.
Оставшиеся на берегу с опаской смотрели на облака, наплывающие с гор. Тургэн не стал торопить воинов. Подойдя к Дзочибею, он тихо сказал:
- Иди за мной, на мелком месте плавать не научишься. И делай, как скажу.
Зайдя по пояс, Тургэн поджал ноги и начал грести руками.
- Самый простой способ – плавать как лягушка, - сказал он.
Дзочибей присел, попробовал повторить движение, но его голова скрылась под водой. С шумом выпрыгнув вверх, он хотел вернуться на берег.
- Погоди, Дзочибей, - сказал Тургэн, - от тебя сейчас зависит, как пойдёт дальнейшая учёба. Давай ещё раз. Только не поднимай высоко голову.
Дзочибей осторожно погрузился в воду и начал грести руками, касаясь ногами дна. Пройдя вперёд, он оторвал ноги и, дрыгая ими, поплыл.
- Молодец! – подбодрил Тургэн, - Не спеши, не дёргай руками и ногами.
После нескольких попыток Дзочибей стал увереннее держаться на воде. Его глаза загорелись, и вскоре он сам зашёл на более глубокое место и начал плыть. Увидев это, остальные вошли в воду.
- Облаков стало больше! - крикнули с берега, - Они движутся сюда!
Тургэн глянул на них и сказал:
- А я сейчас отведу их!
Выйдя на берег, он оделся, взял бубен и начал молитву.

О тенгрии! Не гневайтесь на нас!
Не допустить грозы прошу я вас!
Развеять облака – пустяк для вас.
И дайте нам хотя бы час…

Кешиктены слушали призывания, поглядывая вверх. К их удивлению, облака замерли на месте и стали рассеиваться, будто кто-то теребит их. И вскоре они растаяли, словно их не было. Успешный молебен поразил всех, в том числе Толун-Черби и Дзочибея. Тургэн велел всем войти в озеро и начать плавать. Первый урок затянулся до позднего вечера, так как из-за жары все с удовольствием плескались в воде и не хотели выходить на берег. И самое главное, почти все научились плавать по-лягушачьи.
Дело кончилось тем, что Толун-Черби отвёл Тургэна в сторону и сказал:
- Знаешь, Тургэн, я, конечно, уже стар, но тоже хочу попробовать. Как командир я должен знать это.
Когда он разделся, Тургэн увидел множество ран на его теле и руках.
- Ого! – невольно воскликнул он, - Сколько у вас ран!
- Но мне же сорок, - сказал Толун-Черби, - Мало кто доживает до моих лет. Вот эта рана получена в бою с меркитами, недалеко отсюда. Тогда мне было двадцать лет. А эта, на правом плече, - в битве с найманами.
Тургэн хотел спросить, нет ли у него следов от стычек с Темучином, когда тот сражался против его брата Тэб-Тенгри, но не стал расстраивать таким вопросом.
Плавать Толун-Черби не научился, но понял, как непросто держаться на воде и как трудно обучать подчинённых. Вечером Тургэн сказал:
- Для обучения это озеро мелкое, грязное, а нам нужна глубина.
- Давай дойдём до Селенги, - сказал командир, - а оттуда к Хубсугулу.
Путь до впадения Орхона в Селенгу занял неделю. За это время Тургэн и Дзочибей перешли на ты. Однажды утром, когда они поели и поехали верхом, Дзочибей рассказал сон.
- Приснилось, будто я – белая ворона. Подлетаю к роще, хочу сесть на дерево, а другие вороны не пускают в стаю. Но когда стемнело, сел на крайнем дереве. Сижу и думаю, утром увидят – заклюют. Такой вот сон. К чему он?
- Все знают, чей ты сын, и потому относятся настороженно, - сказал Тургэн, - Ты среди них - как белая ворона. Но ничего. Ты ведь нашёл своё дерево, занял свой сучок. Старайся быть проще, делай всё наравне со всеми, люди привыкнут и станут считать тебя своим. Ты слишком долго был под крылом матери, и тебе нужно испытать всё самому, браться за новые дела.
- Я тоже думаю так.
В пути кешиктены продолжали купаться и перестали бояться воды. Орхон, приняв в себя воды Толы, Хараа, Еро, стал шире и быстрее. Но когда отряд подошёл к месту впадения Орхона в Селенгу, все увидели, что она гораздо шире Орхона, а вода – более мутная.
- Ну, вот, - сказал Баглай Амурсане, - что я говорил.
- Зато, смотри, какая она большая, - ответил друг.
- Селенгэ – название тунгусское, - сказал Толун-Черби, - оно значит – железистая или бурая, как ржавчина, вода. Многие названия здесь тунгусские: Хилок – кремень, Чита – берёза, Уда – вода.
- Но я слышал, - сказал Тургэн, - в низовье Селенги живут меркиты.
- Сейчас их там нет, мы их прогнали. Но меркиты – родня тунгусам.
- Нет, - возразил Тургэн, - Тататунга говорит, что меркиты – родичи уйгуров. У них даже одно из племён называется уйгур-меркит.
- Как уйгур он всех тянет под своих. Даже нас, монголов, считает родичами. Мол, Орхон и Селенгу уйгуры заселили раньше нас и создали здесь своё ханство. Не знаю, откуда он это взял, но, сколько я помню, тут жили меркиты. десь, у слияния Орхона и Селенги, была меркитская крепость Талхун-Арал. В переводе это Хлебный Остров, но отсюда меркиты шли на нас не с хлебом, а с оружием. Мы столько раз сжигали эту крепость, а она возрождалась. Но сейчас, слава Тенгри, тут живём мы, монголы.
Встретив пастуха, Тургэн узнал, что Хубсугул отсюда вдвое дальше, чем Галут-нур, * до которого два дневных перехода, а на лодках и того быстрее.
- Тебе, учить плаванью, ты и решай, - сказал Толун-Черби.
Тургэн вернулся к пастуху и узнал, что хороших лодок здесь нет.
- Моя лодка маленькая, вам не подойдёт, - сказал он, - чтобы сделать большую, нужно стругать, сушить доски. А плоты сделать легче, быстрее, деревьев вон сколько, - кивнул он на правый берег Селенги.
- Ты ловишь рыбу?
- Конечно, – он вынул из подкладки дэгэла ржавый крючок, - вот сделал из иголки, но ловить некогда, да и мяса пока хватает.
- Не можешь дать мне крючок?
Пастух ответил не сразу, потом вздохнул.
- Иголок мало, но ладно, бери.
- Спасибо, возьми вот взамен, - Тургэн достал из дэгэла моток ниток с иголками, которые вложила в его сумку Номхон, вынул две иглы и отдал пастуху. Тот обрадовался и дал впридачу леску из белых конских волос.
Переплыв на правый берег, Тургэн отправил кешиктенов на рубку леса, а сам начал делать с кузнецом скобы для крепления брёвен.
- Железо на вес золота, - сказал он, - Лучше вязать плоты верёвками. Пусть пастухи надёргают волосы из конских хвостов и сплетут верёвки.
* Галут-нур – Гусиное озеро. Ныне оно на территории Бурятии.
Плоты начали делать на правом берегу Селенги. Стук топоров, голоса, крики людей огласили водную гладь. Дзочибей последовал совету Тургэна - делал всё наравне со всеми. Рубил и валил лес, строил плоты.
- Знаешь, все удивляются, что ты делаешь любую работу.
- Мне это не только интересно, но и приятно, - сказал Дзочибей, - Мать не разрешала бороться, участвовать в скачках, не пускала в походы. Меня стали дразнить – «маменькин сынок». И я хочу узнать, на что способен.
Слушая Дзочибея, Тургэн понял, что он такой же искренний и откровенный, как мать. И вдруг услышал ещё одно признание.
- Провожая меня, матушка велела слушаться тебя, мол, ты не по годам сильный, надёжный человек.
Услышав это, Тургэн начал думать об Есуй-хатун. И вдруг, как в свете молний, вспыхнуло страшное гадание. Сколько дней прошло с тех пор? Двадцать три. Значит, ей осталось всего семь дней! Как отвести её гибель?
- Тургэн! Ты не слушаешь меня? – донёсся голос Дзочибея.
- О, прости, начал вспоминать твоего отца и мать. О чём ты говоришь?
- Почему ты не остался на обряде Ягша-Онгон?
Вопрос застал врасплох. Не скажешь ведь, что он уехал с его матерью.
- Я устал и поехал домой, - после заминки ответил он.
- Ты ведь женат. А как без жены в походе?
- Как и все, если кто попадётся, не упущу, - нарочито усмехнулся Тургэн.
- Утром брал кумыс у одной молодки, разговорились, она позвала в гости и попросила взять кого-то для сестры. Пойдёшь?
- С тобой, конечно. Но кто они?
- Какая разница? Главное, молодые, одинокие!

Подарили сладки ночки
Молодухи-одиночки…
СЁСТРЫ-СИРОТЫ
- А что возьмём с собой? – спросил Тургэн.
- Ничего не надо, Арюна сказала, что они принесут мясо, архи.
- Нехорошо с пустыми руками. Нужны подарки.
- Тогда вот, - Дзочибей достал из сумки бирюзовое ожерелье и браслет в виде скрученных змей. Тургэн взял браслет и почувствовал его вес.
- Он что, золотой? - удивился Тургэн, - Слишком дорогой подарок.
- Да что там, - махнул рукой Дзочибей, - надо так надо! У меня ещё есть!
Тургэн покачал головой, но хочет, пусть дарит.
Вечером они поднялись в гору и вошли в сосновый бор. Полная луна освещала деревья и кусты. Выйдя на поляну, Дзочибей начал оглядывать её и увидел на опушке двух девушек. Подходя к ним, они услышали смущённое хихиканье.
- Сайн, - поздоровался Дзочибей, - Вот мой друг Тургэн. А это – Арюна и..
- Оюна, - подсказала Арюуна, - моя младшая сестра.
- Какие имена – Чистая и Бирюзовая, - сказал Тургэн.
Сёстрам за двадцать. Довольно высокие, белолицые.
- Ну, где разведём костёр? – спросил Дзочибей.
- Вон здесь, - показала Арюна на место у большого куста черёмухи. Они достали из-под неё туесок и корзину с мясом.
- Откройте, - попросила Арюна, - крышка тугая.
Тургэн открыл туесок, наполненный архи. Сёстры положили на скатерть мясо, чашки. Дзочибей налил архи и глянул на Тургэна. Тот надел малахай, взял в руки чашку и, брыгая в огонь капли, прошептал короткую молитву.
После первой чашки Тургэн надел ожерелье на шею Оюны.
- Какая крупная бирюза! Никогда не видела такой!
- И так подходит к твоему имени – Бирюзовая! – добавил Тургэн.
Ещё больше удивилась Арюуна, когда Дзочибей подал ей браслет.
- Вы что, серьёзно?
- Конечно, - усмехнулся Дзочибей.
- Но это же золото!
- Ну и что. Носи на здоровье.
Тургэну казалось, что такое уже было с ним. Ну, конечно, почти точь-в-точь как на Халун-нуре, где они с Бат-Мэргэном встретили Бэмбэ-хэй и Номхон. Они тоже принесли архи, закуску и тоже получили подарки. Только вместо горячего озера здесь, под горой, прохладная река.
Всё дальнейшее прошло почти так же. Захмелев после первых чаш, они разошлись в разные стороны от костра. Тогда Тургэн не знал, что делать с женщиной, то теперь был во всеоружии опыта и зрелости. Оюуна тоже не была девственницей. Быстро дойдя до экстаза, они полежали и пошли к костру. Дзочибей и Арюна уже приходили и снова ушли. Поев мяса и утолив жажду, Тургэн взял Оюну на руки и понёс в кусты.
- О, тенгри! – шептала она, - Откуда ты такой взялся!
- Тебе плохо?
- Да что ты! Мне очень хорошо.
- А ты можешь ещё?
- Могу, не могу, ты ведь всё равно сделаешь, как хочешь.
- А ты хочешь?
- Конечно. Мне так сладко. И пусть я умру, но такая смерть не страшна.
Во время одного из перерывов Оюна начала гладить его рубашку.
- Что за ткань? Такая мягкая, тонкая.
- Это шёлк? Разве не знаешь?
- Первый раз вижу, вернее, не вижу, а щупаю.
- Шёлк делают китайцы. Когда мы победили их, они платили дань не только золотом, но и шёлком. Хочешь, возьми рубашку себе.
- Что ты! Вы уже сделали подарки.
- Нет-нет, бери, - сказал Тургэн и, сняв рубашку, надел на неё.
Оюна надела и сказала:
- Арюуна будет завидовать, у неё ведь нет.
- Я скажу Дзочибею, он подарит.
В следующий вечер Дзочибей вручил Арюне шёлковую рубашку. После того они встречались каждую ночь. Сёстры жили одни, отец погиб в походе, мать умерла. Арюуна уже рожала ребёнка, но он не выжил. Из родичей - лишь дядя по отцу. Сёстры не любили, боялись его. Позже Тургэн узнал, что именно дядя лишил их невинности.
От бессонных ночей и напряжённой работы днём парни возмужали. Дзочибей окреп, стал стройнее. Живот подобрался, мускулы окрепли.

О Сэлэнгэ, Сэлэнгэ!
Зачем беду несёшь ты мне?

БЕДА НА СЕЛЕНГЕ
Через неделю тридцать плотов с вёслами и шестами были готовы. Это позволило освободить коней от поклажи. Помимо мешков с продовольствием, колчанов с луками и стрелами, на каждом плоту были по два кожаных бурдюка, надутых воздухом. Их сшили сами кешиктены, чтобы использовать на переправах.
Накануне отплытия Тургэн провёл специальный молебен. Обращаясь к духу-хозяину Селенги, он попросил о помощи в сплаве. Потом обратился к духам предков, чтобы они помогли Есуй-хатун избежать беды. Ведь именно завтра – ровно тридцать дней после гадания на бараньей лопатке. Поняв, что он не в силах предотвратить рока, Тургэн расстроился. Кроме того, его мучило предчувствие ещё какой-то беды. Он хотел погадать и узнать, что их ждёт, но не было времени.
Рано утром Толун-Черби приказал начать сплав. Тургэн поплыл на первом плоту, а командир решил замкнуть караван на единственной лодке, которую выменяли у рыбака. Дзочибей оказался на предпоследнем плоту, перед лодкой Толун-черби. Тургэн позвал его к себе, но тот отшутился: «Хочу на плоту быть командиром!» Он не знал, что Толун-Черби попросил Дзочибея плыть перед ним, чтобы всегда видеть его, а в случае чего, придти на помощь. Когда плот столкнули в воду, Тургэн сел на него и потянул за узду коня. Он послушно пошёл за ним и поплыл сзади.
- Молодец, Цаган, - сказал Тургэн и стал смотреть, как отходят плоты.
Отталкиваясь шестами, воины спускали их в воду, потом тянули коней за узду. Все они спокойно вошли в воду и поплыли следом. Одна из кобыл стала упираться. Ударами кнута её удалось вогнать в воду, но она продолжала дёргать головой и едва не стянула с плота кешиктена, держащего её за узду. Позже она успокоилась и поплыла. Некоторые всадники завели коней в воду и, держась за хвосты, поплыли сзади. Большинство кешиктенов сидели на плотах. Толун-Черби велел им позже выйти на левом берегу и следовать на конях по суше.
Вскоре на реке образовалась цепочка плотов. На стремнине Тургэн почувствовал необычайную мощь реки. Она не только радовала, но и тревожила его. Глядя вперёд, он следил, чтобы плот не наехал на мель.
Русло реки разделилось на множество проток. Зная, что Галут-нур слева от Селенги, он велел гребцам держаться левее. После полудня они доплыли до реки Джида. Она вливалась слева и была прозрачнее Селенги. Плот стало сносить вправо. Пришлось поработать вёслами, чтобы остаться на стремнине. Тургэн велел причалить к левому берегу и подождать других.
Выйдя из воды, Цаган отряхнулся, Тургэн погладил его, и тот стал есть траву. Увидев плоты, Тургэн начал махать, зовя к берегу. Далеко не все причалили сразу, и часть плотов оказалась ниже. Насчитав двадцать семь плотов, Тургэн обеспокоился. Вскоре показалась лодка Толун-Черби.
- Два плота попали на мель и развалились, - сказал он, - Люди живы, а кобыла, которая брыкалась, уплыла вправо, и её не могли найти.
- А где ещё один плот? – спросил Тургэн.
- Не видел! А разве он не тут?
- Наверное, попал в другую протоку и прошёл мимо, - сказал Тургэн.
- Погодите, а кто на том плоту? – спросил Толун-Черби. – Кого здесь нет?
Тургэн оглядел всех и вскрикнул.
- Нет Дзочибея с гребцами!
Услышав это, командир побледнел.
- Как же так! Ведь я специально плыл сзади. А потерял из виду, пока гонялись за дурной кобылой! Чтоб она сдохла!
Сев в лодку с Баглаем и Амурсаной, Толун-Черби поплыл на поиски. Тургэну места не нашлось, в лодке было тесно. Тогда он, сняв рубаху и унты, переплыл протоку и пошёл по острову на восток. Вскоре он вышел на стадо овец. Пастух, увидев незнакомца, побежал, но Тургэн настиг его и сказал:
- Не бойся, мы, как и ты, монголы.
Эти слова не успокоили пастуха.
- Монголы бывают всякие, - сказал он, увидев нож на поясе Тургэна.
- Не бойся, говорю, - улыбнулся Тургэн, - Как называется место, где мы стоим?
- Остров Обо-Арал, а там, - кивнул он на устье Джиды, - была меркитская крепость Харадал-Хучжаур.
- Мы плывём по Селенге, у нас отбился один плот, не видел его?
- Не видел, но крики, разговор слышал, - махнул он на левый берег.
- Там были мы. Нам нужен Галут-нур, далеко до него?
- Нет, рядом. Один дневной переход, а по воде дольше - много мелей.
- Хорошо, но чего так испугался? Мы никого трогать не будем. Более того, можем поменять просо, муку, соль на ваших овец, масло, творог.
Пастух недоверчиво кивнул головой.
- Какие реки перед Галут-нуром? – спросил Тургэн.
- Слева Баян-гол. К озеру лучше через Баян-гол. Он вытекает из него.
Пастух успокоился и вернулся к стаду, а Тургэн пошёл дальше. Остров оказался большим. Более часа прошло, пока он шёл по нему вверх по течению. Вскоре показалась лодка Толун-Черби. Ещё издалека Тургэн увидел, что в ней по-прежнему трое. Значит, не нашли Дзочибея с гребцами.
- Как ты попал сюда? – удивился Толун-Черби.
- Переплыл и прошёл.
- Мы столько проплыли, а ты опередил. Но куда делся Дзочибей?
- В этих протоках не найдём, - сказал Тургэн, - нужно найти узкое место и подождать там. Давайте бросим плоты и поедем  на конях.
- Конечно, но сначала пройдём все протоки здесь, - сказал Толун-Черби, - будем искать дотемна.
Переплыв протоку. Тургэн вернулся к стоянке. Повесив одежду у огня, он надел на себя дэгэл и увидел крючок, который ему подарил пастух. Чтобы скоротать тревожное ожидание, он решил порыбачить. Накопал червей, привязал леску к длинному пруту, наживил крючок и бросил в воду. Рыба клюнула сразу и потянула леску в сторону. Почувствовав тяжесть, он осторожно подсёк и вытянул толстого язя. Потом начали клевать крупные окуни. Вернувшись с девятью рыбами, он выпотрошил их, подсолил, насадил тушки на палки и воткнул у огня.
В это время послышался плеск воды и шаги Баглая, который тянул лодку на бечеве. Толун-Черби подошёл к костру и сказал:
- Одна надежда, вдруг они проплыли другой протокой и ждут где-то.
Почуяв ароматный запах, он удивлённо спросил Тургэна:
- Сам наловил? Где научился?
- Ещё в детстве, на Ононе.
Поев печёной рыбы, Толун-Черби качнул головой.
- Рыба вкусная, но мясо лучше.
Ночью стало холоднее. Северный ветер донёс холодное дыхание Байкала. После тревог трудного сплава спалось плохо. Ранним утром вытащили плоты на берег. Верёвки с них сняли. Но один плот завели под кусты.
- Вряд ли пригодится, но мало ли что, - сказал Толун-Черби.
Левый берег Селенги оказался гористым. С высоты горы Хух-Ундэр, которую не удалось проехать низом, открылась панорама на множество проток и островов, поросших тальником. Увидеть отбившиеся плоты невозможно. Но ниже у Боргойского хребта, река сузилась до одного русла. И там решили узнать у жителей, не проплывал ли здесь плот? Но никто не видел ни плота, ни людей.
Во второй половине дня прибыли к устью Темника, более чистого и быстрого, чем Селенга. Пока варилось мясо, Тургэн наловил более десятка хариусов. Увидев их, Толун-Черби сказал:
- Ты нас избалуешь! Что за рыба?
- Это хариус. Он такой же жирный и вкусный, как омуль.
Выпотрошив и посолив тушки, Тургэн насадил их на палки и положил над углём. Пока они пеклись, он порезал дикий лук, черемшу и посыпал рыбу.
- Мы что, овцы, чтобы есть траву? – раздражённо сказал Толун-Черби. Тургэн понял, что дело не в зелени, а в том, что командир нервничает из-за Дзочибея.
Пообедав, Толун-Черби вдруг начал шевелить губами и загибать пальцы.
«Что с ним? – испугался Тургэн, - Не подавился ли рыбьей костью?»
- А знаешь, Тургэн, какой вчера был день? – мрачно спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил, - восемнадцатый день третьего летнего месяца!
- Ну, и что? – Тургэн не понял, что имеет в виду командир.
- Как что! – вскричал он, - Это день смерти Чингисхана!
- О, Тенгри! – Тургэн схватился за голову, - Как мы забыли!
- А ведь год назад, в этот день я был рядом с ним! – сказал Толун-Черби, - хан гневается за то, что мы не помянули его и забрал к себе сына! Так лучше бы исчез я, а не Дзочибей!
«Как же всё сошлось, - подумал Тургэн, - годовщина смерти Чингисхана, страшный сон Есуй-хатун, предсказание её смерти и исчезновение Дзочибея! А ведь гадание на лопатке точно указало этот день! Как же до меня не дошло, что смерть, предсказанная ей, совпадает с днём смерти хана?! Но не рано ли говорить об исчезновении Дзочибея?»
Чтобы выяснить это, Тургэн хотел погадать. Но на пути к озеру, это было невозможно. Продолжая оглядывать берега, они ехали на конях медленно, а Тургэн на лодке объезжал острова. Их стало ещё больше, пройти все невозможно, и потому он кричал, звал Дзочибея. Но в ответ доносилось лишь тоскливое эхо.

Обряды управления погодой
умело проводились в Монголии.
Рашид ад-Дин
ВЫЗОВ ГРОМОВОЙ СТРЕЛЫ
К Галут-нуру подошли через день и увидели тучи птиц. Озеро оказалось большим. Чтобы объехать верхом, уйдёт целый день. Первым делом Тургэн поприветствовал духа-хозяина озера, побрызгав архи, бросив куски мяса с берега, загаженного птичьим помётом. А погадать решил позже на более высоком чистом месте.
Галут-нур удивил совершенно голыми берегами. Деревья и кусты то ли сгорели, то ли вырублены людьми. А новая поросль не могла пробиться под солнцем, которое иссушало землю. Озеро рядом, а всё засыхает. Поэтому стойбище сделали у вытекающей из озера реки Баян-гол, по берегам которой больше зелени. Нарубив прутья тальника и стебли камыша, воины сделали себе шалаши. А Толун-Черби с Тургэном поселились в юрте, которую привезли с собой и собрали на берегу. Несколько дней они искали Дзочибея, проехали вокруг Галут-нура, спускались по Селенге, спрашивали жителей, но никто ничего не видел.
Кешиктены перестали бояться воды, но как только на небе появлялись облака, они с тревогой смотрели на них. Поняв, что страх перед грозой не прошёл, Тургэн решил сам вызвать её, а потом укротить. Кроме всего, это поможет оживить степь вокруг Галут-нура, выгоревшую от солнца. Пасти лошадей приходится далеко от озера, где ещё есть хорошая трава.
Ранним утром Тургэн пошёл на небольшую гору Ундэр, между озером и Селенгой. Поднявшись на вершину, он увидел молельное место - кучу камней с шестом, обвитым разноцветными лентами и кусками ткани. Внизу лежат черепа овец и лошадей – следы прежних жертвоприношений.
Разведя костёр, он побрызгал в него капли архи, положил в огонь куски баранины и увидел группу людей, шедших куда-то. Начав стучать в бубен, он хотел приступить к призыванию небесных хозяев молний и громовых раскатов, но люди приблизились и остановились у подножия горы. В толпе выделялись юноши и девушки, одетые в ярко-синие терлики. На этот раз юhенгуты исполняли роли детей небесных тенгриев. Как и положено, их по девять человек. Сзади них - конь, запряженный в телегу с поклажей. Во главе процессии - шаман с помощниками. Приказав остановиться, шаман пошёл вверх. Тургэн прервал призывания и встал, когда тот вышел к нему.
Тяжело дыша после подъёма, шаман бросил изучающий взгляд и сдержанно поклонился. Ему за сорок. Тургэн ответил почтительным поклоном.
- Мы монголы рода юншибу, - сказал шаман, - живём в улусе Тойон. Гора Ундэр – наше родовое святилище. Пришли сюда попросить духов о дожде, а ты кто?
- Мы кешиктены Чингисхана, - Тургэн показал на стойбище у озера.
- А-а! Слух о вас прошёл по Селенге, - шаман успокоился, - меня зовут Буртэн.
- А я – Тургэн. Тоже пришёл помолиться о дожде.
- Но разве так надо? – усмехнулся Буртэн, - Тенгри не будут довольны.
- Уступаю вам. Делайте, как надо, а я, если вы не против, побуду с вами.
- Конечно, - сказал Буртэн и махнул стоящим внизу сородичам.
Пока они поднимались в гору, от стойбища прискакал Баглай, которого командир назначил подручным Тургэна.
- Толун-Черби хочет узнать, не нужна ли защита? – сказал Баглай.
- Успокой его, - сказал Тургэн, - местные жители пришли на молебен.
Кешиктен поехал обратно. На холм поднялись юhенгуты и помощники шамана, которые несли мешки с едой и поленья для костра. Юноши и девушки с интересом разглядывали Тургэна, сверстника по возрасту. Среди них было много красивых, но сейчас его больше интересовало то, как здесь вызывают дождь.
Над костром установили котёл, налили в него воду и, когда она закипела, туда положили куски мяса. И шаман начал камланье.

О, матушка Хултэй Хатун!
О, Хухэдэй отец Мэргэн!
Мы, люди рода юншибу,
И с ними я, шаман Буртэн,
Шлём вам свою мольбу!

Девять прекрасных девиц,
Хозяек чёрных ресниц,
Девять лучших парней,
Хозяев белых коней,
Просят вас, творцов чудес,
Согнать с высоких небес
Плетями молний летучих,
Грохотом грома могучим
Бродящие без дела тучи
К Галут-нуру и Селенге.
Иначе тут быть беде!
Угощения наши примите -
Архи тройной перегонки,
Баранины свежей, парной,
И песни девушек звонких,
И танец наш озорной…

Во время камланья помощники шамана брызгали архи в небо, бросали в огонь куски мяса. Затем юhенгуты стали петь под игру на хуре и танцевать ёхор вокруг костра. Сначала они пели тихо, двигались медленно, но постепенно голоса зазвучали громче, темп танца увеличился, и юhенгуты закружились быстрее.
Глянув на запад, Тургэн увидел, как со стороны Байкала показались облака. Не желая пускать их дальше, хребет Хамар-Дабан начал задерживать их у своих вершин. Вскоре облака выстроились в крепостные стены с высокими башнями. Чтобы разрушить их, Тургэн тоже начал камлать. И облака, обрушив стены, как яростные всадники небесных богов, понеслись над долинами Темника, Удунги. Кривыми саблями засверкали вспышки молний. Раскаты грома прокатились по берегам озера. Атака всадников оказалась такой быстрой, что они мигом примчались к Галут-нуру. Когда начали падать первые капли дождя, Тургэн вошёл в центр круга и закричал:
- А теперь все вниз!
Буртэн гневно глянул на него, как он смеет командовать!
- И вы тоже! - приказал Тургэн.
- Почему? – опешил шаман.
- Громовая стрела может убить!
- Но ведь я вызвал грозу!
- Молнии бьют по горам, и в грозу надо уходить с них даже тем, кто вызывает её! Так говорил мой отец, тоже шаман!

Часто погибая от молний,
монголы очень боятся их.
Марко Поло
ОЖИВЛЕНИЕ ШАМАНА
Буртэн задумался, помолчал, ему неудобно уступать какому-то хубуну, и он приказал всем идти вниз, а сам продолжил молебен.
Когда все начали спускаться с горы, небо потемнело, дождь хлынул стеной. Тургэн поклонился Буртэну и пошёл к своей стоянке. Едва он спустился к подножию горы, как яркая вспышка молнии озарила долину, раздался сильнейший удар грома. Обернувшись назад, Тургэн увидел, как громовая стрела вонзилась как раз в то место, где был шаман. И его не видно, пелена дождя скрыла вершину горы.
Что с Буртэном? Как быть? Идти дальше или вернуться? Но чем он поможет, если молния ударила в шамана? Тургэн постоял, подумал и, видя, что вспышек стало меньше, повернул назад. Поднявшись наверх, он увидел лежащего Буртэна и двух его помощников, которые раньше Тургэна взбежали на гору. Лицо шамана стало синим, пена вспучилась у рта. Тургэн велел спустить его с вершины. Помощники взяли шамана на руки. Тургэн пошёл с ними.
Когда они спустили вниз бездыханного шамана, ливень стал утихать. Юhенгуты с надеждой смотрели на Тургэна, что он скажет. Глядя на посиневшее лицо Буртэна, Тургэн вспомнил советы отца. Тот говорил, что человека, в которого ударила молния, иногда можно спасти, зарыв его в землю.
- Не знаю, поможет ли это, - сказал он, - но когда привезёте домой, заройте его в землю целиком. Только лицо оставьте открытым.
- Но где и как делать это? – плача, сказала одна из девиц, - Это же надо уметь. Может, вы поедете с нами?
- Вы его дочь? – спросил Тургэн.
- Да, меня зовут Сайхан. Очень прошу вас!
- Ну, ладно, но меня потеряют, надо сказать об отъезде.
- Садитесь на коня, - сказал помощник шамана.
Сев верхом, Тургэн поскакал к лагерю, сказал Толун-Черби о случившемся. И тот разрешил съездить. Тургэн свистом подозвал своего Цагана, взял на поводок коня, на котором приехал сюда, и поскакал обратно.
Буртэна повезли, положив на телегу лицом вниз. Он по-прежнему не подавал признаков жизни. Сайхан сидела рядом и, плача, гладила голову отца. Улус Тойон оказался недалеко. Когда они подъехали к нему, дождь продолжал идти, но солнце пробилось сквозь тучи, и над Селенгой засияла яркая радуга. Она обнадёжила Тургэна. Дети побежали к ним с радостными криками. Но, увидев хмурые лица и неподвижного Буртэна, они поняли, случилась беда. Тургэн велел внести его в юрту и выкопать там яму. Подумав, что Буртэна хотят хоронить, люди стали говорить, что его надо отнести в священную рощу. Но Тургэн сказал, что Буртэна зароют на время, чтобы чёрная сила громовой стрелы ушла в землю.
Пока родственники рыли яму, он раздел Буртэна и, брызгая на него архи, стал давить и мять тело. Тургэн постелил в яму холст, засыпал Буртэна песком и землёй, оставив открытым лишь лицо. Родичи развели огонь, и Тургэн начал призывать духов предков, чтобы они помогли вернуть Буртэну сульдэ - жизненную силу. За всем внимательно следили местные шаманы.
Тургэн велел им вести молебен всю ночь, а сам решил отдохнуть. Но уснуть не мог. Он беспокоился, всё ли сделал, как надо. Время от времени подходя к Буртэну, он видел, что тот попрежнему не дышит, лицо бледно, но синева проходит.
На рассвете Тургэн выкопал его из земли, повернул лицом вниз и снова начал сильно мять, давить спину, руки, ноги. Переворачивая Буртэна на спину, он услышал нечто вроде вздоха в груди и ощутил небольшой толчок в его животе. Это обнадёжило, но он не знал, как быть дальше. Сидя на коленях, Тургэн продолжал мять старика. Выбившись из сил, он вытер пот со своего лица, лёг на спину, раскинул руки и закрыл глаза. Полежав так, он глянул в дымоход и увидел облако в виде барашка.
- Ведите сюда белого барана! – крикнул он.
Двое помощников выскочили из юрты и побежали к стаду. А Тургэн продолжал лежать, готовясь к последним усилиям для возвращения сульдэ. Когда в юрту втащили упирающегося барана, Тургэн встал, снял с пояса нож. Попросив помощников держать барана за ноги, Тургэн надрезал его живот, сунул туда ладонь, протолкнул её через брюшину к сердцу и, сдавив аорту большим и указательным пальцами, оборвал её. Не издав ни звука, баран тут же перестал дёргать ногами.
В считанные минуты из грудины была вычерпана кровь и слита в деревянную чашу. Ни капли не упало на землю. Так же быстро Тургэн снял шкуру, а затем вместе с помощниками вынул лёгкие, сердце, желудок, печень, почки и, не отделяя их друг от друга, положил на Буртэна горячую, окровавленную цепь. Каждое её звено соответствовало лёгким, сердцу, почкам Буртэна. А затем накрыл его шкурой этого же барана.
- А теперь выйдите из юрты и молитесь там, - сказал Тургэн шаманам, - Но рядом нужен кто-то из детей или жена.
- Мама уехала к родичам на Чикой, из детей только я, - сказала Сайхан.
- Тогда сядь возле отца.
- И долго он будет лежать так? – спросила она.
- Около часа, но не знаю, удастся ли его спасти. А я отдохну.
Тургэн лёг на кошму у стены. С улицы доносились удары бубна и молитвы шаманов. Перебирая в памяти советы отца, он вспомнил одну странную, недоговоренную фразу, мол, нужна кровь кого-то из родных. Далее, отец почему-то умолк и, глянув на малолетнего Тургэна, улыбнулся и махнул рукой. Что он хотел сказать? Думая об этом, Тургэн задремал. Придя в себя, он почувствовал, что его эрхтэн возбудился. Ну, вот ещё! Так некстати, - подумал он, а потом вдруг понял смысл недоговоренной фразы. Глянув на Сайхан, он увидел, что она обмахивает лицо отца, и позвал её к себе, жестом пригласил сесть рядом и тихо спросил:
- Ты хочешь, чтобы отец ожил?
- Конечно.
- Тогда ложись рядом со мной. Это поможет оживить отца.
- Ради него я готова на всё, но вообще-то я девственница.
- Как раз это и нужно! Твоя кровь, как жертва, пробудит и оживит его сульдэ.
Сняв терлик, он раздел и как можно осторожнее взял её. Почувствовав боль, она тихо застонала, боясь, что услышат люди за юртой, где звучали голоса шаманов и стук бубна. Не став долго терзать её, Тургэн завершил быстрее обычного. Встав, он тряпкой собрал кровь и, подойдя к Буртэну, начал выжимать её над лицом. Капли падали на лоб, щёки, нос, а Тургэн стал втирать их в кожу.
Через некоторое время на лице Буртэна появились капли пота. Когда Тургэн начал стирать их, послышался его вздох. Потом Буртэн приоткрыл глаза. Поначалу взгляд был бессмысленным. Ничего не видя, Буртэн, наконец, повёл глазами, моргнул. Сайхан закричала от радости. Тургэн строго глянул на неё, мол, рано радоваться, но понял, что сульдэ возвращается к шаману.
Услышав крик, люди вбежали в юрту. Тургэн, сняв шкуру, начал снимать и подавать им ещё тёплые внутренности барана, а потом стал протирать тело Буртэна. Когда Тургэн приподнял его, тот увидел на себе кровь и спросил:
- В чём дело, что случилось?
- В тебя ударила молния, – сказала дочь, - а Тургэн вернул тебе сульдэ.
- Какой Тургэн?
- Вот он, перед тобой.
- Ты кто, чей парень? – После удара молнии он явно забыл всё.
- Я Тургэн, мы с вами молились на Ундэре.
- Нет, я впервые вижу тебя.
- Ладно, теперь он будет жить, - сказал Тургэн, - а мне пора.
В радостной суете вокруг воскресшего все забыли о том, кто вернул ему сульдэ, и никто не проводил Тургэна. Понятно, что Буртэн ничего не помнит, но всё равно обидно. Но скоро отец узнает от дочери, что произошло на горе Ундыр.


Ветер гонит тьму тысячелетий…
Н.Заболоцкий
МОЛЕБЕН НА БАЙКАЛЕ
Продолжая обучение плаванью, Тургэн дал задание кешиктенам и поехал к Хамар-Дабану. Вершины хребта казались близкими, и Тургэн решил съездить и вернуться к вечеру. Начав подниматься вверх по реке Удунга, он с трудом продирался сквозь густые заросли. Мешали копьё, бубен, колчан с луком и стрелами. Кое-где конь увязал в трясине, и Тургэн слезал с него и шёл пешком. Достичь перевала удалось лишь во второй половине дня.
Панорама, открывшаяся перед ним, поразила его. Знаменитый Байкал, о котором столько слышал в песнях и легендах, оказался огромным синим морем. Его северная окраина сливалась с Вечным Синим Небом. Такой синевы, рождённой от слияния воды и неба, он не видел ни в пустыне Гоби, ни в предгорьях Тибета, ни на берегах Хуанхэ. Острые гольцы-вершины секирами сверкали на берегах в лучах солнца, охраняя покой Байкала.
Сев на камень, Тургэн забыл обо всём на свете и в странном оцепенении оглядывал дали. Он впервые вошёл в состояние, которое тибетцы называют медитацией. Он ни о чём не думал, ничего не загадывал, не обращался к тенгриям, но перед ним прошла вся его жизнь, от детства на Ононе до плавания по Селенге, вывевшей к Байкалу. Ветер времени неторопливо перелистывал страницы книги его жизни.
Когда появились картины похода на тангутов, зазвучала мелодия, пришедшая к нему в предгорьях Тибета. Он пожалел, что с ним нет лимбы. Начав мысленно играть на ней, он ввёл звуки боевых труб и удары барабанов, превративших нежную мелодию в мощное богатырское шествие.
Очнувшись, он увидел, что солнце, опускаясь на запад, зависло между Тункинской долиной, где течёт Иркут, и истоком Ангары, где стоит знаменитый Шаман-камень. На Иркуте живут Хундан и Умай-Гохон, а на Шаман-камне буряты проводят такие гадания, которые раскрывают всё на свете. Там можно узнать, где сейчас Дзочибей и Есуй-хатун. Но попасть на западный берег трудно, хотя он виден, как на ладони. И потому он начнёт гадание здесь. Ничего, что из-за этого он не успеет вернуться сегодня.
Оглянувшись, он увидел Галут-нур. До него вроде бы рукой подать. Но как обманчива эта близость, и к тому же спуск может занять больше времени, чем подъём. Он хорошо знал это по переходу через перевал у горы Арбус-ула, где на отряд монголов напали цасан-хуны, а потом отряд с огромным трудом и гибелью воинов спускался с Наковальни Чингисхана, как после стали называть гору Арбус.
Едва солнце скрылось за хребтом, с Байкала подул ветер. Нагревшиеся за день скалы гнали вверх тёплые струи воздуха. Но как только в них попало дыхание студёных вод озера, ветер посвежел. Тургэн развёл костёр. Береста загорелась с треском, запалив сучья. Выдернув сухие стволы кедрового стланика, он положил их в костёр. Теперь огня хватит надолго, можно приступать к гаданию.
Сев лицом к озеру, спиной к костру, Тургэн взял в руки небольшой бубен и под его удары начал призывать духа-хозяина Байкала и духов предков, прося разрешение на молебен. Глухой подземный толчок, от которого задрожали скалы и посыпались камни, Тургэн воспринял как знак согласия.
Ночная тьма укрыла западный берег, а у подножия Хамар-Дабана ещё видны волны прибоя. Со склонов потекли остывающие потоки воздуха, и на поверхности Байкала появились полосы, которые начали скручиваться спиралями. Эти вихри образовали духи-хранители Байкала, Тургэн стал следить за ними. Большинство их крутились по ходу солнца, и это - добрый знак, так как злые духи закручивают вихри против хода солнца.
С каждой минутой Байкал виделся всё хуже. Ночная мгла и туманы скрыли поверхность. Но у Тургэна открылся внутренний взор, и он увидел весь Байкал, с юга до севера. Перед ним предстала гигантская серебристая секира, рассекающая темя Сибири. А ещё Байкал походил на лук, нацеленный на восток.
Он увидел сотни больших и малых рек, несущих дань Байкалу. Самая большая – Селенга. А на дне озера - остатки русла реки. Они идут в сторону Шаман-камня, к истоку Ангары. Значит, действительно Селенга и Ангара когда-то были одной рекой! Недаром об этом говорят легенды иркутян.
Под незатихающую мелодию шествия, которая становилась более грозной и тревожной, взор Тургэна проник в глубокие толщи земли, где кипит красное месиво. Эрлэн-хан раздувает кузнечным горном подземное пламя, плавит породы. Месиво бурлит, пузыри лопаются, брызжут. Сквозь трещины в земной коре жар пробивается горячими ключами. Трещины всё шире, потоки кипящей лавы выбрасывают в небо фонтаны газа, пепла. Неимоверный грохот оглушает людей и зверей. Земля под ними проваливается, и они летят в преисподнюю, а гигантская впадина начинает заполняться водой. *
Тургэн понял, что стал невольным свидетелем рождения Байкала, происшедшего миллионы лет назад. Он не просил Тенгри об этом, тот сам с помощью ветра эпох и волшебного камня Эрдэни смешал тысячелетья. Попав в толщу времён, Тургэн понял, что в монгольском имени – Бай-гал, сокрыта тайна его происхождения: Священный Огонь – его отец!
Подбросив в костёр сучья, Тургэн попросил тенгриев открыть тайну исчезновения Дзочибея. Сначала он ничего не мог понять. Его отвлекали какие-то ночные птицы. Приглядевшись, он понял, что это летучие мыши, вылетевшие из пещер.
Закрыв глаза, Тургэн сосредоточился. Вскоре он увидел плот, на котором трое гребут влево, но сильное течение сносит их к правому берегу.
Плывущие за ними три коня выходят на берег, а люди вытаскивают плот на песок. Оглядев заболоченные берега, Дзочибей видит гусей, стреляет в одного из них. Подранок бьёт крыльями по воде, но не может взлететь, а стая с шумом улетает. Один из гребцов бредёт к гусю, чтобы взять его, но

* Кроме обычных вулканов есть и супервулканы, которые взрывают магму с такой силой, что раскалывают земную кору. Супервулканы, не оставляя конусов, как Везувий, Фудзияма, а проваливаются, бесследно исчезая в гигантских трещинах. Именно так на их месте появились Байкал, Танганьика в Африке, каньоны рек Колорадо, Йеллоустон в США. В будущем супервулканы грозят расколоть Азию как раз в районе Байкала. Явно аномальная зона привлекает неопознанные летательные объекты, и местные жители постоянно видят НЛО на юго-востоке Байкала, над Хамар-Дабаном и устьем Селенги. Порой они летают друг за другом цепочкой, и потому их называют колобками. Один из них – розовый, бесшумно летевший, видела над Селенгой моя сестра Роза.
увязает в иле. На помощь спешит другой, и тоже вязнет. Дзочибей берёт с плота верёвку, бросает её. Кешиктен хватает конец. Дзочибей тянет, но, увлекшись, не замечает, что земля под ним оседает. Пытаясь выбраться, он погружается в зыбь и не может вытащить ноги.
В это время из кустов выбегают три лошади и, не найдя защиты у людей, проносятся мимо. За ними выскакивает медведь и, увидев более доступную цель, ударом лапы убивает Дзочибея. А его товарищей уже засосало болото…
Услышав храп и топот коня, Тургэн не сразу понял, что на этот раз храпит его Цаган. Открыв глаза, Тургэн видит, как конь, тревожно жмётся к костру, перебирает копытами, чуть не задевая хозяина. Тургэн вскочил, положил рядом копьё, проверил нож на поясе, взял в руки лук и стал смотреть, кто подходит снизу. Услышав звуки «Фу-фу, фу-фу», он понял, что это медведь, идущий по их дневному следу. Сдвинув коренья в кучу, Тургэн усилил пламя, может, огонь испугает медведя, и он отойдёт. Но фырканье и пыхтенье всё ближе. Наконец, снизу показалась мохнатая голова. Увидев огонь, медведь встал на задние лапы и начал разглядывать человека и коня. Могучий зверь более сажени ростом. Глаза горят, как уголья. Взгляд злой, мол, кто посмел вторгнуться в его владенья.
- Слушай! – сказал Тургэн, - Мне столько мяса не надо. Иди отсюда!
Озадаченный спокойствием человека, медведь постоял, не зная, что делать. А Тургэн схватил горящую головешку и кинул в медведя. Тот ударом лапы отбил её в сторону и заревел так, что конь от страха встал на дыбы.
- Спокойно, Цаган! Если он не уйдёт, я убью его. Но раз он подошёл, значит, он уже изведал человечье мясо. Так что придётся стрелять.
Сказав так, Тургэн пустил в него стрелу хоорцах. Острый наконечник вонзился в грудь медведя, но не достиг сердца. Пытаясь вырвать стрелу, он сломал её и, взревев от боли ещё громче, побежал к Тургэну. Схватив копьё, он двумя руками вонзил его в грудь как рогатину. Приставив другой конец копья к камню, Тургэн услышал, как хрустнул и сломался задний конец копья, но наконечник под напором медведя дошёл до сердца, и зверь рухнул. Земля вздрогнула под его тяжестью. Кровь ручьём потекла из раны. Тургэн наполнил чашку и, побрызгав капли в костёр, выпил горячую сладковатую кровь.
- Да, ты хозяин этих мест, - сказал Тургэн, вытирая губы, - извини, но я не хотел убивать тебя, ты сам налез на копьё.
Тургэн снял шкуру и увидел, что фигурой медведь похож на человека. Вынув потроха, он вырезал куски мяса и вперемешку с печенью насадил на палку, воткнув её у огня. Поев свежего мяса, Тургэн лёг и уснул.
А на рассвете увидел сон. Есуй-хатун идёт берегом Орхона. Залитое слезами лицо окаменело от горя. Материнским чутьём она узнала о беде Дзочибея. Желая помочь сыну, она молитвенно складывает ладони, входит в воду, начинает плыть к Селенге и скрывается под водой…
Вернувшись на Галут-нур, Тургэн получил нагоняй от Толун-Черби за то, что исчез на ночь.
- Медведь напал, пришлось убить его, - объяснил он, - пока разделывал тушу, стало темно, решил заночевать, чтоб не нарваться на другого зверя.
- Всё равно, - заявил Толун-Черби, - отныне ты не будешь ездить один. Баглай и Амурсана будут сопровождать тебя всюду.
Сняв с коня два тяжёлых мешка, Тургэн показал мясо. Толун-Черби велел слуге сварить часть в котле, а остальное мясо отнести воинам. Тургэн рассказал о молебне, во время которого узнал, как погибли Дзочибей и его спутники. Командир ничуть не усомнился в этом и сказал, что на обратном пути надо найти их останки.

Улетели утки, гуси.
Скоро я домой вернусь.

ВОЗВРАЩЕНИЕ С ГАЛУТ-НУРА
Когда Тургэн ходил на Хамар-Дабан, к стойбищу приезжали люди из улуса Тойон и привезли несколько баранов, кумыс, масло, творог. Сказали, что они благодарят за спасение шамана. Тургэн решил навестить его. Предупредив Толун-Черби о том, что поехал к Буртэну, он с трудом отговорил его не посылать с ним телохранителей. Ему хотелось побыть с Сайхан наедине.
Сев на коня, Тургэн проехал к улусу, постучал в дверь юрты Буртэна, в ней показалась Сайхан. Увидев Тургэна, она засияла от радости и пригласила внутрь. Отец лежал в постели. Дочь шепнула отцу что-то. Глянув на гостя, он улыбнулся:
- А, это ты вернул мне сульдэ! Когда я очнулся и увидел себя в крови, я подумал, что заново родился. А о том, что произошло, узнал от Сайхан. Спасибо!
Рассказав о поездке к Байкалу, Тургэн посоветовал, как надо лечиться, назвал травы, из которых делать настойки.
- А пока вам надо больше спать. Отдыхайте, а мы с Сайхан погуляем.
Выйдя из юрты, они поднялись на пригорок, с которого видна Селенга.
- Отец выздоровеет, - сказал Тургэн, - и станет более сильным шаманом. Меня однажды унёс и бросил вихрь, после этого я стал видеть, что ждёт людей.
- А что ждёт меня?
- Будешь счастлива, богата, у тебя будет хорошая семья, много детей.
Она с удовольствием слушала эти слова, а он, обняв её, умолк, а потом стал гладить пальцами её щёки, целовать шею.
- Ой, щекотно от твоих усов.
- Ты такая славная, недаром тебя зовут Сайхан - Красивая.
- А ты понравился мне, как только увидела тебя.
Тургэн уложил её на землю и начал ласкать более мощно, чем тогда в юрте, под боком у отца и с людьми за стенами. После того они встречались каждый вечер. Она уже не испытывала боли, и острее вкушала сладость встреч.
Научив кешиктенов плавать разными способами, Тургэн провёл водный надан. Так все узнали, кто быстрее плавает на расстояние полёта стрелы, кто переплывает озеро туда и обратно, кто ныряет дальше всех. А сам Тургэн научился прятаться в воде с тростинкой во рту. Однажды, надолго замерев так, он увидел под водой силуэт красивой женщины. Она плыла, собирая стебли и цветы кувшинок. Это Лус Охин, подводная хозяйка озера, догадался он. Хорошо, что он не двигался, и она не заметила его, а то могла бы утопить.
Труднее для воинов оказалось плавание с лошадью, луком, стрелами и с надутым кожаным мешком. Тургэн победил в нырянии на глубину и на время погружения в воду. В других видах сильнее оказались его ученики, которые ещё недавно боялись воды. Лучшими из них оказались его телохранители Баглай и Амурсана.
- Теперь нам не страшны реки, - сказал Толун-Черби, - Будущим летом наши пловцы научат других кешиктенов, и реки перестанут быть для нас преградой!
В начале первого осеннего месяца погода начала портиться. Небо всё чаще закрывали тучи, вода стала холоднее. Последняя встреча с Сайхан оказалась грустной. Узнав, что отряд уходит, она стала плакать.
- А как же я? Я так привыкла к тебе!
- Я не могу взять тебя в жёны, кешиктенам нельзя иметь их.
- Кому нужна я теперь?
- У тебя всё будет хорошо, тебя ждут счастье и богатство.
- Но такого, как ты не будет…
Когда на склонах Хамар-Дабана появился снег, отряд оставил лагерь и тронулся в путь. Все поехали на конях, лишь Толун-Черби с Тургэном сели в лодку. Из-за дождей вода в Баян-голе поднялась, и по течению они быстрее всадников доплыли к Селенге. Далее Баглай и Амурсана потянули лодку бечевой против течения, а Толун-Черби и Тургэн поехали верхом. Проехав левым берегом до устья Джиды, отряд встал на днёвку, чтобы найти место гибели Дзочибея.
На следующее утро Тургэн поплыл в лодке с Баглаем и Амурсаной вверх по течению Селенги. Обогнув остров Обо-Арал, они прошли мимо ещё одного острова и там переплыли на правый берег. Он действительно оказался низким, заросшим осокой и кустарником.
Выйдя на берег, Тургэн быстро нашёл брёвна плота. Он узнал их по вырезам для верёвок, следам топоров, которыми они рубили и обтёсывали брёвна. Стая гусей, увидев людей, с криками взмыла вверх и полетела в сторону. Подойдя к болоту, Тургэн начал внимательно разглядывать следы на песке и траве, но ничего не увидел. Но, пройдя к кустам, заметил клочья дэгэла и обглоданные кости. Среди них лежали калта * Дзочибея и его череп. Слёзы хлынули из глаз Тургэн.
- Бедный Дзочибей! – воскликнул он.
В калте лежали браслет, два перстня и золотые монеты. «Надо так надо! У меня ещё есть», - вспомнились слова Дзочибея. Эти вещи положила сыну Есуй-хатун. И один из браслетов оказался у девушки, с которой он провёл последние в жизни ночи счастья.
Сходив к лодке, Тургэн взял копьё, велел гребцам захватить два мешка, колчаны с луками и следовать за ним. Пока они собирали кости, из кустов донёсся тихий шорох. Услышав его, Тургэн взял в руки копьё и показал спутникам в ту сторону. Баглай и Амурсана взяли в руки луки со стрелами. И сразу после этого медведь молча бросился на людей. Он был такой же могучий, как тот, на Байкале. Увидев, что две стрелы вонзились в шею и грудь, но не убили его, Тургэн подпустил его ближе и изо всех сил метнул копьё точно в сердце. Только сейчас медведь издал рёв и рухнул на траву. Земля содрогнулась сильнее, чем на Хамар-Дабане. Почва между рекой и болотом зыбкая. Выдернув копьё, Тургэн начал в ярости колоть медведя. Только обессилев, он сел на землю и долго не мог успокоиться.
- Ишь, зверюга! – сказал он, - Отведал человечины, захотел ещё!
Приказав перетащить лодку сюда, он поплыл искать спутников Дзочибея и быстро нашёл их. Головы изъедены водяными крысами, рыбами, и мальки плавали в глазницах черепов. Попробовав вытянуть ближний из них, Тургэн чуть не опрокинул лодку.
- Достать невозможно, - сказал он. Погрузив мешки с останками Дзочибея, он приказал телохранителям сесть в лодку.
- А медведя возьмём потом? – спросил Баглай.
* Калта – поясной подсумок. Прозвище князя Ивана Калиты - от этого слова.
- Ты в своём уме! – вскричал Тургэн, - Он сожрал сына Чингисхана! Съев медведя, мы станем людоедами!
Вернувшись к стоянке, он выгрузил мешки и сказал:
- Вот всё, что осталось от Дзочибея. А медведя я убил.
- Лучше бы ты убил его раньше и спас Дзочибея, - сказал Толун-черби.
- Но мы опоздали и потому не нашли его, - сказал Тургэн, - Дзочибея надо отвезти в Хархорин. Его, наверное, похоронят на Бурхан-Халдуне, рядом с отцом.
- А вдруг Есуй-хатун захочет в Хархорине.
- Не захочет. Её нет в живых.
- С чего ты взял? – удивился Толун-Черби.
- После гибели Дзочибея она бросилась в Орхон.
- Но как она узнала о гибели сына и почему ты говоришь, что её нет?
- Я это увидел.
Толун-Черби вытаращил глаза, потом сказал:
- А! У тебя ведь есть третий глаз!
Прах Дзочибея пришлось везти в мешке. Поехали на конях левым берегом Селенги, а лодку вели бечевой. Переправившись через неё выше впадения Орхона, где река стала более узкой, Тургэн на лодке переплыл Селенгу и нашёл плотника, который помогал строить плоты.
- Надо сделать гроб из толстой лиственницы, - сказал он.
- Зачем? – удивился плотник, - Мы хороним без гроба, вывозим тело в лес и…
- А нам нужен большой гроб. Его отца хоронили в таком же.
- А кто отец?
- Неважно, - нахмурился Тургэн, - найди толстую лиственницу, выдолби ложе в два с половиной шага.
- О, это тяжело, лиственница крепкое дерево. А его ещё надо найти, срубить, привезти, потом долбить, неделя уйдёт.
Тургэн достал горсть золотых монет и протянул плотнику. Увидев их, тот удивлённо глянул на Тургэна и сказал:
- Хорошо. Через три дня сделаю.
Сказав Толун-Черби о том, что гроб заказан, Тургэн посоветовал ему отправить в Хархорин гонца. Командир покачал головой.
- Стоит ли спешить с такой новостью? Приедем и доложим.
- Нет, нам скажут, почему не сообщили сразу? – сказал Тургэн.
- Мы ответим, что сомневались в гибели Дзочибея.
- А сейчас, когда мы его нашли, медлить нельзя. - Тургэн понял, что командир не хочет посылать гонца, боясь гнева наследников. - Нас могут обвинить не только в гибели Дзочибея, но и в задержке вести об этом.
И гонца послали.

Сражаться, драться и жениться
На двух, на трёх, на четырёх -
Всю жизнь и воин и возница,
А не лентяй и пустобрёх.
Н.Заболоцкий
ЛАСКИ ВТРОЁМ
Заказав гроб, Тургэн пошёл к Арюне и Оюне. В юрте их не оказалось. Он поднялся в гору и увидел стадо овец и коров. Костёр дымился под сосной, а сёстры спали. Но когда Тургэн подошёл, Оюна проснулась и крикнула.
- Арюна! Смотри, кто пришёл!
Оюна подбежала, обняла его.
- А где Дзочибей? - спросила Арюуна.
Улыбка сошла с лица Тургэна. Не зная, стоит ли говорить сразу, он замялся.
- Подъедет позже?
- Нет, он не сможет.
- Где он? – Увидев хмурое лицо Тургэна, Арюна насторожилась.
Поняв, что скрыть беду нельзя, Тургэн сказал о гибели Дзочибея.
Арюна упала на землю и затряслась в рыдании. Оюна, тоже плача, пыталась утешить сестру. Уже смеркалось, когда они погнали стадо домой.
- Можно переночевать у вас? - спросил Тургэн.
- Конечно, - ответила Оюна, - где ещё?
После ужина с горячим бухлёром из баранины, сёстры начали стелить постель. Видя, что ему не готовят отдельного места, Тургэн спросил:
- А где лягу я?
- Как где? – удивилась Оюна, - Тут же, с нами.
- Удобно ли втроём?
- Перестань, - сказала Оюна, - летом не церемонился.
С темнотой пришла прохлада, пришлось подбросить дрова в огонь.
Только он лёг с краю, Оюна придвинулась к нему. Одетая в шёлковую рубашку, она стала гладить его, и он ответил ласками. И когда стало тихо, послышались всхлипывания Арюны.
- Она вспомнила Дзочибея, - шепнула Оюуна, - Пожалуйста, успокой её.
Тургэн удивился столь необычной заботе о старшей сестре. Глядя в дымовой круг, он увидел звёзды на небе. На одну из них вознеслась душа Дзочибея, а за ней поспешила душа его матери Есуй-хатун. Каково им там?
Лёгкий толчок в бок спустил его с небес.
- Ну, давай же, - шепнула Оюна, - если хочешь, я выйду.
Она встала и, накинув дэли, вышла из юрты. Арюна лежала тихо, он подумал, что она успокоилась, уснула, и вдруг услышал её шёпот:
- Он в самом деле погиб?
- Да. Я заказал ему гроб и, как его сделают, повезу в Хархорин.
- Зачем гроб, почему надо везти? Простые монголы так не хоронят.
- А он не простой…
В это время вернулась Оюна. Скинув дэли, она легла в постель и подтолкнула Тургэна к сестре. Лаская Арюну, он почувствовал, что Оюна, словно подбадривая, гладит его спину.
- Ты говоришь, - сказала позже Арюна, - что Дзочибей не из простых. Но ты тоже. Таким сильным можно быть лишь по воле Тенгри. Погоди, а кто твои родители?
- Мой отец был кешиктеном. Погиб на Памире. Мать – простая монголка.
- А родители Дзочибея?
- Этого я пока не скажу.
- Судя по браслету, - сказала Арюуна, - они очень богаты.
- Это так, - сказал Тургэн, - но его отец умер год назад, а мать недавно.
- И со смертью Дзочибея род пресёкся? Или у него есть дети?
- Детей нет, но его род не пресечётся – у него много братьев и сестёр.
Тут Оюна глянула на сестру и сказала:
- Не сердись, Арюна, но я скажу Тургэну, что…
- Нет-нет, не надо! – замахала руками она.
- Так вот, Тургэн, Арюна забеременела от Дзочибея.
- Так же, как ты от Тургэна, - вставила сестра.
Не зная, что сказать в ответ, он лишь хмыкнул.
- Что удивляешься? – усмехнулась Оюуна, - Мы нормальные здоровые девки, вы - здоровые парни. А кстати, ты тоже не женат?
- Нет, я женат.
- А мы думали, наоборот. Дзочибей ведь старше.
- И как будете растить детей? – спросил он.
- Как все, - вздохнула Арюуна, - одиноких баб полно.
- Нет, я подумаю.
- Не утешай - подумаю. Мы же знали, чем это кончится, - сказала Арюуна, - Так что давай лучше порадуй нас ещё…
Сёстры угомонились лишь под утро. Тургэн лежал в объятиях двух женщин. Несмотря на усталость, он уснул не сразу. Думая о них, он удивлялся, как они любят друг друга. Всё делят пополам, даже его, заехавшего к ним. Но как будет трудно, когда появятся дети. А родятся они одновременно. О ребёнке Дзочибея он скажет Бортэ-уджин. Может, она возьмёт не только его, но и мать. «Нельзя бросать на ветер Чингисово семя», - заявила она, узнав о внебрачном сыне Чаhадая, и взяла его к себе вместе с матерью.
Ну, ладно, допустим, Арюну заберут, а что с Оюной? Без старшей сестры она не сможет жить. Был бы богатым, забрал к себе. Жалко ведь.
Подумав так, Тургэн вспомнил слова Туяны: «Ах ты, спаситель! И так будет в каждом походе?» Кстати, он совсем забыл о ней, как и о Номхон. А ведь и Туяна должна родить! Посчитав на пальцах, он ахнул: «Возможно, она рожает в это самое время». Если бы не гибель Дзочибея, он поехал бы домой сразу. Отсюда ведь ближе, чем от Хархорина, но…
Три дня и три ночи Тургэн гостил у сестёр, пока делали гроб. Хотя его вытесали из сухого ствола, он получился тяжёлым. Тяжёлой оказалась и крышка. Сделанный из одного ствола дерева, гроб точь-в-точь повторял форму последней домовины Чингисхана. Прощаясь с сёстрами, он сказал, что вернётся, но Оюна махнула рукой и закрыла глаза, полные слёз. Он попросил их не приходить на берег, но они появились на опушке леса и начали махать руками. Он помахал им в ответ. Гроб столкнули в реку и переправили, как лодку, а на том берегу погрузили на большую телегу, которую где-то нашёл Толун-Черби. Положив в гроб останки Дзочибея, Тургэн тронулся вверх по Орхону.

И после смерти Чингисхана слово
его вдовы было законом для всех.
Джувейни

ВОЛЯ БОРТЭ-УДЖИН
На обратном пути Тургэн старался ехать у Орхона и всё время оглядывал берега в надежде найти прах Есуй-хатун. На одном из последних привалов он провёл в честь неё призывание, но и молитва, и попытка увидеть её внутренним взором оказались тщетными. Видимо, чувствуя себя грешницей, она не хочет, чтобы её нашли. Незадолго перед Хархорином их встретил отряд во главе с Чаhадаем. В нём не оказалось его братьев Угэдэя и Толуя, зато были дети Чингисхана от других жён: сын Хулан-хатун - Кулкан, трое сыновей Есуген-хатун – Карачар, Харгату, Чахур. Их мать была сестрой Есуй-хатун. Их связывало родство не только по отцу, но и по матерям. И они ближе к сердцу приняли гибель брата. Кроме того, не имея права на престол, они испытывали ущемлённость, которая сближала их. Им хотелось достойно проводить Дзочибея в последний путь.
В начале второго осеннего месяца, когда вершины Хангая покрылись снегом, траурный поезд приблизился к Хархорину. К удивлению Тургэна, у каменной черепахи, стерегущей северные ворота, собралось много народа. О времени приезда сообщил новый гонец, которого Толун-Черби послал в столицу накануне. И когда отряд въехал в ворота, со стороны дворца навстречу двинулся кортеж с каретой, в которой восседала Бортэ-уджин, главная госпожа Хархорина, а рядом с нею – Есуген-хатун. Две последние из живых жён Чингисхана ехали в одной карете. И в этом люди увидели мудрость и широту души Бортэ-уджин.
Главная жена Чингисхана постарела ещё больше, но сохраняла удивительное величие. Ни слезинки на глазах. Как и при встрече Чингисхана, она потребовала открыть гроб. Толун-Черби замялся и, подойдя к ней, что-то шепнул, но она приказала исполнить её волю. Когда крышку гроба отодвинули, она подняла с изголовья кусок чёрного бархата, и все увидели белый череп. Несмотря на то, что Бортэ-уджин предупредили об этом, она вздрогнула, но, совладав с собой, тронула череп рукой, а потом поцеловала лобную кость. То же проделала Есуген-хатун, родная тётя Дзочибея. Толпа в полном молчании следила за тем, как Толун-Черби начал что-то говорить, но Бортэ-уджин брезгливым жестом отодвинула его, не желая слушать слова оправдания.
- Почему не спрашиваешь, где Есуй-хатун? – спросила Бортэ-уджин.
- Мы знаем, что её нет, - ответил Тургэн.
- Откуда? – удивилась Есуген-хатун.
- Я это увидел.
- А где она, куда делась? – спросила Бортэ-уджин.
- Почувствовав гибель Дзочибея, Есуй-хатун вошла в Орхон и поплыла к нему.
- Она что, жива?
- Нет, утонула.
Бортэ-уджин и Есуген-хатун с недоверием и страхом глянули на Тургэна.
- Ладно, дома расскажешь подробно, - сказала Бортэ-уджин и приказала ехать к дворцу. Медленно развернув карету, возничие неторопливо повезли вдов хана к дворцу. Большая телега с гробом следовала сзади. Всё происходило при полном молчании людей, но когда процессия приблизилась к воротам ханской ставки, ударили барабаны, завыли плакальщицы, начали плакать слуги. В страшном хоре выделялись высокие женские голоса.
Только во дворе ставки показались другие сыновья хана – Угэдэй и Толуй, военачальники Джурчедэй, Субэдэй, Боhорчи и другие ветераны. Встретив гроб, который на этот раз открывать не стали, они лишь прикоснулись к нему и сразу пригласили Толун-Черби и Тургэна в юрту Угэдэя.
- Точно ли это кости Дзочибея? - спросил Угэдэй.
- Да, - ответил Тургэн, - рядом были останки его одежды и калта с украшениями и золотыми монетами. Один браслет Дзочибей подарил девушке, с которой встречался, часть монет уплатили плотникам, делавшим гроб, другая часть…
- Оставь всё себе, - сказал Угэдэй.
- А теперь, - Джурчедэй глянул на Толун-Черби, - как прошло обучение?
- Все сто кешиктенов научились плавать и преодолевать реки, - сказал Толун-Черби, - Тургэн учил хорошо.
- Смогут они в будущем году научить других?
- Смогут. Каждого из них отправим в другие сотни, и к концу лета у нас будет тысячи воинов, которые станут плавать, как они.
В это время один из кешиктенов Угэдэя подошёл к нему и что-то шепнул на ухо. Угэдэй сказал Тургэну:
- Матушка Бортэ-уджин зовёт тебя, ступай к ней.
Войдя в её юрту, Тургэн удивился очень простой обстановке. Здесь всё, как у обычных кочевников. Те же запахи кумыса, сметаны, лепёшек. Совсем как в родительской юрте Тургэна. И вдова Чингисхана приняла его по-матерински.
- Эти мужики ничего не понимают, - проворчала она, - люди только из похода, а они и не думают покормить. Садись, поешь.
Служанки быстро накрыли стол, Тургэн с удовольствием ел домашнюю пищу, от которой отвык за лето - саламат, лепёшки. Пока он ел, Бортэ-хатун не спрашивала и даже не говорила ни о чём. Мелькая спицами, она вязала детские носки. Это удивило его. Закончив есть, он поблагодарил за вкусную еду, она махнула рукой, мол, чего там, еда как еда.
- Так что произошло с Дзочибеем и Есуй-хатун? – спросила она.
Тургэн рассказал о гадании на Байкале и увиденном во сне.
- Я знаю о твоём ясновидении, но ты уверен, что всё было так?
- На обратном пути я сразу нашёл место гибели Дзочибея, которое увидел при гадании. А рядом с его черепом и костями нашёл обрывки его терлика и калту с золотыми монетами. А вот об Есуй-хатун узнал лишь место, где она вошла в Орхон.
- И где оно?
- За черепахой, у входа в город, напротив ущелья на той стороне реки.
- Последнее время Есуй-хатун вела себя странно, - сказала Бортэ-хатун, - плохо ела, мало спала, почти не выходила из юрты. А потом вдруг исчезла. Не можешь сказать, что её мучало?
Не зная, как ответить, Тургэн боялся проговориться, как с ним уже бывало, или бросить тень на Есуй-хатун.
- Я уже гадал, но не мог увидеть Есуй-хатун, - сказал он, - духи предков не выдают её. Видно, она попросила их об этом.
Мудрая вдова хана, чувствуя, что Тургэн что-то не договаривает, внимательно смотрела на него, и ему стало не по себе. Поэтому он перевёл разговор на Дзочибея и сказал о том, что тот встречался с девушкой в улусе на Селенге.
- Ну и что? Дело молодое.
- Конечно, но на обратном пути я узнал, что она беременна.
- Но от него ли? И кто она такая, чтобы надеяться?
- Она из простых, ни на что не надеялась и не знала, чей Дзочибей сын. Живёт с сестрой, они ни с кем, кроме нас, не встречались. Если бы была жива Есуй-хатун, она бы, наверное, взяла её к себе.
Бортэ-уджин перестала вязать.
- И вторая сестра тоже небось беременна?
Тургэн сделал вид, что не услышал вопроса.
- Что молчишь?
- Да, беременна, - смутился Тургэн, - но речь не о ней, а о Чингисовом семени, которое нельзя бросать на ветер.
 Бортэ-уджин бросила удивлённый взгляд.
- Где ты слышал эти слова?
- Все говорят. Ваши слова становятся крылатыми.
- Да, однажды я сказала их, они касались как раз того ребёнка, которому вяжу эти носки. Впрочем, и тут тоже Чингисово семя, - вздохнула она и, глянув на небо через дымоход, начала шевелить губами, словно считая что-то, а потом сказала, - Значит, дети появятся через полгода. Но ты уверен, что это его ребёнок?
- Уверен и знаю наверняка.
- А сёстры не дурнушки?
- Нет, очень даже неплохие.
- Ну, это мы ещё посмотрим. Вот что, надо поехать туда и привезти их.
- Обеих? – переспросил он.
- Не обеих, а четверых! – сказала она, - В их утробах ещё двое! Не бросать же сестру одну! И пусть она станет твоей женой!
Уходя от Бортэ-уджин, Тургэн был ошеломлён таким поворотом. Её воля - закон, и отныне он официально будет иметь двух жён. Но что теперь с Туяной? Трудно не то, что забрать, а хотя бы увидеть её.
Когда он пришёл домой, Номхон с сыном не спали. Халун не узнал его и заплакал. Большой крепкий малыш, очень похожий на него, уже забыл отца. Номхон тоже прослезилась, но от радости.
- Пол-лета и пол-осени тебя не было дома, а кажется – целый год.
Как только сын уснул, они легли. Номхон - его первая женщина, жена, родившая ему сына, казалась самой желанной. Но, невольно вспоминая Туяну, Есуй-хатун, Арюну и Оюну и сравнивая их с Номхон, он поймал себя на том, что каждая из них по-своему хороша, и потому ни от одной из них он не мог отказаться. А ведь ещё были многоопытная Умай-Гохон и девственница Сайхан.
«О, Тенгри! Сколько уже было женщин!» – удивился он.
«И сколько ещё будет! - вдруг послышался ехидный голос, - И ты, чувствуя себя благодетелем, не пропустишь ни одной!»
Он понял, что это голос четхыра, и уснул в объятиях Номхон.
Решение Бортэ-уджин не удивило ханское семейство. Но удивило повеление привезти будущую мать вместе с сестрой, которую решила отдать Тургэну в жёны. Это приравняло его к большим начальникам, которые могут иметь несколько жён.
Перед отъездом на Селенгу он рассказал об этом Номхон. Как ни странно, она отнеслась к этому без ревности и даже обрадовалась, что теперь неё появится помощница. Но ещё больше её обрадовало, что отныне им положена особая юрта со слугами. Это означало, что теперь она - не рабыня, а свободная госпожа.

В каждой кибитке
с навесом есть госпожи.
«Сокровенное сказание»

НОВЫЕ ЖЁНЫ ТУРГЭНА
Через несколько дней Тургэн с телохранителями Баглаем и Амурсаной поехал вниз по Орхону. У них было три лошади, одна из которых тянула кибитку. По пути и на стоянках Тургэн по-прежнему оглядывал берега реки. Понимая, что вряд ли это принесёт удачу, он всё же продолжал искать Есуй-хатун и даже провёл призывание, но она не откликнулась.
Берега покрылись припаями льда, земля от ночных морозов стала твёрже. Они ехали налегке и потому за три дня добрались до слияния Орхона с Селенгой. Оставив телохранителей у реки, он в кибитке подъехал к юрте сестёр и постучал в дверь. Оттуда вышел пожилой мужчина. Догадавшись, что это дядя сестёр, Тургэн поприветствовал его и сказал, что хочет видеть их. Тут из юрты выглянула Оюна и вскрикнула от удивления.
- Дядя, это Тургэн, наш друг! – пояснила она, - Мы познакомились летом.
Услышав голоса, из юрты вышла Арюна.
- Сайн-байну, - поприветствовал Тургэн сестёр и обратился к дяде.
- Хорошо, что приехали. У меня к вам и племянницам серьёзное дело.
Не понимая, в чём дело, сёстры переглянулись.
- Меня зовут Золтой, - представился дядя, - Давайте, войдём в юрту.
- Летом, когда мы строили плоты, - начал Тургэн, - я с другом познакомился с вашими племянницами. Сйчас заехал сюда и узнал, что…
- Не говори, Тургэн! – взмолилась Оюна, тревожно глянув на дядю.
- Не бойся, - сказал Тургэн, - Ты очень понравилась мне и я хочу взять тебя в жёны. А так как вы с Арюной очень дружны, - тут он повернулся к дяде, - прошу вашего разрешения увезти и её.
Дядя Золтой слушал Тургэна и не верил своим ушам. Он приехал к племянницам, не зная, оставить ли их тут на зиму или забрать в свой улус.
- Вы берёте их в жёны? – наконец, молвил Золтой, - Но почему без сватов и подарков? Или вы хотите увезти их, как скот?
- Дядя! – закричала Арюна, - Как не стыдно!
- Молчи! – грозно сказал Золтой.
Арюна и Оюна потупили взор, и стало ясно, как они боятся дядю. Достав трубку, Золтой набил её табаком и закурил от уголька в очаге. Юрта наполнилась едким дымом, который раздражал Тургэна. Но он спокойно сказал:
- Подарки будут, а сватом можете считать меня.
Золтой хмуро пыхтел, потягивая трубку.
- А что вы дадите?
- Вот это, - Тургэн выложил горсть золотых монет.
Глаза дяди загорелись, он взял монету, осмотрел и попробовал на зуб.
- И это за двух таких красавиц? А кем будет Арюна?
Тургэн сказал, что она была с Дзочибеем. Говорить, что он сын Чингисхана, не стал. Слишком ничтожен дядя. Будет потом хвастать родством.
- Арюна будет жить у родичей Дзочибея, но, если вы против, могу оставить её здесь, - сказал он, мигнув сёстрам. Они заметили знак, но опустили головы, не зная, что скажет дядя.
- Ладно, так и быть, бери обеих! – великодушно сказал Золтой.
- А ты забери их юрту, коров и овец, - сказал Тургэн.
- О, Тенгри! Спасибо тебе, что, наконец, избавил от забот о сиротах, и я получу их юрту и скот! Недаром у меня имя Золтой – Удачливый! Сейчас я поеду домой за помощниками, чтобы забрать всё, а вы не вздумайте увезти юрту! Если что, мы нагоним, и вам не сдобровать!
Золтой стегнул коня и поскакал.
- Ну, и дядя у вас, - сказал Тургэн, когда тот умчался в гору.
- Он младше нашего отца, во всём завидовал ему, - сказала Арюна, - Когда отец погиб, а мама умерла, он объявил себя нашим спасителем…
- Привезёт дров - вздохнула Оюна, - и говорит: «Сели на мою шею, сироты несчастные!» И берёт за услугу барана, а то и двух. Мы очень боялись, что он увидит ваши подарки, спрятали браслет и ожерелье.
- Погоди, Тургэн, - спросила Арюна, - ты, в самом деле, берёшь нас в жёны?
- Только Оюну. А ты будешь жить у матушки Бортэ-уджин.
- Кто это?
- Она вдова Чингисхана, Дзочибей его сын.
Обомлев от этих слов, сёстры подумали, что он шутит, но Тургэн подтвердил:
- Да-да. Бортэ-уджин решила усыновить будущего ребёнка Дзочибея. Я надеялся на это, но не стал говорить, мало ли что. Так что собирайтесь в путь.
- Прямо сейчас? – спросила Оюна, первая пришедая в себя.
- А что тянуть! Не хочу больше видеть вашего дядю.
- Но как с коровами, овцами?
- Их могут угнать? – спросил Тургэн.
- Да нет, тут никого нет. А что брать в дорогу?
- Что хотите, то и берите.
- Ой, Оюуна, не позорься, - сказала Арюна, - У нас только старые шубы да халаты. Таких богатых невест Тургэн ещё не видел.
- В самом деле, зачем тебе я, - сказала Оюна, - у тебя ведь есть жена.
- Да, есть, но ты понравилась мне и станешь второй женой, - улыбнулся он, - возьмите с собой немного мяса, творога, а нет – не надо. В кибитке кое-что есть.
Собрав узлы, сёстры наполнили бурдюк кумысом, положили в туеса творог, куски баранины. Тургэн приторочил всё это и открыл дверцу кибитки:
Перед тем, как зайти в неё, сёстры оглядели юрту, загон с овцами, коровами, и вдруг заплакали, обняв друг друга. Тургэн не знал, как утешить их.
- Прости нас, - сказала Оюна, утирая слёзы, - мы родились и прожили здесь всю жизнь. Спасибо родной юрте, этим местам.
- Ничего-ничего, - сказал Тургэн, боясь, что и у него выступят слёзы.
Он помог им подняться в кибитку, опустил сверху кожаный навес и, сев впереди, на облучке, тронул коня.
Подъехав к Орхону, он остановился у костра, где сидели телохранители. Увидев хозяина, они вскочили на ноги. Тургэн помог сёстрам выйти из кибитки, представил их им и добавил:
- А это Баглай и Амурсана.
Сёстры отметили, что они гораздо старше Тургэна, но обращаются к нему как слуги к господину.
- А теперь, помолимся перед дорогой, - сказал Тургэн.
Пока телохранители готовили еду, сёстры достали бурдюк, налили в чашки кумыс. Тургэн взял чашку и начал призывать духов-хозяев местности.
- Простите, что я увожу двух ваших дочерей. Спасибо за то, что растили, оберегали их! Примите от них и меня скромный дар – кумыс и мясо. Пожелайте нам доброго пути, а мы будем беречь ваших дочерей в Хархорине!
Вслед за Тургэном сёстры и слуги побрызгали в костёр кумыс, бросили мясо. Кумыс оказался вкусным. Тургэн похвалил сестёр, они были рады.
- Не будем терять время, - сказал Тургэн.
- Конечно, господин! – бодро сказал Баглай и сел за облучок, а Амурсана оседлал коня и повёл на поводе третью лошадь.
На этот раз Тургэн поднялся в кибитку.
- Ой, девочки, ехали сюда почти без отдыха, я устал. Давайте поспим.
- Конечно, господин, - озорно сверкнула глазами Оюна.
Тургэн глянул на неё, а Арюна поддержала сестру.
- А что, в самом деле, господин! Как слуги уважают тебя! А ты кто, кем служишь?
- Да так, писарем при штабе, - усмехнулся Тургэн.
- А кто это - писарь?
- Тот, кто пишет приказы.
- А исполняют их другие, - сказала Оюна, - Так что Арюна, теперь мы, как слуги, должны исполнять приказы нашего господина. Смотри, какая у него кибитка!
- Да-а! Никогда не видела такой, - сказала Арюна, - удобная, широкая, и с козырьком для кучера.
- Ну, всё, хватит, сейчас надо дать поспать господину, - Оюна укрыла его и легла рядом. А сестра устроилась с другой стороны от неё.
Тургэн в самом деле устал, хотел спать. И хоть кибитку трясло, покачивало, он сразу бы уснул, но Оюна стала гладить его под дохой и медленно подбираться к эрхтэну. И тот встал, как солдат по команде. Поняв, что, пока Оюна не успокоится, уснуть не удастся, Тургэн обнял её и начал ласкать прямо на ходу кибитки. Как только Оюна утешилась, она выскользнула из его объятий, перелезла через Арюну и подтолкнула её к Тургэну. И он начал ласкать её. Только после этого они крепко уснули.
Проснулся Тургэн, оттого что кибитка остановилась. Отодвинув передний полог, он увидел, что Баглай слез с облучка и ушёл вперёд. От дождей река поднялась, и брод, который они легко прошли недавно, стал слишком глубок и опасен. Выйдя из кибитки, Тургэн увидел, что Амурсана ищет новое место переправы. Ехать правым берегом Орхона, по которому двигались они, нельзя из-за болота, заросшего камышом. Солнце закрыто густыми тучами, но Тургэн понял, что день на исходе, и приказал слугам остановиться здесь. Баглай перегнал кибитку на более высокое место и выпряг коня. Надев на передние ноги путы, он отпустил его. Конь попил воду и вместе с двумя другими начал щипать траву.
Разведя костёр, путники поужинали и стали готовиться ко сну. Слуги расположились у костра, а сёстры с Тургэном легли. Поспав днём, они, возбуждённые крутой переменой судьбы и первым в жизни дальним путешествием, расспрашивали о Бортэ-уджин. Он рассказывал о ней и о придворной жизни, в которую они теперь окунутся. Всё это происходило в полумраке, отблески костра едва высвечивали их лица. Они несколько раз спускались вниз, подходили к костру, брали кумыс, еду и, возвращаясь обратно, пили, ели, снова разговаривали.
Утром Тургэн проснулся от шума дождя, который барабанил по кожаному верху. Но брызги не проникали в кибитку. Тургэн спрыгнул вниз и увидел, что слуги, спасаясь от ливня, спят под кибиткой.
Вода поднялась ещё выше. Выждав пока утихнет ливень, Тургэн велел седлать коней и запрячь кибитку. Поели всухомятку, так как костёр из-за дождя развести невозможно. Продолжить путь пришлось в обратную сторону. Вернувшись по вчерашним следам на более высокое место, они поехали в стороне от Орхона.
В середине пути похолодало, повалил снег. Прибрежные кусты, деревья покрылись белой бахромой. Река загустела шугой – рыхлой ледовой кашей. Из-за плохой дороги добирались в Хархорин на два дня дольше, чем ехали к Талхуну. Попросив часовых доложить о прибытии, Тургэн велел сёстрам сидеть тихо. Выйдя из кибитки, они с удивлением оглядывали стены и башни ханского дворца, которые видели впервые. А Тургэна беспокоило, какое впечатление произведут эти плохо одетые дикарки. Вдруг они не понравятся и их выгонят.
Он не знал, что Бортэ-уджин готовилась к встрече загодя. Когда Тургэн уехал на Селенгу, она вызвала жену Боhорчи Тэгусхэн-гоа, стала расспрашивать у неё о Номхон. Услышав о ней лестные слова, Бортэ-уджин соизволила сама увидеть Номхон и поговорила с ней в новой юрте, которую выделила Тургэну. Дала ряд советов, как должна вести себя старшая жена монгола:
- Ты, Номхон, скромная, работящая, кичиться положением старшей жены не сттанешь, но твоё слово должно быть законом для младшей жены.
- Станет ли оно законом, будет зависеть от Тургэна.
- Об этом я позабочусь, - заверила Бортэ-уджин.
Наконец, часовой вышел и повёл Тургэна и девушек в бревенчатый домик. Когда они вошли в него, появились две служанки и сказали Тургэну:
- Гостьям велено раздеться, мы вымоем их. А вы помоетесь позже.
- А можно втроём? – вдруг спросила Оюна.
Служанки удивлённо переглянулись. Тургэн шикнул на неё и, качая головой, вышел на улицу. Сидя на лавке, он услышал шипенье горячих камней, удары веников, крики, визг. Через час, когда сёстры вышли, Тургэн зашёл в клетушку. Он брызнул водой на раскалённые камни, и его окутало облако белого пара. Взяв в руки веники из пихты и можжевельника, он начал хлестать себя. А когда закончил, из-за дверей послышался женский голос.
- Вам спину потереть?
- А что, давайте.
Лёжа на животе, он увидел, как вошла молодая женщина в халате и начала тереть ему спину рогожкой из рисовой соломы. Она макала её в пепел осины, который образовывал пену, и тёрла очень мощно, умело. Поблагодарив её, он сполоснулся, вышел в предбанник и увидел на лавке новое шёлковое бельё. Вытерев себя полотенцем, он оделся и, выйдя на улицу, увидел Арюну и Оюну. Распаренные, с чистыми волосами, в ярких шёлковых халатах, они благоухали ароматом жасмина и не походили на прежних замарашек. Перед ними стоял кувшин и фарфоровые чашки. Они жадно пили кисло-сладкий напиток. Тургэн тоже выпил. Глядя на необычно молчаливых сестёр, он усмехнулся:
- Вот так же надо сидеть у Бортэ-уджин. И не говорить глупости, вроде «Можно втроём?» Ясно?
Оюна молча кивнула головой, а потом спросила:
- Они шоркали спину, чесали волосы, а потом хукшин * щупала животы.
Тургэн понял, что банщицы искали вшей, а повитуха выясняла срок беременности, но сказал другое.
- Вас берут в ханские покои, а потому осмотрели, вымыли дочиста.
Тут Арюуна вдруг вскрикнула:
- Ой! Где мой браслет? Он был в дэгэле, они украли его!
- И моё ожерелье тоже! – всплеснула руками Оюуна.
- Тихо! – приказал Тургэн, - Запомните, здесь никто ничего не крадёт!
Зайдя в баню, он спросил служанку о шубах.
- Их велено сжечь, - ответила она, показав во внутренний двор.
Выбежав туда, Тургэн взял из костра дымящиеся шубы, вынул ожерелье и браслет. Вернувшись, он сказал:
- Ваши дэгэлы бросили в костёр, хорошо, что вы во время вспомнили. Браслет остался бы, а ожерелье сгорело.
- А в чём будем ходить? – спросила Оюуна.
- Вот, висят новые! Одевайтесь.
Увидев их, сёстры успокоились. Когда Тургэн подал им украшения, Арюна молитвенно приложила браслет ко лбу, а потом надела на руку. Оюна, осмотрев бусины, надела ожерелье на шею.
Через некоторое время их повели к Бортэ-уджин. Но не в юрту, а в высокое строение рядом. Обстановка здесь более внушительная. На полах мягкие ковры, на стенах яркие китайские картины на шёлке - дворцы, пруды, мосты, лебеди… Видимо, это зал приёмов высоких гостей, подумал Тургэн.
Пока они разглядывали это великолепие, вошла Бортэ-уджин. Тургэн присел на колено и склонил голову. Девушки повторили это неловко, неумело. «Надо было показать раньше», - подумал Тургэн. Служанки сняли с хозяйки соболью шубу, и она оказалась в ярком шёлковом халате. Тургэн поразился необычному наряду. Причудливый тюрбан скрывал седину, и Бортэ-хатун выглядела гораздо моложе, чем обычно. Только сейчас Тургэн увидел её красоту и стать, и понял, какой ослепительной, осанистой была она в молодости. Из-за такой стоило пойти войной!
Бортэ-уджин села в кресло с высокой спинкой и жестом разрешила гостям сесть на скамью, покрытую тёмно-вишнёвым бархатом. Царственным взглядом оглядев девушек, она улыбнулась.
- Ну, как помылись?
Боясь сказать что-то не так, сёстры глянули на Тургэна, и тот ответил.
- Помылись хорошо. Они сначала испугались, так как впервые попали в баню, а меня в детстве отец парил так.
- Да, ты почти земляк, не только в Буир-нуре, но и на Ононе делают это! - сказала Бортэ-хатун, - Я тоже помылась перед вами, и как заново родилась.
Тургэн понял, почему она выглядит так свежо. Служанки стали подавать еду в фарфоровых чашах и блюдах, архи наливали из серебряного кувшина в серебряные бокалы. Почему их встречают так, думал он и не мог понять. Ответ дала хозяйка, когда подняла бокал.
- Сегодня в нашем доме большое событие – он пополнился новой невесткой, а с ней у нас появились ещё два родича.
«Кто же это?» - подумал он. Заметив его удивление, Бортэ-уджин добавила:
- Это её сестра Оюна и её муж, то есть ты!
Это ошеломило его. Отныне он - родич ханской семьи.
- Хоть я впервые вижу новую невестку и её сестру, плохо знаю вас, но, надеюсь, вы станете достойны Чингисова дома. Здоровья вам! – Бортэ-хатун выпила, а за ней выпили и гости.
Увидев у Арюны браслет, Бортэ-уджин попросила показать его.
- Это Дзочибей подарил, - испуганно сказала она, пряча руку.
- Не бойся, - улыбнулась Бортэ-уджин, - я только гляну.
Арюна сняла браслет. Оглядев его, Бортэ-уджин сказала:
- У меня есть похожий. Эти браслеты очень редкие, сделаны в Тибете. Чингисхан подарил их нам. Есуй-хатун дала браслет Дзочибею, а он - тебе. С честью носи его, ведь он помнит руки нашего владыки. – Возвратив браслет, Бортэ-уджин сказала невестке, - Пока вы с сестрой будете жить вдвоём в отдельной юрте, а ты, Тургэн, пойдёшь в свою новую юрту.
Когда сестёр повели в юрту, Бортэ-уджин сказала:
- Хотела принять их проще, а потом подумала, раз они станут невестками, надо принять, как следует. Чем они хуже принцесс? Мне доложили, что они здоровы. Но почему Оюна хотела мыться втроём? Не спал ли ты с обеими?
- Что вы? – смутился Тургэн, - Она сказала так по простоте.
- Смотри, не вздумай трогать Арюну. Возьми вот гостинцы жене и сыну, - Бортэ-уджин подала небольшой свёрток.
Тургэн поклонился ей и пошёл в свою юрту, неподалёку от ставки Бортэ-уджин. Номхон сказали о приезде мужа, и она с нетерпением ждала его.
- О! Тенгри! Наконец-то! – воскликнула она, - Халун ещё не спал и, увидев, как они целуются, не заплакал, а показал пальцем и сказал: «Авва!» *
- Ах ты, умница! – Тургэн взял его на руки, – Первый раз назвал папой!
- Я всё время говорила: «Скоро авва приедет!» Вот он и запомнил.
- А тебя он называет мамой?
- Пока нет! Тургэн достал из свёртка детские игрушки, сладости и флакончик с водой, пахнущей жасмином.
- Ой, спасибо тебе! Наконец-то, я буду пахнуть, как богатая!
- Спасибо - Бортэ-уджин, это она послала.
- Ты знаешь, она сама отвела меня в новую юрту. Слуги внесли верблюжьи одеяла, шёлковое бельё, подушки. Да, а где твоя новая жена?
- Пока она побудет с сестрой.
- А как будем спать, втроём или?
- Это должна решить ты, как старшая жена, - сказал Тургэн.
- Бортэ-уджин сказала, что моё слово - закон для младшей жены, а я ответила, что всё будет зависеть от тебя.
- Но и от тебя тоже.
- Как её зовут, сколько ей лет?
- Оюуна, она на год старше тебя. Но ты всё равно будешь главной женой.
- Новая юрта, одежда, младшая жена – всё по воле Бортэ-уджин, - сказала Номхон, - мне будет легче. Она сказала, что теперь мы – родня. Я не поняла, как?
* Слово «Авва» - папа – легче для младенца, а «Эжи» или «Иби» - мама - труднее. Поэтому монгольские дети чаще начинают говорить со слова «Авва». От слова «Иби» произошло известное русское ругательство. Тогда оно не считалось грязным, так как означало чуть ли не степень родства.

- Арюна – её невестка, а сестра Оюна - моя жена, значит, мы родичи.
- Ну и ну! Но главное - отныне я не рабыня…
- А госпожа! – добавил он, - Теперь в походах буду спокоен за тебя и сына. Дай, окроплю тебя благовонием. Хочу скорее приласкать госпожу.
После долгих ласк счастливая Номхон уснула, а перед его глазами проходили события последнего дня – возвращение, мытьё в бане, разговор с Бортэ-уджин. Потом вдруг вспомнились слова Туяа о том, как Бортэ-уджин, увидев её год назад в той же бане, прослезилась, узнав, что она – её родственница. Госпожа сразу узнает Туяа. Выходит, её нельзя забрать к себе.
И что получается – Тургэн трижды виноват перед Чингисханом. Он увёл у него Туяа, невесту, предназначенную для загробной жизни. Он был любовником его земной жены Есуй-хатун. И он имел Арюну, жену его сына Дзочибея. А Бортэ-уджин, не зная того, ввела Тургэна в круг родичей! Какой же будет расплата за эти грехи!

Всех ближайших родичей
хоронили рядом с ханом.
«Алтан-Тобчи»
ПОХОРОНЫ ДЗОЧИБЕЯ
Гроб с останками Дзочибея поставили в специально собранной юрте, в ставке его матери Есуй-хатун. Несколько дней родичи хана и приближённые ко двору, входя в неё, отдавали почести сыну Чингисхана. А решение о том, где и когда пройдут похороны, задерживалось. Угэдэй думал о курултае, на котором его провозгласят ханом. Чаhадай и Толуй готовились к загонной охоте. Сыновья Чингисхана от его младших жён, не имеющие веса, помалкивали. Решив, что дальше тянуть нельзя, Бортэ-уджин пригласила сыновей и заявила:
- Был бы жив отец, он не позволил бы задержки. И раз Дзочибей ушёл к отцу, то и похоронить его надо, не медля. Поэтому я повелеваю отправиться на Бурхан-Халдун!
Узнав о том, что ему предстоит поехать на похороны, Тургэн зашёл к Тататунге. Правитель канцелярии встретил сдержанно.
- Как ты вспомнил обо мне? У тебя большие перемены – стал сотником, переехал ближе к дворцу, обзавёлся второй женой.
- Так повелела Бортэ-уджин, я ничего не просил. К вам не мог зайти сразу, но всё время помню о вас, хочу продолжить учёбу, а мне велено ехать на похороны.
- Ты был с Дзочибеем в его последние дни, и тебе, конечно, надо.
- Хочу поговорить с вами о важном деле, - сказал Тургэн, - Год назад, после похорон Чингисхана, я навещал мать. Там встретился с девушкой, но тогда я не имел права жениться. А сейчас у меня две жены, сын. Новая жена скоро родит, а та, что живёт у Бурхан-Халдуна, наверное, уже родила.
- Расскажи обо всём Бортэ-уджин, она разрешит.
- Это невозможно. Дело в том, что эта девушка – её родственница.
- Ну и что, это даже лучше.
- Нет! – опустив голову, Тургэн не решался сказать главное.
- Начал, договаривай.
- Я совершил страшный грех, - наконец, начал Тургэн, - Эта девушка – одна из невест, назначенных Чингисхану в загробном царстве. Ей удалось бежать, а я стоял в охране, должен был убить её, но не смог.
Тататунга с удивлением слушал Тургэна. Лицо учителя оставалось спокойным, но волнение выдало то, что он встал и начал ходить возле стола с листами бумаги.
- То есть ты увёл невесту хана. А кем она приходится Бортэ-уджин?
- Её отец – племянник Бортэ-уджин. Увидев Туяа, вдова узнает её. И чем это кончится, не известно.
Учитель расспросил о Номхон, Туяа, Оюуне и понял, что Тургэн сблизился с ними не из-за похоти. Первую он вытащил из огня, вторую спас от погони, третью - от рабства дяди-насильника. Как же трудно ему! Изменить себя не сможет, а жалость к другим гибельна в этом жестоком мире. Откровенное признание тронуло Тататунгу. Тургэн доверился ему, так как больше обратиться не к кому. Много лет служа хану и его окружению, Тататунга впервые услышал такое признание. Но что посоветовать?
- Та-ак. Поезжай, навести семью, но не забирай жену и ребёнка. Не везти же их по морозу. А летом будет видно. И ещё, не участвуй в похоронах Дзочибея. Его положат рядом с отцом, и те, кто узнают то место, обречены.
- Не мне решать, как прикажут, так и будет.
На семейном совете Бортэ-уджин объявила, что траурную процессию возглавят Чаhадай и Толуй. Угэдэй как наследник остаётся в Хархорине.
В конце последнего осеннего месяца траурная процессия вышла из Хархорина. Чаhадай решил провести загон, но посоветовался с Субэдэем.
- Ни одну зиму мы не обходились без охоты, - заявил Субэдэй, - А ныне, когда мы не воюем, она особенно нужна, а то зажирели воины и кони.
Полководцы Субэдэй, Джурчедэй, Джэбэ были довольны, что, наконец, вышли в дальний поход. Поначалу тумэны двигались вместе, но в верховье Толы они разъединились на два крыла. Левое возглавил Толуй, пойдя с гробом Дзочибея к Бурхан-Халдуну кратчайшим путём, а правое, во главе с Чаhадаем, пошло восточнее, через Керулен. Тут воины поняли, что этот манёвр стал началом загона.
Тургэн попросился в правое крыло, которое пройдёт ближе к его улусу. Оказавшись во главе десятитысячного войска, Чаhадай возомнил себя хозяином не только своего тумэна, но и всей империи. Втайне он надеялся на это до сих пор. В отсутствие Толуя, который сдерживал его, Чаhадай начал пить. С утра - кумыс, а с обеда до поздней ночи - вино и архи. Иногда Чаhадай с телохранителями выезжал впереди войска и развлекался, стреляя не только зверьё, но и случайно оказавшихся на пути людей. Он объяснял это тем, что так делали на похоронах отца. Бессмысленность убийства ни в чём не повинных людей была очевидна. Никто не знал ни о похоронах Дзочибея, ни о том, кто он такой.
Когда Толун-Черби, отвечающий за снабжение, сказал, что запасы вина на исходе, Чаhадай приказал ему посылать гонцов в ближние улусы с требованием обеспечить достойный приём. И хозяева улусов заранее готовились к визиту сына Чингисхана – спешно делали кумыс, гнали архи.
После одной из таких пирушек Чаhадай, увидев Тургэна, крикнул:
- Эй, Шургалан! * Где твой третий глаз? Присвоил титул, а не смог предвидеть смерть Дзочибея! И теперь ещё выскочил в родичи!
Рядом стояли Джурчедэй, Толун-Черби, Батый, телохранители Чаhадая. Онемев от этих слов, Тургэн ничего не ответил, но и не опустил голову.
- Дядя, не надо, - вдруг заступился Батый, - Тургэн хороший парень.
- А ты, Бату Меркитыч, молчи! Не с тобой говорю, Мер-кит-чжан! – последнее слово было произнесено нарочито отчётливо, по слогам.
Более обидного оскорбления Батый ещё не слышал. В нём явный намёк на его отца Джочи, которого Чаhадай за глаза называл меркитским выблюдком. Тургэн не испугался и не отвёл глаз, а Чаhадай вдруг захохотал и хлопнул по плечу.
- Ладно, я шучу, - но глаза его оставались злыми, колючими.
Тургэна расстроила «шутка» Чаhадая. Тот спьяна сказал, что думает о нём и Батые. Расстроило и то, что слух об этом пойдёт дальше. Но позже он убедился, что выходка Чаhадая не уронила его авторитета. Более того, она сблизила его с Батыем, которому понравилось, что он не отвёл глаза.
У истока Керулена передовой отряд пошёл левее хребта Большой Хэнтэй, и Тургэн решил отпроситься у Джурчедэя, чтобы заехать к матери.
- Не знаю, как к этому отнесётся Чаhадай, - сказал начальник гвардии.
- Не говорите ему, – сказал Тургэн, - я отлучусь на день, он и не заметит.
Подъезжая к родной долине, Тургэн волновался. Как мать? Кого родила Туяа? Как назвать ребёнка? Скоро всё станет ясно, но, пока он скакал по
* Напомним, Шургалан – выскочка.
заснеженным холмам, казалось, сердце от нетерпения выпрыгнет из груди. И вот – опушка леса, с которой он год назад видел своих родных. Взмыленный Цаган уже не в силах быстро бежать в гору. Возле юрты никого нет, но дымок из неё курится.
Услышав стук копыт, залаяли и бросились навстречу собаки и, узнав Тургэна, стали радостно скулить, кружить вокруг коня. Хорошо, что не оказалось Шаргая, а то и он начал бы радоваться, и получилась бы свалка. Пока Тургэн привязывал коня, из юрты показалась голова Туяа. Увидев мужа, она, легко одетая, выскочила на улицу и бросилась навстречу. Он обнял ее и на руках внёс в юрту. После яркого уличного света он плохо видел внутри.
- Ну, показывай, кого родила! – сказал он, ища глазами люльку.
- Помнишь, кого ты хотел?
- Хотел дочку, похожую на тебя!
- Ты будешь расстроен, но у нас родился сын.
- Грех расстраиваться сыну! – Тургэн наклонился над люлькой, - Спасибо Тенгри, что помог родиться ему!
- Не трогай его, он только уснул.
- Но я хочу посмотреть! – сказал он и, наклонившись, понюхал трёхмесячного сына, тронув носом его щёчки. – Ай, какой душистый! Как назвала?
- Пока называю Бага, а как хочешь ты? *
- Прямо не знаю, но пусть будет по-твоему – Бага.
- Надолго приехал?
- Сейчас только на час, а потом попробую отпроситься.
- Как же тяжело, когда не знаешь, где ты, что с тобой? Всякое в голову лезет. Мама успокаивает, но тоже волнуется.
Тут на улице послышался скрип снега, и в юрту вбежала мать и бросилась к сыну. Тургэн поднял её на руки и почувствовал, как похудела она.
- О, мой отхон! Как же соскучилась я! – сказала она, - Надолго приехал?
- Мне надо ехать прямо сейчас.
- Ну, почему так? – вздохнула мать.
- Куда ты едешь? – спросила Туяа.
- Да тут, недалёко.
- Туда же, что и год назад? – насторожилась она.
Тургэн глянул хмуро, но Туяа всё поняла и умолкла в тревоге. Мать глянула на них и, ни слова не говоря, вышла. Поняв, что она специально оставила их, они переглянулись, Туяа вздохнула и заплакала.
- Перестань, - сказал он, - мне будет тяжело вспоминать тебя такой.
- Я боюсь за тебя.
- Не бойся, я обязательно вернусь.
Бага вдруг захныкал, раскрыл одеяльце, его пришлось укрывать и связать поясом. После этого ласки получились какими-то торопливыми. Тургэн встал, начал одеваться, потом достал из калты браслет и вручил его. Туяа равнодушно глянула на него и сказала:
- Ну, и где красоваться с ним? Я бы отдала его за то, чтобы ты остался.
Однако ему пришлось проститься с ней и спящим сыном. Матери на улице не оказалось, но, сев на коня, Тургэн увидел, как она бежит с сёстрами. Спрыгнув на землю, он обнял их, сказал несколько слов и поскакал к Бурхан-Халдуну.
Сыновья хана ревниво
относились друг к другу.

СТЫЧКА ЧАhАДАЯ С ТОЛУЕМ
Всё происходившее на похоронах Дзочибея было дурным повторением прошлогоднего. Те же караулы вокруг горы, почти такая же процессия. Но не было главного – искреннего горя. Более того, Чаhадай спешил с похоронами. Поэтому их провели дотемна. Потом началась казнь похоронной команды. К счастью, Тургэн оказался в отдалённом карауле, ему не пришлось убивать. Но ветер донёс до него запах крови, вкрики, стоны жертв.
Загонщики должны были подогнать зверьё на другой день после похорон. Но первые лоси, почуяв опасность, прибежали к Бурхан-Халдуну раньше. Увидев рога огромного лося, Тургэн побежал в юрту Чаhадая и увидел, что тот ещё не отошёл от поминального застолья, но доложил о появлении зверей. Тот закричал:
- Как они посмели! Я же приказал через день!
- Зверью не прикажешь, - сказал Тургэн.
- Молчать! – оборвал его Чаhадай, - Я не о зверях говорю, а о загоне.
Тут в юрту вошёл Толуй, тоже выпивший, но более спокойный.
- Ты полежи, Чаhадай, а мы начнём стрелять, лоси не станут ждать до утра.
- Я тоже пойду! – Чаhадай хотел встать, но упал.
- Лежи, говорю! Куда ты такой?
- Что значит, такой? Посмотри лучше на себя – ты один чёрный из сыновей отца и, значит, не его сын!
Толуй махнул рукой и вышел. В лесу слышался шум убегающих лосей.
- Эти ушли, но за ними будут другие, - сказал Тургэн.
Толуй позвал Батыя и других племянников. Встав рядом, они изготовились к стрельбе. Вскоре вновь послышался треск. Тургэн взял в руки лук со стрелой, а рядом положил копьё. Очередной лось был больше первого и бежал более спокойно, даже неторопливо. Он, казалось, не заметил первых стрел, попавших в него. Лишь чуть ускорив бег, он наклонил голову, и массивные рога превратились в огромный щит. Стрелы, попадая в него, со стуком отскакивали и падали в снег.
Поняв, что лось может уйти, Тургэн бросился наперерез и метнул копьё. Вонзившись в левый бок, копьё торчало, пока зверь на бегу не поломал его о дерево. Копьё разворотило рану, и зверь закружил на месте. Всё новые и новые стрелы впивались в него. Но сумерки мешали точности выстрелов. А главное, лось оказался необычайно могучим! Утыканный стрелами, он побежал вглубь чащи и только там рухнул и начал бить копытами по земле, сокрушая деревья, как полынь.
- Вперёд! – вдруг раздался крик сзади. Оглянувшись, Тургэн увидел Чаhадая с саблей в руках. Покачиваясь, он двинулся в чащу.
- Туда нельзя! - крикнул Тургэн, - Лось ещё опасен.
- Молчать! – крикнул Чаhадай и, пошатываясь, пошёл к лосю.
- Пусть идёт! – в сердцах сказал Батый, - Может, это отрезвит его.
- Ну, нет, - сказал Толуй и бросился к Чаhадаю.
В завязавшейся борьбе Чаhадай чуть не ранил брата, но Толуй повис на его руке и, вырвав саблю, отбросил её, потом ударил Чаhадая под дых. Тот упал, и его вырвало. Вытирая блевотину, он стал ругаться, грозить, но Толуй навалился, начал тереть его лицо снегом и кое-как привёл в чувство.
- Как ты посмел ударить! – начал говорить Чаhадай, вытирая с лица блевотину. – Я же ведь старший брат!
- Зато я спас тебе жизнь, - сказал Толуй и, обняв брата, повёл его в юрту.
Когда закончилась эта возня, Тургэн предложил разделать сохатого. Они подошли к лосю. Потыкав его жердью, Тургэн убедился, что он мёртв, и надрезал живот. Работы было много – снятие шкуры, выемка потрохов, разделка костей. Молча подошёл Батый и стал черпать кровь. Несмотря на то, что много её вытекло из ран, на дне брюшины набралось полведра.
На ужин сначала подали самое вкусное - язык и губы лося. Затем - желудок с запечённой в нём кровью и круги кровяной колбасы. Печень, почки подали с парным мясом. Архи и кумыс кончились, вместо них пили жирный бульон. И потому Чаhадай отрезвел. Устав от собственных выходок, он сидел тихий, спокойный. Всегда бы так, подумал Тургэн.
Главная охота началась утром следующего дня, когда загонщики подогнали основную массу зверья. Его оказалось так много, что перебить всех не смогли, и часть ушла дальше. Однако мяса оказалось столько, что его загрузили и повезли в семи обозах. Тургэн удивлялся, до чего же богата тайга. Каждую осень здесь бьют столько зверей, а их не становится меньше.


Родной мой улус!
Как редко вижу тебя!
Когда ещё вернусь?
СНОВА ДОМА
Вечером он стал отпрашиваться домой, а Джурчедэй вдруг сказал:
- Ты уже ездил, зачем ещё?
- Хочу помочь матери, сёстрам. Мяса отвезти.
- Тататунга говорил, что ты должен писать о Чингисхане.
- Я начну, но очень прошу дать хотя бы неделю.
- Это много, даю три дня, но в Хархорин вернёшься не позже нас!
Вынужденный согласиться с этим, Тургэн выехал утром. Нагруженный мясом, конь не мог бежать быстро, однако к концу дня добрался до улуса.
На этот раз Шаргай оказался дома, и, увидев хозяина, сорвался с коновязи и бросился к нему. И тут произошло неожиданное. Цаган кинулся защищать Тургэна. Поднимаясь на дыбы, кони кусались зубами, били копытами. Усталый после дневного пути Цаган начал сдавать, а Шаргай, развернувшись, несколько раз сильно лягнул Цагана задними копытами. Удары пришлись по мешкам с мясом, которые защитили рёбра Цагана. Тургэн схватил Шаргая за узду и попросил брата увести его к своей юрте. Лишь после этого он обнял мать, Туяа, сестёр, спящего сына.
Узнав, что железную люльку сделал Дархан, а роды принимала его жена, Тургэн пригласил их. Теперь они - родичи. Люлька с коваными завитушками была очень красивой. Дно и бока устланы дощечками, покрыты овечьей шкурой. Она мягко качалась вверх-вниз, подвешенная верёвками к жерди.
Кроме Дархана Тургэн пригласил и шамана Барласа. Поблагодарил их за помощь, он предложил выпить за них. Потом выпили за Туяа и её сына. Архи и еды было много, все с удовольствием ели свеженину, добытую на охоте. Гости не стали засиживаться и вскоре пошли домой. Мать и сестры Тургэна быстро убрали еду, посуду, и ушли к себе. Бага проснулся и начал хныкать. Только сейчас Тургэн впервые увидел глаза сына. Он развернул его, увидел, что сын обкакался, убрал грязную шкурку, вытер попку, положил между ножек сухую шкурку и завернул в одеяльце. Туяна сполоснула шкурку в бадье и повесила сушить.
- Ах, какой вонючий! Тебя надо звать не Бага, а Баhан или Баста. * И всё равно ты самый сладкий! – Тургэн поцеловал сына. Младенец с любопытством смотрел на незнакомое лицо, потом начал кряхтеть и дёргать ножками.
- Это он просит есть, - улыбнулась Туяа и поднесла его к груди. Бага тут же начал жадно сосать, продолжая смотреть на отца, сидящего рядом.
* Баhан - говно, Баста – говнюк.
Когда сын наелся, Тургэн взял его на руки и стал ходить по юрте.
- Какой славный! Совсем маленький, а уже такой крепкий, толстый.
Вскоре Бага уснул, отец уложил его в люльку, укрыл меховым одеялом. Огонь в очаге почти потух, Тургэн подбросил дров и лёг в постель. Раздев жену догола, он начал нежно гладить её груди, мокрые от молока. Целуя их, Тургэн почувствовал его вкус. Нежный запах младенца, жены и её губы пьянили его. От нестерпимой сладости Тургэн разрядился очень быстро, но через некоторое время повторил натиск более мощно. Полежав в истоме, Туяа сказала:
- О, Тенгри! Какое счастье быть рядом! Но как тяжело, когда тебя нет! А как ты провёл год, где был, что делал?
Тургэн рассказал о походе на Галут-нур, гибели Дзочибея. Потом замялся, не зная, как сказать о появлении второй жены, забыв, что не говорил о Номхон. И Туяа сама спросила о ней.
- Ну, как, нашёл ту, которая родила от тебя?
- Ах да, - спохватился он, - Мне разрешили жениться на Номхон, и я живу с ней.
- Рада за вас, - еле слышно сказала Туяна.
- Но я заберу и тебя с Багой, - добавил он, - Сейчас везти по морозу опасно, но весной приеду.
- А если не разрешат? Или пошлют в поход?
- Нет-нет, не смогу сам, пришлю кого-нибудь.
- Кто я такая, чтобы за мной присылать?
- Ты моя жена! А я – сотник, главный по обучению плаванью, поэтому мне дали - юрту, прислугу, телохранителей.
- О, Тенгри! Пусть будет так, как ты говоришь.
На другой день Тургэна пригласил шаман Барлас. Его большое семейство располагалось в юртах, у священной шаманской рощи. Тургэн с детства знал, что туда нельзя не то что входить, а даже приближаться, и потому волновался, впервые подходя к юрте родового шамана. Барлас пригласил его одного, так как хотел поговорить о шаманских делах. Перед юртой лежали глыбы льда, прикрытые шкурами. Вода от юрты была далеко, летом её возили в бочках, а зимой кололи и привозили лёд. Барлас спросил, приходилось ли ему камлать. Тургэн рассказал о том, как вызывал громовую стрелу, как оживлял шамана, поражённого молнией.
- О том, что для оживления нужна кровь девственницы, отцу говорил я, - сказал Барлас, - Но сначала помог барашек, которого ты увидел на небе. Его внутренности оживили шамана и вернули ему жизнь. Хорошо, что ты ищешь ответ всюду – и в облачке на небе, и в эрхтэне, который подсказал, что делать дальше. Не каждый может понять это. Другой бы не заметил знака свыше, поимел бы девушку, и всё.
Поняв, что Барлас может разъяснить многое неясное, Тургэн рассказал о том, как увидел Байкал сверху в виде секиры и лука, о русле реки на его дне, о красном месиве в глубине земли. Барлас задумался и удивлённо покачал головой.
- Выходит, ты вознёсся на небо, потом опустился на дно Байкала, затем ещё глубже - в подземное царство Эрлэн-хана. Это значит, что ты можешь стать великим шаманом. А как с ясновидением?
- Мне удалось узнать, где погиб Дзочибей. Затем увидел место гибели его матери, но куда она делась потом, узнать не мог.
- Эту способность нужно развивать дальше. Не могу сказать, как, но нужно пытаться видеть даже тогда, когда не получается.
- Мне кажется, что Есуй-хатун попросила духов не открывать её тайну.
- Возможно. Потому надо просить о помощи духов предков.
Подарив Тургэну круглое бронзовое зеркальце, Барлас сказал:
- Оно увеличит твою шаманскую силу, поможет в гаданиях. Но через год тебе надо пройти более высокое посвящение в Хархорине.
В последний день Тургэна с Туяной и сыном пригласил Дархан. Он жил недалеко, но прислал коня, запряжённого в сани. И маленький Бага совершил первое в жизни путешествие. Закутанный в меха, он с интересом смотрел на коня, слушал стук его копыт и мягкий скрип полозьев. Когда его внесли в чужую юрту, он продолжал молча разглядывать новые лица, но когда Туяна накормила его, крепко уснул, не обращая внимания на шум и голоса.
Перед застольем Дархан с Тургэном сходили в кузницу поправить копьё. Для этого Дархан сунул наконечник в пламя горна, выжег обломок древка, потом ударами молота заострил наконечник и опустил в воду. После закалки Тургэн подточил его и вставил новое древко.
- Ваше копьё оказалось счастливым, - сказал Тургэн, - спасло от волков, помогло победить на надане. У Байкала убил двух медведей. Спасибо вам!
Застолье получилось таким же обильным, сытным, как в юрте Тургэна. Хозяева подарили Туяне несколько шкурок соболя, а Баге – кожаную погремушку, набитую просом. Когда погремушку поднесли к его носу, малыш протянул руку, взял её и, тряхнув её, сунул себе в рот. Все засмеялись.
- Пусть эти шкурки сделают колыбель мягкой, - сказала жена Дархана, - пусть сыну будет тепло.
Вернулись домой затемно. Там их ждали мать, брат Бартаг и сёстры. Последний ужин был недолог, все знали, что утром Тургэн выезжает рано.
Как только Тургэн и Туяа легли, послышались её всхлипывания. Он стал гладить её, но она продолжала плакать. Он начал молча ласкать её. И это утешило лучше слов. Пробуждаясь ночью пеленать Багу, Тургэн снова утешал жену.
Утром, когда на небе ещё сверкали звёзды, он поднялся и стал собираться в путь. А на рассвете, когда подошли мать и родичи, он попрощался со всеми, сел на Цагана и направил его в сторону леса.

Любовь монголов к детям
всегда поражала иностранцев.

МОЛЬБА И КРАСОТА СПАСАЮТ ДЕТЕЙ
Тяжелогруженые обозы с мясом двигались медленно. Движение задерживалось из-за Чаhадая. Высылая вперёд гонцов, он приказывал им обеспечивать достойные встречи. Пирушки то и дело затягивались за полночь. Наутро Чаhадай просыпался поздно и не спешил в дорогу. Понимая, что с возвращением кончатся его надежды на трон, он был хмур, раздражён, и потому напивался с утра. А Толуй, который обычно сдерживал его, вдруг тоже начал пить.
В середине пути Тургэн узнал, где прошли главные отряды и обогнул их, чтобы не видеть Чаhадая. Прибыв в Каракорум на день раньше обозов, Тургэн заехал домой, выгрузил вещи, поцеловал Номхон, спящего Халуна и пошёл к Угэдэю.
Наследник был хмур, то ли у него разболелись ноги, то ли он простыл, но белки глаз были красные. Объяснив более ранний приезд тем, что он ехал напрямик, Тургэн доложил о похоронах и охоте. Угэдэй спросил:
- А как вёл Чаhадай?
- Как обычно.
- Как обычно – это плохо, - сказал Угэдэй.
- Не знаю, может, и было что, но я не видел, - ответил Тургэн.
- Ладно, отдыхай, а завтра - к Тататунге.
Выйдя от Угэдэя, Тургэн издали увидел Бортэ-уджин. Вряд ли она заметила его, но не подойти к ней нельзя. Ведь именно она послала процессию к Бурхан-Халдуну, и ей следовало доложить о похоронах.
Тургэн подошёл к ней и сказал, что проводили Дзочибея достойно.
- Похоронили рядом с отцом?
- Я там не был, но, наверное, сделали, как повелели вы.
- Ладно, это я узнаю от сыновей. А где они, почему задержались?
- Охота была удачной, груза много, а я, навестив мать, ехал налегке, другой дорогой и прибыл раньше.
- А как вёл Чаhадай? – слово в слово повторила она вопрос Угэдэя. Тургэн замялся, а Бортэ-уджин сказала, - Говори, как есть - никто не узнает.
- По пути туда, он пил. И во время похорон тоже.
- Ну, это как водится. Не ругался с Толуем?
- Да, и как-то сказал, что Толуй – единственный чёрный из детей отца и, значит, не его сын. А Батыя назвал Меркит-джаном.
- Вот бохолдэ! - выругалась Бортэ-уджин.
- Извините, что расстроил вас.
- Не извиняйся! Сама напросилась! - Бортэ-уджин пошла к своей юрте, - Змеи сплетен, змеи клеветы давно кишат возле нас, а Чаhадай кормит их. Ты ещё молод, многого не знаешь. Рано или поздно, тебе скажут, доброжелатели найдутся, будто Джочи родился от меркита, но кто лучше меня знает, что он – сын Чингисхана! То же и с Толуем!
Видя, как взволновалась Бортэ-уджин, Тургэн вспомнил слова Есуй-хатун о Толуе, который родился, когда хана не было. Вряд ли она оговорила её, ведь она почтительно относилась к ней. А хотя Бортэ-уджин называет Толуя сыном хана, всё равно, видимо, он не его сын.
Почувствовав сомнение Тургэна, она сказала:
- Какое значение, от кого родился младенец? В чём его вина и в чём вина женщины, которая, попав в плен, рожает ребёнка? Как и мать Чингисхана Оэлун-экэ, и многие монголки, я познала набег, похищение, плен и поняла, что невинное существо должно иметь право на жизнь. Поэтому стала требовать от Чингисхана, чтобы воины не убивали детишек, а приводили их к нам. Так у нас появились меркит Кучу, бэсут Кокочу, татарчонок Шиги Хутуг, джуркин Борохул. Их родители – враги Чингисхана, бились против него, а воины подбирали и дарили сирот его матери и мне, а мы вырастила их как родных.
В юрте она рассказала, как произошло первое усыновление.
- Когда я попала в плен, - стала вспоминать она, - у меня не было детей. После разгрома меркитов и моего освобождения мы возвращались вверх по Селенге. Проезжая мимо Харадала, я увидела мальчика у горящей юрты. Велев остановить кибитку, подошла к нему. Измазанный сажей, он сидел в золе и плакал. Я узнала Гучу, но не сказала мужу о том, что сын меркитского хана Даир-Усуна. Малыш был в собольей шапочке, в сапожках из маральих лап и шубке из оленьей шкуры, отороченной выдрой. Я помыла, накормила его и сказала Темучину: «Давай возьмём его и подарим матери Оэлун-экэ!». Он и не подумал возразить. Радуясь моему освобождению, он чувствовал и вину за то, что не уберёг меня от плена.
Другого мальчика – Кокочу - подобрали через год, когда тайджиуты бросили его, убегая от Темучина. Шиги Хутуга нашли тоже на пепелище. Он был разодет, как царевич. Шёлковый передник выткан золотыми нитями с бисером, оторочен соболем, а в ухе - золотая серьга. Мужчинам не понять мои восторги шкурками, бисером, нитями. Но дело не в золоте и богатой одежде. Дело в том, что в каждую бисеринку, стёжку вложена любовь к ребёнку, ради которого делалась эта красота, и мольба к Тенгри, чтобы он сберёг его. А мольба и красота защищают детей.
Увидев Шиги Хутуга, Оэлун-экэ сказала: «Это, должно быть, сын хороших людей, потомок хорошего рода». Она знала, что он из татар, которых муж ненавидел как убийц отца, но взяла малыша, сделала его младшим братом своих сыновей. Шиги Хутуг и другие приёмные дети полюбили Оэлун-экэ и меня как матерей, а Чингисхана как отца.
Бортэ-уджин сказала, что Небо отблагодарило за милость к сиротам. Так, Борохул спас Угэдэя в битве с кереитами. Когда стрела попала ему в шею, Борохул отсосал яд и увёз его в безопасное место. Позже жена Борохула спасла пятилетнего Толуя, когда его хотел похитить татарин.
Однажды Гучу и Кокочу сообщили Оэлун-экэ о том, что Чингисхан решил убить брата Хасара. Фактически они пошли на донос, и за это их могли казнить. Это было, когда Тэб-Тенгри сказал, будто Небо повелевает Хасару править всесто Чингисхана. Узнав об этом, Оэлун-экэ поехала и спасла Хасара. Она не сослалась на Гучу и Кокочу, а позже посоветовала возвести их в нойоны.
Тургэн понял, что любовь к детям Оэлун-экэ и Бортэ-уджин так подействовала на Чингисхана, что он запретил убивать детей врагов. Так эти женщины противостояли страшному миру, залитому кровью. А ещё Тургэн понял, что Бортэ-уджин может разрешить ему привезти Туяну с сыном, а, узнав её, не выдаст.
Но как и когда сказать об этом? Он нахмурился и взял голову руками.
- Что с тобой? – спросила Бортэ-уджин, - Тебе плохо?
- Нет. Побывав сейчас у матери, я узнал, что девушка, с которой я встречался год назад, родила сына, и теперь не знаю, как быть.
- Кто она, какая-то случайная?
- Нет, я жил с ней целый месяц, а сейчас она у моей матери.
- Тогда её надо взять сюда!
- Но у меня уже есть две жены, а кто я такой, чтобы брать третью?
- В самом деле, у нас много одиноких ветеранов, а у тебя две жены.
В это время служанка стала накрывать стол.
- Ты ведь не ел с дороги. Давай решим за чаем, как быть дальше.
Во время ужина Тургэн сказал:
- Зимой везти опасно – застужу сына. Но хорошо бы сообщить им.
- Сам поедешь или курьера послать?
- Мне нельзя, Угэдэй сказал, что я должен начать летопись.
- А посылать курьера – скажут, кто ты такой.
- Да, но, если кто-то поедет в ту сторону, попрошу заехать.
- Итак, решено, подождём до весны! - сказала Бортэ-уджин, - Теперь об Оюне. Пусть она пока поживёт без тебя, с сестрой. Беременность проходит нормально, беспокоить её не надо, обойдись одной Номхон. Кстати, я встречаюсь с ней, она всё больше нравится мне, тихая, скромная. А вот Арюна и Оюна… Мало того, что дикарки, а ещё и… Ладно, потом! – махнула рукой Бортэ-уджин.
Возвращаясь домой, Тургэн удивлялся не только доброте, великодушию Бортэ-уджин, но и её влиянию на Чингисхана. Вспоминая, как он всё время советовался с матерью, с Бортэ-уджин, другими жёнами, Тургэн вспомнил и то, как злые языки говорили, будто хан - подкаблучник. Но сейчас он понял, что Чингисхан, оставшийся без отца, во многом обязан великой женщине Оэлун-экэ. Проявив необычайную волю, силу духа, она вырастила сыновей настоящими мужчинами. А после её смерти наставницей Чингисхана стала Бортэ-уджин, передав ему любовь к детям и великодушие. Уважение к жёнам вошло в плоть и кровь хана.
Войдя в свою юрту, Тургэн увидел жену, накрывающую стол, и сына, стоящего рядом. Скинув дэгэл, он бросился к ним и взял Халуна на руки. Обняв, поцеловав его, он опустил его на пол.
- Ну-ка, покажи, как ты ходишь! Тебе уже полтора года, а я ещё не видел этого.
- Не убирай руки, он только пытается ходить.
- Ничего, научим, - сказал Тургэн и повёл его вокруг очага. Держась за руки, Халун с удовольствием стал дрыгать ножками.
Внизу было прохладно, отец взял его на руки.
- Сейчас был у Бортэ-уджин, она хвалит тебя.
- Она каждый день заходит к нам. Халун уже знает её, а она ласкает его.
- Она так любит детей! Сейчас рассказывала, как растила своих и приёмных. И, узнав, что у меня родился сын, велела забрать его.
- Как забрать? О ком ты говоришь? - удивилась Номхон.
- О сыне, родившемся в моём улусе. Он родился от девушки, которую я спас год назад. Сейчас заехал к матери, увидел его.
- О, Тенгри! Что за девушка? Почему я узнаю это год спустя?
Чувствуя неловкость, Тургэн сказал, что спас девчонку от грабителей.
- Прогнал их, увёз её, она стала жить у моей матери, и вот родила сына.
Номхон повела себя странно. Не говоря ни слова, резала мясо, наливала бульон. Молчание нарушил Халун, сидевший на руках отца. Сказав «Авва», он стал шлёпать отца по щекам.
- Ах, ты заступник! - рассмеялась Номхон, - Но бить отца нельзя.
- Так он не со зла, - засмеялся Тургэн и поцеловал его, а потом жену.
- Ладно, давай поедим, а то, ожидая тебя, проголодалась.
После ужина Номхон помыла посуду, дала сыну грудь, уложила спать. Потом сполоснула грязные собольи шкурки, замоченные в воде, повесила у очага, вынесла на улицу корыто с водой. Вернувшись в юрту, вымыла руки, побрызгалась раствором жасмина и легла. Понимая, что она переживает новость, он начал молча ласкать жену. У неё, как у Туяны, текло молоко из сосков, от неё тоже пахло младенцем. И хотя у неё свой, особый запах, как же они походят! Даже обижаются одинаково.
- Ну, и как их зовут? – вдруг спросила Номхон.
- Кого?
- Новую жену и сына.
- Туяа и Бага. Ей шестнадцать лет, а сыну - три месяца.
- Ты, в самом деле, спас её?
- Да. За ней гнались двое, пришлось прикончить их. Она монголка, хорошо ездит верхом. Но старшей женой будешь ты.
- Спасибо, - усмехнулась она и добавила, - Бортэ-уджин познакомила меня с Оюной и Арюной. Их удивило, что я отнеслась к ним спокойно, но, наверное, показалась высокомерной. Ты не говорил им, кто я, как мы поженились?
- Нет, но змеи сплетен доползут до них. Бортэ-уджин сказала, что они – дикарки, хотела добавить что-то, но махнула рукой. Не знаешь, почему?
- Они почувствовали себя барынями, стали покрикивать на служанок, строить глазки телохранителям. Увидев их в юрте Оюуны и Арюуны, куда им нельзя входить, Бортэ-уджин пригрозила отрезать им яйца.
- Но ничего, я поговорю с Оюной.
- Нет, не надо, они всё поняли. Впрочем, Арюна может взбрыкнуть. Она ведь невестка Бортэ-уджин!
- И на неё найду управу, - сказал Тургэн, - А как ты обжилась в новой юрте, что делаешь, когда Халун спит?
- Я не привыкла сидеть без дела, и потому сказала Бортэ-уджин, что хочу помогать ей. Узнав, что я вышиваю, нанизываю бисер, она дала нитки, шёлк, иглы, я вышила ей платок тангутским узором. Она удивилась, увидев подарок, покачала головой, потом обняла меня. Мне стало приятно.
- Молодчина!
- Потом я обшила бисером шубку Халуна, а тебе сделала вот что, - тут Номхон встала, голой пробежала к полке у стены юрты и, взяв там свёрток, подала его.
- Не простынь, ложись скорей, - сказал Тургэн, укрывая её одеялом. Развернув свёрток, он увидел калту – крепкий кожаный кошель для денег и драгоценностей.
- Будешь носить на поясном ремне.
- Спасибо! Очень хорошая вещь, жаль, нечем заполнить её?
- Но в походе заполнишь, - сказала она, - трофеи будут.
Бедная Номхон! Она как должное воспринимает, то, что ему придётся убивать, делить добычу, прятать её в калте.

Там чудеса, там леший бродит,
русалка на ветвях сидит.
Пушкин.
РУСАЛКА
Пока обозы не вернулись в Каракорум, Тургэн решил проверить слухи о русалке. Люди говорили, будто в лунные ночи она выплывает на берег, садится на дерево, но, увидев кого-то, скрывается под водой. Луна набрала силу, ночь будет светлой. Снег, выпавший днём, посеребрил долину Орхона. К вечеру мороз усилился. Берега покрылись ледяной коркой. Но из-за неостывшей с лета воды, клубы пара струились над поверхностью, делая очертания скал и деревьев таинственными.
За поворотом реки Тургэн услышал вой собаки. Он доносился от юрты в стороне от дороги. Ганц Агнур - Одинокий Охотник, живший там, куда-то исчез, но белогрудая собака осталась у юрты. Её вой тревожил не только жителей долины, но и волков. Когда волки подходили к юрте, собака забегала в узкую дверную щель, и они не могли растерзать её. Люди пытались подманить собаку, кидали кости, куски мяса, но она не шла за ними и продолжала охранять юрту.
Вспомнив о тангутской собаке, которая предсказала нашествие монголов, Тургэн подумал, вдруг эта собака, как пёс Хубелик, хочет сказать что-то? Но где найти понимающего собачий лай? И тут вспомнились слова шамана Барласа, который советовал браться и за то, чего ещё не делал никогда. И попробовал понять собачий язык. Повернув коня к юрте, Тургэн приблизился к ней. Услышав стук копыт, собака прекратила вой и стала лаять.
- Здравствуй, Белогрудка! Помнишь меня? Я был тут, кормил тебя. – Тургэн спрыгнул на землю, - Плохо без хозяина? Скажи, что тебе надо, и я помогу.
Обычно собаки в отсутствие хозяев не подпускают к юрте чужих людей. А эта не бросается на Тургэна. Отбежав в сторону, она смотрит и продолжает лаять. Но лай не ожесточенный, она что-то говорит.
Тургэн вспомнил, как Хара Бодон слушал вой и лай Хубелика, а потом сказал: «Скоро война, и Чингисхана ждёт смерть». В это время собака охотника умолкла, чтобы не мешать лаем. И Тургэн получил ключ к разгадке – надо внимательно слушать не столько вой, сколько лай собаки. Именно в нём скрыто, что она хочет сказать. Достав из-под седла остатки сушёного мяса, он бросил их собаке. Почуяв вкусный запах, она съела куски.
- А теперь повтори, что говорила, – Тургэн поманил её к себе.
Испугавшись движения рук, собака отскочила от юрты и начала лаять. Тургэн напрягся, и ему показалось, что собака просит зайти в юрту. Он подошел к двери и увидел, что она вильнула хвостом и гавкнула два раза, словно сказав: «Да, да!»
С трудом отворив дверь, заметённую песком и снегом, он вошёл внутрь. В юрте темно. Лишь тусклый свет из дымохода немного освещает сверху. Обходя юрту по кругу, Тургэн зацепил что-то ногой и упал. Услышав падение, собака залаяла: «Так-так!» Подняв крышку, он нащупал отверстие и ступени лестницы.
Лезть вниз, не зная, что там, неприятно и страшно. Достав огниво и кремень, Тургэн зажёг трут, запалил бересту и лучину. Погреб тесный, но глубокий. Никого там нет. А собака продолжает лаять: «Так-так! Да-да!» С горящей лучиной Тургэн спустился вниз и увидел в нише фарфоровую вазу. Откупорив деревянную пробку, он почувствовал запах архи, попробовал и убедился, что вино крепкое, тройной перегонки. Тургэн поднялся по лестнице, поставил вазу на пол и выбрался наверх. Выйдя на улицу, он увидел, что собака виляет хвостом.
- Ну, что теперь? – спросил ее Тургэн. Собака бросилась в сторону реки, но, увидев, что он не идёт за ней, вернулась назад.
- А, ты зовёшь к реке! – догадался Тургэн и, взяв вазу, пошёл за собакой. Подбежав к берегу, она вскочила на большой валун и начала скрести его когтями.
- О чём ты просишь? Ну-ка, повтори.
Выслушав лай, Тургэн понял, собака хочет, чтобы он помянул её хозяина. Сумерки сгустились над скалами и тайгой. Но из-за туч вышла луна и залила сиянием реку и горы. Глядя на левый берег Орхона, он понял, что находится недалеко от брода через Орхон, по которому он с Есуй-хатун переправился в памятную ночь свидания. А позже, во время гадания, увидел, как она вошла здесь в воду после гибели Дзочибея.
- Так надо помянуть не только Ганц Агнура, но и Есуй-хатун!
Подойдя к коню, Тургэн пошарил в кожаном мешке, выскреб остатки сухого творога, куски вяленого мяса. Разложив их на камне, он собрал хворосту, зажёг костёр, налил архи в деревянную чашку.
- Прости, Есуй-хатун, что долго не был тут.
Призывая её, он разбрызгал первую чашку над огнем и бросил в него мясо и творог. Вторую чашку он посвятил Одинокому Охотнику.
- Спасибо, Ганц Агнур, за твою собаку, которая привела сюда!
Тургэн кинул собаке куски мяса. Съев их, она перестала лаять и легла недалеко от костра. Следующие чашки он снова посвятил Есуй-хатун. Часть вина он лил в огонь и в реку, а остаток допивал сам. Луна поднималась всё выше и светила ярче. Вода шумно струилась на отмели. Крепкое вино ударило в голову, и ему почудился звенящий гул, как всегда предвещающий необычное.
Со скалы на том берегу что-то упало, он глянул туда и увидел расходящиеся круги. Через некоторое время он заметил водный бурун посреди реки. Поняв, что приближается что-то большое, то ли таймень, то ли выдра, Тургэн насторожился. Белогрудка вскочила на ноги и зарычала, поджимая хвост. Конь Цаган, щипавший траву, поднял голову и стал тревожно всхрапывать.
Вскоре бурун утих и исчез. Неприятная дрожь, начавшая колотить Тургэна, стала проходить. И только он успокоился, как прибрежный лёд треснул, над водой появились руки, раздвигающие лёд, затем голова, плечи и грудь голой женщины. Тургэн понял, что перед ним русалка, о которой говорят все.
- Здравствуй, Тургэн! – вдруг сказала она, - Что, не узнаёшь?
- О Тенгри! Это ты, Есуй-хатун?
- Да, я. Видела, как ты вёз гроб Дзочибея, а позже ехал с какими-то девицами.
- Что же не позвала меня?
- Рядом были люди, а я не хочу видеть их. – Она села на камень и стала расчёсывать волосы гребнем из рыбьего позвоночника.
- И кто эти девицы? – спросила она.
- Одна из них, Арюна, подруга Дзочибея, с которой он познакомился на Селенге, а другая – её сестра.
- Познакомился, и что?
- Они две недели были вместе, а когда Дзочибей погиб, я на обратном пути узнал, что она беременна от него. Я сказал о ней Бортэ-уджин, и она повелела привезти её в Каракорум. Мол, нельзя бросать на ветер семя Чингисхана.
- Какая молодчина, - удивилась Есуй-хатун, - Значит, у меня будет внук!
- Погоди, ты, в самом деле, ничего не знаешь?
- Конечно. Только о беде Дзочибея узнала в тот же миг - чутьём матери. Бросилась в Орхон, поплыла к сыну, а одежда намокла, меня утянуло на дно. В сердцах сорвала с себя одежду, но поздно - захлебнулась и утонула.
- Когда Дзочибей отстал со своим плотом, мы искали его по всей Селенге. А в это время его задрал медведь. Мы не смогли помочь.
- Я тоже хотела помочь, но не успела.
- И с тех пор стала русалкой?
- Монголы называют русалок Лус Охин. Но я не дочь водяного. Женщины тонут по своей или чужой воле. Хозяин пещеры Лус-эжэн пристаёт к ним. Дети рождаются с рыбьими хвостами. Вот их можно назвать Лус Охин, ведь они - дочери водяного.*
- Подводный мир ближе к царству мёртвых, и вдруг дети? – удивился Тургэн.
- Они рождаются редко, их мало. Когда я появилась в пещере, русалки не хотели пускать меня, но Лус-эжэн разрешил вырыть ложе под потолком, я натаскала травы, листьев, лежу себе, рядом с летучими мышами, но одна ведьма хочет выжить оттуда. Я бы с удовольствием улетела на Керулен, где провела детство, но, боясь встречи с Чингисханом, живу здесь. Погоди, а когда родит Арюуна?
- Весной. Я сразу проведу молебен, и ты узнаешь.
- Так мечтала о внуке. И, слава тенгри, наконец, у меня будет потомство!
* Лус – водяной, Охин – дочь.
- Почему ты без одежды? Как терпишь холод?
- Я не мёрзну, мне хватает тепла луны, а солнце не переношу.
- Зачем расчёсываешь волосы?
- Чтобы вызвать дождь и снег.
- А что ешь?
- Обычная пища не нужна, хватает того, что жертвуют при молитвах. В тот раз, когда ты помянул меня, я насытилась надолго.
- Но, может, хочешь поесть чего-то другого?
- Попроси мою сестру Есуген приготовить татарские лепёшки. Она знает, какие, но не говори, что встретил меня, скажи, что увидел во сне. Брось лепёшки в огонь, а их запах и вкус насытят меня.
- Обязательно. Теперь буду чаще поминать тебя, – Тургэн протянул руку.
- Не трогай меня! - она подняла вверх ладони, - Тронешь - умрёшь. Хорошо, что призвал меня. Капли архи, которые ты брызнул, ударили в голову. Я вышла из пещеры и увидела тебя.
- А где твоя пещера?
- На том берегу, но вход в неё под водой.
- Спасибо собаке, что свела нас! Это ты попросила её или хозяин?
- Нет, охотник начал говорить обо мне, люди стали приезжать сюда. Я подманила его к реке и утопила. А собака стала скулить, выть по ночам.
- И где теперь Ганц Агнур?
- Он утонул, а его дух стал лешим и бродит по лесам. Люди называют его - злой бохолдой. Мстя за свою судьбу, он уводит их в тайгу, где они гибнут.
Тургэн с удивлением глянул на Есуй-хатун.
- Вижу, ты осуждаешь меня, - сказала она – Собака свела нас, а я утопила её хозяина. Но мне надоели люди, которых он зазывал сюда.
- Надо отблагодарить Белогрудку. Я уведу её в свою юрту.
- Как хочешь.
- Погоди, а ты не видела его?
Она поняла, что Тургэн спрашивает о Чингисхане.
- Мне страшно не то, что увидеть, даже подумать о нём. Вот и сижу в пещере. Не хочу, чтобы люди видели меня. Потому и утопила охотника, чтобы не болтал.
- Но дух хана наверняка прилетал в Каракорум. Он мог узнать о гибели Дзочибея и твоём уходе. И хан должен позвать тебя.
- Пока не звал, а позовёт - пойду. Но ему не до меня. В царстве мёртвых так тесно. Их ведь гораздо больше живущих на земле. По долине носятся гунны, тюрки. Они погибли века назад, но продолжают воевать друг с другом. И только уходят они, скрещивают оружие уйгуры и кыргызы.
- А может Атилла сразиться с Чингисханом?
- Нет, их пути не пересекаются, они в разных пластах времени. Тебе трудно понять царство мёртвых. Для всех живых Орхон – обычная река. Шумит, бурлит, как тысячи других рек. А это не просто поток воды, а река вечности. На его берегах, за воротами чинопочитания и заборами высокомерия стоят дворцы процветания. На деревьях свили гнёзда наслаждений феникс благополучия и другие райские птицы. Река наполнена струями радужных желаний. Но иногда вода меняет цвет от крови и слёз, которые выносят глубины прошлого. И сова несчастий начинает зловещую песню.
- Как странно говоришь.
- Ведьма, которая выживает меня, дочь сильного шамана. Камлая, она говорит так, и я невольно усвоила её выражения.
- Ты говоришь о гуннах, уйгурах, а есть тут монголы?
- Есть, но мало. Они больше погибали в Китае, Тибете, Семиречье. Но души местных уроженцев сюда залетают. И такие все молодые – двадцать-тридцать лет. Одни со стрелами в груди, другие - с отрубленными головами. Они бегают, держа головы под мышками. А рассечённые пополам, от плеч до ног, прыгают на одной ноге, волоча за собой кишки. Лишённые голов держатся отдельно от утопленников. Упавшие с коней не водятся со сгоревшими в огне. Женщины, умершие при родах, не дружат с убитыми за прелюбодеяние.
Всадницы из народа девушек * ненавидят мужчин. Одна из них умерла
* Народ девушек - монгольские амазон
от сношений с жеребцом. Для этого она использовала тыкву, продырявленную с двух сторон. А однажды тыква раскололась, и амазонка погибла от длинного эрхтэна жеребца. Все осудили её, но некоторые втайне завидуют и восхищаются её смертью.
Казнённые без пролития крови держатся особо. Они ведь аристократы, удостоенные почётной смерти. Их возглавляет Теб-Тенгри. Он летает на кошме, как на ковре-самолёте, и презирает тех, кто умер от болезни или старости.
- Гордыня царит и среди мёртвых. А знают они, как живут их родные?
- Нет. Связи того света с этим нет. Как вы ничего не знаете о мёртвых, так и мы не знаем о вас. Это под силу лишь хозяину подземного царства Эрлэн-хану.
- А таким владыкам, как Чингисхан?
- Вряд ли. Да и забот, тревог у него ничуть не меньше, чем при жизни. Все убитые им хотят отомстить ему. А сколько их в Китае, Тибете, Семиречье. Оттуда летят тучи гнева. Из них льются дожди слёз и крови тысяч погибших, а ветер разносит их проклятия, вой. И каждый раз мне так страшно. Не за себя, за него.
- Да, ему не позавидуешь.
- Но не всё плохо. На похоронах ему подарили сорок девственниц, -
Есуй-хатун ревниво повела плечами, махнула рукой и умолкла
- Так и будешь сидеть в пещере? А как зимой в морозы?
- Буду в пещере. Холод не страшен. Хуже страх перед встречей с ним.
В это время со стороны Каракорума послышался топот копыт. На пригорке показались всадники. Увидев своих телохранителей, Тургэн хотел сказать о них Есуй-хатун, но она нырнула под воду так же неожиданно, как и появилась.
- О, Тургэн-аха! - прокричал Баглай, - Мы заждались и беспокоимся о вас!
Собака отскочила в сторону и, побежав к юрте, стала лаять.
- Замолчи, бохолдэ, - крикнул Амурсана и взялся за лук.
- Не тронь собаку! – крикнул Тургэн. Его расстроило то, что телохранители прервали встречу.
Увидев кувшин, Баглай удивился:
- Откуда он взялся в этом нехорошем месте?
- Бурхан послал! И не говори так об этом месте, - более спокойно сказал Тургэн и, наполнив чашку, подал её: - Помяните, Дзочибея и его матушку Есуй-хатун.
- Какое хорошее архи! – удивился Баглай и передал чашку Амурсане.
Подманивать и ловить собаку Тургэн не стал. Он решил приехать сюда позже, чтобы особо провести поминки по Ганец-Агнуру и забрать собаку.
Сев на коня, он глянул на тот берег и увидел в ветвях дерева силуэт Есуй-хатун. С другой стороны дерева сидела сова. А высоко на скале стоял Ганц Агнур – Одинокий Охотник, хозяин Белогрудки. Поймав взгляд Тургэна, леший сложил руки у груди и поклонился, мол, спасибо за память и помощь Белогрудке. Когда Тургэн поехал, Ганц Агнур побрёл в глубь леса…

Сёстры похожи, но такие
разные характером.

ВИЗИТ К ЕСУГЕН-ХАТУН
Никому не сказав о встрече с Есуй-хатун, Тургэн вспомнил предание о девушке, которая в воде не тонула, не горела в огне. Когда чжурчжени напали на татар и хотели убить её, меч разлетелся на куски, не оставив на ней царапин. Поняв, что это необыкновенная девушка, они привели её к хану. Тот взял её в жены и поразился, увидев, что её тело во тьме излучает свет.
Тургэн подумал, что эта женщина могла быть прабабушкой Есуй-хатун. Вспомнив, как светилось её тело на свиданиях с ним, он понял, что оно сияло и в последней встрече. Оно не только отражало лунный свет, как показалось сначала, а сияло изнутри. Иначе он не увидел бы её в тени дерева.
Через день Тургэн поехал в ставку Есуген-хатун на берегу Хукшин-Орхона. Уже давно никто не наведывался к ней, и приезд Тургэна удивил и встревожил её. Может, Бортэ-уджин задумала что-то? Как и прежде, Есуген-хатун боялась старшую жену Чингисхана. Слуга провёл Тургэна в юрту на берегу, в зарослях тальника, поставил кувшин с кумысом, кусочки копчёной конины и зажёг очаг. Вдова хана пришла раньше, чем ожидал Тургэн. Она очень похожа на Есуй-хатун. Ещё в юности все удивлялись сходству сестёр, как и сходству их имён. Но Есуй была более миловидной. Сейчас же Есуген стала выглядеть старше покойной сестры, хотя была на два года младше.
- Что стряслось? – спросила она. - Кто послал тебя?
- Никто. Просто увидел во сне вашу сестру Есуй-хатун.
- Ну, и сестрица, - вздохнула она, - явилась не ко мне, а к тебе! И никто не навещает меня ни во сне, ни наяву. Все забыли обо мне.
- Не сердитесь, Есуген-хатун, я не виноват.
- И она что она говорит?
- Дух её живёт на Орхоне, она захотела лепёшек, которые ела в детстве, и сказала, мол, вы знаете, какие.
- Как интересно, - удивилась Есуген-хатун, - это же самые простые лепёшки, которые едят простолюдины. Когда мне было пять лет, а Есуй семь, чжурчжени загнали татар в горы Хингана. Мы питались мясом диких зверей. Пшеничная мука, купленная у купцов, кончалась. Мама смешивала её с тёртым просом, лебедой, кореньями. Тесто получалось жидким, бурым, но лепёшки казались нам, голодным, такими вкусными. Их жарили на зверином жире, и аромат казался самым лучшим на свете.
Вспомнив далёкое детство, Есуген оживилась, а потом сказала:
- А что я рассказываю, дай-ка, сделаю их.
Велев служанкам принести муку, она приказала им растолочь в ступе просо, сушёные корни сараны, а сама завела тесто из пшеничной муки.
- Ой, я делаю слишком густо. Муки-то ведь было мало. – Добавив в тесто воды, она попросила одну из служанок нарвать стебли сухой лебеды. Та удивилась странной просьбе, но пошла в степь.
Вскоре на противне зашипел жир дикой косули, и Есуген-хатун положила в него круглые, в детскую ладонь, пластики бурого теста с мелко крошеной лебедой. Попробовав лепёшку, она предложила вторую Тургэну. Он понюхал, откусил кусочек и удивлённо качнул головой, мол, очень вкусно.
- Давайте помянем Есуй-хатун, - сказал он, - Прикажите подать молоко.
- А, может, архи или кумыс?
- Нет, лучше молоко.
Взяв в руку пиалу с молоком, Тургэн начал брызгать капли в огонь.
- Почтенная Есуй-хатун, прими это угощенье от сестры Есуген и меня.
После него к Есуй обратилась Есуген:
- Дорогая сестрица, мне приятно вспомнить вкус этих лепёшек, которые мы ели в детстве. Попробуй и ты. - Отламывая кусочки, она со слезами на глазах стала бросать их в огонь.
- Скажи, Тургэн, как выглядит Есуй?
- Как ни странно, она была голой.
- Почему? – удивилась Есуген-хатун.
- Она говорит, одежда мешает плавать.
- Что такое говоришь? Она стала русалкой?
- Да, и потому не боится холода.
- А видит ли хана?
- Нет, и не хочет этого, даже прячется от него.
- С чего бы это? Она ведь, как и я, чиста перед ним. Я знаю о ней всё, но перед её уходом мы не виделись. Исчезла неожиданно. Ты знаешь почему?
- Нет, не знаю.
- Но тебя видели на обряде Ягша-Онгон, и ты говорил с ней.
- Она просила погадать, назавтра я пришёл к ней, погадал и всё.
Есуген-хатун внимательно смотрела на него, точно ли было так. От её взгляда ему стало не по себе. Он глянул в степь. А, может, рассказать всё? Интересно, как отнесётся она к этому?
- Ты что-то знаешь, но не говоришь, - вздохнула она, - У вас были тёплые отношения, не случайно, она явилась к тебе голой, а, призывая её, ты обратился к ней на ты. Мы делились с ней всем, у нас не было друг от друга тайн. Расскажи, Есуй не обидится.
Поколебавшись, Тургэн замотал головой:
- Сон оборвался. Если увижу ещё, доскажу. А сейчас мне пора.
- Возьми эти лепёшки, проведи в честь сестры обряд на берегу Орхона. Ей будет приятно попробовать ещё раз.
Сев на коня, Тургэн рысью повёл его к Каракоруму. Есуген-хатун догадалась, что между ним и Есуй что-то было. И потому он встал и уехал, чтобы не наговорить лишнего. Как похожи сёстры, но какие разные! Могло ли произойти у него с Есуген-хатун то, что было с Есуй, подумал Тургэн и понял - никогда. Ни малейшей искры взаимной симпатии не вспыхнуло во время их разговора.
Перед новой встречей с Есуй-хатун, Тургэн узнал, что три сына Есуген-хатун от Чингисхана служат под началом Угэдэя, всё у них, как и у её сына Кулкана, есть. Всё, кроме надежды на престол. Но они смирились с этим, довольны своим положением. Их дети растут хорошо. И он расскажет об этом в предстоящей встрече. А, главное, надо сказать о том, что ребёнок от Дзочибея появится весной.

Сова навлекает несчастье.
Поверие.
КРИК СОВЫ
Тургэн решил поехать в ближайший вечер. Морозы усиливаются. Есуй-хатун не сможет пробиться сквозь лёд, и потому он поехал, хотя луна убыла на треть диска. Свет тускловат, но они увидят друг друга.
Кроме лепёшек, он решил взять блины с тангутской приправой. Их испекла Номхон. Взял и молоко. Для собаки он взял кучу костей, куски мяса. Дождавшись появления луны, он сел на коня и поскакал к Орхону.
Подъезжая к заброшенной юрте, Тургэн не услышал воя собаки. Кто-то после его визита распахнул дверь шире прежнего, и волки растерзали или увели собаку с собой. Белогрудка могла найти общий язык с вожаком, и он мог взять её в стаю. Кости и куски мяса Тургэн бросил в юрту. Пусть поест, если появится здесь. Направив коня к реке, Тургэн подъехал к большому камню.
Глянув на тот берег, он рассмотрел дерево, на котором сидела Есуй-хатун, когда он уезжал. Но увидел только только сову. Словно заменяя вой собаки, она время от времени испускает протяжный крик. Он не громкий, но разносится далеко. И всем, кто слышит крик, полный зловещей тоски, становится не по себе. Люди цепенеют от недобрых предчувствий, считая, что сова предвещает несчастье.
Тургэн развёл жертвенный костёр. Над рекой раздался грохот замерзающего льда. Это плохо, подумал он, мороз крепчает, ей будет трудно выйти из воды.
- Почтенная Есуй-хатун! Извини, что беспокою, – начал Тургэн, брызгая в огонь молоко, - Прими эти капли и лепёшки от своей сестры и моей жены.
Бросая в костёр блины и лепёшки, он поглядывает на реку. Но слова молитвы глохнут в завывании ветра, треске льда и, видимо, не доходят до Есуй-хатун. И тут он услышал странный стук, доносящийся с реки. Взяв в руку головёшку, он вышел на лёд и услышал более отчётливый стук. Так стучат в дверь юрты, где крепко спят хозяева.
Лёд прогибается под тяжестью Тургэна. Глянув под ноги, он увидел мелькающие руки. Опустив факел к самому льду, он разглядел Есуй-хатун с камнем в руке, которым она стучала снизу. Сбегав на берег, он принёс булыжник и ударил им по льду. Пробив дыру, он начал расширять её, чтобы Есуй-хатун выбралась наружу. Когда в проруби показалась её голова, он хотел помочь ей, но она отдёрнула руку. Вспомнив, что к ней нельзя прикасаться, он отошёл в сторону. Она вышла из воды и, держась за голову, покачивалась из стороны в сторону.
- Здравствуй, Есуй-хатун! Что с тобой?
- Удары об лёд оглушили меня.
- Извини, но иначе ты не смогла бы выйти?
- Да, но мне стало плохо.
Он подбросил сучья в костёр, а она отодвинулась от огня.
- Может, не стоило сейчас вызывать тебя?
- Нет, свидеться надо. Скоро лёд станет толще, я не смогу выходить. Спасибо за лепёшки, но блины напомнили о тангутах. Больше не носи их.
- А что будешь делать зимой?
- Буду, как медведица, спать в пещере.
В это время она вдруг стала отклоняться в стороны и отмахиваться от чего-то, как от пчёл. Увидев недоумение Тургэна, она сказала:
- Тебе не видно, но в меня летят стрелы.
- Какие стрелы? И разве они опасны? Ты ведь мертва.
- Но стрелы клеветы жалят и на том свете. Слетая с языка недругов, они бьют больнее обычных.
- При жизни у тебя не было врагов. Кто бы это мог быть?
- Ума не приложу, но кто-то говорит обо мне гадости, и недобрые слова, отравленные злобой, летят ко мне. Не так уж плоха я была, никому не делала зла и немного врагов нажила.
- Заговорила стихами: была, - зла – нажила.
- Так часто говорил Чингисхан. Вот и привыкла. Ой, нельзя называть его имя. Он может услышать и…
- Твой страх перед ним передаётся мне. Ведь грешен и я.
- Ты ни при чём, ничего бы не было, если бы я не пожелала тебя. А с тобой познала такое, о чём не буду жалеть и на том свете.
Есуй-хатун сидит на льдине, и её колотит дрожь.
- Тебе холодно?
- Нет, мне плохо от стрел, которые ранили меня.
- Слушай, я понял - это твоя соседка по пещере выпустила их!
- В самом деле! Кто ещё! Тогда надо спешить, а то ведьма займёт моё место.
- Давай верхом на Цагане.
- Конь пропадёт, если я сяду на него. Нет, лучше сама по льду. А как только родит Арюуна, призови меня. Я буду в дрёме, но услышу.
Есуй-хатун заскользила по замёрзшей реке. Не отталкиваясь ногами, она летела вместе с вихрями снега, которые окутали её. А тело светилось сквозь пелену. У поляны с ветвистым деревом, она проломила ногой замёрзшую прорубь, не без труда протиснулась в неё и, махнув рукой Тургэну, скрылась под водой. Он тоже махнул ей и вздохнул:
- И на том свете борьба за место! О, тенгри! Помоги отстоять своё ложе!
А на дереве сидела сова. Услышав шорох под снегом, она кинулась вниз и схватила мышь. Растерзав её и почистив клюв, сова вернулась на сук, довольная, что осталась на дереве одна, и русалка не мешает охоте. Посидев молча, она вдруг снова издала протяжный крик и бросилась вниз.
Тургэн понял секрет её охоты. Выждав, когда мыши успокоятся и выйдут из нор, сова криком вспугивает их. Кто-то цепенеет от страха, кто-то бросается в норы. Но и те, и другие, обречены. Сова, хватает их и уносит с этого на тот свет. Неслучайно её глаза испускают лучи, пересекающие грань между тем и этим светом. Дежуря на этой роковой грани, она пугает не только мышей, птиц, но и людей. Потому они и считают, что крик совы предвещает несчастье.
И Тургэну стало ясно, что, встречаясь с Есуй-хатун, он слишком близко подошёл к опасной черте, и это может обернуться бедой.

Не забывай о делах прошлого,
они – учитель будущего.
Сыма Цянь
НАЧАЛО ЛЕТОПИСИ
Когда Тургэн пришёл к Тататунге, тот удивился, как он опередил охотничьи обозы. Тургэн сказал, что спешил скорее взяться за работу. Пока он рассказывал о похоронах, Тататунга заварил свой особый чай. Необычный аромат наполнил юрту, когда он залил листья чая кипятком. На тарелке лежали круглые лепёшки, которые так понравились ученику в первый раз. Тургэн с удовольствием пил чай, ел лепёшки, а учитель начал говорить.
- То, что я хочу предложить тебе, ещё никто не делал. До тебя брался Шиги Хутуг, но из-за походов не смог.
- Шиги Хутуг знает грамоту?
- Лучше всех. Из сыновей и внуков хана он - самый способный. Зная, что он попал в плен, Шиги Хутуг хотел понять, почему люди не живут в мире, в чём причина войн, и начал летопись, но бросил. Писать летопись трудно. Но её можно делать просто и с удовольствием. Например, знакомясь друг с другом, люди спрашивают, кто ты, откуда, кто твои родители. И описывая их, надо рассказывать, кто они, откуда. То же самое с племенами. От кого ведут начало, когда и откуда пришли?
Тататунга достал толстую тетрадь.
- Я начал записывать всё, что слышал о племенах, и получилась целая стопка. Чтобы не растерять листы, сшил их в тетрадь. Но это только начало, а надо бы продолжить. Возьми, почитай.
Тургэн взял тетрадь, перелистал страницы и понял, что читать будет непросто.
- Чтение будет новым этапом учёбы, - сказал учитель, - не менее важным и трудным. А ещё сложнее будет, когда ты начнёшь писать сам. Но не пугайся. Зато испытаешь радость.
Тататунга стал читать, показывая буквы кончиком сухой кисти. Поняв, что Тургэн забыл буквы, он посоветовал дома повторить их. Затем сказал:
- Чингисхан впервые объединил монголов. Если бы не он, они бы исчезли под натиском чжурчженей, татар, найманов. Год назад он ушёл на небеса, но всё у монголов идёт по его законам. Вот почему нужно описать его жизнь и походы.
Тататунга советовал начать со встреч с ближайшими друзьями хана – Боhорчи, Джурчедэем, Субэдэем. Легко сказать, но как подступиться к высочайшим сановникам? Пойдя к Бортэ-уджин, он заручился её поддержкой, она обещала, что Угэдэй объявит всем о поручении Тургэну описать жизнь Чингисхана. В заключение Бортэ-уджин сказала, что всё написанное он будет показывать ей и её сыновьям. Когда Тургэн сообщил об этом Тататунге, тот усмехнулся:
- Молодчина Бортэ-уджин, что помогла, но дело осложнится.
- Почему? – удивился Тургэн.
- Теперь всё будет зависеть от того, понравится ей написанное или нет. Поэтому, прежде чем показывать ей, приноси текст мне. Кстати, записывать лучше не во время беседы, всё равно не успеешь, а после. Но чтобы не забыть, записывай сразу после разговора.
Таким образом, понял Тургэн, его записи будут проверяться трижды.
Тургэн решил начать встречи с Боhорчи. Тот принял его по-свойски. Сначала расспросил о похоронах, о матери, а потом начал рассказывать.
- Познакомился с Темучином в шестнадцать лет, а ему было девятнадцать. Летом в год коровы (1181) наш род арулат кочевал недалеко от его улуса…
Беседуя с Боhорчи, Тургэн вспоминал то, что слышал от Бортэ-уджин, Есуй-хатун, Бат-Мэргэна и Толун-Черби. Сопоставляя всё, он удивился, что многие события у них выглядят по-разному. Показывая Тататунге первые наброски, он сказал об этом. Тот не удивился и успокоил:
- Ничего страшного. Слыша и видя одно и то же, люди запоминают каждый своё. И потому рассказывают по-разному. Оттого и трудно соединить всё в летописи.

Монголы чтили побратимство.
Алтан Тобчи
ПОЮЩАЯ СТРЕЛА ДЖАМУХИ
Ещё труднее стало, когда Тургэн взялся писать о дружбе Темучина и Джамухи. Из рассказа Боhорчи он узнал, что они находились в родстве. Отец Темучина Есугей и отец Джамухи Хара-Хадахан были потомками знаменитого Бодончара, от которого произошли главные роды монголов. Более знатный по происхождению Темучин был борджигит, из рода кият, а Джамуха – джаджират. После гибели отца и бегства подданных его мать Оэлун-экэ с детишками бедствовала. Джамуха тоже рос сиротой. Правда, его приютили богатые родичи. Позже Мунлик взял в жёны Оэлун-экэ. Но сначала юный Темучин стал главным кормильцем семьи.
Включив своё внутреннее око, Тургэн увидел двух мальчиков на берегу Онона. Первые морозы образовали на берегах ледовые припаи, по стремнине плывут льдины, шуршит шуга – ледовая каша. Деревья и кусты припорошены снегом. Темучин и Джамуха с палками в руках идут вдоль берега. Темучину 10 лет, он в поношенной шубейке, рваных унтах. Джамуха на год старше, он одет лучше, у него высокие тёплые сапоги. Подойдя к затону, они осторожно входят на неокрепший лед и высматривают рыб. Темучин идёт легко, его шаги неслышны. А Джамуха, то и дело скользит по льду, а тот под ним прогибается.               
- Крупная рыба заходит в заливы и отдыхает, - говорит Темучин.
Увидев темную тень подо льдом, он показывает на рыбу, которая остановилась на месте, шевеля плавниками, повиливая хвостом. Джамуха скользнул по льду, ударил дубиной, но рыба шарахнулась в сторону раньше. Темучин сказал:
- Идти надо тихо и, увидев рыбу, не набегать, а приближаться медленно.
- Покажи, как, - просит Джамуха.
Заметив новую рыбу, Темучин начал скрадывать её. Подняв колотушку, он мягко, как рысь, подкрался и ударил по льду над её головой. Оглушенная рыба перевернулась вверх брюхом. Темучин ударами колотушки пробил лёд, вытащил за жабры большого налима. Джамуха попробовал повторить, но у него получилось не сразу. Наконец, оглушив и вытащив рыбу, он радуется, прыгает. А Темучин в сторонке оглушил еще несколько рыб.
Разведя костёр, они потрошат их, насаживают на рожны. Джамуха шевелит ноздрями, ему непривычен новый для него запах.
- Фу, как пахнет! Неужели это можно есть?
- Погоди, - смеётся Темучин, - вот поджарится – пальчики оближешь.
Темучин пошёл на лед и добыл тайменя, вдвое больше первых рыб.
- Вот это да! – удивился Джамуха, - Целый кабан!
- Но жарить здесь не буду, отнесу домой матери и братьям.
Темучин солит печёную рыбу. Джамуха пробует и удивляется.
- Не мясо, а вкусно! И запах другой. Теперь буду есть рыбу!
После этого они начинают играть в бабки. При удачных ударах Джамуха радостно кричит. Темучин собирает кости, которые укатываются в стороны.
- Как ты метко бьёшь, - удивляется Темучин.
- Дело в том, что внутри битка - наконечник стрелы, - Джамуха показывает биток, обмотанный дратвой. Темучин берет его и, почувствовав вес, качает головой.
- Какой увесистый, удобный!
- Хочешь, возьми его, а мне дай свой.
- Раз мы обменялись битками, - говорит Темучин, - давай побратаемся.
Мальчишки обнялись.
- Теперь будем называть друг друга анда – побратим, - говорит Джамуха.
- Старцы говорят, - сказал Темучин, - у побратимов общая жизнь, и потому они должны жить душа в душу!
- По закону предков, - ответил Джамуха, - клянёмся жить мирно и дружно!
Они расходятся в разные стороны и идут с рыбами, насаженными за жабры к сучкам палок. У каждого по два налима, а у Темучина – и большой таймень, который чертит хвостом снег…
Далее Боhорчи начал рассказывать о том, как Темучин и Джамуха продолжили дружбу весной. Слушая его, Тургэн вспомнил, как в детстве увидел на склоне горы ровную, круглую лунку. Она походила на маленький вулкан, но конусом вниз. Небольшой червячок, попав в неё, попытался выбраться по песчаному склону, но меткие струйки песка со дна лунки сбросывали его вниз, и он бесследно исчезал там. Вскоре к краю лунки подполз крупный муравей и тоже соскользнул, а внизу был схвачен кем-то.
Тургэн разрыл лунку ножом и увидел серую волосатую личинку, длиной меньше пальца, с плоской головой и клешнями, которыми он стрелял песчинками в свои жертвы, а потом хватал их. Позже он узнал, что это - хорхой-арслан, пожирающий червей, муравьёв и других насекомых. *
А ведь Темучин и Джамуха тоже могли видеть хорхой-арслана, подумал Тургэн и представил, как два друга лежат у лунки и смотрят, как насекомые исчезают на дне лунки. Потом Темучин выхватывает «охотника» и говорит:
- Молодец – хорхой-арслан! Никто не может спастись от его клешней!
- Когда мы вырастем, - сказал Джамуха, - надо сделать так, чтобы никто не мог вырваться из нашего круга.
- Вот ты какой! – сказал Темучин, - Уже сейчас хочешь стать Арсланом!
- А как же! – серьёзно ответил тот. – Хорхой-Арслан, когда подрастёт, обзаводится крыльями и походит на хищную стрекозу.
* В Сибири этого хищника русские называют муравьиный лев.
- Но пока у нас нет крыльев, - говорит Темучин, - надо учиться стрелять!
Взяв в руки детские луки, они спустились к Онону. Дело кончилось тем, что они повторили обряд побратимства, обменявшись стрелами. Джамуха подарил Темучину поющую стрелу годоли, с наконечником из рога оленя, а Темучин – стрелу с шишечкой. Джамуха берёт её, нюхает наконечник.
- Как хорошо пахнет!
- Стрела из можжевельника! Потому такой запах.
Темучин пробует стрелу друга. Она с воем пролетела и попала в цель.
- В полете твоя стрела поет: «Дж-ж-а-м-м-у-у», и, попав, звенит: «Хх-а!»
- А твоя стрела, - говорит Джамуха, - летит тихо: «Ти-е-е-му-у», и бьет наповал: «Чч-ин!» Она походит на тебя - ты умеешь бить наповал!
Устав от стрельбы, побратимы ложатся под сосной, где не так сильно печёт солнце. Глядя в небо, они увидели сокола, который сбил куропатку и начал терзать её на земле.
- Когда я вырасту, - говорит Темучин, - я приручу сокола и буду охотиться с ним как наш предок Бодончар.
- Но как плохо отнеслись к нему старшие братья!
- Они считали его и двух других братьев незаконнорожденным.
- Не совсем так, - возразил Джамуха, - незаконнорожденным был сын, родившийся у его новой жены, которую он взял в плен уже беременной.
Темучин, хорошо знавший родословие, с интересом глянул на анду, скажет ли он, что именно от той женщины произошёл род джаджират, к которому принадлежит Джамуха, но тот не сказал об этом. А Темучин пояснил, что хотел сказать.
- Три младших сына нашей прародительницы Алан-Гоа родились после смерти её мужа Добун-Мэргэна. Когда старшие сыновья стали удивляться этому, она сказала, что ночами через дымник юрты по лучу света спускался посланник неба - белолицый, светлорусый, а глаза - синие. Небесный человек ласкал, гладил её чрево. Утром он оборачивался жёлтой собакой и выбегал через двери. Вот так родились три младших брата. Старшие братья основали род дарлекин, а младшие – род нирун, то есть небесные. И от них произошли борджигиты.
- Ну-ка, покажи глаза, - Джамуха приблизил лицо к Темучину, - Они у тебя не совсем синие, а зеленоватые.
- А у тебя серо-синие, - сказал Темучин, - Так вот, Алан-Гоа сказала, что младшие сыновья отмечены печатью неба. И жить всем вам нужно дружно. Потом подала каждому сыну по прутику, и они легко сломали их. А когда она сложила прутья вместе, никто из них не мог сломать пучок.
- Держитесь вместе, тогда никто не сломает вас, - сказала она.
Но после смерти Алан-Гоа четверо братьев поделили имущество между собой, а Бодончару оставили лишь старого коня со сбитой спиной и тощим хвостом. Старшие братья с детства считали его непутёвым. Называя его вонючим кабаном, они пренебрегали им во время игр и дележа добычи. Оставшись один, Бодончар поехал вниз по Онону, увидел сокола, который убивал воробьёв, поставил петлю, поймал его, приручил и стал охотиться с ним. Когда Бодончар убивал косулю и марала, он кормил сокола потрохами и приручил его, и вскоре тот начал добывать не птах, а более крупную дичь.
Худо-бедно он перезимовал, а весной охота стала такой удачной, что пух и перья летели во все стороны, а потроха Бодончар развешивал на кустах и деревьях. Дух от них разносился по берегам Онона вместе с перьями. Слухи об удачливом охотнике дошли до всех. Люди стали угощать его кумысом, едой и просить сокола. Но он отказывал им. Узнав, что Бодончар живёт неплохо, старший брат решил вернуть его к себе и поехал за ним. Едут домой, а Бодончар говорит: «Добро быть человеку с головой, а шубе с воротником». Не поняв, о чём речь, брат промолчал. Дома Бодончар снова повторил эти слова при всех братьях и пояснил:
- Там, где я зимовал, люди не имеют ни хозяев, ни подчинённых. У них всё равно – голова или копыто. Давайте захватим их!
Братья переглянулись, и старший сказал:
- Мудрые слова! Напрасно мы назвали Бодончара простаком!
Собрали братья своих друзей и соседей, поехали вниз по Онону. И захватили всех живущих вдоль реки. Так долина Онона стала их нутугом. * От этих-то братьев и появились главные роды монголов.
- Их так много, - сказал Джамуха, - что я запутался.
- Запомнить не трудно, - сказал Темучин, - Дети двух старших сыновей Алан-Гоа - дарлекины, а трое сыновей – нируны, то есть небесные. Их дети стали называть себя по прозвищам родителей. Так появились баруласы – обжоры, адаркины – сутяги, нойоты - важные, чванливые, кияты – храбрые.
- Нет, - возразил Джамуха, - кияты были самыми первыми. Именно они вместе с нукузами расплавили мехами гору, которая запирала долину, и вышли в степь.
- Не спорю, - согласился Темучин, - но это доказывает, что названия родов давались не только по именам родителей. Слушай, как красиво звучит: борджигит – сероглазый, синеокий!

Нукер (нухер) – товарищ, друг. Во
время войны – боевой сподвижник.
ПЕРВЫЕ НУКЕРЫ
Широки степи Монголии, много в них простора. Десять лет не пересекались пути побратимов. Позже Темучин узнал, что Джамуху захватили меркиты. Темучин хотел выручить его из плена, но тот бежал сам. Впрочем, Темучин не сумел бы помочь. Занимая огромную территорию от Орхона до Байкала, меркиты построили крепости вдоль берегов Селенги, Джиды, Чикоя, Хилка и беспокоили набегами не только монголов, но и татар, кереитов. Вождь меркитов Тогтога-беки был недоступен для врагов. Между тем, у Темучина появились первые нукеры.
Боhорчи рассказал о том, как это произошло.
В лето года коровы (1181). На рассвете я проснулся от топота, выглянул из юрты, вижу сквозь туман восемь соловых коней. * И сразу понял - угон. Кто гоняет коней ночью? Ладно, думаю, хорошо, что угнали не наших.
Взял подойник, пошёл доить кобылу, подъезжает парень на взмыленной савраске ** и спрашивает, не видел ли я восемь соловых коней. Я сказал,
* Соловый – желтоватый конь, со светлой гривой и белым хвостом.
** Савраска – конь светло-гнедой масти.
что недавно их прогнали на юг.
Смотрю, парень старше меня, а мне шестнадцать. Он высокий, худощавый, синие глаза, рыжие волосы. Его звали Темучин. Он сразу понравился мне. Я дал ему вместо савраски свежего воронка, * сам сел на каурку ** и поехал с ним. Три дня и три ночи скакали по следам, в конце четвёртого дня увидели с горы большой курень - юрты, костры внутри кольца кибиток, а сбоку – восемь соловых коней, Мы освободили их от пут и погнали обратно. За нами - погоня. Всех опередил всадник в красном халате, начал целить ургу *** на шею Темучина, но он на скаку выстрелил из лука, стрела пролетела у головы. Всадник понял, это предупреждение, во второй раз промаха не будет. А Темучин крикнул: «Встречайте, едем!» Преследователи подумали, что в лесу подмога, и отсти.
      Вспоминая это, Боhорчи возбудился, попросил служанку подать архи, кумыса, закуску. Стало ясно, что ему приятно возвращение в далёкую юность…
- Дома меня потеряли, отец думал, что я погиб, и, увидев меня, заплакал от радости. Темучин впервые за девять дней выспался у нас, мы зажарили ему в дорогу барашка, дали кумыса. Ему ведь ехать ещё три дня. Прощаясь, он хотел оставить мне двух коней, но я сказал, что ехал не из-за ними, а помочь другу!
Темучин женился без калыма.
Он был гол, как сокол.

ЖЕНИТЬБА НА БОРТЭ
В год тигра (1182), во второй месяц лета, Темучин поехал к озеру Буир-нур к родителям невесты Бортэ. Ровно десять лет прошло с тех пор, как десятилетняя девочка видела своего жениха. Всё это время она ничего не слышала о нём. Его сопровождали брат Бельгутэй, Боhорчи, Джэлмэ. Последний присоединился к ним, когда они остановились у главы рода урянхатов Джарчихудая, тот сказал Темучину:
* Воронок – чёрный конь.
** Каурка – сивобурый конь. («Сивка бурка – вещая каурка»)
*** Урга – шест с петлёй для ловли коней.
- Ещё при твоём рождении я подарил соболью колыбель, в которой ты спал, а сейчас дарю сына Джэлмэ. Пусть он спасает тебя от холода и вражьих стрел!
Четверо всадников ехали вдоль Керулена. * Степь расцвела после летних дождей, ярко-зелёная трава покрыла склоны холмов, где пасутся овцы, коровы. Вокруг кобылиц прыгают новорожденные жеребята. Но прекрасные картины летней степи обман-ивы. В любое время татары и тайджиуты, кочующие здесь, могут ограбить, взять в плен и даже убить.
Однако через неделю они благополучно прибыли к Буир-нуру. На склонах холмов - стада овец, коров. Добротные юрты из белого войлока стоят в самых уютных местах - у подножия холмов и у берегов озера. А воздух благоухал богатством, чем славилось племя хонгиратов. Сорок тысяч - четыре тумэна, объединяло оно. И управлял им отец Бортэ - Дай-Сэчэн.
      Охранники издалека заметили гостей и тут же подскакали к ним. Узнав, что гости прибыли к Дай-Сэчэну, кешиктены доложили ему об этом. И Темучина провели к юрте вождя. Когда Темучин привязал коня к сэргэ и вошёл во двор, Дай-Сэчэн и Цотан-хатун сразу узнали его.
- Как похож на отца Есугея! - всплеснула руками мать.
- Мы рады, что ты жив, здоров! – воскликнул Дай-Сэчэн.
Обнимая его, Темучин почувствовал, каким тучным стал тесть. Дышал и двигался тяжело. А мать выглядела по-прежнему моложавой, красивой. Недаром хонгиратки славились и здоровьем, и как самые красивые среди монголок. Помимо породы сказывалось и то, что, живя ближе к Китаю, они раньше других стали одеваться в шелка, парчу, использовать благовония. Более тщательно следя за собой, хонгиратки выглядели наряднее, благороднее землячек из соседних племён.
- Я приехал узнать, живы ли, здоровы ли вы, - сказал Темучин, - остаётся ли в силе уговор о сватовстве, и потому приехал без подарков.
- Главный подарок для нас ты сам, а сватовство остаётся в силе, -
* Кое-где пишут, что Темучин поехал за невестой лишь с Бельгутэем. Но в поездке мимо давних врагов он не мог обойтись без большего числа нукеров.

сказал Дай-Сэчэн. Увидев, что Темучин ищет глазами Бортэ, он добавил, что она доит коров, и приказал слуге поехать за ней. Тот поскакал за холм и сообщил ей о приезде гостей. Она села на коня и рысью поспешила домой. Спрыгнув с коня, она подошла к юрте. Вместо маленькой пухленькой девочки Темучин увидел высокую статную красавицу. Тонкий халат облегал её груди, тонкую талию, а пышные бёдра обтягивали полотнянные шаровары.
Она сразу обратила внимание на самого высокого из юношей, вставших при её появлении. Он не очень похож на того мальчика, каким был десять лет назад, но Бортэ узнала его по чертам лица и рыжеватым волосам. Как же вырос, возмужал он! Часто дыша после быстрой езды, она была прекрасна в своём волнении. Глаза горели огнём, щёки полыхали от румянца.
- Доченька, узнаёшь, кто это? – со слезами радости спросила мать.
- Это Темучин! – сказала она.
- Наконец, мы дождались твоего суженого!
Темучин подошёл к Бортэ. Продолжая глядеть в его синие глаза, она склонила голову, когда он осторожно взял её за плечи. Вздрогнув от прикосновения его рук, она едва не лишилась чувств и могла бы упасть, если бы он не придержал её.
После этого мать завела дочь в юрту, переодела её в шёлковое дэли с красным поясом, который подчеркнул её талию. Распустив многочисленные косички, мать расчесала волосы дочери, сделала две косы, какие носят замужние женщины, украсила их яркими лентами, умастила лицо, шею душистыми мазями и благовониями. Переоделась сама, и на ужине мать и дочь выглядели как принцессы, почти не уступая друг другу пышностью грудей и бёдер. В юрте собрались лишь самые близкие родственники.
Темучин повторил для всех, что приехал узнать, жива ли, здорова ли Бортэ, не передумали ли родители отдать дочь за него. И потому не привёз подарков, а свадьбу сыграет дома, на Ононе.
- Мы верны слову, данному отцу Есугею, - сказал Дай-Сэчэн, - сватовство было ещё при нём. И потому считаем тебя, Темучин, законным мужем нашей дочери.
Выйдя вечером из родительской юрты, все увидели две только что поставленные новые юрты. Одна – молодожёнам, другая, поодаль, - нукерам Темучина. Родовой шаман освятил их. Произнеся молитвы и брызнув в костёр архи, молоко, он бросил туда же куски мяса.
- Почему её родители ждали Темучина? – спросил Тургэн, - Ведь могли выдать за богатого. Может, Бортэ подурнела, и к ней не сватались?
- О, нет! К ней то и дело присылали сватов. И китайцы, и татары, и найманы. Она слыла красивицей! – ответил Боhорчи, - Тогда я был юнцом, но за долгую жизнь повидал много принцесс. Так вот, красивее Бортэ не видел никого! Именно о таких говорят: «В глазах огонь! В лице – блеск!» Родители выдали её за Темучина, так как держали слово, данное Есугею. И это делало им честь.
Далее Тургэн удивился, узнав, что Бортэ у Темучина была первой женщиной.
- Два года мы кочевали в глуши, - сказал Боhорчи, - ни в это время, ни раньше Темучин не видел женщин, кроме матери и сестры. Поэтому, познав великое таинство, он и она находились, словно в тумане. Не расставаясь друг с другом, они даже на улице держались за руки. И какая это была пара! Они так подходили друг другу! Ростом, характером. Мы смотрели на них и радовались их счастью. Ведь мы, его нукеры, более юные, чем он, тоже не видели и не знали женщин.
Через три дня Темучин с молодой женой и спутниками тронулся в обратный путь. На этот раз вместо четырёх человек двигался целый караван, сопровождаемый отрядом телохранителей. Родители решили по обычаю проводить их, но из-за жары тучный Дай-Сэчэн почувствовал себя плохо, и через день вернулся домой. Он приказал телохранителям ехать как можно осторожнее. Женщина в степи - главная добыча. Только потом - кони, овцы, скот и пленные, которых обращают в рабов. Боhорчи и Бельгутэй скакали впереди, чтобы в случае чего предупредить о нападении. Темучин помнил, что его мать Оэлун была отбита и похищена отцом Есугеем именно в таком переезде, а он сам – жертва, а, вернее, итог удачной для Есугея охоты.
В середине пути они снова остановились у урянхатов. К ним присоединился Субэдэй, младший брат Джэлмэ. Тогда он ничем не отличался от сверстников, но то, что он сделал потом, было во много раз выше сделанного другими нукерами.
- Обернувшись мышью, - поклялся Субэдэй, - буду собирать для тебя, Темучин, всё по зёрнышку! Обернувшись вороном, буду зорко следить за врагами и предупреждать о них! А во время походов буду соколом лететь впереди!
- Выходит, войско Темучина началось с вас и Джэлмэ с Субэдэем?
- Войска пока не было, но первыми нукерами стали мы.
Далее Боhорчи рассказал, что в дороге Темучин и Бортэ всё время ехали рядом, но то и дело отставали, укрываясь в низинах. Однажды их не было слишком долго. Все забеспокоились, не случилось ли что? Вернувшись к ближайшей лощине, Боhорчи увидел их голыми, дремлющими в объятиях друг друга. Не посмев окликнуть, он обернулся к Цотан-хатун, махнул рукой, мол, всё в порядке, лёг на землю, спрятавшись за кустом, и залюбовался необыкновенным зрелищем.
Красивые сильные тела молодожёнов, утомлённых лаской и негой, были ослепительны своей белизной. Вскоре Темучин очнулся и начал ласкать сонную жену. Она обвила его руками и ногами. Её пальцы, как лепестки лилий, скользили по его спине, бёдрам, гладя и лаская их. Стоны сладострастия, едва не переходящие в крик, вдруг слились с раскатами грома. Тучи закрыли солнце, хлынул ливень, остужая страсть молодых тел…
Боhорчи показалось, будто он вознёсся на небо, и видит молодых богов, властителей Вселенной.
На последнем перед Бурхан-Халдуном перевале послышался голос кукушки. Она сидела на кусте черёмухи рядом с дорогой. Бортэ стала считать.
- Что загадала? - спросил Темучин.
- Хочу узнать, сколько лет будем жить вместе, - ответила Бортэ.
- Тогда надо остановиться, - сказала Цотан-хатун, - а то вспугнём её.
- Останавливаться нельзя, - сказал Темучин, - до ночи не успеем домой.
Однако Цотан-хатун натянула поводья и придержала коня. Видя это, остановились все. Когда Бортэ насчитала до двадцати, Темучин тронул коня и молча продолжил путь. Бортэ двинулась вслед, за ней и другие. Когда цепочка всадников приблизилась к кусту, кукушка вспорхнула, полетела в горы, но… продолжала куковать на лету. Бортэ и её мать считали, пока кукованье не заглохло вдали.
- Это добрый знак, - сказала Цотан-хатун, - будете вместе очень долго.
- Всю жизнь! – усмехнулась Бортэ, - Даже вопреки упрямству Темучина.
На стойбище Темучина прибыли в сумерках. Цотан-хатун с удивлением разглядела всего пять юрт, несколько коров, небольшое стадо овец, десяток лошадей. Только тут она поняла, до чего беден её зять, почему он явился к ним без подарков. Вспомнив, что шаманы предсказали дочери и её жениху счастье, она вздохнула.
- А как прошла свадьба? – спросил Тургэн.
- Её не было, - ответил Боhорчи, - Скота мало, богатых родичей нет. Просто пообедали в юрте и всё.
Цотан-хатун подарила сватье Оэлун прекрасную соболью шубу. Хорошо выделанная, пышная, она была очень лёгкой, тёплой. Сватьи нашли общий язык, и Оэлун-экэ сказала, что она из рода олхонут, близкого хонгиратам. Не выказывая поначалу расстройства и тревоги за дочь, Цотан-хатун уезжала со слезами на глазах. После её отъезда Оэлун-экэ хотела отдать шубу невестке, но Бортэ отказалась, мол, рано ей иметь такую дорогую вещь. Шуба подходила и Темучину, но он решил подарить её хану кереитов.
Получив согласие матери и жены, Темучин повёз шубу Тогрулу. Тот с удовольствием принял шикарный подарок. Он был дорог как знак внимания со стороны сына побратима Есугея, который некогда вернул его на трон. Тогрул поклялся помогать Темучину и позже сдержал слово.
Весть о женитьбе Темучина и его подарке разошлась среди степняков. И они поняли, что отныне Темучин не простой воин. Он воскресил память об отце Есугее, о своём славном роде, и у него появились влиятельные покровители - Дай-Сэчэн и Тогрул, вожди двух коренных монгольских племен.
Тут Боhорчи ненадолго умолк, а потом продолжил:
- Но поначалу было трудно. Возглавляя небольшую дружину, Темучин лишь оборонялся от набегов. Особенно досаждали татары, которые жили на Керулене, а также близкие родичи тайджиуты. После гибели Есугея они отвернулись от вдовы Оэлун-экэ и однажды не пригласили её на поминовение Окин-Барху и Амбагай-хана, которых татары выдали чжурчженям, а те прибили их гвоздями к деревянному ослу. Но там поминали и Есугея, погибшего от татар. Оэлун-экэ укорила тайджиутов за то, что те не пригласили её, а они вместо извинения угнали её скот.
Темучин поклялся отомстить. Его сводный брат Бэктэр донёс об этом тайджиутам. Темучин убил Бэктэра, а тайджиуты схватили Темучина, надели на него деревянную колодку кангу, но он бежал. Понимая, что подрастающий сын Есугея не простит им этого, они хотели убить его. Однако Темучин ускользал от них.
Прячась от врагов, Темучин не терял самообладания. Будучи осторожным, не лез в безрассудные атаки, избегал открытых схваток. Сохраняя спокойствие, он проявлял выдержку и нападал на врагов, лишь уверенный в победе. «Нет безвыходных положений, - говорил он, - и надо любую беду обращать в победу!»
Подстать ему вёл себя и Субэдэй. Уводя в сторону врагов, он всегда был спокоен, а однажды сказал:
Запомните, как мы убегаем и прячемся. Придёт время, когда мы сами будем преследовать врагов, и это поможет нам настигать их.
Позже к нам присоединились Мухали, Джурчедэй. Сейчас эти имена звучат грозно, а тогда они были безвестными юнцами. Мухали рос ловким, упорным, отличался умом, метко стрелял из лука. Однажды, прячась от врагов, мы оказались в болоте. Лил дождь, дул ветер. Мухали и Боhорчи покрыли кочки камышом, уложили на него Темучина и до утра держали над ним войлочный потник.
- Можно сказать, вы сберегли его, - сказал Тургэн.
- А он вырастил и поднял нас, - сказал Боhорчи. - Много лет спустя, когда Мухали покорил Китай и стал наместником, стали говорить, будто при его рождении белый воздух заполнил юрту, и шаман объявил о появлении необычного ребёнка. А я скажу, если бы не Темучин, никто не услышал бы ни о Мухали, ни о белом тумане.
В дружину входили Хасар, Бельгутай, другие братья Темучина. Хасар с юности был очень силён, хорошо стрелял и боролся. Но умом, силой духа уступал Темучину. Такой вот была дружина. Никто не думал, что он поднимется на ноги. Мы походили на зайцев в окружении волков. И когда шаман Теб-Тенгри нагадал, что Темучин станет ханом, а мы, его нукеры, - полководцами, это обрадовало нас, мы поверили - наступит время, когда мы окрепнем. Однако мы продолжали жить, как тарбаганы, при малейшей опасности скрываясь в норах.

Племя меркитов имело очень
воинственное и сильное войско.
Рашид-ад-Дин

НАБЕГ МЕРКИТОВ
- После женитьбы у Темучина и Бортэ были дни счастья, - вспоминал Боhорчи, - но ещё не кончился медовый месяц, как однажды служанка Хоахчин услышала топот копыт. Все подумали - опять тайджиуты. Стали садиться на коней. Оэлун-экэ с дочкой Тумэлун села на одного коня, остальных оседлали Темучин, его братья Хасар, Хачиун, Бельгутэй, Отчигин, потом я и Джэлмэ. Субэдэй в это время выехал на разведку в другую сторону. Темучин подал коня Бортэ, но она сказала:
- Я останусь, пусть один конь будет заводным. Тайджиутам нужен ты, а мне они ничего не сделают!
Темучин подумал и согласился. *
- Мы ускакали, - продолжал Боhорчи, - а после узнали, что напали не тайджиуты, а меркиты. Их – три сотни, они хорошо вооружены, а нас - всего

* Ход и логика событий доказывают, что Темучин не мог бросить Бортэ, как это утверждали ранее. Он оставил жену по её просьбе.
несколько человек. Они хотели убить Темучина, но он скрылся на Бурхан-Халдуне. Там он почувствовал себя ничтожной вошью на спине священной горы. А когда спустился и узнал о похищении Бортэ, эта весть не добила, а так взбудоражила, подняла его дух, что он решил, во что бы то ни стало, вернуть жену.
Темучин поехал к хану кереитов Тогрулу. Тот стоял в Тёмном Бору на реке Тола и принял его как сына. Наступила холодная осень, но его хорошо грела шуба, подаренная Темучином. Тогрул и Джамуха имели зуб на меркитов. Тогрул ещё в детстве был у них в плену, а Джамуха – недавно. Они решили поквитаться с меркитами и потому согласились на поход. Тогрул обещал выставить два тумэна, два других обещал Джамуха. А Темучину предложили собрать, сколько сможет.
Попросив Темучина об этом, Тогрул заодно решил проверить, насколько
силен его названный сын. Сели мы с Темучином - я, Субэдэй, Джэлмэ, и начали думать, где собрать войско. Наконец, Темучин сказал, что надо идти вниз по Онону, по пути его пращура Бодончара, который впервые подчинил тамошние племена. Помолившись духам предков, мы тронулись в путь. Проезжая улусы и становища ононцев, мы говорили, что решили покончить с набегами меркитов, дать им отпор. Обещали после разгрома меркитов щедро вознаградить всех, кто пойдёт в поход. Мы пошли вниз по Онону и собрали тысячу воинов.
- Всего-то! – удивился Тургэн.
- Времени не было проехать хотя бы до середины течения Онона. Кроме того, Темучин набирал лишь самых метких всадников, имеющих хороших коней. А чтобы издалека узнавать их, приказал им прикрепить к шлемам перья птиц. Позже ононцы стали нашими гвардейцами.
Две недели ушло на сбор войск у Бурхан-Халдуна. К сожалению, мы опоздали к месту сбора на три дня.
- И в дождь и в пургу на собранье приходить без опозданья, - начал отчитывать Джамуха, - Когда монгол говорит «да», это звучит как клятва!
Темучин навсегда запомнил эти слова и позже следовал им лучше Джамухи. Ещё две недели ушло на поход. Странно, но Тогрул не пошёл на меркитов, послав вместо себя своего военачальника Хадах-багатура. Тогрул, побывав в плену у меркитов, боялся их и на всякий случай остался в стороне. Темучин предложил идти не по Селенге, а напрямик, по Чикою. Так мы сократили путь и застали меркитов врасплох.
Во время похода Джамуха смотрел по сторонам и шевелил ноздрями.
- Ты будто вынюхиваешь след, - пошутил Темучин.
- Это так и есть, - серьёзно ответил Джамуха, - У меня нюх на врагов.
- И о чём говорит нюх сейчас?
- Враг ни о чем не догадывается, чувствует себя в безопасности.
- Тем лучше для нас, - сказал Темучин.
Из-за осенних дождей путь стал тяжёлым. * Хилок разлился, пришлось сколачивать плоты из сухостоя, связывать их жгутами из камыша. К главной крепости меркитов на горе Тайхан подойти скрытно не удалось. Сигнальными кострами на холмах меркиты доложили о набеге своему хану и послали к нему гонцов. Узнав о том, что у монголов более четырёх тумэнов, Тогтога-беки понял, что не сможет противостоять огромному войску, которое монголы собрали впервые. Меркиты по правому берегу Хилка ушли к Селенге.
Подойдя к Тайхану и узнав, что Тогтога-беки бежал, Джамуха и Темучин решили нагнать его, несмотря на то, что стало темнеть. Когда взошла луна, Темучин увидел толпу беженцев. Бортэ могла оказаться здесь, и он поскакал вдоль огромной толпы, зовя её: «Бортэ! Бортэ!» И вдруг услышал ответный крик: «Темучин!» и увидел жену. Спрыгнув с коня, он обнял её, плачущую от радости.
Послав гонцов к Джамухе, Темучин передал, что нашёл жену и преследовать Тогтога-беки не будет. Он заночевал с Бортэ в хоромах меркитского хана на горе Тайхан. Она не самая высокая среди других. Но её опоясывала довольно широкая дорога, по которой можно подняться вверх на кибитках. Её края укрыты каменными плитами, которые защищали от стрел снизу.
* Войско прошло мимо нынешней Кяхты, через Мурочи, Усть-Киран, Цолгу, Подлопатки, где в 1840-х годах проживали декабристы Борисовы, а за Селенгой – братья Бестужевы.
А стрелы и камни, пущенные с горы, делали штурм почти безнадёжным.
Темучин поднялся наверх, увидел пещеру с колодцем на дне, зашёл внутрь, с интересом изучил всё, а Бортэ сказала:
- Хорошо, что не пришлось штурмовать эту крепость. И нам нужна такая.
- Нет! – возразил Темучин, - Отсиживаться в норах надоело! Да и нет таких крепостей, которые нельзя взять, и я докажу это! * Попросив оставить его наедине с Бортэ, Чингисхан провёл на горе Тайхан двое суток. Узнав, что её похитил Чилгер, племянник Тогтога-беки, он велел казнить его. Бортэ рассказала, что во время плена она испытывала брезгливость к Чилгеру и к самой себе, и что она чувствует себя обесчещенной.
- Не говори так, во всём виноват я, отныне мы всегда будем вместе.
Желая порадовать их счастьем, духи предков подарили хорошую погоду.  С высоты Тайхана открывалась степь Боhура-хэгэр. ** Тишина нарушалась лишь стуком дятлов, стрёкотом сорок, щебетаньем синиц, которые клевали ягоды дикого абрикоса на склонах горы, ловили бабочек и мотыльков, летающих над ещё зелёной травой и разогретыми камнями. Сверху воины и лошади казались крохотными муравьями. Устав после трудного похода, воины отдыхали у подножия горы. Мир и покой царили над просторами. Вечером русло и протоки Хилка засверкали в лучах заходящего солнца. ***
* Кстати, в 1207 г. Чингисхан взял крепость Тайхан. Эта точка - самая северная в его походах. Отсюда до нынешней столицы Бурятии Улан-Удэ всего 80 км. Пишут, что во время похода 1207 г. Чингисхан дошёл до реки Уды. Есть легенды о его походе по Уде до Еравны. Далее он якобы прошёл в Баргузин, перебрался на остров Ольхон. На самом деле, Чингисхан погнался за Тогтога-беки, который по долине Джиды бежал на запад. Но кое-кто настаивает на этом и пишет, что Чингисхан был на Байкале, а после его похоронили на Ольхоне. Крепость Тайхан впервые нашёл и описал археолог А.Тиваненко.
** Груссе называл эту степь Бугура-кеер – Степь верблюдов. Не кроется ли в Бугуре название современного село Бичура? Оно недалеко от села Шаралдай Мухоршибирского района Бурятии, где родился и вырос И.Калашников, автор романа о Чингисхане «Жестокий век».
*** Этот пейзаж зарисован с натуры. В сентябре 2005 года мы с художником Зорикто Доржиевым побывали на горе Тайхан, за что мы благодарим главу Улан-Удэнской телестудии «Ариг-Ус» Лазаря Бартунаева, специальных корреспондентов Норжиму Цыбикову, Сэрэмжит Интогарову и телеоператора Валерия Чойдопова. А в августе 2011 г. я побывал здесь с экспедицией юных декабристоведов под руководством В.И. Петрова.
- Вот всегда бы жить так! – сказала Бортэ, - Чтобы никто не нападал друг на друга! Не похищал женщин, не угонял скот! Ну почему люди не живут в покое и мире?
- Для этого нужен один хан. Когда их много, они воюют друг с другом.
- Но откуда возьмётся такой хан?
Темучин прищурился, глядя вдаль, но ничего не сказал.
Бортэ глянула на него, увидела его чёткий профиль, твёрдо сжатые губы и сказала:
- Таким ханом можешь стать ты!
- Почему?
- Потому что ты это можешь!
Темучин тронул ладонями её щеки и сказал:
- Да, я могу стать таким ханом, но...
- Собрав огромное войско, - сказала Бортэ, - ты уже сделал первый шаг.
- Собирал не только я.
- Но, если бы не ты, Тогрул и Джамуха не пошли бы в поход. Да, они были в плену у меркитов, да, они жаждали мести. Но слишком велик их страх перед ними. Неслучайно Тогрул отказался идти с вами.
- Уговаривая Тогрула и Джамуху, я лишь хотел вернуть тебя. Мы пошли самым кратким путём. Выиграв время, мы обрушились на меркитов, как град в дымник юрты. Так что в тебе, Бортэ, - главная причина победы.
- Спасибо за эти слова. А главное, ты сумел обратить беду в победу!
Через два дня подъехал Джамуха, который дошёл по Селенге до устья Уды, но, получив весть от Темучина, прекратил погоню.
В тот день они побратались в третий раз. Темучин опоясал Джамуху золотым поясом Тохтога-беки и подарил белую кобылу с чёрной гривой. А побратим надел на Темучина пояс другого хана меркитов Даир-Усуна и подарил красивого жеребца. Но Темучин снял пояс, понюхал его, сморщился и подержал его над пламенем костра.
- И ты тоже сделай так, - сказал он Джамухе, - надо очистить пояс от запаха прежнего хозяина, сжечь дух поражения, который вселился в него.
В те дни Темучин и Бортэ впервые попробовали свежего омуля, шедшего с Байкала на нерест. Им понравился и свежесолёный омуль.
В устье Джиды, проезжая мимо разрушенной крепости Харадал-Хучжаур, Бортэ услышала детский плач. Подойдя к догорающей юрте, она увидела пятилетнего малыша. Измазанный сажей, он лежал в золе и плакал. Он был хорошо одет - соболья шапочка, унты из маральих лапок и шубка из оленьей шкуры.
Тургэн хорошо помнил всё со слов Бортэ-уджин, но не стал прерывать рассказ Боhорчи. Он хотел сравнить их воспоминания.
- Как же тебя бросили одного? – спросила Бортэ, но мальчик не мог сказать ни слова. Она узнала племянника Тогтога-беки, помыла его, взяла на руки, накормила, и лишь после этого мальчик успокоился. Бортэ принесла его к кибитке и сказала Темучину.
- Смотри, какой мальчик! Давай подарим его матушке Оэлун-экэ.
Оба рассказа совпали почти полностью. Не было лишь восхищения шитьём, бисером, на которые обратила внимание Бортэ-уджин.
Вернувшись на Онон, Темучин и Джамуха послали Тогрулу большой обоз с трофеями. На пиру в урочище Хорхонах-Джибур Темучин щедро вознаградил земляков-ононцев. Тысячи воинов окружили шатёр рядом с раскидистой сосной.
- Именно здесь, под этой сосной, - напомнил Мухали, - был провозглашен последний монгольский хан Хутула - дед Темучина.
- Выпьем за вечную дружбу и создание нового ханства! – сказал Темучин.
Тысячи воинов, сидящие на склонах холма, закричали: «Ура».
В начале зимы побратимы провели совместную охоту у Бурхан-Халдуна, обеспечив едой воинов до следующей весны.
Побратимы прожили вместе полтора года. Именно тогда Бортэ родила первенца Джочи. Роды принимала матушка Оэлун. Обрезав и завязав пуповину, она окунула младенца в солёную воду и показала его Темучину.
- Смотри, он синеглазый и рыжий, как ты!
Он глянул на младенца и вздохнул:
- Да, так, но его целый месяц ласкал меркитский эрхтэн.
- Замолчи! – крикнула мать и тихо, чтобы не слышала стенающая Бортэ, шепнула, - Он ведь родился через девять месяцев после твоей женитьбы!
- Не сердись, мама, - смутился Темучин, - но ведь плод целый месяц купался в чужом семени. Каким вырастет он?
- Вырастет таким, каким надо! А в чужом семени виноват только ты!
- Конечно, - согласился Темучин, - но давай выйдем.
На улице Темучин спросил о том, что давно мучало его.
- Все говорят, что я похож на отца Есугея, но вдруг я - сын того, у которого он отбил тебя? Ведь ты сначала была женой меркита?
- Ах, вот ты о чём? Ну, хорошо, запомни раз и навсегда: ты - сын Есугея и только его. Да, я была с Чилгером месяц, но ты уже был зачат Есугеем. И синее пятно на ягодице у тебя, как у него. А у меркита пятна не было.
- Хватит, мама! Я всё понял!
Темучин успокоился и был рад сыну не меньше Бортэ.

Побратимы ехали рядом, но
смотрели в разные стороны.

РАЗРЫВ ПОБРАТИМОВ
Джамуха тоже обзавёлся женой. Ею стала красавица Мунгэлун-гоа, дочь богача Сэчэн Номтая. У них родился сын. Малыши росли рядом, порой спали вместе. Со временем родители хотели побратать их. Казалось, ничто не угрожало их дружбе. Разговоры между ними шли самые откровенные. Однажды они заговорили о том, почему степняки не живут в мире.
- Чего проще, - сказал Темучин, - договориться не воевать, и всё!
- Нет соседей, которые жили бы мирно, не воевали бы друг с другом, - сказал Джамуха, - Главные причины – зависть, взаимный грабёж. Примирить их можно только сверху, а кто может приказать? Только сильный мудрый хан. Но каждый народ имеет своего хана, слушает только его и не признаёт власти других ханов.
- Пока будет много ханов, - сказал Темучин, - они всегда будут сражаться друг с другом. Нужен один хан, который объединит всех. И тогда прекратятся войны, на земле воцарится мир. Есть древняя притча: «Двухголовая змея ползёт медленно, потому что головы тянут в разные стороны, и она долго не живёт. А одноголовая змея ползает быстрее и живёт дольше». Так и со страной, которой правит одна голова. Лучше иметь одну голову и два хвоста, чем несколько голов и один хвост.
Джамуха согласился и тут же спросил:
- Уж не хочешь ли ты стать таким ханом?
- Куда мне, с моими тринадцатью куренями? – усмехнулся Темучин, - А ты, возглавляя тринадцать родов, можешь рассчитывать на трон хана. *
Джамуха удивлённо глянул на Темучина:
- Как ты подсчитал всё! Значит, думал об этом!
- Да, думал и потому говорю, что только ты можешь возглавить монголов.
- А почему не Тогрул? За ним ведь гораздо больше людей, чем за мной.
- Он был в плену у меркитов и татар. Его гоняли найманы, тангуты и даже его сородичи кереиты. Судьба ломала его, он стал чересчур осторожным, нерешительным. А ты молод, силён, и можешь стать ханом. И я бы стал второй оглоблей в колеснице ханства.
Джамуха снова удивился и покачал головой.
- Ох, как хотелось бы верить тебе. Но почему ты не сказал сразу?
- Я лишь недавно подумал об этом.
Джамуха не очень-то поверил и принуждённо рассмеялся:
- Раз так, давай думать, что делать дальше.
- Хорошо! – сказал Темучин и обнял анду.
Вскоре после этого все стали замечать у Джамухи какую-то непривычную задумчивость, из-за чего его лицо становилось хмурым. В такие минуты он был раздражителен и срывал плохое настроение на подчинённых.
- Твои слова о двухголовой змее запали в его душу, - сказала Бортэ, - Он стал думать и понял, что дружба дружбой, но на троне вдвоём не усидеть.
- Я не думаю о троне. За Джамухой тринадцать больших родов. А у меня
* Курень – стойбище в кольце телег или отряд около ста человек.
в десять раз меньше.
- Джамуху настораживает то, что многие ценят тебя за верность слову, за щедрость при дележе добычи.
- Так что, не надо быть верным слову и обделять людей?
- Конечно, нет. В этом твоя сила. Но, запомни, это раздражает его.
Весной года дракона (1184) Джамуха на привале вдруг сказал:
- Покочуем возле гор – для табунщиков шалаши готовы. Покочуем возле реки – для пастухов и овец раздолье.
Говоря это, Джамуха шевелил ноздрями, потом отошёл в кусты и присел на корточки. Не поняв смысла фразы, Темучин спросил матушку Оэлун:
- Что он хотел сказать?
Пока Оэлун-экэ думала, Бортэ опередила её:
- Он сказал: ему всё равно, куда ехать, везде хорошо. И вы, мол, езжайте, куда хотите. Это значит - мы надоели ему.
В это время ветер донёс из кустов запах дрисни, Бортэ поморщилась:
- Поехали дальше! Мне противна эта вонь!
Послушав жену, Темучин приказал свите и войску трогаться в путь. За ним поехали потомки хана Хабула – Алтан, Хучар и Сэчэн-беки. Вождь племени кият-джуркинов Сэчэн-беки был выше Темучина, но пошёл за ним.
Джамуха был отважен в битвах, но изумлял непостоянством характера. Из-за этого многие стали опасаться его и потому пошли за Темучином. *
В верховье Керулена Темучин вышел на тайджиутов, которые когда-то надели ему колодку. На этот раз, увидев его, они бежали. А он не стал их преследовать.
  * Объясняя причины разрыва Темучина и Джамухи, академик Б. Владимирцов писал, что Темучин выражал интересы степной аристократии, а Джамуха был демократом. На мой взгляд, это противоречит фактам. Темучин ценил происхождение, но ещё больше ценил силу, отвагу, верность слову, давая высокие должности тем, кто проявлял их. И потому за ним шли не только аристократы, но и голытьба, вольница, беглецы от притеснений. Лев Гумилёв называл их людьми длинной воли. Заселяя окраины Монголии, они освоили Саяны, Прибайкалье. Среди них оказались буряты, хори-туматы, ойраты, другие «лесные племена». На Руси подобные беглецы становились казаками.

Первое провозглашение Темучина ханом
не было особой вехой в его биографии.
Б.Владимирцов
ИЗБРАНИЕ ТЕМУЧИНА ХАНОМ
В год курицы (1189) борджигиты подняли Темучина на кошме и провозгласили ханом. Это стало неожиданностью для многих и, прежде всего, для него самого. Обращаясь к старшим родичам, он сказал:
- Я не хотел быть ханом. Но раз вы, Алтан, Хучар и Сэчэн-беки отказались, а земли по Онону не могут оставаться без хана, я согласился стать им, чтобы охранять землю предков от набегов татар, найманов, меркитов.
Объясняя, почему прямые наследники Хабула избрали Темучина ханом, мудрая Бортэ-уджин,** как теперь стали называть её, сказала мужу:
- Не обольщайся высоким титулом. Алтану и Хучару нужен такой хан, который слушается их. Они поставили тебя лишь на время. Хотят проверить, как отнесутся к этому Тогрул, Джамуха. Если те обидятся, пригласят одного из них, а тебя закатают в ту же кошму, на которой недавно подняли. **
Весть об избрании Темучина ханом обрадовала вождя кереитов Тогрула.
- Давно бы так! – воскликнул он, - Как можно ононцам без хана? Я рад, что им стал Темучин, сын моего побратима Есугея!
Радость Тогрула была искренней. Его владения на реке Толе зажаты с запада найманами, с востока - татарами. И теперь он надеялся на помощь Темучина, который недавно преподнёс ему шубу, а потом пошёл на меркитов и обогатил его добычей. А Джамуху это известие огорчило. Самолюбие его было задето. Никто не посоветовался с ним. А ведь за ним, Джамухой, гораздо больше племён. Узнав, что главную роль в избрании Темучина сыграли Алтан и Хучар, он обрушил гнев на них.
- Передайте Алтану и Хучару, - сказал Джамуха, - почему они не возвели моего анду в ханы, когда мы с ним были вместе? Если они хотят вбить клин

* Титул «Уджин» нечто вроде княжна ил царевна.
** Академик Б. Владимирцов писал о тогдашних монгольских ханах: «Это были эфемерные вожди неопределённых групп с неопреленной, всегда оспариваемой властью». Он называл их власть и права «прерогатвой атамана разбойничьей шайки… на время войны, то есть для наездов, набегов, разбоя».
между нами, - не получится! Передайте побратиму мои поздравления и служите ему. А то, знаю вас, сегодня подняли на кошме, а, чуть что - бросите оземь.
Но клин между ними был вбит и больно ранил Джамуху. Чтобы поднять ему настроение, его брат Тайчар решил угнать лошадей у Дармалы, подданного Темучина. Табунщик, как когда-то Темучин, один поехал вслед и стрелой убил Тайчара. Дармала вернул свой табун, но привёз на хвостах своих коней войну. Решив отомстить за смерть Тайчара, Джамуха собрал сородичей джаджиратов, а также урутов, мангутов и десяток других монгольских племён. Всего тридцать тысяч воинов. А у Чингисхана под рукой лишь тринадцать куреней.

Все древние авторы поражались
уходу Джамухи из Дзеренова ущелья.

ПОБЕДА В ДЗЕРЕНОВОМ УЩЕЛЬЕ
Превосходство противника не испугало воинов Темучина. Они вступили в бой в междугорье Далан-Бальджут, но потерпели поражение. Братья Джэлмэ и Субэдэй уговорили Чингисхана отступить.
- Даже если мы убьём тысячу воинов Джамухи, - сказал Джэлмэ, - остальные двадцать девять тысяч сомнут нас в степи.
- Давайте поедем в Дзереново ущелье, - предложил Субэдэй, - мы войдём и завалим вход камнями. А если враги полезут, перебьём стрелами как дзеренов. *
- Джэлмэ и Субэдэй правы, - сказал Темучин, - Это единственный выход!
Тем временем караулы заметили скачущее войско Джамухи. Прикрывая отход семьи Чингисхана, воины рода чоно вступили в бой, но были окружены и взяты в плен. Вместе с ними был схвачен и их вождь Чаган-Ува, ушедший за Темучином в ночь разъезда с Джамухой. Пытаясь отбить его, Субэдэй бросился в бой, но стрела вонзилась в его правую руку, и пока он вытаскивал её, кто-то ударил его саблей в лицо, и ему пришлось отступить.
* Дзерен – парнокопытное животное, оставшееся в названиях сёл Забайкалья. Например, Горный Зерентуй, где погибли декабристы Сухинов и Лунин.
В лесу ему перевязали руку, а когда начали вытирать залитый кровью правый глаз, убедились, что он вытек. Теперь он не мог сражаться, стрелять из лука. Зато у него обострился дар предвидения, и он, как одноглазый предок монголов Дува Сохор, стал видеть на расстояние трёх кочёвок.
Более тысячи воинов Темучина вошли в Дзереново ущелье. Бортэ-уджин велела слугам спрятать в дальней пещере своих малолетних детей - четырёх сыновей и дочь. Воины забросали вход в ущелье булыжниками, брёвнами, устроили засады за скалами и деревьями. Первые же выстрелы сразили тех, кто приблизился к завалу.
Джамуха не пошёл на штурм, а устроил показательную казнь. Отрубив голову Чаган-Уве, он привязал её за косичку к хвосту коня и крикнул:
- Так будет с каждым, кто покинет меня! И вот что ожидает его волчат! *
Джамуха махнул рукой, и на поляну вывели воинов рода чоно и стали рубить им головы, а потом, морщась от запаха кала, «повара» начали вырезать внутренности. Не выдержав вони, а главное, ужасной разделки трупов, они стали блевать. Кровь жертв, кишки с калом и блевотина попали в ручей, текущий из ущелья, которое почиталось как святилище. А Джамуха гарцевал вокруг костров. Почуяв неприятные запахи, он больше обычного шевелил ноздрями. Палачи выпотрошили трупы и бросили в котлы с водой. Семь больших котлов наполнились телами воинов.
В это время с горы послышались удары бубна и камланье шамана.
- Поздно молиться! – крикнул Джамуха, - Духи предков на моей стороне!
Голова Чагана, привязанная к хвосту, заляпанная грязью, превратилась в чёрный ком. Джамуха отсёк верёвку саблей и пнул голову. Она покатилась в ручей.
- А теперь давайте обедать! - сказал Джамуха, - Подходите! Еда готова!
Но никто не тронулся с места.
- Кому говорят? – вскричал Джамуха, - Вы что, не слышите? Это приказ!
- Мы не людоеды! – послышался голос сзади.
- Кто это сказал? - Глаза Джамухи вспыхнули яростью. Вынув саблю из
* Чаган-Ува - представитель рода чоно, считающего своим предком волка. ножен, он хотел отсечь еще одну голову, но громкий голос с горы:
- Джамуха! Ты осквернил Дзереново ущелье - святыню монголов!
Вздрогнув, как от голоса Тенгри, Джамуха глянул вверх.
- А, это ты, Темучин!
- Да, это я, твой анда, - Темучин вышел из-за скалы.
- Ах, какой смелый! А не боишься, что тебя пристрелят?
- Не боюсь, потому что без твоего приказа не выстрелят, да и прикажешь, не станут стрелять.
- Ну, конечно! Как можно стрелять в хана монголов?
- Перестань, – спокойно сказал Темучин, - Вся степь знает, как мы трижды клялись в вечной дружбе. А ты пошел на меня с войском.
- А как бы ты поступил, если бы у тебя убили родного брата?
- Наказал бы убийцу, но не тронул бы его хозяина. Моей вины в смерти Тайчара нет. Если мы начнём воевать из-за угонов, миру в степи не быть никогда.
- Но и прощать убийство - грех.
- Согласен! Но, помнишь, как мы на Ононе обменялись стрелами? Потом на Селенге повязали ханские пояса и дали клятву верности! Или забыл её?
- Помню каждое слово! – голос Джамухи дрогнул.
- Ты решил поднять руку на меня. Что подумают о тебе монголы, да и потомки?
- А мне плевать на это! – запальчиво ответил Джамуха.
- А я плевать не буду. И тебе не советую! Вот сейчас мои лучники могут спокойно пронзить тебя стрелами, но я приказал им не трогать тебя.
Джамуха увидел лучников с наведёнными стрелами и зашёл за коня.
- Не бойся, если бы я захотел, стрелы уже торчали бы из твоих глаз. Давай так: ты уводишь войско, а мы даруем тебе жизнь, и не будем преследовать тебя.
Джамуха задумался и, наконец, сказал:
- Ладно, отвечаю тем же – тоже дарую тебе жизнь!
- Считай, что мы обменялись жизнями! – сказал Темучин.
Подойдя к ближайшему котлу, Джамуха опрокинул его. Вода залила костёр. Он велел потушить другие костры и приказал войску покинуть ущелье.
На всякий случай Темучин решил выждать до утра. А на рассвете к нему приехали Джурчедэй и Хоилдар, вожди урутов и мангутов.
- Мы покинули Джамуху, - заявил Джурчедэй, - и хотим служить тебе.
- Темучин так обрадовался, - говорил Боhорчи, - что начал обнимать их.
- И не побоялся ловушки? – спросил Тургэн.
- Нет, Темучин подружился с ними ещё во время похода на меркитов, а Джурчедэю доверял так, что назначил его главой личной охраны.

* Видимо, Джамуха отступил после подобной словесной дуэли. Проявив выдержку, Темучин вышел из безвыходного положения и одержал одну из главных побед. Без неё мир не узнал бы его имени. Позже эта история обросла легендами, количество котлов возросло до семидесяти, а некоторые историки приписали Темучину не только победу, но и казнь побеждённых в тех же котлах.


Кое-что в жизни Темучина умалчивалось,
так как наносило ущерб его репутации.
П. Рачневский

БЫЛ ЛИ ТЕМУЧИН В ПЛЕНУ?
Тургэн очень хотел, но не решался спросить Боhорчи, был ли Темучин в плену? Ведь ещё первый наставник Бат-Мэргэн велел молчать об этом. Прежде чем обратиться к Боhорчи, он решил поговорить с Тататунгой. Но когда Тургэн задал этот вопрос, учитель сделал вид, что не слышит его. Сменив тему разговора, он вернулся к нему лишь в конце беседы, но за пределами юрты.
Выйдя на улицу и убедившись, что никого, кроме часовых, рядом нет, он предложил пройтись к Орхону. Снег поскрипывал под унтами. День был ясный, морозный. Солнце уже снижалось к хребту. И на этой прогулке Тургэн узнал кое-что о так называемом плене Чингисхана.
- На твой вопрос скажу: не вздумай задавать его никому. Никто не знает, где был Темучин семь лет. Только Бортэ-уджин может сказать, но ни за что не скажет, иначе надо ответить, откуда в отсутствие Темучина появился Толуй и чей он сын. Это ещё более неприятно ей. И в летописи об этом не может быть и намёка. А от кого услышал об этом?
- Впервые - от своего наставника Бат-Мэргэна, - ответил Тургэн.
- От него впервые, а потом?
Не став говорить о беседах с Есуй-хатун и Бортэ-уджин, Тургэн сказал:
- Чаhадай сказал, что Толуй родился, когда Темучин был в плену.
- Никто не разносит эти слухи, кроме него, - покачал головой Тататунга.
Учитель рассказал о том, что происходило после Дзеренова ущелья.
Весть о кровавых котлах Джамухи так потрясла сородичей, что его покинули не только Джурчедэй и Хоилдар с урутами и мангутами, но и Мунлик, вождь хонхотан. Мунлик был другом Есугея. Поэтому Есугей, когда его отравили татары, попросил его привезти Темучина от Дай-сэчэна. Мунлик доставил его домой, но после смерти Есугея не поддержал Оэлун, когда его подданные покинули её. Правда, позже он взял её в жёны. Но они прожили недолго. Во время рокового ночного разъезда Мунлик остался с Джамухой, а после стычки в Дзереновом ущелье явился к Темучину в сопровождении семерых сыновей и десятков соплеменников.
Проявив великодушие, Темучин устроил в честь Мунлика пир, Темучин предложил его сыну Теб-Тенгри провести молебен. Тот предсказал победы новому союзу племён и великое будущее Темучину. На пиру провозглашались здравицы в честь Темучина, Джурчедэя, Хоилдара, Мунлика и в честь всех племён, которые объединились под девятибунчужным знаменем. * Был на том пиру и Сэчэн-Беки, вождь кият-джуркинов, дальний родич Темучина.
Хорош был пир. Вино - рекой, яства - горой. Оголодавшие пришельцы наелись до отвала. Все пили, кто сколько хотел. Но Темучин почти не пил.
- Почему не пьёшь? – спросил Мунлик, - Не уважаешь меня?
- Не обижайся, - ответил Темучин, - Я выпил Джурчедэя, Хоилдара. Три чаши меня бодрят, а больше – туманят. Вожди не должны терять голову.
Ясная голова и выдержка понадобились буквально через минуты. Кияты
* Девятибунчужное знамя Темучина сделано из девяти конских хвостов.
накрыли яму войлоком и пригласили Темучина. Однако его брат Отчигин, заметив подвох, оттащил войлок и усадил брата в безопасном месте. Чего хотели кияты, подшутить или намекнуть на казнь без пролития крови, не ясно. Но если это была шутка, то слишком жестокая. Так что воссоединение происходило не просто.
В тот же вечер кияты преподнесли другие сюрпризы. Разнося гостям кумыс, виночерпий Шихурчи налил младшей жене Сэчэн-Беки раньше, чем его старшим жёнам, и те побили пожилого человека. Тот заплакал и сказал, что при Есугее такое было невозможно. Темучин сделал вид, что не придал этому особого значения. Он велел лишь удалить зачинщиц скандала.
Но тут один кият надрезал стремя на седле коня Темучина. Чем это грозит во время скачки, известно. Заметив это, брат Темучина Бельгутэй выбил у того нож. Силач Бури Бухэ заступился за сородича и ударил Бельгутэя саблей плашмя, но ранил его плечо. Увидев кровь, Темучин схватил дубину и вместе с друзьями побил не только Бури Бухэ, но и всех киятов.
Затаив обиду, они решили отыграться при первой возможности. Когда Темучин пошёл в поход на татар, Сэчэн-Беки и Тайчу обещали помочь ему, но обманули его, и пока он громил татар, они напали на его стойбище, убили десять охранников и ограбили беззащитных стариков, женщин, детей.
Вернувшись с победой, Темучин загнал Сэчэн-Беки и Тайчу в ущелье, схватил их и казнил. Остальные убежали на запад и оказались у Балхаша и в Семиречье. *
Вскоре Темучин расправился с Бури Бухэ, который ранил саблей Бельгутэя. Во время борьбы Бури Бухэ поддался и упал на живот. Брат глянул на Темучина, а тот подал знак, мол, кончай его. И Бельгутэй сломал тому позвоночник. Расправа над Бури Бухэ, а особенно над Сэчэн-Беки и Тайчу, которые приходились ему троюродными братьями, произвела огромное впечатление не только на монголов, но и на китайцев. Они привлекли Темучина

* Потомки рода кият и сейчас живут в Казахстане, Средней Азии. Поэтому казахи и кыргызы считают Чингисхана своим предком. Кияты могли придти туда и позже, в составе войск Чингисхана.
для борьбы с татарами, которые, набрав силу, стали беспокоить китайцев. Он стал служить цзиньскому Алтан-хану и пробыл в Китае несколько лет. Темучин мог попасть туда и по доносу Джамухи. Тот надеялся, что китайцы казнят его, прибив к деревянному ослу.
- А как выглядел осёл? – спросил Тургэн.
- Это толстое бревно на козлах из четырёх коротких жердей, - сказал Тататунга, - человека кладут на бревно животом, прибивают гвоздями руки и ноги к жердям. Ему не дают воду и еду, а если он долго не умирает, у него по одному отсекают пальцы рук и ног, вырезают ягодицы, сухожилия. Муки страшные! Оводы, комары, мухи облепляют его…
- Вы видели казнь?
- Нет, один очевидец рассказал о ней. Между прочим, найманы, у которых я служил, так верили в победу, что приготовили деревянного осла для Чингисхана. Но, к счастью, просчитались.
Кинув камушек на лёд, Тататунга посмотрел вслед и, повернув к Каракоруму, продолжил рассказ о том, как всё было на самом деле.
- Пользуясь отсутствием Темучина, Джамуха распустил слухи о его плене. Возможно, китайцы и хотели казнить его, но сначала решили использовать его в борьбе с татарами, найманами. Темучин умел вызывать симпатию к себе. И через семь лет он вернулся домой. После его побед над татарами китайцы дали Темучину титул Чаутхури, а Тогрула удостоили более высокого титула Ван-хан. И Тогрул стал называть себя Ван-ханом.
- С тех пор, - сказал Тататунга, - и пошли слухи о плене Чингисхана. *
* В старинной книге Чжао Хуна «Мэн-да Бэй-лу, Полное описание монголо-татар» (Москва, 1975, с. 49) написано: «Чингис в малолетстве был захвачен цзиньцами, обращён в рабство и только через десять с лишним лет бежал». Эти ничем не подтверждённые строки о его плене – единственные в литературе средневековья. Годы плена не укладываются в детские и отроческие годы жизни Темучина, которая подробно описана современниками. В 9 лет – гибель отца Есугея. В 11 и 12 лет – обряды побратимства с Джамухой. В 13-15 лет – голод, лишения на Ононе. В 16 лет - убийство брата-доносчика Бектера. В 17 лет – тайджиуты надели ему колодку. В 19 лет – его нукерами стали Боhорчи, Джэлмэ, Субэдэй. Как видите, места для 10 лет плена в его детстве нет. Так что на вопрос «А был ли мальчик?» ответ однозначен – не было!
Правда, зазор для плена есть в 1190-1196 гг. Но в это время он зрелый муж - 28-34 года. Именно этот период обойдён в «Юань-Чао-Би-ши» (Секретной истории монголов)», «Сокровенном сказании» и «Алтан-Тобчи», на что обратил внимание Л. Гумилёв.
В книге «Чингисхан» (М. 2002) Р.Груссе не говорит о его плене, а в главе «Чингисхан на службе у «Золотого царя» описывает как раз 90-е годы. Может, действительно, был не плен, а успешная служба у Алтан-хана? Почему автор «Мэн-да Бэй-лу» Чжао Хун написал о плене? Может, хотел «приблизить» Чингисхана к китайцам? Мол, благодаря плену он познакомился с воинским искусством, культурой Китая, и это помогло ему стать «покорителем Вселенной».

Темучин вернулся из Китая, узнав все тонкости пыток и казней. Служба у цзиней стала для него школой жестокости. Монголы наказывали виновных лишь кнутами и саблями. Самым страшным было привязывание жертвы к хвосту лошади. Но более высокую школу жестокости монголы познали в Средней Азии. По изощрённости пыток сартагулы превзошли китайцев. Чего стоили гвозди, забитые в уши, и плавленное серебро, которое его воины вливали в рот пленных монголов.
- Может, потому они и стали так жестоки к сартагулам?
- Это не главное. Главное – убийство послов, неверность слову. Чингисхан считал, что такие люди недостойны жизни на земле, как и их потомство.

Самый опасный враг - бывший друг.
Пословица

«ВОЗВЕДЁМ ХАГАНОМ ДЖАМУХУ!»
Джамуху уязвило, что он ушёл из Дзеренова ущелья под давлением Темучина. Самое обидное, что словесная дуэль произошла на виду своих и чужих людей. Может пойти слух, будто он испугался анду как главу всех монголов. И в первый осенний месяц года курицы (1201) Джамуха решил провозгласить себя хаганом. Естественно, предложил это не он, а его соратники и враги Темучина. А таких набралось много. Среди них оказались не только джаджираты Джамухи, но и икересы, горлосы, хонгираты, хадагинцы, сальджиуты, тайджиуты и оставленные в живых кияты. Родичи Бортэ хонгираты были вынуждены выступить против Темучина. Дай-Сэчэн к тому времени умер, а новый вождь примкнул к Джамухе под угрозами.
Шестнадцать племенных вождей собрались на восточной окраине Монголии. Они ехали на курултай, минуя Онон, вотчину Темучина, по Керулену, мимо озера Далай-нор. К удивлению и радости Джамухи, на его зов откликнулись и более дальние враги Чингисхана - вождь татар Джалибуга с Хингана, сын хана меркитов Тогтога-беки Хуту с Селенги, хан найманов Буирух с Алтая, вождь ойратов Худуга-беки из Саян. Они ехали скрытно, зато торжества провели пышно.
В местечке Алагуй-булаг князья провели молебен, принесли в жертву кобылицу и жеребца и огласили решение: «Возведём хаганом Джамуху!» После этого все пошли вниз по Аргуни, до впадения в неё речки Хан, и на каменистой косе, указанной шаманами, провозгласили Джамуху хаганом. *
- За нами вся Монголия, от Алтая до Хинган! - кричали вожди, - И мы сметём этого выскочку Темучина!
Во время пиршества один из воинов покинул застолье, скрылся в кустах, поймал коня и поскакал вверх по Аргуни. Это был горлос Хоридай. С риском для жизни он добрался до Онона и доставил Темучину весть о грозящей опасности. Тот послал гонца к Ван-хану. Вождь кереитов, не медля ни часа, как когда-то перед походом на меркитов, собрал три тумэна и выступил из Тольского Тёмного Бора.
Темучин решил атаковать войска союзников Джамухи у Керулена, пока они не вошли в центр Монголии, где к ним могли придти другие племена.
Уверенные в собственной силе, Джамуха и его союзники чувствовали себя в полной безопасности. Они прошли между озёрами Далай-нор и Буир-нор и вечером увидели у озерца Койтэн войска Чингисхана и Ван-хана. Войско Джамухи было вдвое больше. Дело шло к вечеру, и обе стороны решили перенести сражение на утро.
Исход битвы решили не воины, а шаманы. Утром вождь ойратов Худуга- беки и хан найманов Буирух, надев шаманские шлемы и оргои, погрузили в

* Это место ныне на территории России, в Читинской области, юго-восточнее Краснокаменска, где находился в заключении Ходорковский.
воду волшебный камень жада и начали бить в бубны, призывая духов предков обрушить снег на войско Темучина. Их камланье достигло небес, и подул сильный ветер. И тут впервые проявил себя Салхи-Нуртай, отец Тургэна. Он тоже окунул камень нефрит в воду и взял в руки бубен. Встав лицом к ветру, он начал камлать. Выступив один против двух сильных шаманов и вождей, он сумел повернуть ветер в обратную сторону. Салхи-Нуртай сильно обморозил лицо, но усилил ветер до бурана, который смёл воинов Джамухи под обрыв.
Поскакав вперёд, всадники Темучина и Тогрула увидели врагов, лежащих под обрывом, и начали гнать тех, кто уцелел. Мятежные вожди спаслись тем, что бросились в разные стороны, и воины Темучина не смогли настигнуть их. Татары побежали на восток к Хингану. Буирух повел найманов на юг через Халхин-гол на Алтай. Меркиты и ойраты - на северо-запад, к Хоринской степи, чтобы по ней уйти к Селенге и Байкалу. Джамуха отступил назад, к Аргуни, а вождь тайджиутов Нагачу-багатур – на Онон. Это грозило разграблением вотчины Темучина, и потому он погнался за ним.

Само Небо охраняло Темучина.
Алтан Тобчи

НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ
Пять суток длилась погоня. Когда Нагачу-багатур прошёл свои улусы, за ним увязались мирные жители, что затруднило его отступление. Перейдя замерзающий Онон, вождь тайджиутов решил встретить Темучина на левом берегу. Субэдэй, увидев подготовку к бою, доложил хану об этом.
- Место для обороны удачное, - сказал он, - Сзади – хребет, с флангов - перешейки, по которым трудно атаковать.
- А идти напрямик - лёд тонок, - сказал Боhорчи, - кони будут скользить и проваливаться.
- Послушать вас - хоть назад поворачивай! – усмехнулся Темучин, - Давайте думать, как достоинства позиции врага обернуть в свою пользу.
- Обороняться им легко, а уходить трудно, - сказал Субэдэй, - Поэтому предлагаю дать нашим воинам передохнуть.
- И дать передышку врагу? - удивился Боhорчи.
- Но, смотри, на том берегу мало леса, а у нас полно, - сказал Субэдэй.
- И что? – спросил Боhорчи.
- Мы зажжём костры, а они будут мёрзнуть! – воскликнул Темучин.
Отдав команду спешиться, Темучин приказал лазутчикам перейти реку с флангов и занять высоты над станом врага.
- Когда мы начнём атаку, поддержите нас стрельбой, - напутствовал он.
Тысячи костров вспыхнули на правом берегу, и их число росло – подходили новые отряды. А на левом берегу свет был тусклый. Тайджиуты готовились к битве, а не к осаде. Ночь ожидания не пойдёт на пользу - дров почти нет, а мороз и ветер отнимут силы. Тем временем лазутчики Темучина перешли Онон справа и слева и начали карабкаться по склонам. Предвидя обход, сотник тайджиутов Джирхо устроил там засады. И, подпустив лазутчиков ближе, расстрелял их.
На рассвете тайджиуты, разогревая себя и коней, начали скакать кругами. Их было десять тысяч. Бурлило и войско Темучина, у которого было столько же воинов. Гром боевых барабанов и шаманских бубнов доносился с обоих берегов. Направив конников на фланги, хан увидел, что они подошли к перешейкам, и велел стрелкам пустить поющие стрелы. Услышав их вой, конники Темучина бросились в атаку, но попали под град стрел и камней с прибрежных скал. Трупы коней и людей, перегородили и без того узкие проходы. Вскоре прискакали вестовые и доложили о том, что лазутчики перебиты, и потому атаки  захлебнулись.
- Без вас вижу, - мрачно сказал Темучин и глянул на полководцев.
- Ничего не остаётся, как идти в лоб! – сказал Боhорчи.
- А кто говорил, что лёд тонок? – усмехнулся Субэдэй.
- И всё-таки придётся идти прямо, - сказал Темучин, - Ночью мороз укрепил лёд, а если не выдержит, здесь неглубоко, и трупы станут мостом. – И, глянув на вестовых, добавил, - атаки с флангов надо продолжить!
Всё случилось, как и предвидел Боhорчи, всадники начали скользить, падать, и стрелы тайджиутов разили их. Однако в нескольких местах конница прорвалась на левый берег и завязала сражение. Это стало мешать стрелкам тайджиутов, и резервные полки Темучина, несмотря на потери, преодолели реку и врезались в тайджиутов. А всадникам действительно пришлось скакать по трупам товарищей.
Продолжали бить барабаны. Над долиной стоял гул, нарушаемый криками раненых, стонами умирающих, храпом и ржанием коней. Темучин хотел броситься в бой, но Боhорчи и Субэдэй удержали его. Когда тайджиуты прижали борджигитов к Онону, Темучин приказал Боhорчи и Субэдэю бросить в бой резервные полки.
Глядя на сражающихся, Темучин ездил на коне вдоль правого берега и думал, до чего страшно, когда монгол идёт на монгола. Ведь борджигиты и тайджиуты издавна жили бок о бок, сватались, женились, делили пастбища. И вот пошли стеной друг на друга, проливают кровь на радость татарам, меркитам, найманам.
Вечером Темучин подъехал к правому флангу и оказался ближе к горе на той стороне реки, и вдруг увидел, как стрела бесшумно впилась в шейный позвонок коня. Тот рухнул, подмяв хозяина, и пока он выбирался из-под него, вторая стрела вонзилась в шею Темучина. Увидев, что хан упал, телохранитель Джэлмэ, закрыв его своим телом, осторожно вынул стрелу и начал отсасывать кровь из раны.
Стрела была отравленной. Джэлмэ сразу почувствовал горечь яда. Он сам ловил змей, выдавливал яд, сушил его и натирал порошком наконечники стрел. Однажды пылинки случайно попали в рот и обожгли язык. Он тут же выплюнул их, сполоскнул рот, но горький вкус яда запомнил навсегда.
Отсосав кровь, Джэлмэ поднял потерявшего сознание хана на своего коня, положил его поперёк седла и, взяв коня за узду, побежал в лес. Найдя безопасное место, Джэлмэ положил хана на дэгэл и увидел, что кровь продолжает течь. Стрела задела артерию. Как остановить кровотечение? Завязать шею туго нельзя. И тогда Джэлмэ зажал рану своими губами и стал держать так. Но рот продолжал заполняться кровью. Он сплёвывал её и снова зажимал рану. Снег вокруг покрылся красными пятнами. Поняв, что мокрые губы не дают крови засохнуть, он прищемил рану пальцами, не зажимая сильно. И только тогда кровь стала запекаться коркой, кровотечение остановилось. Джэлмэ отрезал от рубахи полоску шёлка и завязал рану.
Сколько времени прошло с начала сражения, как идёт оно, Джэлмэ не знал. Он лёг на спину, в изнеможении раскинул руки и увидел по звёздам, что сейчас около полуночи. А гул битвы не утихает. Странно, что рядом нет других телохранителей хана. Не видно Субэдэя и Боhорчи, а это значит, дело плохо.
Озноб охватил Джэлмэ. Без дэгэла он замёрз от ветра и мороза. Захотелось пить, но вокруг ничего нет. Поднявшись, он обежал вокруг, но не увидел следов стоянок. Оставить хана одного нельзя. Собрав хвороста, он запалил огнивом трут, бересту, развёл костёр. Огонь согрел его.
Тут Темучин открыл глаза и попросил пить. Джэлмэ сказал «Сейчас» и, сняв с себя дэгэл и рубашку, в исподнем побежал к реке. Темучин в недоумении глянул в след и снова впал в забытье. А Джэлмэ, перебежав реку, начал искать среди трупов людей и конских туш бурдюки с кумысом.
Битва отодвинулась к хребту, куда борджигиты оттеснили тайджиутов, и его никто не заметил. Поле боя устлано трупами. Кое-где раздавались стоны людей и продолжали дрыгать ногами раненые кони. Кумыса нигде не было, во время бегства некогда было доить кобылиц. Наконец, он нащупал кожаный мешок, вынул пробку, попробовал на вкус и понял, что это тарак, * и, схватив мешок, побежал обратно. «Само небо хранит Темучина!» - думал он, подбегая к костру.
Подбросив в него дров, он оделся, глотнул тарака и увидел, что Темучин открыл глаза. И тут его лицо перекосила нелепая гримаса, хан задёргался всем телом, руки и ноги тряслись так, будто злые духи вселились в него и начали корёжить лицо и тело. Джэлмэ взял голову хана в руку, чтобы она не разбилась о камни, а другой рукой стал удерживать тело. Мышцы хана окаменели, белая пена пошла изо рта, а самое страшное - кровь вновь хлынула из раны.
* Тарак – скисшее кипячёное коровье молоко. У русских – варенец.
Припадок длился недолго, но Джэлмэ показалось, целый час. Наконец,
судороги стали угасать. Вытерев пену у рта хана, Джэлмэ начал останавливать кровотечение. К счастью, это удалось быстрее, чем в первый раз.
Наконец, Темучин стал приходить в себя. Налив тарак в коровий рог, Джэлмэ подал его хану. Тот выпил, показал глазами налить ещё. Джэлмэ налил, хан выпил и со вздохом облегчения лёг на спину. Полежав немного, он спросил:
- Почему ты разделся и побежал к тайджиутам?
- Здесь нет питья, пришлось бежать к ним. А разделся, чтобы меня не узнали. Если бы враги схватили, я бы сказал, что хотел перейти к ним, но меня хотели казнить, для чего и раздели, но я убежал.
- Правильно сделал. Но почему вокруг столько крови?
- Я отсасывал её, чтобы удалить яд, и сплёвывал, стрела задела артерию, и я кое-как остановил кровотечение.
- Спасибо! У меня посветлело в глазах. Но никому не говори о припадке.
- Конечно.
- А как идёт бой?
- Шум удалился к хребту, значит, мы прижали тайджиутов.
Тут с Онона донеслись крики «Ура!», гул и топот копыт. Темучин попросил узнать, что там. Джэлмэ побежал и, вернувшись, сказал:
- Тайджиуты начали теснить нас, и наши отступают.
- О тенгри! Это невозможно! – сказал хан и встал, - Надо ехать!
- Но вам нельзя, вы потеряли много крови!
- А сидеть здесь – значит потерять всё! Подведи коня и дай факел!
- Хорошо, но куда вы один?
- Поймай другого коня и следуй за мной!
Подсадив хана на коня, Джэлмэ, подал ему смолистый сук, который горел довольно ярко, и хан поскакал к реке. Надев дэгэл, Джэлмэ побежал следом, увидел коня, который рыл копытами снег и ел сухую траву. Поймав его, он вскочил на него и нагнал хана. Увидев бегущих воинов, Темучин закричал: «Стоять! Это приказываю я, Темучин!»
Люди остановились и, увидев его в свете факела, закричали: «Хан жив! Он с нами!» и повернули обратно. На этот раз крики «Ура!» раздались в стане борджигитов. Вдохновлённые ханом, всадники и пешие воины бросились в бой. Сражение закончилось на рассвете. Тайджиутский нойон Нагачу-багатур был убит вместе с ближайшими соратниками.
Проехав к хребту, Темучин увидел большую толпу, из которой доносились плач, вой женщин и детей. Это были мирные жители, последовавшие за тайджиутами. И вдруг услышал крик:
- Темучин! Темучин!
Удивившись, что кто-то из стана тайджиутов зовёт его, он увидел подбегающую женщину.
- Я дочь Соргана Шира, меня зовут Хадахан. Отца и моего мужа хотят убить. Спаси их, как мы когда-то спасли тебя от колодки!
Темучин приказал найти их и привести сюда. А сам слез с коня. Когда к нему доставили Соргана Ширу, его сыновей и зятя, хан усадил их рядом.
- Никогда не забуду, - сказал хан, - как ты, Сорган Шира, увидев меня в Ононе с колодкой на шее, не выдал, а потом снял её и помог бежать.
Сорган Шира представил двух своих сыновей, зятя и его друга Джирхо.
- И все служили Нагачу-багатуру? – спросил хан.
- Конечно, а куда деваться? - сказал Сорган Шира.
- Вижу, вы хорошие воины. Один такой убил мою лошадь и ранил меня.
Тут Джирхо  встал и, склонив голову, тихо сказал:
- Это я стрелял с горы.
- И ты знал, в кого стрелял? - глаза хана вспыхнули.
- Да. Я выждал, когда вы подъедете ближе, и пустил стрелу, но попал в коня, а потом в вас. Больше стрелять не стал, был уверен, что яд добьёт.
Услышав это, Джэлмэ вскочил и хотел броситься на Джирхо.
- А знаешь, сколько крови…
- Успокойся, Джэлмэ, - поднял руку Темучин, - Раз Джирхо сказал, что стрелял в меня, значит, он смелый, честный воин.
- Смотрите, чем он ранил вас, - Джэлмэ подал наконечник хану. На ладони лежал не слишком длинный и не очень тяжёлый наконечник с двумя гранями. Остатки крови ещё видны на них.
- Наконечник на вид простой, - сказал хан, - но острые лезвия и кончик так и норовят впиться даже сейчас. Сам делал?
- Да, сам, - сказал Джирхо, - я не люблю поющие стрелы. Они красивы - три лезвия, шарики ревут. Но эти стрелы – джэбэ, бьют тихо и точнее.
Словно забыв, где он находится, Джирхо говорил о стрелах, одной из которых ранил хана, а другой убил его коня. Как же удивились все, когда хан спросил:
- А хочешь служить у меня?
- Я ожидал казни, - сказал Джирхо, - но если возьмёте, не пожалеете. Укажете место - пробьюсь сквозь скалы! Поручите охранять – на полёт стрелы не подпущу врага!
- Беру тебя, Джирхо, на службу. Не обижайся, но буду называть тебя теперь в честь твоей стрелы - Джэбэ.
Узнав о помиловании Джирхо, к Темучину пошли тайджиуты, уцелевшие после битвы на Ононе. Но главный вождь тайджиутов Таргутай Кирилтух, который не участвовал в этой битве, был ещё жив. Его слуга Ширгету со своими сыновьями Алагом и Наягой схватили вождя и повезли к Темучину. В пути они вспомнили, что хан не любит, когда слуги предают хозяев, и отпустили Таргутая Кирилтуха. Прибыв к хану, Ширгету сказал всё, как было. Темучин оценил его поступок и взял к себе вместе с ыновьями. А позже доверил Наяге тумэн.
Хотя Джамуха и союзники спаслись, слухи о их разгроме на Койтэне и о победе Темучина на Ононе с быстротой ветра разнеслась по степи.










Сангум поссорил отца Ван-хана
с его названным сыном Темучином.
«Алтан-Тобчи»
ВОЙНА С ВАН-ХАНОМ
Ван-хан ценил Темучина не только как сына Есугея, с которым он, как Темучин с Джамухой, побратался в юности. Поддерживая его, Ван-хан надеялся на его помощь в борьбе с меркитами и татарами. И Темучин не раз выручал его и помог ему, когда найманы напали на кераитов с Алтая.
В детстве Ван-хана звали Тогрул. Как старший сын хана кереитов, он жил в роскоши. Но в семь лет меркиты взяли его в плен. Более года он провёл в рабстве – толок просо, рубил дрова, помогал по хозяйству жене хана меркитов. Потом отцу удалось освободить его, но в тринадцать лет Тогрула снова похитили, на этот раз татары, и тоже обратили в рабство. Он пас скот, чистил коровники, рубил дрова. На этот раз Тогрул бежал сам.
После смерти отца, когда встал вопрос о престолонаследии, Тогрул убил двух его братьев, то есть своих дядей. Но третий дядя Гур-хан изгнал кровавого племянника. Тогда Тогрул с сотней людей прибыл к Есугей-багатуру, отцу Темучина, и тот пошёл походом на Гур-хана, вернул Тогрула на трон, отдал ему имущество и скот Гур-хана. Однако тот уговорил владыку найманов Инанч-хана выслать войско против Тогрула. И тому пришлось бежать к уйгурам и тангутам. У него осталось лишь пять коз, которых он доил досуха, и верблюд, которому он надрезал шею и пил кровь. Темучин нашёл Тогрула, взял в свой курень.
- Темучин спас меня, как когда-то Есугей спас моего отца! – говорил Тогрул, - И я объявляю его своим сыном!
Но тут в отношения Ван-хана и Темучина вмешался Джамуха. Весной года свиньи (1203), прибыв с Аргуни на Халхингол, он встретился с сыном Ван-хана Сангумом, ненавидевшим Темучина как претендента на престол кереитов. На эту встречу Джамуха пригласил Алтана и Хучара, родичей Темучина, и вождей других монгольских племён.
- Не верьте Темучину, - сказал Джамуха, - он клянётся в дружбе лишь на словах. Ещё в детстве он пустил стрелу в брата Бектера, а сейчас целит в меня, названного брата. Если он так поступает со мной, то чего ждать каждому из вас?
- Как близкий родич Темучина, - сказал Алтан, - подтверждаю эти слова, точно так же он убил своих троюродных братьев Сэчэн-Беки, Тайчу, Бури Буху. Потому мы хотим отомстить за их смерть и уничтожить его.
- Называя Ван-хана отцом, а меня – братом, - сказал Джамуха, - Темучин готов убить нас. Если вы выступите против него, я присоединюсь к вам. Но командовать войском я, как побратим, не могу.
Сангум послал весть об этом своему отцу. Получив его, Ван-хан сказал:
- Как я могу пойти на Темучина? Небо и тенгрии лишат меня покровительства, если я выступлю против него. Ведь и он, и его отец столько раз выручали меня! Джамуха зловредный человек. Нельзя слушать его!
Узнав об отказе отца, Сангум поехал к нему. Разговор был бурным. Отец продолжал отказываться, но, в конце концов, Ван-хан сказал:
- Ладно, действуй, как хочешь, - но в бою Темучина одолеть трудно.
- А мы заманим его к себе. Он же просил выдать мою сестру Чаур-бэги за своего сына Джочи? Тогда мы отказали, а сейчас скажем, что согласны.
Когда гонец доставил эту весть Темучину, он обрадовался и с десятью воинами поехал к Ван-хану. Дорога от Онона до Толы не близкая. Остановившись на ночлег у отца Мунлика, Темучин сказал, куда и зачем едет. Тот покачал головой, мол, не нравится ему это приглашение, и попросил сына-шамана погадать, что ждёт хана в пути. Тэб-Тенгри хорошо знал Темучина с детства, был его другом. Положив баранью лопатку на уголья, он обжёг её, осмотрел и сказал:
- В пути всё будет хорошо, но в конце тебя ждёт смертельная опасность.
- То-то меня насторожила эта затея, - сказал Мунлик, - Ван-хан ведь отказал в сватовстве, а сейчас вдруг решился. Это - ловушка!
- Хорошо, я не еду. Но как объяснить отказ?
- Скажи, что сейчас занят и подъедешь позже.
Темучин отправил к Ван-хану двух слуг, а сам повернул домой. Когда гонцы доложили об отказе, Ван-хан и Сангум поняли, что их умысел раскрыт и решили выйти с войском на Темучина. Об этом узнали табунщики Бадай и Хишлиг. Выехав ночью, они нагнали хана и сообщили об опасности. Не имея большого войска, Темучин приказал Джэлмэ задержать или увести погоню в сторону, а сам с полками урутов и мангутов помчался на север.
Как ни быстро двигались они, на другой день увидели пыль скачущих за ними войск. Ван-хан и Джамуха узнавали маршрут Темучина от жителей попутных селений и, сокращая путь, стали настигать его.
И тут произошло необъяснимое: Джамуха послал к Темучину гонца, чтобы тот передал, как, в каком порядке следуют войска Ван-хана, их состав, численность. И подчеркнул, что он, Джамуха, отказался возглавить войско: «Не могу воевать против брата. Ван-хан тоже отказался. А хороших командиров нет. Так что не бойся, анда, держись стойко. Всё будет в порядке!»
Когда гонец доложил эту весть, Темучин расхохотался:
- В этом весь Джамуха! Не веря в победу, на всякий случай оставил лазейку. А потом скажет, вот, мол, я помог тебе.
Допросив гонца, Чингисхан убедился, что из-за большого перевеса врага дело принимает дурной оборот. Там тридцать тысяч человек. А здесь – всего три тысячи. Но Джамуха сомневается в исходе, иначе не послал бы гонца. Обдумав положение, Темучин сказал:
- Можно, конечно, победить в одном-двух сражениях. Однако перебить тридцать тысяч человек трудно. И потому придётся отступать.

Рана сына больнее своей.
Темучин

РАНЕНИЕ УГЭДЭЯ
Поочерёдно сменяя друг друга, отряды кереитов гнали воинов Темучина, как зверей в облавной охоте. На третий день Темучин решил умерить пыл преследователей и поднять дух своих воинов. Он приказал Джурчедэю и Хоилдару увести свои отряды от Онона, чтобы они передохнули. А когда покажутся войска Ван-хана и Джамухи, пропустить их и ударить с тыла.
Этот манёвр обескуражил противника. Но кияты, шедшие в аръергарде, достойно приняли бой. Один из них метнул копьё и попал в Хоилдара. Мангуты, увидев, что их командир упал с коня, бросились на его защиту. Положение осложнилось тем, что начали подходить главные войска Ван-хана. Его сын Сангум повёл свой полк вперёд, но Джурчедэй ранил его стрелой. Охрана мигом окружила Сангума и унесла его с поля боя. Кереиты начали отступать, а уруты и мангуты бросились вдогонку. Лишь сумерки помешали развить успех. Темучин был доволен тем, что удалось остановить погоню, но его расстроила рана Хоилдара, которая оказалась тяжёлой – копьё вонзилось в бок. Кровь удалось остановить, но…
Одни за другими возвращались отряды к ставке, но Хасар, брат Темучина, исчез вместе с женой и тремя малолетними сыновьями. Бортэ-уджин собрала своих детей и не увидела среди них Угэдэя и Борохула. Угэдэю было шестнадцать лет. За ним смотрел Борохул, сводный брат Темучина. Дядя был чуть старше Угэдэя, и тоже не мог воевать всерьёз, однако, охранял своего худого, длинного, ещё нескладного племянника. Накануне Борохул посадил Угэдэя на седло, а сам, став живым щитом, сел сзади на коня сундалатом. * Но одна из стрел попала в шею Угэдэя. Направив коня в лес, Борохул на ходу стал отсасывать из раны яд и кровь. Потом спустил подростка на землю, начал приводить его в чувство. Когда Угэдэй пришёл в себя, стало смеркаться. Борохул не рискнул ехать во тьме.
Утром Борохул вывез Угэдэя из леса. Увидев их, обессиленных, перемазанных кровью, Темучин прослезился. Рана сына больнее своей. А его дочери заплакали навзрыд. Бортэ-уджин прикрикнула на них, чтобы они умолкли. Сын был ранен в шею точно так же, как недавно отец. Старшие сыновья Джочи и Чаhадай подошли к бледному Угэдэю. Мать перевязала рану шёлковой лентой, подала сыну и Борохулу творог, лепёшки, кумыс. Когда они поели, их уложили спать.
Несмотря на возможную погоню, Темучин решил устроить днёвку. Отдых нужен не только Угэдэю, но и Хоилдару и другим раненым.
* Сундалат или сундалой – верховая езда вдвоём на одном коне.



Настало время, когда
стихи стали оружием.

ПЕРЕГОВОРЫ СТИХАМИ
Когда разведчики сообщили, что Ван-хан и Джамуха отвели войска, Темучин решил передохнуть ещё один день. Но на третий день повёл войско направо от Онона к Халхинголу. Ван-хан, узнав о ранении Сангума, сказал:
- Зачинщику – первый кнут! Тому, кто занозист, заноза и попала!
- Как можно так о родном сыне? – сказал Ачих-Ширун, - Не ты ли молил бога о его рождении? И духов предков призывал, и «Абай-Бабай» твердил.
- Да, я делал так, но ведь он поссорил меня с Темучином.
Узнав об этом, Темучин понял, что Ван-хан сожалеет о разрыве с ним, и решил направить к нему гонцов. Сочинив устное послание, он велел гонцам выучить текст и проверил, как они запомнили его.
Пытаясь вспомнить послание, Боhорчи вдруг хлопнул себя по лбу.
- А знаешь, Тургэн, один из гонцов ещё жив. Его зовут Архай. Найди его, он живёт на берегу Орхона.
Встретившись с Архаем, Тургэн увидел седого старца, который от былых ран ходил вперевалку. Но глаза живые, острые. Узнав о просьбе, он удивился, спросил, для чего, а, узнав, вспомнил и прочёл послание Темучина:

В твою душу, Ван-хан, вползла клевета,
Змеёй ядовитой отравила уста.
Что же ты, мой названный отец,
Сангума послушал? Он твой птенец,
Но воду взмутил как злой сорванец,
Неужто теперь нашей дружбе конец?
Неужто забыл ты про наш уговор –
Не слушать ничей дурной наговор?

Дальнейший текст, тоже в стихах, Тургэн запомнил лишь по содержанию.
- Ты, Ван-хан, назвал меня второй оглоблей в кибитке, вторым колесом в двуколке. Дружба наша родилась ещё до моего рождения. Ведь мой отец Есугей спас тебя, прогнав Гур-хана и возвратив тебе людей и стада. Позже с твоей помощью я разгромил меркитов, а потом спас тебя от голода, когда ты имел лишь пять коз и верблюда. За это ты усыновил меня. А твой сын Сангум повёл на меня войско. Как же ты удивил меня, когда вместе с Джамухой оказался в стае врагов! Да, сейчас ты можешь раздавить меня, но что скажут Тенгри на небесах и твой Христос?
- Мы с Сукегаем, - сказал Архай, - доставили послания Ван-хану.
Выслушав эти слова, он воскликнул:

Сына ли только забыл?
Правды закон я забыл!
Сына ли только отверг?
Долг платежа я отверг!
Если умыслю худое вновь,
Пусть из меня вытечет кровь!

Сказав это, он в знак доказательства проткнул свой мизинец серебряным ножом, нацедил кровь в берестяной рожок, запечатал и отдал гонцам.
Затем Архай пересказал послание Темучина Джамухе. Смысл его в том, что когда Ван-хан усыновил Темучина, Джамуха из зависти начал мстить, для чего и собрал войско против него. И он попросил Джамуху вспомнить юношескую клятву и остаться верным ей. Джамуха выслушал послание и велел передать Темучину, что он помнит клятву.
Встречи с Ван-ханом и Джамухой гонцы провели порознь, тайно. Но Сангум узнал о них, велел привести гонцов к себе и подробно расспросил, где находится Темучин, сколько с ним воинов. Гонцы сказали, что войско у хана большое – три тумэна, хотя на самом деле было в десять раз меньше. А Сангум сказал:
- Всё решит оружие! Кто победит, тот и станет главным ханом! Мы сгребём воинов Темучина, как коровий помёт, и сожжём в победных кострах.
Тем временем Темучин подошёл к берегам Буир-нура, вотчине хонгиратов. Дай-Сэчен уже умер, и Темучин послал вперёд Джурчедэя к новому вождю спросить, помнит ли он свою землячку Бортэ? Тот ответил, что помнит и гордится родством с ханом. Усталое войско отдохнуло здесь. Цотан-хатун, мать Бортэ, уговорила Темучина оставить здесь жену с раненым Удэгэем и другими детьми.
Передохнув у Буир-нура, хан повёл войско на север, к Онону. Воинам нечего было есть. Потому он провёл загонную охоту. Почувствовав облегчение, Хоилдар сел на коня, но на охоте растревожил рану. Из неё хлынула кровь. Остановить её не удалось, и он умер. Темучин на похоронах сказал:
- Я потерял одного из лучших полководцев. Хоилдар пришёл ко мне после Дзеренова ущелья. Четырнадцать лет он с Джурчедэем служил мне и всем нам! Пусть скалы Арнаута станут ему вечным памятником! Так-то!


Поднявшись к озеру Бальжин, Темучин
оказался в низшей точке своих скитаний.

НА ОЗЕРЕ БАЛЬЖИН
Пройдя к Онону, Темучин дошёл до селения Мангут, названного в честь племени, которое обитало здесь. Узнав о гибели Хоилдара, земляки вождя устроили молебен в своей знаменитой пещере. Стены её разрисованы письменами, которых монголы не понимали. Мангуты почитали её как святыню предков, которые оставили им в наследство эти таинственные рисунки и буквы. Наступит время, когда потомки разгадают их смысл, и тогда мангуты, как и монголы, станут счастливыми.
Местные старейшины и шаманы сказали, что вокруг шныряют подозрительные люди, которые ищут Темучина. Поняв, что задерживаться здесь нельзя, он продолжил спуск по Онону, до впадения в него реки Иля. Там он
* Надписи Мангутской пещеры - древнейший археологический памятник Забайкалья. О них писал русский востоковед Н.Я.Бичурин (отец Иакинф), живший в 1830 и 1835 гг. в Кяхте, близко знавший А.Пушкина и декабриста Н.Бестужева. «Мангутская пещера находится в 240 верстах от Нерчинска… в роскошной и живописной долине Мангут, очерченной с двух сторон длинною цепью гор, вершины коих, венчаемые гнездами орлов, заходят за облака».
дошёл до священной горы Алханай, * поднялся к её вершинам, помолился духам предков, попросил у Вечного Синего Неба защиты и покровительства.
Продолжив путь на север, Темучин дошёл до озера Бальжин,** в отрогах Даурии, и помолился духам хамниган ***.
- Достойны ли они такой чести? - удивился Боhорчи.
- Сейчас мы гостим у хамниган, - сказал Темучин, - нам надо уважить их и духов-хозяев этих мест.
Сказав это, он черпнул рогом воду и глотнул её. Его примеру последовали Боhорчи, Джэлмэ, Субэдэй, Джэбэ и начали молиться. После молебна дела пошли лучше. На следующей день к ставке подъехал вождь племени горлос Цоос-Цаган. Недавно горлосец Хоридай доложил о возведении в ханы Джамухи. И вот теперь всё племя горлосов на стороне Темучина.
Через день дозорные доложили, что с востока, от Аги, движется большое стадо овец с десятком пастухов. А хозяин - купец Асан из Туркестана. Они предложили захватить скот:
- Мы голодаем, а тут столько мяса!
- Ни в коем случае! – сказал Темучин, - Пригласим Асана как уважаемого гостя!
     Вскоре с востока показалась странная процессия. В почётном окружении воинов на белом верблюде ехал человек в тюрбане. Сзади ещё двое в тюрбанах, верхом на конях. А пастухи гнали бесконечную вереницу овец.
* Алханай, 1662 м., – наивысшая точка нынешнего Агинского Бурятского автономного округа. Она издавна считалась священной у бурят и монголов. В июле 1991 г. на неё совершил восхождение Далай-лама XIV, после чего Алханай стали чтить ещё больше. Мне повезло – поднимался и спускался рядом с ним. А на горе слушал молебен Далай-ламы, а позже описал в журнале «Буддизм».
** В «Сокровенном сказании» озеро названо Балчжуна, в «Алтан Тобчи» - Балджун, в книге Груссе «Чингисхан» – Бальчжун. Нынешнее название озера – Бальзино, оно на северо-западе Агинского Бурятского автономного округа, рядом с курортом Дарасун, в 120 км от Читы, у хребта, давшего название этому краю – Даурия. Побывав здесь в 1998 году, я узнал, что местные жители связывают название озера с «праматерью» агинских бурят Бальжин-хатун, убитой здесь в 1597 г. Но в 1203 году Темучин был на этом озере, которое уже тогда называлось Бальжин. Скорее всего, её назвали в честь знаменитого озера.
*** Хамнигане – тунгусы, а ныне эвенки.
Подъехав к шатру с девятибунчужным знаменем, купец Асан слез с верблюда и, увидев Темучина, поприветствовал его и представил двух своих помощников - Джафара и Данишменд-хаджиба. Хан пригласил их в шатёр. В беседе за кумысом купец Асан рассказал, что выехал из Самарканда три года назад, два года добирался до Китая. Зиму провёл там, а сейчас едет домой.
- Чтобы не ограбили, - говорил Асан, - я подносил подарки ханам и князьям. Но земли обширные, хозяев на них много, пришлось отдать всё золото, и я почти разорился. Однако в Китае выгодно продал свои товары, закупил чай, шёлк, фарфор. А здесь куплю шкурки соболей, белок и окуплю траты. В общем, дела неплохи, но как бы теперь дойти живым до дома, - вздохнул Асан.
Видя, что стол скуден, купец попросил у Темучина разрешения привести сюда трёх валухов. Получив согласие, он послал за ними Джафара и Данишменд-хаджиба.
Через час ханский шатёр наполнился ароматом баранины и кровяной колбасы. Джафар и Данишменд-хаджиб принесли кувшин рисовой водки, бурдюк кумыса, корзины овощей, фруктов. Однако хан и его соратники налегли на баранину, которую ели последний раз на Ононе, а сейчас питались мясом диких коз, маралов, добытых на охоте.
Узнав о том, что Асан хочет пойти через Хоринскую степь, хан сказал:
- В долине Селенги хозяйничает хан меркитов Тогтога-беки. Он часто нападает на нас, мы отвечаем тем же, разоряем его, но ему всё неймётся. Этот коварный человек может не только ограбить, но и убить. Слышал о нём?
- По пути в Китай меня схватили его люди на Селенге. Пришлось откупаться золотом, пообещать подарки из Китая.
- Так ты знаком с ним!
- И с ним, и с другими вашими врагами – Буирухом и Даяном. Зато год назад на Керулене встретил ваших друзей Ван-хана и Джамуху.
Темучин улыбнулся, но не стал говорить, что они уже не друзья, что именно от них он бежал сюда. Думая, взять ли Асана с собой, хан предложил сделать выбор самому. И тот решил продолжить намеченный путь.
- Ну, хорошо, скажи Тогтоге, пусть на будущий год ждёт в гости, - усмехнулся хан. Пошутив так, он не знал, что через год действительно нападёт на меркитов, - А Даян-хану передай, что если он пойдёт на нас, ему несдобровать. А вообще нужно такое ханство, где купцы смогут без опаски ездить, куда хотят. Для этого оно должно быть большим, и править им должен один хан. И им стану я!
Асан, Джафар и Данишменд-хаджиб с удивлением слушали Темучина и поражались его спокойной уверенности. А ведь даже с первого взгляда видно, что дела у него не блестящи. Вручив хану великолепный кинжал, оставив ему десяток баранов, Асан продолжил путь.
Позже это знакомство с арабами обернулось дружбой. Когда монголы покорили Семиречье, купцы Джафар и Данишменд-хаджиб, увидев Чингисхана, узнали Темучина, которого встретили на озере Бальжин. На этот раз Чингисхан воздал им особые почести, которых не мог оказать в Забайкалье. Тогда он был фактически нищим, а в Семиречье преподнёс такие дары, о которых те и не мечтали. Помянув купца Асана, убитого Мухаммедом, они стали верой и правдой служить Чингисхану, а после его смерти – наследнику Угэдэю.

Самыми сильными среди монгольских
племен в XI-XII веках были кереиты.
Летопись «Юань чао ши»

РАЗГРОМ КЕРЕИТОВ
На следующий день к Темучину прибыл брат Хасар. Похудевший, изможденный, как и его конь, он рассказал, что, защищая жену и сыновей, попал в плен. Его с семьёй увезли в ставку Ван-хана как заложника. При первой возможности он бежал и начал искать Чингисхана по всем урочищам. «Питаясь кожей своего снаряжения», он только через месяц нашёл брата.
Пока Хасар приходил в себя, Темучин подготовил от имени брата послание Ван-хану, в котором Хасар намекнул на гибель Темучина.

Пропавшего брата я долго искал,
Видом, однако, его не видал.
Голосом громким к нему я взывал,
Но, говорят, он погиб иль пропал.
Ночью с рукой в изголовье лежу,
В небо на звёзды печально гляжу.
Если б Ван-хана я милость снискал,
Он бы надёжного мужа прислал,
К хану обратно помчался бы я:
Там ведь заждалась родная семья…

Отправив гонцов, Темучин пробыл у озера Бальжин до поздней осени и в начале зимы повёл войско на Керулен, куда Хасар попросил прислать ответ на послание. Теперь у него кроме борджигитов, мангутов, урутов, появились горлосы, а в пути присоединились другие племена. И войско возросло до трёх тысяч.
Получив послание Хасара, Ван-хан испытал противоречивые чувства. И печаль из-за пропажи названного сына, и подспудное облегчение, так как его гибель снимала многие сложности. И он послал к Хасару гонца, чтобы пригласить его к себе, а сам устроил пир по поводу этой вести, которую он счёл всё-таки доброй.
Подъезжая к Керулену, гонец Ван-хана, увидев воинов Темучина, понял, что попал в западню, и повернул коня обратно. Но его нагнали и убили. Узнав, что Ван-хан пирует на Керулене, Темучин повёл войско туда, и ранним утром обрушился на спящих кереитов. Однако пока шла рубка у крайнего куреня, остальные курени успели взять Ван-хана в кольцо и отступили в Джер-Кабчигайскую падь. Кереиты сражались отчаянно, и потому сражение оказалось более трудным, чем на Койтене, Ононе. Темучин приостановил бой, будто бы откложив его до утра. Но сразу после заседания ставки бросил в атаку мангутов. А полкам других племён велел отдыхать.
Впервые ночной бой Темучин использовал на Ононе. Но тогда его навязали тайджиуты, хотевшие выйти из окружения. А здесь он сам навязал ночные атаки и ввёл их очерёдность. Мангуты, уруты, борджигиты, горлосы сменяли друг друга каждые два часа. Из-за этого они вступали в бой после шести часов отдыха со свежими силами. И кереиты начали сдавать. Ночью лазутчики Темучина с тыла поднялись на склоны холмов и утром стали обстреливать их.
К концу второго дня из-за нехватки стрел обеим сторонам пришлось больше сражаться мечами и копьями. Не только на конях, но и врукопашную. Темучин велел создать специальный отряд сборщиков стрел. Они вынимали стрелы из трупов людей и лошадей, насаживали новые наконечники, чинили оперение. А мастера в соседних улусах вытачивали новые стрелы. И кереиты, зажатые в узкой долине, все время подвергались обстрелу снайперов со склонов гор. Недостаток стрел сказался во вторую ночь, когда кереиты, экономя их, стали стрелять гораздо реже. Не разжигая костров, они мёрзли без огня и горячей пищи. А ночи стали морозными.
На третий день Темучин начал использовать преимущество в стрелах. Мангуты, уруты, борджигиты, горлосы поочерёдно атаковали кереитов, тесня их в глубь пади. К сумеркам кольцо сузилось так, что простреливалось насквозь. Темучин послал к кереитам гонца с предложением сдаться, но они отказались.
На третью ночь осаждающие развели костры на внутренних склонах пади. Яркость и количество огней произвели гнетущее впечатление на мёрзнущих кереитов. Безысходность и обречённость усиливали трупы, которые, несмотря на мороз, распространяли зловоние. Привлечённые запахом мертвечины, волки спокойно терзали трупы, поняв, что людям сейчас не до них. А утром к ним присоединились стервятники. Вода подо льдом замёрзшего ручья из-за трупов стала пахнуть гнилью, но кереитам приходилось пить её. Перед рассветом они пошли в атаку сразу в нескольких местах. Поняв, что они хотят спасти вождя, Темучин выделил особый отряд для уничтожения беглецов.
Помимо удивления и злости, он начал испытывать уважение к мужеству и стойкости кереитов. Узнав, что среди убитых есть женщины с оружием в руках, он невольно вспомнил вдову Маркуза, деда Ван-хана. Из-за необыкновенной красоты её звали Херикчи. * После гибели мужа от татар, она в знак покорности послала к очередному пиру сто баранов, десять кобылиц и сто ундыров кумыса. ** Когда дары прибыли к татарам, из мешков выскочили сто богатырей и убили хана со свитой.
Вспомнив об этом, Темучин понял, что кереиты и их женщины могут расставить подобные капканы и сейчас, и велел всем держать ухо востро.
Утром четвёртого дня кереиты, измотанные беспрерывными атаками, сдались на милость победителей. Тысячи воинов начали складывать луки, сайдаки, копья, сабли, кинжалы в отдельные кучи. Горы оружия образовались из них. Никогда Темучину не удавалось брать в плен столько воинов. И как удивился он, не увидев среди них Ван-хана и Сангума!
Темучин велел провести пленных мимо «золотого терема», захваченного у Ван-хана. Хмуро глядя на проходящих, он узнавал тех, с кем ходил на меркитов. Когда перед ним оказался Хадах-багатур, Темучин поманил его пальцем. Это был джиргин, один из лучших военачальников, отличившийся в походе на меркитов.
- Скажи, Хадах, куда делся Ван-хан?
- Перед рассветом я увёл за собой группу твоих всадников, а Ван-хан с сыном ускакал по лощине. Честно говоря, я хотел сдать его тебе, но не мог предать хозяина, которому служил двадцать лет. Теперь твоя воля - казнишь, так тому и быть! А помилуешь, буду служить так же верно, как и Ван-хану.
- Молодец, что не предал своего государя! Такой человек достоин уважения!
Объявив о даровании ему жизни, Темучин велел Хадах-багатуру вместе с сотней джиргинов служить семье погибшего вождя мангутов Хоилдара.

* Херикчи – Блистательная. Её тело светилось в темноте.
* Ундыр – большой бурдюк. Как тут не вспомнить Троянского коня у греков.
Интриги и метания
кончаются страданием.
Поговорка

КОНЕЦ ВАН-ХАНА И САНГУМА
Не приступая к дележу добычи, Темучин послал отряд Субэдэя в Тольский Тёмный Бор. Но Ван-хан не рискнул показаться там. Миновав ставку, он с сыном поскакал на юг. Цель – скорее покинуть родные степи, чтобы никто не увидел их. Недавние друзья, так же опасны, как и враги.
- Давай найдём Джамуху, - предложил Сангум.
- Он тут же выдаст нас Темучину, - мрачно сказал отец.
- Да, это так, ведь он человек со смердящей печенью.
- А ты смердишь не только печенью, но и языком поганым! Зачем ты поссорил меня с Темучином? Зачем я послушал тебя и пошёл на него?
- Зачем-зачем? - передразнил сын, - А зачем ты убил своих дядей? Чтобы сесть на престол! А я тоже хочу быть ханом!
- Теперь забудь об этом. Как бы шкуру спасти.
Вот так, ругаясь, они ехали по степи. Утоляя жажду в ручьях, ночевали, не разводя огня. У них был лишь один лук на двоих, из которого Сангум убил куропатку. Зажарив на огне, они съели её, чем лишь раздразнили голод. И Ван-хан невольно вспомнил, как скитался с пятью козами и верблюдом. Сейчас у него нет и их.
Ночью они заехали к пастуху Кокчу, который когда-то был у них конюхом. Сняв с себя «золотой пояс», и вручив его ему, Ван-хан пропросил поехать с ними, пообещав вознаградить ещё в конце пути. Кокчу согласился и пригнал трёх коней. Двух для себя и жены Шимтэй, третьего загрузил бурдюками с кумысом, сумками с творогом, вяленым мясом. Кроме того, он приторочил небольшой котёл, взял три лука и стрелы.
Через неделю еда закончилась. Они стали охотиться, но добывали лишь мелкую дичь. Перед побегом Ван-хан и Сангум оделись проще, чтобы их не узнали. Сразу потеряв былое величие и осанку, Ван-хан и его сын, обтрепавшись в пути, стали похожи на бродяг, грабящих караваны - беспокойные, злые глаза, суетливый взгляд. Ругаться при слугах они перестали, но их взаимную ненависть чувствовали даже пастух с женой. Обойдя хребет Хангай с юга, они двинулись на запад и дошли до реки Некун, за которой начинались владения найманского Даян-хана. Далее они хотели пройти в верховье Иртыша, где обосновались кара-китаи. *
Боясь попасть в руки давнего врага Даян-хана, они ехали осторожно. Сангум даже поотстал от отца, который, лучше зная дорогу, ехал впереди. Решив попить воды и напоить коня, Ван-хан подъехал к реке и начал пить. Тут к нему подскакали двое дозорных. Стоя на четвереньках, Ван-хан поднял голову.
- Что за скотина мутит воду! Кто ты? – спросил караульный.
- Я хан кереитов Ван-хан.
Всадники рассмеялись. Один из них хлестнул его плетью и велел подняться. Упав от удара в грязь, морщась от боли, старик с трудом встал на ноги. Вид у него жалкий. Лицо, белая бородка и руки – чёрные от грязи.
- Хорису, а что если это действительно Ван-хан? – сказал второй.
- Если не веришь, отведи к Даян-хану, он меня знает, - сказал Ван-хан.
- Ты что, не видишь – это бродяга! – Хорису махнул саблей и отсёк голову вместе с кистью руки, которой Ван-хан прикрылся от удара.
Сангум, пастух и его жена остановили коней под деревьями. Сын мог выстрелить в дозорного, а второго взял бы на себя Кокчу, но Сангум ничего не сделал для спасения отца и приставил палец к губам, когда Шимтэй, увидев казнь, издала стон. Тихо развернув коня, Сангум кивком головы велел ехать за ним. Потрясённые смертью хана и поведением сына, пастух с женой ехали молча.
Спрятавшись на склоне хребта, они, не разводя огня, легли вместе, чтобы не замёрзнуть. Ночью Кокчу, поимев жену, уснул. Некоторое время спустя, Сангум полез к ней. Поняв, что это не муж, Шимтэй не стала противиться. Более молодой и опытный в любовных утехах, Сангум довёл женщину

*Кара-китаи – кидании, бежавшие из Маньчжурии от чжурчженей. Эти родичи монголов, кереитов, найманов хорошо относились к беженцам от Чингисхана.
до настоящего экстаза, какого она не знала. И Шимтэй застенала так громко, что разбудила Кокчу. Не став мешать им, всё-таки Сангум – наследник хана, вдруг да вернётся на трон, муж не поднял шума. И утром вёл себя так, будто ничего не слышал и не знает.
Проехав на юг полдня, Сангум попросил Кокчу пойти на охоту. Когда тот ушёл, он тут же раздел Шимтэй и взял её. Это не составило труда, так как она и не думала сопротивляться, более того, сама хотела этого. И они предались любовным утехам. Ещё крепкая телом, Шимтэй с удовольствием отдалась бурным ласкам. А её муж Кокчу, не ушедший сразу, спрятался за камнями и всё видел. Как ни странно, со стороны жена показалась ему гораздо красивее. Плотное тело, полные ноги, к которым он привык, стали более желанными.
Тем временем, к Хорису приехал курьер с известием о разгроме Ван-хана и приказал не задерживать беглых кереитов. Став врагами Темучина, они сразу превратились в друзей Даян-хана. Тут Хорису доложил о том, что накануне он убил старика, назвавшего себя Ван-ханом. Даян-хан приказал доставить голову. Его мать Гурбесу согласилась с этим и сказала:
- Если это Ван-хан, отслужим молебен. Ведь он человек благородных кровей.
Когда голову доставили, Гурбесу узнала Ван-хана. Она велела обмыть лицо, умастить его мазями, благовониями, надеть соболиный малахай с перьями. Под удары бубна и камлание шамана голову установили в центре кошмы, расстеленной на поляне. Увидев её, все онемели - Ван-хан был как живой! В это время выглянуло солнце и осветило его глаза, которые, высохнув после мытья, приоткрылись. Казалось, будто хан смотрит на всех с прищуром и усмешкой.
- Ван-хан, древнего ханского рода, наш единоверец, - начала Гурбесу, - но его жизнь была непростой. Ребёнком он попал в плен к меркитам, потом к татарам. Его выручали не только родители, но и молитвы «Абай-Бабай!», с которыми он обращался к Христу, а также духи предков, которые покровительствовали ему. Да, он воевал с нами, но он много сделал для кереитов и других монголов.
Молебен и прощальные речи затянулись. Солнце и ветер высушили лицо Ван-хана. И когда Даян-хан сотворил молитву и сделал приношение, губы Ван-хана вдруг раскрылись и обнажили зубы. Все ахнули в суеверном страхе.
- Он что, смеётся?! – вскричал Даян-хан и начал топтать голову.
- Как можно попирать голову ногами? – сказал шаман Сабрах, - ведь ты сам велел воздать ей почести! Духи предков накажут за этот грех!
Даян-хан остановился. Одёрнуть Сабраха он не мог. Все знали, что благодаря его молитвам Гурбесу родила наследника. А злые языки говорили, что Сабрах был не только духовным, но и фактическим отцом Кучлука, которому уже семнадцать лет. Даян-хан сошёл с кошмы и сказал:
- Великий грех совершил не я! И не Хорису убил Ван-хана, а Темучин, изгнав его с родной земли. А ведь Ван-хан был его названным отцом, помог вызволить из плена Бортэ, разгромить меркитов, татар! И вот Темучин вздумал стать владыкой всей степи. Но разве могут сиять на небе два солнца, а на земле быть два хана? Я не допущу этого, разгромлю вонючих монголишек и приведу сюда!
- Ещё не хватало! – сказала Гурбесу и прочитала стихи.

Костюм у монголов невзрачен на вид,
От них же самих нестерпимо смердит.
Их бабы годятся лишь скот доить,
Но надо заставить их руки мыть.

- Ну, ладно, - сказал Даян-хан, - не буду вести их сюда, но какими бы ни были эти грязные монголишки, я отберу у них сайдаки! *

* Сайдак, сагайдак – колчан. Отсюда, видимо, и фамилия Сагайдачный?
* Между прочим, грязь считалась отличительным признаком героев и у тибетцев. Монахи специально пачкали маслом, жиром новую одежду. А пот и соль, покрывающие немытые тела, как ни странно, служили защитной плёнкой, спасающей от простуды и болезней.
- Зачем идти на них войной? - вздохнул Сабрах, - Не нравится мне это.
Гурбесу поддержала его. Войны не хотели и другие приближённые.
Несмотря на это, Даян-хан решил выступить против Темучина и послал гонцов к онгутам и ойратам с просьбой присоединиться к найманам.
Между тем, надеясь спастись у тангутов, Сангум шёл со слугами на юг. Он знал, что путь к ним не легче, зато зимой там теплее, чем на Иртыше. Они по-прежнему спали втроём, и по очереди пользовали Шимтэй. Жен- щину это ничуть не утомляло. Она даже похорошела от ласки двух мужчин.
Однажды Сангум увидел стадо куланов и начал подкрадываться к нему. И тут Кокчу сел на своего коня и велел жене следовать за ним. Она подумала, что он решил подогнать стадо к Сангуму, но увидела, что муж направился на север.
- Что ты надумал? Покинуть Сангума?
- Да! Пойдём за ним – погибнем!
- Но как можно бросить хозяина! Я останусь!
- И не думай! Уже за то, что ты снюхалась с ним, я могу застрелить тебя!
Испугавшись расправы, Шимтэй поехала за ним.
Встретив Темучина, Кокчу рассказал о гибели Ван-хана и о том, что он бросил Сангума. Думая, что его наградят за добрые вести, Кокчу просчитался. Хан приказал казнить его за предательство хозяина. А его жену, которая хотела остаться с Сангумом, взял на службу. Узнав о гибели Сангума, Шимтэй тайно провела молебен за упокой его души. Живя в покое и сытости, она с грустью вспоминала ночи сладких пыток, которые устраивали ей двое мужчин.

Найманы были сильным племенем,
имели большое и хорошее войско
Рашид-ад-Дин.
ИЗГНАНИЕ НАЙМАНОВ
Перед началом новой главы летописи - о войнах монголов с найманами, Тургэн узнал от Тататунги, что найманы, как и кидани, родичи монголов.
- Найманы тоже жили на Амуре и Сунгари, - начал Тататунга, - они были столь сильными в колдовстве, что повелевали могучими джиннами. Когда чжурчжэни завоевали Амур, восемь родов киданей бежали от них на Алтай, Иртыш и в Семиречье, где их стали называть кара-китаями, а сами себя они назвали найманами. Ты знаешь, что найман – по-монгольски восемь. Язык, облик, обычаи найманов почти совпадают с монгольскими. Кстати, название Китай произошло от слова Китад, это - множественное число от слова кидань. У меня к найманам - особое почтение. Они прошли такие дали и в течение веков сохранили язык, обычаи и силу духа. Благодаря этому они создали сильное ханство у Тянь-Шаня.
Тут Тургэн, как зимой, начал рисовать на песке карту, от Амура, на востоке, до Иртыша и Балхаша, на западе. Вверху начертил Байкал, Селенгу, Онон. А Хангай, Алтай, Тянь-Шань обозначил камнями. Тататунга с удовольствием принял участие в сооружении карты и положил камни на месте Саян, Алтая, начертил истоки Енисея, и особо тщательно изобразил оазисы южнее Тянь-Шаня, где жили уйгуры. Глядя на это, учитель улыбался.
- После того, как найманы переселились на запад, - продолжил учитель, - киргизы решили изгнать их, как когда-то уйгуров. Но найманы разбили их. Отмечая победу, хан Инанч-Билге не поделился добычей с братом Наркышем, тот обиделся и откочевал от него. Сыновья Инанч-Билге - Даян и Буюрук, как и отец с дядей, жили недружно. Даян-хан захватил долину Орхона, а Буюрук кочевал в горах, у истоков Иртыша и Енисея.
Единственным человеком, сплачивающим ханскую семью, оказалась Гурбесу. Она была последней и потому самой молодой женой Инанч-Билге. Когда он умер, его сын Даян-хан, по восточному обычаю, взял её в жёны. Он хоть и считался сыном, был старше её. От него, а, может, от шамана Сабраха, и родился Кучлук, мечтающий о престоле.
Первые поражения найманам нанёс отец Темучина Есугей, когда заступился за Тогрула, который позже стал Ван-ханом. Разгромив татар, кереитов, меркитов, Темучин овладел востоком и центром Великой Степи. Найманы посчитали победы монголов временными и, отступив к Алтаю, продолжали называть их не иначе, как вонючие монголишки. И всё же Даян-хан понял, что их возвышение опасно, и потому послал гонцов к союзникам, чтобы вместе выступить против них.
Меркиты, татары, ойраты, салджиуты откликнулись на призыв Даян-хана и привели свои войска. Но вождь онгутов отказался выступать против Темучина и предупредил его о сговоре, и тот выступил раньше, чтобы застать найманов врасплох. В начале лета года мыши (1204) войско Темучина двинулось от Керулена к Орхону и вышло к отрогам Хангая. Разведчики Даян-хана увидели передовой отряд монголов и даже поймали тощую лошадь, седло у которой сползло со спины на живот. Как хохотали найманы, когда дозорные пригнали её к ставке хана.
- С такими-то клячами Темучин хочет победить нас! – смеялся Даян-хан.
Ему и в голову не пришло, что кляча оказалась здесь неслучайно. А Темучин велел каждому своему воину развести ночью по пять костров. Увидев с горы множество огней, Даян-хан удивился:
- Хоть лошади у монголов плохи, но костров – как звёзд на небе! Может, лучше отойти к Алтаю? Их кони в пути отощают ещё больше, и мы победим.
- Ты испугался, как баба! – вскричал Кучлук, - Оступать нельзя!
Удивлённые неслыханной дерзостью сына против отца, вожди племён всё же выступили за сражение.
- Никогда найманы не показывали врагам своей спины, - сказал Хорису-беки, - Если мы отойдём, монголы подумают, что мы струсили, и станут ещё нахальнее.
Даян-хан заколебался, но, в конце концов, решил дать бой. На рассвете с высот Хангая было хорошо видно, как движутся отряды Темучина. Увидев их, Даян-хан спросил Джамуху, кто их ведёт, и тот назвал полководцев.
Тут Тургэн осмелился прервать учителя.
- Сказители поют об этом. Нельзя ли использовать их песни?
Тататунга с улыбкой глянул на ученика.
- Я как раз хотел сказать об этом. Песни украсят летопись. Прочти одну из них.
Тургэн помолчал и, вспомнив ответ Джамухи, начал читать:

То мчатся верные псы Чингисхана.
Лбы их из бронзы, зубы – из стали,
Стрелы летят из глаз великанов,
Бьют всех, кто пред ними предстали.
Первая пара – Джэлмэ с Хубилаем,
Пара вторая – Джэбэ с Субэтаем.

– А что поют о хане? - спросил Тататунга. И Тургэн прочитал:

Наш Чингисхан в улигерах воспет.
Сверху до низа в железо одет,
Кончику шила отверстия нет.
Словно стремительный сокол-ловец,
В поиске жертвы летит, удалец!

Выслушав это, Тататунга почему-то задумался. Казалось, он чем-то расстроен.
- Знаешь, Тургэн, - вздохнул он, - двадцать пять лет прошло, а для меня всё, как вчера. Я же присутствовал при разговоре Даян-хана и Джамухи. Песни точно передают всё. Даян-хан проиграл битву ещё до её начала. Ночные огни вогнали его в пот, а утром он дрогнул, увидев, как быстры кони Темучина.
Между тем, ночью Джамуха встретился с Темучином и рассказал о том, как он напугал Даян-хана. Но сам Джамуха выглядел встревоженным. Озираясь, как загнанный зверь, он больше обычного шевелил ноздрями. Говоря плохое о Даян-хане, его сыне Кучлуке и других врагах, он загибал пальцы, чтобы вспомнить, о ком ещё сказать гадость. Это произвело на Темучина дурное впечатление. После тайного свидания Джамуха снова исчез в неизвестном направлении.
Чтобы выиграть сражение, Даян-хан велел шаманам вызвать и направить непогоду против монголов. Те начали камлать, и сильный ветер пригнал тучи. Однако шаман Салхи-Нуртай повернул ветер, и град обрушился на найманов. Воинов у них было гораздо больше, но ураган и страх Даян-хана, который передался им, надломил их, и они стали отступать.
Поднявшись на хребет, они заняли выгодные высоты. Сверху было гораздо легче стрелять, метать копья, камни, и они убили много монголов. Однако Субэдэй и Джэбэ, обойдя перевалы, ударили с тыла. Бежать было некуда, и найманы вступили в отчаянный бой. Раненый Даян-хан продолжал руководить битвой.
- Во время затишья, - продолжил рассказ Тататунга, - Даян-хан вызвал меня к себе, отдал золотую печать и велел подождать его в Долине блуждающих духов. Помнишь, мы зимой ездили туда?
Тургэн кивнул головой.
- Спрятавшись в расщелине, я укрыл вход ветками и слышал, как ночью бежали найманы. Не видя троп, они срывались вниз и падали на острые камни. Утром по их следам пошли монголы. Саблями, копьями они добивали раненых. Я слышал предсмертные крики и думал, что скоро найдут и меня. Но они прошли мимо. Выждав, пока уйдут монголы, я пошёл в Долину блуждающих духов, которые сбили с пути. Меня поймали, хотели убить, но, узнав, что я уйгур, доставили к Субэдэю. До чего хищным показался его единственный глаз! Он сказал, что Даян-хан убит, и отвёл меня к Чингисхану. Рядом с ним сидела… Гурбесу. Она была напугана и всё же строила ему глазки, а хан, как я узнал позже, взял её в наложницы.
Разгорячённый только что одержанной победой, хан был красив. Вокруг его головы сиял ореол свежей победы. Я смотрел на него с восхищением. Сказав, что я был писарем, достал из потайного кармана золотую печать.
- Что за украшение? – спросил он.
- Это печать, Даян-хан ставил её на письмах, отправляя их союзникам.
- Покажи, как, - сказал Чингисхан.
- Сейчас не смогу. Для этого нужна тушь.
- Что такое тушь?
- Это чёрная краска, придуманная китайцами. Здесь её нет. Но, если соизволите, я покажу оттиск с помощью сажи.
- Соизволяю, - кивнул хан.
Я взял уголёк из очага, потёр им печать, вытянул из-под дэгэла край своей рубахи, зажал ткань между печатью и ладонью левой руки. Потом показал оттиск. Хан увидел голову тигра и узоры по краю круга.
- Тут видно плохо, - говорю я, - а тушью на бумаге будет лучше.
- Что такое бумага? – спросил хан.
- Бумагу готовят из рисовой соломы, крошат, растирают, смешивают с водой, клеем, сушат тонким слоем, режут на куски и пишут, что надо.
Меня удивило, как внимательно слушал хан.
- И такие письма можно посылать всем?
- Тем, кто умеет читать, и тем, у кого есть писари, знающие грамоту.
- И письма точно передают, чего хочет хан?
- Слово в слово, - вдруг сказала Гурбесу.
Чингисхан глянул на неё, потом на Боhорчи и других приближённых.
- Значит, и нам нужен писарь, - сказал хан и, глянув на меня, спросил:
- А не хотел бы ты служить мне?
Я так удивился. Думал, казнят, а он о службе.
- Что молчишь? - спросил Чингисхан.
- Писать по-монгольски уйгурскими буквами трудно, получится ли…
- Но ты же писал Даян-хану, - снова вмешалась Гурбесу, - а язык похож.
«Надо же, - удивился Тататунга, - попала в плен, а сидит у трона и ведёт себя, как ханша».
- Подумай, попробуй, - сказал Чингисхан, - а я буду ставить печать.
- Эту нельзя, - возразил я.
- Почему?! – воскликнул Боhорчи, - Как смеешь перечить воле хана?
- На печати имя Даян-хана, и люди, получив письмо, будут думать, что он жив. Вам нужна новая печать.
- Хорошо, я велю отлить печать с моим именем, - заявил Чингисхан и добавил, словно стукнул печатью, - Так-то!
- Потом сделали новую печать, - продолжил Тататунга, - я написал по-монгольски уйгурскими буквами: «Бог – на небе. Хаган – могущество Божие на земле. Печать Владыки Человечества - Чингисхана».
Мастер нарисовал на яшме новую голову тигра, выточил буквы, отлил из золота слиток с ручкой, вклеил в него пластину из яшмы. Увидев печать, Чингисхан был доволен. Пользуясь его хорошим настроением, я попросил оставить в живых моего помощника Чинкая, который тоже знал грамоту, и мы вместе стали служить хану. Мы допрашивали пленных, записывали их, писали приказы. Так что, если бы не Чингисхан, монголы и сейчас были бы неграмотными.

Каждый боялся и на час оставить
«друга», чтобы не пасть его жертвой.
Е.Кычанов

ПОЧЁТНАЯ СМЕРТЬ ДЖАМУХИ
После разгрома найманов Джамуха вполне мог остаться у Темучина. Но он повёл свой отряд на север. У него было шестьдесят нукеров. Достаточно, чтобы пробиться в верховье Иртыша, куда ранее бежали кияты, меркиты, тайджиуты и другие противники Темучина. Но Джамуха решил укрыться в верховьях Енисея.
Пройдя от хребта Хангай к Кобдо, он поднялся к хребту Танну. * Охотясь у озера Убса-нур, в стороне от военных путей, он понял, что здесь можно жить сытно и мирно. Однако его нукерам надоела скрытная, дикая жизнь. Пятеро из них повязали своего хозяина и доставили к Темучину. Въехав в ханскую ставку, нукеры попросили доложить о Джамухе.
Услышав о нём, Темучин обрадовался и тут же вышел из юрты. Увидев анду связанным, он велел развязать руки. Далее произошло то, чего не ожидали ни приближённые хана, ни нукеры Джамухи. Темучин обнял его и пригласил в юрту, велев оставить их наедине. Джурчедэй насторожился, однако не осмелился перечить хану. Поняв, что дело принимает дурной оборот, нукеры Джамухи встревожились. Но их отвели в сторону, усадили на кошму, подали еду и кумыс. Это успокоило их, однако, смех и
* Хребет Танну - у нынешней границы Монголии с Россией в районе Тывы.
оживленные голоса из юрты хана, продолжали нагонять тревогу.
Между тем, разговор между побратимами шёл непростой. Войдя в юрту, Джамуха оглядел её и привычно шевельнул ноздрями.
- Ты всё такой же, - засмеялся Темучин, - держишь нос по ветру!
- Можешь считать так, но у меня особый нюх на врагов.
- Но сейчас ты в моей юрте, откуда здесь враги?
- Здесь нет, а за её стенами – да. И враги - не твоя охрана, а пятеро моих воинов, которые схватили и привезли меня. А я и без них собирался к тебе.
- Зачем же ты всё время бегал то к врагам, то ко мне?
- Чтобы помочь тебе! – Увидев удивление анды, Джамуха пояснил, - вспомни, как я передал расстановку войск кереитов. Вспомни, как я не дал сойтись войскам Ван-хана и Даян-хана. И это помогло тебе победить.
- А что сделал ты? – спросил Темучин.
- Узнав о их наступлении, я поехал на помощь тебе, но понял, что помогу больше, если поеду к найманам. Они приняли меня, потому что посчитали меня твоим врагом. Чтобы ввести их в заблуждение, я поймал худого коня, нацепил на него седло и спустил под живот. Когда найманы увидели тощего мерина, я сказал, что у монголов кони плохие. Даян-хан ободрился и решил дать вам бой. А когда вы развели ночью тысячи костров, я сказал найманам, будто войск у тебя вдвое больше, чем у них. А о твоих полководцах сказал, что они неутомимы, как псы, вскормленные человечьим мясом, что ты одет в броню с головы до ног, неуязвим для стрел и копий. Даян-хан испугался…
- Не верю! – сказал Темучин, - Ты хотел, если не моего поражения, то ослабления сил, а потом напал бы на меня.
- Как можно говорить это? – удивился Джамуха, - Я же помог тебе стать ханом! Помнишь, Хорчи-нойон предсказал, что хаганом Великой Степи могут стать татарин Улан-Удур, кият Сэчэ-беки, я - джаджират Джамуха, и ты – кият-борджигит Темучин. Но тогда я сказал, что сделаю всё, чтобы ханом стал ты. Если бы не так, то я убил бы тебя ещё в Дзереновом ущелье.
- Хаганом Великой Степи мог стать и ты. За тобой шло втрое больше воинов, чем за мной. Я навсегда запомнил твои слова: «Когда монгол говорит «Да!», это звучит как клятва». Почему ты растерял людей? – Не услышав ответа, Темучин сказал, - Вспомни, как мы разъехались. За мной ушли не только борджигиты Алтана и Хучара, но и вождь чоносов Чаган-Ува. Они устали от того, что ты всё время и всюду вынюхиваешь измену, сталкиваешь всех лбами, говоришь о людях только плохое. Ни о ком от тебя я не слышал добрых слов.
Но самый большой грех ты совершил в Дзереновом ущелье. Убив чоносов и бросив их кишки в ручей, ты осквернил святыню монголов! Помнишь, я спросил, что подумают о тебе твои воины и все монголы, да и потомки? Ты ответил, что тебе плевать на них. А, плюнув на потомков, ты оскорбил и предков, ведь в потомках живут духи предков! Потому на другой день от тебя ушли уруты и мангуты. Потом ко мне перешли горлосы и другие прежде враждебные мне племена…
Джамуха смотрел в дымник юрты, привычно шевеля нодрями, и стал походить на хубуна, обиженно шмыгающего носом. Темучин вспомнил, как они играли в бабки на льду Онона, и ему стало жалко побратима.
- Однако я верю, что ты помнил нашу клятву и потому помогал мне в стане врагов. И давай снова подружимся - станем оглоблями одной колесницы.
Продолжая смотреть вверх, Джамуха, наконец, глянул на побратима.
- Ты верно понял, почему меня покинули люди. И ты не сможешь доверять мне. Вошью я стану на твоей шее, колючкой в подкладке. Посели меня в глухом улусе, где я доживу свои дни. А сначала казни моих нукеров, которые доставили меня к тебе.
Темучин понял просьбу, так как сам презирал предателей, и потому согласился выполнить её. Пятеро нукеров Джамухи сидели сытые, довольные, что всё обошлось. Но вдруг их подняли и повели к обрыву. В это время из юрты вышли Темучин с Джамухой. Не подходя к месту казни, они наблюдали за ней издалека.
Когда головы покатились с обрыва, Джамуха не смог скрыть мстительной улыбки. Увидев её, Темучин пожалел, что исполнил его просьбу. В тот же день он отправил Джамуху в распоряжение своего родича Эльчидэй-нойона. И тот удостоил побратима почётной смерти – закатал его в ковёр и сломал позвоночник. *
Получив это известие, Темучин сложил ладони, постоял так, глядя в небо, потом развёл руки, будто натягивая тетиву лука, и изобразил полёт стрелы:
- Дж-ж-а-а-му-у… Хх-а! – и тихо добавил, - Вот и кончился твой полёт.
И вдруг из глубин времени послышался детский голос побратима:
- А твоя стрела летит бесшумно: «Тие-е-му-у» и бьёт наповал: «Чч-ин!»
Темучин прикрыл глаза, замахал руками, гоня от себя картину давнего детства.
* По другим версиям Джамуху четвертовали. Эту казнь кидани называли линьчи. Но вряд ли Темучин мог «линчевать» своего побратима.

Кровную месть мы совершим,
Меркит-Удуит и Увас истребим.
Сокровенное сказание.

ПОГОНЯ ЗА МЕРКИТАМИ
Покончив с Даян-ханом и Джамухой, Темучин в 1204 году пошёл на Тогтога-беки. Он хотел навсегда избавиться от соседей, которые веками угрожали с севера. Взяв крепость Талхун в устье Орхона, Темучин провёл войско левым берегом Селенги до впадения в неё Джиды. Крепость Харадал-Хачжаур пала так же быстро. Тогтога-беки и его сыновья на этот раз бежали на запад, вверх по Джиде к озеру Хубсугул.
Не успев последовать за Тогтога-беки, его брат Даир-усун заявил, что не хочет воевать, и в признание власти Темучина подарил ему свою дочь Хулан. Ей было шестнадцать лет. Она понравилась хану. Позже он взял её в поход на Среднюю Азию. Темучин породнился с меркитами и через Туракину, невестку Тогтога-беки. Отец подарил её сыну Угэдэю. И хотя тот уже был женат, Туракина стала любимой женой и родила пятерых сыновей.
Монголы не тронули женщин, детей, пожилых меркитов. А оставшихся в живых воинов раздали в разные тумэны, чтобы они не воссоединились. Но когда меркитам поручили охрану обоза, они разграбили его и бежали в низовья Селенги. Темучин бросился за ними и осадил крепость Тайхан. Восемнадцать лет назад Темучин, найдя Бортэ, провёл на этом холме дни счастья. Хорошо помнил всё и удивился, как после того меркиты укрепили крепость. Он увидел новые подземные ходы, прорытые к другим пещерам, заполненным припасами, новые колодцы, и крепость стала неприступной. Но монголы взяли её.
Затем Темучин последовал на запад, куда бежал Тогтога-беки с братьями и сыновьями. Уничтожить хана меркитов и его наследников он хотел давно. Но раньше у него не было сил и времени, а сейчас он решил покончить с ними. Преследуя их, он прошёл по Джиде, мимо озера Хубсугул, к Алтаю, где и зазимовал.
Весной 1205 года Темучин в верховье Иртыша настиг меркитов у Бухтармы.* Здесь меркиты соединились с войском найманского наследника Кучлука и могли оказать серьёзное сопротивление. Однако в первом же бою хан Тогтога-беки погиб, и его сыновья дрогнули. Не имея возможности похоронить отца, они, из уважения к нему, отрезали и увезли с собой его голову. Конница Темучина загнала беглецов в Иртыш, и большинство их погибло в бурном вешнем потоке.
Кучлук бежал в Джунгарию, а сыновья Тогтога-беки, похоронив голову отца, пошли к Бешбалыку и Турфану. Но, получив отпор от идикута ** уйгуров Барчука, братья отступили на северо-запад, и начали кочевать у Балхаша. Темучин успокоился на этом, но через двенадцать лет послал к ним Субэдэя, который уничтожил потомков Тогтога-беки. И всё!
Прочитав это «И всё!», Тататунга, сказал Тургэну:
     - Хороший конец! Он как бы ставит точку. Но погибли не все меркиты. Пресёкся лишь род Тогтога-беки. Меркиты бежали не только в Семиречье и на Балхаш, где их пригрели половцы и казахи. Многие скрылись в Хоринской степи и у Байкала. Часть их смешалась с бурятами в степи Буhура и с тунгусами в Баргуджин-Токуме.
* Бухтарма - в Казахстане, южнее Семипалатинска, где был в ссылке Достоевский. ** Идикут – правитель.
*** О том, как меркиты спасались среди бурят, монголов, тунгусов, калмыков и в Средней Азии, пишет А.Тиваненко в книге «Гибель племени меркитов».
«Я стал владыкой
по велению Неба!»
Чингисхан

ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ ИМПЕРИИ
В год барса (1206) вожди всех племён Монголии прибыли в урочище Хорхонах-Джибур, где некогда провозглашали ханом Хабула, пращура Темучина. Там же Темучин с Джамухой отмечали победу над меркитами.
На этот раз в верховье Онона произошло более серьёзное событие - рождение монгольской империи. Его нельзя сравнить с присвоением Темучину первого титула хана в 1189 году. И потому он решил провести курултай самым торжественным образом.
Над огромным шатром из ослепительного белого войлока на ветру развевалось девятибунчужное знамя с парящим на нём соколом. У трона, с головами драконов, лежали седло и сбруя, сверкающие позолотой и серебром, сайдак с луком и стрелами, меч в ножнах, инкрустированных драгоценными камнями.
Главным вершителем события Темучин назначил Теб-Тенгри. Сын Мунлика стал сильным шаманом. Входя в экстаз, он зимой, по морозу голым скакал верхом по степи. А главное, все его предсказанья сбывались. Среди монголов были более почтенные шаманы, но, к сожалению, среди них не оказалось громкоголосых, которые смогли бы олицетворять мощь и силу новой власти.
Теб-Тенгри открыл празднество такими словами.
- Великое событие сегодня - небеса даруют тебе земное ханство!
Всех поразил не только громовой голос шамана, но и обращение к хану на ты.
- Ты один из многих, - продолжил Теб-Тенгри, - могучей десницей своей сумел победить всех ханов степей и гор Монголии! Захватив их земли, ты стал ханом ханов! И потому тенгрии повелели, чтобы отныне твоё прозвание стало Чингисхан - хан ханов и царь царей!
Ударив в свой большой белый бубен, Теб-Тенгри начал читать стихи:

Широки просторы Хорхонах-Джибур.
А над ними кружит сокол Харабтур.
Птица эта вещая видит далеко,
И в глубины времени, и в простор веков.
Помнит наше прошлое, знает, что нас ждёт.
Её клёкот грозный нас зовёт вперёд.
Чингисхан нас скоро поведёт в поход,
Всколыхнётся разом весь степной народ!
Сотрясутся страны от топота копыт,
Будет каждый всадник латами закрыт.
Не достанет хана и стрела кейбур.
Вот что говорит нам сокол Харабтур!

Растроганный этим зачином, Чингисхан обратился к отцу Теб-Тенгри:

Ты, Мунлик, мой второй отец!
Твоя юрта была для меня как дворец.
С сыновьями твоими я там играл,
И когда Кокочу твой любимый
Знаменитым шаманом стал,
Он высокий трон мне предсказал…

Воздав должное Мунлику и его сыну, Чингисхан поблагодарил Сорган Шира, который спас его от колодки, затем своих первых нукеров – Боhорчи, Джэлмэ, Субэдэя, и тех, кто стал служить ему позже. В разное время и разными путями пришли они. Хубилай из рода барлас остался с ним в ночь разрыва с Джамухой. Урут Джурчедэй с мангутом Хоилдаром прибыли после Дзеренова ущелья. Джалаир Хумун-Гоа подарил своего сына Мухали после казни Сэчэн-Беки и Тайчу. Тайчжиут Джэбэ явился после битвы на Ононе, когда он чуть не убил Темучина…
Называя сподвижников, Чингисхан как бы перелистывал книгу памяти, и перед всеми одна за другой вставали страницы прошлого.
Особо он помянул тех, кто не дожил до этого дня, вождя чоносов Чагана, убитого Джамухой, и Хоилдара, погибшего от раны у скал Арнаута…
Слушая рассказ Тататунги, Тургэн ярко представил происходившее за четыре года до его рождения и потом вдруг спросил:
- А как вы помогали готовиться к курултаю?
- Почему ты спрашиваешь об этом?
- Вдруг мне придётся делать то же.
- Такое может случиться, - Тататунга подёргал свою бороду, что выдало его удивление, - Я рассказывал хану, как проводили такие торжества уйгуры, найманы, тангуты. Он спрашивал, где и на чём сидели ханы, как вели себя гости, в каком порядке рассаживали, что и как готовили, подавали. Самое трудное было до начала торжеств. Чингисхан попросил меня…
- Попросил? – удивился Тургэн.
- Вот именно, попросил, - улыбнулся Тататунга, - и я под его диктовку записал всех полководцев и уделы, выделенные им. Их набралось почти сто. Он обозначил границы владений и велел содержать тысячу воинов, которые по первому зову могут выйти на врага. Начав записывать законы Великой Ясы, я узнал, что их огласили ещё в 1203 году, за год до моего плена. Но Чингисхан решил записать всё, о чём ранее говорил: приказы, законы и билики – поучения. В то время я освоил монгольский язык и стал писать быстро. Но Чингисхан проверял, то ли я пишу.
- Он научился читать?
- Нет, но иногда уточнял, какие земли входят в уделы нойонов. Я брал листы и называл границы владений – горы, реки, долины. Он слушал и удивлялся точности. В Ясе говорилось не только о воинах, но и о простолюдинах. Никто из них не мог переехать куда-то без воли хозяина. Кочевать, пасти скот разрешалось лишь в пределах нутугов хозяина.
Для скотоводов, их жён и детей Чингисхан велел завести особую тетрадь – «Коко-дептер-бичик». Я сшил листы, переплёл в синий картон, и её стали называть Синей росписью. Власть на местах осуществляли десятники, сотники. А тысяцкие и темники владели тысячами и тумэнами.
Накануне курултая ко мне зашёл Шиги-Хутуг и сказал, что хочет посмотреть записи. Начав читать, он вдруг расстроился. И тут вошёл Чингисхан.
- Чего нахмурился? – спросил он.
- Почему меня нет здесь? – кивнул Шиги-Хутуг на тетрадь, - Или я не твой брат? Не я ли спал рядом с тобой? Матушка Оэлун-экэ растила нас вместе!
- Но посмотри, - сказал Чингисхан,- здесь нет моей матери, моих братьев – Хасара, Бельгутэя, Хачиуна, Отчигина. Нет и моих сыновей. Они - вне списка как родные! И ты - среди них как мой младший брат!
Шиги-Хутуг глянул на Чингисхана, припал к его груди и заплакал. Растроганный неожиданными слезами, хан обнял его и сказал:
- Но, если хочешь, включу тебя в список. Как знающий грамоту, ты можешь участвовать в составлении Ясы, а потом будешь следить за её исполнением. Станешь моим оком смотрения и ухом слышания! То есть главным судьёй. Зная твою честность, я верю, что ты справишься.
Так Шиги-Хутуг стал главным судьёй империи. Поначалу пошёл ропот, как можно поручить такую должность шестнадцатилетнему юнцу. Но свои обязанности он исполнял хорошо. Допросы вёл строго, но спокойно. Не кричал на подсудимых, не бил, не угрожал им, а наоборот, успокаивал и просил говорить честно. И тем, кто отвечал так, он смягчал наказание, а порой, видя раскаяние, даже миловал. Поэтому его стали уважать и нойоны, и простолюдины.
Курултай осложнялся тем, что сидящие в отдалении не могли слышать всего, но Тататунга приказал глашатаям передавать наиболее важное, и потому тысячи воинов были в курсе происходящего у ханского шатра.
То ли по ошибке, то ли случайно, в первый день Чингисхан лишь назвал Боhорчи, но не выделил ему нутуга. Вечером Бортэ-уджин спросила его:
- Почему ты обидел Боhорчи? Не он ли помог тебе отбить угнанных коней? Не он ли сопровождал нас, когда ты приехал за мной?
- Я специально не назвал его, чтобы особо выделить завтра.
Однако Чингисхан, видимо, всё-таки забыл о нём и потому попросил Тататунгу подсказывать, если он пропустит кого-то. На второй день он сказал:
- О Боhорчи! Ты мой самый первый верный друг! Ты пошёл за мной, когда я был юнцом, и с тех пор, не ведая страха, сражался за меня! Да не посмеет никто завидовать тебе за то, что я возвышаю тебя над всеми сидящими здесь! Так-то!
Затем он перечислил ближайших друзей-полководцев, назвал места их владений, вручил награды и подарки за верную службу. Время от времени он поглядывал на Тататунгу, а тот лишь кивал головой, мол, названы все. На этот раз Чингисхан держал память в узде.
В итоге все получили по заслугам почти всё, что хотели. Так, Хорчи-нойон, как и Теб-Тенгри предсказавший Чингисхану трон, помимо титула владыки «лесных людей» получил тридцать луноликих красавиц-найманок. Правда, была небольшая загвоздка - «лесные люди», живущие у Байкала и в верховьях Енисея, не знали, что они кому-то подарены. Но все поняли, раз хан решил, так и будет!
Каждый день курултая завершался пиршеством. Им правил Теб-Тенгри, а помогали родовые шаманы. Каждый род и каждое племя сидели у своих костров. Их вождей и командиров, приглашённых к ханскому шатру, замещали верные нукеры. И впервые за многие годы пиршество не было омрачено драками. Угощенья, еда и питьё чередовались с песнями, танцами, выступлениями сказителей.
Главной новостью стало то, что отныне армия будет состоять не из куреней, а из тумэнов, тысяч, сотен. И в мирное время все будут кочевать аилами. Никто не имеет права угонять у сородичей скот, умыкать женщин. Это можно лишь против племён, не подчинённых Чингисхану. Но набеги на них начинать только по приказу тысячников, темников. И те начинают войну лишь с соизволения хана. Так Чингисхан решил установить мир и покой сначала на своих землях, а затем создать империю спокойствия во всех странах, от моря до моря.
Этим хан дал понять, что отныне монголы – единый народ, и воевать друг с другом племена и роды не должны. Вся империя разделилась на три части – правая отдавалась Боhорчи, центральная - Наяа-нойону, а левая – Мухали. *
* Двери юрты у монголов смотрели на юг, правая сторона (зун) находилась на западе, левая (барун) – на востоке. Боhорчи получил вотчину на западе империи, Мухали – на востоке. Позже он возглавил походы на Китай и стал наместником. К трём частям империи примыкали так называемые крылья, которыми командовали тысячники из нойонов, оглашённых на курултае.

Подвиги Ботохой Тархун,
победившей трёх полководцев
Чингисхана, оставались в тени.

ПОРАЖЕНИЕ ЧИНГИСХАНА В ПРИАНГАРЬЕ
Перед походом на Китай, Чингисхан решил усмирить «лесные народы» – бурят, ойратов, баргутов, хори-туматов. Все они - родичи монголов. В разное время, бежав от междуусобных войн в тайгу и горы, они заселили верховья Енисея, отроги Саян, Алтая, берега Иркута, Ангары, Селенги, Байкала. Живя рядом с кыргызами, теленгутами, они сначала воевали с ними. Потом подружились, стали вместе охотиться на зверей и даже совершать набеги на бывших сородичей монголов.
- Надо починить дырявую северную крышу, - сказал Чингисхан и послал на лесных людей своего старшего сына Джочи.
Джочи прошёл в верховья Енисея. Вожди некогда грозных кыргызов, а также хабсагов, тубасов, теленгутов и других лесных тюрков, преподнесли ему белых меринов, белых кречетов и чёрных соболей. Джочи доставил отцу более десятка вождей вместе с их дарами. Вождь ойратов Хутуга-беки раньше всех сдал свой удел и преподнёс дары. На реке Шигшид, у Хубсугула, он подписал акт о подчинении Чингисхану. Начальник канцелярии Тататунга заверил её золотой печатью.
Ветераны помнили силу и дерзость Хутуга-беки, бывшего союзника Джамухи и Ван-хана. Потом он был на стороне найманов, а сейчас понял, что отныне выгоднее не сражаться, а дружить с монголами. И Чингисхан, забыв прежние нападки, принял дары и скрепил союз, отдав свою дочь Чичиган за сына Хутуга-беки Торэлчи.
А вот походы в Саяны и Приангарье осложнились. Хори-туматы недавно потеряли своего вождя, погибшего на охоте. Он был потомком знаменитых вождей, которые изгнали из Прибайкалья племена курыкан. Те славились богатырями, но не смогли устоять перед воинственными хори-туматами. Сев на лодки и плоты, куры-каны уплыли вниз по Лене и Ангаре. *
У Дайда-Сахира не оказалось братьев, которые после его смерти взяли бы в жёны его вдову Ботохой-Тархун. И потому она стала вождём племени. Монголам казалось, что они легко одолеют людей, которыми «правит какая-то баба».
Ботохой-Тархун отличалась пышностью, из-за чего её удостоили титула Толстая. Высокая, синеглазая, рыжеволосая, она с детства была белолицей, прекрасно скакала на лошади, хорошо стреляла из лука. Кстати Дайда-Сахир впервые увидел её на охоте, где она завалила лося, двух изюбрей и много коз.
Тогда ей было пятнадцать лет, но из-за полноты и высокого роста она выглядела старше. И вождь захотел взять её в жёны. Её отец отказал, мол, она ещё молода. Но Дайда-Сахир обещал ему стадо коров и табун лошадей. «Вот подаришь, тогда и посмотрим», - сказал отец и уехал в свой улус на Ангаре. Прошла зима, наступила весна, родители думали, что Дайда-Сахир забыл о них, но однажды жители улуса Хадахан, где жила невеста, увидели стадо коров и табун лошадей, которых пригнали люди Дайда-Сахира. И родители не устояли. Да и жених, как-никак, вождь племени. Так Ботохой-Тархун стала женой Дайда-Сахира.
Властная, сильная, она постепенно отодвинула от него старших жён. Благодаря молодости и сильному характеру, Ботохой стала любимой женой, а, родив сына-богатыря, оттеснила от мужа и его родню. Потом под каблуком оказался и муж. Без её согласия Дайда-Сахир не делал и шагу.
* Курыканы, уплывшие по Лене, стали якутами, а бежавшие по Ангаре, Енисею на Таймыр - долганами. Обычаи, обряды, языки этих самых северных тюрок, идентичны. Но, удивительно, что 30 процентов их словарного запаса заимствовано у монголов.
Так, она не пустила его в поход против Чингисхана, когда к нему приехали гонцы Джамухи и Худуга-беки.
- Кто ты такой, чтобы идти против Чингисхана? – сказала она мужу, - Если он разгромит Джамуху, нам несдобровать.
Отказ Дайда-Сахира не понравился Худуге-беки. И вскоре, во время совместной охоты, Дайда-Сахир неожиданно упал со скалы и разбился насмерть. Худуга-беки устроил ему пышные похороны, говорил о нём самые лестные слова, но по Приангарью поползли змеи слухов, будто он устроил гибель Дайда-Сахира, чтобы взять в жёны Ботохой-Тархун. Она действительно нравилась ему, однако, когда Худуга-беки прислал сватов, она сказала: «Зачем мне маяться под стариком?» Оставшись без мужа, Ботохой оказалась полновластной хозяйкой хори-туматов.
Сначала против них послали тысячника Хорчи-нойона. Этот сластолюбец, ещё не успевший опробовать всех подаренных ему тридцать найманок, не хотел идти в поход. Но Чингисхан, смеясь, сказал, что разрешает ему взять у хори-туматов ещё тридцать красавиц. И Хорчи-нойон согласился. Узнав, что там правит баба, он расстроился. Но его заинтересовала её пышность. Степняки всегда считали женскую полноту достоинством, а тут, говорят, будто она толще самой тучной монголки.
Миновав озеро Хубсугул, отряд Хорчи-нойона вышел на реку Иркут и стал подниматься вверх по его течению. Река у истоков не широкая, но быстрая, идти вдоль неё очень трудно. Однако отряд преодолел перевалы за Мунку-Сардыком, самой высокой вершины Саян,* вышел в верховье Оки и начал спускаться вдоль быстрой реки, бегущей на север в глубоком ущелье. Его склоны ещё покрывал лёд, не растаявший с весны. Кое-где приходилось прорубать путь саблями. Однажды утром они увидели на вершине скалы людей, которые зажгли костёр, сигналя о появлении чужаков. На следующий день костёр вспыхнул на другой горе. Эти огни донесли до Ботохой Тархун весть о нашествии.

* Высота Мунку-Сардыка 3164 м. Между прочим, и сейчас эти места опасны для туристов, которые часто гибнут здесь.
Переночевав, Хорчи-нойон продолжил путь. Отряд зашёл в узкую лощину, и вдруг сверху раздался громкий мужской голос:
- Кто вы? Куда идёте?
В этот же миг с обеих сторон ущелья появились воины с нацеленными луками и стрелами. Их много, и они неуязвимы за деревьями и камнями.
– Я Хорчи-нойон. А вы кто? – сказал он.
- Мы воины Ботохой-Тархун, хозяйки хори-туматов.
- Она-то мне и нужна.
- Но неизвестно, нужен ли ей ты!
- Как смеешь говорить так? Я – тысячник Чингисхана!
- Говорю так, потому что мы не звали тебя и твоего Чингисхана!
- Я буду говорить только с вождём племени. Пусть он выйдет сюда!
- Ты что, глухой? Вождь у нас - госпожа Ботохой-Тархун Толстая! Мы доложим ей, и как она скажет, так и будет!
- Ну, нахал! Я велю казнить тебя!
И тут в землю между ног Хорчи-нойона вонзилась стрела.
- Будешь грозить - вторая стрела пронзит твой язык!
Люди Хорчи-нойона схватились за оружие, но командир понял, что хори-туматы пристрелят его, как зайца, поднял руку и примирительно сказал:
- Ладно, доложите ей, мы подождём.
Ботохой-Тархун всё видела и слышала сверху, из-за ветвей пихты. Приказав стрелкам держать под прицелом Хорчи и его свиту, она только через час велела ударить в барабаны. Сев на коня, она промчалась на нём по кругу и, въехав на гору, показалась из-за края скалы. Барабаны стали бить тише, размереннее, как бы изображая удары сердца после бега. И это придало особую торжественность её появлению. Спрыгнув с коня, она прошла к краю скалы. Наслышанный о полноте Ботохой-Тархун, Хорчи-нойон всё же поразился её облику и великолепию наряда.
Ещё больше его удивили её глаза и выражение лица, полные достоинства, уверенности. Однако заметно и обычное любопытство, с каким женщина разглядывает впервые увиденного мужчину. Странно, но Хорчи-нойон почувствовал некоторую робость. Никогда никто не смотрел на него в буквальном смысле свысока. Как бы оценив его взглядом, она произнесла:
- Ну, вот я – Ботохой-Тархун Толстая, вождь хори-туматов, а ты кто?
- Я – Хорчи-нойон, тысячник Чингисхана. Пришёл заявить, что отныне ты должна подчиниться великому хагану Монголии.
- Много слышала о нём, с почтением отношусь к его славе. Я даже не пустила своего мужа в поход против него.
- Как ты могла пойти против воли мужа?
- А вот так! Я поняла, что Небо стоит за Чингисханом. И гонцы Хутуга-беки уехали ни с чем.
- Раз понимаешь, что боги за нами, признай владычество Чингисхана.
- Чем докажешь, что ты от него? Вдруг ты просто используешь его имя?
- У меня есть грамота с золотой печатью Чингисхана. – Достав из берестяной трубки свёрнутую бумагу, он показал её, - Вот, спустись и почитай.
Ботохой-Тархун еле заметно смутилась. Она и никто из её слуг не умели читать. Однако, не подав вида, она молвила:
- Хорошо, давай её сюда.
Хорчи-нойон протянул свиток телохранителю.
- Э, нет, - сказала Ботохой-Тархун, - ты привёз, ты и поднеси!
На этот раз замялся Хорчи-нойон. Карабкаться по крутому склону – значит, на коленях предстать перед бабой.
- Какая тебе разница, кто поднесёт? Главное в том, что там написано.
- Нет! Только сам! – голос её зазвучал твёрдо, властно.
И Хорчи-нойон, принуждённо улыбнулся, сунул свиток за пазуху и полез вверх. Каменистый склон, выступы - в грязи. На полпути он поскользнулся и полетел вниз. Измазавшись грязью, Хорчи-нойон начал отряхиваться.
- Никогда не падал даже с коня, а тут…
- Ладно, лезь ещё раз, - спокойно сказала Ботохой-Тархун, - а я помогу.
Она кинула вниз волосяную верёвку. Хорчи-нойон взялся за неё. Когда он добрался до места, откуда сорвался, она потянула верёвку и легко, словно барашка, выволокла его наверх. Он еле успевал ногами перебирать.
- Вот и всё, - сказала она, - а теперь прочитай, что написано.
- Погоди, дай отдышаться, - тихо сказал Хорчи-нойон.
- Конечно. Если хочешь, попей кумысу.
Щелчок пальцами, и почти сразу из-за скалы вынесли бурдюк с кумысом. Она наполнила чашу, пригубила её, показав, что кумыс не отравен, и подала Хорчи-нойону. Люди внизу и вверху замерли как на представлении кочевого театра. Никогда не видели ни те, ни другие, как какая-то баба, пусть даже вождь, нянчится со знаменитым полководцем. Выпив кумыс, Хорчи-нойон вытер усы и развернул лист.
- Великий хаган Монгольской империи Чингисхан, – голос Хорчи-нойона окреп, - извещает, что лесные народы у Алтая и Саян отданы во владение моему сыну Джочи и тысячнику Хорчи-нойону…
Ботохой-Тархун не только слушала, но и разглядывала буквы, будто понимает их. Закончив читать, Хорчи-нойон важно погладил усы.
- А где золотая печать? – спросила Ботохой-Тархун.
- Вот она, - Хорчи-нойон показал оттиск на бумаге с изображением тигра.
- Тут какая-то рысь, – удивилась она, - а где печать?
- Это не рысь, а тигр! Золотая печать хранится у хана. А здесь её след. – Хорчи-нойон усмехнулся и глянул на своих людей, вот, мол, с какой глупой бабой приходится иметь дело. Но никто не улыбнулся. Его люди с тревогой смотрели на Ботохой-Тархун, на лице которой не было и тени смущения.
- Раз ты не можешь показать печать, я забираю тебя в плен, - сказала она и толкнула его своим животом. Хорчи упал, его скрутили и увели за скалу. Увидев, что монголы схватились за оружие, она крикнула, - Только попробуйте! Не успеют долететь ваши стрелы, как голова Хорчи слетит с плеч!
Уйдя за скалу, она велела Хорчи-нойону отправить воинов назад.
- Но сзади идут другие отряды?
- Сколько воинов?
- Тысяча!
- Прикажи всем вернуться!
- Как я могу? Чингисхан казнит меня!
     - Не казнит, ведь ты у меня в плену! – усмехнулась она и более твёрдо сказала, - Делай, как говорю! Или прикончу!
Поняв, что выхода нет, Хорчи-нойон вышел из-за скалы.
- Если вы не уйдёте, меня убьют. Приказываю уйти домой.
- И не вздумайте хитрить! - добавила Ботохой-Тархун, - все дороги перекрыты. О вашем появлении мы узнали за три дневных перехода. А сейчас, если хотите оставить Хорчи-нойона живым, убирайтесь!
И тысяча гвардейцев повернула назад, оставив командира в плену.
Узнав о происшедшем, Чингисхан послал на хори-туматов Худугу-беки. Тот хорошо знал Ботохой-Тархун, обещал взять её и подчинить хори-туматов.
О тайнах, что хранят Саяны,
Знают только древние заяны.

ПЕЩЕРНАЯ ЛЮБОВЬ
Ботохой-Тархун упрятала Хорчи-нойона в пещере, в которой проводили обряды по изгнанию духов болезней. Никто, кроме верных людей, не знал, что пленник находится там. Страдая в темнице, он стал просить встречи с Ботохой-Тархун. Приехав к нему, она выслушала его просьбы и стала спрашивать о нём. Хорчи-нойон сказал, что он родственник Джамухи, рассказал о походах с ним и Чингисханом на меркитов, найманов. После этого Ботохой-Тархун стала приезжать сюда. Её интересовали новые рассказы, так как она хотела узнать секреты побед Чингисхана и укрепить свою власть. Она расспрашивала о курултаях и обычаях при дворе хана.
Однажды, когда в пещере стало жарко от костра, она скинула меховой терлик и оказалась в шёлковом дэли. Описывая женские одеяния, Хорчи-нойон понял, что они очень интересуют её. Начав показывать фасон платья, он слегка задел её плечи, груди. Ему показалось, что она вздрогнула. И он не ошибся. И когда он вновь как бы случайно коснулся её, она задышала чаще, плечи и груди заколыхались. Боясь получить отпор, он подарил ей ожерелье из красных кораллов. Пока она разглядывала их, он обнял её. Несмотря на полноту, её тело было крепким, сильным. Истомившись без женской ласки, Хорчи-нойон разрядился, как юноша, впервые познавший женщину.
Разочарованно фыркнув, она вышла из пещеры и вскоре вернулась с туясом архи, а котёл с мясом внесли стражники. Оставшись наедине, Ботохой и Хорчи выпили архи, стали есть мясо, запивая его бульоном. А потом продолжили беседу. Начав говорить, Хорчи-нойон созрел для очередной атаки, и она оказалась более успешной. С тех пор Ботохой-Тархун стала посещать его каждый день. Хорчи-нойон обрёл мужскую мощь и стал праздновать неожиданный медовый месяц.
Как-то она велела узнику принести дров, заполнить водой два больших котла. На его вопрос, зачем, она ответила:
- Проведу обряд изгнания духов болезни.
- Ты заболела?
- Простыла немного и потому хочу отпугнуть духов болезни.
Когда костёр разгорелся, она положила в него несколько больших камней и разделась догола. Впервые увидев её голой при свете яркого костра, Хорчи-нойон поразился и пышным формам, которыми доселе наслаждался в полумраке, и рисункам на её плечах. Увидев раскрытый от удивления рот, она пояснила:
- Такие рисунки делали мои предки теленгуты. *
- Разве ты не бурятка?
- Бурятка, но у моего отца есть кровь теленгутов, родичей хори-туматов. Он и наколол мне эти знаки, когда я была маленькой.
Сказав это, Ботохой бросила в котёл пахучие травы и листья. Пещера наполнилась благоуханием ая-ганги, ромашки и других трав. Потом она

* Теленгуты жили в Приамурье, на Алтае, Тянь-Шане. От их смешения с динлинами появились борджигиты. Поэтому Чингисхан был желтоглазым, рыжеволосым. Кстати, западные буряты – булагаты и эхириты ранее были такими. И сейчас среди них много высоких, белолицых. Известный антрополог М. Герасимов, который по черепам восстанавливал облик людей, говорил мне, что коренные халха-монголы, телохранители Чингисхана, тоже были такими.
поднесла к костру деревянную лохань с замоченными вениками. Один из пихты, другой из можжевельника, третий - берёзовый. Когда она стала брызгать водой на раскалённые камни, густое облако пара с шипением заполнило пещеру.
- Раздевайся и ты, - сказала она и стала хлестать себя вениками. Потом попросила обдать её холодной водой. Завизжав от удовольствия, она вытерлась и легла на сухое одеяло, раскинув руки. – Ну что стоишь? Бери в руки веники!
Онемев от её вида, он пошёл на неё с дымящимся эрхтэном.
- Э, нет! Сначала вымойся! - Увидев, что тот медлит, она на удивление легко вскочила и, поддав пару, велела ему лечь на шкуру и стала хлестать его вениками из пихты и можжевельника.
- Ой, больно! Как терпеть эти колючки! – закричал он.
Она обдала его холодной водой, он вскочил и закричал ещё громче.
- Ложись! – приказала она, - Теперь я тебя берёзовым веником.
Он послушно лёг. Постегав его мягкими листьями, она обмыла его мочалкой и подала холодный кумыс. Выпив его, Хорчи пришёл в себя и удивлённо сказал:
- А неплохо!
- Ещё бы! А визжал, как кабан, - улыбнулась она.
И до того красивой показалась она, что он снова бросился на неё.
- Ты такая душистая! Недаром тебя зовут Тархун – Благоухание!

Её имя вошло в число двенадцати
«плохих ханов» – врагов монголов.
Алтан-Тобчи
ПЛЕНЕНИЕ БОТОХОЙ-ТАРХУН
Осенью, когда хори-туматы готовились к загонной охоте, вдруг снова вспыхнули костры на сигнальных сопках. Поняв, что приближается новое войско монголов, Ботохой-Тархун послала свои отряды выше места, где был схвачен Хорчи-нойон. Она поняла, что войско ведут те, кто были здесь и хорошо знают дорогу. Вождь ойратов Худуга-беки был взят в плен точь-в-точь, как и Хорчи-нойон. Только склоны ущелья были покрыты не грязью, а первым снегом. И ему также пришлось отправить своё войско назад.
Узнав о пленении второго полководца, Чингисхан пришёл в ярость.
- Что за мужики! Не могут одолеть какую-то бабу!
Он послал кыргызам, которые подчинились Чингисхану, приказ выступить против хори-туматов, но те отказались воевать против соседей. Чингисхан отправил сына Джочи в поход на кыргызов, а на хори-туматов послал своего сводного брата Борохула. Став сыном Оэлун, он рос с другими братьями Темучина в одной юрте. Повзрослев, Борохул сражался бок о бок с ханом, получил боевой опыт и звание тысячника.
Но его поход оказался роковым. Путь не заладился с самого начала. Осенние дожди со снегом превратили горные ручьи в бурные реки. Пройдя Мунку-Сардык, Борохул попал в засаду у слияния Оки с реками Хойто-Ока и Урда-Ока. *
Хори-туматы подкараулили авангард монголов на узкой тропе, когда Борохул ехал в головном дозоре. Они не хотели убивать его, думали лишь повернуть пришельцев назад. Но Борохул, привыкший к победам, стал кричать, угрожать: «На куски порву! Зверям брошу!». И гордые хори-туматы убили его. Как всегда, монголы, потеряв командира, прервали поход и вернулись.
Чингисхан снова пришёл в ярость и решил пойти сам. Однако Боhорчи и Мухали отговорили его. Их пугали не только приближающиеся морозы. Они беспокоились за жизнь хана. Уж больно хитра и коварна эта Ботохой Тархун. Иначе как бы она взяла в плен двух знаменитых полководцев и убила Борохула?
Долгую зиму Ботохой Тархун провела с новым любовником. Высокий тучный Хутуга-беки, в свои пятьдесят лет, был ещё в силе. Она поселила его в юрте, недалеко от своей ставки, и решила сравнить его с Хорчи. Хутуга-беки оказался сильнее. И у княгини начался новый медовый месяц.
* Северная и Южная Ока сливаются на границе нынешней республики Бурятии и Иркутской области.
.
Иногда она навещала и Хорчи-нойона. Тот хоть и слабее Худуги, но каждый раз преподносил ей украшения. Походы в пещеру затруднились из-за глубокого снега, но она надевала широкие камусные лыжи, подклеенные мехом, и шла к нему. Ей хватало страсти на обоих мужчин. О том, что Хутуга-беки попал в плен, Хорчи-нойон не знал и потому не понимал, отчего она реже навещает его, но он был рад и редким визитам. Однако, когда подарки иссякли, она стала ходить в пещеру, лишь когда хотела помыться. И их пещерная любовь пошла на убыль.
Следующей весной Чингисхан направил в поход на хори-туматов тысячника Дорбей-Докшина, вождя дурбетов. * Дойдя до Иркута, он пошёл не налево, как до того шли неудачники, а вниз по течению, к Байкалу. Перевалив Саяны через ущелье Улан-Буха, Дорбей-Докшин спустился к Аларской степи. Пройдя на север, по левому берегу Ангары, он достиг Балаганской степи, а оттуда зашёл в тыл хори-туматам. **
Накануне решающей битвы воины Дорбей-Докшина, боясь Ботохой Тархун, попросили провести молебен против духов, поддерживающих её. Зловещая слава о ней прошла по всей Монголии. Улигершины включили её в число двенадцати плохих ханов. Но и после молебна многие боялись идти к Оке, где находилась ставка княгини. Дорбей-Докшин приказал наказать трусов палками. После этого его войско двинулось бодрее.
Не ожидая нападения с востока, хори-туматы праздновали прилёт белых лебедей – начало лета. И во время этого тайлагана Дорбей-Доукшин разгромил их, взял в плен Ботохой Тархун и освободил Хорчи-нойона и Хутуга-беки. Вождь ойратов уговорил вождя дурбетов не убивать княгиню и доставил её в Каракорум.
Появление Ботохой-Тархун в ханской ставке произвело фурор. Все с
любопытством смотрели на женщину, победившую трёх знаменитых полководцев. Брат хана Хасар, самый крупный и сильный из монголов, положил глаз на подходящую ему по комплекции женщину. Но на просьбу

* Дурбеты – племя ойратов, позже они ушли к Каспию, где стали калмыками.
** Разгром хори-туматов произошёл у станции Зима, родины поэта Е.Евтушенко.
отдать её ему в жёны, Чингисхан крикнул:
- Она же убила нашего брата Борохула! Её надо казнить!
Однако Хутуга-беки стал отговаривать хана от расправы.
- Убить легко, но, посмотри, какая она породистая. А главное, Ботохой-Тархун - хори-туматка, а наша прародительница Алан-Гоа из того же племени. Грех убивать её. Предоставь лучше мне.
Эти доводы подействовали на Чингисхана, и он сказал:
- Ладно, бери её, раз уж она тебе по душе и по телу.
А Хорчи-нойону хан отдал, как обещал, тридцать хори-туматок.
Так, Ботохой-Тархун, избежав казни, стала женой высокого вельможи. Мужчины дивились её фигуре. А женщин Ботохой-Тархун Толстая поразила своими украшениями, которые она меняла по три раза на дню вместе с одеяниями. Из-за их необычайной ширины они позволяли разместить гораздо больше украшений, чем у всех. У себя на родине она почти не носила их. Перед кем красоваться в глуши? Зато в столице она дала себе волю. Ожерелья из янтаря, горного хрусталя, золотые браслеты и заколки, длинные нити жемчуга, броши, серьги, подвески из яшмы, нефрита, других редких камней были дарами не только её первого мужа Дайда-Сахира. Многое преподнесли ей Хорчи-нойон и Хутуга-беки.
Выделяясь полнотой и ростом, Ботохой-Тархун обходилась без богтага, женского головного убора с высокими рогами. Как и её землячки хори-туматки, она считала богтаг неудобным для поездок по лесу. Но даже без него она была выше многих «рогатых» монголок, которые еле дотягивались до неё кончиками своих богтагов. И им ничего не оставалось, как шипеть ей вслед ехидной поговоркой:
- Широки халаты, да узок ум.
Вскоре Ботохой-Тархун Толстая родила сына. Он появился неожиданно. Из-за тучности и широких одеяний беременность была незаметна. Никто не знал, что сын Хорчи-нойона. А через год родился второй сын. Он был точной копией Хутуга-беки. Позже родился сын Хасара. Через него она породнилась с Чингисханом.
Интриги Джамухи, предательство
Ван-хана померкли в сравнении
с происками Теб-Тенгри.

ШАМАН ЗАДРАЛ НОС
Начав писать о Теб-Тенгри, Тургэн оробел. Верховный шаман Монголии вызывал у него не только почтение, но и страх. Зная его магическую силу, Тургэн подумал, что Теб-Тенгри следит за тем, что говорят и пишут о нём. И если ему не понравится, накажет и с того света. Раз уж он бросил вызов Чингисхану, то, что для него какой-то писарь? Поэтому Тургэн провёл особый молебен, попросив извинения у Теб-Тенгри, за то, что берётся писать о нём, и вынужден потревожить его душу.
Обратившись к духу Чингисхана и к духам предков, Тургэн попросил разрешения заняться описанием Теб-Тенгри и побрызгал в огонь архи, бросил мясо, творог, лепёшки. После молебна ему стало легче. Он понял, что, в случае чего, за него встанет дух Чингисхана и укротит Теб-Тенгри, как он укоротил ему жизнь.
Четвёртый из семерых сыновей Мунлика, Кокочу был чуть младше Темучина. После смерти Есугея Мунлик взял к себе Оэлун-экэ с детьми. Пошли слухи о том, будто она стала его женой. Однако когда он попытался овладеть ею, она наотрез отказалась быть с ним. Но их дети росли, ели, играли вместе. И Темучин помнил, как у Кокочу проходила шаманская болезнь.
Во время её приступов Кокочу садился верхом на коня и мчался, куда глаза глядят. Однажды зимой он голый ускакал в степь. Боясь, что он замёрзнет, отец и братья поехали искать и нашли его на Ононе. Он сидел на льдине и, глядя в небо, бормотал непонятные слова. От него шёл пар, так как на него падал снег, а под ним таял лёд.
Когда его хотели увезти домой, Кокочу вырвался, вспрыгнул на коня и поскакал в горы. Отец и братья не смогли догнать его. Конь, взбешённый, как и хозяин, вскоре скрылся из виду. Проискав их до ночи, отец с сыновьями вернулись домой. Они были уверены, что духи предков навсегда забрали Кокочу. Однако, войдя в юрту, увидели его спящим. Мать шамана сказала, что он приехал, съел много мяса, выпил чаю и крепко уснул.
Проспав сутки, Кокочу очнулся. На вопрос, где он был, ответил:
- Я возносился на небо. Был на мировом древе. На его ветвях - гнёзда с яйцами. В них зреют души новых шаманов. Я вылупился из яйца, и когда высохли перья, взлетел и оказался в центре неба. И потому теперь меня надо называть Теб-Тенгри.
Узнав о вознесениях Кокочу, соплеменники поняли, что духи предков выделили его для служения им, и согласились называть его, избранника небожителей, новым именем - Теб-Тенгри. * Но шаманскую силу ему ещё предстояло доказать. И он проявил себя, прежде всего, как распорядитель облавной охоты и ясновидящий. Он точно знал, когда и где проводить загон на зверей, определял, жив ли пропавший человек, кто и куда угнал скот.
Обычно шаманы берутся за то, что у них получается лучше. Один хорошо гадает, и потому занимается гаданием. Другой знает обряды, и его приглашают на свадьбы и похороны. Третий лучше всех разбирается в травах и способах лечения. И больные приезжают к нему. А Теб-Тенгри после успехов в охоте и ясновидении решил попробовать себя как предсказатель. Дело не только в умении обжигать бараньи лопатки и разглядывать на них трещины. Способы гадания разные.
Видеть будущее способен не каждый шаман. Плести нити между известным и неизвестным, как паук сети, - особая способность, доступная лишь самым сильным шаманам. И Теб-Тенгри начал предсказывать судьбы людей. Когда Темучину исполнилось двадцать лет, Теб-Тенгри заявил, что тот станет ханом. Мало кто поверил в это, ведь Темучин тогда был нищим. Не очень поверил и сам Темучин, но ему было приятно это пророчество. Позже другие шаманы тоже предсказывали ханский трон, но Теб-Тенгри сделал это первым. Доверие к другу-шаману у Чингисхана укрепилось, когда Теб-Тенгри вместе с отцом отговорил его ехать к Ван-хану, чем спас от гибели, а позже предупредил о выступлении против него хана кереитов. Теб-Тенгри
* Теб - центр, середина, Тенгри – небо, а во множественном числе тенгрии – боги. Академик Б. Владимирцов переводил Теб-Тенгри как Центральный или Главный Бог.
женился на кереитке Хадан-бахадур и от её родичей знал о намерениях Ван-хана.
Позже Теб-Тенгри с помощью восточных тенгриев научился выявлять корни болезней и лечить людей. Но, видимо, оттого, что восточные тенгрии – злые гении, он, впитав их злобу, высокомерие, относился к больным без уважения, порой даже кричал на них. И они, хоть и избавлялись от хвори, стали побаиваться его. Впрочем, убедившись, что он может лечить, Теб-Тенгри охладел к целительству.
После коронации 1206 года, когда Теб-Тенгри стал главным шаманом, его словно подменили. Разъезжая на белом коне, в плаще из белого войлока, он смотрел в небо, не отвечая на приветствия. «Общается с богами», - почтительно шептали одни. «Шаман задрал нос», - заявляли другие.
Почти все стали относиться к шаману с подобострастием. Хоть и задирает нос, но портить отношения с ним опасно. Вдруг натравит злых духов или шепнёт хагану что-то, после чего будет худо. Со временем Теб-Тенгри стали бояться даже нойоны и родичи хагана. Почувствовав их робость, он понял, что может усилить своё влияние и поспорить с самим Чингисханом.
Однажды Хасар заехал в гости к Теб-Тенгри и его братьям. Хорошо выпив, сытно поев, Хасар стал похваляться, мол, нет ему равных в стрельбе из лука. И рассказал, как на спор сбил птицу тас, и как недавно сломал шею сопернику.
- Теперь я боюсь бороться с друзьями.
- На всякую силу найдётся другая сила, - сказал Теб-Тенгри.
- А на меня нет! – заявил Хасар, - Никто никогда не побеждал меня! И я, как навоз, разбросаю несколько человек!
- А если перед тобой окажется Чингисхан? – спросил Теб-Тенгри.
- Нет, с ним бороться не стану, - засмеялся Хасар, - боюсь, свернуть ему шею.
- Давайте посмотрим, как Хасар разбрасывает навоз, - усмехнулся Теб-Тенгри и кивнул братьям.
Они тут же пошли на Хасара. Сначала он раскидал их. Тогда двое братьев схватили его за ноги, а четверо других завалили и сгоряча побили его.
Приехав к Чингисхану с синяками на лице и порванным дэгэлом, Хасар, рассказывая, как всё было, не мог сдержать слёз. Это рассердило брата.
- И поделом! Меньше пей и не хвастай! Пошёл прочь!
Обиженный словами брата не меньше, чем побоями у Мунлика, Хасар решил не появляться на глаза людям, пока не пройдут синяки.
А Теб-Тенгри приехал к Чингисхану и сказал:
- Вчера Хасар заявил, что он сильнее тебя и может стать хаганом. А если ты будешь против, грозил свернуть тебе шею. За это мы и побили его. После я решил узнать у Вечного Синего Неба, неужели оно хочет, чтобы хаганом был Хасар? Вознёсся в молитвах и услышал, что боги действительно хотят видеть на троне не тебя, а Хасара.
- Этому не бывать! – сказал Чингисхан и поскакал с кешиктенами к Хасару.

Ключевая вода иссякла,
Бел-камень треснул.
Сокровенное сказание
СМЕРТЬ ОЭЛУН-ЭКЭ
Дело могло кончиться бедой, но приёмыши Гучу и Кокочу поскакали к матушке Оэлун-экэ. Выслушав их, она, несмотря на ночь, запрягла в возок белого верблюда и погнала его. Прибыв на рассвете в ставку Хасара, увидела его связанным, стоящим на коленях. Гнев её был столь велик, что она не могла говорить. Молча бросилась к Хасару, развязала его, обняла и закричала Чингисхану:
- О, братоубийца, пожиратель моей утробы! Что сделал тебе Хасар? – Сев на ковёр, она распахнула дэгэл, обнажила свои груди. - Когда ты был младенцем, ты опустошал лишь одну мою грудь. Хачиун с Отчигином вдвоём не могли и этого. А Хасар ублажал меня, опорожняя обе груди, и вырос самым могучим. Не потому ли ты, Темучин, хочешь расправиться с ним, что боишься его силы? Вы, пятеро моих сыновей, - как пять пальцев моей руки. Какой ни отрежь, мне будет больно!
- О, матушка! Мне стыдно, я напуган твоим гневом!
Сказав так, Чингисхан уехал домой. И хотя расправа не состоялась, он приказал отнять у Хасара две тысячи шестьсот юрт из четырёх тысяч.
Эта ошибка Чингисхана стала роковой. Уже три года в степи царило спокойствие, жизнь текла размеренно. Великая Яса обуздала грабителей, угонщиков скота. И вдруг степь пришла в движение! Не от нашествия врага, а от раскола в семье хана. Теб-Тенгри тут же воспользовался этим. Когда подданные Хасара снялись с места, люди шамана сказали им, что Чингисхан велел передать их Теб-Тенгри. Они поехали к шаману и, сами того не ведая, изменили хану.
Вбив клин между Чингисханом и Хасаром, шаман велел откочевать к нему и людей Отчигина. Как самый младший сын, тот жил вместе с матушкой Оэлун-экэ и имел десять тысяч юрт. Увидев, что подданные тронулись в путь, Оэлун-экэ, как когда-то после смерти мужа, пыталась остановить беглецов, но её послушали не все. Поняв, что происходит непоправимое, она со слезами сказала:
- Не от нас с тобой уходят люди, а от Чингисхана. Скорей скачи к нему!
Однако Отчигин решил сначала послать гонца к Теб-Тенгри.
В ставке Верховного шамана царило великое оживление. К нему входили вожди новых племён и, падая ниц, заявляли о полном подчинении.
- Уже девять племён пришли к нам, - потирал руки отец Мунлик.
Именно в это время прибыл посланец Отчигина по имени Сохор. Теб-Тенгри не стал говорить с ним и приказал выгнать. Его братья отобрали у Сохора коня, а когда тот стал сопротивляться, побили и, связав руки, прикрепили к спине седло и отправили пешком. Под улюлюканье толпы, забросавшей его камнями и навозом, Сохор вернулся от шамана в синяках, измазанный коровьими лепёшками. Чтобы не расстраивать матушку и Чингисхана, Отчигин сам поехал к Теб-Тенгри.
В пути он узнал, что, испугавшись смуты, джалаир Джебкэ бежал с частью племени в Баргуджин-Токум. Но тысячи кибиток катили к ставке Теб-Тенгри. А вслед за ними шли стада коров, овец. Кое-где пыль закрывала солнце. Отчигину показалось, что в движение пришла вся степь. Ехали не только бывшие враги - недобитые татары, кераиты, меркиты, но и кое-кто из борджигитов, хонхотан, и другие сородичи, коренные монголы.
Подняли головы, зашевелились тайные недоброжелатели и завистники Чингисхана. Среди них оказался и Хасар. Подняв в седло тысячу верных воинов, Хасар начал готовиться не только к обороне, но, если понадобится, и к нападению. Когда об этом доложили Чингисхану, он сказал Субэдэю:
- Теб-Тенгри может сказать Хасару, будто я решил убить его, а он, по своей глупости, поверит и возглавит войско против меня.
Субэдэй поехал к мятежному брату, чтобы объяснить всё. С трудом найдя стан Хасара, откочевавшего в сторону Байкала, Субэдэй подкрался к нему ночью, как ревнивый муж к неверной жене. Испугавшись его неожиданного появления, Хасар схватился за оружие, но тот успокоил его:
- Я приехал, один, без войска, хочу помирить тебя с Чингисханом.
Субэдэю удалось убедить Хасара таким посланием Чингисхана:

Уйдёшь от родного дома –
Станешь пищей для врага. Да!
Порвёшь братские узы -
Расколешь семью. Да!
Ослабнет наша семья -
Придёт в страну беда. Да!

Выслушав это, Хасар начал оправдываться, но, в конце концов, согласился вернуться. Вот так мудрый Субэдэй, прославивший себя в сражениях, одержал важную победу в мирном деле. И она стоила дороже самых блистательных побед, одержанных им ранее и позднее. Субэдэю удалось предотвратить братоубийственную войну и сохранить единство империи.
Когда Отчигин прибыл в ставку Теб-Тенгри, шаман соизволил принять его. Но, услышав слова возмущения, Теб-Тенгри спросил:
- Неужели не ясно, почему мы выгнали Сохора? Теперь твои люди и люди Хасара - мои! Так повелели боги! Разве вправе ты идти против их воли?
Увидев, что братья шамана надвигаются, засучивая рукава, Отчигин оробел.
- Да, я не прав.
- А раз признал вину, проси прощения!
- Прости меня.
- Да не так, а на коленях! - Толун-Черби, брат шамана, хлестнул его кнутом по спине. От сильного удара лопнул дэгэл, и Отчигин упал на четвереньки.
- Вот так! - сказал Теб-Тенгри, - А теперь проси прощения ещё раз!
- Я был не прав, простите меня!
Вожди племён, сидевшие рядом, с изумлением смотрели, как сыновья Мунлика издеваются над братом хана. И радовались, что успели перейти к Теб-Тенгри. Не заезжая домой, Отчигин поскакал к Чингисхану. Услышав о том, как избили Сохора, а потом поставили на колени Отчигина, Бортэ-уджин сказала мужу:
- Что они творят! Избили Хасара, Сохора, унизили Отчигина. Теперь на очереди ты! Сколько терпеть этого Кокочу, возомнившего себя богом. Не бойся и накажи его!
Слова Бортэ-уджин встряхнули Чингисхана. Он глянул на жену и сказал:
- В трудный час ты всегда давала верные советы! И потому я срочно…
Тут с улицы донеслись крики, в юрту вбежал Хачиун, близнец Отчигина.
- Наша матушка умерла! – крикнул он.
- Как? – вскрикнул Отчигин, - Я недавно пил с ней чай.
- А я только от неё. Приехал, подошёл, а она не дышит.
- Это мы её довели, - прохрипел Чингисхан и, упав, забился в припадке. Это случалось с ним редко. Первый раз – после смерти отца Есугея, потом после ранения на Ононе. Затем ещё три раза, о чём он хотел скорее забыть. И вот сейчас - в день смерти матери. *
* Эпилепсию Чингисхана скрывали. Сам он и его родичи считали эту болезнь наказанием восточных тенгриев.

Поминальный обряд должен был вести Теб-Тенгри, но Чингисхан сказал:
- Не хочу, чтобы мать хоронил тот, кто навёл смуту и ускорил её смерть!
И пригласил шамана Усун-эбугэна, потомка Бодончара и его жены Баhаридай. Среди баhаринов были известные шаманы, их сила перешла к Усун-эбугэну. Ещё на коронации Чингисхан назвал его человеком чести, который не утаит услышанного, не скроет увиденного, а прямо скажет всё.
- Теперь ты будешь носить белый плащ, ездить на белом коне и сидеть сзади меня! - сказал Чингисхан.
- А Теб-Тенгри?
- Я лишаю его титула Верховного шамана!
Проститься с Оэлун-экэ приехали тысячи людей. Во время похорон разразилась сильная гроза с ливнем.
- Не бойтесь молний! – крикнул Усун-эбугэн, - Это небесный стрелок Хухэдэй- мэргэн от имени всех богов приветствует душу Оэлун-экэ!
Однако все боялись, что молнии расколют вершины Бурхан-Халдуна и поразят людей. Но вскоре гроза утихла, небо разъяснило. Только ручьи, текущие с горы, и радуга напоминали о ней. Перед молитвой Усун-эбугэн показал на небо:
- Духи предков и боги приняли душу Оэлун-экэ и вознесли сразу на третье небо!
Поминальную тризну устроили под открытым небом. Дымились костры, кипели котлы. Запахи горячей пищи и дыма окутали долину. Люди расселись вокруг костров. Среди них оказался отей Теб-Тенгри Мунлик с семью сыновьями. Не желая видеть Теб-Тенгри, Чингисхан не пустил их к особому столу в юрте матери.
Шаман Усун-эбугэн прочёл новые молитвы. А потом сказал:
- Великая Оэлун-экэ подарила монголам Чингисхана. Она отдала все силы, чтобы вырастить его. Давайте будем всегда помнить и чтить её имя!
Слова прощания говорили все, кто хотел. Они были самые простые, тёплые. Вспоминая Оэлун-экэ, многие не могли сдержать искренних слёз. Когда дело шло к концу, в юрту заглянул Мунлик. Тут его впустили. Всё-таки давний друг семьи, бывший муж Оэлун-экэ. Чингисхан кивком головы разрешил войти. Он подошёл к Чингисхану, выразил соболезнование ему и всем близким. Прощаясь, хан попросил его заехать к нему на днях. Мунлик согласно кивнул головой.

Восточные тенгрии заразили его
высокомерием, жаждой власти. И
западные тенгрии свергли шамана.

БОГИ СБРОСИЛИ ТЕБ-ТЕНГРИ С НЕБА
Через день отец Мунлик и его семеро сыновей приехали в ханскую ставку. Перед этим Чингисхан сказал Отчигину:
- В случае чего, поступай с Теб-Тенгри как хочешь.
Отчигин понял намёк и пригласил трёх самых сильных телохранителей. А когда хотел позвать Хасара, Чингисхан возразил:
- Не надо, этот болван может  вступиться за Теб-Тенгри.
Чингисхан приказал своим кешиктенам сесть за юртой и быть начеку.
Когда Мунлик и его сыновья вошли в просторную ханскую юрту, в ней стало тесно. Теб-Тенгри пошёл на привычное место рядом с ханом. Но Чингисхан преградил путь и показал место напротив. Шаман изобразил удивление, хотел даже уйти, но всё же сел.
- Что было, то было, Темучин, - сказал Мунлик, - Я всегда относился к тебе как к сыну. И столько сделал для тебя. Забудем прошлое, и давай жить по-прежнему.
- Забыть прошлое, значит, смириться с тем, что вы забрали наших людей! - сказал Чингисхан, - Поэтому требую извинений и возвращения наших людей!
- Какие извинения, какие люди? – удивился Теб-Тенгри, - Ведь это – воля богов!
- Перестань! – сказал Чингисхан, - Это не их воля, а твоя!
- Если не хочешь просить прощения, - сказал Отчигин, - давай поборемся и выясним, на чьей стороне боги.
Он подошёл к шаману и так тряхнул за плечи, что у него упала шапка. Мунлик взял её в руки и стал шёпотом молиться за сына.
- Хотите бороться, идите на улицу! – махнул рукой Чингисхан.
Увидев, что сыновья Мунлика хотят выйти следом, он крикнул им: «Сидеть на месте!» Не посмев ослушаться, они сели у очага. Отчигин с шаманом вышли во двор, а там трое богатырей схватили Теб-Тенгри, сломали ему хребет и утащили на край двора. Отчигин вернулся в юрту и сказал:
- Хотел бороться, а он притворился спящим и лежит на земле.
Отец Мунлик понял всё и закричал. Его сыновья двинулись на Чингисхана.
- Руки прочь! – крикнул он. И такая ярость вспыхнула в его глазах, что они оробели и расступились.
Как только Чингисхан вышел во двор, кешиктены окружили его. А когда вышли Мунлик и его сыновья, Чингисхан приказал отправить их, не дав проститься с Теб-Тенгри. Прикрывая лицо шапкой сына, Мунлик, зарыдал:
- Как можно? Неужели эта шапка всё, что осталось от сына? Мы хотим достойно похоронить его!
- За тело не беспокойся, мы поставим над ним юрту и через три дня отдадим.
Когда Мунлик с сыновьями уехал, Чингисхан приказал поставить над Теб-Тенгри серую дорожную юрту. Даже мёртвый, шаман вызывал опасение. Вдруг тайные силы воскресят его. И приказал страже никого не впускать туда.
На третий день Мунлик приехал с сыновьями и увидел юрту пустой.
- На рассвете дымник открылся, - сказал стражник, - и оттуда вознеслось тело Теб-Тенгри.
- Богам не понравилось, - добавил Чингисхан, - что он хотел сравняться со мной. Поэтому они забрали на небо не только его душу, но и тело.
Услышав стоны и плач Мунлика, Чингисхан сказал:
- Ты, Мунлик, не сдерживал гордыню Теб-Тенгри, и он пошёл дорогой Алтана и Джамухи! Может, и вы хотите последовать за ним?
Великий страх овладел Мунликом после этих слов. Он понял, что хан может казнить всю его семью, как казнил Алтана и Джамуху.
- Но, помнишь, - сказал хан, - я заявил на курултае, что моим близким могут прощаться девять проступков. В Великой Ясе написано: «Недостойно утреннее слово менять вечерним, а вечернее – утренним». Поэтому я прощаю тебя, Мунлик и твоих сыновей. Но в следующий раз считать до девяти не буду!
После того Мунлик и его сыновья присмирели. Присмирели и другие. Поначалу кое-кто боялся казней и гонений. Но их не последовало.
Джалаир Мухали, узнав о бегстве своего земляка Джебкэ, вернул его из Баргуджин-Токума и хотел казнить, но хан не позволил. Он простил беглеца, как простил десятки других вождей и военачальников, покинувших его в трудную минуту. Люди оценили его великодушие. Все поняли, что Чингисхан - истинный хозяин Великой Степи, и что он пришёл навсегда. *
* Миф о том, что Чингисхан на пути к власти истребил половину сородичей, родился ещё при его жизни. Известное изречение «Летописи пишут победители» не относится к монголам. Тогда письменность у них едва зарождалась, поэтому деяния Чингисхана зафиксировали летописцы побеждённых народов – китайцы, персы, армяне. Живописуя его кровожадность, они писали, будто он «отточил меч жестокости» на соплеменниках, а потом направил его на другие народы. Однако разгромленные племена вошли в состав войск Чингисхана, а некоторые из бывших врагов стали его полководцами – тайджиут Джэбэ, ойрат Худуга-беки, китаец Ши Тяньсян, тангуты Чахань и Цяньбу. Они вместе с Батыем штурмовали Рязань, Козельск, Москву, Киев, а в 1241-42 гг. ходили на Европу.
И в наши дни есть люди, утверждающие, что «проклятый» Чингисхан «пришёл к власти по трупам», «широко применял репрессии», «возвел месть в культ», «создал систему террора», «жестокость стала средством государственной политики». Такой перечень преступлений Чингисхана составил Е. Кычанов, цитируя историков, в своей книге «Властители Азии».
Правда, здесь же цитируется Л.Гумилёв: «Не менее ужасными были зверства чжурчжэней в Китае, сельджуков в Армении, крестоносцев в Прибалтике и Византии. Такова была эпоха». Однако его голос тонет в хоре проклятий Чингисхану. Не намереваясь оправдывать его, я хочу воссоздать истинный облик хана, понять, как могла возникнуть такая неоднозначная выдающаяся личность.
Написав главу о Теб-Тенгри, Тургэн задумался, могли ли боги забрать вместе с душой и его тело? И решил узнать, как всё было на самом деле. Помолившись и ещё раз попросив прощения у Теб-Тенгри и Чингисхана, Тургэн впал в транс и увидел происходившее в ту давнюю ночь.
…В сумеречном свете луны к походной юрте, где лежал Теб-Тенгри, подъехали всадники и подогнали повозку. Зайдя в юрту, они раздели шамана, вынесли тело и положили в телегу. Потом тихо, не торопя коней, поехали к обрыву над Ононом. Там кебтеулы – ночные стражники хана, взяли труп за руки, за ноги, раскачали и кинули вниз. Тело покатилось по склону и распласталось на прибрежных камнях. Потом кебтеулы развели костёр, бросили в него одежду и шаманские принадлежности Теб-Тенгри. Пока они жгли их, внизу появились волки и, учуяв нечаянную добычу, начали терзать её. Когда стало светать, сгорели последние клочья одежды. А внизу волки съели всё, оставив лишь кости. На всякий случай кебтеулы спустились вниз. Найдя обглоданный белый череп, они положили его в мешок вместе с костями, обгорелыми металлическими подвесками, шаманским шлемом и бросили в реку. Потом всадники спокойно, буднично, словно это было привычно для них, поехали к ханской ставке…
Ничуть не осуждая кебтеулов и того, по чьей воле это свершилось, Тургэн вместе с тем испытал жалость к Теб-Тенгри. Он был красив. Имел прекрасную жену, славных детей. Так хорошо начал - стал Верховным шаманом. Ничто не мешало и дальше оставаться уважаемым в Великой степи. Зачем же он начал бороться с Чинигсханом? Неужели всерьёз поверил, что может стать выше него? Думая так, Тургэн заснул и под утро увидел сон.
Дух Теб-Тенгри вознёсся на Небо, поднялся на вершину мирового древа. Оказавшись там, он смотрит по сторонам и летит на восток. Увидев, что он напрвился к восточным тенгриям, западные тенгрии стали метать в него взгляды. Глаза Теб-Тенгри слепят молнии, уши заложил гром. На нём начал тлеть шаманский плащ. Страшный грохот оглушает его. Он подлетает к ветвям древа, но не может ухватиться за них и летит вниз. Упав на землю, он катится по крутому склону…
И тут Тургэн проснулся. Как всё смешалось – и этот сон, и увиденное в недавнем трансе. Пытаясь разгадать сон, он вспомнил, что злые восточные тенгрии олицетворяют тёмные силы. Их – сорок четыре, а добрых западных тенгриев – пятьдесят пять. Восточные приносят людям беды, болезни и прочие неприятности. Поэтому добрые западные тенгрии, которых на небе больше, борются против них. Возносясь на небо, Теб-Тенгри был поражён чёрными силами восточных тенгриев. Злоба, высокомерие, зависть, жажда власти обуяли его. Он начал задирать нос, перестал замечать людей, захотел не только быть равным Чингисхану, но и подняться выше него.
И вдруг Тургэн услышал с неба голос, от которого пришёл в трепет:
    - Вот потому западные тенгрии и сбросили Теб-Тенгри с неба на землю!

В час, когда мерцанье
звёзды разольют…
Н.Греков

ВСТРЕЧА ПОД ПОЛУМЕСЯЦЕМ
Работая над летописью, Тургэн с головой ушёл в прошлое. Он сидел в отдельной юрте, где ему никто не мешал. В короткие зимние дни он писал не только в светлое время, но и в сумерках. Китайский фонарь, подаренный ему Тататунгой, светил ярко, и Тургэн работал допоздна. Вскоре он заметил, что его глаза ослабли.
Всё написанное он показывал Бортэ-уджин и её сыновьям. А так как они не умели читать, он читал тексты. Те места, которые могли не понравиться вдове и сыновьям Чингисхана, он смягчал, пряча острые углы. В результате семейство хана было довольно. Но ещё больше Тургэна радовало одобрение Тататунги. Учитель удивлялся простоте изложения и скорости работы ученика.
Однако в начале 1229 года работу пришлось прервать. Готовясь к курултаю, Угэдэй отправлял гонцов во все концы. Надёжных людей стало не хватать. И он предложил Тургэну поехать в Семиречье. Отказаться было невозможно. Перед отъездом он поехал на Орхон, чтобы сообщить Есуй-хатун о рождении внука. Арюна родила мальчика Талхуна, а Оюна девочку - Селенгу. Его назвали в честь места, где он был зачат, а девочку – в честь реки, где выросли сёстры. Молодые матери по-прежнему жили вместе. Из-за работы Тургэн навещал их не слишком часто. Но о них хорошо заботилась сама Бортэ-уджин со служанками.
В начале второго месяца весны луна ещё не набрала силу, однако из-за отъезда Тургэн поспешил на Орхон. К вечеру сугробы начали таять, лёд на реке потемнел. На стремнине и по берегам, где впадают талые воды, появились первые полыньи. Подъехав засветло, он увидел на берегу собаку Белогрудку. Заметив Тургэна, она побежала в сторону. Бока гладкие, упитанные. Видно, волки приняли её хорошо, и ей хватает пищи. Она убегает без страха, не торопясь.
- Эй, Белогрудка! Это я, Тургэн, хочу угостить тебя!
Собака оглянулась и, не останавливаясь, скрылась в кустах за юртой.
- Чего ты, как чужая? - сказал он и поехал к реке. Дерево на том берегу пусто. Сова - птица ночная, начнёт охоту позже. Пока он собирал хворост, разводил костёр, стало темнеть. Когда на востоке появилась секира молодой луны, он начал призывания.
Брызгая в огонь капли молока, бросая еду, он сказал Есуй-хатун, что у неё родился внук Талхун, что он крепок, похож на Дзочибея. Поглядывая на тот берег, он заметил, как прилетела сова, но полынья оставалась пустой. В чём дело? Может, с ней что-то не так? И почему Белогрудка убежала от него?
- Осенью Есуй мешал лёд, - сказал Тургэн, - А что сейчас?
На этот раз Тургэн призывал дольше, чем осенью. Он уже хотел уехать, как, наконец, Есуй-хатун показалась на той стороне и поплыла под водой. Добиралась долго и, с трудом выбравшись на берег, села на камень. Выглядела сонной, хмурой. И, казалось, была не рада встрече.
- Что с тобой? – обеспокоился Тургэн.
- Я сразу услышала тебя, узнала, что у меня родился внук Талхун. Я обрадовалась, но ещё не отошла от зимней спячки, да и луна не набрала силу, - она показала на секиру.
- Меня отправляют на запад, и потому не могу ждать полнолуния. Не обижает соседка-ведьма?
- В тот раз она чуть глаза не выцарапала, но я схватила её за волосы и выбросила с моего места. За меня вступились летучие мыши, облепили её и чуть не высосали остатки её крови.
- Не могу представить тебя дерущейся, - усмехнулся Тургэн, - Хорошо, что сумела постоять за себя. Я еду в Семиречье. Может, что-то скажешь?
- Там райские места! Особенно на реке Или. Хулан-хатун говорила, что ханский шатёр стоял под горами Алатау.
- Но она умерла, не доехав до дома. Где вы могли встретиться?
- Недавно Хулан прилетала сюда, и мы поговорили. Она одета в парчу и бархат, вся в золоте, драгоценных камнях. Увидев меня, голую, она остолбенела, подумала, что хан наказал меня и в таком виде отправил на тот свет, но я рассказала, как стала русалкой.
- Может, стоит одеться? Я скажу Есуген, она найдёт, что надо.
- Нет, голой меня труднее узнать. Правда, сейчас я выгляжу плохо, сил нет без полной луны. Давай встретимся летом.
Есуй-хатун уплыла обратно. Как всегда она махнула рукой с того берега и нырнула под воду. Тургэн прикрыл глаза и увидел внутренним оком, как она проплыла через длинную дыру и выбралась на сухое место под сводами пещеры. Там сумрачно, сыро. Хозяин пещеры Лус-эжэн, ещё не проснулся от зимней спячки. Спали и другие обитатели пещеры. Есуй-хатун заняла своё место и улеглась под потолком, где дремлют летучие мыши, висящие вниз головами.
Выезжая на дорогу, Тургэн оказался недалеко от юрты Ганц Агнура. В тусклом свете полумесяца он увидел волков, которые почему-то уходят от него. Вскоре донёсся их отдалённый вой. И в зловещем хоре он услышал голос Белогрудки. Она сказала, почему не откликнулась на его зов - решила увести волков, чтобы они не напали на Тургэна и его коня.
- Спасибо, Белогрудка! Хорошо, что волки приняли тебя.
А волки не просто приняли её, а сделали вожаком стаи. Прекрасно зная здешние места, Белогрудка успешно руководила набегами и оказалась достойной звания вожака. Как ни странно, были довольны и пастухи - стая не злобствовала почём зря. Волки давили лишь столько овец, сколько хватало, чтобы насытиться.

Это одно из самых поэтичных
сказаний о рождении народа.
Лев Гумилёв

ЛЕГЕНДА ОБ УЙГУРАХ
Давая задание, Угэдэй был короток в наставлениях гонцам. Главное записано в специальном свитке, а что в нём, гонец мог и не знать. Однако Тургэн знал послание, так как сам писал его. Наследник уделил ему больше времени, чем другим. Хорошо зная дорогу в Семиречье, Угэдэй подробно описал маршрут.
- Озеро Убсу-нур лучше объехать южнее, - советовал он, - С севера в него впадает много рек, переправы через них трудны. В Турфане вручишь приглашение наместнику страны уйгуров Чин-Тимуру.
После беседы с наследником Тургэн пошёл к Тататунге. Узнав о маршруте, он покачал головой:
- Убсу-нур – гнездо разбойников. Там до сих пор прячутся остатки разбитых найманов, меркитов. Они одичали, превратились в бандитов. Грабят, убивают. Именно там обитал Джамуха, пока его не доставили к Чингисхану. Зато в Турфане - райские кущи. Счастливец, увидишь мою родину.
- Но вы говорили, что уйгуры жили в долине Орхона.
- Да, но позже кыргызы изгнали нас. Однако ханство уйгуров было здесь.
Тургэн попросил рассказать о нём, и Тататунга поведал легенду.

Между Селенгой и Орхоном росли два священных дерева – пышная, кудрявая берёза и вечнозелёный кедр, похожий на кипарис. Вскоре под ними начал расти холм. День ото дня он становился выше. В светлое время вокруг слышалось необыкновенное пение, а ночами таинственные лучи с неба высвечивали в холме серебряную дверь. Испытывая страх, никто не решался войти, но однажды она открылась сама собой, люди вошли в неё.
За дверью стояли пять юрт, накрытые серебряной сетью, и в каждой из них лежали по одному младенцу. К серебряным колыбелям свисали трубочки, по которым текло молоко из толчёного кедрового ореха, смешанное с берёзовым соком. Как только дуновенье ветра коснулось малышей, они увидели вошедших женщин, это были кормилицы. Мальчики быстро росли, научились ходить и говорить. Когда они спросили, кто их родители, им показали на два священных дерева. Сыновья преклонили перед ними колени. Берёза благодарно зашелестела листвой, а кедр прошептал хвоей:
- Хорошие дети уважают родителей, исполняют свой долг перед ними. Да будет долгой ваша жизнь! А ваши имена сохранятся навеки!
Сказав так, родители назвали имена мальчиков – Буку-тегин, Сонкур-тегин, Котур-тегин, Тюкель-тегин и Ор-тегин. *
Дети росли не по дням, а по часам. Поняв, что они посланы Всевышним, уйгуры решили сделать одного из них своим ханом. Буку-тегин превосходил братьев умом
и тем, что знал языки и письменность всех народов. И выбор пал на него. Братья согласились с этим и устроили такой пир, каких не знали гунны и тюрки, некогда жившие здесь. Так Буку-тегин воссел на трон.
Царствование его было долгим. Люди вышли из загонов нищеты и стали жить в довольстве и достатке. Буку-тегин распростёр перед всеми ковёр справедливости. Все дети учились грамоте, знали языки соседних племён. Буку-тегин распределил обязанности между своими братьями и прислужниками. Ему служили три сороки, знавшие разные языки. Летая во все стороны, они узнавали всё о соседних племенах и помогли завоёвывать их.
Составив свиток угнетения, Буку-тегин покорил все народы от Китая до Семиречья и от Байкала до Тибета. Увидев в Тибете людей со звериными туловищами, он понял, что дошёл до края земли, и вернулся на Орхон. Основав здесь столицу империи Ордубалык, Буку-тегин царил до глубокой старости.
После него ханом стал его сын. Племена уйгуров размножились, им стало тесно. А на скотину нашло какое-то безумие. Лошади стали ржать, коровы мычать, овцы блеять, верблюды кричать. К хану привели людей, понимающих крики животных, и те сказали, что они кричат «Кёх, кёх!» *
Хан собрал визирей и старейшин на совет, те долго выясняли, куда зовут животные, и после споров пошли на запад. Перевалив через Алтай, уйгуры дошли до Турфана, Кульджи, Кашгара. ** Всюду они рыли арыки, делали плотины. И долины вокруг них превратились в цветущие оазисы…
Тургэн с удовольствием слушал учителя. Ему нравилось, как он, словно сказитель, неторопливо, нараспев, говорит о давно минувшем. Нравились и витиеватые выражения, вроде загонов нищеты и ковра справедливости. Однако, сославшись на дела, Тататунга прервал рассказ.
Тургэн догадался, что на самом деле всё было не совсем так, вернее, даже совсем не так. Уйгуры ушли с Орхона не по своей воле и, тем более, не по воле скота. Позже он узнал, что их изгнали енисейские кыргызы. Они назвали Орду-Балык Му-Балыком *** и, захватив, разрушили его. А позже монголы построили выше по течению нынешний Каракорум…
- Красивая легенда, - сказал Тургэн,- но как кыргызы сокрушили уйгуров?
Однако учитель не стал говорить об этом. ****
* «Кёх! Кёх!» - «Вперёд! Вперёд!»
** Эти города южнее Киргизии, на территории китайской провинции Синьцзян.
*** Му-балык – Плохой Город.
**** Джувейни назвал эту легенду одной из сотен известных ему: «Мы записали их для того, чтобы показать глупость и невежество этого народа». Неприязнь перса к уйгурам вызвана их верой в шаманство и буддизм, которые он считал идолопоклонством. Позже уйгуры приняли ислам, но пользовались своей письменностью, донёсшей до нас их удивительные памятники литературы средневековья. Ещё позднее уйгуры перешли на арабский.

Монгольский Алтай в три раза
больше Российского собрата, его
вершины выше, а перевалы опаснее.

ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ АЛТАЙ
Тургэн хотел выехать с двумя телохранителями, но Угэдэй приказал взять охрану из двадцати всадников. Из-за этого отряд превратился в караван из полусотни лошадей, часть которых были заводными, а другие везли продовольствие.
Уж столько довелось Тургэну скакать по степям Монголии, через пустыню Гоби и хребты Тибета. Но прежние пейзажи не шли в сравнение с увиденным здесь. Вершины Алтая лежали на водоразделе сотен рек, которые струились с хребта во все стороны. Родина рек была и родиной ветров. Духи-хозяева долин, постоянно споря друг с другом, гнали ветры и тучи с дождём и снегом. Несмотря на весну, вершины оставались белыми, и по ночам вода в лужах покрывалась льдом.
Прав был Угэдэй, посоветовав ехать южными перевалами. Но и тут пришлось идти сквозь дебри тайги. В пути то и дело встречались кучи камней - обо. Поначалу Тургэн приказывал останавливаться и вести молебны духам-хозяевам гор и долин. Но потом он решил брызгать кумыс и бросать мясо на ходу.
Время от времени встречались пилигримы и бродячие шаманы. Ничуть не боясь вооружённых людей, эти полудикие люди в облезлых шубах и лохмотьях, смотрели на путников со странным прищуром и охотно показывали дорогу. Правда, один из них нарочно направил их в тупик. Баглай хотел вернуться и наказать его, но Тургэн сказал, что не стоит на это тратить время.
- Зря боимся разбойников, - сказал Баглай, - вместо них лишь бродяги.
- Нет, не зря, - возразил Тургэн, - Эти бродяги сообщают кому надо, кто и куда едет, что везёт. Будь нас меньше, нас бы уже ограбили.
Проехав земли халхасцев, отряд вышел к озеру Кыргыз-нур. Судя по названию, здесь некогда жили кыргызы. На другой день отряд прошёл по долине реки Кобдо-гол и заночевал у озера Уйгур-нур. На нём не оказалось ни одного уйгура, как и кыргызов у озера Кыргыз-нур. Следы их обитания сохранились лишь в названиях. А в долине жили мингаты, дурбэты, урянхайцы и другие монгольские племена.
Наутро коней начало уводить вправо. Что-то так и тянуло их на север. Тургэн понял, что их притягивает озеро Убсу-нур, последнее убежище Джамухи. Он при жизни интриговал и продолжает сбивать людей с пути сейчас.
Воздействие Джамухи сказалось на Баглае странным образом. Хорошо зная дорогу, он ехал впереди. Будучи старше Тургэна, он выглядел солиднее. Из-за этого его принимали за командира. Это понравилось Баглаю, и когда в одном селении хозяева подали ему пиалу с кумысом прежде всех, он воспринял это как должное. Тургэн не придал этому значения, но Амурсана отвёл Баглая в сторону.
- Что ты делаешь? Зачем обижаешь Тургэна!
- Брось, - отмахнулся Баглай, - этот выскочка ещё в штаны ходил, когда мы с тобой брали Бухару и Самарканд. Я вполне могу вместо него стать командиром. Люди чувствуют это и потому оказывают мне внимание.
Амурсана начал спорить с ним, но задумался над его словами. Не зная о споре телохранителей, Тургэн перед сном рассказал о том, как Джамуха прятался здесь.
- Бывшего побратима Чингисхана пожирали зависть и гордыня, - заключил Тургэн, - из-за этого Джамуха очернял всех. Ни слова доброго ни о ком.
Баглай понял, что им, как и Джамухой, начали овладевать зависть и злоба. И потому он стал чернить Тургэна. Но как тот догадался об этом? Услышать спор не мог, неужели прочитал его мысли? Видимо, он может!
После этого Баглай по-прежнему ехал впереди, но перестал корчить из себя командира.
Проезжая вершины Улан-Дабан и Табын-Ула. Тургэн узнал от проводника, откуда возникло название Табын-Ула. Оказывается, когда-то здесь проходил большой караван. Ехавшие сзади десять человек, три вьючных верблюда и пять лошадей, запряжённые в подводы с шёлком, фарфором, чаем, исчезли под лавиной. Снег и камни похоронили их. Купец горевал не столько о людях, сколько о потере товара и всё вздыхал: «Пять подвод, пять подвод!» С тех эту гору стали называть Табын-Ула. Заночевав у подножия этой горы, они поели, выпили архи. Легли у костра, под открытым небом, но продолжали обсуждать эту историю.
- Говорят, у купца пропали золотые слитки, - сказал Амурсана.
- Не зря он горевал о тех подводах, - сказал Баглай, -  Вот бы найти их.
- А мне этот купец противен, - сказал Тургэн, - Ставит золото выше жизни людей. Будь моя воля, я бы заставил его заплатить за их гибель.
- Кому? – спросил Амурсана.
- Их детям и родителям.
Духи покойников порой
являются путникам.

ЯВЛЕНИЕ ХУЛАН-ХАТУН
Когда стало темнеть, Амурсана встал и пошёл в лес за дровами. Было слышно, как он рубит сухостой, но вдруг звуки утихли. Потом он прибежал к костру и, подняв руку, стал молча показывать туда, откуда прибежал.
Что случилось? – спросил Тургэн.
Однако Амурсана не мог молвить и слова.
- Т-там, т-там, - наконец, зашептал он, заикаясь от испуга, - Хулан-хатун!
- Ты пьян, – шёпотом сказал Баглай, - Как она может оказаться тут?
- Н-не веришь, п-пойди, п-посмотри, – сказал Амурсана.
- Погоди, а мы ведь похоронили её где-то здесь, - вспомнил Баглай.
- И что она делает? – спросил Тургэн.
- М-машет рукой, будто з-зовёт к себе.
- Надо сходить, - Тургэн встал и, увидев, что Амурсана и Баглай остались на месте. Он не стал звать их, взял в руку саблю и пошёл один.
Отойдя от костра, он оказался в полной тьме. Но тут слева что-то засияло. Вскоре свечение усилилось, и он увидел силуэт богатой женщины в ореоле радужного сияния. Тургэн догадался, что перед ним жена Чингисхана Хулан-хатун, и поклонился.
- Ты, видимо, гонец Тургэн? - молвила она, оглядев его.
Он удивился, как она узнала его, ни разу не видя при жизни.
- Я только что с Орхона, где встретилась с Есуй, - пояснила Хулан-хатун, - она сказала, что ты выехал в Турфан, и попросила помочь, если что. Она так хорошо говорила о тебе, и я решила увидеть, какой ты.
Не испытывая страха, который обуял его спутников, Тургэн стал говорить с ней, как с живой. Склонил голову, он сказал:
- Очень рад видеть вас, почтенная Хулан-хатун. Много слышал о вас.
- От кого?
- От Есуй-хатун, Бортэ-уджин, Боhорчи-сэчэна.
- Надеюсь, не очень плохое?
- Только самое доброе.
- Спасибо им, спасибо тебе, - улыбнулась Хулан-хатун, - как идёт путь?
- Пока неплохо, мы уже месяц в дороге. Как там Есуй-хатун?
- Всё сидит в пещере. Я зову её на Онон, Керулен, а она не хочет. Боится встретить Чингисхана.
- А вы видите его?
- Однажды он помянул меня, и я тут же полетела к нему.
Тургэн вспомнил всё, что слышал о Хулан-хатун, и перед ним промелькнула её жизнь. Детство в ханских покоях на Хилке и Селенге. Разгром родных меркитов. Пленение, унизительная проверка невинности. Первая ночь с Чингисханом. Рождение сына Кулкана. Он рос сильным, ловким, а она оказалась самой красивой, грациозной среди жён хана. И потому хан взял её в дальний поход на Хорезм-шаха. Тогда она поддержала совет Есуй-хатун подумать о наследнике, который займёт трон после его смерти. Даже Бортэ-уджин не осмеливалась говорить об этом, а Есуй-хатун и Хулан сказали, и Чингисхан оценил их смелость и мудрость.
Не всё было гладко с мужем. Говорили, будто Хулан зачахла после его побоев. Дочь меркитского хана Даир-усуна, ставшую женой Чингисхана, с почестями похоронили у горы Табын-Ула, и теперь её дух обитает здесь.
Тургэна поразила разница в облике бывших жён хана. Есуй-хатун мерцала ровным жёлтым светом, от неё веяло прохладой и сыростью. А Хулан-хатун, одетая в меха и шелка, испускала волны тепла, сияла радужным ореолом, который ламы называют аурой. Так как смерть настигла её в тридцать пять лет, Хулан выглядела моложе Есуй. А главное, тенгри наделили меркитку редкой красотой, и она была миловиднее других жён Чингисхана.
Думая об этом, Тургэн услышал хруст сучьев за своей спиной. Это Баглай и Амурсана, не дождавшись его, наконец, пошли к нему. Когда они приблизились, Халун-хатун усмехнулась:
- Этих двоих видела в том походе. Хорошие  воины, а сейчас струсили.
- Это мои телохранители.
- Ну и телохранители. Дрожат, как зайцы.
- Они не боятся живых, но робеют перед духами мёртвых.
- Ты защищаешь слуг, но они не должны отставать от тебя.
- Я скажу им об этом.
- Ладно, счастливой дороги! В случае чего, я помогу. – Сказав это, Хулан-хатун растаяла во тьме.
Тургэн подошёл к телохранителям.
- Ну, что? Слышали?
- Конечно, - смущённо сказал Баглай, - теперь всегда будем рядом.
Вернувшись к костру, все трое легли. Когда Тургэн уснул, Баглай тихо сказал:
- Какой позор! Сначала я возомнил себя командиром, а сейчас струсил.
- Это я напугал тебя, - сказал Амурсана, - хорошо, что Тургэн простил.
- А он не боится духов мёртвых,- сказал Баглай, - на Орхоне он не просто помянул Есуй-хатун, а общался с ней.
- Это не каждому дано, - сказал Амурсана, - и такого человека надо беречь.
Среди райских мест на Земле
- Турфан, Кашгар и Кульджа.
Тататунга

ТУРФАН – ОАЗИС БЛАГОДЕНСТВИЯ
После встречи с Хулан-хатун путь стал значительно легче. Преодолев последние горные перевалы, они выехали на пустынные просторы. Они разделены на одинаковые по расстоянию участки, а в конце каждого из них - уртоны. У озера Баркуль Тургэн отправил отряд домой и лишь с двумя телохранителями, меняя лошадей, помчался по древней караванной дороге - Великому шёлковому пути.
Лошади здесь - высокие, стройные, мчались гораздо быстрее приземистых монгольских лошадок. Видя, как Тургэн любуется ими, Баглай сказал:
- Ахалтекинцы хороши, но наши кони лучше. Пять лет назад мы сели на этих красавцев, поехали домой, но они не умеют доставать траву из-под снега, не могут днями обходиться без воды, как наши кони, и до Каракорума не дошли.
 Перед Турфаном появились арыки и пашни, на которых зеленели всходы пшеницы, гречихи, проса, кукурузы. Деревья в садах благоухали соцветиями персиков, миндаля, яблонь. А на склонах долин паслись тучные стада коров и овец. Тургэн увидел, что уйгуры действительно превратили пустыню в оазис. Когда жара и пыль изнурили путников, они слезли с коней и искупались в озере.
Встретив здешнего наместника Чин-Тимура, Тургэн показал свою пайцзу, вручил свиток и сказал, что курултай назначен на второй месяц лета. Чтобы успеть на него, следует выехать в ближайшее время. Чин-Тимур – высокий, плотный кара-китай, пятидесяти лет, поселил телохранителей в доме у ворот, а Тургэна отвёл в отдельный дом у пруда. В нём тихо, прохладно. Задняя дверь выводит на веранду у самой воды. В раскрытые окна льётся аромат цветущих роз.
За ужином Чин-Тимур признался, что не ожидал увидеть такого молодого гонца, и спросил, чей он сын. Узнав, что Тургэн не родственник хана, удивился ещё больше. Пришлось рассказать о том, как Чингисхан назначил его гонцом. А Чин-Тимур сказал, что пост даругачи * он получил от Джочи, сына Чингисхана.
Родившись в Семиречье, Чин-Тимур хорошо знал дороги, здешние племена, их бывших и нынешних правителей. Кара-китаи жили здесь более ста лет, а недавно тут появились бывшие враги Чингисхана – меркиты, найманы, кияты. Вдали от родины их сближали схожие обычаи, языки, понятные друг другу, и ненависть к Чингисхану. Эти племена, начав объединяться, стали грабить караваны, нападать на местных князей.
Самыми богатыми, уважаемыми купцами, землевладельцами среди них
* Даругачи – баскак, сборщик налогов, а порой и наместник.
были уйгуры. Выращивая пшеницу, рис, они успешно торговали, закупая товары в Ираке, Хорезме, Бухаре и доставляя их на Кавказ и в Китай. Однако со временем с ними стали спорить в богатстве кара-китаи. Защищая от грабежа уйгуров и купцов других стран, они брали деньги и у них, и у тех, кто грабил. Захватив дороги между Турфаном и Семиречьем, они обложили данью и местных князей. Дошло до того, что гурхану кара-китаев стали платить даже правители Хорезма, Бухары, Самарканда.
Казна кара-китаев росла год от года. Одним из телохранителей последнего гурхана был Чин-Тимур, перешедший на службу к монголам во время похода Чингисхана на Хорезм-шаха и ставший наместником Турфана. Он знал о последних годах Кучлука, и обещал рассказать об этом утром.
Постель застилала молодая служанка. Она не очень полна, но и не худа. Глаза большие, лицо узкое, белое. На ней красный шерстяной кафтан без воротника, шёлковые шальвары. На голове пёстрая тюбетейка. В косичках - яркие ленты. Не смотря на отсутствие дорогих украшений, она выглядела нарядно и этим напомнила Хулан-хатун. Но по одежде он не мог определить её национальность.
- Если что понадобится, я в угловой комнате, - улыбнулась она и вышла.
Тургэн понял намёк, однако, устав с дороги, крепко уснул. Проснувшись утром, он вышел к пруду. Взошедшее солнце уже заливало долину теплом и светом. Дурманили запахи роз и других цветов. В воде плескалась рыба. Из сада доносились крики павлинов и фазанов. Ещё больше его поразили трели и щёлканье незнакомых птиц. Это были соловьи, которых услышал впервые, так как их нет в Монголии.
Раздевшись догола, он зашёл в пруд. Вода была прохладной, но приятной. Доплыв до другого берега, он повернул обратно и увидел служанку, поджидающую его с полотенцем в руках. Стесняясь выходить голым, Тургэн подплыл к кусту и протянул руку. Отвернувшись с улыбкой, служанка подала полотенце, халат и пошла к веранде. Он невольно засмотрелся на неё. Его удивила её неспешная походка. Служанка походила на хозяйку дома, знающую себе цену.
Одевшись, он вошёл в дом и увидел накрытый стол. Мясо, рыба, вино фрукты, мёд, варенье, кусковой сахар, карамель. Вчерашние остатки, подумал он. Поев немного, он хотел выйти, но женщина внесла таган с мясом и длинными белыми лентами. Он начал отказываться, мол, сыт, больше некуда. Но тут вошёл Чин-Тимур и сказал:
- Это дунганская лапша и бешбармак. Его специально приготовили для вас. Бешбармак надо есть руками, потому и называется так – пять пальцев.
Чтобы не обидеть хозяев, Тургэн попробовал и поразился вкусу новых блюд. Женщина обслуживала молча, с какой-то милой полуулыбкой.
- Она понимает по-монгольски? – спросил Тургэн, когда та вышла.
- Да, её отец каракитай, мать персианка, - ответил Чин-Тимур, - и она, как все здешние жители, говорит на многих языках.
- Что же она молчит?
- Слугам нельзя говорить с гостями. Если хотите, поговорите, как освободитесь. У неё непростая жизнь. Она была наложницей Кучлука.
Тургэн удивился, снова услышав о Кучлуке. Судьба сына Даян-хана после бегства ему неизвестна, вдруг Чин-Тимур знает о нём.
- Ладно, а как там мои спутники? - спросил он.
- Они ещё спят.
- И хорошо, пусть отдыхают, а я поем и посижу над картой.
После завтрака Чин-Тимур провёл гостя в соседнюю комнату, где стоял письменный стол, а на нём пузырёк с тушью, кисть, бумага. Один купец из Бухары писал что-то и оставил здесь. Тургэн воспользовался ими и стал набрасывать пройденный путь.
Хорошо помня дорогу, он рисовал реки, озёра, горы, особо выделив вершины Улан-Дабана и Табын-Ула. Чин-Тимур с интересом смотрел за работой, и даже помог кое-что уточнить. Тургэн как бы, между прочим, начал спрашивать о Кучлуке и стал записывать. Позже он обработал наброски и включил их в свою летопись.



Ворвался ястреб в стаю куропаток.
Пословица

ВЗЛЁТ КУЧЛУКА

В год коровы (1205), после разгрома хана Тогтога-беки, его сыновья и их союзник Кучлук бежали в Турфан, но идикут уйгуров Барчук прогнал их. Меркиты ушли на реку Чу, а Кучлук с небольшим отрядом - к озеру Балхаш. Живя грабежом купцов и набегами на скотоводов, он устал от кочевой жизни. И в год дракона (1208) Кучлук явился к гурхану кара-китаев Чжулху. Боясь, что его схватят, Кучлук послал к нему конюха под своим именем, а сам сел у ворот, чтобы, в случае чего, прыгнуть в седло и ускакать.
И тут в окне увидел свою мать Гурбесу. Оказалось, что она почти год скиталась с Тогтога-беки, а после его гибели нашла приют у гурхана. Ей было за сорок, но она выглядела моложе. Прекрасно одевалась, была чистюлей, знала грамоту, говорила на многих языках. И престарелый Чжулху взял её в жёны.
По рассказам Тататунги, Тургэн запомнил Гурбесу презрением к монголам, а тут он узнал о её удачных замужествах и дальнейшей судьбе. После смерти хана Инанч-Билге она стала женой его сына Даян-хана, а после гибели того стала наложницей Чингисхана. Потом она как-то выпросила у него свободу. По пути на запад, она встретилась с ханом меркитов Тогтога-беки, и жила с ним, пока не погиб и тот. И вот - в пятый раз стала женой высокого вельможи. Есть женщины, которым на роду написано такое.
Увидев сына, Гурбесу приказала распахнуть ему двери. Когда она представила его своему мужу Чжулху, Кучлук сказал, что хорезмшах готовит против того поход, пообещал собрать найманов, другие племена, бежавшие в Семиречье, и дать отпор Мухаммеду. Услышав это, Чжулху встретил Кучлука с распростёртыми объятиями и устроил в честь него пир.
- Сами боги послали мне сына! - радовался гурхан.
На пиру появилась его дочь от первой жены. Девица на выданье не отличалась красотой, но высоко мнила о себе, была горделива, и имела неприличное имя – Кунку. Проявив своеволие, она наотрез отказалась носить богтаг, древний головной убор, предпочитая ему китайские шляпки. Кунку влюбилась в Кучлука с первого взгляда, а тот мгновенно влюбился в Кунку. Ещё бы! Пять лет жил в шалашах, и вдруг попал во дворец. И вскоре после знакомства была сыграна свадьба. Став зятем гурхана, Кучлук залил его патокой лестных слов и поймал тестя в ловушку тщеславия. Но и сам Кучлук попал в силки своенравной жены.
Как несторианка, Кунку молилась Абай-Бабаю, то есть Христу. Но однажды ей подарили статуэтки бурханов из золота и слоновой кости. Кунку пришла от них в восторг и увлеклась буддизмом, а особенно идеей реинкарнации. Целыми днями она стала читать, перебирая чётки и причитая: «Ом-мани-падмэ-хум!» Удивительно, но Кунку обратила в новую веру и мужа. Кучлук посоветовался с матерью и выяснил, что она тоже увлечена идеями Шакьямуни, и потому поддержала совет падчерицы. Кучлук стал буддистом, надеясь, что это поможет ему после смерти стать ханом.
Как и все «выкресты», он начал бороться, прежде всего, против родного несторианства, затем против манихейства, даосизма, шаманства, огнепоклонников – почитателей Заратустры. Но особо яростно Кучлук стал преследовать мусульман. Прослышав о возрождении его из пепла, к нему поспешили наймано-меркитские недобитки. Они выползли из дальних загонов и ущелий, где жили охотой и грабежом. Собрав большое войско, Кучлук получил от Чжулху титул хана и начал воевать против… него, своего тестя. Направив послов к шаху, он попросил его напасть на Чжулху с запада. Свергнув тестя и захватив вместе с троном огромную казну, Кучлук-хан стал хозяином Семиречья. Затем он направил своё войско на юг.

Нападающий на веру Мухаммеда,
никогда не одерживает победу.
Джувейни
СВЕЧА АЛА АД-ДИНА
В Кашгаре Кучлук-хан закрыл мечети и запретил совершать намаз. Не слышно стало призывов муэдзинов к молитве, а школы-медресе были разрушены. Когда кашгарцы подняли восстание, Кучлук-хан подавил его и приказал сжечь посевы. Он поджигал их три года подряд. Из-за голода людям пришлось подчиниться и пустить на постой в свои дома воинов Кучлука, которые вели себя подстать хозяину.
С жителями Хотана новоявленный хан решил действовать мягче. Он предоставил им выбор – либо принять буддизм или христианство, либо облачиться в китайские одежды. Торопя выполнение этих нелепых предложений, он запретил молиться Аллаху. После Кучлук собрал имамов, чтобы в открытом споре, как на буддийском рит-рите, убедить их в преимуществе учения Шакьямуни. Более трёхсот имамов съехалось на равнину, где был назначен диспут. Кучлук-хан начал на удивление складно и убедительно:
- Многие из вас не слышали заповедей буддизма и не знают, что он древнее ислама. Будда старше Христа и Мухаммеда. Это подтверждают статуи и буддийские храмы, построенные здесь тысячу лет назад. Гигантские бурханы украсили скалы Бамиана и другие священные горы задолго до появления тут мечетей. Вот почему я хочу восстановить пагоды, вернуть исконную веру в эти места, где когда-то молились Будде. И те, кто последует моему призыву, будут освобождены от налогов, а после смерти получат хорошее перерождение, и в последующей жизни станут богаче и счастливее.
Уверенный в том, что ему удалось переубедить имамов, и никто не посмеет возразить, Кучлук предложил им высказаться.
- Прошу вас, говорите! Спор открытый, честный, и тем, кто станет возражать, ничто не грозит.
Глухой ропот пролетел над толпой, можно ли верить хану-самозванцу? Пока все переглядывались и молчали, с места встал почтенный шейх, истинный имам Ала ад-Дин. Проведя ладонями по лицу и длинной седой бороде, он фактически помолился, как во время намаза. Потом тронул свою талию, будто перепоясал чресла поясом истины, и начал говорить совсем не то, что ожидал Кучлук-хан.
- Ты, Кучлук, забрёл в пустыню заблуждений, и тебе померещились миражи. Буддийских храмов здесь давно нет, а, может, и не было. А если и были, то они занесены песком забвения. И всё это - по воле Всемогущего Аллаха.
Телохранители бросились к Ала ад-Дину, но Кучлук остановил их.
- Пусть скажет, что думает!
- Услышав твои слова, Аллах очень удивился, что ты нашёл кого-то старше его. А ведь в Коране сказано: «Нет Бога, кроме Аллаха». И если Всевышний зажигает свечу, тот, кто попытается её задуть, лишь опалит свою бороду. Но, к счастью, борода у сказавшего те слова, маленькая, как у всех козлобородых степняков.
Люди поразились смелости имама, который намекнул на жидкую бородку Кучлука. Тот невольно тронул свой подбородок, а Ала ад-Дин добавил:
- Но место, где сияет божественный свет, не станет жилищем дьявола!
В толпе раздались стоны восторга и ужаса: «Ах, какой смелый имам Ала ад-Дин!» «Но что теперь будет с ним?»
Телохранители хана схватились за сабли и глянули на хозяина. Побелев от ярости, Кучлук тоже тронул саблю, но, вспомнив обещание не наказывать спорящих, скрипнул зубами и жестом приказал не трогать имама.
- Я сдержу слово, не стану наказывать за столь дерзкие слова. Но будет лучше, если ты, Ала ад-Дин, прямо сейчас попросишь прощения. Только оно спасёт тебя от дальнейших неприятностей.
Но Ала ад-Дин продолжил обличать Кучлука. Не выдержав, тот оборвал его, начал кричать. Злость и гнев лишили его недавнего красноречия, и он, заикаясь, стал поносить Аллаха такими грязными словами, которыми стыдно пачкать бумагу.
- Да наполнится пылью твой рот, извергший поганые слова! – крикнул Ала ад-Дин, - Недолго тебе править здесь, проклятый враг ислама!
Кучлук не стал убивать имама, а велел заточить в темнице. Раздетый догола и закованный в кандалы, Ала ад-Дин был лишён воды и пищи. Изнывая от жары днём, а ночью от холода, он говорил:
- Я коротаю время с моим Аллахом, который своим духом кормит и поит меня. Пророк Мухаммед - мир ему! - говорит: «Испытания ниспосланы самым сильным и достойным». И я постараюсь быть одним из достойных!
Каждый день Кучлук спрашивал, не отказался ли имам от ислама, но тот продолжал стоять за свою веру. Не дождавшись, когда он умрёт, Кучлук приказал распять имама на дверях школы, построенной Ала ад-Дином. Он отдал жизнь за Всевышнего и стал святым великомучеником.
«Так перешёл Ала ад-Дин из тюрьмы этого мира, - услышал Тургэн чей-то голос, - в рай мира потустороннего и взлетел от самого низменного местопребывания в самую высокую обитель».
Поняв, что население не откажется от ислама, Кучлук усилил набеги на жителей Семиречья, Ферганы, Кашгара, Яркенда. И всюду, где проходила его конница, полыхали огонь и дым пожарищ. Захватив казну князей провинций, грабя мусульманских купцов, он сказочно обогатился и щедро оплачивал своих воинов и жителей аулов, которые доносили на тех, кто тайно совершает намаз.
Донос стал прибыльным ремеслом. Пользуясь безнаказанностью, соглядатаи стали клеветать и на невиновных. Достаточно было шепнуть наместнику о том, что кто-то плохо отозвался о нём или о Кучлуке, того хватали и под пытками выбивали всё, что хотели. Духовный мрак окутал аулы, над которыми не слышались призывы муэдзинов и молитвы Аллаху. Долины кишели гадами, которые жалили ядовитыми языками клеветы.
Однако свеча протеста, зажжённая Ала-ад-Дином, согревала надежду в сердцах мусульман. И они надеялись на то, что Аллах покарает нечестивца Кучлука.

На ледяное вино, на огневой
поцелуй право имеет душа.
Низами
«И ТУРАГАЙ ВПРИДАЧУ»
После отъезда Чин-Тимура Тургэн продолжил записывать услышанное. Перед обедом служанка вошла в комнату и пригласила в столовую.
- Оказывается, мы земляки, - сказал он.
- Вы тоже родились здесь? – удивилась она.
- Нет, я живу на Орхоне. А предки каракитаев и монголов общие – с Амура. Меня зовут Тургэн, а вас?
- Меня - Турагай.
- Выходит, мы не только родня, но и почти тёзки.
Фигурой Турагай походит на Хулан-хатун, но моложе лет на семь и на столько же старше Тургэна. А особая персидская стать и бледность делали её, простую женщину, аристократкой.
- Господин наместник уехал по делам, так что обедать будете один.
- А можно пригласить моих спутников?
- Нет, их кормят их в другом месте.
- Тогда поедим вдвоём.
- Что вы! Мне нельзя! – сказала она и подала тарелку с лапшой.
- О, опять лапша!
- Да, лапша. А вам не нравится?
- Нравится, но я не хочу есть один. А желание гостя – закон.
Она промолчала. Он начал черпать лапшу, но она соскальзывала с черпака. Она улыбнулась и заполнила тарелку двумя палочками.
- А теперь садись! – с улыбкой приказал он, - Выпьем за знакомство.
Явно стесняясь, она осторожно села на край стула. Он заполнил бокалы холодным красным вином. Она не стала отказываться и пригубила вино. Оценивая вкус, она опробовала его губами, языком и только потом сделала глоток. Залив лапшу приправой с перцем, она бесшумно ела её с мелко крошеным мясом.
- Вино вкусное! Тебе, я вижу, нравится, - Тургэн вновь наполнил бокалы.
- Вино хорошее, - кивнула она и на этот раз опустошила бокал.
Раскрасневшись от вина и вкусной еды, она прочитала стихи:
- На ледяное вино, на огневой поцелуй, право имеет душа… - и добавила, - Это персидский поэт Низами.
Тургэн похвалил её за стихи, пояснение и попросил рассказать о себе.
- Разве Чин-Тимур не говорил?
- А что он мог сказать?
- Обычно он представляет меня как наложницу Кучлука.
- Ну, и что! А сейчас ты кто?
- Обслуживаю высоких гостей, - сказала она, как-то поёжившись.
- Что в этом плохого?
- Как что? Я должна ублажать гостей, выспрашивать о делах, а потом докладывать Чин-Тимуру.
- И обо мне станешь говорить?
- Нет, что вы. Вы ведь свой. Однажды один гость, прощаясь, поблагодарил за приём и сказал: «Всё было прекрасно - еда, постель, и Турагай впридачу». Другие слуги, завидовавшие из-за подарков, которые гости преподносили мне, услышав это, стали по поводу и без повода говорить: «И Турагай впридачу».
- Но причём здесь Кучлук?
- Притом, что кое-кому интересно побыть с бывшей наложницей хана.
- Да какой он хан! – усмехнулся Тургэн.
- Это сейчас смешно. А ведь он семь лет мучил нас.
Тургэн попросил рассказать о Кучлуке. Когда она начала говорить, он стал, как бы подправлять карту, а на самом деле записывал её рассказ.
- Кучлук решил устроить гарем. Свою жену Кунку он отослал в дальний аул. Она родила дочь, но он не навещал её. Был бы сын, наследник, - другое дело. *
Отбирая очередных невест, Кучлук помимо красоты ценил девственность. Узнав об этом, родители перестали выпускать девиц на улицы.
Однажды мы с матерью пошли на базар. Купив пряностей, мы пошли вдоль забора, в тени деревьев. И вдруг к нам подскакали два всадника. Один из них схватил меня за руку и уложил перед седлом, поперёк коня. Я была лёгкая, тонкая, мне недавно исполнилось четырнадцать. Уронив корзину, я закричала, мать бросилась на защиту, но всадники ударами плетей сбили её с ног. Поняв, что это слуги Кучлука, люди не пришли на помощь.
Во дворце строгая женщина грубо, как овцу, ощупала меня - груди, ноги, живот, и повела в ванную. Я вся тряслась от страха. Во время мытья я поразилась красоте и удобству мраморной ванны, аромату благовоний, большим зеркалам, в которых я впервые увидела себя, и немного успокоилась. Но когда меня повели к хану, затряслась снова.
Кучлук оказался довольно молодым, но вдвое старше меня. Он ещё не был тучным, каким стал позже. Встретил приветливо, улыбка не сходила с лица, но это был оскал удава перед удушением жертвы. Он накормил, напоил меня. Я впервые попробовала вина и опьянела. В спальне я поняла, что он – настоящее животное. От боли и потери крови я потеряла сознание. Женщина, которая мыла меня, кое-как привела в чувство. Я думала, что на этом всё кончится. Но мои стоны, слёзы, кровь возбуждали его, как зверя. Он терзал меня трое суток. Мне было очень больно. Я думала, что умру, но, к счастью, его куда-то вызвали, и он уехал на неделю.
Когда он вернулся, всё продолжилось. К тому времени я пришла в себя и впервые почувствовала сладость объятий. Но, перестав стенать, плакать, как прежде, я уже не возбуждала его. Ему нехватало крови и слёз. У него появились новые наложницы, а меня, как и других беременных, отпустили домой. Я родила сына. Сейчас ему пятнадцать. Когда он впервые спросил об отце, я ответила, что он погиб в сражении. Но сверстники сказали, чей он сын, и он переживал. Его дразнили выблюдком Кучлука. Нет, не буду говорить больше…
Закончив рассказ, Турагай с недоумением глянула на Тургэна, почему он почти не слушает её и машет кистью по бумаге.
- Вы так заняты, но надо и отдыхать, - сказала она, - на улице темнеет.
- Идём купаться, - пригласил Тургэн.
- Что вы, - замахала она, - Увидят другие слуги, доложат Чин-Тимуру.
Проплыв круг, Тургэн снова увидел её на берегу пруда с полотенцем в руках. Он вытерся и пошёл в дом. Когда она начала стелить постель, он обнял её. Она задрожала всем телом, но высвободилась, закрыла дверь на замок, потушила фонарь и только тогда начала раздеваться. Шорох шёлковой кофты, искры во тьме, тонкий запах благовоний возбудили его. Турагай удивила его деликатностью. В то же время, показалось, что она словно смаковала ситуацию, как тонкое вкусное вино, которое не пьют залпом.
А её удивило то, что он оказался сильным.
- Жалко, что у нас пропала первая ночь, – вздохнула она.
- Ничего, впереди ещё много ночей.
- Всё равно я жалею, - шептала она, - Я думала, все монголы грубые, дикие, но слабые в постели, а ты совсем не такой.
Тургэн понял, что ей приходилось обихаживать и монголов. А они, видимо, не мылись, и потому показались ей дикими и… слабыми.

Стерегут долины
духи древних гор.

ГОРНЫЕ ДУХИ АЛА-ТОО
На следующий день Чин-Тимур предложил Тургэна съездить с ним в предгорья Ала-тоо. Из Турфана они доехали до Кульджи, затем левее реки Или прошли к озеру Иссык-куль, оттуда направились в верховье реки Чу. Объезжая подвластные ему владения, Чин-Тимур давал наставления своим наместникам, велел готовить подарки для будущего хана империи.
На горных тропах Тургэн то и дело вспоминал своего отца, погибшего в таких же могучих горах. Однажды вечером он уединился в ущелье и провёл в честь него молебен. Едва Тургэн развёл костёр и начал призывать, духи хозяев гор дали знать о себе подземными толчками. Услышав их, он понял, что горные духи разрешили ему встретиться с отцом.
«Только не засыпало бы камнями», - обеспокоился, когда по долине покатились камни. Он поднялся на более высокое место у подножья скалы. Небольшая лавина прошла мимо, не задев его. Ещё не осела пыль, как Тургэн увидел напротив себя согбенного калеку, который отряхивался от пыли и грязи. Когда он разогнулся, Тургэн понял, что перед ним - дух отца. Но до чего страшен он. Лицо покрыто язвами, измазано грязью. Переломанные ноги с трудом держали его. Протерев глаза, отец не сразу увидел сына, а, увидев, не узнал его. Он ведь оставил его маленьким, а сейчас перед ним – высокий, стройный юноша!
- Авва! Это я, Тургэн! – сказал сын.
- О, сынок! – сиплым, еле слышным голосом произнёс отец. - Я рад, что ты призвал меня! Как тебя занесло сюда?
Тургэн сказал, что стал гонцом Чингисхана, воевал с тангутами, а сейчас служит Угэдэю. Рассказал, как живут мать и все родные.
- Хорошо, что ты помянул меня. А то я ковыляю один в этих горах, с моими ногами мне трудно добраться до дома, и я ничего не знаю о вас.
- Теперь я чаще буду призывать тебя.
- Поминай не только меня, но и всех, кто погиб в этих горах.
- Не видел ли ты здесь Джэбэ?
- Он погиб на Кавказе, но появляется и тут. Он и при жизни был подвижным, прошёл все здешние дороги.
- А я как раз пишу о том, как Джэбэ гонялся за Кучлуком.
При этих словах скалы вдруг снова вздрогнули, и по долине понеслась новая, более мощная лавина. А по камням скакал Единорог, изображения которого он видел на скалах. Вскоре Тургэн увидел Джэбэ, гарцующего на коне между катящимися камнями. Грозно глянув на юнца, он спросил:
- Кто ты такой? Почему назвал меня?
- Меня зовут Тургэн. Чингисхан назначил меня гонцом, потом был с ним в походе на тангутов.
- А, кроме того, - вставил слово Салхи-Нуртай, - это мой сын.
- Тебя помню, - сказал Джэбэ, - а сын тоже может вызывать бурю?
- Не вызывал, - сказал Тургэн, - а останавливать бурю приходилось.
- Зачем прибыл сюда?
- Доставил приглашения на курултай, собираю подарки Угэдэю.
- Его хотят сделать ханом? Это хорошо!
- Сейчас пишу о том, как вы охотились за Кучлуком.
- Кучлук чуть не убил меня, но мои телохранители опередили его.
Далее Джэбэ рассказал, как всё было. Беседа с духом Джэбэ и духом отца кончилась тем, что к ним присоединились другие монголы, погибшие в горах и ставшие горными духами. Никто давно не поминал их, и они были рады узнать от Тургэна новости. Общение с ними кончилось тем, что Тургэна нашли на рассвете, в беспамятстве лежащем у потухшего костра. Когда он пришёл в себя, не стал говорить, что встречался с горными духами Ала-тоо. Чин-Тимур поспешил в Турфан, ни на минуту не отлучаясь от Тургэна.
В те дни мусульмане взирали
 на монголов с уважением.
Джувейни

МОНГОЛЫ – ЗАЩИТНИКИ ИСЛАМА
Вернувшись в Турфан, Тургэн записал всё, что узнал о Кучлуке от Чин-Тимура, Турагай и Джэбэ. Так появились наброски новой главы летописи.
Целых семь лет, с 1211 по 1218 годы, бесчинствовал Кучлук в горах и долинах Семиречья и Тянь-Шаня. Люди удивлялись, как Аллах терпит этого шулмуса? * Казалось, вершины Хан-Тенгри поседели от мерзостей Кучлука, а не замерзающее озеро Иссык-куль готово покрыться льдом от стыда за то, что происходит у его берегов.
Захватив трон гурхана кара-китаев, Кучлук интриговал и сталкивал лбами правителей местных княжеств. Но избегал стычек с войсками Хорезм-шаха и идикута уйгуров Барчука, который прогнал его ещё в 1205 году.
Владея оазисами и караван-сараями на Великом шёлковом пути, уйгуры следили за выходками найманского проходимца. Чтобы обезопаситься от происков Кучлука, Барчук поехал к Чингисхану, рассказал о нём и преподнёс хану золото, серебро, самоцветы, парчу и клинки из Дамаска. То же сделали Арслан, глава карлуков в Семиречье, и Бузар, правитель Алмалыка.
Готовясь к войне с чжурчжэнями, Чингисхан был рад помощи уйгуров и карлуков. Мстя за это, Кучлук убил Бузара на совместной охоте. Когда это свершилось, Чингисхан повёл против него свою армию. В год тигра (1218) Чингисхан направил на Кучлука войско Джэбэ. Два его тумэна прошли хребты Хангая и Алтая, затем через Кульджу, по долине Или проникли в Семиречье. Кучлук хорошо помнил, как Джэбэ вместе с Чингисханом разбил на Хангае войско его отца Даян-хана, и потому отступил.
Джэбэ запретил воинам грабить жителей здешних селений и объявил, что отныне они могут молиться не только Аллаху, но и другим богам. Радуясь этому, мусульмане в знак почтения к монголам начали ставить для них юрты из белого войлока, приглашать воинов на постой, угощать вином, пловом. Войско Джэбэ было в пять раз меньше войска Кучлука. Но тот бежал,
      * Шулмус – дьявол.
как заяц от барса, прыгая из стороны в сторону. Иногда ему удавалось оторваться от преследования. Однако скрыть следы не мог. Встретив монголов как освободителей, люди показывали им путь ненавистного Кучлука.
Беглец помчался на юг по ущельям Ала-тоо, на Памир. Однако дозорные Джэбэ настигли его близ Хан-Тенгри, одной из высших вершин Тянь-Шаня. Понимая, что сопротивление бесполезно, Кучлук сдался головному дозору. Джэбэ увидел его связанным в каменной сакле. Из-за маленьких окон там было темно и душно. Джэбэ велел развязать пленника, вывести на улицу, накрыть стол на двоих, а охране приказал отойти в сторону. Полководец решил поговорить с Кучлуком, чтобы понять, как ему удалось так долго властвовать здесь.
С площадки над обрывом открывалась удивительная панорама. Высокогорное озеро Сары-коль отражало вершины Хан-Тенгри. На небольшом плато у воды мирно паслись яки и овцы. Женщины доили их. Дым курился из юрт у озера. Солнце снизилось над хребтами, готовясь закончить дневной бег. Повара принесли парную баранину, фрукты, зелень, подали в высоком кувшине вино. Увидев это, Кучлук приободрился:
- Благодарю тебя за почтительнось.
- Не спеши благодарить, - сухо сказал Джэбэ, - давай сначала поедим, а то я устал в дороге. Уж больно прытко скакал ты.
- Но ты так гнался за мной.
Джэбэ заполнил большие пиалы вином, пригубив его. А Кучлук жадно выпил до дна и стал есть мясо. Он ловко резал его острым ножом у своего рта, едва не задевая губы.
- Знаешь, Джэбэ, нашу хангайскую баранину не сравнить со здешней. Трава у нас гораздо лучше, и потому мясо вкуснее.
- Хорошо, что вспомнил родину, но ты осквернил её.
- Чем же?
- Тем, что теперь здесь будут думать о монголах как о дикарях.
- Но я ведь найман, а не монгол.
- Какая разница, монгол, найман? У нас одни обычаи, одежда, язык.
- Но веры разные. Мы, найманы, верим в Христа.
- Не поминай Христа, тем более, что ты изменил ему.
- А разве ты не изменял? Вспомни, как, служа тайджиутам, ты едва не убил Чингисхана. Но ты изменил им.
- Я не изменил своему племени, а стал служить более благородному.
- А встретишь более сильного, благородного, изменишь снова?
- Нет, Чингисхану буду служить до самой смерти, – спокойно сказал Джэбэ, - но не перебивай меня. Во имя чего ты изменил Христу? Говорят, ты поверил в перерождение, но хорошее перерождение возможно лишь у тех, кто вершил добрые дела?
- Да, я знаю о карме, как сумме содеянного, но её можно заменить суммой подношений, - усмехнулся Кучлук, - и монахи отпустят грехи и помолятся за хорошее перерождение.
- В Китае, Тибете я встречался с ламами, настоящими, высокими по духу, а не с теми, что за деньги обещают хорошее перерождение. От них узнал, что никакие подношения не могут улучшить карму. Всё зависит от содеянного в этой жизни. Если карма плоха, то человек переродится в собаку или змею. Ничто не изменит дальнейшей судьбы, заложенной им в этой жизни.
- Меня удивляют твои познания, Джэбэ. А какая карма наработана тобой, чего ты ждёшь в будущей жизни?
- Я поклоняюсь Вечному Синему Небу и духам предков.
- И ты готов держать ответ перед ними?
- Готов. Но когда это случится, знает только Небо. А вот тебе пришло время отвечать за содеянное уже сейчас. Держать ответ не только перед духами предков, которым поклонялись наши деды и прадеды, но и перед Христом, Буддой и Магометом. Все они призывают не убивать, не иметь грязных мыслей, не употреблять грязных слов, не прелюбодействовать. Их заповеди схожи. Ты считал их своими учителями, но нет ни одной их заповеди, которую бы ты не нарушил. На что рассчитываешь ты, думая о хорошем перерождении?
Ничего не сказал на это Кучлук. Чувствуя приближение развязки, он начал смотреть в небо. Перед закатом солнце приостановило свой бег, решив отдохнуть в седловине Тянь-Шаня. Оглядев на прощанье гладь озера, его берега и горы, оно скрылось за перевалом, но его лучи ещё долго освещали склоны Хан-Тенгри. Огромный беркут, расправив крылья в восходящих потоках тёплого воздуха, почти замер на высоте. Он провожал солнце каждый вечер, чтобы погреться в его лучах перед холодной ночью.
После захода солнца подул ветер, стало холодно, Джэбэ приказал принести меховые накидки. Это дало Кучлуку надежду на отсрочку казни.
- Никогда не думал, что прежде великого суда мне придётся предстать перед тобой. Поэтому хочу выпить за тебя и за то, чтобы ты принял мудрое решение.
- Пей, но приговор себе ты подписал сам.
- В чём же моя вина?
- Твоя вина и беда, как и твоего отца, в ненависти к монголам, высокомерии к другим племенам. Начав молиться Абай-Бабаю, вы, найманы, возомнили себя более достойными, стали презирать всех некрещённых. Твой отец Даян-хан называл нас не иначе, как ничтожные монголишки, а мать Гурбесу считала нас вонючими. Конечно, она красива, умна, но она страшная женщина. Ведь все, за кого она выходила замуж, заражались её высокомерием, и это губило их - не только твоего отца и тебя, но и всех найманов. Сама не ведая об этом, она принесла им смерть. Из-за неё сейчас может прерваться ваш род.
- Всё-таки я хочу выпить за неё и других своих предков, - не дожидаясь возражений, Кучлук опустошил пиалу. А Джэбэ пить не стал.
- Я слышал, Чингисхан ждёт мою голову в доказательство моей гибели.
- Этого ждёт не только он, но и местные жители.
- Раз так, позволь сказать последнее слово.
- Говори.
- Я предлагаю тебе стать здесь ханом. Наши сородичи, живущие тут, знают о тебе и твоих победах, с удовольствием пойдут за тобой, а я стану твоей правой рукой. С моей помощью ты легко покоришь этот край и устроишь ханство, более сильное, чем у Чингисхана. Ты, как этот беркут, - Кучлук показал ввысь, - будешь парить выше всех и станешь хозяином края.
Джэбэ с удивлением глянул на Кучлука и спокойно сказал:
- Не пытайся купить меня посулами. Здесь, у подножия Хан-Тенгри, твоя душа отлетит на небо.
- Но подумай ещё. Убить проще простого. Вдруг позже пожалеешь?
- Нет, не пожалею.
- Раз так, я прошу - чтобы голова не испортилась в пути, и чтобы Чингисхан узнал меня, отсеки голову позже, а пока повези меня живым. – Кучлук жадно выпил последнюю в этой жизни пиалу вина.
- Надеешься бежать в пути? Но этому не бывать. Ладно, пора...
- Погоди, Джэбэ! – почти крикнул Кучлук, - Самая последняя просьба. После того, как Чингисхан увидит мою голову, прикажи отвезти её на Хангай, где погиб мой отец Даян-хан. И пусть её сожгут там.
- Молодец, что вспомнил о родине и духах предков, - вставая, Джэбэ повернулся к нему боком, - духи предков – вот наша истинная вера, но…
В это время раздался резкий свист, и стрела впилась в правую руку Кучлука. Не поняв, в чём дело, Джэбэ оглянулся и увидел, как Кучлук выронил нож, который хотел вонзить ему в шею. И тут же стражник вонзил вторую стрелу в грудь Кучлука.
- Эх, ты! – с презрением сказал Джэбэ, - Так достойно вёл себя, и вот…
- Хотел уйти к предкам вместе с тобой, - хрипел Кучлук кровью изо рта.
- Он захлебнулся не только своей кровью, но и кровью своих жертв, - сказал Джэбэ подбежавшим телохранителям, - Спасибо, что не дали ему убить меня.
Жители многострадальных селений просили Джэбэ устроить показательную казнь. Но пришлось обойтись без неё. А чтобы все убедились в смерти Кучлука, его голову насадили на шест и провезли по долинам Тянь-Шаня, Семиречья и Турфана. Люди плевали в его голову, кидали тухлые яйца, гнилые яблоки.
«И уже в этом мире, - донёсся чей-то голос, - Кучлук познал наказание за свои грязные и мерзкие дела и за свою злосчастную жизнь; а в мире потустороннем – пытку адским огнем. Да не будет ему покоя!»
Это произошло осенью 1218 года. Радости избавления от тирана не было предела. И все кричали здравицы в честь монголов, которые защитили их веру.

Как соловей о розе
поёт в ночном саду…

СОЛОВЬИНЫЕ НОЧИ
Отъезд отложили, так как Чин-Тимур выехал в другие подвластные ему аулы. Задержка позволила Тургэну поработать над летописью, а вечера и ночи он проводил с Турагай. Она ухаживала за ним, как за мужем, учила его персидским и киргизским словам и даже пригласила к себе домой.
По пути они зашли на базар, тот самый, у которого её похитили слуги Кучлука. Тургэн накупил мяса для бешбармака, копчёной рыбы. Они стоили дорого, далеко не все могли позволить их себе. Наслышанные о нём и его доброте, родители встретили его как родного. Отец-каракитай на вид был обыкновенный монгол, а мать-персиянка, выделялась красотой и какой-то особой статью, передав их своей дочери.
Пятнадцатилетний сын Турагай, выросший без отца, отнёсся к нему настороженно. Однако, впервые почувствовав доброе отношение, какого не знал от мужчин, он тут же привязался к нему. И когда они втроём пошли на озеро и стали купаться, не отходил от Тургэна ни на шаг. Увидев, что мальчик умеет плавать, Тургэн стал учить его держаться под водой с тростинкой во рту. К удивлению, это ему далось легко.
На исходе дня вдруг послышался топот копыт. Два всадника скакали вдоль берега, выискивая кого-то. Третий, заводной конь был на поводу. Турагай испугалась, увидев их. Они напомнили ей всадников Кучлука. Но Тургэн узнал своих телохранителей и успокоил её.
- Тургэн-аха! Приехал Чин-Тимур! – доложил Баглай, - Узнав, что вы ушли без охраны, отругал меня и велел найти вас.
- Передай, что я скоро буду, - сказал Тургэн.
- Нет, он просил, чтобы вы прибыли к нему немедля.
- Хорошо, что попросил, а не приказал, - проворчал Тургэн. – Ладно, оставь коня, я приеду следом.
Когда телохранители уехали, он вышел из воды, вытерся полотенцем, который привычно подала Турагай, и оделся. Поднявшись в седло, он сказал ей:
- А ты садись сзади. Мы, монголы, называем такую езду - сундалой.
Она стала махать руками, мол, неловко на виду у всех, но Тургэн сказал:
- Тебе тоже надо быть там, а идти далеко. Так что, садись!
Сын помог ей взобраться на коня, она села, обхватив Тургэна сзади. Когда Тургэн обернулся, мальчик махнул рукой. А Турагай, боясь убрать руки, чтобы не упасть, повернула голову и сказала сыну, чтобы он шёл домой.
- А когда вы будете дома? – спросил сын, имея в виду её и Тургэна.
- Не знаю, – ответила она, а Тургэну шепнула: - Он подумал, что ты перейдёшь к нам. Но, похоже, у нас осталась только одна ночь.
Когда Тургэн чуть ускорил коня, она попросила:
- Пожалуйста, не торопись. Я боюсь упасть, а главное, мне так хорошо за твоей спиной, целый бы день ехала так. И даже уехала бы в Монголию. – Она ещё крепче сжала его руками, - А кстати, ты ещё не женат?
- Женат.
- И дети есть?
- Трое.
- Зачем шутишь? Ты так молод.
Тургэн промолчал, но вздохнул. Она истолковала это по-своему.
- Конечно, я старше, но я могла бы стать второй женой, готовила бы тебе лапшу, бешбармак, они ведь понравились тебе.
Тургэн понял, что за эти дни она так пригрелась к нему, что ей будет трудно расставаться с ним. Вон как прижалась сейчас. Да и ему она небезразлична. Его тронула её судьба, понравился ровный характер. Не доезжая до резиденции, Турагай попросила остановить коня и спрыгнула на землю.
- Не хочу, чтобы другие слуги увидели меня, - сказала она.
Тургэн стегнул коня и рысью въехал во двор. Баглай взял коня за поводья. Чин-Тимур сказал, что завтра утром им надо тронуться в путь. Тургэн ответил, что хочет побыть один, чтобы поработать. Это устроило и хозяина, и телохранителей. Чин-Тимуру надо было собираться в дорогу, а Баглай и Амурсана нашли себе подруг и хотели побыть с ними. Однако работать Тургэн, конечно, не стал. Вскоре Турагай внесла ужин, и они сели за стол.
- Ты уже знаешь о выезде? - спросил он.
- Я сразу сказала, что у нас осталась одна ночь, - вздохнула она.
Тургэн наполнил бокалы и сказал:
– Сегодня я побывал у тебя дома, познакомился с родителями, сыном. Они понравились мне.
- Как и ты им.
- Давай выпьем за них и за твой дом!
Тонкий звон бокалов огласил тишину, а затем он услышал, как она глотает вино. Его снова тронуло, как она уважительно пьёт его. Проголодавшись после купанья, он с удовольствием ел бешбармак и лапшу, а потом предложил тост за неё.
- Мы познакомились недавно. Ты понравилась мне сразу, а потом ещё больше. Хочу выпить за то, чтобы ты нашла себе мужа.
- Какой муж? Мои сверстники погибли от Кучлука, а когда Чингисхан пришёл сюда, остальные ушли с ним и погибли в сражениях с Хорезм-шахом.
- Но не должна такая женщина, как ты, быть одинокой! И я желаю тебе найти суженого!
На этот раз она пила сладкое вино с кислой улыбкой.
- Помнишь, что я говорила, когда мы ехали верхом?
- О лапше, бешбармаке? - усмехнулся он.
- Которые я бы готовила, став твоей женой.
- Конечно, помню. А помнишь, что у меня дети?
- Какие дети? Я слышала, что воины-монголы не имеют права жениться.
- А я не воин, а писарь, - сказав так, Тургэн не стал говорить о своих жёнах и детях. Слишком долго объяснять, и вряд ли она поверит. Надо как-то свести всё к шутке. Но ничто не шло в голову, и тогда он начал молча ласкать её. Не став жеманиться, она покорно отдалась ему.
Позже Тургэн рассказал о том, как спас тангутку, а, когда она стала рабыней, выпросил её в жёны. О Туяне, Оюуне и детях от них говорить не стал. Сказал, что монгольским воинам действительно нельзя жениться. Даже люди с высокими чинами не имеют жён, но ему как-то разрешили.
- Не оправдывайся, - улыбнулась она, вставая с постели, - Ты предложил выпить за моих родных и за меня, а я хочу выпить за тебя.
Тургэн наполнил бокалы.
- Мне очень повезло, что я встретила тебя. Таких очень мало. Ты на редкость добрый, спокойный человек. Не знаю, увидимся ли мы ещё, но я буду помнить тебя всегда. Удачной дороги и успехов тебе!
После очередных бурных объятий они выпили, поели, потом он взял её на руки и понёс к пруду. Запах роз стал таким сильным, что дурманил их. Несмотря на тёмное время, соловьи продолжали щёлкать и петь в честь своих подруг. Тургэн раздел Турагай и занёс в неостывшую со дня тёплую воду. Они с удовольствием плавали в полутьме. Тонкий растущий месяц светил тускло, но всё же освещал гладь пруда.
Всё это напомнило Тургэну озеро Халун-нур, на котором он впервые познал женские ласки. Он обнял Турагай и начал ласкать её в воде, как когда-то свою Номхон. Сонные рыбы, разбуженные ритмичным колыханием, поднялись со дна и начали выпрыгивать из воды, чтобы увидеть, кто беспокоит их ночью. Молодая луна, расколовшись в отражении на куски, пыталась зацепить рыб тонким серпом, а соловьи пели гимны не только своим подругам, но и двум влюблённым, качающимся на волнах блаженства.
Они почти не спали в последнюю ночь. Тургэн ласкал Турагай под щёлканье соловьёв, крики павлинов и квохтанье цесарок. Он был силён, как после обряда Ягша-онгон. Устав от почти беспрерывных ласк, они уснули лишь на рассвете.
Утром Тургэн проснулся от шагов в коридоре. Вошёл Чин-Тимур и сказал:
- Все в сборе, а вы ещё спите. Пейте чай и в путь!
Когда он вышел, Тургэн протёр глаза и удивился, не увидев Турагай. А она, оказывается, встала раньше и приготовила завтрак. Он выбежал к пруду и с разбега нырнул в воду. Сделав несколько взмахов руками, он повернул обратно и увидел Турагай в уже привычной позе - полотенцем в руках. Она улыбалась и выглядела так, будто и не было бессонной ночи. Более того, она стала лучше и краше обычного. Выпив на стремя вина, он поел немного лапши и положил в сумку исписанные листы. Увидев там калту с золотыми монетами, он высыпал их в ладонь и протянул ей. Она замахала руками, но он оставил монеты на столе.
- Я не успел сделать подарки. Купи что-нибудь себе, сыну и родителям.
- А тоже не подумала о них, - сказав это, Турагай сорвала пять роз и, откусив зубами колючки, подала ему букет.
Обняв и поцеловав её на прощанье, Тургэн почувствовал, как она дрожит от беззвучного плача, и быстро пошёл к воротам. На площади перед резиденцией Чин-Тимура было много народу. Кто-то укладывал вещи, кто-то прощался с друзьями и родными. Удивило большое количество телег и верховых охранников.
Караван оказался очень большим. Чин-Тимур предложил Тургэну место в отдельной бричке, на что он охотно согласился. После бессонной ночи трудно ехать верхом. Садясь в бричку, он посмотрел в сторону ворот и увидел Турагай. Он поднял руку с розами, она замахала в ответ. Каково будет ей теперь? Ведь она была готова уехать с ним. Но не привозить же из каждой поездки очередную жену.




Караван пришел в движенье.
Бубенец бренчит: «Пора!»
Низами

МОЛЕБЕН У ГОРЫ ТАБЫН-УЛА
Караван значительно уменьшился после первой остановки. Провожающие остались на уртоне. Но количество подвод и всадников было велико. Помимо золота, серебра Чин-Тимур вёз много бочек и бурдюков вина. Он знал, что на коронации оно станет дороже всех драгоценностей, которые привезут хану в подарок. Другие подводы доверху загружены всевозможными пряностями. Среди них – инжир, базилик, гвоздика, перец, мускус, лаванда. Тургэн понял, что сложности со сменой лошадей возникнут уже в предгорьях Алтая.
Баглай и Амурсана ехали рядом с его бричкой, и поначалу хорошо держались в сёдлах. А Тургэн не мог спать. Сквозь грохот колёс ему слышались соловьиные трели. Нюхая розы, он вспоминал Турагай. И вместе с грустью его одолевала жалость к ней. Как сложится её жизнь? Что будут говорить соседи? Но вскоре сказалась бессонная ночь, монотонная езда убаюкала его. Однако и во сне ему грезились соловьиные ночи, которые судьба неожиданно подарила ему.
Проснувшись, он увидел, что телохранители едут, опустив головы, точь-в-точь, как когда-то он с Бат-Мэргэном. Сказав кучеру, что хочет проехать верхом, он прикрепил розы к стене брички, пересел на коня Баглая, и его усадил на своё место. А позже тот поменялся местом с Амурсаной. На следующий уртон они прибыли к концу дня. Чин-Тимур подошёл к Тургэну и спросил, всё ли в порядке. Услышав, что всё хорошо, он предложил продолжить путь ночью:
- Дорога хорошая, месяц нарастает. А станет темно, остановимся.
- Согласен, - сказал Тургэн, - нам надо успеть на курултай.
Через три дня караван приблизился к подножью горы Табын-Ула. Тургэн решил провести молебен в честь Хулан-хатун. Пользуясь тем, что караван растянулся, трое незаметно отъехали в сторону, слезли с коней. Телохранители развели костёр. И, пока не начались призывания, Баглай предложил спросить Хулан-хатун о пяти подводах. Тургэн поморщился, а Амурсана поддержал:
- Тургэн-аха! Она наверняка знает и может сказать, где они.
- Сокровища лежат просто так, - сказал Баглай, - а мы подарим их хану.
«Действительно, можно порадовать Угэдэя», - подумал Тургэн, но пока не ответил на их предложение.
В эту ночь полнолуние достигло апогея. Луна заливала заснеженные вершины и склоны Табын-Ула, и они отражали свет на горные тропы и перевалы. Тургэн вспомнил о том, что Есуй-хатун чувствует себя хорошо в полнолуние.
Начав призывания, он брызгал вино, бросал в огонь мясо и фрукты. Но Хулан-хатун не отзывалась. «Может, на что обиделась?», подумал он и велел спутникам затушить костёр и сесть на коней. И только они тронулись, послышался звон в голове. Тургэн понял, что это - знак, и задержался. Оставшись один, он продолжил призывания, и вскоре почувствовал какое-то тепло, а потом увидел радужное свечение под скалой. Он двинулся к расщелине и увидел, как из неё показалась Хулан-хатун, а за ней… Есуй-хатун. Обе без богтагов на голове, а вместо них – никсе, китайские шапочки. Есуй прикрыта шёлковой накидкой, но бледно-жёлтое сияние её тела пробивается сквозь тонкую ткань.
- Что, не ожидал? - спросила Хулан, улыбаясь. – Я была на Орхоне, услышала твои призывания. Сказала ей, что это ты…
- И позвала меня с собой, - добавила Есуй.
- Есуй стала отказываться, а я сказала, что на западе духа Чингисхана нет, и она согласилась. Лететь далеко, поэтому появились не сразу.
- А как летели, по воздуху?
- Нет, мы ведь обитаем в подземном царстве, а там свои ходы и выходы, – сказала Хулан-хатун. Она была более оживлена, чем в первый раз, и пояснила причину, - Ты призывал меня красным вином, оно мне очень нравилось в той жизни. Я попробовала его, и в голове зашумело. Угости и её, - она кивнула на Есуй.
- Конечно, - сказал Тургэн и спросил Есуй, - почему ты в накидке?
- В пути можно встретить кого-то, неудобно без одежды, и пылью веков не хочу пачкаться.
Тургэн откупорил бутылку и замялся, не зная, как угостить.
- Налить в чашку или побрызгать в воздух? – спросил он.
- Лучше побрызгать, - сказала Есуй, - мы ведь не можем пить, как вы.
- Почтенная Есуй-хатун, прими это вино, дар Семиречья! – Брызгая капли в воздух, Тургэн смотрел на неё. – Тебе оно должно понравиться.
Прикрыв глаза, она носом ловила аромат, а вкус смаковала во рту, словно он наполнен вином.
- Да, оно не хуже тангутского и китайского, - заключила она.
- Выпейте ещё раз и вы, почтенная Хулан-хатун! Спасибо за помощь в пути к Турфану! Надеюсь, благодаря вам, мы быстро вернёмся домой!
- А почему торопишься? – спросила Хулан-хатун.
- Спешит к жене и сыну, - усмехнулась Есуй.
- Как их зовут?
- Жену Номхон, а сына Халун.
- Почти Хулан. Не в честь ли неё? – спросила Есуй. Она впервые услышала имя его сына.
- Нет, - сказал Тургэн, - он был зачат на озере Халун-нур. Когда он родился, жена назвала его в честь озера.
- Она у него тангутка, он спас её в Сучжоу - пояснила Есуй, - потом она стала рабыней у жены Боhорчи, а Тургэн выпросил её себе.
- Жена – рабыня? – удивилась Хулан-хатун, - наверное, красавица?
- Ничего особенного, - сказала Есуй, - даже слишком тонкая, и ноги длинные.
- Это не страшно, я тоже была худой, - сказала Хулан.
- Но он любит её и сына, раз спешит, - усмехнулась Есуй.
- Да, я люблю их, но спешу не только из-за них.  Мне надо на Керулен, там собирается курултай. Будут короновать Угэдэя.
- Наконец-то! – сказала Есуй, - давно пора!
- Между прочим, Угэдэй для нас вроде как сын, - сказала Хулан.
- Скорее в  женихи годится – почти ровесник тебе.
- Нет, я на три года старше его.
- И в три года родила сына! - засмеялась Есуй.
Тургэн с удивлением слушал разговор жён Чингисхана. Такими весёлыми он их не видел. Побрызгав в воздух, он налил и себе.
- А теперь я выпью за вас, - он повернулся на север, вылил несколько капель на землю и выпил.
- Он брызнул нам на север, как мёртвым, а мне так хорошо, будто я жива. - сказала Хулан и вдруг шевельнула ноздрями, - а что от тебя пахнет розами?
При этих словах Тургэн услышал за поворотом скалы шаги телохранителей.
- Прости, но за мною идут, нам пора ехать.
- Всё ли в порядке у тебя? - спросила Хулан, - Может, чем-то помочь?
Тут он вспомнил о просьбе телохранителей.
– Говорят, лавина засыпала тут пять подвод. Не знаете ли, где?
- А зачем они? – спросила Есуй.
- Хочу откопать и отдать сокровища Угэдэю.
- Души этих погибших бродят тут, - сказала Хулан, - но я не общаюсь с ними. О чём говорить с чернью?
- Но теперь надо, - сказала Есуй, - Угэдэй раздаст сокровища кешиктенам.
Тургэн глянул на неё с благодарностью за поддержку.
- Хорошо, я узнаю, - сказала Хулан, - когда ты уедешь, я спрошу и скажу в другой раз. А твоего сына, почти тёзку, я возьму под своё покровительство.
- А я, если надо, буду помогать вашему сыну Кулкану.
- Как же ты сможешь?
- Тургэн гадает лучше любого шамана, - пояснила Есуй.
Сложив ладони на груди, Тургэн поклонился им. Они вошли в расщелину и растворились в ней. Но в последний момент порыв ветра из подземных коридоров царства Эрлэн-хана колыхнул шёлковую накидку Есуй, и она задела полой левую руку Тургэна. Он тут же рухнул, как от удара молнии. Рука онемела, но он не полностью лишился чувств. Увидев его лежащим, телохранители подбежали к нему, он жестом показал, чтобы они не трогали его.
Постепенно придя в себя, Тургэн попросил засыпать его землёй, как когда-то он сделал с шаманом, поражённым молнией. Испуганные телохранители исполнили странную просьбу. Подремав час, Тургэн почувствовал облечение. Левая рука стала отходить. Когда пальцы зашевелились, он встал и подошёл к лошади. Тронув рукой дерево, а потом лошадь, он убедился, что его прикосновение не опасно.
- Что случилось, Тургэн-аха? – спросил Баглай.
- Ко мне явилась Хулан-хатун. – О том, что она была не одна, он не сказал, - Мы поговорили, а когда прощались, дунул ветер, и её халат задел меня.
- Выходит, опасно касаться духов мёртвых, - сказал Амурсана.
- Да, так. Я спросил насчёт пяти подвод, она сказала, что духи погибших кучеров бродят тут, она встретит их и, если узнает, скажет, где сокровища.
- Жаль, не успеем преподнести их на курултае, - сказал Баглай.
Розы в бричке увяли. Тургэн вспомнил, как Есуй учуяла их, а, может, вместе с ними и запах соперницы. Выходит, женщины ревнуют даже на том свете. Взяв по лепестку с каждой розы, он понюхал и положил их среди листков бумаги.
Царевичи перепоясались поясом
верности пред солнцем небес.
Джувейни

КУРУЛТАЙ НА КЕРУЛЕНЕ
На восточных отрогах Алтая стали пересекаться пути караванов, идущих не только с запада, но и с севера и юга. Все они спешили на курултай, все имели право на немедленное предоставление лошадей, но их не хватало. Чин-Тимур показывал пайцзу и приглашение с ханской печатью, кричал, грозил, но начальники уртонов только разводили руками. Однажды Чин-Тимур приказал ехать на усталых лошадях, но загнал трёх из них. Караван еле добрался до очередного уртона, где пришлось ждать дольше обычного. Тогда Тургэн призвал Хулан-хатун сказал, в чём дело, и попросил о помощи. И путь стал легче.
В Каракорум добрались поздно. Номхон была рада встрече. Сын Халун заметно подрос. Навестить Арюуну и Оюуну Тургэн не успел. Рано утром пришлось ехать дальше. Свежие лошади из ханских табунов быстро неслись по степи и через неделю доставили в низовья Керулена. Тургэн удивился тому, что курултай проводится далеко на востоке. Позже он узнал, что торжество перенесли к границам Китая для того, чтобы нагнать страха на давних врагов, угнетавших монголов. Угэдэй хотел пойти на них сразу после торжеств.
По мере приближения к Керулену степь становилась более пустынной. Многочисленные караваны вытоптали траву, а остатки доедал местный скот. За рекой Тола Тургэн увидел озеро, мимо которого проезжал не раз, и не узнал его. Люди и лошади почти до дна выпили его, оставив лишь грязь и лужи.
В низовье Керулен стал шире, почти, как Онон. Здесь люди и кони отвели душу – пили воду, сколько хотели. И она была чистой и вкусной. Тургэн и телохранители с удовольствием искупались здесь.
С перевала перед урочищем Коде-Арал, открылась поразительная картина – тысячи юрт и шатров белели в долине реки от северного хребта до южного. А на востоке они терялись в тумане и дыму костров. И всюду паслись отары овец, пригнанных для еды.
Несмотря на задержки в пути, караван Чин-Тимура не опоздал. Более того, ещё неделю пришлось ждать главного торжества. А пока гости не просто отдыхали после дороги, а начали пировать, будто новый хан уже возведён на трон.
Найдя Тататунгу, Тургэн рассказал о поездке и о Турфане, а потом вручил листы летописи. Учитель удивился, как она написал столько, а на другой день сказал:
- Это лучшее из написанного тобой. Но кое-где слишком витиевато. Ты ездил туда, где персидская велеречивость пронизывает проповеди муэдзинов, беседы вельмож и даже разговоры черни. И невольно впитал этот дух.
- А чем это плохо?
- Это неплохо, но писать надо проще. Однажды один писарь, сочиняя послание Чингисхана соседнему правителю, написал так цветисто, что хан не понял текста. «И ты хочешь послать это от моего имени?» - вскричал он и, порвав лист, велел наказать писаря.
Тургэн подумал, что так же витиевата легенда об уйгурах, которую ранее рассказал учитель. А Тататунга сказал:
- Сейчас не до летописи, тебе надо объехать курени и переписать всех. Угэдэй хочет узнать количество войск. Как переписчик, ты наденешь перья на малахай.
- Ясно, в прошлом году я носил их на надане.
Тургэн начал перепись с самого большого куреня потомков Джочи. Первым он встретил у коновязи Батыя. Увидев Тургэна, он воскликнул:
- О, лучший стрелок и метатель копья! Кого выцеливаешь здесь?
Тургэн объяснил свою задачу. Батый провёл его в юрту и перечислил своих братьев, прибывших с земель кипчаков. Среди них - Орда-Ичен, Шейбан, Тангут, Берке, Тога-Тимур.* Записывать их слуг и воинов по именам Тургэн не стал, указав лишь количество людей.
Тургэн уже хотел уходить, как в юрту вошёл Кулкан. Последний сын Чингисхана от самой юной жены приходился Батыю дядей, но, будучи лишь немного старше, подружился с племянником, как с братом. Тургэн с интересом смотрел на Кулкана, ведь он недавно виделся на Алтае с духом его матери. Кулкан больше похож на неё, чем на отца. Те же черты и овал лица, те же тонкие брови и прямой нос. Но от Чингисхана ему перешли зелёные глаза и рыжеватые волосы.
- Это наш лучший стрелок и грамотей, - Батый представил Тургэна без

* Потомки Тога-Тимура Кучум и Гирей  станут ханами Казани и Крыма,
обычной иронии, - Он был в походе на тангутов.
- А, это ты убил Цасан-хуна, - сказал Кулкан, - и показал на карте.
Тургэн кивнул и удивился, что тот знает об этом. Спросив, будет ли Тургэн стрелять на надане, Кулкан сказал, что хотел выиграть у него, прошлогоднего победителя. Тургэн объяснил, что из-за поездки в Семиречье не брал в руки лук и потому не хочет выступать без подготовки. Расставаясь, Тургэн хотел сказать, что провёл на Алтае молебен в честь его матери и встретился с ней, но промолчал.
Рядом с куренем Батыя находилась ставка Чаhатая. Помня, что тот наговорил ему на охоте, Тургэн попросил Тататунгу послать к нему Чинкая. А сам поехал в дальние курени, у перевала, с которого видно озеро Далай-нор. На склонах этого перевала поселились прибывшие с китайских земель братья Чингисхана Хасар и Отчигин с сыновьями. Они тоже претендовали на престол, но молчали об этом. Через два дня Тургэн привёз списки. Учитель прибавил их к другим и довольно сказал:
- Десять тумэнов - сто тысяч воинов!
Посмотреть коронацию Тургэну толком не удалось. Он оказался далеко от ханского шатра. Глашатай, передающий речи, сначала кричал громко, но вскоре охрип. Однако Тургэн узнал от близстоящих, что, к удивлению всех, Угэдэй вдруг сказал: «Как я могу править страной при старших родичах?» Среди них он назвал брата Чаhадая и своих дядей – Хасара, Отчигина.
Но все поняли, что Угэдэй лишь проверял, как к этому отнесутся родичи и другие приехавшие. Толуй, а затем Чаhадай напомнили о воле отца и о том, что никто не может менять его завещание. И когда Угэдэй дал согласие, Чаhадай, Толуй, Кулкан и другие родичи подняли его на кошме, точь-в-точь, как когда-то возносили их отца. Камлание шаманов звучало и у главной ставки нового хана, и во всех куренях. Удары бубнов разносились по долине Курулена дни и ночи.
После этого продолжился пир, начатый неделю назад. Ровно сорок дней длился он. Причём каждый день все появлялись в новых одеждах. Стотысячное войско превратилось в толпы пьяных людей, которые ели пили, кто сколько мог. Вокруг куреней появились горы костей, кучи дерьма, блевотины и объедков, которые доедали собаки. У костров до поздней ночи слышались песни, звучала музыка, под которую те, кто ещё держался на ногах, танцевали ёхор и другие танцы. И никто, нигде ни разу не подрался, как бывало ранее. Крепко действовал завет Чингисхана, велевшего жестоко наказывать драчунов: «Пусть воины изливают злость на врагов, а не на сородичей».
В середине курултая провели скачки, стрельбу из лука, соревнования борцов и метателей копья. Кулкан поразил на скаку все мишени слева и справа. К сожалению, Тургэн не видел этого, так как его отправили на Керулен готовить переправу через реку. Нынешних пловцов готовили прошлогодние ученики Тургэна на озере Далай-нор, научив воинов плавать в одиночку и переплывать реку с конями.
Год назад никто не видел, чему научились кешиктены, а нынче они показали своё умение на виду у всей ханской свиты и многочисленных гостей. Конная армада появилась из-за холмов, лавиной вошла в реку и на глазах у изумлённых сородичей стремительно преодолела широкий Керулен.
Торжества шли не только в честь нового избранника, но и в честь его отца. В доказательство того, что все помнят и чтят память Чингисхана, были приготовлены самые изысканные блюда, которые он любил при жизни. Не только монгольские, но и китайские, тангутские, корейские, уйгурские. Еды наварили, напекли так много, что тысячи людей поглощали её три дня. Ели, конечно, не просто так, а сначала бросали в огонь лучшие куски духу Чингисхана.
Во время трёхдневных молебнов Тургэн ждал появления его духа или хотя бы какого-то знака. Ведь Есуй-хатун и Хулан-хатун откликались на его, Тургэна, призывания. А тут хана призывают тысячи людей, и среди них - его сыновья, внуки, чтя его память. Чингисхан не явился, но дал особый знак. В начале первого дня пророкотал гром, а над холмами полыхнули молнии. И люди поняли, что Великий хан услышал призывания и поблагодарил их добродушным рокотаньем.
А в конце курултая Чингисхану сделали особый подарок. Специальная команда, выехавшая в ближние и дальние улусы Монголии, набрала сорок девственниц. Их предложили сами родители. Этой чести удостоились семьи самых почтенных семейств. Нойоны так обрадовались, что, пока готовили своих дочерей, а на пошив одежды и обуви уходило более недели, предложили к услугам гвардейцев своих жён и сестёр. Хозяева надеялись, что это поможет им и их детям попасть на службу в ханскую ставку.
В итоге были довольны все - и кешиктены, вечно голодные на ласки, и мужья, предоставившие им своих жён и сестёр, а особенно женщины, которых никто не обвинял в прелюбодеянии. Некоторые из них прямо на глазах у мужей приглашали гостей в свои юрты и уединялись с ними.

У монголов были головорезы,
вроде кубанских пластунов.

ДУШИТЕЛЬ ХЯХАГЧ
Через две недели девиц, облачённых в лучшие одежды, украшенных бусами, ожерельями, доставили в урочище Кодэ-Арал. Родители сказали им, что они станут родичами хана, но о том, что их ждёт в конце, умолчали. Юные девы могли не оценить такой высокой чести и не захотеть покидать этот мир. Тургэна чуть было не попал в отряд сборщиков. Но он попросил Тататунгу заступиться. Учитель помнил, как Тургэн спас одну из невест на похоронах Чингисхана, понял, что ему будет тяжело, и сказал Угэдэю, что Тургэн нужен для других дел. Благодаря этому он избежал поиска невест и присутствия на жутком жертвоприношении. О том, как оно проходит, Тургэн хорошо знал со слов Туяны.
Неожиданным напоминанием о нём стала встреча на берегу Керулена. День был жаркий. Вечером Тургэн с телохранителями приехал искупаться. Поплавав и умывшись, они сидели у костра и пили кумыс. В это время мимо проехал одинокий всадник. Увидев их, он кивнул им и, не останавливаясь, проехал выше по течению, слез с коня и зашёл в воду.
- Этот человек не был с нами на Галут-нуре, - сказал Тургэн, - а приехал купаться. Неужели умеет плавать?
- Нет, плавать не умеет, - сказал Баглай, - я знаю его, этот сотник отличился под Термезом. Когда люди стали глотать драгоценности, нам приказали вспарывать им животы. И он связывал людям руки, ноги, надрезал живот, проталкивал в него руку и рвал аорту, как баранам. Рыться в кишках он брезговал и поручил это подчинённым, а сам резал одного за другим.
- А в Мераге, на севере Персии, - сказал Амурсана, - он заскочил на коне во двор между обсерваторией и мавзолеем, увидел мирных жителей, которые не участвовали в обороне и пережидали штурм. Слез с коня и стал резать их, как в Термезе. Люди были настолько испуганы, что не могли ни бежать, ни слова молвить. И умирали молча, как бараны.
- Как его зовут? – спросил Тургэн.
- Имя забыл, но сейчас зовут Хяхагч.
- Какое страшное имя - Душитель, - удивился Тургэн.
- Это не имя, а кличка, - сказал Баглай, - так его стали называть после похорон Чингисхана. Тогда он вызвался быть палачом и удавил сорок девушек.
Тургэн вздрогнул: «Вот кто душил Туяа, а ей удалось бежать от него!»
Тем временем Хяхагч разделся догола, забрёл в воду и начал мыться.
- Вот и сегодня он душил девочек, - вздохнул Амурсана, - Руки-то отмоет, но…
- Что но? – сказал Баглай, - Нечего жалеть девчонок, им оказана высокая честь - утешать Чингисхана. А Хяхагч исполнял волю Угэдэя!
Когда Хяхагч вымылся, оделся, Баглай окликнул его. Палач подошёл, с удовольствием выпил кумыса. Узнав, что мяса у них нет, сказал:
- Пойду поем в ставке. А то сильно устал сегодня, - он потёр руки, изрезанные шёлковым шнуром, которым он душил девиц. На лбу косой шрам от удара сабли. Он молод, ему лишь за тридцать, а скольких людей убил! На его кушаке - шёлковая бечева. Чуть тоньше мизинца, только что вымытая в воде, она всё же была тёмной от остатков кожи и крови.
- Зачем хранишь удавку? – вдруг спросил Тургэн.
- Может ещё пригодиться, - ухмыльнулся Хяхагч
- И два года назад была она?
- Конечно. Так что удавка бывалая. Сорок девиц - в позапрошлом году, столько же – нынче.
«Насчёт сорока в позапрошлом году загнул, Туяа-то спаслась», - подумал Тургэн и непроизвольно потянулся к удавке, но отдёрнул руку. Его пронзила острая боль, а в ушах послышались стоны, хрип, сдавленные крики. Оказывается, необычное орудие убийства пропиталось ими, и они обожгли Тургэна.
- Что, брезгуешь? – прищурился Хяхагч, - А тебя я помню. По перевалу, когда ты учуял Цасан Хуна.
- А я не помню, - сказал Тургэн.
- Где уж там, тебя ведь стал приглашать хан, - усмехнулся палач.
В это время вдоль реки помчались две телеги с женщинами в сопровождении всадников. Все навеселе, смеются, одна из женщин поёт песню, другая вдруг взвизгнула от щипка.
- Это кешиктены повезли подруг в кусты, - сказал Баглай.
Услышав визг, Хяхагч вздрогнул и метнул вслед острый взгляд. И без того узкие глаза сощурились, как при стрельбе из лука. Он стал похожим на волка, у которого шерсть поднялась на загривке. «Видно, визг напомнил о том, что он делал сегодня, - подумал Тургэн, - И теперь всегда будет вздрагивать от него».
Отказавшись участвовать в отборе и казни невест, Тургэн стал свидетелем жертвоприношения коней. Их, как и девушек, было ровно сорок, и их умерщвляли тоже без пролития крови. И потому загнали в узкую лощину, из которой не было выхода, и стали забрасывать землёй и камнями. Молодые сильные кони, не желая умирать, пытались выскочить из лощины, бросаясь на отвесные скалы. Однако после нескольких часов отчаянной борьбы их всё-таки погребли во славу хана.
Почему ровно сорок, удивлялся Тургэн, а потом догадался, что эти кони предназначены для сорока новых жён хана.
В конце курултая из ханской ставки на берег Керулена вывезли сундуки с сокровищами, собранными за все походы Чингисхана в страны Востока и Запада. Описание их хранилось в особых свитках. Тургэн листал их, когда помогал Тататунге составлять списки тех, кого Угэдэй хотел одарить.
Это событие стало апофеозом курултая. Золото, серебро, фарфор, шелка и другие ценности вручили не только ближайшим родичам Чингисхана, но и гостям. А те, в свою очередь, поднесли свои подарки хану. Ответных подношений оказалось больше, чем розданных. Для них не хватило сундуков, и их стали сваливать в отдельные кучи. Тургэн и другие писари записывали всё в отдельные свитки.
Когда всё кончилось, Тататунга, узнав, что Тургэну ничего не досталось, качнул головой и сказал, что в этом виноват он, не проверив список. И тут же исправил ошибку - положил в его калту золотые кольца, ожерелья, серьги, а в довершение засыпал их горстью золотых монет.
- Вот тебе из моей доли. Мне много ни к чему, а тебе сгодится.
После курултая Тургэна отпустили домой, и он выехал в верховье Онона. На этот раз не один, а с телохранителями. Так приказал Боhорчи. Он знал, что Тургэн хочет навестить мать, но думал и о Туяа. Решив поставить всех перед фактом, Тургэн хотел сказать, что обговорил это с Бортэ-уджин. Главная жена Чингисхана, чувствуя себя неважно, отказалась ехать на курултай. Дальняя дорога ей трудна. И сын Угэдэй не стал настаивать на её участии.
В пути Тургэн вспоминал затяжные оргии, загаженную долину и думал, как же будут воевать эти воины-душители? Он узнал, что поход на восток временно отложен, а Чин-Тимуру и Батыю разрешено выступить против персов, кавказцев. И так нехорошо, тревожно стало на душе.
Грозовые облака собрались на границах огромной империи, и скоро из них грянут стрелы молний. Снаряды из катапульт обрушат стены неприступных крепостей. И тысячи душителей начнут убивать людей.
Встретив Хяхагча, Тургэн своими глазами увидел того, кто душил ни в чём не повинных девиц. И кровавое жертвоприношение юных красавиц стало казаться ему жестоким и бессмысленным. Ровесницы Туяа тоже могли бы родить детей. Как там она с сыном? Каково им без него? Удастся ли увезти их в Каракорум? Это надо сделать сейчас, потому что другой такой возможности может не оказаться.

Самое дорогое – жену и сына,
Я везу домой.

ПЕРЕЕЗД ТУЯА И БАГИ
По пути домой Тургэн и его спутники ехали по правому берегу Керулена, на третий день перевели лошадей вброд на левый берег. Тут он вспомнил, что именно здесь пролегал путь юного Темучина, когда он ездил за Бортэ. Тургэн описал его в летописи со слов Боhорчи. И нашёл лощину, похожую на ту, где Темучин ласкал Бортэ. А перед перевалом у Бурхан-Халдуна увидел одинокий куст черёмухи, с которой слетела кукушка, нагадавшая им много лет счастья.
У ручья Таг, где жили мать и родичи Тургэна, никого не оказалось. Как всегда летом они откочевали к берегам Онона, где раньше вырастает трава. Поехав к реке, он через час увидел серые юрты. Тургэн понял, что там его родные. Опередив телохранителей, он подскакал к ближайшей юрте.
Первым, кого увидел он, оказался сын Бага. Ему чуть больше года, и он ползает, пытается ходить. Увидев незнакомого дядю, он с любопытством смотрел на него, держась за невысокую загородку. Тургэн спрыгнул с коня, привязал его к коновязи, подошёл к сыну, взял его на руки и начал нюхать мягкие волосы на его головке. Тот, конечно, не узнал отца, но не испугался и стал лепетать, показывая пальцем на реку и юрту. Тут из неё показалась мать Тургэна.
- Ой! Ты как всегда неожиданно! – обрадовалась она, - а Туяа доит коров.
- Бага показал, где она, Сейчас пойду к ней.
- Тургэн передал сына матери. Спустившись пешком к самой воде, он увидел Туяа, идущую с деревянным ведром, бросился к ней. Обняв её, он помог ей вылить молоко в бурдюк.
- Вы идите купаться, - сказал он телохранителям. Когда они ушли, он сказал, что приехал за ней, чтобы увезти в Каракорум. Она молча уткнулась ему в грудь, не веря сказанному. За год после последней встречи Туяа окрепла, лицо загорело на солнце, и она повзрослела.
Они спустились к реке выше по течению, подальше от телохранителей. Она не хотела купаться при них, но Тургэн раздел Туяа и на руках внёс в воду. Она оказалась гораздо холоднее, чем в степном Керулене. Лёд на северных склонах Хэнтэя ещё не растаял после зимы. Но Тургэн с удовольствием искупался, а потом унёс жену в лесную чащу.
Когда они с бурдюками молока вернулись домой, там уже собралась вся родня. Узнав о приезде Тургэна, его старший брат объехал верхом другие юрты и сообщил об этом. Увидев хозяина, Шаргай, казалось, обрадовался больше всех. Снова вставал на дыбы, а потом, подставив шею, тёрся мордой и гривой о его руки.
- Ну, успокойся, Шаргай - сказал Тургэн, - на этот раз я возьму тебя. А пока прокати меня.
Когда Тургэн поднялся на седло, Шаргай от радости привстал на дыбы и помчался к Онону.
В следующие дни Тургэн встретился со всеми родичами, а также с шаманом Барласом, кузнецом Дарханом и другими друзьями. Они накрыли большую телегу крепким каркасом, обтянули его войлоком и кусками сыромятной кожи. Кибитка получилась надёжной, просторной. В ней нашлось место для вещей и кроватки Баги. Тургэн сказал, что заберёт Шаргая с собой, а чтобы брат купил нового коня, дал ему грсть золотых монет. Но Барлас и Дархан подарили брату двух коней. И тому не пришлось тратиться на покупку. Тургэн щедро одарил их и всех родичей золотыми украшениями, которыми ему дал Тататунга.
Погостив неделю, они тронулись в путь. Шаман Барлас проводил их до ближайшего обо, где провёл напутственный молебен. Бага прекрасно переносил первое в жизни путешествие. Большую часть пути он спал, убаюкиваемый топотом копыт и скрипом колёс. А на привалах ползал и с помощью отца ходил по траве.
Ехали не торопясь, стараясь ночевать не в степи, а в улусах. Радуясь возвращению хозяина, Шаргай с удовольствием впрягался в кибитку, но с особой радостью возил Тургэна в седле. Цагана сейчас не было, Тургэн оставил его в Каракоруме, а с конями телохранителей Шаргай связываться не стал.
Первую днёвку сделали в Тольском Тёмном Бору. Бывшую столицу Ван-хана Тургэн не раз проезжал зимой, описывал в летописи. Но летом Тёмный Бор стал неузнаваем. К тёмным кронам сосен прибавилась мягкая зелень лиственниц. Берега Толы покрыли заросли черёмухи, ильма, тальника. Здесь стоял большой караул. Его начальник, узнав Тургэна, предложил отдохнуть несколько дней. Но он сказал, что остановится лишь на сутки. Тургэна с семьёй поселили в большом бревенчатом доме с каменным фундаментом.
- Здесь был дворец Ван-хана, и Темучин останавливался тут, - сказал начальник караула. – А сейчас ханские хоромы – в вашем распоряжении.
Всё было хорошо, но Баглай и Амурсана нашли баб, сели пить с ними, а местные кешиктены заявили на них свои права. Дело чуть не дошло до драки. Тургэн успокоил своих телохранителей, а начальник караула унял кешиктенов.
Наутро они вышли на берег Толы. Тургэн взял с собой еды, питья, развёл костёр, подремал вместе с Туяа и Багой. Солнечная тёплая погода, тишина и покой. Шаргай почти не отходил от хозяина, а тот подбрасывал в костёр траву, чтобы дым отгонял от него оводов и слепней. Шаргаю нравился этот дым. От удовольствия он тряс мордой, махал хвостом.
Когда выше по течению послышались возбуждённые голоса, смех, Тургэн пошёл узнать, из-за чего шум, и увидел, как местные мужики охотятся на рыб. Они именно охотились, стреляя в проплывающих рыб стрелами из луков. Не все попадали, но некоторым удавалось пронзить тушки жирных щук. Сами они, как и многие монголы, рыбу не ели, и Тургэн взял три штуки.
Тут к нему подбежал Шаргай и тревожным храпом позвал к костру. Тургэн сел верхом и поскакал к Туяа. Там было тихо, спокойно. Туяа и Бага дремали, прикрыв лица платком. «Что тебя обеспокоило?» – спросил коня Тургэн. Не увидев ничего опасного, он стал потрошить рыб, посолил их, насадил на палки, придвинул к огню. И лишь сейчас увидел, что Туяа дрожит.
- Что случилось? – встревожился он, - Заболела?
- Нет, я увидела того, кто душил меня, - сказала она.
- С чего ты взяла? Вдруг не он, а похожий?
- Я навсегда запомнила его, у него косой шрам на лбу и волчьи глаза.
Тургэн понял, что она увидела Хяхагча, но какой ветер занёс его сюда?
- Не беспокойся! Ты со мной, и я не дам тебя в обиду!
- Я не поеду в Каракорум! - испуганно шептала она. - Он глянул так, будто узнал меня! Даже остановился, хотел подойти, но Шаргай захрапел, встал на дыбы, и этот человек отошёл. Он, наверное, хотел посмотреть мою шею.
- А разве у тебя есть след?
- Не знаю, нужно хорошее зеркало, а у меня только бронзовое.
- Ну-ка, покажи! – Тургэн отодвинул ворот халата и увидел еле заметную тёмную полосу вокруг шеи, а ей сказал, - Ничего нет!
- Правда? А я иногда трогаю шею, и мне кажется, след есть.
- Нет! Всё чисто! А остановился Хяхагч потому, что хотел поиметь тебя, но, увидев Шаргая, понял, что я рядом, и ушёл. Эти кешиктены вечно голодны на баб. Даже Баглай и Амурсана ночью чуть не подрались из-за них.
- Друг с другом?
- Нет, с другими кешиктенами.
- И всё-таки я боюсь ехать.
- Не бойся, и чтобы ты была спокойна, теперь не отойду ни на шаг.
Поев печёной рыбы, они пробыли на берегу до конца дня, а вечером вернулись в свои хоромы. Начальник караула зашёл к ним и приказал слугам принести горячую еду. Тургэн вышел с ним за двери и узнал, что Хяхагч уехал. Он сказал ей об этом. Туяа чуть успокоилась, но тревога не покидала её, и она передалась ему.





И шуршат в Каракоруме
сплетни серых змей…

ПЕРЕСУДЫ И СПЛЕТНИ
Появление Тургэна с Туяной и сыном в Каракоруме прошло незаметно. Они прибыли поздно вечером. Подъехав в кибитке к юрте хозяина, телохранители выгрузили и занесли во двор поклажу. Тургэн внёс Багу в юрту, познакомил Номхон с Туяа. Они глянули друг на друга с настороженным любопытством. А двухлетний Халун с интересом разглядывал сводного брата, который был вдвое младше его. Номхон приготовила ужин, накормила Тургэна и Туяа. Потом та дала грудь Баге и уложила его в кроватку.
И вот настал момент, которого Тургэн ждал с опаской. Где уложить Туяа? Где лечь самому? Конечно, он давно не видел Номхон, и она, по праву старшей жены, ждёт его первой. Но как отнесётся к этому Туяа? Она так напугана встречей с Хяхагчем, а сейчас - в напряжении от знакомства с Номхон и от предстоящей жизни на новом месте. Хорошо ханам – их жёны живут в отдельных ставках.
Хорошо бы поселить Туяа в отдельной юрте? Так, как живёт Арюна с сестрой Оюной. А ведь у Оюны растёт его дочь Селенга, которую он давно не видел. Вспомнив о них, Тургэн хотел сходить к ним, но отложил встречу. Выйдя на улицу, он позвал Номхон и сказал ей о беспокойстве за Туяа. К его удивлению, она поняла всё и призналась, что тоже беспокоится за неё.
- Я соскучилась по тебе, но мне неудобно ласкаться при ней.
Он благодарно обнял её, увёл в кусты и там взял её.
- А теперь иди в юрту, ложись с Туяа, - прошептала она, - а я лягу с Халуном.
Ночью Туяа спала неспокойно, то и дело просыпаясь. Когда он спросил, в чём дело, она сказала, что ей снится, будто Хяхагч подходит к ней, берёт за подбородок и смотрит на шею. Поэтому она стонала и отмахивалась рукой. Тургэн пытался успокоить её ласками. Она принимала их, но спать спокойно не могла.
На следующее утро Тургэн зашёл к Арюне и Оюне, сказал, что приехал поздно, и потому не зашёл сразу. Подарив Оюне золотой перстень, а Арюне золотое кольцо, он обрадовал их. Селенга и Талхун внимательно следили за ним жёлтыми глазками. До чего же Талхун похож на своего деда Чингисхана! Но с ним ясно, а почему рыжевата девочка, не имеющая отношения к ханскому роду? Впрочем, Тургэн в детстве был рыжим, а потом волосы потемнели. Сказывались общие корни нойотов и борджигитов. Дочурка Селенга похожа на Халуна и Багу и вместе с тем и на Талхуна, прямого отпрыска Чингисхана.
Он посидел у Арюны и Оюны, попил чаю и вместо того, чтобы идти к Бортэ-уджин, как хотел раньше, пошёл домой. Визита к ней он опасался. Как поступит она, узнав Туяа? Ведь она сбежала от Чингисхана, а Тургэн взял её в жёны. От Бортэ-хатун теперь зависит судьба Туяа и Тургэна.
Когда Тургэн пришёл домой, Туяа спала, а Номхон сидела с Багой и Халуном на улице. Он подошёл, обнял её, взял на руки спящего Багу и сказал, что Туяа спала плохо. А потом рассказал, как спас Туяну.
- Спасибо, - сказала Номхон, - я чувствовала, что ты не договариваешь. И сейчас мне стало легче.
- Но теперь ты понимаешь, как нелегко будет ей и всем нам, если…
Тут Номхон, глянув за спину Тургэна, сказала:
- К нам едет Бортэ-уджин!
Тургэн обернулся, увидел приближающийся тарантас и встал с Багой на руках. Возничий затормозил, прыгнул на землю и, открыв дверцу, помог выйти госпоже. Видя, как тяжело, неловко спускается Бортэ-уджин, Тургэн убедился, что её здоровье пошатнулось.
- Что же ты, Тургэн, приехал и не идёшь ко мне? – сказала Бортэ-уджин.
- Не хотел беспокоить вас ночью, а сейчас как раз собирался к вам.
- Ну-ка, покажи сына.
Тургэн отодвинул пелёнку с лица Баги. Тот закряхтел, приоткрыл глазки.
- У-у! Му хубун! * - сморщилась Бортэ-уджин.
Она сказала так, чтобы злые духи не забрали дитё.
* Му хубун - плохой мальчик.
- Зато хорошо пахнет! – улыбнулась старушка, - А где его мать?
- Ещё спит, устала с дороги. Но я подниму её.
- Хорошо, пошли в юрту.
Наклонив голову перед дверью, Бортэ-уджин вошла в неё. Придерживая её за руку, он вошёл следом. После яркого уличного света в юрте видно плохо. И госпожа не сразу разглядела постель, где спала Туяа. Услышав голос Бортэ-уджин, она испугалась и накрыла голову одеялом.
- Туяа, вставай, - сказал Тургэн, - к нам пришла Бортэ-уджин.
Но она, услышав его, поджала ноги и замерла. Тогда он наклонился и открыл одеяло. Туяа тут же спрятала голову глубже.
- Что за прятки? – улыбнулась Бортэ-хатун, - Ну, как ребёнок!
В это время Бага закряхтел сильнее, а потом заплакал. Туяа взяла сына на руки и дала грудь. А лицо наклонила волосами, что его не было видно. Тогда Бортэ-уджин поднесла к ней руку, взяла за подбородок и приподняла его, точь-в-точь, как Туяа снилось ночью. И хотя это была добрая рука, Туяа вздрогнула, глаза наполнились слезами страха и отчаянья.
Бортэ-уджин сразу узнала Туяа, вмиг всё поняла и, не решив, как быть дальше, попросила воды. Тургэн усадил её на стул, подал пиалу. Она пила мелкими глотками, затягивая время для раздумья. Потом подняла глаза к дымоходу, глянула на небо, словно советуясь с духами предков.
      Великий грех совершили Тургэн, который так нравился Чингисхану, и Туяа, её внучатая племянница, бежавшая от хана. Вряд ли духи предков простят Бортэ-хатун, если она заступится за них. Но если она скажет правду, Тургэна ждёт смерть. А вместе с ним казнят его жён и троих детей: «Чтобы и семени не осталось от предателя и его потомков!», как повелевает Яса Чингисхана.
Пауза показалась Тургэну вечностью. Наконец, Бортэ-уджин молча обняла Туяа. И обе заплакали, чуть ли не навзрыд. Тургэн понял, что это прощение, и тоже прослезился. Услышав плач, в юрту вошла встревоженная Номхон и, увидев, что всё кончилось хорошо, обняла Тургэна.
Бортэ-хатун попросила оставить их вдвоём с Туяа. Когда Тургэн и Номхон вышли, Туяа рассказала, как всё было, начиная с похорон Чингисхана. Бортэ-уджин внимательно слушала, а в конце осмотрела её шею и сказала:
- Следа почти нет. Но Хяхагч может узнать, увидев твою шею.
     - До шеи не дойдёт, - встретив его, я побегу или упаду в обморок.
- И тем выдашь себя. Но я вышлю его.
Вот так неожиданно просто решилось то, что мучило Тургэна и Туяа. Бортэ-уджин распорядилась установить во дворе ещё одну юрту - для Туяа.
- Хорошо, что Номхон и Туяа подружились, - сказала Бортэ-уджин, - но жить под одной крышей жёнам не стоит.
Хотя Тургэн привёз Туяа с сыном незаметно, в Каракоруме быстро узнали о его третьей жене. И поползла змеиная позёмка злых сплетен.
- Хватит ли сил на трёх жён? – удивлялись одни.
- У одной из жён сестра - вдова Дзочибея. Небось, и той перепадает, - ехидничали другие.
- Такой тихий, но, видать, в нём есть особая сила, - хихикали молодухи.
- Почему Бортэ-хатун благоволит ему? – недоумевали старухи.
Тургэн постоянно ощущал на себе косые взгляды. Пересуды и сплетни ходили не только среди простолюдинов. Встретив его, Чаhадай сказал:
- Не все знатные имеют семьи, а ты, юнец скоро меня догонишь.
Но Боhорчи успокоил Тургэна:
- Бортэ-уджин относится к тебе как к родичу. Так что не волнуйся.
Когда Тургэн рассказал Тататунге о своих волнениях, тот сказал:
- Не обращай внимания на сплетни, главное, - продолжай летопись.
Но не обращать внимания было сложно. Выехав по просьбе учителя в аил на берегу Хукшин Орхона, он увидел Хяхагча. Тот стоял возле каменной черепахи, у южных ворот, и что-то шептал, прощаясь. Заметив Тургэна, он метнул в него взгляд-стрелу и поднял руку. Кивнув в ответ, Тургэн спросил, куда он едет.
- Меня послали комендантом Хара-хото. Тангуты начали брыкаться.
Он возглавил отряд таких же головорезов, как он. И Тургэн понял, что порядок в Хара-Хото будет наведён быстро.
Расставшись с Хяхагчем, Тургэн с облегчением вздохнул, уж больно неприятен этот палач. И Туяа, узнав о его отъезде, почувствует себя лучше.

Облака надо мной, облака подо мной.
Я в облаке-кибитке несусь над землёй.
Из песни

ГОЛОСА С НЕБА
Когда Тургэн возвращался домой, солнце спустилось к вершинам Хангая и, осветив тучи, выстроило над хребтом и Орхоном бело-розовые дворцы. Они часто возникали здесь, но в этот раз было нечто необыкновенное. Тургэн спрыгнул с коня и лёг на спину. Шаргай начал щипать траву, поглядывая на хозяина. После возвращения хозяина конь почти не отходил от него, боясь, как бы он не исчез снова.
Тургэн расправил руки и стал смотреть в небо. Малые облака плывут быстрее туч и поглощаются ими. Словно гонцы, прискакав к дворцу, входят в невидимые двери, а они, открываясь, грохочут и искрят молниями. Взмыв на небо, как вещая птица загалмай, Тургэн оказался в облаке-кибитке и услышал громовой голос:
- Когда ослабли сила и ярость холода, царевичи и эмиры направились со всех сторон к великой ставке...
Впервые Тургэн услышал голос с неба, когда писал о Тэб-Тенгри. Тогда он понял его как послание Неба, а сейчас услышал какого-то перса. Не зная некоторых слов, Тургэн понимал смысл фраз. Помогли уроки Чин-Тимура и Турагай, которые учили его языку фарси. Перс не был на курултае и говорил о нём с чьих-то слов. Это стало ясно, когда он неверно назвал год коронации, а имена царевичей переиначил на персидский лад. Затем зазвучал голос другого перса:
- Управляющий миром Император сел на лестницу недремлющей удачи…
- Оживилась торговля, потому что появился такой правитель, как Угэдэй…
- Он очистил степи от шипов горя, превратив их в долины радости…
Невольно вспомнив загаженную долину Керулена, Тургэн понял, что и этот голос вещает о том же курултае. Его поразила не только откровенная лесть, но и вычурность фраз. Тургэн поморщился от приторного елея, а величавый мужской голос продолжал славословить Угэдэя:
- Империя расцвела, как невеста в объятиях жениха…
- Глаза времени просияли от солнца, и в мире не стало ненависти…
Второй голос был знаком. Тургэн слышал, как он восхвалял Ала ад-Дина, а позже осуждал Кучлука. Затем вновь послышался первый голос:
- Одарив всех родных и гостей, Угэдэй приказал устроить тризну ради души Чингисхана и преподнёс в жертву его духу сорок красивых девушек в дорогих одеждах и сорок отборных коней…
Вспомнив встречи с Душителем и то, как убивали коней, Тургэн поёжился. Он тут же поехал к Тататунге и рассказал об услышанном.
- Ты снова удивляешь, - сказал он, слышать голоса – не каждому дано.
- А меня удивляет, что голоса говорят о том, чего не видели?
- Но и ты писал о Кучлуке и Джэбэ, не видя их.
- Наверное, мне помог внутренний взор.
- Похоже, так. А то, что ты услышал, будет написано много позже.
- Разве может быть такое?
- Тебе ведь удалось увидеть смерть хана за год до неё.
- Но это год, а тут - многие годы.
- Предсказателю одинаково трудно увидеть и близкое, и далёкое. Первый голос принадлежит человеку, который ещё не родился, а второй - мальчику, которому сейчас десять лет. Он живёт в провинции Джувейн, его дед и отец служат монголам, а потом станет служить и он.
- Но как вы разглядели этого мальчика за горами и долами? Откуда знаете, что именно он напишет эти слова?
- Это ещё проще - он станет знаменитым летописцем Джувейни. А первый голос – Рашид ад-Дин, напишет три тома летописей.
Ничего себе – просто и ещё проще! Ответы учителя рождают новые вопросы, и происходящее не становится яснее. И сам учитель совсем не прост! Он ведь провидец! Хорошо знает и видит не только прошлое, но и будущее. Сколько же ему лет? В год мыши (1204), когда он попал в плен Чингисхану, ему было под пятьдесят, а сейчас – за семьдесят. Но выглядит моложе. Тататунга стал человеком без возраста. Годы идут, а он не меняется, всё такой же крепкий, жилистый.
Он одинок. За ним ухаживают две служанки средних лет. Говорят, они согревают его постель своими телами. В последнее время он начал сдавать. На лошадь поднимается с помощью телохранителей. Попросил их выкопать яму за юртой, поставить над ней полукруглый стульчак и сделать загородку. Однажды Тургэн приехал к учителю и, не застав его, увидел и запомнил диковинное для монголов устройство. Может, придётся сделать для своей стареющей матери.
- Раз вы узнали, - спросил Тургэн, - что Джувейни и Рашид ад-Дин станут летописцами, значит, вы слышали чьи-то голоса с неба?
- Слышал, но не с неба, а, скорее, из преисподней, – мрачно сказал учитель.
– А Джувейни и Рашид ад-Дина, наверное, окружат почётом и славой?
- Да, они познают почёт и уважение, но завистники будут строить козни и обвинят в заговоре. Джувейни отравят, а Рашид ад-Дина казнят. Впрочем, почти все летописцы кончают плохо, - грустно вздохнул Тататунга.
- Значит, и мне опасно заниматься летописью?
- Тебе благоволят Бортэ-хатун, Боhорчи. И Угэдэй бережёт тебя как любимца отца. И пока они живы, всё будет хорошо.
- Пока они живы, - с тревогой повторял Тургэн, возвращаясь от учителя. - Что может произойти, чтобы отношение ко мне ухудшилось?

Человек – раб доброты.
Джувейни
ДОБРЫЕ ДОЛГО НЕ ЖИВУТ
Тататунга сказал Угэдэю, что Тургэн написал о Джэбэ и Кучлуке. Хан захотел послушать и пригласил к себе Боhорчи, Джурчедэя и Субэдэя. Тургэн волновался – высшие чины империи удостоили его внимания. Но вдруг им не понравится?
Начав читать, Тургэн опускал места, которые могут вызвать сомнение хана. И заметил, что его привлекают порой даже незначительные эпизоды и события. Например, встреча с горными духами Ала-тоо, рассказ о гареме Кучлука, сочувствие к наложницам. Кроме того, Удэгэю почему-то запомнился орёл у Хан-Тенгри. В этом месте он качал головой и цокал языком.
- А что скажете вы? – спросил хан.
- Хорошо описана расправа с Ала ад-Дином, - сказал Джурчедэй.
- Ты что, одобряешь Кучлука? – спросил Субэдэй.
- Нет, но получается, что мы спасли от него мусульман.
- А тогда так и было, - сказал Угэдэй.
- Не много ли чести для Кучлука? - сказал Субэдэй, щуря единственный глаз. – Кто он такой, чтобы писать о нём столько!
- Так это не о Кучлуке, а о том, как Джэбэ охотился за ним, - возразил Угэдэй, - этот найман доставил не меньше хлопот, чем проклятые меркиты.
- Джэбэ - мой лучший друг, - сказал Субэдэй, я с ним загнал шаха Мухаммеда, разбил грузин и армян. Без Джэбэ мы не прошли бы Кавказ. Вот его главные подвиги на Западе.
- Успокойся, - улыбнулся Угэдэй, - наш летописец может описать это позже.
Субэдэй глянул на юношу, прищурив свой глаз, сможет ли тот. А Тургэн неожиданно сказал:
- Если вы найдёте время, я послушаю вас и опишу ваш поход.
- А что? Пусть попробует! – сказал Угэдэй.
- Ну, хорошо, приходи ко мне завтра.
Когда Тургэн вышел, Субэдэй покачал головой:
- Какой-то странный парень.
- Чем же? – спросил Угэдэй.
- Слишком добрый, мягкий, будто не монгол…
- А уйгур, - вставил Джурчедэй, - Может, Тататунга влияет на него?
- Это не страшно, - сказал Угэдэй, - хорошо, что среди нас есть хоть один раб доброты.
- В походе на тангутов, - сказал Боhорчи, - Тургэн был порой чересчур мягким, добрым к пленным, но…
- Доброта украшает человека, а не воина, - прервал его Субэдэй, - командир должен быть суровым, его должны слушаться и, значит, бояться.
- Но Тургэн обучал воинов плаванию без крика и шума, - сказал Боhорчи, - И вон как они совершают переправы!
- Тургэн чем-то походит на Джочи, - сказал Джурчедэй, - тот тоже был мягок к людям. И ты, Угэдэй, тоже порой чересчур добрый.
- Но, к сожалению, добрые долго не живут, - вздохнул Угэдэй.
Этим хан озадачил всех. Что он имел в виду? Загадочную смерть своего дяди Джочи или свою судьбу?
- И всё же злые живут меньше добрых, - сказал Субэдэй, желая успокоить хана и смягчить напряжение.
Ничего не сказал на это Угэдэй и продолжил после паузы:
- Тургэн дорог нам не потому, что отец завещал беречь его. Он не только ясновидец, предсказатель, но и наш первый летописец. Так что воспользуемся тем, что время позволяет вспомнить прошлое, и пусть он опишет поход Субэдэя и Джэбэ.
Всё это слышал Тургэн, так как у него развязался кушак, и, перевязывая его, он остановился за дверями юрты и, услышав, не мог отойти сразу.

Ядовит и подл по сути злобный скорпион.
 И щадить его  не стоит, пусть погибнет он.
Низами

БОЯСЬ ПРОКАЗЫ, УМЕР ОТ ПРОСТУДЫ
Получив такое задание, Тургэн сообщил о нём Тататунге и сказал:
- Субэдэй назвал меня слишком мягким, добрым, а Джурчедэй сравнил меня с уйгуром и сказал, что я похож на Джучи, который был мягок к людям.
- Всякий больше походит на своё время, чем на своих родителей, - усмехнулся Тататунга, - а слова о том, что добрые долго не живут, настораживают. Видно, Угэдэй что-то узнал о своей судьбе. Но ладно, перед встречей с Субэдэем тебе надо подготовиться, поэтому я расскажу, что предшествовало походу.
В год дракона (1220) Чингисхан приказал Джэбэ, Субэдэю и Тучагару, который был женат на дочери Чингисхана, уничтожить Хорезм-шаха.
- Тот приказ писал я и потому хорошо помню его, - сказал Тататунга и процитировал его. - «Силой Бога Великого, пока не схватите шаха, не возвращайтесь. Если он скроется от вас в горах и пещерах, как невидимый дух бирит, не останавливайтесь и, подобно ветру летучему, устремитесь через его владения. Всем, кто выйдет с покорностью, окажите ласку, а тем, кто окажет сопротивление, отсекайте головы».
Назначив Субэдэя командиром корпуса, Чингисхан выдал ему ярлык. – Тататунга достал черновик письма и подал Тургэну.
«Да будет известно всем эмирам и вельможам, что я, Чингисхан, дал моему посланнику Субэдэю во владение всё лицо земное, от восхода солнца и до его заката. Всякий, кто явит покорность, будет помилован, как и его жёны, дети, и добро. А всякий, кто воспротивится, да погибнет вместе со своими жёнами, детьми и добром».
Увидев небольшой клочок бумаги, Тургэн удивился, до чего невзрачен он. Ни единого восклицательного знака в тексте, но простота наполнена такой силой, что наводила на врагов трепет.
- Хан заверил ярлык печатью с красной тушью, - сказал Тататунга, - и потому его назвали ярлыком с алой тамгой. Оттиск походил на кровавую рану от стрелы. Впрочем, Субэдэй редко показывал этот ярлык. Чингисхан строго наказывал за нарушения не только врагов, но и своих военачальников. Когда его зять Тучагар начал грабить сдавшийся город, Чингисхан разжаловал его в рядовые. У Нишапура Тучагар погиб, и хан сказал, что это боги наказали его за ослушание и грабёж.
У Субэдэя и Джэбэ было два тумэна. После гибели Тучагара его тумэн передали Субэдэю. Теперь у него стало тридцать тысяч всадников. Воины имели по две-три сменных лошади. Меняя их, они скакали без передышки по десять-двенадцать дней и несколько раз почти настигали Мухаммеда. Под Тегераном, они разбили тридцатитысячный корпус шаха, а у Казвина разгромили такое же войско, спешащее ему на помощь. Но Мухаммеду удалось бежать. Вернувшись к Каспию, он уплыл на остров прокажённых. Дело было осенью, дул сильный ветер, шёл дождь. Шах боялся проказы, а умер от простуды.
Труднее пришлось с сыном шаха Джелал ад-Дином. Он был более умный смелый военачальник. Когда Чаhадай не справился с ним, Чингисхан послал на Джелал ад-Дина Дорбей-Докшина. После захвата им в Саянах Ботохой-Тархун, Чингисхан доверял ему подобные операции. Пройдя хребты Памира и Афганистана, Дорбей-Докшин захватил крепости Нандан и Мултан, разграбил провинцию Лахор и хотел пройти в глубь Индии, но сильная жара остановила монголов. Дорбей-Докшин переправился обратно через реку Инд, давшей название великой стране, и вернулся.
После разгрома Мухаммеда половецкий хан Котян, сражавшийся за него, бежал на север. Половцы кочевали в степях между Алтаем и Каспием. На западе их владения доходили до Днепра. Врагами монголов они стали, когда приютили беглых меркитов и найманов. Половцы были отличными воинами и, сражаясь за Мухаммеда, не раз трепали монголов. Поэтому Чингисхан велел Субэдэю и Джэбэ найти половцев.

Кровь текла, храпели кони,
Как снопы валились люди…
Шота Руставели

РАЗГРОМ ГРУЗИН И АРМЯН
- Осенью 1220 года, - продолжил Тататунга, - полководцы решили перезимовать у слияния Аракса и Куры. Атабек Азербайджана, страдавший от набегов Мухаммеда, преподнёс монголам серебро, ковры, шёлковые ткани, лошадей. Муганская степь понравилась монголам. Обилие травы, которую лошади легко выковыривали из-под обильного в ту зиму снега, помогли им придти в себя после бешеных гонок по степям и пустыням. Субэдэй и Джэбэ были довольны приёмом азербайджанцев. Ни один мулла, ни одна мечеть не пострадали от них. И голоса муэдзинов с минаретов звучали по всей долине. В Гяндже, Шемахе монголы услышали стихи знаменитого поэта Низами, которого почитали в Азербайджане и Персии. Джэбэ и Субэдэй особо оценили их краткость и глубокий смысл, заключённый в четырёх строках.
Невесть откуда взявшиеся пришельцы, к которым присоединились курды и туркмены, обеспокоили грузин. Царю Грузии Георгию IV показали двух разведчиков, взятых в плен. Маленькие, невзрачные на вид, раскосые монголы явно не богатыри. Одеты в овчину. У них кривые сабли, луки и стрелы. На головах не шлемы, а нелепые малахаи. Их кони - низкорослые, неподкованные, с сыромятной сбруей. Царь Георгий сказал: «Как можно потомкам великой династии Багратиони и Давида Строителя, царицы Тамары и поэта Шота Руставели терпеть рядом дикарей, не имеющих письменности?» И решил изгнать варваров.
Когда монголы приблизились к Тбилисо, Георгий IV вывел доблестных рыцарей в Котанскую долину, южнее столицы. Однако монголы разбили их, захватили столицу и ближайшие селения. Грузины попрятались в пещерах, а монголы поспешили в Персию за Джелал ад-Дином.
Следующей осенью, после безуспешной погони за Джелал ад-Дином, монголы вернулись в Муганскую степь. Готовясь к походу вдоль Каспия, они ловили змей, выдавливали у них яд и натирали наконечники стрел. А змей насаживали на палки, жарили у костров и ели. Отдохнув, они двинулись на Тбилисо. Царь Георгий более серьёзно подготовился к сражению. Уговорив армян поддержать его, он довёл войско до 30 тысяч и с полководцем Иваном Мхаргрдзели в начале 1222 года вышел навстречу монголам. Грузины и армяне почему-то уверовали в победу.
Как прекрасно звучало накануне битвы многоголосие грузин у вечерних костров! До чего лихо плясали воины в черкесках! Никто не думал, что эти песни и танцы, вино и шашлыки, окажутся последними в их жизни.
Узнав о выходе большой армии, Субэдэй принял бой, но начал отступать к месту слияния Куры и Алазани, где Джэбэ устроил засаду из пяти тысяч всадников. Воодушевлённые успехом, грузины поскакали за ними, и вдруг попали под ливень ядовитых стрел, а потом на них с криками «Ура» и диким визгом ринулась гвардия Джэбэ. Субэдэй тут же повернул своё войско обратно и присоединился к атакующим. А путь назад отрезали другие отряды монголов. Взятые в кольцо, тридцать тысяч воинов были убиты почти полностью. Такого разгрома грузины и армяне ещё не знали. Алазань окрасилась ручьями крови, текущей с берегов, и стала походить на знаменитое алазанское вино.
- Как это удалось? – удивился Тургэн.
- Царь Георгий вёл себя высокомерно и так оскорблял монголов, что они не простили этого. Телохранители спасли Георгия, который погубил тысячи грузин и армян. Говорят, царь поклялся отомстить монголам, но…
В конце Тататунга неожиданно посоветовал нарисовать карту.
- Субэдэю легче будет рассказывать, а тебе - описывать поход.
       - А можно сделать её на берегу Орхона?
       - Не знаю, поедет ли смотреть Субэдэй, но попробуй.
На следующий день Тургэн нашёл близ Орхона небольшое узкое озерцо, похожее на Каспий, и с помощью Баглая и Амурсаны набросал камни на западной стороне – горы Кавказа. Потом начертил русла Куры, Терека, Волги, других рек, впадающих в Каспий. Глубокие канавы заполнились водой и стал походить на эти реки.

Стрела, пущенная на Ононе,
вонзилась в меня на Кавказе.
Джэбэ
ГИБЕЛЬ ДЖЭБЭ
Приехав к Субэдэю, Тургэн сказал о карте, сделанной им. Полководец скептически хмыкнул, но согласился посмотреть. Прибыв туда, он поехал вокруг «Каспия». Тургэн пояснил, где что находится. Не говоря ни слова, но, покачивая головой, Субэдэй завершил круг и спросил:
- Как ты сделал это?
- Тататунга нарисовал схему, а я перенёс на землю.
- Почти всё так. Говорят, ты показывал Чингисхану увиденные во сне войска. Я не очень-то поверил, а сейчас понял, ты видишь всё, как Тенгри.
Большей похвалы Тургэн не ожидал. А главное, Субэдэй проникся доверием к нему, и карта помогла сходу начать рассказ.
- Выиграв сражение у грузин, мы двинулись на север. У Дербента узкий проход между горами и морем перегорожен неприступными стенами. Пришлось идти через соседние перевалы к Дарьяльскому ущелью. Там нас встретили заставы алан, черкесов, половцев. Они жили не дружно. И вообще на Кавказе каждый аул воюет с соседним аулом. Но, поняв грозящую опасность, вожди племён могли объединиться и разбить нас. Мы решили вступить в переговоры. Тут Джэбэ показал свои способности. Аланам, верящим в Христа, мы показали кресты на шеях некоторых наших воинов. Черкесам, исповедующим ислам, Джэбэ рассказал, как защищал мусульман от Кучлука и подружился с азербайджанцами. Это помогло разъединить врагов и без особых боёв пройти на север. Встретив хана половцев Юрия Кончаковича, мы одарили золотом, тканями, оружием. Джэбэ сказал, что монголы и половцы – братья, соседи, выросшие в одних степях. Забудем прежние войны и станем жить дружно! И половцы пропустили нас.
А позже вдруг напали на нас сзади. В который раз не сдержали слово. Так было, когда они встали на сторону хорезшаха Мухаммеда, а до того помогали Кучлуку. Мы вступили в бой. Убив Кончаковича, вернули подарки, сделанные ему. Эта победа помогла нам покорить ещё семь племён.
Но зимой на Тереке случилась беда. Шальная стрела с горы Бештау попала в Джэбэ. Когда она вонзилась в шею, он, морщась от боли, сказал:
- Точно так я когда-то ранил Темучина, и та стрела, словно слетела с небес. Не случилось ли что с ханом?
Шаманы вынули стрелу. Яда на ней не было, но она перебила артерию, и кровотечение остановить не удалось. Перед смертью Джэбэ попросил:
- Не мстите за меня, скорее идите в степь. Там сражаться привычнее.
Мы похоронили Джэбэ со всеми почестями, но не закопали в землю, а сожгли на костре. Иначе враги надругались бы над могилой. Джэбэ поразил всех: поднялся из пламени, сел и, уже мёртвый, рукой показал на север.
Субэдэй велел телохранителям подать архи и еду:
- Раз уж говорим о гибели Джэбэ, надо помянуть его. - Субэдэй тронул левый глаз, как бы вытирая слезу, но вдруг вынул из пустой глазницы белого червячка. Покачав головой, он бросил его на землю и раздавил ногой.
Наполнив плошки, Субэдэй брызнул капли архи в огонь и бросил туда же куски мяса. Все последовали его примеру.
Увидев червячка, Тургэн решил вылечить глаз. Позже ему удалось уговорить полководца на лечение. Вспомнив советы родового шамана Барласа, он развёл глину мочой своего сына Баги и, делая из неё лепёшки, начал привязывать их к левому глазу. Через месяц левый глаз перестал беспокоить Субэдэя. И полководец проникся к Тургэну ещё большим доверием.


Мы между Калкой и Непрядвой,
Мы между правдой и неправдой,
Мы между будущим и прошлым,
Между возвышенным и пошлым.
Адольф Дихтярь.*
БИТВА НА КАЛКЕ
- Дойдя до Азовского моря, - продолжил Субэдэй, - мы хотели повернуть домой. Но там бродники сказали, что хан Котян недавно проехал на запад.
- Простите, - спросил Тургэн, - кто такие бродники? **
- Это пёстрое племя – в основном оросы.*** Бежав с севера, они стали вольными людьми, смешались с хазарами, тюрками, уграми, булгарами. Не признавая власти русских и половецких князей, бродники стали их врагами. Я подружился с атаманом Плоскиней. У него были курчавые рыжие волосы, раскосые, но голубые глаза, тёмное, скуластое лицо. Он походил и на русского, и на половца, и на хазара. Все они принимали его за своего, тем более, что он хорошо говорил на их языках. Он знал пути по Дону, Днепру, Волге. Мы попросили показать путь, он согласился и со своей дружиной повёл нас в Крым, куда по слухам бежал хан Котян.

* Строки моего друга Адольфа Дихтяря из его сборника, посвящённого войне в Чечне, больше всего подходят в качестве эпиграфа к этой главе.
** Донские казаки считают бродников своими предками.
*** Оросы – так монголы называли русских.
В Бахчисарае Котяна не оказалось, мы прошли на берег моря. Крепость Судак, построенная купцами из Генуи и Венеции, выглядела неприступной. Нас туда не пустили, пришлось штурмовать её, но Котян на корабле уплыл на север. Забрав товары купцов, мы не стали убивать их.
- Весной года овцы (1223) мы двинулись к Днепру, - продолжил Субэдэй, - Котян прибыл в Киев и сказал князю Мстиславу Романовичу, будто мы, идём на оросов. Мстислав Киевский сообщил о набеге монголов Мстиславу Черниговскому и Мстиславу Удатному из Галича.
- Почему князей зовут одинаково? - спросил Тургэн.
- Не знаю, но в имени - месть и слава. Будешь мстить – познаешь славу.
- Злое имя: месть несёт смерть и не всегда приносит славу.
- Я так не считаю, - Субэдэй бросил колючий взгляд, - если бы Чингисхан не отомстил чжурчжэням за казни предков, меркитам - за похищение Бортэ, и тангутам, найманам, которые хотели уничтожить нас, он не создал бы империю!
Помолчав немного, он сухо спросил:
- А почему ты не записываешь?
- Запишу после, тут ведь негде писать.
- А не забудешь?
- До сих пор не забывал.
Тургэн думал, Субэдэй рассердился и не станет говорить, но тот продолжил:
- Едем из Крыма мимо Азовского моря, видим реку, текущую с севера. Степь похожа на долину Халхингола. Те же вербы, черёмуха, камыши, утки, цапли, жаворонки. На берегах – каменистые холмы. Кто-то сказал: «Да это же наша Халха!» Все засмеялись и стали называть реку Халха. Бродники переиначили её на Калку, а после и оросы стали называть её так.
Узнав, что кияне хотят выйти на нас, мы направили к ним десять послов. Они прибыли к Варяжскому острову под Киевом и заявили:
- Мы не хотим воевать, не тронем города и сёла ваши, предлагаем вам дружбу, но просим выдать хана Котяна.
- Чем же он насолил вам? – спросил Мстислав Киевский.
- Он изменил нам, стал воевать за шаха Мухаммеда.
Хан Котян, сидевший рядом, услышав это, сказал:
- О какой измене речь? Мы не подданные монголов.
- Когда вы пригнали нам табуны коней, - сказал посланник, - Чингисхан был доволен и назвал вас своими конюхами.
- Для нас монголы и половцы – на одно лицо, - сказал Мстислав.
- Но, в отличие от нас, они не держат слово, обманывают на каждом шагу. Приносят всем беду.
- Не верьте им! - вскричал Котян, - Мы давно дружим с оросами, я даже породнился с ними – моя дочь замужем за Мстиславом Удатным. Он мой зять! - Котян подошёл к Удатному, сидевшему перед столом, и приобнял его за плечи. Тот кивнул головой и тронул руку Котяна своей ладонью.
- Ладно, обнимайтесь, - усмехнулся посланник, - но попомните, Котян принесёт вам не удачу, а беду. Так что, пока не поздно, отдайте его нам.
- Выдадите меня, монголы не успокоятся, – встревожился Котян, - Ныне они взяли нашу землю, а завтра возьмут вашу.
Мстислав Удатный, поддержал Котяна, так как хотел отличиться новой победой. Владея княжеством в Галиче, он выигрывал сражения у поляков, венгров, румын. Ему сопутствовала удача, и потому его называли Удатным, то есть Удачливым. Держа в страхе Закарпатье и Приднестровье, он вызывал настороженное почтение у киевлян, черниговцев, смолян, суздальцев. И, когда Мстислав Удатный предложил убить послов, два других Мстислава – Киевский и Черниговский, поддержали его. *
* «Сие благоразумное миролюбие, - писал Карамзин, имея в виду предложение монголов, - показалось нашим князьям или робостью, или коварством: забыв правила народной чести, они велели умертвить послов». Как видите, великий историк осудил убийство послов. «Смерть во время войны всего лишь закон природы, - писал Л. Гумилёв, - а убийство доверившихся – оскорбление естества… Люди, причастные к предательству, не должны жить и производить потомков, ибо монголы признавали коллективную ответственность и наличие наследственных признаков».
Русичей осудил поляк Ян Длугош: «Князья Руси, приняв недальновидное решение, нарушив право народов - убили татарских послов, выступили военным походом против Татар». Г. Вернадский писал: «Важным принципом монгольского международного законодательства был прицип неприкосновенности послов. И в каждом случае, когда враг нарушал этот принцип, следовало суровое возмездие». (Монголы и Русь». М. 1997. с. 109).

Натерпевшись страху от монголов, Котян отыгрался на безоружных. Пока казнили первых, пятеро послов вырвались и побежали к берегу, а Котян зарубил их. Но один спрятался и добрался до нас. Он и рассказал, как всё было. Зная, что монголы не простят убийства, Котян сослался на усталость после бегства и не пошёл в поход. Сказалась его подлая суть – заварил кашу, а расхлёбывать дал другим.
- Убив послов, как шах Мухаммед, кияне навлекли на себя беду, - сказал Субэдэй, - и я решил направить к урусам Плоскиню.
- Монголы не сделали вам зла, - заявил он, - а вы совершили великий грех!
- Что ж ты продался нехристям? – прервал его Мстислав Киевский.
- Я не продался, потому что не нанимался к вашим князьям, которые гоняют казаков.
- Ну, смотри, потом пожалеешь!
- Не пожалели бы вы! – ответил Плоскиня.
- Не пужай! Против вас выйдут кияне, черниговцы, волынцы, половцы, а из Галича идёт пятьдесят тысяч воинов Мстислава Удатного!
Плоскиня и бровью не повёл на угрозы Мстислава Киевского.
- Хотите битвы? Да будет так! Бог един для всех – он рассудит!
Князей поразили смелость, достоинство атамана, и они не тронули его.
Обратно Плоскиня ехал по Днепру. Оросы принимали казаков за своих. У Хортицы он увидел, что с низовья идут сотни ладей. Они спустились по Днестру от Карпат до Чёрного моря и поднялись по Днепру к Запорожью. *
Вернувшись ко мне, Плоскиня рассказал о переговорах с киянами. На

* Далёкий путь флотилии показывает, какое значение русские князья придали разгрому войск монголов, которые шли не на русичей, а на половцев.

хурале кто-то предложил не связываться с русичами. Однако я сказал:
- Раз оросы не хотят мира, надо проверить, чего они стоят в бою.
Я послал назад, к Калке, в засаду пять тысяч всадников, а своим отрядом в двадцать пять тысяч встретил оросов у Днепра, напротив Хортицы.
Первыми нагнали нас половцы и галичане Мстислава Удатного. Он хотел разгромить нас, захватить наши обозы до подхода киян и черниговцев.
- А много их было? – спросил Тургэн.
- Подвод сто. Там была добыча после разгрома Хорезм-шаха, грузин и армян, подарки атабека Азербайджана, а кое-что мы взяли в Судаке.
Отступая, мы лишь отстреливались и потеряли много воинов. Почуяв кровь, галичане усилили ход. Через неделю мы вернулись к Калке. Войска оросов растянулись змеёй. Впереди мчались половцы и галичане Мстислава Удатного. За ними - кияне и черниговцы. На ночлег становились отдельно. Оросы были настолько уверены в том, настигнут нас, что спали и ели досыта. Двенадцать дней отступали мы, пока не дошли до своей засады.
Вечером 28 мая оросы, уставшие в дневном переходе, отпустили коней, развели костры, начали готовить пищу, но закусили нашими стрелами. Наши засадники ударили с двух сторон. А я повернул своё войско назад. Оросы и половцы бились отчаянно, но вскоре дрогнули и повернули назад, побежав к Днепру.
Ночь была светлая, короткая. Отступая, они смяли черниговцев и волынцев, те запаниковали и не смогли толком сражаться. Впереди всех убегал Мстислав Удатный. На Днепре перед отплытием он приказал галичанам и половцам сжечь оставшиеся лодки, чтобы мы не настигли их, но тем самым они отрезали путь Мстиславу Черниговскому и Мстиславу Киевскому. Первый повёл свой полк на север, а второй завёл войско на высокий плоский холм с крутыми краями, подняться вверх трудно.
Меня поразило, как кияне почти спокойно наблюдали с холма, как мы добиваем черниговцев и волынцев, и даже не пытались помочь им. Они сделали завалы, поставили телеги, стреляли из-за них так, что мы потеряли много воинов, а наша конница не могла подняться к ним. Мы били их ядовитыми стрелами. Когда полегли тысячи киян, я предложил им сдаться.
Плоскиня поднялся на холм и сказал Мстиславу Киевскому, что, если он сдастся, мы не прольём его крови. Тут я слукавил, - признался Субэдэй, - Плоскиня и кияне не знали про нашу почётную казнь без пролития крови. Разоружив рядовых русичей, я отпустил их без коней, а Мстиславу сказал:
- Убив наших послов, ты нарушил закон чести – не трогать доверившихся, и потому тебя и девять твоих приближённых ждёт почётная казнь без пролития крови.
- А кого положили под плахи? – спросил Тургэн.
- Тех, кто присутствовали при казни наших послов, - сказал Субэдэй. - Мстислав мог остановить казнь, но не сделал этого. Кешиктены связали его, затем князей Андрея, Александра и других, уложили на землю животами вниз и накрыли досками. – Субэдэй начертил на песке помост, изобразил фигурки людей в центре. - По краям положили брёвна, чтобы настил не шатался. Потом расстелили ковры, поставили столики, лавки и начали пир. *
Тургэн невольно качнул головой. Заметив это, Субэдэй сказал:
- Что, жестоко? Но пусть кияне запомнят: не-ль-зя уби-вать пос-лов!
- Извините, а долго были живы люди под помостом?
- Стоны утихли к середине пира. Но в конце, когда убрали доски, Мстислав ещё дышал и, увидев Плоскиню, сказал:
- Бог накажет тебя за пир на телах сородичей.
- А тебя уже наказал, - ответил тот, - за убийство послов и бродников!
Пересчитав своих воинов, мы удивились - потеряли почти десять тысяч, и у нас осталось лишь два тумэна.
После этого Субэдэй велел телохранителям налить архи и вместе с ними и Тургэном помянул погибших.
* Историк А. Астайкин пишет в статье «Первое столкновение русских с монголами»: «Трое пленников находят здесь бескровную - то есть гуманную и почётную, с точки зрения степняков, но позорную, с точки зрения, русских, - смерть». (Альманах «Арабески истории». Русский разлив, М., 1996, т. 1, стр. 453). На самом деле, казнённых под помостом было десять. Монголы были точны в арифметике мести.

- Скажите, а есть соловьи на Калке? - спросил Тургэн.
      - Есть. А почему ты спрашиваешь о них? – удивился Субэдэй.
- Весной я услышал их в Турфане. Они так поют, щёлкают.
      - И на Калке они вместе с жаворонками словно воспевали, нашу победу.
Закончив рассказ о битве на Калке, Субэдэй прошёл за озерцо, изображающее Каспий, и показал место слияния Волги и Камы.
- Вот здесь нас ожидала беда. О ней нас предупредила хвостатая звезда. Целую неделю она сияла по ночам. И хвост походил на кривую саблю. Началась засуха. Реки пересохли. Горели не только поля, но и камыши на озёрах. Позже мы узнали, что Котян, послав гонцов к башкирам и булгарам, передал, будто мы идём на них. А в пути поджигали степь. Без травы наши лошади подыхали, от жажды и голода умирали и воины. Более тысячи!
А самое страшное произошло на Волге. Когда мы приплыли к левому берегу, башкиры и булгары обрушили на нас тучи стрел. В воде мы были беззащитны. Не знаю, как я остался жив. Помогло то, что я был одет, не отличаясь от простых воинов. Башкиры и булгары гнали и позже. В итоге из девятнадцати тысяч наших воинов осталось всего четыре тысячи.
С Чингисханом встретился в Бухтарме на Иртыше. Там он остановился на зимовку по пути из Туркестана. Внимательно выслушав мой рассказ о походе и узнав о гибели Джэбэ, хан спросил, когда это произошло, я ответил, а он сказал:
- В тот день у меня заныла рана от его стрелы, - Чингисхан потёр шрам на шее, - я вспомнил о Джэбэ и понял, что с ним что-то случилось. Первая стычка с оросами показала - они проиграли битву, потому что отстали от нас лет на двадцать. Они оказались такими, какими были мы, когда воевали друг с другом и с татарами, меркитами, найманами. Но после того как мы создали империю, разбили Мухаммеда, грузин, армян, у нас появилась великая армия. Оросы проиграли из-за того, что послушали Котяна, а также из-за своеего высокомерия, вражды друг с другом…
Завершая рассказ о битве на Калке, Субэдэй сказал:
- Я никак не могу понять, зачем оросы убили послов? - Котян ведь знал, чем кончилось это для Хорезмшаха. Не хочу, как русские Мстиславы, искать славу в мести, но мы должны покарать Котяна, который принёс столько бед и нам, и русским, булгарам, башкирам…*

* Такое изображение битвы на Калке может вызвать возражения и протесты. Ужасная казнь русских князей ярко описана и осуждена в летописях. Монголы показаны коварными, жестокими дикарями. Не пытаясь оправдать и обелить их, прошу учесть, что эта битва впервые подаётся «с той стороны» - устами полководца Субэдэя.
Прочитав описания битвы на Калке в Лаврентьевской и Новгородской летописях, а также в трудах араба Ибн ал-Асира, поляка Яна Длугоша и современных историков, я удивился тому, что никто, кроме Г. Вернадского, Л. Гумилёва, А. Астайкина, не объясняет подлинной причины первого похода монголов на Русь – погони за половцами. Вскользь упоминая об убийстве монгольских послов как о чём-то малозначительном, летописцы и некоторые нынешние историки, в отличие от Карамзина, не осуждают русичей за это.
Позже тексты летописей переписывались, сокращались, дополнялись вставками, вроде воспевания подвигов Даниила Волынского. Лишь в одном из первых вариантов летописи сохранились полные горечи строки о битве на Калке: «Из-за грехов наших русские были побеждены» (Выделено мной. – В.Б.)
Ошибаются историки, называя Джэбэ участником этой битвы, ведь он погиб зимой на Кавказе. Зато ярко описывается казнь киевлян под плахами и не говорится о том, что она была ответом на казнь послов.
«Наши летописцы, - писал историк М. Каратеев, - применяли только одну – чёрную краску и притом очень густую. Ею же, нисколько не смягчая тонов, пользовалась в отношении татар и вся дальнейшая русская литература».
Введённые в заблуждение, писатели и художники живописуют коварство монголов. Например, И. Глазунов красочно изобразил казнь под плахами на полотне «Тысячелетие Руси». А вот строки Е. Евтушенко из поэмы «Непрядва»:

На помост кладут подряд
                с костерочка, теплых,
трех молочных жеребят,
                жаренных на копьях…

И чем больше у сластен
                в животах конины,
тем сильней помост под стон
                с хряском давит спины.

Как очьми глядишь ты вниз,
                липко воровскими,
православный крестогрыз,
                купленный Плоскиня?

…А мурза икал в углу –
                в рот не лезла пища…

Нас когда-то топтали
                монгольские кони -
мохноногие чудища рабства, погони…

В землю вслушивался князь,
                будто колос осенью…
Так на Калке началась
                битва Куликовская.


Необходимы хотя бы краткие комментарии к этой поэме.
- На копьях монголы не жарили ничего, так как оружием запрещалось касаться пламени, чтобы не потревожить душу огня.
- Показывая дикость монголов, поэт говорит о том, что они едят конину. Это отвращение к обычной для кочевников еде настолько въелось в сознание европейцев, что Лев Толстой вложил в уста Кутузова в «Войне и мире» слова: «Мы заставим французов есть конину». Между тем, монголы и буряты настолько почитают её, что осенний забой лошадей становится праздником, когда на арбин – лучшие куски конины, приглашаются родичи и соседи.
- Плоскиня с «липко воровскими очами» не был куплен монголами. Нельзя сравнивать его с предателями власовцами, как это сделал Евтушенко. Атаман Плоскиня боролся за свободу донских казаков, которых преследовали половцы и русские князья.
- Мурзы не могло быть у монголов в 1223 г. Тогда они поклонялись лишь Вечному Синему Небу и духам предков.
- После всего этого трудно увязывать битву на Калке с Куликовской битвой.

Древние карты монголов
были довольно точны.

КАРТА ИМПЕРИИ
Узнав о карте, Батый попросил Тургэна показать её, и они выехали на берег Орхона. Батый осмотрел всё и сказал:
- Не знаю, как на западе, но восток Каспия - Аму-Дарья, Сыр-Дарья, Балхаш, очень похожи. Я впервые вижу это с высоты птичьего полёта.
- Берите выше, - улыбнулся Тургэн, - Субэдэй сказал, так может видеть только Тенгри.
- В самом деле! – воскликнул Батый, - Только с небес можно увидеть мой улус. Знаешь что? Нарисуй всё на бумаге, мне пригодится.
После этого к Тургэну обратились Гуюк и Кадан. Пришлось начертить карты и для них. Кончилось тем, что его пригласил Угэдэй и укорил:
      - Ты сделал столько карт, но не показал мне.
- Но вы не просили.
- Не просил, так как не знал, а сейчас приказываю - нарисуй все наши улусы.
      - Но как я смогу?
      - Тебе поможет Тататунга. И у Елюй Чуцая должна быть карта Китая.
      - Тогда можно не рисовать Китай?
- Нет, я хочу увидеть всю империю - от Жёлтого до Чёрного моря.
Узнав о трудном задании, Тататунга стал успокаивать Тургэна:
- Не бойся, сделаешь. Ты удивил меня ещё в первую зиму, когда нарисовал на снегу Байкал, Селенгу, другие реки и хребты Монголии.
      - Хан не рассердится, если я нарисую маленькую карту?
- Мне кажется, будет только рад. Он хочет увидеть всю империю разом. Сделать это непросто, но я помогу, и к Елюй Чуцаю зайдёшь.
      - Ой, я боюсь его. При нём потерял сознание на Бурхан-Халдуне.
- Наоборот, он понял, что ты не простой малый - почувствовал энергию хрустального черепа, тогда как других она не задела.
Назавтра Тургэн явился к Елюй Чуцаю. Глава ханской канцелярии не изменился за четыре года. Казалось, время остановилось для него, как и для Тататунги. Всё такой же спокойный, даже величественный. Но, увидев Тургэна, он воскликнул:
- Как вырос! Слышал о твоих подвигах в походе на тангутов и об успехах в летописи, а сейчас ты удивил всех картой. Тататунга сказал, что ты рисовал и ранее.
      - Да что вы - просто чертил на снегу.
- Это не просто. Тут нужен особый дар. Китайцы ценят таких. Они первыми стали рисовать карты. И хорошо, что теперь у нас свой картограф.
Тургэн обратил внимание на это - «у нас». Значит, Елюй Чуцай считает себя не только киданином, но и монголом.
- Приказав сделать карту, хан не сказал о величине. Он примет малую?
- Надо было сразу оговорить это, но начни с малой. - Елюй Чуцай развернул рулон длиной в локоть. – Как писал Ду Фу, на двух пядях бумаги – тысячи мест!
- Кто этот Ду Фу? – спросил Тургэн.
- Китайский поэт, живший шестьсот лет назад. Но карты появились ещё раньше.
Зажав края рулона книгами, Елюй Чуцай разгладил бумагу, и Тургэн увидел старинную карту Китая с севером наверху и югом внизу.
- Но у Чингисхана была карта, где юг вверху, восток – слева. Он смотрел на Китай как бы с Байкала.
- А сейчас нарисуй наоборот. Так будет легче в походе на запад.
      - А что, будет поход туда? – спросил Тургэн.
- Точно не знаю, - сказал Елюй Чуцай, - но, сходив туда, Субэдэй хочет повторить поход.
После беседы Тургэн поехал на Орхон, нашёл на берегу за холмом место, где никого нет, и, поглядывая в наброски Тататунги, начал чертить на отмели карту. Она никак не давалась. Перечёркивая нарисованное, он переходил на другое место и начинал всё заново. Унты промокли от сырого песка, но он не замечал этого.
Когда ему удалось начертить задуманное, он свистом позвал коня, Шаргай сразу подскакал к нему. Приехав домой, Тургэн зашёл в свою юрту, взял в руки кисть и начал чертить на бумаге то, что нарисовал на песке. При уменьшении карта давалась с трудом. Когда к нему пришла Номхон, он отложил работу. Она смотрела на него так, словно хотела сказать не очень приятное.
- Что случилось? - спросил он.
- В последнее время ты мало бываешь со мной, - ответила она.
- Ты же видишь, как я занят, - он показал кистью на карту.
- Но и ночью ты не обращаешь на меня внимания.
- Нет, я люблю тебя по-прежнему. – Обласкав Номхон, он успокоил её.
Выйдя на улицу, они увидели Туяа. Она махнула рукой, приглашая обедать. Жёны Тургэна договорились готовить через день. В юрте Туяны Халун возился с Багой. Братья привыкли друг к другу, хорошо проводили время вместе, уходя к матерям лишь вечером. Тургэн ночевал у жён поочерёдно. Но к Оюне ходил редко, потому что и Арюна ждала ласки, а Тургэн не мог трогать её, как и обещал Бортэ-уджин.
Пообедав, он лёг отдохнуть. Когда все разошлись, Туяна прилегла рядом. Гордая, она не требовала к себе внимания, но Тургэн приласкал её и уснул на час. Потом встал и пошёл в свою рабочую юрту, в которую не пускал детей. Засветло он успел сделать удачный набросок. А когда стемнело, зажёг лампу и нарисовал карту начисто. Утром он пошёл к Тататунге и показал её. Учитель развернул карту.
- Неплохо, но Угэдэй помнит карту, которой пользовался отец. Он всегда подчёркивает, что во всём продолжает дела Чингисхана.
      - Тогда я сделаю другую карту – с видом от Байкала.
      - Попробуй, но и эта карта неплоха. Она похожа на арабскую.
      - Вы говорили, что иногда я пишу, как перс, а сейчас - рисую, как араб.
- Ничего удивительного, в Семиречье воздух, песни, говор, - всё пропитано духом Среднего Востока. И это сказалось на тебе.
Два дня ушло на карту с видом от Байкала, то есть с севера на юг. Трудно давались западные окраины, оказавшиеся справа. Нарисовав карту, Тургэн поспешил к хану, но ему сказали, что он не может принять. Накануне у хана были послы, и Тургэн подумал, что он перебрал с вином. Однако на следующий день Тургэн понял, что дело не только в этом. Вставая из кресла, хан упал назад и протянул руку Тургэну. Он помог встать, а хан сказал:
- Охотился на лебедей, бродил в воде, и у меня заболели ноги.
- Дело не только в простуде, - сказал Тургэн, - для бурят, хори-туматов, других наших племён лебеди - священная птица.
- Впервые слышу, в Семиречье мы стреляли их возами.
- Но лебеди – дети неба, причём самые близкие к Тенгри.
      - Выходит, убивать лебедей грех? Тогда я запрещу охоту на них!
Тургэн показал карту с севером наверху. Хан с интересом изучил её. А, увидев вторую карту, с видом от Байкала, удивился: «Как? Ещё одна?» и стал не менее внимательно рассматривать её.
- Великая Китайская стена как настоящая. И реки Хуанхэ, Янцзы. Но почему джонки нарисованы только внизу?
      - Потому что в верховье нет судоходства.
      - На западе всё кончается Чёрным морем, а ведь и за ним есть моря.
      - Но я не знаю, где они.
      - Тебе надо побывать там. Надо послать тебя туда.
Из этого Тургэн понял, что хан намерен пойти на запад. Попросив уменьшить карты, чтобы они помещались в размахе рук, Угэдэй велел принести их через два дня. Когда Тургэн пришёл с ними, хан пригласил Боhорчи, Джурчедэя, Субэдэя. Они с интересом смотрели карты и одобрительно качали головами. Угэдэй взял карту, развернул её лицом к полководцам и довольно сказал:
- Теперь вся империя в моих руках!
- Осталась малость - покорить её, - усмехнулся Джурчедэй.
- А это непросто, - сказал Субэдэй, - враги окружают нас со всех сторон.
- Но мы создадим империю от восхода до заката! – твёрдо сказал хан.

И конь стоит, как рыцарь на часах,
Играет ветер в легких волосах,
Глаза горят, как два огромных мира…
Н.Заболоцкий
КУСТОГЛАЗ
Давно не видя Есуй-хатун, Тургэн дождался полнолуния и поехал на Орхон. Последнее время дорога по правому берегу стала оживлённой. Обозы купцов и всадники пылили по ней допоздна. Империя набирала силу. Караваны и гонцы с северо-запада ехали в Каракорум мимо черепахи, охраняющей столицу у северных ворот. Чтобы никто не помешал встрече, Тургэн решил встретить Есуй-хатун на левом берегу, в том ущелье, где последний раз ласкал её.
Он нашёл брод ниже по течению и переправился через Орхон, не слезая с коня. Шаргай осторожно брел по каменистому берегу. Увидев впереди скалу, нависшую над водой, он повернул голову к хозяину, мол, тут не пройти. Тургэн опустил поводья, дав коню самому решить, как идти дальше. Шаргай вошёл в глубь леса, а там повернул налево. Никаких троп, кроме звериных, здесь не было. Тут и днём пройти трудно, а ночью тем более. Бурелом такой, что пришлось спешиться и прорубать дорогу саблей. Промочив ноги от горных ручьёв, он, наконец, вышел к редколесью и снова поехал верхом.
Но, видимо, злые духи альбины начали сбивать их с пути. Шаргай так и норовил уйти от реки в глубь тайги. Тургэн то и дело поправлял коня лёгкими ударами левой ноги. Подходя к густому кряжу, у высокой горы, Шаргай вдруг захрапел.
- Ты что? – спросил Тургэн, - Кто-то напугал тебя?
Кивая головой, конь подтвердил догадку хозяина.
- Не бойся, у меня сабля, копьё, лук, отобьёмся от волков!
Но Шаргай замотал головой из стороны в сторону, мол, не в этом дело.
- Думаешь, нечисть какая? – сказал Тургэн, - Всё равно отобьёмся.
Однако конь продолжал всхрапывать и косить влево. Тургэн остановил его и стал оглядывать склон горы. Луна уже поднялась над хребтом, но западная сторона была в тени. И вдруг он услышал хруст ветки. Глянув на то место, Тургэн увидел у подножия горы нечто тёмное, вроде медведя, и до него донеслось дыхание и глухое покашливание человека.
Направив коня в ту сторону, Тургэн почувствовал, как тот упирается, не хочет идти. Но лёгкие толчки ногами заставили его послушать хозяина. Как ни странно, незнакомец не двинулся с места. Вблизи стало слышнее его хриплое дыхание и кашель. Кроме того, он стал шевелить руками и чесать глаза.
- Ты кто? – спросил Тургэн.
- Сначала скажи, кто ты, - спокойно сказал человек.
- Я - гонец Тургэн, а ты?
- А я – отшельник. Меня зовут Сээг-нуд.
- Какое странное имя – Кустоглаз.
- Ты что, не слышал? А нас много – целое племя.
Тут Тургэн вспомнил россказни о кустоглазах. У них ресницы закрывали глаза. Кроме того, на их лбу и верхних веках росла длинная щетина, которая тоже падала на глаза. Чтобы увидеть кого-то, им приходится поднимать щетину и ресницы. Вот почему Тургэну показалось, что Сээг-нуд чешет глаза.
Кустоглазы появились после того, как цасан-хуны стали похищать обычных женщин. Одной из них удалось бежать от них. Когда у беглянки родился ребёнок, он выглядел пушистым, а потом пушок превратился в шерсть на лице и по всему телу. Такие же дети появились у других женщин. Их звериное обличье пугало людей, и потому кустоглазы поселились подальше от селений обычных жителей. И вот Тургэн впервые встретился с одним из них.
- Что дышишь так, ты болен?
- Да, кашель мучает, харкаю кровью, дышать трудно.
- У тебя чахотка. Лечишься как-то?
- Нет, потому что хочу умереть скорей.
- Чего так? А родичи помогают?
- Они умерли. Я остался один.
- Ты же сказал, вас много.
- Да, так, но меня изгнали, чтобы я не заразил всех.
- Как же ты один? Что ешь?
- Одному трудно, потому и решил умереть. Охотиться не могу. Из-за длинных ресниц не вижу, а обрезать их нечем. Пока тепло, хожу по лесу, на ощупь собираю ягоды, грибы. Недавно съел что-то не то, и заболел.
- У меня есть немного мяса, поешь, выпей архи.
- Нет, еда задержит на этом свете, а я хочу до зимы уйти в царство мёртвых.
И всё же Тургэн выложил мясо, налил в плошку архи. Услышав их запах, Сээг-нуд не удержался и взял плошку, выпил архи и стал жадно жевать мясо.
Тургэн с сочувствием смотрел, как одичавший больной, быть может, в последний раз в жизни пьёт и ест нормальную пищу. А тот вдруг спросил:
- Ты можешь выполнить одну просьбу? - увидев кивок Тургэна, он сказал, - пожалуйста, убей меня!
От неожиданности Тургэн ничего не мог сказать на это. Видя, как колеблется он, Сээг-нуд вздохнул:
- Дай мне копьё, я сам покончу с собой.
 После раздумья Тургэн подал копьё и не стал ждать развязки. Взяв коня за повод, он пошёл от Кустоглаза. Приближалась полночь, и он спешил на свидание с Есуй-хатун. Как только он отошёл, Шаргай, начал тревожно всхрапывать и оглядываться на Сээг-нуда. Грива поднялась дыбом, а глаза вспыхнули так, что из них сияли лучи. Потом конь вдруг встал на дыбы и тут же рухнул на землю. Увидев копьё в его груди, Тургэн понял, его метнул Сээг-нуд. Поворотясь назад, он увидел, как тот неожиданно легко побежал в гору и скрылся в кустарнике.
- Ах ты, мразь! – Тургэн хотел выстрелить вслед, но, увидев, как конь сучит ногами, стал осторожно вытягивать копьё. Шаргай продолжал дрыгать ногами, впервые задев хозяина копытами. Это длилось недолго, но Тургэну показалось, что конь мучается вечность. Копьё застряло крепко. Стало ясно, как силён Сээг-нуд. Когда Тургэн извлёк копьё, конь сразу обмяк и утих.
- Бедный Шаргай! – со слезами на глазах, говорил Тургэн, гладя его морду и шею, - Вывел меня в люди! Добрался домой через Гоби. Отбился от волков. Верой и правдой служил мне, а сейчас спас от смерти!
Каков, подлец! Прикинулся больным, вызвал жалость, а сам чуть не убил меня. Вот и делай добро таким! Но как Шаргай почуял недоброе! Как не хотел идти к горе, а, отходя, был начеку и принял копьё на себя!
Гнаться за Сээг-нудом сейчас по тайге бесполезно. Труп коня надо бы зарыть, а то кустоглазы съедят его. Но земля каменистая, а лома и лопаты нет. Собрав как можно больше сухостоя, Тургэн развёл костёр и начал жечь коня, поддерживая огонь. Призывать Есуй-хатун он не стал, решив сделать это в следующую ночь.
Запах горелого мяса распространился по пади. Тургэн услышал сквозь треск и шум пламени, как кто-то крадётся к нему, почувствовал чужие взгляды. Сээг-нуд наверняка не один. Тургэн пустил стрелу на шорох, попал в кого-то, и кустоглазы отступили. Когда от Шаргая остались обгорелые кости, он пошёл к Орхону, переправился вброд по грудь в воде. Замёрзнув от холодной ночной воды, он побежал, чтобы согреться. Домой добрался на рассвете.
Узнав о ночном приключении, Боhорчи отчитал Тургэна за то, что он поехал на Орхон без охраны. Труднее было объяснить, как и почему он оказался за рекой. Тургэн сказал, что он хотел совершить молебен на месте гибели Есуй-хатун, а Шаргай оступился, попал в омут и утонул.
Поспав днём, Тургэн в сумерках поехал к Орхону на одном из заводных коней своих охранников. Баглай и Амурсана сопроводили его до избушки Ганц-Агнура. Тургэн начал призывать на том месте, где встречался с Есуй-хатун. На этот раз она откликнулась быстро. Он объяснил своё отсутствие тем, что рисовал карты для хана, рассказал о делах её сына Кулкана, о том, как растёт её внук Талхун.
Узнав о нападении Сээг-нуда, Есуй-хатун сказала, что на склонах Хангая бродят духи умерших кустоглазов. Они губят людей обманом и коварством. Сээг-нуд – их вождь и очень сильный шаман. Хорошо лечит, но больше удовольствия получает от убийства людей. Причём иногда он убивает силой своего взгляда. Входя в экстаз, он начинает испускать из глаз синие лучи, которые прожигают людей сквозь одежду и любую защиту. И Есуй-хатун обещала наказать вождя кустоглазов. *
* Легенда о монгольском Кустоглазе дошла до Украины и отразилась в гоголевском «Вие». Жаль, что это отнюдь не странное сближение не отмечено в многочисленных статьях, посвящённых 200-летию Гоголя.




Путешествия во сне монголы ценили особо.

ПОЛЁТ ОТ ПАМИРА ДО БАЙКАЛА
Тургэн летит у пика Хан-Тенгри. Беркут, видевший Джэбэ и Кучлука, заметил вторжение чужака в его владения и решил изгнать чужака. Набрав высоту, он подлетел к Тургэну. У беркута бурые перья, острый клюв. Хищные глаза буравят его, а клюв и когти так и целят в него. Тургэн хотел выстрелить, но увидел, что у него нет лука и стрел. Оглядев себя, он понял по перьям, что он – птица тас. У него острый клюв, а когти больше, чем у беркута. Потому тот не атакует, а лишь гонит его клёкотом.
- Не бойся! - крикнул Тургэн, - Я лечу не на Хан-Тенгри, а на Кавказ.
Когда он кричал это, из горла вылетали не слова, а резкий клёкот. Однако беркут понял его и, успокоившись, направился к своему гнезду.
Почти не двигая крыльями, Тургэн легко скользил над пустыней в потоках тёплого воздуха, пролетел Сыр-Дарью, Аму-Дарью и оказался над Каспием. Вершины Кавказа были гораздо ниже Тянь-Шаня и Памира. Не успев из-за беркута подняться над Хан-Тенгри, он пролетел над Эльбрусом, Бештау и другими вершинами, которые рисовал на карте.* Над Бештау он услышал запах шашлыка и вспомнил, что здесь погиб Джэбэ.
За Азовом он увидел Чёрное море, Крым, пролетел над Днепром, Калкой и повернул к Волге. Он изучал маршрут похода Джэбэ и Субэдэя, о котором писал в своей летописи, а сейчас уточнял, всё ли и так ли изобразил на своей карте. Вот место впадения Камы в Волгу. Здесь булгары и башкиры по наущению половецкого хана Котяна разгромили изнурённых зноем и голодом монголов. Потому Субэдэй хочет вернуться сюда и отомстить за гибель своих воинов.
Унылым и однообразным стал полёт над бесконечными степями. Рек мало – Тобол, Ишим, Нура… Озеро Тенгиз, затем - мутно-зелёный Балхаш. Лишь после Иртыша появились горы. Преодолев хребты Алтая, Хангая, Тургэн увидел синеву Байкала и закричал от радости. И только он хотел спуститься на Хамар-Дабан, как его разбудила Туяа и спросила:
* Высота Хан-Тенгри 6005 м. Эльбруса – 5642, Бештау – 1400 м.
- Почему ты кричишь как птица?
- Во сне я был птицей тас, - ответил Тургэн, - летал к Хан-Тенгри, а, возвращаясь, увидел Байкал и закричал. А сейчас руки болят, как крылья после полёта.
Оглядевшись, он увидел, что лежит в юрте, и вспомнил, что, вернувшись с Орхона, почувствовал боль в ногах и ломоту в теле. Он простыл, переходя реку по пояс в студёной ночной воде. Номхон и Туяа дали ему архи, накормили мясом с горячим бухлёром, укрыли верблюжьим одеялом, а ночью по очереди дежурили у его постели. Поменяв мокрые рубаху и панталоны, Туяа дала чаю. Тургэн выпил, увидел сквозь дымовое отверстие, что на улице светает, и снова уснул.
Во сне он продолжил полёт на восток, до Великой Китайской стены, потом свернул на юго-запад, увидел тангутские города и через пустыню Гоби вернулся домой. Шаргай как обычно начал прыгать от радости, не задевая его копытами. Тургэн стал гладить, ласкать его.
- Ай, молодец! Как хорошо, что ты ожил и пришёл ко мне!
- Нет, это не я, а ты идёшь ко мне, - сказал Шаргай, - но не спеши умирать, ты ещё нужен своим жёнам, детям.
     - Как же ты заговорил? – удивился Тургэн.
     - Я и при жизни знал, чего ты хочешь, а сейчас ты стал понимать мои мысли, и тебе кажется, что я говорю.
     - Выходит, я так плох, раз приблизился к тебе?
- Да, но ты молод, силён, и встанешь на ноги.

«Сон – брат смерти».
Гомер «Илиада»

НА ПОРОГЕ В МИР МЁРТВЫХ
Очнувшись, Тургэн увидел Бортэ-уджин, Туяа, Номхон, Ариуну, Ойуну.
- Слава Тенгри! Пришёл в себя, - сказала Бортэ-уджин. Тронув его лоб сухой, прохладной ладонью, она покачала головой, - какой сильный жар! Но вылечим.
Она велела войти шаману и лекарю-эмчи. Шаман начал бить в бубен и камлать, призывая добрых духов, а эмчи ввёл в юрту барана, повалил его на бок, надрезал живот и, сунув руку к сердцу, порвал аорту. Потом быстро, одним движением ножа, вскрыл живот и начал обкладывать Тургэна внутренностями, точь-в-точь, так, как делал Тургэн на Галут-нуре, спасая Буртэна от удара молнии.
Его обложили горячими лёгкими, брюшиной, почками, печенью, а затем укрыли шкурой только что убитого барана. Ему стало так жарко и душно, что он потерял сознание. Сколько он пробыл в таком состоянии, он не знал, а очнулся, когда эмчи протирал его от крови барана. Бортэ-уджин сидела рядом, глядя, как эмчи обтирает тело. Когда тот закончил, она вместе с Туяа надела на него сухое бельё и подала чашку кумыса.
- Ну, всё! – улыбнулась она, когда он выпил кумыс, - теперь ты поправишься!
Велев удалиться шаману и эмчи, Бортэ-уджин молча погладила голову Туяа и что-то шепнула ей, отчего та покраснела.
     - Что она шепнула? – спросил он, когда Бортэ-уджин покинула юрту.
- Она сказала, чтобы мы с Номхон не приставали к тебе с ласками.
- А если я захочу? – усмехнулся он.
- Ничего, потерпишь, – сказала Туяа, - а ещё она велела не оставлять тебя одного, когда ты спишь, и не пускать сюда никого, особенно детей.
- Учтём мудрые советы, - сказал Тургэн, - Бортэ-уджин - нам как мать, всё знает и плохого не пожелает.
- Ну, всё, спи! – сказала Туяа.
Тургэн крепко уснул, но вскоре его опять окружили кустоглазы. Они стоят у своего вождя Сээг-нуда, раздвигая его длинные ресницы и щетину на веках, чтобы тот мог увидеть Тургэна и бросить в него копьё. Сзади спешат безголовые с головами под мышками. Они бегут, держа головы глазами вперёд, и потому не натыкаются на деревья, камни. За ними прыгают, путаясь в своих кишках, одноногие, рассечённые вдоль туловища. Лешие, вампиры с засохшей кровью на губах показывают пальцами на Тургэна. Все потирают руками, увидев больного и желая ему скорее умереть. Только один сидит в стороне и, склонив голову, смотрит на него. Тургэн узнал Ганц Агнура и понял, что тот думает, как выручить Тургэна.
- Стоп! А почему Сээг-нуд среди мёртвых? Значит, я убил его своей стрелой, пущенной во тьму!
Услышав крик совы, Тургэн смотрит на дерево, где она сидит в своём гнезде. Если он на грани жизни и смерти, но слышит живую сову, значит, не всё потеряно. Ведь её зловещий крик на рубеже того и этого света слышен и тут, и там. Жаль, нет луны, а то Есуй-хатун могла бы появиться на ветвях
Между тем, духи мёртвых начали окружать его. Они совсем рядом, тянут к нему руки, чтобы увлечь к себе. До чего же противно их зловонние!
И вдруг всех оглушает пронзительный крик женщины. Тургэн обернулся и увидел Есуй-хатун. Почуяв опасность, грозящую Тургэну, она выглянула из пещеры и бросилась защищать его. Есуй-хатун в той же накидке, в которой по подземным коридорам добралась до горы Тыбын-Ула. И до чего красива она, как грозен её гневный взгляд!
Услышав её, явились на помощь первый учитель Тургэна Бат-Мэргэн, друг Дзочибей, леший Ганц Агнур и Хулан-хатун со слугами. О Тенгри! Сколько друзей, ушедших на тот свет, пришли на выручку по зову Есуй-хатун! Странно, друзья должны бы радоваться тому, что он приблизился к ним, но они ограждают от тех, кто хочет утянуть его на тот свет. А вот и Шаргай, сверкая глазами, скачет сквозь толпу злых духов. Он мчит прямо к Сээг-нуду, чтобы свалить и затоптать его копытами. Но кустоглазы машут дубинами, защищая своего вождя. Злые духи, оробев от крика Есуй-хатун, всё же хотят напасть на него.
Странно, что он, Тургэн, ничего не делает для своей защиты. Он так слаб, что не может и пальцем шевельнуть, и потому лишь смотрит на суету вокруг него. А больше всего он залюбовался Есуй-хатун. Она прекрасна в своём гневе и так уверенно командует его друзьями в борьбе против его врагов.
Бат-Мэргэн метко стреляет в кустоглазов. Значит, он взял лук и стрелы, положенные в могилу. Дзочибей машет мечом. Его вложили в гроб на похоронах у Бурхан-Халдуна. Он стоит возле своей матери Есуй-хатун, прикрывая её щитом, и ловко отбивает злых духов! Им не опасны удары, они ведь бесплотны, как и сам Дзочибей, и его мать. Но кустоглазы опасны для Тургэна.
Тем временем Шаргай пробился к Сээг-нуду и вырвал зубами огромный клок длинных ресниц и волос с его косматой головы. Глаза вождя кустоглазов обнажились и стали излучать синие лучи. Шаргай повалил Сээг-нуда и выбил передними копытами его глаза, и они перестали испускать опасные для Тургэна лучи.
Шаргай встал на дыбы и победно заржал. И тут же услышал ответное ржанье - с двух сторон скакали два табуна лошадей. Услышав дробный топот копыт, Тургэн увидел лошадей, принесённых в жертву Чингисхану. Сосчитать их невозможно, но он догадался, что их два раза по сорок – убитых во время похорон хана на Бурхан-Халдуне и недавно на Керулене. А верхом на них – юные жёны Чингисхана. Тургэн понял, что они явились по призыву Есуй-хатун. Ведь она – старшая жена хана, и её слово – закон для младших жён. У них нет сабель и луков, но они похожи на войско народа девушек. А среди них - странный белый конь с длинным рогом на голове. Да это же Единорог, которого Тургэн видел в Семиречье!
Появление невест хана насторожило Тургэна. Если скачут они, может явиться и Чингисхан. А встречи с ним Тургэн боится. Ведь хан может наказать его за прелюбодеяние. Вспышки молнии, удары грома говорят о приближении Чингисхана. Сильный порыв ветра распахивает шёлковую накидку Есуй-хатун, обнажив её груди и тело. Тургэну нельзя трогать её, но он тянется к ней, а когда коснулся, Есуй-хатун оказалась тёплой, а не прохладной, как русалка. Его руки чувствуют её тугие груди и горячие губы. Открыв глаза, он понял, что его целует… Туяа.
- Ой, спасибо, ты спасла меня от страшной встречи.
- Опять летал на небо и кого-то увидел?
- Нет, злые духи окружили меня у Орхона, – сказал он, но не стал говорить об Есуй-хатун и приближении Чингисхана.
- А я проснулась от грозы, услышала твой стон, стала вытирать тебя.
- А где Номхон?
- Она вышла закрыть дымоход, чтобы ливень не залил юрту.
Увидев во сне Есуй-хатун, Тургэн почувствовал возбуждение эрхтэна и хотел приласкать жену, но Туяа с улыбкой спросила:
- А помнишь, что сказала Бортэ-уджин?
- Помню, - вздохнул он, - но раз я захотел, значит, мне лучше.
- Конечно, но не будем нарушать слово. Ложись спать, а возле тебя будет Номхон. Теперь её очередь.
Туяа ушла в другую юрту, сменила пелёнки Багаю и Халуну и уснула.
Когда Номхон легла рядом, Тургэн обнял и начал гладить её.
- Бортэ-уджин запретила это, - шептала она, отводя его руки.
- Но она говорила не тебе, и ты не давала ей слова.
Номхон заколебалась, но уступила мужу. Несмотря на болезнь, Тургэн оказался сильным. Шёлковая ночная рубашка Номхон похожа на накидку Есуй-хатун, которая распахнулась в недавнем сне. И он представил, что овладел вдовой хана. Впрочем, не менее желанными для него были и Номхон, и Туяа. Они уступали Есуй-хатун красотой, но он любил их как женщин и как матерей его сыновей.
Но то, что Есуй-хатун стала защищать его во сне, а он хотел овладеть ею, даром не пройдёт. Чингисхан наверняка узнал, что его жена была в объятиях Тургэна при жизни, и потому защищает его. Вот почему он поспешил сюда. Раскаты грома, вспышки молний - тому свидетельство! Вряд ли хан хотел заступиться за Тургэна. Скорее всего, спешил стереть в порошок не только злых духов, но и его с Есуй-хатун. Из-за этих дум Тургэн плохо спал остаток ночи.
Поев утром мяса с бухлёром, он провёл день в тяжкой дрёме. Следующая ночь прошла спокойнее, и на третий день ему стало лучше. Однако Бортэ-уджин повелела полежать в постели.

От ирландского до маньчжурского побережья
существовала только одна цивилизация.
Марсель Гране

ПОДЗЕМНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Выздоравливая, Тургэн вспомнил пещеру на Бурхан-Халдуне, где Чингисхан прятал хрустальный череп. Из неё легче попасть в подземное царство, и он решил слетать туда во сне, когда душа раздваивается на низшую душу и высшую – амин. Он знал об опасности раздвоения души. Хозяин подземного царства Эрлэн-хан мог забрать душу Тургэна и не дать амину соединиться с низшей душой, а это грозило смертью. Но Тургэн, уснув, направил высшую часть своей души к Бурхан-Халдуну и оказался на уступе, который он покорил на коне Шаргае. Тургэн понял, что душа амин летает очень быстро - со скоростью мысли.
На одинокой кряжистой сосне сидел ворон, который видел Чингисхана. Ворон как-то учуял бесплотную душу Тургэна и, поворачивая шею, следил за её передвижением. «Ох, не простая это птица, - подумал он, - она явно стережёт могилу хана». Невольно начав искать глазами место захороненья, он заметил, как насторожился ворон. Взмахнув крыльями, он издал тревожный клёкот. Не надо испытывать судьбу, ведь не могила сейчас нужна, а подземное царство.
Подлетев к пещере, где он шесть лет назад лишился чувств с хрустальным черепом в руках, Тургэн увидел, что вход снова зарос кустарником, засыпан камнями и снегом. Он вспомнил, с каким трудом рубил жёсткие сучья, пробивал и расширял проход. Но на этот раз душа амин легко проникла сквозь узкую щель.
В полумраке Тургэн увидел остатки золы и кусочек обгоревшей бересты, которой Боhорчи зажёг плошку под хрустальным черепом. Прямо над головой - летучие мыши. Тогда их не было, а сейчас висят гроздьями. Точно такие, как в пещере Есуй-хатун. Он впервые разглядел их – тонкие лапки, вцепленные в шероховатые камни, маленькие головки, розоватые рыльца, заиндевелые перепончатые крылья. И хотя в них могли переселиться души убитых на похоронах хана, Тургэн испытывает не страх перед промёрзшими тушками, а скорее теплоту и сострадание.
Почувствовав ветер снизу. Тургэн понял, что дует из расщелины, в которую Чингисхан уронил железный лом. Как же спускаться вниз при встречном ветре? Душа, хоть и бесплотна, но подземный сквозняк может не пустить вниз.
Выход нашёлся сам собой. Вглядываясь вниз, он увидел выступ скалы, зацепился за него взглядом и… тут же оказался на нём. Сила желания победила силу ветра! Однако спускаться дальше невозможно из-за полной тьмы. За что цепляться взглядом, не видя ничего? Слышны лишь редкие удары капель и далёкое журчанье. Решив зацепиться за эти капли. Тургэн тут же полетел вниз вместе с ними. Пролетев довольно долго, он вдруг ударился о какую-то преграду, которая едва не рассекла его надвое. Он коснулся её и понял, что это лом Чингисхана! Вот так встреча! Но как же глубоко застрял лом!
Посидев, Тургэн продолжил путешествие и помчался вниз вместе с потоком воды, струившейся по сырым стенам. Только бы не попасть в преисподнюю. Эрлэн-хан может увидеть или почувствовать его душу. Достигнув подземной реки, которая текла на запад, Тургэн отдался воле течения и попал в тёмное озеро. Потеряв ориентировку, он подумал, хорошо бы попасть на Алтай. И тут же оказался там. Он убедился в этом, выйдя вверх. Горы освещены луной, и он увидел вершины Табын-ула. Не поискать ли пять подвод с сокровищами? Но нет, сейчас надо на Кавказ.
И снова он со скоростью мысли оказался в пещере, где не было костра, но её освещало непонятное сияние. Удивительно пышная, уютная обстановка. Оглядевшись, он увидел большое ложе, у изголовья которого спал маленький старичок с белой бородой. Занавесь на двери колыхнулась, и в ней появился слуга.
- О, Великий Бог Ёрд, к вам явились бог войны Молдза-Ерды и бог плодородия Мелер-Ерды.
- И что они?
- Как всегда спорят.
- Пусть войдут.
Когда слуга вышел, Великий Ёрд потянулся руками вверх, начал быстро расти, и превратился в великана. Теперь каменное ложе стало ему впору. Пройдя к высокому трону, он сел на него. Когда боги вошли, Верховный Бог оказался великаном в сравнении с ними, хотя те были обычного роста, как все люди.
- О Великий Ёрд! – начал Мелер-Ерды, - разреши наш спор.
- В чём он? – Голос Верховного Бога прогремел как гром.
- Пришла жатва, а Молдза-Ерды зовёт в поход.
- Враги подходят к нам, - сказал Бог войны, - пока будем убирать хлеб, они захватят наши аулы вместе с людьми, скотом. И превратят нас в рабов.
- На этот раз я поддержу Молдзу-Ерды, - сказал Великий Ёрд, - пусть богатыри-нарты разобьют врагов, и заставят пленных убрать хлеб.
Едва бог войны и бог плодородия вышли, Великий Ёрд позвонил в колокольчик, и в пещеру явился Везир. Великий Ёрд пригласил его сесть.
- Ты у нас знаменитый звездочёт и знахарь. Вспомнил твой рассказ о нашей прародине - Божественной земле Ёрд. Хочу попасть туда.
- Она далеко на Севере, за большим морем. Есть путь и по земле, но там непроходимые болота и озёра.
- У нас нет кораблей, зато есть искусные строители, они возведут мосты.
- Но викинги, жители Скандинавии, убивают пришедших к ним.
- А разве нельзя договориться? У нас же – общие боги и предки.
- И имена схожи, - подтвердил везир, - и шаманят викинги как мы и монголы, но, сколько времени уйдёт, пока доберёшься и договоришься с ними.
Слушая беседу, Тургэн вспомнил, что на Байкале есть гора Ердэ, названная в честь древней богини земли. Она же родственница богам ингушей и викингов! Но сначала надо в Скандинавию!
И тут же мгновенно, всё с той же скоростью мысли, оказался в новой пещере. Потолок покрыт ковром летучих мышей. Через расщелины сверху проникает слабый свет. Убедившись ранее, что никто не видит его, он на всякий случай затаился за камнями и вскоре увидел маленьких человечков, которые тащили в пещеру ящики с самородками. Они тяжёлые, но гномы легко несли их, держа ящики с четырёх углов. Сложив камни в тигель, они развели под ним огонь.
Ожидая, когда самородки расплавятся, гномы поели, а их предводитель, седобородый старичок с красным колпаком на голове, зажёг в особой чаше иглы пихты, сучья можжевельника, пряные травы и начал молиться Верховной богине земли Ёрд, богу Одину, и духам, покровителям кузнецов.
Камлают как монгольские шаманы! – удивился Тургэн.
Вылив огненные струи в разные формы, гномы подождали, когда слитки остынут, и начали орудовать молотками. Главарь сделал золотое кольцо богине земли Ёрд, другие гномы – копьё богу Одину, кинжал сыну богини Ёрд - Тору. А особенно искусные начали ковать длинные золотые нити для Сивы, жены Тора. Недавно она лишилась волос, и Тор приказал гномам выковать ей новые золотые пряди.
Какие же гномы маленькие, но какие сильные, ловкие, дружные в работе! Стук молотков заполнил пещеру весёлым перезвоном. У монголов есть сказки о карликах-одоях, среди которых особо ловок и хитёр Эрхийн Чинээ Хуу, * но гномы поразили Тургэна слаженностью в работе.
Решив увидеть гору Ердэ на Байкале, Тургэн подумал о ней и быстро полетел по подземным коридорам. Встречный ветер забивал глаза пылью веков, а в ушах - молитвы незнакомым Тургэну богам - Айя, Илье-пророку, Гефесту. Некоторые имена схожи – Перун, Перкунас, Перконс, Перкеле… Все они громовержцы, а их призывают волхвы и шаманы разных народов.
* Эрхийн Чинээ Хуу – Мальчик с пальчик.

Оказавшись в чреве Ердэ, он проник по трещинам наружу, мимо вездесущих летучих мышей и увидел, что гора рядом с Байкалом. Она совершенно круглая, но так мала, что почти не видна среди других гор. Тургэн не нашёл бы её без высших духов, которые помогают ему путешествовать. Склоны горы обложены шкурками белых ягнят. За что ей такие почести? *
Из молебнов местных жителей Тургэн узнал, что хозяин подземного царства Эрлэн-хан хотел вздуть здесь вулкан в честь богини Ердэ. Но бог-громовержец Айя из ревности погасил извержение, и гора перестала расти. Эрлэн-хан всё же подарил её богине любви и плодородия. Когда Ердэ обосновалась внутри горы, шаманы сразу почувствовали её присутствие и начали молиться ей.
Узнав об этом, люди стали поклоняться богине Ердэ, принося подношения, а раз в год совершали празднества с песнями и танцами. Тургэну повезло – он застал последний день игрищ, которые шли целую неделю. Люди отходили к кострам, чтобы поесть, отдохнуть, и продолжали танец ёхор. Сотни людей, взявшись за руки, образовали кольцо вокруг горы и кружились беспрерывно, дни и ночи. Многие стоптали по несколько пар унтов. Сапожники чинили и шили новую обувь. Вокруг горы образовалась глубокая тропа, выбитая ногами танцующих.
Празднество отмечалось не только хороводом и песнями. Борцы и лучники соревновались друг с другом, а всадники проводили скачки вдоль реки Анги до бухты Айя на Байкале. Бухта названа так в честь Бога-громовержца. **

* Ердэ или Йорд – древняя богиня земли. По-немецки земля – Erde, по-шведски – Jord. У норвежцев фьёрд – залив в скалистой земле. Культ Ердэ и бога Айя занесён в Прибайкалье, считает Д.Дугаров, курыканами в конце первого тысячелетия н. э. А их потомки якуты и долганы распространили его до Ледовитого океана.
** На Байкале, южнее Ольхона, сохранились названия в честь этих богов – бухта Ая и гора Ердэ, вокруг которой проходили ердынские игрища. Ныне буряты возродили их в виде фольклорных праздников.

А потом шло чествование лучших всадников, борцов, стрелков. Главной наградой для них были самые голосистые певуньи и грациозные танцовщицы. Но и те, кто не победил, не остались без награды. Знакомясь с девицами, они то и дело уединялись в кустах на берегу Анги.
Никем не замечаемый, Тургэн облетел окрестности, до бухты Айя, и убедился, что праздник духа плоти здесь ничуть не хуже, чем в Каракоруме. Любой мог вывести из хоровода, кого хочет. Некоторые пары ласкали другу друга, почти на виду у всех. Никто не стеснялся никого. И это было не прелюбодеяние, а чествование Ердэ, богини любви и плодородия. Тургэн ничуть не осуждал женщин за их безотказность и ненасытность. Ведь среди них много одиноких, томящихся без мужской ласки. И они хотят насытиться на год вперёд, так как в далёких аилах их ждут лишь беспросветные будни, тяжёлые хлопоты по хозяйству…

…Когда душа амин вошла в тело Тургэна и соединилась с низшей душой, он очнулся. Голова была ясна, но тело ломило, как после полёта в облике грифа. В юрте было тихо, Туяа сказала, что ночью он спал плохо, бормотал о летучих мышах, каких-то карликах и богине Ердэ. Тургэн успокоил жену, сказав, что это хворь выходит из него, и начал отряхивать с себя пыль веков, прилипшую ночью.
Вскоре пришёл Тататунга проведать Тургэна, и тот рассказал о том, как духи защитили его в предыдущую ночь.
- Ты побывал у порога царства Эрлэн-хана, - сказал учитель, - но друзья не дали свалиться в бездну, и тебе ничто не грозит. Прямой связи того света с этим нет, с ханом ты увидишься лишь после своей смерти. Он любил тебя и не придаст значения тому, что ты увёл Туяа и приласкал Есуй-хатун. Он наверняка простит тебя и её. Его великодушие так же безгранично, как и посмертная слава.
Тургэн был благодарен учителю за эти слова. Они прозвучали как отпущение грехов. Но как Тататунга догадался о его близости с Есуй-хатун? Он ведь не говорил об этом. Нет, Тататунга не только писарь и хранитель ханской печати, но и сильный ясновидец, знаток прошлого. Благодаря его списку народов и племён, Тургэну удались страницы летописи, которые понравились вдове хана и её сыновьям. И он же помог нарисовать карты.
Когда Тургэн поведал о подземном путешествии, учитель сказал:
- Хорошо, что ты попал не в глубины царства мёртвых, а под его крышу. И потому Эрлэн-хан не увидел тебя. Душами людей правят не только бог-громовержец Айя и бог смерти Эрлэн-хан, но и богиня любви и плодородия Ердэ. Её почитают на Байкале, Кавказе, в Скандинавии. У неё есть такие же прекрасные, как она, сёстры – Афродита, Астарта, Исида, многогрудая Кибела, трёхголовая Диана… Они очень разные, ревнуют, строят козни друг другу. А у бога Айя соперников ещё больше – Зевс, Гефест, Один, Перун, Велес, Даждьбог… Они не ладят между собой сильнее, чем богини, и потому разделили народы, чтобы легче править ими.
- Значит, Айя и Ердэ – самые могущественные боги, - сказал Тургэн, - их почитают народы, живущие от Байкала до Скандинавии и Ледовитого океана.
- Но их почитателей гораздо меньше, чем китайцев, индусов, арабов. Столько, сколько летучих мышей в сравнении с птицами. – Тут учитель улыбнулся, вспомнив, как Тургэн удивлялся летучим мышам, - А летучие мыши, хоть и спят, но, видимо, чувствуют незваных гостей и доносят о них хозяину царства мёртвых.
- Вряд ли они служат Эрлэн-хану, - возразил Тургэн, - Я думаю, в них вселились души простых смертных, их горести, желания. И они висят гроздьями застывших слёз и гнева, а весной оживают и, вылетая ночами из пещер, доносят свои мольбы и желания до звёзд, где живут высшие духи…





Увидев новую столицу, солнце
улыбалось глазами цветов.
Джувейни

ОБНОВЛЕНИЕ СТОЛИЦЫ
Вскоре Тататунгу и Тургэна пригласили в ставку хана. К Угэдэю пришли его братья Чаhадай, Толуй, ближайшие соратники Чингисхана Субэдэй, Боhорчи, Джурчедэй, а также Елюй Чуцай. Тургэн подумал, что речь пойдёт о походе, но хан заговорил о другом.
- Монгольская империя стала великой, – начал Угэдэй, - её можно проехать из конца в конец лишь за два лета и две зимы. Но скоро мы расширим границы. Наш отец заложил здесь первый город. К нам станут приезжать посланники и купцы со всех сторон света. И надо, чтобы они увидели столицу, достойную великой империи.
Внимательно слушая хана, Субэдэй и Джурчедэй переглянулись, и их лица поскучнели. Заметив это, Угэдэй сказал:
- Бывалым воинам скучно. Строить – не воевать. Однако им есть, о чём подумать. Столица должна стать неприступной крепостью. Сейчас её окружают такие низкие валы и стены, что их могут перепрыгнуть даже козы.
- Неужели ты думаешь, - сказал Субэдэй, - что мы позволим врагу дойти до нас? Мы разобьём его на границе.
Тургэна поразило то, что Субэдэй посмел прервать хана и обратился на ты. Он позволил себе это как один из первых нукеров Чингисхана. В то же время Боhорчи и Джурчедэй, на глазах которых рос Угэдэй, перешли на почтительное Вы сразу после избрания его ханом.
- Так-то так, но мало ли что, - сказал Угэдэй, - Посланники, приезжающие сюда, будут доносить своим правителям, где и как стоит наша столица. И она должна выглядеть неприступной, чтобы никто и не подумал напасть. Отец заложил столицу здесь, и мы не будем менять место.
- Верно, - сказал Чаhадай, - Надо поставить главный дворец у горы Малахитэ.
- Там нельзя, - возразил Субэдэй, - с горы могут долететь стрелы.
- Ты же обещал разбить врагов на границе, - усмехнулся Чаhадай.
- Субэдэй прав, - сказал Угэдэй, - сейчас мы сильны, а что будет через сто лет, знает только Небо. Строить надо на века и на все случаи жизни. Отнесём мой дворец дальше от горы, а вокруг него – ставки моих братьев, племянников. Чаhадай и Толуй, вы согласны?
- Но мы же не будем жить здесь, - сказал Чаhадай.
- Наши ставки в улусах, - сказал Толуй, - но нужны свои дворцы и на родине.
- Тогда так, едем, посмотрим, где, что строить, - сказал хан.
Выйдя из шатра, Тургэн спросил Тататунгу, надо ли ехать ему? Учитель кивнул, и Тургэну стало ясно, его позвали не напрасно.
Когда всадники рысью двинулись к реке, жители Каракорума замерли у своих юрт, не случилось ли что? Угэдэй, Чаhадай и Толуй, опередив охрану, скакали по сухой дороге, поднимая пыль. Кешиктены двигались по краям, чтобы не пылить на хана, и зорко поглядывали вперёд. Кавалькада всадников смотрелась грозно. Яркие дэгэлы хана и его братьев, конская сбруя, сверкающая золотом и серебром, вызывали не только восхищение, но и невольный трепети тревогу.
Уступая дорогу старшему брату, Чаhадай старался не пускать вперёд Толуя. К этому его побуждала подспудная ревность. Его одеяние и сбруя были самыми богатыми, яркими. Дорогой инкрустацией украшены его сабля, кинжал, седло, и даже рукоятка кнута.
У берега, поросшего травой, пыли стало меньше. Дробный стук копыт зазвучал глухо, но продолжал навевать тревогу, как призывный бой барабанов. Проезжая вдоль правого берега, хан на ходу намечал расположение ставок братьев, их жён, детей. Осадив коня, Угэдэй, не дожидаясь, когда подъедут остальные, стал показывать кнутом вверх и вниз по течению Орхона.
- А ты, Тургэн, запоминай всё, чтобы нарисовать карту, - сказал хан.
Видимо, Тататунга знал о задумке хана и выждал, когда Угэдэй сам сообщит Тургэну о новом задании.
Вернувшись домой, Тургэн начал чертить схему и сказал Тататунге, что расстояния между ставками родичей слишком велики.
- Охранные зоны между ними большие, - ответил учитель, - при всём радушии друг к другу братья доверяют лишь своей личной охране.
Закончив набросок, Тургэн показал его учителю. Тот одобрил и сказал:
- Сейчас покажем схему Елюй Чуцаю, он согласует её с ханом, а потом начнутся претензии родичей.
И действительно, позже стали шуметь многочисленные жёны Чаhадая и Толуя: «Не хочу жить рядом с такой-то! Зачем ежедневно видеть её!»
 - Почему мужья не могут остудить их? – спросил Тургэн.
- О! Это не так просто, - усмехнулся учитель.
А вот Бортэ-учжин не захотела говорить о новом месте.
- Я всегда принимала мужа здесь и переезжать не буду!
Осталась на старой ставке и младшая вдова хана Есуген-хатун.
Более серьёзные споры разгорелись вокруг ханского дворца, который решили выстроить в первую очередь. Однако с чего и как начать, никто не знал, даже сам хан. Елюй Чуцай и Тататунга посоветовали найти и привезти в Каракорум лучших зодчих и каменщиков из Персии, Туркестана. Когда кто-то предложил доставить китайцев, Угэдэй сказал, что из-за войны с цзинями придётся повременить с китайскими зодчими.

                Идёт Золотая Орда
По выжженному Китаю
В.Слипенчук
ПОКОРЕНИЕ КИТАЯ
В год зайца (1231) китайцы убили монгольских послов на юге страны. Угэдэй не мог простить этого и вместе с Толуем вывел свои войска в поход. Перейдя пустыни Гоби, Алашань, они подошли к реке Хуанхэ. Длинный зимний переход и тяжёлые бои вымотали монголов. Из-за нехватки продовольствия воины начали есть павших животных и даже трупы погибших людей. Летом после сорокадневной осады удалось взять город Хэчжун. Часть его жителей вместе с воинами под покровом ночи уплыли на судах вниз по Хуанхэ.
Через год Угэдэй и Толуй подошли к неприступной крепости Тангуань, защищённой с юга горами, а с севера - рекой. Вспомнив совет отца на смертном одре, сыновья прошли к Кайфыну через провинцию Хэнань. Осадив город, они не сумели преодолеть его тройные стены. Однако, узнав, что путь к отступлению отрезан, Алтан-хан отозвал свою армию из Тангуаня. Как и предсказывал Чингисхан, долгий переход кружным путём измотал китайцев, но их было во много раз больше, и победа досталась монголам нелегко.
Летом года дракона (1232) китайцы отрезали тумэны Толуя и Шиги-Хутуга от главного войска Удэгэя. Прижав монголов к Хуанхэ, они начали расстреливать и топить их в реке. Многие из них не успели научиться плавать, и утонули. Уверовав в победу, китайские полководцы сообщили Алтан-хану об окружении монголов и скором разгроме их.
Положение монголов стало настолько тяжёлым, что оставалось надеяться на чудо. Толуй приказал воину-половцу Канглы, умевшему воздействовать на погоду, применить свои способности. Тот взял в руки камень жада, положил его в воду. Бормоча призывания, он начал тереть его руками, как мыло, и брызгать капли в сторону китайцев. Позже Тургэн, описывая этот эпизод, перечислил все подобные случаи, назвал имя своего отца, но о том, как он, Тургэн, остановил буран в Гоби, писать не стал.
Магия Канглы оказалась столь сильной, что ветер пригнал с Тибета тучи, из которых хлынул ливень с градом, а потом пошёл снег. В середине лета ударил мороз, какого здесь не знали и зимой! Удивительно, но снег валил лишь на китайцев, они стали коченеть и гибнуть от холода.
Пользуясь этим, монголы вышли из ловушки. Придя в себя, китайцы бросились в погоню, но Канглы поднял в степи буран, который повалил их с ног. А монголы, заняв селения, сидели в тепле и сытости. Через три дня Толуй вывел своих воинов. Они, как барсы на стадо дзеренов, бросились на китайцев и разбили их.
Тем временем до Угэдэя дошёл слух о ловушке, в которую попали Толуй и Шиги-Хутуг, и о разгроме их. Узнав об этом, хан расстроился так, что заболел. Но вскоре братья прибыли к нему и увидели Угэдэя, лежащего в постели, а шаманы камлали, омывая его освящённой водой. Обрадовавшись, хан обнял Толуя и Шиги-Хутуга. Толуй рассказал о том, как Канглы вызвал буран и помог разбить китайцев. Увидев, что Угэдэй болен, Толуй сказал, глядя на небо:
- О Тенгри! Если ты наслал болезнь на Угэдэя за его грехи, то у меня их больше! Я убивал сартагулов, сарацинов, китайцев, полонял их жён и детей, заставлял их плакать, страдать. Пусть Тенгри накажет меня, я более достоен этого! Потому, Угэдэй, я беру на себя твою болезнь!
Сказав так, Толуй взял в руки деревянную бадью с водой, которой шаманы омывали брата, и начал пить её. Не веря глазам своим, все замерли, никто не посмел помешать ему. Лишь Угэдэй закричал, попытался встать, приказал выбить бадью из рук брата. Жена Толуя Сорхахтани бросилась к мужу, но тот остранил её и, допив остатки воды, сказал:
- Пять лет назад я хотел взять на себя страдания своего отца, но он не разрешил. Я до сих пор жалею, что не провёл тогда обряд замещения. Зато сейчас я сделал это во имя твоей жизни, Угэдэй!
Хан быстро пошёл на поправку. Толуй тоже чувствовал себя неплохо и решил выехать в Каракорум, чтобы сообщить о победе над китайцами. Он думал, что его здоровье одолеет опасную воду, которой омывали хана. Однако в пути домой он заболел и скончался. Его прах доставили на родину. И похоронили рядом с отцом, на Бурхан-Халдуне.
Безутешная вдова Толуя Сорхахтани сказала на похоронах:
- Тот, кто был моим желанным мужем, тот, которому я родила прекрасных сыновей, пожертвовал собой ради жизни и здоровья хана!
Как все кереиты, она была христианкой несторианского толка, и потому помолилась во имя отца и сына и святого духа, а также за здравие своих сыновей. Молитвы Сорхахтани оказались столь сильными, что позже сыновья Мункэ и Хубилай стали императорами Монгольской империи, а Хулагу основал династию ильханов в Персии и покорил Багдад.
После похорон Толуя Угэдэй и Чаhадай не стали возвращаться в Китай. На семейном совете решили не подвергать хана опасностям. Угэдэй поручил завершить войну Дохулху-черби. Этот мангут пришёл к Темучину ещё во время разрыва с Джамухой. Вместе со своим вождём Хоилдаром, Субэдэем и другими воинами он сражался в Дзереновом ущелье, на Ононе и в других битвах. Однако, придя в себя, китайцы объединили свои войска, окружили войска Дохулху-черби. Получив от гонцов эту весть, Угэдэй сказал:
- Перед тем, как погаснуть, светильник вспыхивает ярче. И эта вспышка китайцев будет последней!
Посланные войска выручили Дохулху-черби и осадили Кайфын. Город был укреплён тремя рядами стен и имел в окружности сорок фарсангов. * Уверенный в неприступности города, император Алтан-хан предавался веселью со своими жёнами и наложницами. Но вскоре грохот осадных орудий, метавших камни и горшки
с горючей смесью, стал доноситься до внутренних покоев. Увидев дым от пожаров, женщины хана начали плакать, он спросил их: «По какому поводу плач?» Они под-вели его к окну и показали клубы дыма.
Алтан-хан обвинил приближённых в том, что они скрыли истинное положение. Те ответили, что не стали беспокоить его, надеясь на неуязвимость города. Поняв неизбежность поражения, Алтан-хан ночью на небольшом судне отплыл вниз по Хуанхэ. На рассвете он причалил к городу Гуйдэ, а следующей ночью продолжил
бегство до города Жунин. Узнав об этом, монголы осадили тот город.
- После долгих лет правления, - сказал Алтан-хан, - когда сам Чингисхан не мог победить меня, я не хочу позорного плена.
Сняв с себя корону, он надел её на голову своего оруженосца, облачил его в своё одеяние, а сам в рубище бродячего дервиша-каландара, ушел в неизвестном направлении. Одни говорили, он бежал, другие утверждали, будто он сгорел во время пожара при штурме города. Монголы схватили
     * Один фарсанг – 6-7 км. Столько проходит вьючная лошадь за час езды.
человека в короне, но, поняв, что это не Алтан-хан, хотели узнать, где он скрылся. Однако верный оруженосец даже под пытками не выдал императора. Его уже хотели освободить и наградить за преданность хозяину, которую ценили монголы, но оруженосец умер, не сказав, что Алтан-хан повесился, и не указал место его захоронения.
Победную точку в вековой войне поставил сородич вождя мангутов Хоилдара Дохулху-черби, разгромивший цзиньцев в 1234 году. Угэдэй придал особое значение победе над империей Цзинь и провёл молебны в честь духов предков, сражавшихся с чжурчжэнями. Он особо помянул тех, кто погибал во время ежегодных набегов, когда цзиньцы стреляли монголов, как зверьё на загонной охоте, и тех, кто был замучен унизительной и мучительной смертью на деревянном осле.
А Тургэн вспомнил поход против тангутов и смерть Чингисхана во время него. Тангуты не дружили с цзиньцами, и их война с монголами задерживала разгром Китая. Поэтому Угэдэй в особом молебне, посвящённом отцу, доложил ему об окончательном покорении Северного Китая.
Во время торжеств, шедших несколько месяцев, хан вместе с братом Чаhадаем, постоянно пили. Пьяный Угэдэй становился чрезвычайно добрым, щедрым. А Чаhадай, наоборот, как бы наливался желчью, лицо его желтело, а порой даже зеленело от какой-то непонятной злобы и раздражительности. И виной тому был не столько преждевременный уход младшего брата, сколько думы о ханском троне, который казался Чаhадаю как никогда близким и возможным. Ведь здоровье Угэдэя неважное, порой он еле волочит ноги…
Ялавач служил Хорезм-шаху, Чингисхану,
Джочи, Угэдэю. И все были довольны им.
Джувейни
МАХМУД ЯЛАВАЧ
Во время отсутствия Угэдэя за ходом строительства следили Елюй Чуцай и Тататунга. А когда прибыли зодчие и каменщики из Персии, Туркестана, руководить ими стал Махмуд Ялавач. Уроженец Хорезма, постоянно носивший чалму, прежде служил шаху Мухаммеду. Когда монголы подошли к Хорезму, шах заслал его к ним как шпиона под видом беглеца. Но Ялавач сразу признался им в этом и стал посылать шаху ложные вести, вводя того в заблуждение.
Когда Чингисхан вернулся в Монголию, Махмуд стал служить его первенцу Джочи, а после смерти того - его сыну Батыю. Хитрый, изворотливый Махмуд умел ублажать каждого нового хозяина. Он владел языками персов, таджиков, узбеков, монголов, половцев. Как знатока наречий его посылали во все концы империи и стали называть Ялавач, что означало – посол. Он нашёл и доставил в Каракорум прекрасных мастеров, и потому работы пошли быстро. Узнав, что Тургэн начал службу гонцом, Махмуд Ялавач рассказал ему историю о гонце Македонского.
Покорив персов, Искандер решил пойти на Индию. Однако его командиры, боясь слонов, сильной жары и лихорадки, отказались идти туда. Тогда Искандер послал гонца в Грецию за советом к Аристотелю. Гонец рассказал об отказе командиров и спросил, что делать Искандеру. Мудрец ничего не ответил и начал выкапывать старые деревья в саду, а на их месте сажать новые. Дождавшись конца работы, гонец спросил, что передать Искандеру. Аристотель снова промолчал и отправил гонца ни с чем. Вернувшись, гонец сказал, что философ не ответил на вопрос. Полководец удивился и попросил описать всё, как было. Когда гонец рассказал о деревьях, Искандер воскликнул:
- Теперь ясно! Аристотель не хотел говорить при слугах, чтобы греки не узнали о его совете. Но с помощью деревьев он намекнул, что надо делать, и приказал убрать прежних командиров.
- Что значит - убрать? – спросил Тургэн.
- Убить! - улыбнулся Махмуд Ялавач, - Тебе как гонцу надо быть понятливее! А, главное, запоминать всё, чтобы объяснять происходящее.
Говоря на разных наречиях, зодчие не всегда понимали друг друга, но находили общий язык с помощью переводчиков и чертежей. Махмуд Ялавач поручил Тургэну вести записи расходов на доставку камней, брёвен, дров, на питание рабов и рабочих, возведение жилья для них. Постоянно общаясь с ними, Тургэн начал лучше говорить с персами и туркменами.
После утверждения проекта главного дворца строительство пошло быстрее. Заминки возникали лишь из-за нехватки камня, который добывался в отрогах Хангая. Когда ближние каменоломни истощились, пришлось подняться выше. Тысячи рабов-китайцев жгли костры у скал, потом поливали их водой, забивали клинья в трещины, выламывали глыбы из скал и грузили на телеги. Сотни запряженных волов возили камни по разбитым дорогам. Особенно трудно было в начале пути, где кучера с трудом удерживали телеги на спусках, и в конце дороги, где она круто поднималась от реки на холм к дворцу.
Не выдерживая тягот, быки и кони погибали под кнутами возничих. Да и рабы умирали, как мухи. Их увозили и выбрасывали в лощину, ниже по течению. Собаки и волки поедали трупы. Сначала стычки между ними были злобными, но, поняв, что еды хватит всем, они перестали грызться. А верховодила здесь стая во главе с Белогрудкой, которая держалась в лесу недалеко от избы Ганц-Агнура.
Выше по течению Орхона, в урочище Тахай-Балгас, дымили печи для выплавки железной руды, а в кузницах ковались мечи, сабли, наконечники копий и стрел. Удары молотов о наковальни умножались эхом между склонами долины. Оружие начали делать здесь во время войны с китайцами, но продолжали ковать и сейчас. Тургэн понял, что хан готовится к новой войне, и удивлялся, сколько дров пожирают печи и кузнечные горны. Обозы едва успевали подвозить дрова.
Новую столицу решили построить к 1235 году, когда Угэдэй наметил очередной курултай. К этому времени должен быть готов ханский дворец Тумэн-Амгалан - дворец мира на десять тысяч лет.
Угэдэй потребовал построить стены дворца высотой четыре сажени, толщиной две сажени. Высота дворца – десять саженей, а залы приёмов, покои послов и гостей были просторнее, чем на их родине. Хан повелел, чтобы во всех концах дворца была вода для питья и мытья. А из башен на четырёх углах дворца текли вина разных сортов, чтобы люди пили, что пожелают. Зодчий из Бухары, узнав об этом, удивлённо переспросил Махмуда Ялавача, так ли это? Тот посоветовал не удивляться, а скорее браться за работу. Зодчий сказал:
- Много дворцов строил я в Бухаре, Самарканде, Хиве, но никогда не выполнял такого заказа.
- Это не заказ, а приказ, - сказал Махмуд Ялавач, - делай, что говорят! Хан хочет, чтобы его дворец был лучше дворцов всех правителей.

Туракина-хатун была очень мудрой женщиной.
Джувейни
Туракина была вздорной глупой бабой.
Л.Гумилёв

ИНТРИГИ ТУРАКИНЫ
Сложности возникли и с дворцом ханши. Жена Угэдэя Туракина росла на берегах Селенги, Хилка, жила в юртах. Выйдя замуж, она почти сразу после свадьбы попала в плен, и Чингисхан подарил её Угэдэю. У того была жена Борокшин, которую он взял в жёны, когда ему было четырнадцать лет, но Туракина затмила её не красотой, а интригами и хитростью.
Став любимой женой, она особо угодила Угэдэю тем, что родила пятерых сыновей. Первенец Гуюк был похож на мать чертами лица и характером. Вырос умным, толковым, но вспыльчивым, капризным, не терпел, когда его обходили в чём-то. Из-за этого многие не любили его и называли меркитским выблюдком, намекая на то, что он родился не от Угэдэя, а от первого мужа Туракины. А младших жён Угэдэя - Анхуй, Цилицзи-хутени и Ели-цина, Туракина задвинула ещё дальше. Но, как ни странно, каждая из них получила право на новый дворец.
Перед строительством дворца Туракина пришла в великое волнение. Никогда не выезжая из Монголии, она не видела настоящих дворцов. Ей недоставало кого-то вроде Хулан-хатун или Есуй-хатун, которые бывали в Средней Азии, Китае и могли посоветовать на этот счёт. Но они умерли.
Вдова Толуя Сорхахтани была там и там, однако Туракина не стала обращаться к ней. Они почти ровесницы по возрасту, но жена сына хана считала себя старше жены внука. Однажды Сорхахтани при людях поставила Туракину на место – не ответила на какой-то вопрос. И позже проходила мимо, не видя её в упор. Став главной женой хана, Туракина могла обратиться к ней за советом. И вряд ли та посмела бы отказать. Но, вспомнив прежние обиды, Туракина не стала кланяться молодой вдове. Кроме того, она опасалась, что, узнав о заказе, Сорхахтани расскажет о нём другим жёнам, а те сделают так, как у неё.
И тут Туракине угодил Махмуд Ялавач. Он показал ей рисунки дворцов Бухары, Самарканда, Кайфына. Большинство их разрушены монголами, и потому можно строить их, выдавая за единственные в мире. Прирождённые интриганы быстро нашли общий язык. Когда он принёс ей рисунок будущего дворца, он очень понравился ей.
Туракина попросила построить его на левом берегу Орхона, где Тургэн встречался с Есуй-хатун и где теперь она прячется в пещере. Поняв, что это место попадёт в охранную зону и станет недоступным для него и опасным для Есуй-хатун, Тургэн стал отговаривать Туракину, мол, далеко от Каракорума, да и трудно переправляться через реку. Но она сказала:
- Далеко от мужа - не страшно. Будет приезжать, никуда не денется!
За годы супружества она так подчинила мужа, что люди стали называть Угэдэя подкаблучником. Войдя в раж, Туракина попросила зодчего сделать её дворец выше дворца Тумэн-Амгалан. Другие жёны сразу донесли об этом Угэдэю, и тот отчитал жену за нескромность.
Свой дворец она назвала – Тойхэн-Толгой. «Нечто вроде Соколиной Головы», - пояснила она, а на деле в этом имени скрывалось название горы Тайхан, где начался и оборвался медовый месяц с её первым мужем.






Когда боишься встречи с духом,
он обязательно настигнет тебя.

СОН О ЧИНГИСХАНЕ
Из-за нехватки гонцов Тургэна хотели снова послать в Семиречье. Но Тататунга сказал хану, что ему будет трудно без Тургэна, и его оставили в покое. Номхон и Туяа были довольны. Целых шесть лет муж живёт дома. Жёны родили ему ещё двоих сыновей. А Халун и Бага уже бегали по двору, играли, стреляли из маленьких луков, сделанных отцом.
Однажды он посадил их вдвоём на одну лошадь, и они впервые проехали верхом. Халун придерживал Багу, сидящего перед ним, и оба визжали от восторга. С тех пор отец сажал их сундалатом и под уздцы вёл коня. Жёны без дела не сидели – готовили еду, сучили пряжу, вязали носки для детей, шили им одежду.
Однако Тургэн мало бывал дома. Уезжая на рассвете, возвращался к полуночи и поэтому редко видел сыновей и ещё реже - дочь Селенгу. Оюуна обижалась на него и даже пожаловалась Бортэ-уджин. Госпожа сказала, чтобы он не забывал о ней и дочери. Однако Тургэн навещал их лишь раз в месяц, по-прежнему, избегая её сестру Арюну. И всё-таки иногда он уступал просьбам Оюны и ласкал её сестру. Дело кончилось тем, что сёстры родили ещё двух сыновей. Это породило новую волну ехидных стрел в сторону Тургэна.
Иногда в его памяти вспыхивали молнии у Галут-нура и лицо прекрасной Сайхан, наверняка родившей от него. А порой начинал колыхаться ночной пруд, где он под соловьиные трели купался с Турагай. И она наверняка понесла от него, семя у него крепкое, недаром от него рождаются почти одни сыновья!
О Тенгри! Столько женщин познал он за девять лет и стал отцом девяти детей! И сколько ещё будет, ведь ему всего двадцать пять лет.
Как-то поздно вечером, проезжая мимо строящегося дворца Тойхэн-Толгой, он увидел нарастающий месяц и решил встретиться с Есуй-хатун, которую давно не видел. Через неделю, в начале полнолуния, он взял с собой архи, лепёшек и поехал к броду через Орхон, переправился на левый берег, развёл костёр и ровно в полночь начал призывания.
Есуй-хатун явилась быстро. Вынырнув из-под воды прямо перед ним, она вышла на берег и села на камень. Обижаясь на долгое отсутствие Тургэна, она смотрела на него прохладно. Узнав, что в Каракоруме предстоит курултай, и что Туракина решила построить дворец рядом с её пещерой, она спросила, зачем он указал это место, не завёл ли он с ней шашни? Тургэн ответил, что он не при чём, что выбор Туракины тоже расстроил его. Есуй-хатун смягчила тон и посоветовала провести перед курултаем молебен в честь Чингисхана.
- Не винись, не проси ни о чём, а скажи, что решил воздать ему должное.
- Но ему проведут молебен родичи, стоит ли мне лезть раньше?
- Стоит! Он полюбил тебя, и ему будет приятна твоя молитва.
Тургэн сказал, что её сын Кулкан и его дети здоровы, живут хорошо. Она поблагодарила за добрые вести и сказала, что и Чингисхану будут интересны новости о предстоящем курултае.
После встречи он задумался о совете Есуй-хатун, но на молебен решиться не мог. И однажды Чингисхан сам явился во сне.
...Тургэн идёт по берегу Орхона, подходит к избушке Ганц Агнура. Белогрудка ластится к нему, сытая, круглая, как и волки, поедающие трупы. Он брезгливо отмахнулся: «Прочь, людоедка!» А она, вдруг поджав хвост, бросилась в кусты и начала тревожно скулить, глядя в небо, и волки поддержали её испуганным воем. Тургэн удивился этому, и тут же увидел белое облако, летящее с неба, как пикирующий сокол. Вот кто испугал Белогрудку! Едва сокол приземлился, прохлада страха обволокла Тургэна. И тут сокол превратился в человека. Вглядевшись, он узнал Чингисхана. Хан строго смотрит на него, потом улыбается и кивает.
Тургэн начал рассказывать о предстоящем курултае и новых дворцах в Каракоруме. Хан слушает, одобрительно кивая головой. Тургэн осмелел и неожиданно попросил его отказаться от жертвоприношения невест и лошадей. Хан задумался и сказал, что ему хватает прежних невест и лошадей, и велел передать Угэдэю, что новые жертвы не нужны.
Голос у хана тихий, но звучит рокотаньем грома. Сказав это, хан задумчиво глянул вверх и вдруг так же неожиданно, как опустился на землю, вознёсся и растворился в небе…
Проснувшись, Тургэн пошёл к Тататунге. Тому тоже не нравились кровавые жертвоприношения. Выслушав его, учитель улыбнулся:
- Белое облако, белый сокол! Это хороший сон! Расскажи о нём хану.

Живали муллы тут и ламы,
Шаманы множества племён.
И снисходительные дамы
К ним приходили на поклон.
Н.Заболоцкий

ВЕРЫ РАЗНЫЕ, НО БОГ ОДИН
Угэдэй, как и его отец, поклонялся духам предков и Вечному Синему Небу. Из других религий он лучше понимал несторианство, так как его жена Туракина время от времени молилась Абай-Бабаю, то есть Христу. Угэдэй верил снам и придавал большое значение их толкованиям. Однако не всё, связанное со снами, кончалось хорошо. Однажды один араб, принявший буддизм, явился к Угэдэю, сказав, что увидел во сне Чингисхана. Угэдэй с недоверием относился к тем, кто менял веру, сравнивая их с предателями хозяев. Но, надеясь узнать нечто важное, принял араба.
- Чингисхан советует убивать мусульман, - заявил тот.
- Почему?
- Они плохие люди.
- Отец сам сказал это или через переводчика? – спросил Угэдэй.
- Своими устами, - ответил араб.
- Ты что, понимаешь по-монгольски?
- Нет.
- А мой отец говорил только по-монгольски! Значит, ты лжёшь! – сказал хан и велел казнить араба.
Напомнив Тататунге о том случае, Тургэн спросил:
- А вдруг хан рассердится?
- Не рассердится, - сказал учитель, - Тебе он поверит, а слово отца – для него закон. - Скажи, что Чингисхан сам явился к тебе и повелел так.
Услышав о сне, Угэдэй задумался, и, ничего не сказав, отправил Тургэна домой. Тот расстроился, но Тататунга успокоил:
- Хан не ответил, так как решил посоветоваться с матушкой.
Угэдэй хорошо относился ко всем верам, не выделяя ни одну из них. Среди его подданных, помимо шаманистов, даосистов, буддистов, были мусульмане и православные. Глава канцелярии хана Елюй Чуцай с молоком матери впитал учение дао и конфуцианство. Его помощник Тататунга скрывал свои предпочтения, но, как и Чинкай и другие уйгуры, похоже, был близок к буддизму.
Из мусульман выделялись советники хана Махмуд Ялавач и Данишменд-хаджиб, который познакомился с Темучином тридцать лет назад на озере Бальжин. Хорезмиец был благодарен за то, что тот не отнял тогда стадо овец, чего хотели голодающие соратники. Темучин мог отнять овец, и даже убить купца Асана с помощниками. Но устроил в честь них приём, а потом отпустил с почётом. Когда Чингисхан завоевал Семиречье, Данишменд-хаджиб увидел его и, узнав в нём Темучина, явился к нему. Чингисхан вспомнил его, оказал ему почести и предложил службу. Тот высоко ценил хана и стал служить ему, а потом его сыну Угэдэю.

Однажды жителей Каракорума удивила новость – Угэдэй повелел построить в столице монгольскую и китайскую кумирни, а также мечеть, буддийскую пагоду и православную церковь. На удивлённые вопросы приближённых он заявил:
- Пусть гонцы и послы разных стран, а также зодчие, каменщики и даже рабы, строящие столицу, посещают храмы и молются своим богам, чтобы те поддержали меня!
Это не было показным великодушием. Хан ещё раз доказал уважение к людям разных наций и вероисповеданий.
Быстрее всех появилась монгольская кумирня. Выстроили её просто. Привезли камни, из которых возводились стены дворца, сложили из них пирамиду в три человеческих роста. Вверху поставили шест, спустили с его вершины волосяные верёвки, привязали к ним разноцветные ленты и лоскутки ткани. Внизу под небольшим деревянным навесом на полках появились онгоны – матерчатые куклы, изображавшие духов предков. А вокруг - горизонтальные жерди с гирляндами шёлковых лент, лоскутков, повешенных на верёвки. Шаманы начали призывать духов предков, брызгая молоко, архи, бросая в костёр куски мяса. Всё как на обычных обо у гор, источников и вдоль дорог.
Появившаяся следом китайская кумирня своими очертаниями походила на буддийский храм. Рабы-китайцы с удовольствием начали строить свою кумирню. И двухэтажное здание с изогнутыми краями крыши затмило монгольское обо, которое в сравнении с ним выглядело простой кучей. Её превосходство увеличивала нарядная резьба по дереву и яркие краски. Китайцы, среди которых были даосисты и конфуцианцы, постарались соединить несовместимое в одном храме, так как второго храма построить не разрешили.
Рядом росла буддийская пагода. Её строительством руководили Тататунга и Чинкай. Она оказалась выше китайской кумирни. Здание в три этажа с множеством ярких резных досок украшали изображения колеса учения и две позолоченные лани, которые первыми услышали изречения Будды. Внутреннее убранство храма оставалось тайной. До завершения строительства туда никого не пускали.
Ещё медленнее строились православная церковь и мечеть. За возведением церкви следил высокий, сухощавый, седобродый священник отец Алексей. Его привезли сюда из Крыма. Он приплыл туда из Тьмутаракани, где служил в монастыре, закупил ладана, а тут вдруг появились монголы. Субэдэй уговорил его поехать с ним, чтобы основать в Монголии первую православную церковь. Пережив в том походе и битву на Калке, и побоище на Волге, он сроднился с монголами, но продолжал верить в Христа.
Приехав в Каракорум, отец Алексей постепенно начал понимать и говорить по-монгольски. Дело ускорилось, когда ему стали помогать пятеро русобородых каменщиков, взятых в плен на Калке. В битве с башкирами и булгарами они показали себя храбрыми воинами, а здесь стали лепить и обжигать кирпичи для дворца Угэдэя. А когда началось возведение церкви, им разрешили строить её.
С огромным рвением взялись за строительство мечети Махмуд Ялавач, Джанишменд-хаджиб и другие мусульмане. Когда башня минарета поднялась выше китайской кумирни и православной церкви, Угэдэй вызвал Махмуда Ялавача и повелел не превышать высоты ханского дворца. Махмуд Ялавач пытался доказать, что муэдзин должен пять раз в день призывать прихожан с высокого минарета. Угэдэй был непреклонен, и возведение башни прервали на том уровне, до которого она выросла. Необычно куцый обрубок стал походить на разрушенные минареты в Семиречье. Кроме того, хан разрешил совершать молебны в мечети лишь утром и вечером, чтобы не задерживать строительство дворца.
И всё же мусульмане были рады, что отныне могут молиться в мечети. Узнав о её открытии, они загодя съехались к ней. Когда муэдзин начал призывать, они уже заполнили площадь перед входом в мечеть. У распахнутых дверей образовались ряды обуви, которую прихожане сняли со своих ног и вошли в мечеть босые. А те, кто не смог попасть в неё, расстелили коврики на улице и начали молиться под открытым небом.
Православная церковь поначалу была пуста. Звуки колокола казались одинокими и печальными. Разносясь по долине Орхона и уплывая в степь, они лишь подчёркивали сиротливость маленькой церквушки на краю Ойкумены, где ещё никогда не звучал колокол. Сюда заходили лишь русобородые каменщики, строившие её, и изредко заглядывали любопытствующие монголы.
Всё изменилось после того, как церковь посетила Туракина. После первого молебна жена хана щедро одарила попа. Узнав об этом, сюда на другой же день прибыла вдова Толуя Сорхахтани. Её подношение оказалось не менее щедрым. После появления в церкви высокородных женщин сюда пошли многие монголы, доселе скрывавшие свои меркитские, кереитские и найманские корни. Их ближайшие предки молились Абай-Бабаю, и после того, как Туракина и Сорхахтани посетили храм Христа, они стали ходить в церковь.
Отец Алексей вёл службу на церковно-славянском языке. Почти никто не понимал его, но все с удовольствием слушали молитвы, произносимые густым басом, и пение небольшого хора. Довольно быстро освоив монгольскую речь, он стал исповедовать и причащать прихожан, проводить исповеди и причастия, торжественные молебны в честь рождества и крещения, пасхи и троицы.
Тем временем пономарь-самоучка начал использовать малые колокола. Перезвон стал привлекательнее. Однажды Тургэн, услышав его, из любопытства зашёл в церковь. Священник с неменьшим интересом глянул на него. Он сразу понял, что имеет дело с некрещёным, и предложил креститься. Тургэн снял с шеи крест, и показал священнику, тот спросил, откуда он у него. Узнав, что крест ему подарили как оберег, поп сказал:
- Раз так, то тем более надо креститься.
Однако Тургэн не решился на это без совета с Тататунгой и дозволения хана. Сказав об этом отцу Андрею, он попросил разрешения посещать церковь и получил согласие. Случай представился быстро.
Упав с коня, погиб бывший гонец Архай, который однажды зачитал Тургэну стихотворные послания Темучина Ван-хану. Перед смертью Архай неожиданно для всех попросил похоронить его по христианскому обряду. Тут все узнали, что Архай, по матери кереит. Незадолго до гибели он побывал в церкви и крестился. Проводя отпевание, отец Алексей помолился за душу усопшего раба божьего Аркадия. Таким стало христианское имя Архая.
Отец Алексей поехал на кладбище, где ещё раз помолился перед опусканием гроба. Деревянный крест был одним из первых на новом кладбище, недалеко от избушки Ганц Агнура. На поминках в Каракоруме Тургэн сказал, каким хорошим гонцом был Архай, как он до самой смерти помнил послания Чингисхана и он записал их и использовал в летописи, которую начал.
Толстый, лет пятидесяти человек, сидевший напротив, глянул острым взглядом, поблагодарил за добрые слова об Архае и залпом опустошил бычий рог, наполненный архи. Сосед Тургэна сказал, что толстяка зовут Сукэгай, по прозвищу Бурбур, и посоветовал поговорить с ним: «Он был другом Архая, и много чего знает». Удивившись странному прозвищу – Булькающий, Тургэн почти сразу понял разгадку его имени. Выпивая очередной рог, Бурбур поперхнулся и чуть не блеванул. Однако, поймав струю левой ладонью, он зажал рот и с яростным клокотаньем проглотил её. Поговорить с ним не удалось, так как вскоре он напился и упал.
После похорон Тургэн задумался о том, куда вознесётся душа усопшего. Став христианином, Архай окажется не среди своих сородичей, а среди русичей, бродников, аланов, грузин и армян. А как те встретят его на небесах, ведомо лишь одному Богу. Он помнил слова Есуй-хатун о том, что покойники разобщены между собой. Утопленники отдельно от сгоревших в огне. Погибшие в бою не уважают почивших от болезней. Женщины, умершие при родах, презирают девиц, убитых за прелюбодеяние. Если это так, то люди разных вероисповеданий тем более не найдут согласия. Тургэн сказал об этом Тататунге, и услышал в ответ:
- Я тоже думал об этом, и мне кажется, Всевышний не смешивает души в загробном мире. А чтобы между усопшими не было розни там, где надлежит упокоиться, Бог разводит их в разные слои потустороннего мира.
- То есть шаманисты отдельно от буддистов, христиане – от мусульман?
- Что-то вроде того.
- А как ладят между собой Будда, Христос и Магомет?
- Боюсь впасть в ересь, как говорят христиане, но мне кажется, что Будда, Христос, Магомет – посланцы Единого Бога и потому ладят друг с другом. Ведь их заповеди схожи – не убий, не лги, не прелюбодействуй...
- А, может, веры разные, а Бог один?
Тататунга удивился и даже обрадовался словам Тургэна:
- Ты верно понял меня. Что ещё объединяет разные религии, так это рай и ад. О них говорят буддисты, христиане, мусульмане. У всех есть чистилище, врата рая и ада. В раю поют херувимы, райские птицы, все живут в мире и покое, неге и сытости. А в аду или в геенне огненной, кипят одни и те же котлы.
- В то же время, храмы такие разные. У буддистов и даосистов – пахнет благовониями, в православной церкви – ладан и горящие свечи, а у мусульман какой-то очень резкий запах.
- Так это от разутых ног, - улыбнулся Тататунга.
- Конечно. Но вернусь к раю и аду. У нас, монголов, владыка царства мёртвых Эрлэн-хан решает, кого послать в рай, кого в рай.
- А исламисты говорят о мосте над адской бездной. Он тонкий, как волос, острый, как меч. Только праведники проходят по нему в рай, а грешники срываются в адское пламя. Но если шаманистов, христиан и мусульман ожидают либо рай, либо ад, то буддизм, помимо них, предоставляет третий путь – перерождение. И хотя человек по карме может превратиться в животное, зато в следующей жизни он снова может стать человеком. А потом, в зависимости от деяний, стать богатым, счастливым. Вот почему людей привлекает идея реинкарнации.
- Чувствую, что вы много думаете о загробном мире, - сказал Тургэн.
– Да, я стою близко к его порогу и невольно думаю о нём, - вздохнул Тататунга, - и, как на развилке, не могу выбрать путь. Большинство уйгуров поклоняется Будде, но в Кашгаре и Хорасане, некоторые приняли ислам. Я следую вере отцов, но на всякий случай почитал Коран и нашёл в нём много интересного. Однако окончательный выбор не сделал. И таким, как я, на том свете будет трудно…
- Христиане говорят, Бог создал мир, а чем он занимается сейчас?
- Ну и вопрос! Почему ты спрашиваешь об этом?
- Непонятно, зачем он допускает войны, убийства, голод, болезни?
- Говорят, что Бог испытывает людей, но, в самом деле, почему столько крови.
Грубая ошибка – думать о первобытной
дикости монголов до Чингисхана.
Е.Кычанов

ТАИНСТВЕННЫЙ ПИСАКА
После поминок Тургэн узнал о другой кличке толстяка Бурбура – Таинственный Писака. Тургэн удивился тому, что раньше не слышал о нём. Он считал себя единственным грамотеем среди земляков. И потому поспешил к нему. Бурбур жил на Орхоне, выше кладбища и избушки Ганц Агнура. Судя по пяти юртам, семья немалая. Возле юрт бегали внуки Бурбура. Увидев гостя, хозяин глянул на гостя строго, даже как-то торжественно.
- Между прочим, я тоже был гонцом, – тут Бурбур перешёл на шёпот, - но не у Чингисхана, а у Ван-хана. Доставлял не только устные, но и письменные послания.
- Кто их писал?
- Писал сам, - ответил Бурбур, чем удивил Тургэна.
Видя, что разговору будут мешать внуки, которые то и дело подбегали к деду, Тургэн пригласил его к себе. Бурбур охотно согласился и сел в телегу, на которой прибыл Тургэн. Жена-старушка подошла к Тургэну и попросила, чтобы муж не напился как на поминках. Тот пообещал, и они поехали в Каракорум.
Уже в пути Тургэн начал спрашивать, где Бурбур научился писать. Тот отвечал неохотно, хмурился, беспокойно чесал бородку. И Тургэн понял, что без архи не обойтись. Узнав, что дома выпивки нет, Тургэн попросил Туйа найти архи. Она нашла у соседей и принесла полный туесок.
Выпив первый рог архи, Бурбур повеселел и сказал, как начал доставлять устные и письменные послания Ван-хана, а писал их пленный найман. Однажды Сукэгай, таково настоящее имя Бурбура, сидел рядом и смотрел, как писарь макает кисть в тушь и покрывает бумагу буквами. Увидев интерес юноши, найман улыбнулся и показал несколько букв. Сукэгай повторил их на бумаге. Найман показал остальные буквы. После семи уроков Сукэгай начал делать копии писем. Ван-хан требовал оставлять их. С тех пор Сукэгай и стал писать. Ему выдали флакон туши и стопку бумаги. Когда Ван-хан погиб, Сукэгай начал записывать то, что видел сам и слышал от других. Он описал битвы с татарами, меркитами, разгром кереитов и найманов и даже происки Джамухи и Теб-Тенгри.
На вопрос Тургэна, где хранятся записи, Бурбур отвёл глаза и пожал плечами.
- Зачем же таиться? Надо было показать Чингисхану.
- Э, нет. Я ведь писал о нём как о враге Ван-хана.
Бурбур пил, ел с удовольствием. Опустошая рог, он пучил глаза, обнажая белки. Дело закончилось тем, что он начал ловить левой рукой то, что не шло в горло. С клокотаньем в глотке он побеждал позывы рвоты и глотал архи.
Когда Тургэн повёз его домой, Бурбур уснул в телеге. У избушки Ганц Агнура Тургэн растолкал его, чтобы тот успел придти в себя перед возвращением домой. Открыв глаза, тот вдруг кивнул на развалины и сказал:
- В-во! Здесь!
- Да, я знаю, здесь жил твой сосед Одинокий Охотник.
- Нет, не то. Тут у меня кто-то украл архи и… - тут Бурбур вдруг умолк.
Тургэн понял, что Бурбур проговорился о своих рукописях.
Домой подъехали в сумерках. Бурбур величественно оглядел с брички подбежавших внуков, жену. Смотрите, мол, всё в порядке – я совсем не пьян. Однако, спускаясь вниз, он оступился и рухнул на землю. Странно, но дети засмеялись, а жена тоже не испугалась. Видно, привыкнув к таким выходкам, она даже не стала поднимать его вместе с внуками. Поблагодарив Тургэна за доставку мужа, она пригласила его к столу, но Тургэн сказал, что сыт.
Проезжая мимо развалившейся избушки Ганц Агнура, Тургэн вспомнил о бутылке, которую он использовал, призывая Есуй-хатун. А вдруг здесь лежат и записи Бурбура? Хотел осмотреть юрту и погреб, но стало совсем темно, да и искать их без разрешения хозяина не хотелось.
Назавтра Тургэн приехал к Бурбуру и пригласил посидеть на берегу Орхона. Проезжая мимо избы Ганц Агнура, Бурбур словно не заметил её. А Тургэн сказал, что знал Одинокого Охотника, и что Белогрудка навела его на бутылку архи в погребе, чтобы помянуть Ганц Агнура.
- Так вот куда она делась! Хорошо, что попала к тебе.
- Узнав, что это твоя бутылка, я приехал вернуть долг.
- А кто сказал о бутылке?
- Ты, - ответил Тургэн и понял, что тот ничего не помнит о сказанном вчера.
На реке они расположились у камня, на котором он призывал Ганц Агнура и Есуй-хатун. Разведя костёр, Тургэн налил архи в две плошки. Но Бурбур достал бычий рог и протянул его Тургэну. До чего же большой он! Побрыгав капли в огонь и бросив в него мясо, Тургэн выпил, а Бурбур, вылил архи в своё горло, и крякнул от удовольствия. После этого он словно откупорил бутылку откровения.
- Ганц Агнур был моим соседом. Он, как я и Архай, - кереит. Наши деды и отцы служили отцу Ван-хана. А после его гибели стали служить Чингисхану.
После второго рога Бурбур стал ещё более говорлив. Он сказал, что почти все кереиты были крещёными и носят кресты. Сказав так, он показал крест на шее. Тут Тургэн показал свой крест.
- Ты тоже крещён? – удивился Бурбур.
- Нет, ношу как талисман.
Далее Тургэн услышал, что грамотных кереитов мало, но они есть. Среди них Бурбур назвал Ганц Агнура и его детей, которые умерли от оспы. На вопрос, писал ли что-то Ганц Агнур, тот неожиданно кивнул головой.
- Писал, но мне не показывал. Ну-ка, налей ещё, - потребовал Бурбур.
Тургэн боялся, что тот упадёт и не сможет показать тайник с записями. Но без архи нельзя. Вон как оно развязало язык Бурбура. После третьего рога его стало мутить, началась обычная борьба с поглощением того, что не лезло в горло. Поняв, что развязка близка, Тургэн усадил его в телегу, подвёз к избушке Ганц Агнура и предложил выпить за него и собаку Белогрудку.
- За друга и Белогрудку с удовольствием! – Поев мяса, Бурбур сказал, - После того, как Белогрудка ушла отсюда, я перепрятал свои бумаги. Куда, не скажу…
Расставаясь, они выпили на стремя, Тургэн отвёз Бурбура домой. Возвращаясь в Каракорум, он с удивлением думал о том, что слово Христово и грамота дошли до монголов ещё до появления империи Чингисхана. Вон сколько кереитов, найманов молились Абай-Бабаю и писали что-то.* В том, что он доберётся до бумаг Бурбура и Архая, Тургэн не сомневался.

Угэдэй развеял миф о ненависти
монголов к исламу.
Рашид ад-Дин

УГЭДЭЙ И МУСУЛЬМАНЕ
После войн с Мухаммедом и Джелал-ад-Дином многие думали, что монголы ненавидят мусульман, и пытались раздуть неприязнь к ним. Однако Угэдэй продолжал удивлять подданных равным отношением к людям разных вероисповеданий.
Как-то возвращаясь с охоты, Угэдэй и Чаhадай увидели мусульманина, который, совершив намаз, решил провести омовение. Монголы запрещали купаться, чтобы не вызывать грозу. А тут - человек в воде.
* Летописцы Китая и Средней Азии использовали рукописи на монгольском языке. Недаром Рашид ад-Дин назвал свой главный труд сводом летописей. Безвестные монголы, не указывая свои имена, писали воспоминания, летописи, памфлеты, в которых Чингисхан не только воспевался, но и критиковался.
     Чаhадай хотел казнить его на месте. Но Угэдэй велел допросить мусульманина. Дома хан приказал Данишменд-хаджибу вернуться к источнику, где мылся араб, бросить в него монету и сказать арестованному, будто бы он уронил её, когда пил воду, и потому залез за ней. На утро мусульманин сказал о балыше, упавшем в источник. Его повезли туда, он нашёл на дне монету, и Угэдэй сказал:
- Лишь из крайней нужды бедняк полез в воду.
Повелев больше не нарушать ясу, Угэдэй выдал мусульманину двадцать балышей и отпустил его. В другой раз к хану явился один кипчак * и заявил, что мусульманин убил овцу не через живот, а перерезал ей горло.
- Как ты узнал об этом? – спросил хан.
- Он завёл овцу в хижину, я понял, что тот готовит грех - прольёт кровь на землю. Я залез на крышу и оттуда увидел, как он перерезал горло. Спрыгнув вниз, я связал его и доставил к вам.
- Ты обвиняешь человека, который умертвил овцу по своим обычаям! Но, ты, как вор, забрался на крышу и вторгся в чужой дом! А главное - ты разжигаешь ненависть к мусульманам, которые верно служат мне. И посему я освобождаю этого человека, а тебя приказываю казнить!
Узнав об этом, мусульмане стали ещё лучше служить хану. Один из них посеял что-то на берегу Орхона. Летом на грядках выросла зелень, а осенью выдернул её с корнями и понёс к хану.
- Что это? – спросил хан.
- Это редька, её вместе с перцем используют как приправу для мяса.
- Никто никогда не выращивал здесь ничего, ты первый, кто добился этого! – сказал Угэдэй и велел выдать по балышу за каждую редьку.
Позже на Орхоне стали выращивать не только редьку, но и просо, рожь, овёс. Один уйгур посадил и вырастил на берегу Орхона саженцы миндаля. Когда они принялись, Угэдэй, узнав об этом, поехал на реку и, увидев целую рощицу, сказал:
* Кипчак – куман или половец. К ним примыкала и часть казахов.

- Из миндаля получаются лучшие стрелы. Повелеваю наградить уйгура за каждое деревцо по золотому балышу, а кроме того дать ему повозку с парой быков, чтобы он возил к роще хорошую землю и озёрный ил.
Старик-монгол выточил из железа три стрекала, насадил их на черенки и сел у дороги, где проезжал хан. Увидев его, Угэдэй спросил, что он здесь делает.
      - Я человек бедный, но сделал эти стрекала и хочу подарить их вам.
Хан увидел, что они грубые, однако сказал:
- Бедняк старался, как мог, и от чистого сердца дарит стрекала. Их можно доделать и использовать для починки бурдюков. Дайте ему три балыша.
Другой монгол преподнёс хану несколько стрел и сказал:- Если бы у меня были деньги на кузницу, я делал бы десять тысяч стрел в год, но я задолжал семьдесят балышей и не могу начать дело.
Угэдэй велел выдать ему сто балышей. Кузнец расчитался с долгом, построил кузницу, начал плавить железо и делать стрелы.
Позже другой бедняк преподнёс хану десять кнутов и сказал, что зарезал последнюю овцу, а из её кожи сделал кнуты, чтобы подарить хану. Угэдэй повелел выдать ему сто балышей и тысячу овец, чтобы семья стала жить в достатке.
Однажды уйгурский купец схватил мусульманина, задолжавшего ему четыре балыша, и хотел дать сто ударов палкой. Но, поняв, что так денег не вернёт, купец предложил мусульманину отказаться от ислама и принять буддизм. Узнав об этом, Угэдэй велел дать купцу прилюдно, на базаре, сто палок, а мусульманину вручить сто балышей из кармана купца.
Один перс подарил хану шикарную фетровую шапку, расшитую золотом, украшенную драгоценными камнями. Угэдэй повелел выдать гостю двести золотых балышей. Махмуд Ялавач написал распоряжение о выдаче, но, посчитав, что выпивший хан чересчур щедр, не поставил печать-тамгу. Без этого денег персу не дали. На другой день Угэдэй увидел его, ещё раз поблагодарил за шапку и спросил, получил ли он деньги. Тот смутился, потупил голову. Поняв всё, хан распорядился выдать триста балышей. Однако и на сей раз гость не получил денег без тамги. Несколько раз Угэдэй прибавлял по сто балышей и, когда сумма выросла до шестисот, он повёл свою свиту в казнохранилище и велел показать, сколько денег хранится там. Насчитали многие тысячи балышей.
- Ну и куда девать их? – спросил Угэдэй, - Даже если разделим между собой, хватит и нам, и потомкам. А что в этом мире остаётся навеки?
- Ничто, - ответил Махмуд Ялавач.
- Да, богатства невечны, и их с собой на тот свет не возьмёшь, - сказал хан, - а вот славное имя и добрая память останутся навсегда! А ты, Махмуд и твои чиновники – мои враги: вы задерживаете деньги тем, кого я одарил, и, значит, не хотите, чтобы обо мне остались добрая память.
После этого хан повелел выплатить персу шестьсот золотых балышей и раздать казну бедным и богатым, гостям и местным жителям. И люди всех наречий, поклоняющиеся Будде, Христу, Магомету и даже Конфуцию и Заратустре, унесли с собой, кто сколько смог.

Рука щедрости простёрта.
Пыль смут и бедствий улеглась.
Джувейни

КУРУЛУТАЙ В КАРАКОРУМЕ
Строительство дворцов шло до глубокой осени года лошади, пока не ударили морозы, и возобновилось в первом месяце весны. А летом года овцы (1235) обновлённая столица приняла первых гостей. Ещё перед их приездом Тургэн, вспомнив загаженную на предыдущем курултае долину Керулена, предложил устроить отхожие места у дворцов и возле площадок, где шли состязания. И в столице стало гораздо чище, чем прежде.
В Карокорум съехались караваны со всех концов Великой степи, а также из Китая, Тибета, Персии, Средней Азии. Гости доставили всевозможные дары. Неожиданный дар получил и Тургэн. Чин-Тимур, доставивший бочки вина, привёз душегрейку, связанную Турагай из тонкорунной овечьей шерсти. Но главным сюпризом стало известие о том, что она родила сына, которого назвала Тургэном.
- Раз отца нет рядом, - сказала Турагай, - пусть он носит его имя.
Тургэн был расстроган подарком и известием о сыне, которого никогда не видел, и задумался, что послать в ответ.
Торжества шли сорок дней. А особый молебен в честь Чингисхана провели у горы Малахитэ. Покорителю Вселенной побрызгали лучшие вина, преподнесли мясо лучших баранов. Тургэн был доволен, что семейство хана признало его сон вещим, и Угэдэй отказался от кровавых жертвоприношений. С тех пор потомки Чингисхана стали обходиться без этих обрядов.
Поднявшись на гору, Тургэн, как на ладони, увидел высокие крепостные стены вокруг столицы. Дворец Тумэн-Амгалан, длиной и шириной - в полёт стрелы, двести на двести саженей, сияет белыми стенами и крышей под красной черепицей. Крылья, длиной в сто саженей, ведут к дворцу – с четырёх сторон. И потому здание сверху похоже на крест и на летящую священную птицу загалмай. Двухэтажные здания с ровными рядами окон подпираются круглыми колоннами в сажень высотой. Две широкие мраморные лестницы ведут к главному зданию.
На высоком крыльце - золотая скульптура Чингисхана, сидящего под навесом с мраморными колоннами. Крыльцо походит на огромный трон из слоновой кости. Голова хана повернута на запад. Правая рука показывает в сторону заката. И ясно, куда потомки должны направить коней.
Нижний этаж очень широк и высок. Зал торжественных приёмов напоминает огромный шатёр Чингисхана, в который может въехать более тысячи всадников одновременно. Но пока во дворец всадники не въезжают, и в него входит около двух тысяч человек. Ниже находится подземный этаж для охранников. Они сидят и на чердаке под высокой крышей с яркокрасной черепицей. Дежурство там считалось почётным, но стражникам было жарко летом, а зимой изнурял холод. Из-за этого дворец неоднократно утеплялся. В подвалах поставили печи, а нижнюю часть крыльев дворца застроили плотными деревянными стенами, чтобы ветер не заносил дворец сугробами и песком.
Не все сосны, берёзы и кедры прижились на холме. Их пересадили неудачно, и многие из них засохли. Лишь побеги китайского плюща покрыли стены дворца, но и они сморщились и погибли от суховея из пустыни Гоби.
Угэдэй чувствовал себя в своих покоях неуютно, и потому велел поставить во дворе обычную юрту, где и ночевал в привычной обстановке. Под большим бронзовым деревом с золотыми листьями стоят четыре чаши, которые окружают толпы людей. Ранее хан хотел установить чаши на углах дворца. Но зодчие убедили его сделать одно райское дерево, с которого течёт вино.
Вверху дерева стоит трубадур с крыльями за спиной, похожий на христианского ангела, призывающего людей не то к молитве, не то к бою. В густой листве из жести, покрашенной золотом, скрыты бочки, из которых по тонким глинянным трубам течёт вино в серебряные чаши на земле. В одной чаше - красное бухарское вино, в другой – белое китайское, в третьей – крепкое архи, а в четвёртой – кумыс.
Узнав о даровых угощениях, люди повалили к дворцу. Черпая вино кружками, они переходили от одной чаши к другой. Повторяя круги, все говорили, что пьют за здоровье хана. Восторгаясь вкусом вина, они удивлялись и кумысу: «Такой крепкий, что сшибает с ног!» И многие напивались до бесчувствия. Угэдэй велел не наказывать их, но уносить со двора упавших на землю. А после того, как один человек рухнул лицом в чашу и чуть не захлебнулся, возле них поставили виночерпиев, которые разливали вино чистыми кружками и отгоняли пьяных.
Один из толстяков подходил с важным, величественным видом. Вынимая большой бычий рог, он наполнял его, опустошал и шёл к другим чашам. Выпивая очередную порцию, он пучил глаза так, что обнажались белки. У него хватало сил отойти чинно, с достоинством. Но за воротами он падал без чувств, и его увозили домой. Узнав об этом, Тургэн догадался, что это Бурбур - Таинственный Писака.
Главной особенностью курултая стало то, что гости со всех концов империи не просто наблюдали за торжествами, но и участвовали в них. Впервые показали своё мастерство акробаты, жонглёры, фокусники из Китая. Их выступления были щедро одарены ханом и гостями. Следом за ними лицедеи-китайцы начали изображать людей разных народов.
Показывая, как путешествуют лесные люди, они вывели собачью упряжку с нартами. Затем показали тунгусов на северных оленях, тангутов верхом на верблюдах. Все путники - в одеждах и головных уборах своих народов. Музыканты исполняли их песни.
Показ путешественников разных народов завершили монгольские всадники, которые промчались, сверкая обнажёнными саблями и рассекая ими прутья лозы и манекены людей. Всё ясно – нет в степях и пустынях более лихих путешественников, чем монголы.
Смех вызвала сцена торга жадного арабского купца с покупателями. Тот никак не хотел снижать цены на товары, и тогда хитрые покупатели, обступив купца, начали расплачиваться и незаметно хватать и прятать украшения в свои мешки. В итоге монголы облопошили жадного араба. Зрители проводили лицедеев одобрительным смехом и аплодисментами.
Однако эта сцена не понравилась Угэдэю. В очередной сцене, увидев привязанного к хвосту лошади старца в чалме, хан спросил:
- Что это значит?
- Это мусульманин – враг китайцев и монголов, – ответили лицедеи, - именно так надо выволакивать их с наших земель.
- Но седобородый похож на почитаемого у нас Белого Старца, да и мусульмане не заслуживают такого поношения.
Хан повелел доставить из казны изделия мастеров Средней Азии - кубки, браслеты, хрустальные вазы, шкатулки, украшенные самоцветами, оружие с золотой и серебряной чеканкой, а рядом поставить рулоны китайского шёлка, фарфоровые вазы, статуэтки из слоновой кости. Они выглядели тоже неплохо, но яркостью уступали изделиям мастеров Бухары, Самарканда, Хивы.
- Вот какие прекрасные вещи делают мои подданные в Средней Азии! - сказал Угэдэй, - Своим блеском они затмевают изделия китайцев. Привязав старика к хвосту лошади, вы унизили мусульман! У редкого бедняка-таджика нет пленных рабов-китайцев, - но ни у одного китайца и у нас, монголов, нет рабов-мусульман. Мой отец платил за каждого мусульманина по сорок золотых балышей, а за китайца давал лишь одного осла. За такое унижение мусульман надо бы казнить лицедеев, однако я не хочу омрачать праздник и потому прощаю их, но пусть они покинут Каракорум!
Тургэн исправил испорченное настроение хана обрядом Ягша-Онгон. Вечером на берегу Орхона вспыхнули костры, в котлах закипела сметана для саламата. Молодая пышная тункинка, видимо, сестра той, с которой согрешил Тургэн, изображала Умай-Гохон, а Буха-Нойона – борец Ухан-Бухэ, сын знаменитой Ботохой-Тархун. Он был сыном Хорчи-Нойона, а не Худуга-беки. Однако сын почитал обоих отцов – и того, кто зачал его, и того, вырастил. Обоих уже не было в живых. Они умерли один за другим в семьдесят лет. Ухан-Бухэ на год старше Тургэна, но силой превосходит его, и начал побеждать пять лет назад, не уступая никому.
После окончания танца Ухан-Бухэ схватил обнажённую Умай-Гохон и на руках понёс в кусты. Бедная девочка, как она выдержит такого пороза, подумал Тургэн. За ними последовали юhенгуты, держа за руки смущённых девчонок. Тут к Тургэну подбежала юная девица, но её оттолкнула полная женщина, ростом чуть ли не с Тургэна, и потянула в кусты. Ему показалось, что его схватил мужик, до того крепко зажата его рука. Однако это была женщина, да какая – сама Ботохой Тархун!
«О Тенгри! Она же мне в матери годится! Ей же – далеко за сорок!», - подумал он, но по негласным правилам не мог отказаться от приглашения. Оробев, Тургэн боялся оплошать, до того пышной и необъятной оказалась она. Однако архи и молебен так зарядили его, что он дважды довёл Ботохой Толстую до экстаза.
- Я много лет не была с мужиками, - сказала она, - слышала о твоей силе, и хорошо, что ты оказался таким. Сильнее и слаще у меня никого не было и не будет.
Тургэн тоже сказал, что такой, как она, у него не было, но не стал говорить о том, что написал в летописи о ней и её победах над тремя полководцами.

Игры 1235 года впервые
стали международными.

НАДАН: ПОБЕДЫ И ПОРАЖЕНИЯ
Чтобы воины не застоялись в безделии, Угэдэй велел проводить борьбу, скачки и стрельбу не только на надане, но до и после него. Сильнейшими в джигитовке стали туркмены. Сумев доставить до Каракорума трёх ахалтекинцев, они на полном скаку вращались вокруг седла, прыгали на землю и тут же вскакивали обратно. А в конце показали невероятное – скачку стоя во весь рост сразу на двух конях, бегущих рядом.
Субэдэй с ухмылкой смотрел на лихих туркменов и сказал:
- Да-а, всадники и кони хороши, но мы побеждали их на их же родине! И только сейчас понял, почему мы не настигли Джелал-ад-Дина.
Поговорив с туркменами, Тургэн узнал, что они кормили ахалтекинцев овсом и травой, которую косили в дальнем пути через горы, пустыни, и здесь, у берегов Орхона. Впервые увидев косы и грабли, он внимательно изучил, как сделаны они, и даже попробовал косить. И хотя коса втыкалась в землю, туркмен дал ряд советов и обещал Тургэна научить косить.
Позже монголы показали один из древних способов борьбы с конницей, которым они пользовались в битвах с чжуржэнями, когда у них не хватало лошадей. Вражеских всадников изображали пленные рабы китайцы, одетые в латы и шлемы. Им было велено всерьёз рубить саблями пеших монголов. А тем приказали копьями и крючьями на них стаскивать скачущих всадников. Тургэна удивило условие, поставленное Субэдэем, - не трогать коней. Он берёг их больше, чем людей. Зрелище оказалось самым грозным и страшным.
В первой стычке победили всадники. Потеряв лишь троих, они зарубили семерых пехотинцев, не успевших увернуться от сабель и лошадиных копыт. Остро запахло кровью и страданием. Следующую атаку монголы отразили хитростью. При приближении лавины они быстро выстроились небольшими кучками, ощерились копьями, и отпугнули коней громкими криками и стуком щитов.
Шарахаясь в стороны, кони подставляли всадников под копья. Пехотинцы цепляли их крючьями, а тех, кто успел проскакать, сбивали копьями. Падая на землю, всадники становились добычей пехотинцев, и те добивали их ударами копий. Субэдэй разрешил это, чтобы они овладели мастерством ведения боя в обстановке, близкой к настоящему сражению. А стоны упавших и раненых всадников заглушали крики восторга толпы.
В схватках борцов впервые участвовали персы и таджики. Угэдэй повелел своему наместнику в Хорасане Джурмагуну привезти их на курултай. Тот собрал сотню борцов и в поединках между ними отобрал десять сильнейших. В дальнем пути их везли в просторных кибитках, хорошо кормили и содержали как особых гостей. На стоянках и днёвках они боролись между собой. Их появление в Каракоруме не удивило монголов:
- Подумаешь, богатыри! У нас полно более толстых и могучих.
Гостей поселили в лагере на берегу Орхона, поставили охрану и разрешили купаться. Увидев их голыми, кто-то пустил слух, что у персов и таджиков очень большие эрхтены и что в любовных утехах они так же сильны, как в борьбе. Но когда им выделили луноликих красавиц, приезжие богатыри не стали трогать их.
- Не нравятся эти девицы, заменим на других, - сказали хозяева, - кого хотите, тангуток, китаянок?
- Ваши девицы хороши, но мы хотим побеждать, и потому не будем тратить силы на них, - ответили борцы.
После первых схваток персы и таджики доказали, что сила не в толщине живота, рук и ног. Некоторые из них, невзрачные на вид, но очень ловкие, вёрткие, победили тучных монголов. До финальных поединков дошло четверо монголов и сколько же приезжих. Среди них выделялся перс по прозвищу Филэ - слон. О нём говорили, что он – потомок парфянского царя, а, кроме того, в его жилах будто бы текла кровь самого Македонского. Так это или нет, но выглядел Филэ величественно. Высокий, белокожий, он не отличался особой мускулатурой, был строен и в то же время очень силён и ловок.
Стало ясно, что со стороны монголов персу сможет противостоять только непобедимый Ухан-Бухэ, сын Ботохой-Тархун. Мать очень гордилась победами сына и повторяла древнюю поговорку «Богатыри рождаются от матерей». Не менее сильным был и её сын, рождённый от Хутуга-беки, но того больше увлекали охота и стрельба из лука. Тургэн хорошо знал тайну появления сыновей Ботохой Тархун, так как описал её в своей летописи, но никому не говорил об этом, как и о других тайнах прошлого.
Все с нетерпением ждали поединка Ухан-Бухэ и Филэ. Накануне решающих схваток Угэдэй во всеуслышанье объявил:
- Победитель получит в награду пятьсот золотых балышей!
Наставником монгольских борцов был Эльчидэй-нойон, родич Чингисхана, который закатал в ковёр Джамуху. В юности Эльчидэй увлекался борьбой, а сейчас готовил борцов. Видя, как Филэ легко побеждает соперников, хватая их за ноги, наставник предложил отказаться от правила третьего касания, когда борец, случайно задев землю рукой или коленом, получал поражение. Присуждать победу решили тем, кто уложит соперника на лопатки. Выслушав перевод, Филэ понял, монголы думают, что эти изменения помогут их борцам, но усмехнулся и кивнул в знак согласия.
В решающем поединке борцы долго не могли ухватить друг друга. Потом Филэ как бы случайно упал и встал на четвереньки. По прежним правилам ему бы зачли поражение. Толпа восторженно приветствовала первый успех монгола. Ухан-Бухэ легко придавил Филэ к земле своей тушей. Довольно улыбаясь, он оглядел толпу, мол, сейчас опрокину перса на спину. Однако он никак не мог оторвать его от земли. А перс что-то кричал по-своему и махал руками, мол, давай-давай, но Ухан-Бухэ походил на ястреба, который вцепился в неподъёмную жертву. Когда Филэ надоело пыхтенье над его ушами, он ловко выскочил снизу и так припечатал Ухан-Бухэ лопатками к земле, что тот не мог встать.
Толпа взревела от отчаянья. Лишь гости хлопали в честь перса. Ботохой-Тархун заплакала от обиды и побежала к сыну. Вместе с Эльчидэй-нойоном она привела его в чувство, подняла и на руках, как маленького, вынесла за круг. Это вызвало смех и аплодисменты. Особенно удивились гости, когда кто-то сказал, что эта женщина победила трёх полководцев Чингисхана.
Угэдэя расстроило поражение Ухан-Бухэ, но он сдержал слово и преподнёс Филэ пятьсот золотых балышей. Остальные борцы получили по сто балышей. После той победы хан подарил Филэ пять луноликих монголок и повелел жить с ними, пока они не родят сыновей. Хан хотел, чтобы он улучшил породу, и монгольские борцы стали самыми сильными в мире.
Филэ понравилось в Каракоруме, его не брали в походы, не заставляли работать. Он продолжал бороться и побеждать. Но главной его задачей было улучшение породы. Через пять лет, когда от него родилось семь сыновей и три дочери, он вернулся на родину. Получив по пятьсот балышей за каждого сына и по триста за дочерей, Филэ стал самым богатым персидским борцом. Ботохой-Тархун после объятий Тургэна на Ягша Онгоне родила ещё одного богатыря, который через много лет станет знаменитым борцом и победит сыновей перса Филэ.
После поражения в борьбе Эльчидэй-нойон сказал, что монголы не должны проигрывать других соревнований и предложил Тургэну выступить в метании копья. Несмотря на то, что он не готовился, пришлось согласиться. Глядя на других, он увидел, что большинство метает низко, словно целясь в бегущего зверя. И копья, ударясь о землю, скользят по полю, тогда как в воздухе могли бы пролететь гораздо дальше.
Чтобы избежать этого, он представил, что ему нужно подбить высоко летящего грифа. В первый раз копьё взлетело слишком высоко и, набрав высоту, опрокинулось и воткнулось близко. Но во второй раз так вложился в копьё, что оно, казалось, зазвенело от восторга: «Наконец-то хозяин попал в мою ось!» Дрожа и трепеща от точного попадания в ось, копьё легко пронзало встречные струи воздуха и, сверкая наконечником, улетело на другой конец поля, где чуть не пронзило одного из зрителей. Тургэн победил давнего соперника Шидэхча, который много лет не проигрывал никому, и получил пятьсот золотых балышей.
Тургэн стал самым метким и в метании в цель – шкуру барана на стволе дерева в двадцати саженях от места броска. За это ему вручили ещё пятьсот балышей. Батый подбежал, обнял Тургэна как старого друга, снова удивился, как тот вырос, возмужал, и пригласил в гости в свой улус.
Когда к нему подошёл с поздравлением Чин-Тимур, Тургэн отдал ему увесистый мешочек с балышами и попросил отвезти Турагай. Тот удивился столь щедрому подарку, но взял и заверил, что обязательно передаст деньги. Тургэн не сомневался в том, что Чин-Тимур доставит их. Только не случилось бы с ним что-то в дороге. Наместник очень потучнел в последние годы и выглядел неважно.
Монголы выиграли скачку на самую длинную дистанцию - 60 ли, и стрельбу из лука на скаку. Метко поражая цели, они доказали, что в этом им нет равных.
Предложенные Тургэном состязания акынов и сказителей, проходили вечерами и вызвали не меньший интерес, чем поединки борцов, скачки, джигитовка, стрельба из лука. Улигершины рассказывали легенды о Гэсэре, Алтан-Шагае, Аламжи-Мэргэне, других древних богатырях. Показали своё мастерство певцы и танцоры разных народов, чего не бывало ранее.
Перс Филэ удивил всех чтением поэмы Низами «Искандер-намэ». Перед началом чтения и во время перерывов он пил красное вино, смешанное с молоком. И до глубокой ночи нараспев читал великую поэму о Македонском.
Главная цель посвящения -
передача шаману силы учителя
и энергетики святых мест.
Александра Дэвид-Неель.

ВЫСОКОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ
В конце надана Угэдэй-хан вызвал Тататунгу посоветоваться о западном походе. Глава канцелярии сказал, что он скажет своё слово, но прежде лучше послушать Верховного шамана. Хан вздохнул:
- Усун-эбугэн постарел, разжирел, толку от него…. Не заменить ли его Тургэном?
- Как учитель я хорошо узнал его и поддерживаю ваше мудрое решение. Ведь Тургэн предложил приносить в жертву новых невест…
- Но это пожелал мой отец! – прервал его хан.
Тататунга понял, что проговорился, и тут же сказал:
- Да, но отец передал это через Тургэна, явившись к нему во сне.
- А ведь верно, - кивнул Угэдэй, - Поэтому надо скорее посвятить его.
Главный шаман встретил решение Угэдэй-хана без радости. Однако ослушаться хана Усун-эбугэн не мог, и стал готовить обряд посвящения. Он решил провести посвящение в верховье Орхона, у святого места - водопада Хурхрээ. Это ущелье называли Воротами смерти.
Вскоре караван из двадцати всадников и нескольких подвод вышел из Каракорума. Впереди и сзади ехали телохранители Амурсана и Баглай, а в середине - Усун-эбугэн, Тататунга, которым поручили посвящение Тургэна.
В начале пути всё было знакомо Тургэну по зимней поездке с учителем. У горы Верблюд, от которой они зимой свернули в гору, караван продолжил путь вверх по руслу Орхона. Ехать стало тяжелее. Лошади с трудом брели по дну ущелья, где струилась река.
А главной бедой стали комары, оводы и мошкара. В тайге они крупнее и злее, чем в степи. Спеша перед зимой насытиться кровью, они тучами кружили над людьми и конями. Лошади беспрестанно мотали головами, фыркая от мошкары, забивающей ноздри. А люди глубже надвигали на головы малахаи, прятали руки в рукавах халатов. Легче было на привалах, когда костры с хвоей и листвой густым дымом отгоняли комаров. Главный шаман хуже всех переносил путь. Закутав лицо платком от мошкары, он сопел, пыхтел. Капли пота текли из-под малахая ручьями.
В урочище Хурхрээ караван прибыл через трое суток. Мощные струи водопада срывались с высоты десять саженей в бурлящую котловину. Прибрежные скалы, деревья увешены ленточками. Ещё больше их у каменного обо, где люди поклоняются духам предков. А рядом остатки костров, черепа животных, принесённых в жертву. Белые челюсти давно высохли, а трава, которую они жевали, продолжает зеленеть. Здесь всё навевает священный ужас, недаром это место называют Воротами смерти. Рядом паещер - тайаный вход в подземное царство Эрлэн-хана, владыки загробного мира
Много времени ушло на подготовку посвящения. Фигурки кукол-онгонов, металлические подвески пришили к плащу ещё в Каракоруме. Из девяти животных – соболя, белки, горностая, зайца, куницы, хорька, выдры, лисицы, косули, не хватало шкурки зайца. Решив добыть зайца в пути, помощники, как на зло, не встретили ни одного зверька. Когда не надо, они так и мельтешат. Кроме того, шаманский шлем надо было украсить перьями местного ворона. Эта вещая птица передаст Тургэну силу водопада и хребта Хангай. Наконец, Амурсана подстрелил зайца, а Баглай - ворона. Его перья вместе с перьями орла украсили шаманский шлем.
На Тургэна надели гремящий металлическими подвесками плащ, на голову водрузили оргой с рожками кабарги и короной чёрно-серых перьев. На шею набросили связку шкурок животных, повесили круглое бронзовое зеркало-толи. А в руки дали длинную конную трость. Шаманское облачение преобразило Тургэна. У водопада он стал похож на вождя племени.
Молебен начали на закате дня. Усун-эбугэн обратился к духам-хозяевам водопада Хурхрээ, священной реки Орхон, великого хребта Хангая и попросил у них прощения за вторжение в их владения, объяснил, что они пришли взять их силу и передать Тургэну, которого возводят в более высокий шаманский сан. Потом Усун-эбугэн и его помощники преподнесли духам дары – молочную водку и куски мяса только что зарезанного барана.
Бубны гремели в долине Орхона допоздна. Ночью Тургэн плохо спал от усталости и молочной водки, которую пришлось пить неоднократно. Виски, лоб и затылок болели от железного шлема. Но надо терпеть всё ради столь важного события, как посвящение. Цель его – передача Тургэну магической силы духов-хозяев этого святилища и духов предков, ак также их благословение.
Если на ручье Таг, у Бурхан-Халдуна, он получил благословение родового шамана, то здесь, на Орхоне, его напутствуют Главный шаман империи и глава канцелярии, он же хранитель ханской печати. Тататунга не имел особого шаманского статуса, но, зная о ревности Усун-эбугэна к Тургэну, вызвался помочь ученику.
Наутро молебны продолжились. Главный шаман произносил новые призывания, а его помощники камлали и стучали в бубны, танцевали вокруг костра на поляне. Пляски затянулись, так как посвящались всем девяти животным. Шаманам и Тургэну пришлось изображать бег и прыжки каждого из них, издавать звериное рычанье, клёкот орла и ворона. Потом Тургэна хлестали берёзовыми ветками. Однажды Усун-эбугэн в экстазе ударил его по лицу так, что чуть не выбил левый глаз. В голове зазвенело, он подумал, что это от удара, но, позже стало ясно, звон предупреждал о более серьёзной угрозе.
Вечером, когда молебен завершался, вдруг грянули подземные толчки такой мощи, что люди упали на землю, а лошади с храпом встали на дыбы и поскакали вниз по течению. Тургэн поднял на ноги Тататунгу, упавшего в воду, и отвёл его на правый берег реки.
- Не бойтесь! Это добрый знак! – крикнул Усун-эбугэн, - Тенгрии услышали наши молитвы!
В это время земля снова задрожала, раздался глухой гул, и наступило грозное затишье, которое испугало Тургэна больше подземных толчков. Небо потемнело, из туч полетели первые капли дождя. Яркая молния ударила в гребень водопада, сильнейший гром оглушил всех. Падение струй внезапно прекратилось, словно водопад испарился от удара молнии, зато хлынул сильный ливень и послышался грозный гул. Вспомнив лавину в Ала-тоо, Тургэн понял, что сверху идёт поток камней. Он крикнул Усун-эбугэну, чтобы слуги отнесли его выше, а сам взял на руки Тататунгу и побежал к более высокому уступу скал. Учитель был суховатым, лёгким, и Тургэн, несмотря на своё тяжёлое облачение, быстро поднялся наверх.
Водопад снова ожил, и в потоке мутной воды с грохотом покатились огромные камни. Кони и всадники, не успевшие подняться вверх, барахтались в лавине. Пытаясь спасти коня, Баглай схватил одного из них за узду и потянул вверх. Однако обезумевший от страха конь увлёк Баглая под камни, которые тут же поглотили их. Не в силах ничем помочь погибающим, Усун-эбугэн и другие молились, воздев руки к небу. Но тенгрии не услышали их, и всех перемолола каменная мясорубка. Пересчитав оставшихся в живых, Тургэн ужаснулся – погибли десять человек и все кони. Оправдав своё название, Ворота смерти отправили Эрлэн-хану новые жертвы.
Земля снова задрожала под ногами. Вода, камни и грязь начали подступать к ногам спасшихся людей. Но, к счастью, вскоре поток утих. Промокшие под ливнем, напуганные люди успокоились не сразу. Высота водопада уменьшилась вдвое, камни завалили недавно бурлящую водой чашу и русло реки. Идти по ней нельзя.
Тургэн поднялся на перевал и увидел пещеру. Зайдя внутрь, он понял, что здесь могут скрыться почти все оставшиеся в живых. Сняв с себя шаманское снаряжение, он испытал облегчение, спустился обратно и сообщил Усун-эбугэну о пещере. Все тут же пошли за ним.
Подойдя к пещере, Тургэн увидел, что вход в неё снизился. Клубы пыли ещё курились над камнями, он понял, что скала только что осыпалась и едва не завалила вход. Говорить об обвале Тургэн не стал, чтобы не пугать спутников. Зайдя в пещеру, он развёл костёр, оглядел своды, и, не увидев нависших камней, пригласил внутрь Усун-эбугэна и Тататунгу.
Раздевшись, они повесили на камни мокрые дэгэлы. Увидев огромный, как шар, живот Усун-эбугэна. Тургэн поразился, до чего разжирел тот. Пласты жира покрывали не только бледное тело, но и ноги и руки. И без того узкие глаза стали ещё уже от укусов мошкары и комаров. Голый, он походил на беременную бабу с висящими грудями. Пожилой старец с дряблой старческой кожей, огромной лысиной и жидкой седой косичкой на затылке. Прав Угэдэй-хан, выразив недоверие Усун-эбугэну. Почти все шаманы к старости теряют свои магические способности и пророческую силу.
Вдруг Тургэн почувствовал острую вонь, заполнившую пещеру. Ещё по пути сюда он чуял её, а сейчас понял, что от пережитого страха шаман наложил в штаны. Тургэн предложил ему снять их. Усун-эбугэн молча повиновался и шёпотом попросил постирать, не показывая никому. Чтобы помощники не увидели Главного шамана в неприглядном виде, Тургэн велел развести второй костёр у входа в пещеру. Помощники и кешиктены сушились отдельно.
Спускаясь вниз, Тургэн увидел, что Амурсана пошёл за ним.
- Почему вы один? - с упрёком спросил он, - теперь я ни на шаг от вас.
Увидев грязные штаны шамана, Амарсана всё понял, молча взял их и начал стирать в мутном от грязи ручье. А Тургэн поднялся выше по течению, разгрёб кучу камней, выкопал яму, чтобы вода отстоялась. После пережитого страха и волнений все хотели пить. Но бурдюки с кумысом и молоком, как и всю еду, унесла лавина.
Тургэн и Амурсана нарезали широкие полосы бересты, скрутили из них треугольные туеса с острыми концами вместо днищ, связали их снизу тесёмками, а швы залепили снаружи глиной. Вода в яме стала чище. Черпая её, Тургэн наполнил три туеса и послал слуг вверх, а сам сделал ещё один туес, заполнил его почти прозрачной водой.
Напившись, все сразу уснули. А Тургэн спал плохо от сильного храпа Усун-эбугэна. Он прерывался лишь стонами и криками. Пережитое пугало шамана и во сне. А Тургэн думал, как выйти из неожиданной ловушки. Встав на рассвете, он увидел, что Амурсана и слуги спали, как убитые. Он поправил брёвна у костра, чтобы он лучше грел людей. Снизу послышались непонятные звуки. Будто кто-то ворочает брёвна.
Взяв с собой лук, стрелы и копьё, он осторожно двинулся по гребню холма и вскоре услышал пыхтенье медведя: «Уф-ф, уф-ф». Медведь действительно ворочал брёвна и выгребал из-под них чей-то труп. Увлечённый делом, хозяин тайги не учуял человека – ветер дул по низине.
Тургэн подошёл к камню, лежащему на краю осыпи, над зверем, и толкнул его вниз. Задев другие камни, он вызвал обвал, который обрушился на медведя. Услышав жуткий рёв, Тургэн понял, зверь жив, но засыпан камнями. Спустившись вниз, он увидел глаза, полные боли и бессильной ярости. Подняв передние лапы, зверь грозно зарычал и замахнулся когтями. Тургэн отпрянул назад, хотя был недосягаем. Жалея медведя, он не мог вонзить копьё. Одно дело, когда он нападает, как было на Байкале и Селенге, и совсем другое сейчас. Рука не поднималась добивать беззащитное существо. Однако через некоторое время он сказал:
- Прости меня, Баавгай! * Но мне придётся убить тебя!
* Баавгай – медведь.
Вонзив копьё под левую лапу, Тургэн не достиг сердца, так как попал в крепкое ребро. Но после второго сверлящего удара зверь вывалил язык и утих. Почувствовав усталость и опустошение, Тургэн не стал откапывать медведя. Пройдя к пещере, он разбудил Амурсану, велел ему с помощниками вытащить и разделать добычу, а сам зашёл в пещеру и крепко уснул.
Тургэн проснулся от запаха жареного мяса. Выйдя, он увидел, как все дружно едят свеженину.
- Извини, что начали без тебя, - сказал Усун-эбугэн, - но ты так крепко спал. Молодец! Завалил такого зверя!
- Вот именно, завалил, - усмехнулся Тургэн, - особой заслуги нет.
- Под медведем был конь, - сказал Тататунга, - так что поешь и конину. Она совсем свежая.
Наевшись, все повеселели. Однако Главный шаман вдруг посерьёзнел и сказал, что надо продолжить обряд посвящения.
- Сейчас не до того, - возразил Тургэн, - Оставаться здесь нельзя. Скоро заморозки, а идти отсюда без коней долго.
- В самом деле, - сказал Тататунга, - Орхон завален, надо идти в степь.
Тургэн с Амурсаной спустились к Орхону, осмотрели русло, но, не найдя трупов, провели небольшой молебен погибшим.
- Баглай вырос на берегах Орхона, - со слезами сказал Амурсана, - а он поглотил своего сына.
- Так захотели духи предков, - вздохнул Тургэн.
Вырезав из туш медведя и коня большие куски мяса без костей, слуги связали их ремнями, так как мешков не было, и пеший отряд двинулся к степи. Мухи кружили над мясом. На пути к степи стояли горы и перевалы, спуски и подъёмы. Путешествие оказалось трудным и для тучного Усун-Эбугэна, и для пожилого Тататунги. Туго пришлось и Тургэну с шаманским снаряжением. Спросив учителя, можно ли оставить его, Тургэн услышал:
- Нельзя. Ещё надо завершить посвящение.
Железный оргой с рожками и перьями, плащ с металлическими подвесками неимоверно тяжёлы. Видя это, Амурсана молча взял у Тургэна бубен с колотушкой, бронзовое зеркало, колокольчик и связку шкурок на шее, которые удушали жаром. Лишь копьё и длинная шаманская трость помогали в пути, Тургэн опирался на них, проходя трясины.
Слуги, нагруженные мясом, выбивались из сил на спусках и подъёмах. Привалы делались через считанные минуты. К концу дня все устали так, что едва хватило сил приготовить еду. Черпая воду ладонями, люди пили воду из ручьёв. На высоком холме Тургэн взобрался на вершину кедра и не увидел степи.
Выполняя приказ, гонец
должен выжить без еды,
но исполнить волю хана.
Бат-Мэргэн

БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАНИЕ
На третий день мясо протухло, зачервивело. Пришлось выбросить его, оставив лишь медвежий жир для жарки. Полупрозрачные пласты его походили на студень. В пути Тургэн нашёл болотце и увидел стаю черноголовых уток. Подстрелив пять лысух, он пошёл к костру и начал потрошить их.
Лысухи не вызвали радости монголов - чёрные перья, клювы и лапки, как у вороны. Они никогда не ели их. Но все с интересом смотрели, как Тургэн толкает деревянный сучок в задний проход и вытаскивает кишки наружу, замазывает перья медвежьим жиром и глиной. Разложив тушки в яме, он засыпал их землёй и развёл над ними жаркий огонь. Через полчаса Тургэн разгрёб золу, палкой вытащил обугленные тушки из пепла. Ударом кинжала он рассёк их надвое и сказал:
- Каждому по половине!
Видя, что Усун-эбугэн не решается приступить к еде, Тургэн отрезал ножом кусок и начал жевать. Хорошо пропечённая лысуха была очень вкусна. После него к необычной еде прикоснулся Тататунга. Усун-эбугэн смотрел, как тот жуёт. Потом подцепил ножом аппетитно пахнущий кусок, понюхал и осторожно положил в рот. Лицо шамана вытянулось от удивления, когда он разжевал кусок утки.
- Очень вкусно! Где научился?
- На Ононе готовят так, - сказал Тургэн.
      - Не хватает лишь соли, - улыбнулся Тататунга, - но и без неё вкусно.
 После этого к еде приступили остальные.
 Утром Тургэн снова встал раньше всех и пошёл на разведку. За ним последовал Амурсана. Увидев с холма край степи и небольшое озеро, они обрадовалсь и пошли туда. В камышах плескались стаи серых уток, в воде плавала рыба. Подстрелив десять крякв, они привязали их к палке по пять штук на каждом конце и, как на китайском коромысле, понесли к табору. Там Тургэн велел слугам найти и замесить глину, а сам начал потрошить уток. Вырыв широкую яму, он разложил на дне, намазал уток жиром и глиной и, завалив их землёй, развёл костёр.
На этот раз все сразу набросились на уток, запечённых в собственном соку. Протыкая утку ножом, Усун-эбугэн обжёг руку горячим соком, брызнувшим из тушки. Тургэн тут же рассёк её надвое ударом длинного кинжала, потом сделал то же с уткой Тататунги. Остальные, последовав его примеру, рассекли уток и, обжигаясь, начали жадно рвать их зубами. Кряквы были крупнее и вкуснее лысух, они не пахли тиной и рыбой. После завтрака все с благодарностью смотрели на Тургэна, утолившего их голод. Он предложил Усун-эбугэну послать гонцов в Каракорум. Главный шаман согласился и хотел отправить Амурсану. Но тот сказал, что не может оставить Тургэна.
- Давайте отправим трёх кешиктенов, - предложил Тургэн, - они доложат хану, где мы, и вернутся за нами на лошадях, а мы будем идти краем тайги.
После отбытия гонцов отряд продолжил путь. День выдался жаркий, солнце пекло как летом, хотя берёзы уже пожелтели. От зноя и мошкары спасались в тени и дыму костров, а жажду утоляли в ключах и лужах.
К концу дня дошли до небольшого болотца. Уток здесь не было, но в ручье, струящемся с гор, Тургэн увидел небольших хариусов. Пойдя вверх по ручью, он поднялся к болотцу. Рыба лениво плавала в чистой стоячей воде. Откуда она здесь? Видимо, сверху течёт ручей. Решив поймать рыб, он пошёл вдоль болота и чуть не увяз в трясине. Вода в ней ледяная, у него сразу заныли ноги. Он снял унты, вылил из них воду и босиком пошёл обратно. Рыба рыбой, но простывать из-за неё, не стоит. Вернувшись к костру, Тургэн сказал о хариусах. Хмурый Усун-эбугэн ничего не ответил, зато Тататунга достал из подкладки дэгэла иголку и молча протянул её ученику.
- Та-ак, крючок можно сделать, - сказал Тургэн, - а как быть с леской?
У одного из слуг оказалась плеть из конского волоса. Но она была короткой, и сильно перекрученные волосы не годились для лески. И тут Тургэн вспомнил корчаги из ивовых прутьев. Он видел их на Ононе.
Утром он с Амурсаной нарезал тонких прутьев и сплёл нечто похожее на корчагу. Жаль, не было муки, чтобы смазать тестом вход в неё. Увидев и поймав трёх лягушек, он сунул их внутрь и поставил корзину в болотце.
Особой надежды на удачу не было. Чтобы не терять времени на ожидание, они пошли в степь, где увидели заросли сульхира. * Они собрали два снопа метёлок, чтобы обмолотить его у костра. Вернувшись, они не обнаружили корчагу на месте. Течения нет, куда она делась? Амурсана увидел её в пяти саженях, у устья ручья, текущего сверху. Прутья трещат от ударов
*Сульхир – один из видов злаковых в пустыне Гоби.
изнутри. Подойдя, он увидел большую рыбу, которая тыкается в прутья. Сняв дэгэл и унты, Амурсана забрёл в воду, взял корчагу и вынес её.
- О тенгри! Это же налим! – воскликнул Тургэн, - Ай, молодец, что залез!
Поддев рыбу на деревянный сук, он пошёл к костру. Там все уже проснулись. Их появление обрадовало всех, а рыба вызвала удивление. Многие никогда не ели её. Выпотрошив налима, Тургэн увидел в желудке лягушек. Они-то и завлекли его в корчагу! Насадив рыбу на палку, он смазал её медвежьим жиром, положил на уголья и начал запекать, поворачивая их.
- Что за веники принесли? – спросил Тататунга.
- Это сульхир, из него выбьем зёрна, разотрём в муку, и будет хлеб.
Усун-эбугэн недоверчиво покачал головой. А Тургэн послал слуг поискать дикий лук и чеснок. Узнав, что они не знают, как те выглядят, Тургэн махнул рукой, ладно, мол, обойдёмся.
Разрезав рыбу, Тургэн выделил самые большие куски Усун-эбугэну и Тататунге, подав их на листьях лопуха. Голод не тётка, и люди, до того не евшие рыбу, начали жевать белые ломти. Едва распробовав её, они с сожалением увидели, что больше есть нечего. Рыба прямо-таки растаяла во рту.
Семеро пешеходов медленно пошли вдоль леса на север. Усун-эбугэн задерживал всех, так как быстро уставал и ложился на землю. От недоедания он таял на глазах. Тургэн утешал, что худоба ему на пользу, но шаман лишь качал головой. Более пожилой Тататунга шёл лучше, но и он уставал.
На следующий день Тургэн не смог добыть ни уток, ни рыбы. Он повёл слуг в степь и вместе с ними собрал много метёлок сульхира. У костра Тургэн выщипал из них зёрна, похожие на крупный песок, и, не став растирать их в муку, слегка поджарил их на плоском камне. Всего по горсти досталось каждому, но и это немного поддержало людей.
Поняв, что идти им тяжело, Тургэн предложил не торопиться, всё равно ведь за ними должны подъехать из Каракорума.



Гигантские горные зеркала
отражают всадника с конём.
И.Ефремов *

ЧЁРНОЕ ЗЕРКАЛО
На седьмой день пути силы покинули Усун-эбугэна. Он натёр ноги, и каждый шаг давался с трудом. Он стёр ноги не в унтах, а на внутренних сторонах бёдер. Ноги его были толсты в икрах и выше колен. Он давно не ходил пешком. Всегда ездил на лучших конях. Сейчас же оказался без них. А монгол без коня не человек - раб! И вот он, Главный шаман, вынужден идти как раб или нищий старец. Широко расставляя ноги, чтоб не задевать потёртые бёдра, он походил на обкакавшегося ребёнка. А, может, он и в самом деле наложил в штаны? Чтобы облегчить его страдания и ускорить ходьбу, Тургэн велел сделать нечто вроде китайских носилок, и четверо слуг, держась за поручни, понесли лежащего старца.
«Тоже мне китайский император, подумал Тургэн, теперь он полностью отвечает своему имени Эбугэн - Старик».
Зайдя в горы, он обнаружил гладкую отвесную стену, сверкающую на закате тёмной синевой. Приведя учителя, он показал её, и тот сказал, что это не простая стена, а знаменитое Чёрное зеркало. Они появляются после землетрясений.
- Эти зеркала нужны при особо важных гаданиях, - сказал Тататунга.
- А ведь Угэдэй-хан хочет узнать о походе, – сказал Тургэн, - вдруг мы увидим, что надо?
Когда о зеркале сказали Усун-эбугэну, он попросил слуг отнести его к нему. Ещё на подходе к горе он воскликнул:
- Да это же Богдо-Арца-ула! Священная Можжевеловая гора! Мы брали здесь ветви можжевельника для молебнов. А за ней Жодоо-Хавцал – Пихтовая падь! Пихта тоже нужна для молитв. Постойте, так отсюда день езды до Каракорума!
* В «Дороге ветров» И.Ефремов писал о зеркалах, отражающих всадников, а в «Тени минувшего» ему явился тиранозавр из глубины тысячелетий.
- Трое кешиктенов уже должны придти в столицу, - сказал Тургэн, - Не сегодня-завтра вернутся на конях.
- А вдруг проехали мимо? – сказал Усун-эбугэн, - мы ведь уходили в лес.
От этого шаман расстроился, а Тургэн решил пойти с Амурсаной на край леса. Время позднее. Вряд ли можно увидеть всадников, но надо развести костёр и сложить из палок стрелы, указывающие в лес, где ночуют они. К вечеру похолодало, подул ветер. Мошкары и комаров стало меньше, а когда в огонь бросили кору пихты и ветки можжевельника, густой священный дым разогнал насекомых.
После этого Тургэн подвёл Усун-эбугэна к Чёрному зеркалу. При свете костра оно сверкало таинственными бликами, но не произвело на шамана особого впечатления. Впервые увидев Чёрное зеркало, он не признался в этом. Взяв в руки обломок скалы, он понюхал его и сказал:
- Смолой пахнет.
- Да, это каменная смола, вроде мумиё, - подтвердил Тататунга, -  Она не только лечит, но и помогает в гаданиях.
- Но сейчас гадать нельзя - вздохнул Тургэн, - нам нечего преподнести духам-хозяевам местности.
- Без подношений нельзя, - согласился Усун-эбугэн.
- Надо подождать, когда к нам подъедут, - сказал Тататунга, - Всё равно идти мы больше не можем.
Главный шаман кивнул головой, и все залегли недалеко от Чёрного зеркала. Перед сном Тататунга сказал, что здесь, на горе Богдо-Арца-ула, владыка найманов Даян-хан вручил ему свою Золотую печать и велел спасаться самому. Именно здесь, с перевала хребта, Даян-хан увидел, как скачут «железные псы» Чингисхана.
Тургэн проснулся на рассвете от холода. Белые иглы инея, как снегом, покрыли камни, траву, кустарник. Из тайги доносится рявканье гуранов, рёв изюбрей, у которых начались битвы за самок. Пойдя на окраину леса, он бросил в тлеющие угли два бревна и опавшую листву, чтобы густой дым был виден издалека. Здесь, на границе степи и гор, много зверей и птиц. Он увидел издалека головы дроф на длинных шеях, стаю дзеренов, а за ними – табун куланов. Заметив его, они сразу пошли в сторону. А ведь это могли быть те куланы, которые напугали коня Чингисхана, и тот упал, сломав ключицу и ребро. Видно, стаи волков загнали их сюда из страны Тангут.
Языки барханов, нанесённых песчаной бурей, наползли на край тайги. Неожиданно из-под ног вспорхнула стая саксаульных соек, довольно крупных обитательниц пустыни Гоби. Сойки вспугнули трёх крупных антилоп, каких Тургэн видел на берегах Хуанхэ. Можно было бы попытаться скрасть их ползком, но без лошади охотиться бесполезно.
Обратно он пошёл другим путём в надежде подстрелить кого-нибудь. Подойдя к ручью, он попил воды и вдруг увидел на сучке дерева сморщенный кожаный лоскут с ремешками. Взяв его в руки, он понял, что это высохший бурдюк. Тургэн положил его в воду, чтобы он размок, набрал воды и, держась за ремешки, пошёл к костру. В пути он увидел чёрный нарост на стволе берёзы, срезал куски чаги. Вспомнив, как отец однажды зимой подогрел бурдюк прямо на костре, он подвесил бурдюк на палку, укрепил её концы на двух кольях и поставил дно на огонь. К удивлению всех, кожа не загорелась и не обуглилась, а лишь чуть потемнела. Бросив в бурдюк куски чаги, он следил за тем, как греется вода. И когда она стала закипать, он отвёл конец палки в сторону и закрепил его на земле.
- Ну, что, давайте пить чай, - предложил Тургэн.
- Ты что, всерьёз? – удивился Усун-эбугэн.
- Конечно, - ответил Тургэн.
Он вырезал из бересты небольшие ковши, наполнил их с помощью черпачка. Видя, что спутники насторожены, Тургэн отхлебнул коричневую жидкость. Тататунга поддержал его и лишь после него чай попробовал Усун-эбугэн. Горьковатый аромат заполнил поляну у костра. Несколько дней не пив горячего, люди были довольны необычным чаем.
Тургэн пошёл к Чёрному зеркалу. Отходя ближе и дальше, он смотрел на него под разными углами, но ничего не увидел. Когда лучи солнца попали на зеркало, послышался шёпот учителя. Оглянувшись, Тургэн увидел, что Тататунга зовёт его рукой. Он подошёл, и тот показал на нижнюю часть скалы, где появились силуэты всадников. А за ними в дымке виднелись более далёкие отряды.
- Какое большое войско! Кто это? – тихо спросил Тургэн.
- Пока не знаю, - прошептал учитель.
- Может, враги?
- Нет, вон - девятибунчужное знамя.
- Значит, наши. Но куда они идут?
Тургэн осторожно поднялся на ноги и, не теряя из вида изображение, двинулся к скале, чтобы лучше рассмотреть его. Войска шли справа налево. На карте это означало бы, что они идут на запад.
- Когда это будет или уже было? – спросил Тургэн.
- Обычно зеркала показывают прошлое, - сказал Тататунга.
       Услышав разговор, Усун-эбугэн проснулся, увидел отражение и сказал:
- Да, это прошлое, а увидеть будущее может не каждый.
Шаман дал понять, что не верит в силу Тургэна. А тот, не отвечая, закрыл глаза и попытался переключить внутренний взор на будущее. Вскоре в верхней части зеркала появилась серебристая птица. Она беззвучно парила на неподвижных крыльях, оставляя за собой длинный белый след. А ниже показались две зелёные стрекозы с крыльями, которые со стрекотом крутились над их спинами. Когда серебристая птица начала удаляться, донёсся мощный гул, а стрекот стрекоз у середины зеркала усилился. Поражённые невиданными птицами и неслыханными звуками, спутники со страхом переглядывались, а Тургэн сидел, закрыв глаза и пытаясь понять происходящее. Спутники умолкли, не мешая ему. Прошло много времени, пока он открыл глаза.
- Я переключил взор на будущее, - сказал он, - но, видимо, забрался слишком далеко, впервые вижу и слышу таких птиц. Объяснить, откуда они, не могу.
- Не расстраивайся, - подбодрил Тататунга, - попробуй ещё.
Неудача Тургэна обрадовала Усун-эбугэна, и он ехидно сказал:
- Ты только испортил зеркало, из-за тебя оно потухло.
- Нет, - возразил Тататунга, - зеркало показывает, когда хочет.
- Узнай лучше, где наши скороходы, - усмехнулся Усун-эбугэн.
Тургэн молча пошёл в глубь тайги. Гадать рядом с вредным шаманом не хотелось. За ним, как тень, двинулся Амурсана. Отойдя в чащу, они увидели обглоданные кости, а рядом – череп человека и разорванный дэгэл. Медведь не ест жертву сразу, а заваливает ветошью и ждёт, когда она подтухнет. Значит, волки нашли труп, спрятанный медведем, и съели его. А медведь может вернуться. Завернув череп и кости в дэгэл, они поспешили к костру.
- Пошёл гадать, а нашли это, - Тургэн распахнул дэгэл, - Кости свежие, видимо, одного из наших скороходов.
Увидев череп и кости, Усун-эбугэн велел телохранителям взять в руки копья. Опознать одежду и череп человека не удалось. Дэгэлы у всех одинаковые, а череп обглодан догола - ни ушей, ни носа и губ. Только мужская косичка осталась на затылке. Пройдя к месту находки, кешиктены нашли разорванные зубами унты, но и по ним не могли определить хозяина.

Баавгай – самый грозный зверь в тайге.

МЕДВЕДЬ – ЖЕРТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ
- Ждать нельзя, - сказал Тургэн, - неизвестно, живы ли двое других.
- Но я не могу идти, - заныл Усун-эбугэн.
- Придётся, - твёрдо сказал Тататунга, - устанешь - понесём.
Закопав останки погибшего, они пошли дальше. На привалах слушали, нет ли стука копыт, голосов людей. Тургэн нашёл сухой ствол берёзы, срезал с неё бересту и сделал рогатину, заострив один конец. Вручив её Амурсане, он сказал:
- Когда медведь пойдёт на тебя, упри толстый конец о камень или дерево, нацель рогатину на грудь, и он пропорет сам себя.
Вечером, когда все легли спать, Тургэн услышал тревожный звон в голове, такой же, как у водопада. Значит, снова грозит опасность. Он не стал говорить о предчувствии, но приказал:
- Если нападёт медведь, не убегать, за луки не хвататься. Стрелами убить невозможно. И копья не метать, бить только в упор!
Взяв рогатину себе, он подбросил дров в костёр. Может, яркий огонь отпугнёт зверя? Хотя медведь у Байкала не испугался и даже отбил головешку, брошенную в него. Усун-эбугэн лёг в самый центр круга, ближе к огню. Долго ворочался с боку на бок, но, наконец, захрапел. Храп мог помешать услышать зверя, если тот приблизится. Усталый Тургэн задремал. Но что-то зудящее, как писк комара, мешало ему, и он то и дело открывал глаза.
И предчувствие не обмануло. Встав и подбросив дрова в огонь, он уловил с подветренной стороны еле слышное дыхание и кислый запах. Он не такой, как у снежного человека, но обволакивает таким же страхом. Это запах дикой звериной силы, запах мощи, отчего жертвы цепенеют. Осторожно повернув голову, Тургэн увидел сквозь листву горящие глаза. Всего в трёх прыжках. Как же медведь подкрался? Ни сопенья, ни шороха и треска сучьев! Тургэн медленно повернул рогатину, приставил её конец к дереву, и почувствовал себя увереннее. Что будет делать медведь? Странно, звон в голове исчез, и он понял, всё будет хорошо.
Наконец, медведь с рёвом ринулся вперёд. Тургэну стоило усилий не броситься навстречу и не отступить в сторону. То и другое стало бы гибельным. Прорвавшись сквозь листву, огромный, на голову выше человека, медведь бросился и наткнулся на конец рогатины. Он вошёл в грудь, и в рёве устрашения послышалась отчаянная боль, и медведь начал оседать вниз и рухнул. Проснувшись от рёва, Амурсана и другие телохранители вскочили и начали колоть медведя копьями. Тургэн отступил в сторону и подумал: «Легко добивать сейчас, но выдержали бы они взгляд зверя?»
- Ай, молодцы! – воскликнул проснувшийся Усун-убэгэн.
- Да не они, а Тургэн убил его, - сказал Амурсана.
Старый шаман недоверчиво глянул на него, а Тургэн, почуяв запах дрисни, понял, что тот снова наложил в штаны. На этот раз медвежья болезнь сразила не только шамана, но и двух его слуг. Им показалось, что медведь взревел прямо над ними. Тургэн велел им вместе с шаманом пойти к ручью.
- Ничего не ели, а запах дрисни - на всю поляну, - пробурчал он.
Тургэн надрезал шкуру от горла до ног и, вывалив из живота кишки, начал черпать горячую кровь со дна брюшины. Так как собрать её не во что, Тургэн предложил пить из берестяного рожка:
- Выпив кровь, вы получите медвежью силу!
Сняв шкуру, Тургэн снова поразился, до чего медведь похож на человека. В это время стало светать, и он увидел, как горячие мышцы, от которых идёт пар, дёргаются, будто от ветра, хотя утро тихое. Какая мощь и жизненная сила – сульдэ, таятся в медведе, если его мышцы, как живые, трепещут и после гибели!
Пока помощники разделывали тушу, он нанизал на палки мясо вперемешку с печенью, почками, лёгкими и воткнул их у костра. Ничего прекраснее этого запаха не было для изголодавшихся людей. Необычное блюдо было вмиг уничтожено. Тургэн велел помощникам готовить новые порции, а сам приступил к окончательной разделке. Не отрезая от шкуры голову и лапы медведя, он с помощью пятерых слуг поднял и повесил её на бревно, укрепив голову на высоком колу. Распятый медведь казался живым – задние лапы с когтями свисают до земли, передние лапы грозят сверху когтями, огромная голова с раскрытыми глазами смотрит вперёд.
- Вот наше жертвенное животное, – сказал он.
- При посвящении не используют шкуру медведя! – буркнул Усун-эбугэн.
- Других шкур нет, - сказал Тататунга, - Пусть висит!
Поглощая медвежатину, Усун-эбугэн жадно, как голодная собака, рвал куски остатками гнилых зубов и запивал чаем из чаги. Насытившись, он бегал в кусты, а, вернувшись, снова ел и ел. Обжорство продолжалось весь день и кончилось тем, что Усун-эбугэн уснул с громким храпом.
Ночью вдруг полил дождь, и вскоре полетели хлопья снега. Зима прислала привет в виде пурги, но, к счастью, на восходе Тургэн услышал голоса людей, топот копыт, скрип колёс. Он побежал на шум и увидел обоз с кешиктенами и гонцами, посланными ими. Они рассказали, как убежали, когда медведь, убил одного из них.
- Добрались до Каракорума за два дня, - говорил скороход, - все думали, что мы погибли от землетрясения. Обратно выехали сразу, нашли стрелу из палок, увидели место стоянки и повернули назад.
- Я же говорил, нельзя уходить в лес, - сказал Усун-эбугэн Тургэну.
- Но он охотился, - возразил Тататунга,- спас тебя и всех нас от голода.
- Не спорьте при людях, - сказал Тургэн, - много ушей – много сплетен.
- Хорошо, - согласился Усун-эбугэн, - давайте лучше выпьем архи, кумыса, поедим нормальную еду, а не медвежатину и уток.
«Вонючий старец, подумал Тургэн, быстро забыл, как голодал».
Выпив архи, поев баранины, саламата, сушёных пенок, все повеселели. А Тататунга предложил вернуться к Чёрному зеркалу, чтобы продолжить обряд. Усун-убэгэн недовольно нахмурился:
- Зачем спешить? Надо сначала передохнуть в Каракоруме.
- Нет, нельзя терять время, хан торопится в путь, - сказал Тататунга, - Лучше закончить посвящение и погадать о походе.

Наполнив грузную утробу
И сбросив тяжесть портупей,
Смотрел здесь волком на Европу
Генералиссимус степей.
Н. Заболоцкий

ВСАДНИК В ОРЕОЛЕ
На лошадях доехали до Чёрного зеркала ещё до заката. После бессонной ночи Тургэн поспал в подводе, потом оседлал коня и от верховой езды окончательно пришёл в себя. Надев шаманские доспехи, Тургэн почувствовав бодрость. Явно перебрав с архи и едой, Усун-эбугэн сильно икал. Чтобы избавиться от икоты, он выпил кумыса и опьянел, но молебен начал. Когда стало темнеть, посвящение продолжилось при свете костров.
Обычно к концу молебна накал и темп камлания увеличивается, а на этот раз Усун-эбугэн мямлил так, что духи-хозяева местности, не говоря о духах предков, вряд ли слышали его призывания. Тататунга подошёл к старцу, шепнул что-то, и тот с облегчением завершил молебен. За ужином Усун-эбугэн выпил архи и рухнул на землю. Оставшись вдвоём, учитель и ученик сели у Чёрного зеркала.
- Можно ли загадать желание зеркалу? – спросил Тургэн.
- Это так же трудно, как заказать сон. Ты хочешь узнать о походе?
- Конечно.
- Есть другой путь - сядь перед зеркалом как буддист в медитации. Если оно воспримет твои мысли, то покажет, что надо.
Устав после молебна пьяного шамана, Тургэн уснул. Связка шкурок девяти животных согревала его от ночной стужи.
Утром он проснулся до зари. Было темно, холодно, густой иней усыпал траву, кусты и деревья. Туман влажной прохладой залил долину. Надев шаманское снаряжение, Тургэн развёл под Чёрным зеркалом костёр и, не стуча в бубен, начал тайный молебен. Угощая духов предков молочной водкой, бросая в огонь куски мяса, он мысленно спросил зеркало, нужно ли идти монголам в поход, надо ли Угэдэй-хану возглавить его?
Не получая никаких знаков, он впал в странное состояние и как бы задремал с полузакрытыми глазами, но продолжал следить за зеркалом. Только бы никто не проснулся и не помешал общению с высшими духами, которые, он верил в это, помогут ему. Но действует ли зеркало во тьме? Ведь первое видение показалось при свете солнца.
Вдруг пламя костра стало яснее отражаться на тёмной поверхности зеркала. Видны даже искры, летящие от стреляющих смолой сучьев. Вот искры выстроились в бордовые полосы, такие же, как от хрустального черепа на Бурхан-Халдуне. Огненные струи потекли по зеркалу красными потоками.
Стоп! Да это же тумэны всадников! Им нет конца, их тьмы и тьмы. Они заполнили степи и уходят за горы Хангая, Алтая и другие западные хребты. И вдруг на правом краю скалы показался огромный всадник. Большой радужный ореол вокруг него накрыл скалу. Такое же сияние вокруг Чингисхана было во время гадания на хрустальном черепе. Конь под всадником так и танцует, норовя нагнать войско, но хан осаживает его и рукой показывает путь воинам на запад.
Звуки какой-то знакомой мелодии заполнили пространство. О Тенгри! Это ведь его мелодия, явившаяся в походе на тангутов! Как по-разному она звучит! Родилась тонкой флейтой таёжного ключа. Стала чистой и нежной, как признание в любви, когда её пела Туяа. Превратилась в величественное шествие веков на Байкале, когда волшебный камень Эрдэни перемешал тысячелетия. А сейчас удары барабанов, тулумбасов, рёв огромных труб хурэ держат в узде, а затем подстёгивают ритм гонки. Стук копыт, ржание лошадей, крики воинов «Кху-кху-кху!» А из грозового облака страха и отчаянья доносится растоптанный вой голосов женщин и детей. Но никакие мольбы и молитвы не могут остановить эту лавину, превращающуся в неумолимое грозное нашествие!
И тут Тургэн услышал чьи-то стихи:

Идёт вперёд его Орда,
Навеки Золотая…
И там, где солнце вставало,
И там, где падало ниц,
Империя простиралась,
Не ведающая границ…

Взошедшее солнце сожгло видение. Сверкая иссиня-чёрными бликами, зеркало ослепло от ярких лучей. Прервалось и грозное звучание мелодии. Но в ушах остался истошный вой, который нёсся с запада и востока. Как ни пытался Тургэн заглушить его, он продолжал истязать душу. И ему стало как никогда тяжело.
Когда Тургэн рассказал о видении учителю, Тататунга сказал:
- Эти стихи появятся восемь столетий спустя. Их напишет молодой воин. А всадник в ореоле это Угэдэй-хан. Он хочет в поход, но родичи убеждают его остаться: «Не ханское дело самому скакать на коне во главе войска. Руководи империей из Каракорума!» И хан решил проводить войска в поход. Понимаю, почему тебя расстроил плач и вой. Нашествие принесёт горе не только тем, кого завоюем мы. Плакать будут и монгольские матери, не дождавшись погибших отцов и сыновей.
Последний молебен Усун-эбугэн провёл быстрее. И через два дня караван вернулся в Каракорум. Тургэн рассказал Угэдэй-хану о видении: всадник-великан провожает тумэны на запад. Тот выслушал, ничего не сказал, но позже хан огласил решение послать на запад войска во главе с Батыем и Субэдэем.
Тататунга и Тургэн не стали расписывать проделки Главного шамана. Однако добровольные соглядатаи хана, которые, как водится, нашлись в караване, рассказали, как вёл себя Усун-эбугэн, и хан официально лишил его титула Главного шамана.
Увидев мужа, Номхон и Туяа бросились ему на шею. Они, как и все, думали, что он погиб во время землетрясения. Они сказали, что перед отъездом Батый заезжал сюда. Он знал, что Тургэн на посвящении, но он велел передать, что хочет видеть его в своей ставке. Когда Угэдэй-хан подтвердил желание Батыя, Тургэн начал собираться в дальний путь в Золотую Орду.
***
Прошёл год. И первые тумэны монголов двинулись на запад. На курултае решено отомстить половцам и их союзникам - волжским булгарам и башкирам.
Прошло два года. И осенью года курицы (1237) монголы продолжили преследование половцев, для чего пошли на Русь.
Прошло ещё три года. И в конце года мыши (1240) монголы взяли Киев, а затем в погоне за половецким ханом Котяном вторглись в Польшу, Венгрию, Чехию.
Прошло ещё два года. И в год тигра (1242), во второй месяц весны, после четырёх месяцев бешеной скачки гонец Тургэн нашёл Батыя на берегу Адриатического моря, в Хорватии, и сообщил о смерти хана Угэдэя. Только это спасло Западную Европу от дальнейшего нашествия монголов.

Маятник столетий, как сердце,
бьётся в сердце у меня.
Лев Гумилёв

ПОСЛЕСЛОВИЕ О МОНГОЛОСФЕРЕ
Прошло почти восемьсот лет после создания империи Чингисхана, и в августе 2004 года я оказался на горе Малахитэ. Накануне вечером, проехав от Улан-Батора почти четыреста километров на запад, мы прибыли в Каракорум. В солнечный день хорошо видна бывшая столица империи. К сожалению, её панорама не радует. Убогие деревянные лачуги у реки. Юрт нет, они лишь на берегах Орхона, где живут туристы. На улицах бродят козы, овцы, лежат коровы. Я словно вернулся на века назад. Но не в Монголию, а в старинное сибирское село.
Правее горы Малахитэ находится каменный Билик-Эрхтэн в металлической оградке. Явно тот самый, возле которого проводили обряды Ягша-Онгон во времена Чингисхана. В чаше перед ним курятся благовонные свечи, рядом лежат монеты. Мужчины и женщины воздают почести Билик-Эрхтэну, символу семейного счастья, желают здоровья своим детям и тем, кто не имеет потомства, но очень хочет его. Проехать мимо памятника невозможно - на бетонном столбе при въезде в Каракорум красуется указатель с изображением древнего фаллоса.
Но автобусы и легковые машины, подъезжающие к монастырю Эрдэни-Цзу, построенному в ХV веке, возвращают в наши дни. Толпы туристов бродят у рядов торговцев сувенирами. К сожалению, огромный по площади монастырь навсегда уничтожил уникальный пейзаж древней столицы. Его стены, здания и 108 высоких субурганов возведены из камней бывших дворцов Чингисхана и Угэдэя.
За монастырём идут раскопки. Археологи обнаружили фундаменты каких-то подсобных зданий, но останки дворцов Чингисхана и Угэдэя находятся внутри нынешнего дацана, где копать нельзя. Профессор Баяр Довдой, один из руководителей Монголо-Германской экспедиции, рассказал о ходе раскопок. В небольшом сарае за столиками с ноутбуками сидели немецкие учёные. Увидев меня, они приветливо улыбнулись, ответили на мои вопросы. К счастью, я ещё не совсем забыл немецкий, и поговорил.
Профессор Баяр своим спокойствием и чем-то ещё напомнил Тататунгу, и мне приятно, что он согласился стать моим гидом в поездке на Орхон. Позже он прочитал начало моего «Гонца», сделал уточнения и даже оставил несколько рисунков. И я очень благодарен ему за это.
Водитель Наянтай, доставивший меня на своей «хонде» в Каракорум, похож на моего героя Бат-Мэргэна. Такой же неразговорчивый и незаметный, как разведчик. А имя переводчицы Арюуны и её сестры Оюуны я дал героиням моего романа. Но слегка ихзменил имена на Аюна и Оюна. Но подробнее о них позже. Встретив людей, похожих на моих героев, я не увидел Тургэна. Это так же трудно, как найти человека, похожего на себя.
Впав в состояние, близкое к медитации, здесь, на горе Малахитэ, я потерял ощущение времени, словно на меня подействовал волшебный камень эрдэни, смешивающий века и тысячелетия. Я вспомнил о своих предках – шаманах монгольского рода нойот, которые перекочевали с Халхингола на Ангару. По словам родителей, я появился на свет рыжеволосым, сероглазым, но с возрастом потемнел.
В 1934 году моему отцу, как «сыну кулака и шамана», пришлось уехать с Ангары за Байкал. Там отец строил паровозо-вагонный завод в Улан-Удэ, потом стал директором санатория на Верхней Берёзовке, но после расстрела моего деда, отца исключили из партии, уволили. Мы хлебнули лиха, голодали, мёрзли. Зимой 1942 года умерла моя сестрёнка Света. Отец сказал, что она, не ведая того, совершила «обряд замещения» и тем спасла всех нас.
После восстановления в партии отец стал директором Ильинского санатория, а мама – медсестрой. Здесь, на берегу Селенги, рядом с Байкалом, я рыбачил, охотился, ездил на монгольских лошадях, не раз падал с них, они лягали меня. Но я рад, что с детства познал их норов и запах, что мне пришлось скакать по ночной тайге, косить сено, охотиться, рыбачить. После окончания МГУ я вернулся в Улан-Удэ, стал журналистом. Всё это помогло написать книгу, которая сейчас у вас в руках.
Начав метать копьё и диск, я стал чемпионом Бурятии, и в 1957 году впервые попал в Монголию, где победил в международном матче по лёгкой атлетике. Позже выступал в Москве, Тарту, Целинограде, Алма-Ате, Чимкенте, Джамбуле, Фрунзе, Батуми, Ялте, Краснодаре, Киеве, Хабаровске, Владивостоке. Так, благодаря копью и диску, я побывал почти во всех местах, где скакали кони моих предков.
Есть и мистические совпадения – упав на Байкале, я сломал правую ключицу, а, борясь на сурхарбане, сломал правое ребро, как Чингисхан. Начав книгу о нём, я пошёл по пути Тургэна, ставшего летописцем.
Дальнейшая поездка по Каракоруму оказалась ещё интересней. Я увидел высокую южную долину Орхона, по которой ездили Тататунга и Тургэн, а на севере – рощу, где проходил обряд Ягша-Онгон. Меня удивило, что мои описания мест, где я никогда не был, почти полностью совпадают с пейзажами, увиденными впервые.
Древний Орхон – река времени, олицетворение текучести и бесконечности веков. Оазис прохлады у хребта Хангай, спасающий от знойного дыхания Гоби, издавна привлекал людей. Первооткрыватель Каракорума Н. Ядринцев писал, что здесь всё дышит для того, чтобы образовать государство на Хангае. Неслучайно здесь жили гунны, тюрки, уйгуры, кыргызы, а сейчас живут монголы.
И тут меня вдруг осенило, что я с детства купался в водах Орхона, ведь он впадает в Селенгу, где проходило моё детство. И вместе с водой этих древних рек я впитывал и память о своих монгольских предках, возвращаясь к своим истокам.
Поднявшись на вершину холма, где установлен памятник империям гуннов, тюрок и монголов, мы начали рассматривать памятник. Профессор Баяр сказал, что его автор – художник Дэнзэн. Три стелы с мозаичным изображением империй увешены лентами, флажками. Подножие монумента усыпано монетами и ассигнациями. Среди них – монгольские тугрики, китайские юани, японские иены, русские рубли, американские доллары, центы и евро. Сколько же туристов со всех концов света приезжает сюда! До чего велик интерес к далёкому прошлому Монголии!
И тут невольно вспомнились строки Блока о скифах и азиатах «с раскосыми и жадными очами». Их часто цитируют в школьных сочинениях и научных трудах. Но здесь, на мой взгляд, более уместна такая строфа:

Придите к нам! От ужасов войны
           Придите в мирные объятья!
Пока не поздно – старый меч в ножны,
           Товарищи! Мы станем – братья!

Что происходит в Монголии сейчас? Как живут потомки великого завоевателя? Впервые я побывал здесь в 1957 году. Затем неоднократно - в журналистских командировках. А в 2004 году – в вольном творческом полёте «По местам боевой славы Чингисхана». Внимательно слежу по телевизору за происходящим в Монголии. За полвека знакомства со страной набралось много впечатлений. Мне есть, что вспомнить и с чем сравнить.
Хорошо помню «эпоху» Цеденбала, когда все боялись его, Генерального секретаря ЦК Монгольской народно-революционной партии, и его жену Анастасию Филатову. В те годы то и дело разоблачались «антипартийные заговоры». С высоких постов убирались в основном самые яркие талантливые люди. Я лично знал некоторых из них, а также тех, кто слетал всего лишь от недовольного прищура глаз Анастасии Ивановны. Поэтому в окружении Цеденбала царила атмосфера подобострастия и неуверенности в завтрашнем дне.
В те годы улицы городов Монголии украшали плакаты с изображением всадника, прыгающего из феодализма в социализм через «пропасть капитализма». Сейчас этих плакатов нет, но страна и люди как бы застыли в прыжке над пропастью, перепрыгнуть которую не удалось. Более того, приходится засыпать её и строить… капитализм. Далеко не все согласны с этим, и потому политика и экономика, а вместе с ними люди, находятся в противоборстве. И всё же рыночная экономика расширяет свои права.
Стержнем идеологии и культуры Монголии стали деяния и образ Чингисхана. Но вспоминается, как в 1954 году за установку памятника ему в урочище Делюн-Болдог были сняты с постов руководители аймака Дадал Сомон и высокие чины в Улан-Баторе. После «свержения» Цеденбала в 1984 году отношение к создателю Великой империи, изменилось в корне.
Учреждён орден Чингисхана, о нём слагают песни, пишут стихи, пьесы, ему ставят памятники, его именем называют улицы, кафе, лучшие сорта водки. В Улан-Баторе я увидел рекламу «Чингисхан – дуурь». Дуурь – по-монгольски опера. Но мне невольно видится более короткое русское слово: слишком уж перегибают некоторые поклонники великого предка. От великого до смешного один шаг: недалеко от щита «Чингисхан – дуурь» – вывеска «Мерилин Монро Отель». Эта частная гостиница пользуется успехом. Приезжих привлекает не столько комфорт, сколько дешевизна.
В долгом пути в Каракорум и обратно - необычные для глаза европейцев холмы, поля, где пасутся верблюды, овцы, козы, коровы, лошади. Непонятно, что они едят - травы почти нет. От зноя и отсутствия дождей пастбища полуголые, ни деревьев, ни кустарника на них. Большой урон наносят  Но скота много, и он упитанн. До чего же неприхотливы, выносливы местные породы, которые века живут в таких условиях! Поголовье скота в Монголии опережает соседние регионы России (Туву, Бурятию) в 7-20 раз. Монголы вышли на второе место в мире по производству кашнмира. И тут возникли проблемы – овцы, дающие кашемир, поедая траву с корнями, облекают другой скот на полуголодный рацион…
Обратный путь в Улан-Батор завершаем ночью. В лучах встречных фар обгоняем грузовики и легковые машины. Некоторые из них останавливаются у перекупщиков шерсти и мяса. Сделки более выгодны коммерсантам, но и араты довольны – не надо ехать в город, платить за места на рынках и в гостиницах.
Проносятся и фуры-рефрежираторы с китайскими иероглифами. Бизнесмены более высокого ранга скупают мясо, масло, шерсть, шкуры животных не в розницу, а оптом. Китайцев в Монголии очень много. Потомки бывших рабов монгольских ханов чувствуют себя гораздо увереннее, чем века назад, ведут себя по-хозяйски – заводят свои магазины, кафе, рестораны, гостиницы, женятся на монголках. На улицах Улан-Батора много метисов с китайскими чертами лица.
Однако в последние годы правительство Монголии, как пишет профессор В. Иноземцев, перестало ориентироваться на Китай и Россию. Главную роль в разработке недр играют британские, канадские и австралийские фирмы. «Потому что от великих держав (Иноземцев имеет ввиду Россию, Китай) исходят большие проблемы.
Руссиян в стране очень мало. Монголы стали хуже понимать русскую речь. Происходит примерно то, что и в Прибалтике, Средней Азии, Закавказье, да и кое-где у нас в России. Например, на конференциях в Кызыле и Якутске я удивлялся, что переводы на русский язык звучат реже, чем на английский.
Великолепно выглядит столица с обзорной площадки на горе, над рекой Тола. Но панорама многоэтажных домов в центре обрамлена кольцом юрт на окраинах. Столица утопает в облаках дыма и копоти от костров в юртах и выхлопных газов автомашин. Причём подавляющее большинство их сделано в Китае, Корее, Японии. Российских и европейских машин мало. Улицы забиты пробками. Не только от количества машин, но и от аварий. Лихачей очень много. Меня чуть не сбил лимузин в центре Улан-Батора. Я шёл на зелёный цвет светофора, но какой-то лихач так резко вырулил из-за угла, что я еле увернулся из-под колёс.
При возвращении из Каракорума наша машина едва не попала под тепловоз, неожиданно выехавший на переезд через проспект Мира. Наянтай еле успел затормозить свою «Хонду», однако тепловоз зацепил её и протащил несколько метров. Ещё бы мгновение, и нас раздавило бы в лепёшку. Не знаю, что выручило нас - молебен при отъезде из Каракорума или духи предков? Но уверен, что меня хранил и дух Чингисхана, ради которого я приехал в Монголию. И будет хранить, пока я не закончу книгу о нём! А, может, и позже.
Наянтай в прошлом геолог. Заработав деньги в экспедициях, он вложил их в недвижимость, сдаёт в аренду китайцам три зала кафе в центре Улан-Батора. Его сын окончил университет, дочь-студентка вышла замуж за богатыря-земляка. Наянтай обеспечил их квартирами, дачей на берегу Толы. Так что живут неплохо.
Переводчица Арюуна училась в Москве, вернулась на родину, и вместе с сестрой Оюуной работает в торговой фирме, созданной бурятом Тумэном Цыдыповым. Кстати, в Монголии немало бурят, приехавших из России. Они в общем довольны бизнесом. Негласный старейшина бурятского землячества Ким Болдохонов много лет заведовал здешним корпунктом ТАСС, а позже - газеты «Аргументы и факты». Большим авторитетом у земляков пользуются первый секретарь посольства России в Монголии Рыгзэн Ракшаев и его коллега – консул города Эрдэнэт Геннадий Манжуев. (Ныне он президент ВАРКа - Всебурятской ассоциации развития культуры в Улан-Удэ.)
Буряты - выходцы из Монголии. Самый крупный народ из коренных обитателей Сибири: в России – почти 500 тысяч, а с учётом соплеменников в Китае, Монголии и других странах мира – около миллиона. «Люди длинной воли» бежали к Байкалу так же, как когда-то украинцы в Запорожье и русские на Дон, где становились казаками. Среди беглецов оказались и мои предки. За столетия буряты и монголы стали отличаться языком, верой, но не потеряли чувства родства. И хорошо, что тяга к единению появилась в наши дни, когда панмонголизм не вызывает былых подозрений у власть предержащих. И по-иному, чем прежде, звучат строки Владимира Соловьева, использованные Александром Блоком эпиграфом к его «Скифам»:

Панмонголизм! Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно.

Однако какими дикими оказались репрессии 1920-40 годов в борьбе с панмонголизмом в Монголии, Бурятии, Иркутской и Читинской областях. Тысячи общественных деятелей, учёных, писателей, цвет нации, были арестованы и погибли из-за них. И потому панмонголизм вовсе не ласкает мой слух. Он обагрён кровью лучших людей. И я бы заменил это «имя» понятием монголосфера, впервые использованное Георгием Владимировичем Вернадским. Для обоснования этого немного уйду в сторону…
В Улан-Баторе я познакомился с Дэнзэном, автором замечательного памятника империям в Каракоруме. Он внук академика Ринчена и бурятского учёного М.П. Хабаева, учителя и друга моего отца. Хорошо помню Мархоза Петровича, знаю его прекрасных дочерей, одна из которых, Илиада, вышла замуж за за сына Ринчена и стала матерью Дэнзэна.
Учась в Ленинградском институте живописи, ваяния и зодчества имени Репина, Дэнзэн в конце 1970 годов подружился с Л.Н. Гумилёвым, который переписывался с его дедом академиком Ринченом. Тогда эти учёные были в опале. Лев Николаевич с удовольствием общался с внуком Ринчена. Я рассказал Дэнзэну о своих встречах с Гумилёвым. Мы помянули его память и память академика Ринчена. Именно они первыми стали крушить надолбы лжи вокруг Чингисхана. Ведь его первые биографии написаны летописцами покорённых народов, а многие из них не обходились без эпитета «проклятый». Позже учёные разных стран, опираясь на них, продолжали очернять основателя империи монголов.
Беседа в Союзе художников и в кафе на улице Чингисхана шла два часа. Мы могли бы говорить дольше, но я спешил в Москву, а Дэнзэн собирался в Нью-Йорк. Его жена Иванка Гроллова, доктор исторических наук, знающая почти все европейские языки, а также маньчжурский, монгольский, неожиданно для всех, в том числе для неё самой, была назначена полномочным представителем Чехии в ООН. Став дипломатом, Иванка не бросает занятия историей. Я дал Дэнзэну первые страницы «Гонца Чингисхана», и мы расстались.
Вернувшись в Москву, я вспоминал поездку в Каракорум, ночёвки в юрте на берегу Орхона, встречи с аратами, беседы с профессором Баяром, директором Исторического музея в Улан-Баторе Очиром, геологом Наянтаем, переводчицей Арюуной, архитектором Дэнзэном. И мне показалось, что монголы делают всё для процветания родины. Конечно, страна не достигнет такого взлёта, как при Чингисхане, но простые монголы верят в его второе пришествие, которое будет более добрым и принесёт процветание нации. И ничего странного в этом нет. Верят же буддисты и христиане во второе пришествие Будды и Христа.
Не идеализируя нынешних потомков Чингисхана, я убедился, что далеко не все монголы следуют его заветам - быть верными слову, честными не только перед хозяевами, но и перед всеми людьми. Некоторые из них страдают комплексом Джамухи - интригантством, неумением радоваться чужим успехам. От таких не услышишь добрых слов о их знакомых, о них они говорят только гадости. Может, мне не повезло, но я неоднократно сталкивался с теми, кто не ценит чужого времени, не держит слова, не возвращает долгов, идёт на обман. В этом смысле борьба Чингисхана и Джамухи продолжается и сейчас. Впрочем, такие люди есть не только среди монголов, но и среди бурят, русских и других национальностей.
Однако в последней поездке я встретил замечательных людей, среди которых Дэнзэн – один из самых ярких. Его прадед Раднажап Бимбаев (1845-1921) был переводчиком Кяхтинской таможни, знал купцов Лушниковых, Кандинских, Сабашниковых. Помогал экспедициям Потанина, Обручева, Козлова. Стал казачьим полковником. Помимо того он копил слова. Издав пять монголо-русских словарей, в Верхнеудинске, Кяхте, Урге, Харбине, он собрал более сорока тысяч карточек. Помогал Сухэ-Батору как переводчик. Но в 1921-м попал в плен к Унгерну и погиб, а позже его бесценная картотека сгорела вместе с домом при раскулачивании его потомков в Бурятии.
Сын Бимбаева академик Ринчен (1905-1977) родился в Кяхте, с детства хорошо знал русский. На учредительном съезде МНРП вместе с отцом помогал Сухэ-Батору в переговорах с представителями правительства РСФСР и ЦК РКП(б). Окончив педтехникум в Верхнеудинске (ныне Улан-Удэ) Ринчен поступил в Ленинградский Институт живых восточных языков. Слушал лекции академиков Бартольда, Владимирцова, Ольденбурга, Щербатского. Изучил тибетский язык и ещё пятнадцать языков.
Приняв подданство Монголии, стал работать в Учёном комитете в Улан-Баторе, составил каталоги буддийских сочинений «Ганчжур» и «Данчжур», но изучал и гонимое ламами шаманство, что тогда не поощрялось. Вместе с Дамдинсуреном, Нацагдоржем Ринчен переводил Пушкина, и в 1937-м впервые на монгольском языке вышли стихи великого поэта и поэма «Борис Годунов».
Эрудированный, знающий много языков, острый на слово учёный, вызывал зависть, раздражение серых коллег. И когда в МНР развернулись репрессии, зеркально отразившие происходящее в СССР, Ринчена обвинили в панмонголизме, шпионаже в пользу Японии, но он и под пытками не подписал приговора. Благодаря этому он остался в живых, а вот тюрьмы избежать не удалось.
После заключения его отлучили от науки, и он стал журналистом, писателем. В 1945 году он получил премию имени Чойбалсана за сценарий кинофильма и подарил её сиротам Ленинграда, где прошли его студенческие годы. Занимаясь фольклором, Ринчен перевёл цикл стихов народного поэта «Жалоба тающего снега», где прозвучали жалобы волка, дзерена, верблюдицы, разлученной с верблюжонком, а также собаки, которую не любит хозяин. И хотя ей достаются лишь обглоданные кости, она продолжает служить ему верой и правдой…
Так как на родине Ринчену не давали заниматься наукой, он защитил докторскую диссертацию в Венгрии. В 1961-м его избрали академиком Монголии, затем он стал действительным членом академий Венгрии, Чехословакии, Швеции. Но и после этого продолжались нападки и нелепые обвинения.
В 1976 году в журнале ЦК МНРП «Намын амьдрал» («Партийная жизнь») написали, что он – «нечистый» монгол, скрывающий своё происхождение - сын купца, белого офицера. Так назвали Раднажапа Бимбаева, который помогал Сухэ-Батору и погиб от Унгерна. А Ринчена обвинили в том, что, собирая сведения о буддизме и шаманстве, записывая предания, он воспевает феодальное прошлое. Потрясённый наглой клеветой, академик не пережил новых нападок и через год умер.
Сын академика Ринчена академик Барс-Болд (родился 21.12.1935) стал палеонтологом с мировым именем. Собрав уникальную коллекцию динозавров, он возит её во все концы света. Одна из дочерей Ринчена вышла замуж за венгра и живёт в Будапеште.
Судьба ближайших предков оставила след в жизни Дэнзэна. Как прадед и дед, он знает много языков, не лезет за словом в карман. Как и отец - искатель по натуре. Ищет новые краски, формы, что помогло ему создать уникальный памятник трём империям в Каракоруме и много других произведений.
Полный новых идей и замыслов, Дэнзэн хочет создать памятник Чингисхану на месте его рождения на берегу Онона, в Агинском округе, где находится Делюн-Болдог, упомянутый бурятским учёным Д. Банзаровым ещё в XIX веке. Этот Холм Селезёнка (так переводится Делюн-Болдог), как и предполагаемая могила покорителя Вселенной, находится в Забайкальском крае России.
Дэнзэн участвовал в политических баталиях Монголии. Они оказались весьма опасными. В 1998 году был убит его близкий друг Зорикто, создатель демократической партии Монголии, кандидат в премьер-министры Монголии. Политические противники, как уголовники, зарезали молодого человека прямо в его доме. Угрожали и Дэнзэну, и его брату Лигдэну. Удивительно, но Дэнзэн похож на молодого Льва Гумилёва. Телосложением, ростом, аналитическим складом ума, ироничной манерой разговора.
Но кем будут считать себя юные сын и дочь Дэнзэна? Отец – монгол с бурятской кровью, мать – чешка. Дети росли в Улан-Баторе, Праге, Нью-Йорке. Как и их предки, знают много языков, увидели много стран. Вряд ли они откажутся от уникальной родословной древнего рода юншибу. Уверен, что они внесут достойный вклад в науку и культуру родной страны и всей монголосферы с её глубинными корнями и густой кроной.
***
Монголосфера не только пространство – степи, горы, реки, но и глубины времени. Я включаю в него древние сказания, тайлаганы, сурхарбаны, народные игрища, вроде тех, что возродились у горы Ердэ, на Байкале.
Сравнивая мифологию Монголии и Греции, поражаешься удивительному сходству образов. У монголов есть и амазонки, и одноглазые циклопы, а вместо Троянского коня – ундыры, большие кожаные мешки, из которых выскакивали богатыри и убивали врагов. Если греки почитают Олимп, то монголы - мифическую гору Сумеру и сотни реальных гор, вроде Бурхан-Халдуна, где рос Темучин (Чингисхан). Геродот писал о реке в Греции под названием Онохон. А у нас есть остров Ольхон на Байкале, село Онохой и река Орхон в Монголии. Это не простое созвучие. Мне кажется, жители Древней Греции и Монголии не случайно пометили их схожими именами.
Жаль, что из-за более позднего появления монгольской письменности человечество не знало о многих сходствах раньше. Но после публикации «Тайной истории монголов», «Алтан Тобчи», книг о Чингисхане, эпосов «Гэсэр» и «Джангар», легенд-улигеров, весь мир ознакомился с огромным наследием. И это ощущается в последние годы. Так в романе «Долгое молчание», где описывается Южная Африка, маститый учёный и писатель Этьен ван Херден дал монгольские имена своим героям – Инджи и Молой. (Инджи у монголов - раб, а Молой – собственное имя).
В романе Маркеса «Сто лет одиночества» Аурелиано Второй показывал детям картинки из Британской энциклопедии. Не зная английского языка, он превратил дирижабль в летающего слона, который ищет местечко, где бы прикорнуть среди туч.
«А однажды он показал детям всадника, в котором, несмотря на экзотические одежды, было что-то родное, и, как следует рассмотрев картинку, пришёл к выводу, что это портрет полковника Аурелиано Буэндии. Дал поглядеть Фернанде, и она тоже нашла сходство не только с полковником, но и со всеми членами семьи Буэндия, хотя в действительности это был монгольский воин».
Прочитав это впервые, я рассмеялся, а потом подумал, ничего смешного нет. Видимо, колумбийцы, с раскосыми глазами и монгольскими скулами, - потомки наших предков, когда-то проникших в Америку через перешеек на месте нынешнего Берингова пролива, о чём писал академик Окладников.
Очень близки друг к другу мифологии монголов и россиян. Одни и те же лешие, водяные, русалки, оборотни действуют в сказках наших народов. Вспомните, тридцать три богатыря в эпосе «Гэсэр» и «тридцать три богатыря, в чешуе златой горя» - в «Сказке о царе Салтане». А Салтан – обобщённый образ султанов, потомков Чингисхана в Казахстане и Средней Азии.
***
Удивительный вклад в монголосферу внёс Пушкин. В наброске его поэмы «Бова» царь Зензевей «Готовит пир – и ровно сорок дней своих гостей он пышно угощает». Точно так - сорок дней, угощали гостей на курултаях монгольские ханы. А имя Зензевея - из той же обоймы, что и Есугей, Угэдэй, Дзочибей, Кочубей.
Вряд ли Арина Родионовна называла их имена, рассказывая сказки Саше Пушкину, но мальчик запомнил их общий дух и магические для монголов цифры – 3, 7, 33. Так у него появились тройка, семёрка, туз в «Пиковой даме» и тридцать три богатыря в «Сказке о царе Салтане».
Знание истории Пушкин получил в лицее от лучших на то время преподавателей. А в 14 лет он, как пишет В. Чудинов в книге «Тайнопись в рисунках А.С. Пушкина», принял посвящение от русского волхва и получил от него тетрадь с рунами и неискажённой историей Руси. После посвящения Саша, не стал волхвом, но приобрёл навыки и знания кудесника, ведуна. Чтение рун, которые скифы принесли из глубин Восточной Азии и довели до Италии и других стран Европы, помогло Пушкину ярко описать «времен минувших небылицы» и «преданья старины глубокой», и воскликнуть «Там русский дух… там Русью пахнет!» Но в этой строке я ощущаю не только запах Руси, но и аромат степей Азии. И потому я попытался в  этой книге показать глубинное духовное сходство наших народов.
***
Монголосферу создают не только монголы и буряты, но и люди других национальностей. Она немыслима без книг путешественников Пржевальского, Потанина, Козлова, Обручева. В конце изнурительных маршрутов, они в жару и мороз, при свете костров и луны, записывали всё увиденное днём, и это стало основой их замечательных книг. Их традиции подхватил Иван Ефремов, написавший по итогам путешествий книгу «Дорога ветров» и фантастические рассказы с красочными описаниями пустыни Гоби, степей и гор Монголии.
В создании научной монголосферы участвовали Бартольд, Вернадский, Грумм-Гржимайло, Владимирцов, Щербатской, Ядринцев, Ринчен, Гумилёв, Жуковская, Кычанов, учёные Академии наук в Улан-Баторе, Института монголоведения, буддизма и тибетологии в Улан-Удэ, а также учёные Венгрии, Германии, Швеции…
Среди всех имён особняком стоит имя Г.В. Вернадского. Сын выдающегося академика В.И. Вернадского, в честь которого назван проспект в Москве, Георгий Владимирович волей судеб оказался в эмиграции. Его отец в СССР искал радий, способствуя появлению советской атомной бомбы, но отличился и созданием радиогеологии, теории биосферы и антропокосмизма. А его сын Георгий ещё в 1913 году утверждал в своих лекциях мировое значение империи Чингисхана: «Эта империя не мешала внутренней культурной жизни земли Русской».
Но труд Г. Вернадского «Монголы и Русь» и другие его книги появились у нас лишь в 1990-х годах, изданы малым тиражом и не известны широкому читателю. Между тем, именно Георгий Вернадский открыл Монголию для американцев. И потому они назвали Чингисхана человеком тысячелетия. Как-то один из друзей удивлённо спросил: «Кому в США пришла в голову мысль сделать Чингисхана человеком тысячелетия?» Тут я назвал имя Георгия Вернадского.
А вот неожиданный голос из Южной Америки. Увезённый ребёнком в Аргентину и поневоле ставший белоэмигрантом, Михаил Каратеев, основываясь на евразийских взглядах Н. Трубецкого, написал роман «Русь и Орда», ставший бестселлером в Северной и Южной Америке, а также в Европе, Китае.
В 1929 году калмык Э. Хара-Даван издал в Белграде свой труд «Чингисхан как полководец и его наследие», где отметил, что все современные армии мира устроены почти как у монголов: десяток, сотня, тысяча, тумэн соответствуют нынешним подразделениям – отделение, взвод, рота, батальон, полк, дивизия… Переиздать «белоэмигранта» Хара-Давана удалось лишь после развала СССР.
Подобные публикации были и в России. Выдающийся китаист академик В. Алексеев опубликовал книгу «Чингисхан» (Берлин, 1922), после чего ему предложили стать членом Американской академии. А в СССР его удостоили суровой критики. «Востоковед, мало знакомый с Западом, - заявлял В. Алексеев, - нуль, слепой человек. Западовед, мало знакомый с Востоком, тоже узкий человек».
***
Духовным наследником творчества отца и сына Вернадских стал Л.Н. Гумилёв. Отталкиваясь от теории биосферы и антропокосмизма Владимира Ивановича, он создал теорию этногенеза, развил мысли Георгия Владимировича о так называемом «монгольском иге», назвав его симбиозом Руси с кочевниками. Между прочим, в ссылке в Туруханском крае, Гумилёв женился на бурятке Матрёне, которая, к сожалению, умерла на его руках. Так что он знал бурят не понаслышке.
Взгляды Гумилёва встретили в штыки не только учёные, но и писатели. Особенно яростно нападал В. Чивилихин в книге «Память». История рассудила этот спор беспощадно. Последователи писателя основали полуфашистское общество «Память», а поклонники учёного создали Международный Евразийский университет имени Гумилёва в столице Казахстана Астане и фонд «Мир Л.Н. Гумилёва» в Москве, созданный Айдером Куркчи и Ирмой Мамаладзе. Сотни книг, статей, журналов, изданные фондом, уже оценены по достоинству. Труды Льва Николаевича популярны на всём пространстве СНГ, успешно издаются и после его смерти.
***
Монголосфера немыслима без романов В. Яна и И. Калашникова, без фильмов В. Пудовкина «Потомок Чингисхана» и С. Бодрова «Монгол», без гоголевского «Вия», где, автор, сам того не ведая, рассказал о монгольском лешем. В сказке «Лягушка-путешественница» В. Гаршин переложил тибето-монгольскую легенду, а в опере «Князь Игорь» Бородин впервые показал лиризм и экспрессию «Половецких плясок». Конечно, половцы – не монголы, но они давние исторические соседи, «заклятые» друзья и враги, жившие в одних степях.
Мало кто знает о монгольских корнях художника Василия Кандинского. Его пращур маньчжурский князь Гантимур официально считался потомком Чингисхана. В книге «Древо Кандинских» я написал о шаманских веяниях в творчестве художника. Моё мнение сочли, мягко выражаясь, странным. Выступая на международной конференции в Третьяковской галерее, я чувствовал себя человеком, вышедшим на подиум с шаманским бубном. Как же удивился я неожиданной поддержке из-за океана. В солидной красочной монографии «Кандинский и старая Россия: художник как этнограф и шаман», вышедшей в 1995 г. в США, Пег Вайс детально обосновала то, о чём писал я, и сослалась на мою книгу «Древо Кандинских».
Сенсационно предположение о том, что потомком Чингисхана является и Михаил Шемякин. Поехав с ним на родину его отца в Кабардино-Балкарию, я узнал, что настоящая фамилия отца - Карданов и что представителей рода Кардан – многие тысячи не только на Кавказе, но и за рубежом. Среди них – изобретатель карданного вала Джероламо Кардано, модельер Пьер Кардэн и другие потомки рода, бежавшие в средневековье в Европу вместе с мамлюками. Позже я выяснил, что в 1250-х годах на Северном Кавказе был улус Кадана, внука Чингисхана. Его женой была прекрасная кабардинка. Вот так и появился род Кардан. Нельзя считать эту версию абсолютно верной, но она привлекла внимание историков, искусствоведов.
Монголосфера немыслима без современных песен, опер, пьес нынешних поэтов, композиторов, драматургов, без скульптур и полотен художников, живущих в Монголии и вокруг Байкала, да и тех, кто творит вдали от родины. Окна моей квартиры в Москве смотрят на восток. С утра солнце наполняет комнаты ярким светом и передаёт привет с берегов Орхона и Селенги, Байкала и Ангары, где я родился и рос.
Пройдут годы, столетия. И люди разных народов, освободясь от предрассудков, предубеждений наших дней, сумеют по-настоящему оценить всю глубину, сложность и красоту мира моих предков и создадут новые образы монголосферы.

Приложения
САМЫЕ-САМЫЕ
Самым метким слыл брат Чингисхана Хасар. В ветреную погоду он на спор убил высоколетящего грифа, попав в его шею, как ему заказал Чингисхан. И в более поздние времена монголы и буряты славились меткостью. Этнограф М. Хангалов писал, что в XIX веке приангарцы на полном скаку попадали стрелами в цель за отверстием втулки колеса телеги.
***
В годы Великой Отечественной войны прославились снайперы Ц. Доржиев, Ж. Тулаев, уничтожившие, соответственно, 270 и 310 фашистов, артиллерист Владимир Борсоев, комбат Д. Жанаев, погибший под Берлином. Снайпер Цырен-Даши Доржиев 3 мая 1942 года, попав в бензобак самолёта, сбил его. 
Бывшие охотники, труженики полей и заводов защищали Москву, Ленинград, сражались в Сталинграде, на Курской дуге, форсировали Днепр, освобождали Киев и Варшаву, дошли до Берлина. Более сотни наших земляков – жителей Бурятии, Иркутской и Читинской областей, стали Героями Советского Союза. В боях с Японией отличились И. Баторов и И. Балдынов, получив звёзды Героев. А тысячи полегли на полях сражений! Их имена высечены на обелисках в Подмосковье, на Украине и на монументах в каждом селении по обе стороны Байкала.
***
Улзы-Жаргал Дондоков пошёл добровольцем в 1941-м после окончания школы. Кавалеристом защищал Москву в 1941-м. В боях форсировал на конях Десну, Днепр, Припять, Вислу, а в мае 45-го – напоил своего коня в Одере. Это был пятый, а четверо погибли под ним. Сам Улзы-Жаргал был четырежды ранен. После войны, окончив Ленинградский университет, работал в Монголии, Киргизии. Написал книгу «От Москвы до Берлина на боевом коне»! Защитив докторскую диссертацию, стал профессором Бурятского университета. В 1966 году я работал с ним в БКНИИ (Улан-Удэ). Он не выпячивал своих заслуг в науке, не надевал боевых наград, хотя у него были четыре ордена - два Красной звезды, ордена Славы и Отечественной войны, много медалей. Самая дорогая - «За оборону Москвы».
***
Многие буряты служили разведчиками не только на полях сражений, но и за линией фронта. Уникальный случай произошёл 2 сентября 1945 г. на крейсере «Миссури» во время подписания акта о капитуляции Японии. К члену японской делегации кто-то подошёл сзади и шепнул по-бурятски. Оглянувшись, «японец» увидел «американца», в котором узнал земляка из прибайкальского села Барагхан, но, не дрогнув ни единой ресницей, спокойно ответил по-английски, что не понимает языка, на котором к нему обратились. Тот усмехнулся и назвал имена его родителей. Однако «японец», даже не поклонившись, отошёл в сторону. После войны выяснилось, что они действительно земляки и, находясь по разные стороны баррикад – у японцев и американцев, служили советской разведке! Один из них лично знал Рихарда Зорге. Сюжет, достойный кинофильма или телесериала.
***
Самым долголетним считается брат Чингисхана Бельгутай. Е. Кычанов в книге «Властители Азии» пишет: «Бельгутай прожил 110 лет и умер в 1255 г.» Получается, что он родился в 1145 году. Его брат Бэктэр, убитый Темучином, был старше его, но Бельгутай не мог быть старше Темучина на 10-17 лет, который родился от 1155 до 1164 г. (Споры о дате рождения Чингисхана не утихают). И всё же принимаю эти цифры, так как иных нет.
***
Долго прожил Хайду, правнук Чингисхана и внук Угэдэя. В отличие от отца Каши, умершего от пьянства, он не пил и правил в Средней Азии, где в 1259 г. стал главой огромного региона. Оказав неповиновение Хубилаю, он стоял на стороне Ариг-Буги и три года не приезжал на курултаи в Пекин. Хайду умер в 1306 г. в возрасте около 90 лет.
***
Джувейни писал о преемнике Чин-Тимура, старом монголе из племени кереитов по имени Назал. Во время назначения в 1236 г. на пост наместника Хорасана Назалу было около ста лет, но он был бодр, здоров.
Продолжительность жизни самих ханов невысока, многие из них страдали запоями и боленью ног. Но воины Чингисхана жили ещё меньше, в среднем около 25 лет, так как погибали в сражениях.
***
Самый плодовитый – сын Чингисхана Джочи. По сведениям Рашид ад-Дина, он имел 40 детей (среди них Батый) и более 100 внуков. У вышеупомянутого Хайду было много детей, из них - 24 сына, а по другим сведениям – более сорока. И всё же самым великим в этом, стал Чингисхан. Кто-то подсчитал, будто сейчас у него 16 миллионов потомков.
***
Самым тяжёлым был лама Агинского дацана по имени Доржи-нима – более 250 кг. В 1935 г. его арестовали и выслали. Он еле уместился в санях. Когда он вернулся после долгих странствий по ГУЛАГу, родичи не узнали его, так похудел он, «съев» лишний вес. Но полнота спасла его от голодной смерти.
***
200-килограммовый тяжеловес Анатолий Михаханов из бурятского села Заиграево в 17 лет переехал в Японию. Став сумоистом, он выступает под псевдонимом Аврора Мицури. В 2007 году он добился больших успехов. Между прочим, он дальний родственник автора этой книги через Степана Танганова.
***
Самым высоким был богатырь Гонгор – 2 метра 64 см. В начале 1900-х годов он жил возле озера Хубсугул. Обладая необычайной силой, он ворочал, катал огромные камни. Один из них он весил 640 кг.
***
Самым смекалистым и смелым был первый монгольский воздухоплаватель Геленхуу из аймака Мурэн. Он соорудил из кожи летательный аппарат, похожий на нынешний дельтоплан. Прыгал с высоких вершин, одна из которых достигала 120 метров. Эти полёты проводились в начале 1900 годов, когда в стране не было радио и электричества, никто не видел планеров и самолётов. Но уже в 1981 году в космос поднялся первый монгольский космонавт Гуррагча.
***
Самым большеголовым был министр здравоохранения БМАССР в 1937- 48 гг. Н.А. Абыков - 70-й размер головного убора. Среди большеголовых были также директор ГИЯЛИ Г. Бельгаев, начальник Байкалрыбхоза И. Болдогоев, зампред Совнархоза Н. Пивоваров и многие другие. Это подтверждает данные учёных о том, что у бурят и монголов - самый большой объём и вес мозга.
***
О том, что эти мозги - не просто большая серая масса, читатель убедился, узнав из этой книги о лауреатах Ленинской и Государственных премий, участвовавших в освоении космоса, в создании ядерного оружия и произведений искусства. (См. примечание в главе «Похороны хана»). Повторю их имена: М. Абахаев (Саратов), А. Шаракшанэ (Москва), А. Сельверов (Саров), Б. Чайванов (Москва), А. Вампилов (Иркутск).
***
Самыми прожорливыми считались люди, съедавшие за обедом барана. Среди кочевников таких было много. Устраивались даже соревнования, кто больше и быстрее ест. Когда казахский писатель Сабит Муканов, считавшийся потомком Чингисхана, в 1957 г. приехал в Лондон, в большеформатной газете появился его портрет на четверть полосы. Писатель обрадовался этому, пока ему не перевели подпись: «Этот человек в один присест съедает барана».
***
В последние годы много бурят и монголов уехало в Западную Европу, США, Канаду, где они работают в разных сферах науки, культуры, бизнеса. Они есть в Канзасе, Алабаме, Флориде, Нью-Йорке и в Селиконовой долине Калифорнии.
***
Это не первое «монгольское нашествие» на Америку. В давние времена наши предки по перешейку, существовавшему на месте нынешнего Берингова пролива, прошли в Новый Свет и освоили материк вплоть до Южной Америки. Это подтверждено выдающимся русским археологом А.П. Окладниковым, уроженцем Иркутской области. В его жилах текла и бурятская кровь. За эти и другие открытия он был удостоен звания Героя Социалистического Труда. Есть и другая версия - о переходе людей не из Азии в Америку, а наоборот. Однако и те и другие ученые подтверждают родство монголов и индейцев Северной Америки. Это доказали этнографы, обнаружив удивительное сходство этих народов в одежде, предметах быта, орудиях производства, обрядах и в шаманских призываниях.
***
Численность монголов около 8 миллионов, из них в Китае – почти 5,5 млн, а в самой Монголии – более 2 миллионов. В число монголоязычных народов входят буряты, калмыки, маньчжуры, дауры, сибоцы, даринги, хотогойты, сартулы, чахары, хорчины, мингаты, моголы, монгоры, баяты, дэрбэты, олёты, торгуты, ряд племён Тибета. Численность представителей этих этнических групп определить трудно. Монголы есть в Афганистане, Индии, Непале, Иране, но там они почти растворились среди местного населения, порой скрывая своё происхождение. В России живёт 3 тысячи монголов.
***
Знаменитый Тадж-Махал построил глава династии Великих моголов Шах-Джахан, потомок Чингисхана. Об этом знают далеко не все, ведь энциклопедии называют Тадж-Махал памятником индийской архитектуры.
***
Весьма обширно языковое воздействие монголов на соседние народы. Например, русские считают своими слова кремль, караул, курень, бугай… На самом деле, эти и многие другие слова – монгольского происхождения. А сколько их в топонимике! Например, Сибирь от слова шибирь – труднопроходимое место. В Москве есть улица Арнаутская, Карачаровский завод, Кутузовский проспект… Не буду перечислять далее, так как таких названий великое множество, как и фамилий: Батуевы, Чаадаевы, Суворовы, Тургеневы… Имя моего героя – Тургэн, выбрано мной без всякой ассоциации с выдающимся писателем, но позже я понял, что эта фамилия возникла от одного из монголов с таким именем. Большой мозго писателя также косвенно подтверждают его монгольскеи корни.
***
На последнем сагаалгане (Новый год по лунному календарю) Иосиф Кобзон, поздравляя наших земляков, заполнивших главный зал Московского дома музыки, сказал, что буряты достигли самого высокого уровня в образовании, а по числу учёных на одну тысячу человек находятся на втором месте в России среди других национальностей. «А на первом месте, - шутил он, - сами знаете кто». Зал встретил эти слова смехом и бурными аплодисментами.

ХРОНОСОФИЯ
Почти во всех книгах Л.Н. Гумилёва есть синхронистические таблицы, где сопоставляются события, происходившие одновременно в Азии и Европе. Опираясь на понятие хронософия, учёный заставляет задуматься о смысле и мудрости времени. Почему некоторые события происходят не только синхронно, но и очень сходно, хотя разделены в пространстве тысячами вёрст? Может, Мировой Разум заставляет задуматься о событиях, чтобы не повторять ошибок прошлого и не отчаиваться, когда они происходят? Недаром Н.Карамзин писал, что изучение истории мирит нас с несовершенством порядка вещей, утешает в бедствиях, показывая, что бывало и хуже, питает нравственное чувство, располагает душу к справедливости…
Лев Толстой писал о роли сцепления в литературе. Ещё значительнее роль сцепления в истории. Даты, события, как чётки, нанизанные на одну нить, рождают массу мыслей, сравнений и ассоциаций.
Синхронистические таблицы после Л. Гумилёва вошли в моду. Их начали использовать многие историки. В 1997 г. в Санкт-Петербурге вышла книга Ф.Лурье «Российская и мировая история в таблицах». Академик Д. Лихачев поддержал идею: «Таблицы наводят на размышления, дают повод для новых обощений и концепций. Поэтому я безусловно поддерживаю их издание». Удивительно, но Лурье не упоминает труды Л. Гумилёва, который задолго до него использовал метод синхронизации.
Ученик Платона философ Плотин писал: «Прошлое находится в настоящем, как и грядущее». Отталкиваясь от древних греков, аргентинский писатель Борхес настаивал на одновременности прошлого, настоящего и будущего. Называя время разбитым отражением вечности, он цитировал Святого Августина: «Частички прошлого и будущего имеются во всяком настоящем». Есть и те, кто считает, что время течёт не только из прошлого в будущее, но и наоборот. Например, испанец Мигель де Унамуно писал: «Река времени струится из вечного завтра».
Мне очень хотелось вложить рассуждения о смысле времени и совпадении судеб в мысли Тургэна. Я даже попытался сделать это: «Что ему стоит, при его-то возможностях? Он ведь видит прошлое и будущее, слышит голоса с неба». Так, Тургэн увидел далёкого героя по имени Арслан Зурх - Львиное Сердце. Ровесник Темучина, Ричард I возглавил 3-й Крестовый поход, захватил остров Кипр и крепость Акру в Палестине. В 1189 году, когда Темучина первый раз избрали ханом, Ричард Львиное Сердце стал королём Англии. Постоянно воюя, он почти не жил там и, как Чингисхан, погиб в походе, но гораздо раньше - в 1199 году.
Однако слишком вычурными оказались для Тургэна имена рыцаря Айвенго, доблестного Робина Гуда, врага Ричарда Львиного Сердца - Брайена де Буагильбера. Да, они современники Чингисхана, почти у каждого из них есть двойники среди монголов, но это – сюжет для совсем иного жанра. И я предложил читателю эти и другие сближения судеб в небольшой таблице, которая очень помогла мне в работе и поможет читателю, так как вводит события в Монголии в контекст мировой истории.
Для вхождения в эпоху даты начаты до рождения Темучина. Читатель узнает, как высокомерие и недальновидность шаха Мухаммеда, гордыня царя Грузии Георгия, вражда князей Древней Руси принесли много бед и горя народам своих стран. Убийства, отравление союзников, казнь послов, бесследное исчезновение политических противников, - всё это, к сожалению, происходит и в наши дни. Видимо, есть некая преемственность греха, и бесы далёких предков сбивают с истинного пути нынешних правителей, и они повторяют ошибки древних князей, которые не могли, а зачастую не хотели найти общего языка с соседями и между собой.
На земном шаре множество горячих точек, где напряжение не утихает с давних времён. Подобные места словно заражены древней враждой, которая то и дело вспыхивает новыми сполохами огня. Не буду говорить о волнениях в Африке, Испании, где бунтуют баски, о Северной Ирландии, где противостоят протестанты и католики. Назову лишь места, которые покоряли монголы – Китай, Ирак, Иран, Афганистан, Средняя Азия, Кавказ, Палестина, Россия, Украина, Польша, Венгрия, Чехия.
Если Китай, Россия, страны Европы сумели стабилировать положение, то ситуация в Иране, Ираке, Афганистане, на Кавказе тревожит не только их жителей, но и весь мир. Не дают ли там всходы некие вирусы войны, посеянные ещё Александром Македонским, а также персами, монголами, сельджуками?
«Почему у меня такое чувство, - думает Инджи, главная героиня романа Этьена ван Хердена, - будто бы события давних лет имеют какое-то особенное, тайное значение для меня и для всех, кто меня окружает? Может быть, призраки прошлого, не могут оставить эти места в покое, потому что никто так и не разобрался до конца в том, что же на самом деле произошло?»
Всех беспокоят провокации в Закавказье, от которых страдают абхазы, осетины, перестрелки в Ингушетии, Дагестане. Настораживают вспышки вражды на Украине и ксенофобия в ряде мест России. Может, некие вирусы войны, как споры сибирской язвы, дремлют в эфире и почве? А их «раскапывают» не только духи злых предков, но и нынешние политики.
«Для вечной жизни не нужно питаться эфиром и искать таинственных афоризмов, - сказал Чань Чунь Чингисхану, - только приказ: «Не убивай!» покажет, как велика ваша заслуга».

СОБЫТИЯ В ЕВРАЗИИ XI-XIII ВЕКОВ
1061, 1064, 1067. Первые набеги на Русь половцев (они же кипчаки, куманы). Эти тюркские племена обитали в степях Дешт-и-Кипчак, на территории нынешнего Казахстана. Затем половцы вместе с казахами стали делать набеги на Среднюю Азию, Поволжье. Позже их граница, так называемый Половецкий вал, подошла к югу России. С монголами они столкнулись во время погони тех за меркитами, найманами. Сильные, дерзкие воины, половцы поддерживали беглецов и, перейдя на сторону Хорезм-шаха, стали самыми ярыми врагами монголов.
1068 (год коровы) Захват Киева поляками, пришедшими на помощь князю Всеволоду Полоцкому, разгромленному половцами в битве у реки Альты.
1091 Выход Тмутаракани из-под власти Киева. Её захват половцами.
 1095 (год курицы) В мае половецкий хан Боняк, союзник черниговцев, со-  вершил набег на Киев, где правил князь Святополк. Половцы разграбили Киево-Печерскую лавру, убили монахов, взявшихся за оружие, а часть их увели вместе с мирными жителями в Крым и продали в рабство.
1113 (год змеи) Смерть Святополка. Недовольные его правлением киевляне подняли восстание, разграбили дома бояр и лавки евреев-ростовщиков. Так произошёл первый в истории Украины еврейский погром. Порядок в Киеве восстановил Владимир II Мономах, тогда князь Переяславский.
1115 (год овцы) Победа чжурчжэней в восстании против киданей и провозглашение ими империи Цзинь. Чжурчжэни – тунгусо-маньчжурская народность, позже растворилась среди китайцев. А кидане – близкие родичи монголов. Бежав в Среднюю Азию, они стали называться каракитаями и образовали своё государство в Семиречье.
 Смерть Владимира I, который в 988 году крестил Киевскую Русь, объединил и сделал её настолько сильной, что с ней начали считаться в Европе. Начало борьбы между его одиннадцатью сыновья  ми. Убийство Святополком младших братьев Бориса и Глеба. Смута на Киевской Руси.
1122 (год тигра) Смерть Омара Хайяма, великого персидского и таджикского поэта, математика, философа. Его четверостишия – рубаи, воспевают свободу личности, антиклерикальное вольнодумство.
Освобождение от сельджуков Тбилисо, ставшей столицей Грузии.
1125 (змея) Смерть Владимира Мономаха.
Конец 36-летнего правления Давида Строителя в Грузии.
1135 (заяц) Чжурчжэни начинают набеги против монголов.
1136 (дракон) Восстание в Новгороде. Создание боярской республики.
1146 (барс) Рождение Низами, великого персидского и азербайджанского поэта, который родился и всю жизнь прожил в Гяндже (Азербайджан).
1147 (заяц) После ряда поражений от монголов чжурчжэни устраивают перемирие с ними, но посылают им нечто вроде дани – 300 тысяч кусков тонкого и 300 тысяч грубого шёлка ежегодно, а, кроме того, 50000 доу риса, гаоляна, пшеницы. (Кусок шёлка - 12,5 метров длиной и 0,6 м шириной. Доу – мера объёма сыпучих товаров, около 10 литров). А монголы пригоняют в Китай 50000 голов овец и коров в год.
Великий князь Киевский Игорь, сын Олега Святославича, убит толпой.
Юрий Долгорукий отмечает в Москве с князем Святославом Всеволодовичем покорение голядей (литовского племени) в верховье Протвы, в районе нынешнего Обнинска. Упоминание об этом пире в летописи признано годом рождения Москвы, хотя она основана гораздо раньше.
Изгнание из Киева Юрия Долгорукого, претендующего на престол.
Фридрих Барбаросса стал королем Германии.
1155 (свинья) Татары и меркиты терзают монголов набегами.
По ряду летописей, в этом году родился Темучин. Но в Монголии и
Китае официально принята другая дата его рождения - 1162 г.
Юрий Долгорукий, князь Владимирский, берёт Киев. Он озабочен не столько Киевским троном, сколько объединением Руси. Из-за этого воюет и с волжскими булгарами.
Фридрих Барбаросса стал императором Священной Римской империи.
В честь него Гитлер назвал план вторжения в СССР в 1941 г.
1156 (мышь) Георгий III стал царём Грузии, правил до 1184 г.
Финансовый кризис в империи Цзинь: выпуск бумажных денег.
1157 (корова) Юрий Долгорукий отравлен в Киеве. Убийство его свиты.
Андрей Боголюбский, его сын от жены-половчанки, становится князем
г. Владимира. На скульптуре М.Герасимова – он вылитый монгол.
Родился Ричард Львиное Сердце.
1155-60 гг. Чжурчжэни казнят Окин-Бархага, сына монгольского хана Хабула, прибив его гвоздями к деревяному ослу. Это жестокая древняя казнь
линьчи, когда человека кромсали по частям, пока он не умирал в муках
от боли, голода и обезвоживания.
Позже татары схватили Амбагай-хана, двоюродного брата Есугея, и
отослали чжурчжэням, которые «линчевали» его как Окин-Бархага.
Примерно в те же годы Маркуз, хан кереитов, схвачен татарами и отослан в империю Цзинь на такую же казнь.
1161 (змея) Есугей отбивает у меркитов Оэлун, она становится его женой.
1162 (лошадь) Рождение Темучина. Дата «гуляет» между 1155 и 1167 гг. Но
монголы и китайцы официально признают только 1162 год.
Тангуты воюют с Китаем.
Татары с помощью Цзинь разбивают монголов у озера Буир-нор.
Война Англии с Францией и Шотландией, покорение Ирландии.
1169 (корова) – Андрей Боголюбский мстит за отца Юрия Долгорукого - захватывает Киев. Набег половцев на Киев. Начало упадка Киевской Руси.
Восстание киданей против чжурчженей (империя Цзинь).
1171 (заяц) Сватовство (помолвка) девятилетнего Темучина и Бортэ. Смерть отца Есугея, отравленного татарами. Прежние подданные отца тайджиуты покидают его вдову Оэлун-экэ, угнав её скот. Семья питается рыбой, ягодами, черемшой, кореньями сараны, солодки. Молока почти нет.
Глеб Юрьевич, сын Долгорукого, отравлен киевлянами.
1172 (дракон) Побратимство Темучина и Джамухи, обмен битками.
Нашествие каракитаев (киданей) на Хорезм.
1173 (змея) Второе побратимство Темучина и Джамухи – обмен стрелами.
1174 (лошадь) Андрей Боголюбский убит боярами в его селе Боголюбово.
1175 (овца) Тайджиуты берут в плен Темучина и сажают на шею колодку. Ему удаётся бежать благодаря семейству Сорган-Шира.
1177 (курица) На севере Китая найманы образовали свое ханство.
Всеволод Большое Гнездо, сын Юрия Долгорукого, взял Рязань. Местные князья ослеплены. (Всеволод правил с 1176 по 1212 гг.)
1178 (собака) Убийство Темучином сводного брата Бектера. (Он отбирал у младших братьев еду, доносил тайджиутам о делах в семье Оэлун.)
1181 (корова) Темучин с помощью Боhорчи отбивает 8 угнанных лошадей. Поход Всеволода Большое Гнездо на волжских булгар.
1182 (барс) Темучин женится на Бортэ, увозит её от озера Буир-нор к горе Бурхан-Халдун. Меркиты похищают Бортэ. Темучин вместе с Джамухой и Ван-ханом собирает войско и освобождает Бортэ. Темучин достигает самой северной точки своих походов – у впадения реки Хилок в Селенгу, около 70 км южнее нынешней столицы Бурятии – Улан-Удэ.
Поход киевлян на половцев.
1183 (заяц) Рождение первенца Темучина Джочи. Тень меркитского плена Бортэ всю жизнь преследовала сына, которого считали сыном меркита.
1184 (дракон) Разрыв Темучина и Джамухи.
Начало правления царицы Тамары в Грузии (до 1213 г.) Шота Руставели служит у неё казначеем, но прославится как поэт, автор великой поэмы «Витязь в тигровой шкуре».
1185 (змея) Рождение Чаhадая, умер в 1242 г. Версия - от одного из его потомков на Руси появились Чаадаевы.
Неудачный набег князя Игоря на Кончака, описанный в «Слове о полку Игореве». Ответный поход Кончака на Русь.
Пленение Темучина цзиньцами. Очень спорное событие. Рене Груссе пишет не о плене, а службе Темучина у цзиньцев как раз в эти годы.
1186 (лошадь) Венчание князя Юрия Андреевича с царицей Тамарой. Юрий (Георгий) – сын Андрея Боголюбского, внук Юрия Долгорукого.
1187 (овца) Рождение Угэдэя, будущего императора. Умер в 1241 г. Даты
рождения детей Темучина вычислены с учётом того, что Бортэ-уджин, как и её свекровь Оэлун-экэ и многие монголки, «имела замену» - зачинала детей после того, как отлучала от груди предыдущего ребёнка. Отсюда перерывы в два года между рождением детей у Бортэ и её свекрови Оэлун.
Первое упоминание Украины как названия южно-русских земель. Оно образовано от слова окраина.
Создание «Слова о полку Игореве».
1189 (курица) Первое избрание Темучина ханом. Академик Владимирцов называл подобных ханов главарями разбойничьих шаек, нанятых для защиты родовых территорий.
Ричард Львиное Сердце становится королем Англии.
Джамуха загнал Темучина в Дзереновое ущелье и приказал казнить его сторонников – убивать и варить их в котлах. Но Темучин обвинил его в страшном грехе перед предками и потомками. Джамуха испугался этого и покинул ущелье, а Темучин оказался победителем.
Разгром Темучином родичей-киятов, напавших на его стойбище. Часть их убегает в Семиречье и к озеру Балхаш. Из-за того, что беглые кияты вошли в состав местных родов, казахи объявили Чингисхана своим предком.
1192 (мышь) Ричард Львиное Сердце захватил о. Кипр и Акру (Палестина).
1193 (корова) В отсутствие Темучина, находившегося в Китае то ли в плену,
то ли на службе, рождается Толуй, единственный черноволосый из его рыжих детей. Но отец полюбил его как родного. Толуй умер в 1234-м, после проведения обряда замещения для спасения брата Угэдэя.
1196 (дракон) Изгнание Тогрула (Ван-хана) найманами, бегство его на юг.
Темучин возвращает его на престол, как когда-то сделал то же его отец Есугей. После этого Ван-хан объявляет Темучина названным сыном.
1199 (овца) Найманы, меркиты выступают против Темучина.
Ричард Львиное Сердце убит во Франции, ему всего 42 года.
1200 (обезьяна) Выступление Темучина против Джамухи.
1201 (курица) Избрание Джамухи гурханом. Он собирает 16 племён.
Немецкие рыцари основывают Ригу.
1202 (собака) Темучин побеждает коалицию Джамухи у озера Койтэн.
Разгром татар на Халхинголе. Жёнами Темучина стали Есуген и Есуй.
Роман Волынский, сын Мстислава Изяславича и дочери польского короля, став князем Новгорода, взял и разорил Киев.
1203 (свинья) В сражении с тайджиутами Темучин ранен в шею на Ононе. Его бегство на озеро Бальжин. Знакомство там с мусульманскими купцами Асаном, Джафаром и Данишменд-хаджибом. Темучин не стал убивать и отнимать у них стадо овец, как советовали голодающие подчинённые, и подружился с купцами. Позже они, встретив его в Средней Азии, стали служить ему. Ван-хан вместе с Джамухой нападает на Темучина. Разгром их войск. Бегство и гибель Ван-хана и его сына Сангума.
Рюрик Смоленский, тесть Романа, захватил и разграбил Киев.
1204 (мышь) Разгром меркитов. Женой Темучина стала красавица Хулан.
Крестоносцы разоряют Константинополь, из-за чего на Руси поднимаются антикатолические настроения.
Грузины побеждают сельджуков в Армении.
1205 (корова) Разгром найманов у хребта Хангай, недалеко от Каракорума. Даян-хан убит, а его жена Гурбесу и сын Кучлук бегут в Семиречье.
Начало службы уйгура Тататунги у Темучина. Позже он вместе с Чинкаем создаёт монгольский алфавит на основе уйгурского словаря. Эти два писаря чтутся монголами, как русские чтут греков Кирилла и Мефодия.
Хулан-хатун рождает сына Кулкана. Он погибнет у Рязани в 1237 г.
I поход монголов во главе с Елюй Акаем на тангутов. В Монголию пригоняют много верблюдов, которые станут здесь привычным скотом.
Почётная казнь Джамухи без пролития крови. По указанию Чингисхана. (?)
Взятие Константинополя крестоносцами.
1206 (барс) Провозглашение Монгольской империи. С Чингисханом во главе.
1207 (заяц) Шаман Теб-Тенгри настроил Хасара против Чингисхана, лишил большей части скота его младшего брата Отчигина и матери Оэлун-экэ, чем внёс смуту и расшатал устои новой империи. Теб-Тенгри казнён без пролития крови. Джочи покоряет «лесные народы» в Саянах и на Алтае.
II поход на тангутов.
Рязанские князья преданы племянниками и заточены в темницы.
1208 (дракон) Княгиня хори-туматов Ботохой-Тархун захватывает в плен двух полководцев Чингисхана и убивает третьего - Тогрула. Это произошло в Приангарье, на реке Ока. Позже её взял в плен вождь дурбетов Дорбей-докшин и доставил её в Каракорум.
Родился Батый, будущий хан Золотой Орды.
Грузины взяли в Армении города Хлат и Ардебиль.
1209 (змея) Уйгуры добровольно присоединяются к Чингисхану.
III поход на тангутов.
Венгры вторгаются в Галицию.
Смерть поэта Низами.
1210 (лошадь) Начало новой войны монголов с империей Цзинь.
Рождение Тургэна, который станет гонцом Чингисхана.
Грузины вторгаются в Персию.
Немецкие рыцари завоёвывают Ливонию.
1211 (овца) Беглец Кучлук захватывает власть в Семиречье и Кашгаре.
1215 (свинья) взятие монголами Пекина. Перемирие с империей Цзинь.
1216 (мышь) Окончательный разгром и изгнание меркитов. Они бегут в Среднюю Азию, где их потомки сохранились до наших дней.
1217 (корова) Гонения Кучлуком мусульман в Семиречье и Кашгаре.
Глеб Рязанский приглашает в гости своих братьев и убивает их.
Хорезмшах Мухаммед завоёвывает Персию.
1218 (барс) IV поход на тангутов. Как и предыдущие, без Чингисхана. Убийство каравана монголов в Отраре, роковое для Средней Азии. Чингисхан послал с ним подарки Хорезмшаху Мухаммеду. Но караван разграблен, послы и купцы убиты. Чингисхан готовит поход на шаха.
Джэбэ убивает Кучлука. Мусульмане благодарят за это монголов.
Мстислав Удатный (Удалой) с половцами изгнал из Галиции ляхов и угров.
1219 (заяц) Вторжение монголов в Среднюю Азию. Четыре группы войск, численностью до 200 тысяч, вышли на Отрар, Бухару, Самарканд.
Глеб-братоубийца привёл половцев на Рязань, но был отражён.
Восстание в Галиче против венгров. Провозглагение князем Мстислава Удатного.
Крестоносцы взяли Дамьетту.
1220 (дракон) Монголы после пяти месяцев осады взяли Отрар. Бухара - «купол ислама», взята в три дня. Самаркандцы сражались мужественно, но их погубила вылазка за стены города, во время которой монголы изобразили панику перед слонами, увиденными впервые. Однако наступающие самаркандцы попали в ловушку и были перебиты. После этого монголы вторглись в Персию.
Объединение Сицилии с Германией.
1221 (змея) Монголы берут Герат, Гургандж, Балх. Вторгаются в Индию.
Хорезмшах осенью бежит на остров прокажённых на Каспие, где умирает от простуды.
Разгром Мстиславом Удатным нашествия венгров.
Закладка на мордовской земле Нижнего Новгорода.
Десант сельджуков в Крыму и разгром ими половцев и рязанцев.
1222 (лошадь) Султан Дели Ильтутмыш отражает нашествие монголов.
Субэдэй и Джэбэ разгромили 30-тысячную армию грузин и армян у Куры.
Царь Грузии Георгий IV Лаша недооценил войско с «сыромятной сбруей», высокомерно называл монголов дикарями, недостойными потомков царицы Тамары и Шота Руставели. И поплатился за это.
Гибель Джэбэ на Кавказе от стрелы у горы Бештау. Стрела почти такая же, какой он двадцать лет назад чуть не убил Чингисхана на Ононе.
1223 (овца) Битва на Калке. Субэдэй предупредил русичей, что монголы идут не на них, а потребовал выдачи половецкого хана Котяна. Однако Мстислав Киевский убил его послов. После того русские князья бросились в погоню за монголами. Те заманили их в засаду, разгромили и устроили «пир на телах киевлян» за убийство их 10 послов. Русичи, бежавшие от монголов, погибли от других половцев, кочевавших южнее Половецкого вала. Такова их «плата» за то, что русичи попытались защитить половцев от монголов. Башкиры и булгары на Волге по наводке хана Котяна нападают на войско Субэдэя и убивают 16 тысяч воинов из 20.
1224 (обезьяна) Чингисхан по пути на родину зимует на Иртыше. Смерть его
жены Хулан-хатун.
Ливонские рыцари захватывают Юрьев (Дерпт) в Эстонии.
1225 (курица) Чингисхан берёт Тургэна в поход на тангутов.
Джелаладдин, сын Хорезмшаха, вторгся в Грузию, берёт Тбилисо.
1226 (собака) Битвы с тангутами идут тяжело. Елюй Чуцай предлагает не убивать людей, а собирать с них дань.
Джелаладдин разбивает совместные войска Грузии и Сирии.
1227 (свинья) Смерть Чингисхана 18 августа в походе на тангутов. Весной того же года Джочи, первенец Чингисхана, погибает на охоте. Его нашли с переломанным позвоночником. По слухам, эта гибель устроена по воле Чингисхана, не хотевшего видеть его своим преемником.
Немецкие рыцари изгнали датчан из Эстонии.
1229 (корова) Избрание Угэдэя ханом Монгольской империи.
1230 (барс) Монголы и туркмены разбивают войска Джелаладдина.
1230-1260 Поучения Серапиона, епископа Владимирского. В нём нашествие
монголов изображено справедливой карой русским княжествам за усобицы,
братоубийства и другие грехи князей. Эти поучения легли в основу политики
Православной церкви в отношении ордынцев. Благодаря этому удалось сохранить почти полную независимость Русской церкви.
1231 (заяц) Убийство монгольских послов в Китае. Угэдэй идёт туда в поход.
Аюбиды и туркмены загоняют Джелаладдина в Курдистан и убивают его, чего много лет не могли сделать монголы.
1232 (дракон) Смерть Толуя. Спасая Угэдэя, он провёл обряд замещения.
1234 (лошадь) Окончательный разгром монголами империи Цзинь. В Каракоруме возводятся шаманская молельня, даосский храм, буддийская пагода, мусульманская мечеть и православная церковь.
1235 (овца) На курултае решено отомстить половцам, а также башкирам, булгарам за их нападение на войско Субэдэя в 1223 г.
Изяслав Северский, внук князя Игоря, героя «Слова о полку Игореве», вместе с половцами (!) взял Киев и разграбил его.
1236 (обезьяна) Разгром монголами Великого Булгара на Волге.
Даниил Романович, князь Галицкий, с помощью австрийцев, суздальцев, литовцев воюет с Михаилом Черниговским, которого поддерживают болоховские князья, половцы, поляки, венгры. Пылающий огнём, засыпанный пеплом, залитый кровью, Киев переходит из рук в руки. Это одно из последних нападений на него перед нашествием монголов.
1237 (курица) Осенью в погоне за ханом Котяном монголы идут на Русь. После убийства послов и Кулкана, сына Чингисхана, Рязань сожжена дотла. Героическая смерть Евпатия Коловрата. Взяты Коломна, Москва…
Объединение Тевтонского и Ливонского орденов с орденом Меченосцев – серьёзная угроза Великому Новгороду и всей Руси.
1238 (собака) В феврале монголы берут Владимир. Позже Владимир пережил набеги в 1281, 1293, 1320, 1293, 1382, 1410, 1445, 1448 годах. Из них четыре - после Куликовской битвы.
1 марта - битва на реке Сить, недалеко от Волги. Неожиданно упорное сопротивление оказал позже небольшой городок Козельск, которым правил 12-летний князь Василий. Он пал после семи недель осады.
Берке идёт на половцев, Мунке – на алан. Батый завоёвывает «чёрных клобуков» - каракалпаков.
Даниил Галицкий победил Михаила Черниговского и взял Киев. Но ничего не сделал для укрепления города и объединения с другими князьями против нашествия монголов. И этот князь властвовал в Галиче в 1238-1264 гг.
1239 (свинья) Монголы берут Муром, Городец, Переяславль. Все они сожжены. В то же время Ярославль, Ростов, Углич, Тверь, вступив в переговоры, избежали гибели, откупившись данью. В ноябре в Киеве убиты послы Мункэ, будущего хана Монголии.
1240 (мышь) Монголы взяли Киев. Измученная бесконечными распрями и грабежами, «мать городов русских» оказала достойное сопротивление. Но
слишком долго её насиловали, жгли, грабили все, кому не лень - черниговцы, смоляне, суздальцы, владимирцы, половцы, поляки, венгры. Месть за убийство послов в 1223 и 1239 гг. оказалась страшной. По свидетельству летописца, - «люди, от мала до велика, - вся убиша мечом». Так окончательно погибла Киевская Русь, что в итоге способствовало возвышению Москвы. Зато князь Александр доказал, как русские могут бить иноземцев – 15 июля разбивает шведов и входит в историю как Александр Невский.
1241 (корова) Бегство половецкого хана Котяна в Венгрию. В погоне за ним монголы вторгаются в Польшу, Венгрию, Чехию, Словению, Хорватию.
Начало Московского периода Русской Православной Церкви. Терпимость и покровительство Ордынских ханов христианству. Они длились до 1469 г., до разделения метрополий. В эти годы Церковь имела больше привелегий, чем до ордынского ига
11 декабря в Каракоруме умирает хан Угэдэй.
1242 (барс) Монголы вышли к Адриатическому морю, оттуда рукой подать до Греции, Италии. Но в апреле сюда доходит весть о смерти хана Угэдэя. Монголы вынуждены вернуться на родину. Только это спасло Европу от их дальнейшего неудержимого нашествия.
5 апреля Александр Невский разбивает на Чудском озере немецких псов-рыцарей. Большую, если не решающую, роль в «Ледовом побоище» играет монгольская конница. В фильме «Александр Невский» Эйзенштейн изображает её атаку, но Сталин убрал эти кадры.
1242-1246 регентство Туракины, вдовы Угэдэя и матери Гуюка.
1243 Образование на Волге Золотой Орды во главе с Батыем.
1246 Избрание Гуюка, сына Угэдэя, ханом Монгольской империи.
1248 Выступление Батыя против Гуюка. Смерть Гуюка.
1250 Мамлюки (кипчаки и черкесы), начав служить в Египте, захватили власть в стране и привели к власти туркмена Айбека. В 1257 г. после игры в конное поло этого султана убили по приказу ревнивой жены. Мамлюки не простили этого и казнили её и евнухов-убийц.
1251 избрание Мункэ императором Монгольской империи.
1252-63 Великое княжение Александра Невского. Его другом и побратимом становится Сартак, пасынок Батыя, христианин несторианского толка.
1253-57 Перепись монголами населения Казахстана, Средней Азии и Руси.
1255 Смерть Батыя, хана Золотой Орды.
1256 Отравлен Сартак за симпатии к христианству.
Резня несториан в Самарканде и Бухаре.
1258 Монголы покоряют Персию, берут Багдад. Хулагу, внук Чингисхана, становится ильханом («владыкой мира») Ирака и Персии.
Литовский князь Полоцка Товтотил захватил Смоленск, Торжок, Гродно.
1259 Восстание против монголов в Новгороде.
Восстание против монголов в Грузии, Армении.
Глава мамлюков Кутуз стал султаном Египта.
1260 Жёлтый крестовый поход. Монгольский правитель Сирии Китбуга, найман по происхождению, разбил тамплиеров за их предательство. Те пожаловались Папе Римскому. Мамлюки султана Кутуза вторглись в Синайскую пустыню и через Галилею прошли в Дамаск. Китбуга повёл монгольскую конницу вместе с отрядами армян и грузин к Назарету, где 3 сентября вступил в бой с войском Кутуза и потерпел поражение. Китбуге отсекли голову. Вот так кончился первый и последний Жёлтый Крестовый поход. Монголы шли на выручку крестоносцам, но те предали и к тому же оболгали их, пустив по Европе «чёрную легенду». Р.Груссе, автор книги «Чингисхан», назвал позицию рыцарей безумием и изменой христанству, а их «чёрную легенду» о монголах - подлой ложью. Султан Египта Кутуз убит Бейбарсом.
Завоевание монголами государства Корё (Кореи).
Ариг-буга избирается ханом империи в Каракоруме, но на курултае в Шаньду ханом провозглашают Хубилая. После ряда сражений побеждает Хубилай, и в Китае воцаряется монгольская династия Юань.
1261 Восстановление Византийской империи.
Учреждение в Сарае, столице Золотой Орды, христианской епархии.
1262 Встав на сторону Хубилая, Хулагу выступает против Берке, переправляется через Терек. Вероятно, тогда один из притоков этой реки назвали в честь его полководца Аргуна, и на картах появилась река Аргун. И в Забайкалье есть тёзка этой реки. «Блестит Аргунь, как сабля, упавшая в тайгу», -
писал о ней сибирский поэт Р.Филиппов.
1263 Смерть Александра Невского.
1264 Перенос столицы Монгольской империи из Каракорума в Пекин. Ариг-Буга сдался Хубилаю. Казнь его нойонов. Темник Ногай отразил наступление Хулагу на севере Кавказа.
Греки вытеснили болгар из Македонии.
1265 Русские князья стали называть хана Хубилая своим царём.
Мамлюки вытеснили монголов из Сирии.
1267 Русский митрополит получил ярлык на правление церквей на Руси. Это первый достоверный документ на неприкосновенность веры и духовенства.
1268 Татарский отряд прислан в Новгород. Победа новгородцев над немцами.
1269 Мир Новгорода с немецким орденом. Псы-рыцари со времён Ледового побоища и нашествия монголов на Европу «зело бо бояхуся и имени татарского». Это ли не яркий пример ратного союза русских с монголами!
Проповедь православия среди монголов. В итоге на Руси появляются Кутузовы, Суворовы, Юсуповы, Чаадаевы, Тургеневы, Карачаровы, Карамзины и множество других «татарских» фамилий.
1270 Хубилай провозглашает династию Юань. Он впервые покорил юг страны, присоединив его к империи, китайцы и сейчас чрезвычайно уважают Хубилая, его отца Угэдэя и, разумеется, деда - Чингисхана.
1281 Гибель монгольского морского десанта в Японии. 140 тысяч воинов на 4400 кораблях, самых больших в мире, преодолели пролив Цусима, подошли к острову Такасима, но 12 августа мощнейший тайфун утопил весь флот. Японцы назвали божественный ветер хорошо известным всему миру именем – камикадзе. Эта средневековая Цусима стала предвестником гибели монгольской династии Юань, а для японцев - великой радостью.
1294 Смерть хана Хубилая. Его наследник Тэмур пробыл на престоле до 1306 года. Перечислять последних императоров неинтересно. Они ничем не усилили империю, не смогли противостоять её распаду и краху.
1333-68 Правление последнего монгольского императора Китая Тогон-Тэмура. Бежав в Монголию, он отказался от титула императора. В 1368 г. китайцы взяли Пекин и провозгласили династию Мин. Так в Китае закончилась эпоха чингисидов. Они ещё мучали набегами Русь и Среднюю Азию, но грозной силой уже не были.
1380 Куликовская битва доказала, что с монголами можно не только бороться, но и побеждать. И хотя крымские и казанские ханы ещё сто лет терзали Русь, но отнюдь не мирному сосуществованию пришёл конец.


Аннотация
1225 год. Гадая на хрустальном черепе, Чингисхан узнаёт направление нового похода – на тангутов. 15-летний гонец Тургэн, используя свои шаманские чары, останавливает буран, ловит злую ведьму и лазутчика, отражает атаку снежных людей, чем способствует победам монголов. Однако в 1227 году Чингисхан погибает. Его наследник Угэдэй назначает Тургэна летописцем, и он начинает писать её…
В последние годы вышло много книг о Чингисхане. Среди авторов - Рене Груссе, Гарольд Лэмб, Курт Давид, Памела Сарджент, Сайшиял. Но лучшими остаются романы Василия Яна, Исая Калашникова, научные труды и поэмы Льва Гумилева.
Автор романа «Гонец Чингисхана» Владимир Бараев лично знал этих трёх корифеев. В 1998 году он провёл молебен на Ононе, попросив разрешение у духов предков и самого Чингисхана начать работу над книгой. В. Бараев - потомок шаманов, бежавших в ХVII веке с Халхингола за Байкал. Родился на Ангаре, вырос на Селенге, главной реке Бурятии и Монголии. Окончил школу в Улан-Удэ, философский факультет МГУ имени М. Ломоносова. В его книгах «Высоких мыслей достоянье», «Древо Кандинских», «Приходят и уходят корабли» (о целине), «Альма-Матер» (о МГУ) - история не только фон, но и действующее лицо. Им составлены родословные Бестужевых, Кандинских, Сабашниковых, других деятелей России.

Объём рукописи – 534 стр. 971.805 знаков или 24,3 печатных листа.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие …………………………………………. 1
Гадание на хрустальном черепе …………………. 6
Бурхан-Халдун ………………………………………..8
Загон …………………………………………………. 15
Череп в пещере ……………………………………..21
Тургэн побеждает буран ………………………….. 25
В разведке…………………………………………… 27
Соколиная охота …………………………………….35
Лазутчик ………………………………………………38
Ведьма-ракша ……………………………………….41
Халун-нур – озеро любви ………………………….44
Переговоры…………………………………………...50
Гимн Чингисхану……………………………………..52
     Нападение снежных людей………………………...56
Штурм Сучжоу и Ганчжоу ………………………….59
Видение Тургэна …………………………………….62
Когти ящерицы ………………………………………67
Смерть хана ………………………………………….73
Гонцы скорби …………………………………………77
Олгой-хорхой ползёт по пустыне ………………...81
Похороны хана ………………………………………87
Медовый месяц ……………………………………..96
Шаманская клятва …………………………………102
Проводы ……………………………………………107
Каракорум …………………………………………112
Тататунга ………………………………………….118
     Долина блуждающих духов …………….………122
Запах чая и туши ………………………….………126
Весна 1228 года …………………………….……..130
Надан ………………………………………….…….132
Скачки и конный мяч ……………………….……..138
Буйство духа плоти ……………………….………116
Легенда о Гэсэре …………………………….……146
Откровение Есуй-хатун …………………….…….152
Тургэн – сотник ………….…………………………158
Вниз по Орхону ……………………………….…...162
Сёстры-сироты ……………………………….……168
Беда на Селенге …………………………….…….171
Вызов громовой стрелы …………………….……179
Оживление шамана ………………………….……179
Молебен над Байкалом …………………….…….183
     Возвращение с Галут-нура ………………..…..…153
Ласки втроём ………………………………….……192
Воля Бортэ-хатун …………………………….……195
Новые жёны Тургэна …………………….…….….200
Похороны Дзочибея ……………………….……...211
Стычка Чаhадая с Толуем ……………….………215
Снова дома …………………………………..……..277
Мольба и красота спасают детей …………..…..221
Русалка …………………………………………..…228
Визит к Есуген-хатун ……………………………..235
Крик совы ………………….……………………….238
Начало летописи ………………………………..241
Поющая Стрела Джамухи ………………………243
Первые нукеры …………………...………………248
Женитьба на Бортэ ………………………………250
Набег меркитов …………………………………..257
     Разрыв побратимов ……………………………..263
     Избрание Темучина ханом ……………………..265
     Победа в Дзереновом ущелье …………………267
Был ли Темучин в плену? ………………………270
     «Возведём хаганом Джамуху!» ……..…………274
На волосок от смерти …………………..……….276
Война с Ван-ханом ………………………..……..282
Ранение Угэдэя …………………………….……285
Переговоры стихами ….…………………….…..286
На озере Бальжин …………………………..…..289
Разгром кереитов ………………………….….…292
     Конец Ван-хана и Сангума ………………….…296
Изгнание найманов ………………………..……300
     Почётная смерть Джамухи ……………………348
Погоня за меркитами …………………………..350
Провозглашение империи …………………….352
Поражения Чингисхана в Приангарье ………356
Пещерная любовь ………………………………361
     Пленение Ботохой Тархун …………………….363
Шаман задрал нос …………………….………..365
Смерть Оэлун-экэ ………………………………368
Боги сбросили Теб-Тенгри с неба ….………..336
     Встреча под полумесяцем …………….………340
Легенда об уйгурах …………………….……….343
Переход через Алтай ………………….……….345
Явление Хулан-хатун ………………….……….348
Турфан – оазис благоденствия ……….………350
Взлёт Кучлука …………………………….……..354
Свеча Ала ад-Дина ……………………….…….355
«И Турагай впридачу» …………………………356
Горные духи Ала-тоо …………………………..362
     Монголы – защитники ислама ………………..364
Соловьиные ночи ………………………………369
     Молебен у горы Табын-Ула …………………..374
Курултай на Керулене …………………………378
Душитель Хяхагч ……………………………….383
Переезд Туяа и Баги …………………………..387
Пересуды и сплетни …………………………...391
Голоса с неба ……………………………………395
Добрые долго не живут ………………………..397
Боясь проказы, умер от простуды…..………..399
Разгром грузин и армян ……………………….401
Гибель Джэбэ ……………………………………403
Битва на Калке ………………………………….405
Карта империи ………………………………….415
Кустоглаз ………………………………….……..418
Полёт от Байкала до Кавказа ………………...423
На пороге в мир мёртвых ………….………….424
Подземное путешествие …………….………..429
Обновление столицы …………………..………436
Покорение Китая …………………………..……438
Махмуд Ялавач ……………………………..…..442
Интриги Туракины ……………………………….445
Сон о Чингисхане ………………………………..447
Веры разные, а Бог один ……………………….449
Таинственный Писака …………………………..456
Угэдэй и мусульмане ……………………………459
Курултай в Каракоруме …………………………462
Надан: победы и поражения …………………..467
Высокое посвящение .…………………………..472
Борьба за выживание ………………………..…478
Чёрное зеркало …………………….……………482
Медведь – жертвенное животное……..……...486
Всадник в ореоле…….……………….….……...489
Послесловие о монголосфере….…………..…493
Самые-самые ……………………..……………..509
Хронософия …………………………..………….514
События в Евразии в XI-XIII вв….…….………517
Аннотация …………………………………………531
Оглавление …………………………..……………532
28.12.12.   Объём 534 стр.  971.805 знаков.   24,3 п.л.