Нефертити и остальные. Сериал. Часть 1. 32 серия

Амон-Пануфер занимался хозяйством храма, проверяя доходы и расходы.  Он без труда разбирался в лабиринте самых сложных расчетов,  как человек, который, войдя со света в темную комнату, где прожил много лет, безошибочно минует в ней все острые углы. Хозяйство храма было огромным: земли, рудники, торговля, мастерские, дары, десятина бога. У Амон-Пануфера было множество писцов, секретарей, бухгалтеров, управляющих, и все же он, как хороший хозяин,  считал необходимым раз в месяц лично проверять счета храма. Он обладал острым сметливым умом, хорошо владел арифметикой, и в глубине души гордился, что может вести дела не хуже, а, может быть, даже лучше купца Эгиби, хотя делал это, как он верил,  не ради наживы (сама идея наживы была ему противна), а для того, чтобы дело его бога процветало. Он так считал совершенно искренне, а то, что вместе с богом процветает и он, Амон-Пануфер, было для него само собой разумеющимся.
Он прочитал папирусы, где был зафиксирован обмер храмовых полей и предполагаемая  степень их плодородности. Одни участки земли были безводными, другие – береговыми, третьи – новыми, четвертые назывались усталыми. Затем он просмотрел подсчеты ожидаемых урожаев. Сбором этих данных занималось одно ведомство. Другое ведомство подсчитало уже собранный урожай, налоги и подати. Амон-Пануфер сравнил эти записи. Если бы данные слишком расходились, это означало бы, что или чиновники некомпетентны или в его хозяйстве процветает воровство. Такая система позволяла избегать злоупотреблений.
Ему в руки попался папирус, который заставил его задуматься: “Я чиновник превосходный для господина его, так как поставляю в избытке зерновой налог, поставляю в избытке зерновые подати. 70 000 хар – мой годовой зерновой налог-  я доставлял их в количестве 140000, с превышением на 70000 хар.”
На это донесение стоило обратить внимание. Год был обычным, не слишким хорошим, не слишким плохим, чтобы была такая разница между запланированным и достигнутым. Чиновник явно хотел выделиться среди остальных. Либо он указывал на то, что составившие план чиновники нерадивы. Либо он был новичком,  и из-за служебного рвения  слишком истощал крестьян, что также было недопустимо. АмонПануфер хмыкнул и приказал секретарю разобраться. В то же время он терпеть не мог, когда из-за нерадивости поля не приносили ожидаемого урожая. В таком случае он приказывал бить управляющего палками. Он знал, что это наказание будет спущено вниз по цепочке. Палками побьют писца. Тот, вместе с наемниками-нубийцами, схватит ихути-земледельца и будет бить его яростно. Крестьянина  свяжут и будут окунать головой в колодец на глазах жены и детей. О том, хорошо  это или нет, Амон-Пануфер не задумывался. Ему надо было распределить урожай между жрецами и писцами,  между строителями и воинами, между ремесленниками и музыкантами, между заклинателями змей и дрессировщиками крокодилов, наконец, между самими же крестьянами, чтобы никто из них не умер от голода. Это была Маат – высшая справедливость, а он был ее хранитель.

Затем он перешел к торговым счетам. Торговым агентом храма в Сирии и Финикии был финикиец Эгиби. Он просил Амон-Пануфера отсрочить в следующем  году выплату долгов по кредитам, так как купцам Сидона  предстояло организовать выселение, что стоило немалых средств.
Прочитав письмо, Амон-Пануфер поморщился. Все это происходило из-за того, что в торговых городах не было Маат. Дельцы Сидона объявляли выселение, когда проституток в порту и нищих на улицах становилось слишком много. Разрошиеся  толпы безработной черни представляли опасность для жизни и имущества богачей.   
Амон-Пануфер хорошо помнил, как это происходило. Именно в такое время он  оказался в Сидоне.
Из-под клубящихся на горизонте облаков вынырнул корабль-разведчик и пошел под наклонившимся парусом к городу. Толпы народа усеяли стены и пристань. Люди стояли, не проронив ни слова, и ждали корабль, как приближающуюся судьбу. Моряки сходили на берег торжественно. Они встали на колени, целовали родную землю и воздевали руки к небесам, благодаря богов за благополучное возвращение из неведомых просторов. Капитан в нарядных одеждах, которые он хранил в сундуке в течение всего плавания и надел лишь тогда, когда показался маяк города, подошел к хозяину судна, стоявшему поодаль в толпе богатых, и они несколько раз обнялись, прижимаясь щеками. Затем капитан объявил об открытии благословенных земель, куда можно было отправиться на поселение. Матросы вынесли на берег корзины с землей, привезенной издалека, чтобы все желающие могли убедиться в ее плодородности, они показывали золотой песок, якобы найденный в тех местах, складывали грудами кокосовые орехи и давали попробовать вяленое мясо убитых на охоте животных.
Началось всеобщее ликование. Появились кувшины с пальмовым вином и ячменным пивом. Богатые угощали народ бесплатно. Все устремились в таверны. Женщины щупали золотые браслеты моряков, разглядывали их непристойные татуировки. Огромные цветные попугаи выкрикивали замысловатые ругательства. Все требовали рассказов о новых землях. И моряки старались, как могли. В их рассказах водопады с кристальной водой обрушивались в сказочные лагуны, окруженные горными склонами, на которых можно было выращивать виноград. Миролюбивые туземцы выносили из глубины лесов золотые украшения и обменивали их, не торгуясь, на бронзовые иголки и льняные ткани. Они пригоняли жирных свиней и дарили их пришельцам. Море изобивало рыбой, а ячмень рос сам собой. Валуны, лежавшие тут и там, как бы сами просились уложиться в стены. Вместе с опьянением росли груды золотого песка и восхищение слушателей.
Пока народ веселился, богатые, собравшись в высоком храме Ашеры, обсуждали предстоящие затраты. Они спорили о том,  кто и сколько должен предоставить кораблей, провизии, инструментов, оружия и вина. Спор переходил в ожесточенную ругань, и тогда Эгиби, который по совместительству был жрецом Ашеры, напоминал о том, что речь идет о всеобщей пользе. Неразрешимые противоречия решались жребием. Богатые спешили, зная, что  похмелье толпы   может оказаться слишком горьким. Старейшина собрания, девяностолетний торговец пряностями и в молодости бесстрашный водитель караванов Агабал упрекнул присутствующих в том, что они нарушили старинный и тайный закон, повелевавший всем богатым в течение года до отправки переселенцев вести более скромный образ жизни, дабы не вызывать излишнее раздражение у отъезжающих. Это был глубокий звериный инстинкт самосохранения. Но в этот раз годы были особенно удачными, доходы росли, а жизнь казалась слишком короткой. И закон как-то сам собой забылся. Теперь эти купцы, спохватившись, старались поскорей снарядить и отправить экспедицию до начала зимних штормов. Людей им было не жалко, но жалко было потерять корабли.
Для египтянина покинуть навсегда родину и быть похороненным вдалеке от Черной земли, было делом немыслимым. Амонпануфера кидало в дрожь, когда он глядел на отъезжающих. Горе людям, незнающим Маат!

Старый жрец отвлекся от своих мыслей и вернулся к деловым письмам. Он взял еще один папирус, и брови его полезли вверх. Тамкар (торговый  агент) сообщал из Вавилона, что торговый дом “Сыновья и внуки Мурашу”,  известный своими высокими процентами и вместе с тем рискованными операциями, разорился.  Молодой Мурашу, приемный сын того Мурашу, которого знал Амонпануфер, после смерти отца  выдал единовременный кредит в 12000 кур  шаммалу (посреднику) по имени Наббу. Тот не смог организовать правильную перевозку такого количества птицы, и куры сдохли, не добравшись до Ниппура.  Наббу скрылся, а Мурашу был разорен. Ему пришлось сдать в наем свой прекрасный дом в Вавилоне, тот самый, на террасах которого росли удивительные по красоте цветы. Сам же хозяин с трудом выторговал себе право остаться жить на крыше собственного дома.  О, люди, незнающие Маат! Как спокойно жилось в Черной земле! И Амон-Пануфер мысленно обратился к  Амону-Ра с  благодарностью  за то, что он сделал его египтянином.