Монстр, или святой?

Невысокого роста неприметный человек в чёрной ветровке вошёл в подвал и неторопливо спустился вниз по лестнице. Кончики его не особенно длинных, не особенно изящных, и, в общем-то, ничем не примечательных пальцев едва-едва касались перил, явно нуждающихся в срочной починке — отстукивали на старом дереве ненавязчивую лёгкую дробь.
Он прошёл вглубь подвала, туда, где горела холодным светом единственная лампа, и приветливо улыбнулся тем, кто ждал его: статному мужчине за сорок с пачкой дорогих сигарет в руках, худощавому блондину с болезненно-острыми скулами, и избитому парнишке, что был привязан к стулу. На его коленях лежала камера. Объектив был перемазан кровью, и на ремешок нечаянно прилепился ослепительно-белый острый зуб, видимо, парой минут назад выбитый. Хм, кажется, клык… Неприметный человек не разбирался в стоматологии.
— Извините, — буднично сказал неприметный человек, — пробки.
Блондин досадливо фыркнул и шевельнул рукой. Только сейчас стало заметно, что в пальцах его был зажат нож, и теперь он ярко блестел в свете лампы. Блондин небрежно поигрывал им, наслаждаясь ужасом пленника — тот смотрел на нож, как смотрят на ядовитую змею.
— Ещё раз опоздаешь, — раздражённо проговорил блондин, поднося блестящее лезвие к горлу неприметного человека и плавно проводя по коже, — отрежу… Кое-что и заставлю сжевать.
Неприметный человек громко и весело расхохотался, и его смех прокатился по всему подвалу, запрыгал, как мячик, по лестнице, и, наконец, затих.
— Будет тебе, Томми! — он хлопнул напарника по плечу. — Ещё немного, и я подумаю, что ты такой злобный, потому что бабы не дают!
Томми, оскалив острые зубы, пихнул неприметного человека в живот, но, как заметил неприметный человек, специально — немного пониже солнечного сплетения, так, чтобы было не очень больно, но неприятно, и не слишком сбило дыхание. Неприметный человек прекрасно знал своего напарника. Его злоба не была наносной, нет, он действительно был несколько… Неуравновешен, но он был вышколен. Приручённая бешеная собака, скалящая зубы, но никогда не кусающая без приказа своего господина.
…который тихонько зашелестел фольгой, доставая сигарету.
Неприметный человек мгновенно поднёс зажигалку.
— Спасибо, — кивнул господин и неторопливо затянулся. Выдохнув дым, он мягко сказал: — В следующий раз не опаздывай, Оливер, это начинает доставлять неудобства. Мы же не хотим заставлять нашего дорогого гостя ждать, правда?
Оливер задохнулся.
— Да, шеф, — залепетал он, — конечно, шеф, никаких опозданий, честное слово, я…
Повинуясь поднятой вверх раскрытой ладони, он замолчал и преданно заглянул в тёплые карие глаза господина. Тот мягко улыбнулся уголками тёмно-алого рта и кивнул Томми, тем самым повелев ему начинать.
Послышались громкие, смачные звуки сильных ударов. Томми бил молча, плотно сжав мучнисто-белые губы, но щёки его раскраснелись, на лбу выступили крохотные капельки пота, а глаза разгорелись нехорошим, тёмным пламенем. Если бы не оно, то по рваному дыханию и другим признакам можно было бы решить, что он возбуждён. Оливер даже покосился на ширинку напарника, но не без облегчения убедился, что опасения беспочвенны.
Несколько секунд господин и Оливер наблюдали за избиением. Господин неторопливо курил. Пленник сначала орал, затем стал лишь изредка издавать хриплые полу-стоны-полу-вскрики, после только протестующе мычал. Голова его начала безвольно мотаться из стороны в сторону, парень готов был потерять сознание, но Томми, поглощённый исступлением избиения, не замечал этого.
Он сильно вздрогнул, когда господин мягко положил тёплую ладонь ему на плечо.
— Он теряет сознание, — послышался глуховатый властный голос. — Принеси нашатырь, и перестань концентрироваться только на лице, в его теле есть много других интересных точек. Ты не знаешь их? Хм, нужно заняться твоим образованием… Смотри.
Он присел на корточки перед стулом и легко коснулся живота пленника, провёл по рёбрам, надавил пальцем на точку под левой ключицей… Томми смотрел на него расширенными глазами, рот его по-детски невинно приоткрылся. Он был похож на мальчика, который впервые в жизни увидел фокусника, но это сравнение быстро сменилось в сознании неприметного человека другим: девочка-подросток, ослеплённая вниманием своего кумира.
— Сломать ему что-нибудь можно? — хрипловато прошептал юноша.
— Да, — господин встал с пола, — но не убивай… Не сейчас, во всяком случае.
В его глазах промелькнуло нечто хищное и одновременно лукавое. Томми радостно улыбнулся и торопливо направился куда-то в сторону стола, что стоял у стены — должно быть, он оставил там аптечку. Её всегда брали с собой на такие экзекуции, где пленник нужен был живым.
Господин тем временем не спеша подошёл к Оливеру и взял его за рукав. Оливер обомлел.
— Думаю, Томми стоит показать Доку, — вполголоса проговорил господин
— Вы считаете?
— Да. Он силён, агрессивен, но глуп, и потому не контролирует ни то, ни другое. Если бы я не остановил — он бы забил парня и не заметил.
— Вам ведь не жалко его? — удивился Оливер.
— Конечно, нет.
— Но почему тогда вы не…
Оливер застыл, поражённый собственной наглостью.
— Потому что он ни в чём не виноват, — терпеливо пояснил господин. — Он не из нашей тёплой компании, просто оказался чрезмерно любопытен, а «наши» слишком быстры. Уверен, вернуться к фотоаппарату после, хм, этих дружеских посиделок ему будет достаточно сложно. Мы лишь занимаемся профилактикой.
Оливер знал достоверно, что любой другой на месте господина ядовито усмехнулся бы, но господин — не все. Он сохранил абсолютно спокойное выражение лица.
Он кивнул Томми, вернувшемуся со спиртом в руках, а когда пленник с хриплым стоном приподнял голову — выбросил и растоптал сигарету и подошёл к нему ближе. Как ни был слаб пленник, он всё равно вжался в спинку стула и отвернул голову, по-детски жмурясь — будто ждал нового удара, но его не последовало. Господин обхватил рукой подбородок пленника и повернул к себе. Его взгляд был жёстким, но улыбка почти отеческой.
— Ну, что, дружок? Больше никаких связей с нашей тесной дружеской компанией, правда? — он погладил пленника по щеке. — Пойми нас правильно, мы уже давно дружим, прикипели друг к другу, и новые лица нам не нужны. Не обижайся, хорошо? И, да… Твои фотографии, конечно, очень красивы, у тебя несомненный талант, но…
Господин взял с колен пленника фотоаппарат и без замаха, но с силой метнул в стену. Фотоаппарат разлетелся на части, и господин кивнул, когда Оливер взял в руки молоток и вопросительно заглянул ему в глаза. Фотограф мучительно застонал, всем телом дёрнулся к разбитому агрегату, и по его окровавленному лицу прочертили несколько светлых дорожек слёзы.
Господин негромко засмеялся, кажется, искренне умилённый этим, и потрепал паренька по голове.
— Ну, ну, что ты. Не расстраивайся. Зато нас ты больше никогда не увидишь… — он холодно прищурился и наклонился к уху пленника. — Если, конечно, не попробуешь мстить. Тогда вот он, — господин показал на Томми, — не будет столь милосерден, верно, Томми? Отлично.
Господин заложил руки в карманы недорогого коричневого пальто и неторопливо, почти вразвалочку, пошёл к выходу из подвала. Он лишь бросил на ходу:
— Развяжите его. Думаю, до дома доберёшься сам, верно? Удачной дороги.
Из подвала мужчины вышли с интервалами в двадцать-тридцать минут, чтобы не вызвать лишних подозрений.
Господин направился в супермаркет: жена попросила его купить продукты, даже набросала список, сказав, что его ждёт нечто незабываемое, поэтому, как бы господин не ненавидел магазины, на его губах блуждала лёгкая улыбка. Он купил молоко, овощи, долго выбирал мясо (к этому он был крайне придирчив), и именно в мясном отделе его застал звонок. На экране, как обычно, незнакомый номер. В его телефоне только номера семьи и некто «Анжело», он же «близкий друг», он же «лучший наёмник и личный помощник». Но сейчас звонил не он.
— Слушаю.
Уилл машинально огляделся, проверяя, нет ли слежки или случайных слушателей, которых не хотелось бы убивать сегодня, и удовлетворённо выдохнул: не было.
— Господин Хоул, Вы?
— Я.
 — Андреас убит.
— Доказательства?
— Приготовил. Что сделать с семьёй?
Уильям Хоул поднял очередную курицу к глазам и стал придирчиво осматривать. Вроде бы свежая, мясо мягкое, и его много…
 — У него сын, верно? Сколько ему?
— Ну… Годик. Может, два.
С другой стороны крылышки тощеватые…
— Жену убей, сына оставь. Потом положишь на порог детдома.
Кажется, они повесили трубки одновременно.
Уильям направился к кассе.
Через полчаса он был дома. Стоило ему переступить порог, как с лица как будто сняли целлофановую плёнку, позволив всем его эмоциям стать ярче. Уильям тепло улыбнулся жене, вышедшей встречать его, и первым делом крепко её обнял, одновременно закрывая дверь собственной спиной. Мужчина легонько ударил её по ладони, потянувшейся к пакетам, и понёс их на кухню сам. Поставил на стол, позволил жене разбирать продукты, а сам обнял за плечи своего сына — он делал домашнее задание.
— Привет, пап, — улыбнулся мальчик, не отрывая взгляда от тетради.
Уильям поцеловал его в макушку, с удовольствием вдохнув аромат детского тельца.
— Получается? — спросил вполголоса.
Мальчик нахмурился и прикусил губу, но упрямо кивнул и поставил знак равенства после записанного примера. Уильям негромко рассмеялся и по-мужски грубовато взъерошил гладкие тёмные пряди. Решив, что сын попросит помощи, когда посчитает нужным, Хоул откинулся на спинку стула и стал расслабленно следить за женой: она быстро и сноровисто летала по просторной, светлой кухне. Вот зашипело масло, вот уже по комнате разнеслись манящие ароматы, а Фиона подошла к мужу и, присев к нему на колено, легко коснулась жестковатых тёмных губ.
— Как прошёл день? — спросила она.
— Отлично.
Фиона ласково зарылась в его волосы, провела по той самой точке, от которой у него всегда шли мурашки по коже, и тихо-тихо, чтобы не услышал сын, попросила:
— После ужина помоги ему с математикой и уложи спать, хорошо?
Ответом ей послужил поцелуй в уголок сочных губ.
Когда Уильям выходил из спальни сына, то вздрогнул от нового телефонного звонка, и сразу же немного резко захлопнул дверь, чтобы не разбудить мальчишку разговором.
— Да! — раздражённо бросил он в трубку, не глядя на номер.
— Уилл? Это Анжело. Ты не узнал меня?
Мужчина в ту же секунду расслабился и прислонился лопатками к стене.
— Я тебя слушаю.
— Операция проведена успешно, документы подменили, права на предприятие теперь у нас. Кому передать дело?
— Хмм… — он облизнул губы. — Давай… Дэниелу. Но прозрачно намекни, что любая оплошность с его стороны…
— Дорогой, ты скоро? — послышался крик из кухни.
— Иду! В общем, ты понял. И так же прозрачно намекни нашей тёплой дружеской компании, что у меня семейный ужин, и я ненадолго умер. Пускай порадуются.
Анжело весело рассмеялся в трубку и — улыбка чувствовалась в его голосе — мягко упрекнул своего друга:
— Семья — твоя главная слабость, Уилл.
Мужчина молча повесил трубку

Дверь в операционную с негромким хлопком, похожим на хлопок в ладоши, открывается. Он входит в ослепительный белый свет, чтобы мгновенно слиться с ним, стать его частью: высокий, седовласый, белокожий, облачённый в белый халат, который сидит на нём, подобно королевской мантии, идеально. Он приветливо улыбается ассистентке — девушка отвечает ему светлой улыбкой влюблённого по уши подростка — и идёт мыть руки. Негромко звенит, сверкает в слепящем свете ламп, вода из крана, разбивается о твёрдость и холод раковины — и об мягкое тепло его изящных рук.
Он не спеша вытирает их вафельным полотенцем, следит краем глаза за приготовлениями ассистентки. Под его взглядом она всегда теряется, поэтому он проявляет терпимость к её маленьким слабостям, ведь ассистент из неё действительно классный: моет руки или занимается чем-то ещё, пока она, наконец, не приготовится. Скорее всего. Девушка осознаёт его тактичность и втайне восхищается ею, как и всем остальным в нём, но молчит. Равно как и о своих чувствах, впрочем, ведь она считает его примерным семьянином, да и вообще не говорлива, и он ей за это благодарен. Разве что… Немного смущается её слишком откровенного, слишком обожающего взгляда. В её глубоких ореховых глазах отражается всё, что она испытывает. Её можно читать, как открытую книгу, но он не считает себя особенным книгочеем. Он придирчиво осматривает свои руки. Чисты! Без единого пятнышка.
Он приступает к работе.

Дверь квартиры распахивается с хлопком, похожим на хлопок кулака о ладонь. Он входит в настороженный полумрак квартиры, и незажжённые лампы буквально кричат, что его здесь не ждали, а угрюмо поникшие пыльные занавески — что ждали со страхом. Он не обращает внимания на такие пустяки, просто входит, сразу же сливаясь с прохладной полумглой: болезненно-белая кожа, чёрные круги под глазами, тёмная неприметная одежда, тёмные, искусанные губы. он нервно облизывает их и слабо прикусывает нижнюю.
Его здесь не ждали. Но и он не хотел возвращаться.
Он проходит в гостиную, не снимая ботинок, зажигает лампу, и она освещает заброшенную практически комнату неживым электрическим светом, и этот свет отражается в мёртвых тёмно-голубых глазах потасканной женщины около сорока. Она бледна, дрябла и душой, и телом, что вызывает у него отвращение, затравлена и заплакана. Будь она помоложе, покрасивей, её можно было бы назвать за холодную внешность Снежной Королевой, но по его глубокому убеждению она… Никто. Когда-то безумно влюбленная в него женщина, на которой его вынудили жениться родители, которым, видите ли, захотелось внуков. Дети — от этого безвольного ничтожества? Нет, вы серьёзно?
Он неторопливо стягивает куртку и кладёт её на кресло. Треплет рукой примявшиеся под шапкой волосы и ухмыляется, но выражение её лица остаётся бесстрастным. Мёртвым.
Раздражает.
Он разминает свои идеальные руки. Золотые руки. Сильные руки.
Пора приступать к супружеским обязанностям.

— Спирт. Вата. Зажим…
— Как Вы можете так быстро двигать руками? Это удивительно.
Он с улыбкой, которую не видно под маской, Качает головой, тем самым прося замолчать.
У него было несколько правил, которым он неукоснительно следовал во время операций.
Правильно первое. Не разговаривать больше, чем необходимо, а лучше не говорить совсем, но его ассистентка при всём своём желании угодить кумиру уже недостаточно вышколена.
Второе правильно. Не контролировать свои руки, только наблюдать за ними — они, обученные многолетней практикой, всё знают и так, на автомате. Сознательно он только останавливал неожиданные неприятности типа кровотечения.
Третье правило. Отрешиться от всего. Во время особенно сложных операций он входил в некое подобие транса и смотрел на себя как бы со стороны. Но эта операция была достаточно лёгкой, поэтому он лишь вошёл в состояние отрешённости, притупленности реакция, какое бывает, когда не спишь несколько суток.
Четвёртое правило. Улыбаться под маской. Улыбку не видно, но она чувствуется и успокаивает и его, и ассистентку, и даже… Это было своего рода суеверием, конечно, но всё же — пациента.
Пятое правило. Мысленно отсчитывать ритм вальса.
Операция была ему в удовольствие, и даже боль в натруженных руках казалась сладкой…

— Сука! Паршивка! ****ь!
— Хватит! Прошу тебя… Хватит! Мне б… больно… Ты мне что-то сломал, козёл!
— Ненавижу тебя!
Он с жутковатой ухмылкой падает перед ней на колени… Чтобы схватить за волосы и с чудовищной силой рвануть назад, заставив женщину с болезненным стоном выгнуться. Его лощённые пальцы впиваются во впадину между её худосочными ключицами, и женщина захрипела. По её вискам потек пот, по щекам — слёзы.
Она была ему отвратительна. Жалкая. Ненавистная. Безвольная боксёрская груша, которая так забавно хрипит и просит прекратить, когда её бьёшь — никакой спортзал не заменит этого пьянящего ощущения.
Он толкает её на пол и бьёт кулаком в лицо.
Иногда он думает, что это, наверное, ненормально… Бить свою жену. Он ведь, по сути, колотит её по пустякам. Неприготовленный ужин. Неубранная кровать. Не такой взгляд… По крайней мере, он старается придумывать себе такие отговорки, а на деле…
Он всегда следует своим правилам. Их всего пять:
Первое. По лицу бить можно, но так, чтобы не оставалось следов, или они легко сходили.
Второе. Бить в живот. Как можно больше, сильнее, чаще. В живот и по бёдрам, она реагирует на это особенно остро, так, что у него кружится голова, а по телу растекается пьянящая тяжесть и тепло. Глаза застилает пеленой наслаждения, похожего на сексуальное.
Третье. Драть за волосы. У неё всегда были жидкие, блёклые волосы, как же это его раздражало.
Четвёртое. Не повреждать зубы и глаза. А хотелось бы.
Пятое. Давать ей передышку. Он ведь хочет только снять напряжение, верно? Он не хочет её убивать, хотя иногда ему хотелось забрать с работы скальпель и поэкспериментировать…
…на деле он просто снимает напряжение.
По губам хирурга расползается широкая улыбка. Усталость проходит, тяжесть во всём теле непреодолимо сменяется лёгкостью, эйфорической, наркоманской радостью.
Бить свою жену ему в удовольствие. Особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие, смешивающее в себе наслаждение схваткой и наслаждение беспомощностью своего противника — против него-то, сильного мужчины. И даже боль в разбитых костяшках рук не могла испортить ему настроение.

 Он, уставший, выходит из операционный. Руки ломит, виски мокрые от напряжения, но, когда он дрожащей рукой стаскивает с себя маску, на лице у него удовлетворённая и светлая улыбка. У него получилось. Он смог. Он спас жизнь этому человеку. Спас, несмотря на то, что что-то пошло не так, и операция ощутимо затянулась. Всё равно у него получилось. От усталости и напряжения перед глазами плавают белые круги, он хватается рукой за стенку — и тут же на шею ему кидается молодая женщина с копной ярко-рыжих волос.
— Как он, доктор? — хрипит она в ухо. — Скажите, умоляю… С ним всё будет хорошо?
Её бледное лицо, похожее на детское, залито слезами.
Он приваливается спиной к стенной побелке и мягко обнимает девушку за плечи, касается тёплой ладонью напряжённого позвоночника между лопатками.
— Всё хорошо, — выдыхает, — он очнётся через несколько часов.
Она прижимается к нему, как ребёнок прижимается к человеку, который вытащил его на берег. Обнимает его за шею (и ведь не брезгливо касаться мокрой и липкой от пота кожи!) и всхлипывает в плечо:
— Спасибо! Спасибо Вам, доктор, мы никогда этого не забудем, спасибо…
Её голос прерывается тысячью бессильных всхлипов.
Он рассеяно гладит её по волосам и чувствует почти отеческую нежность. Интересно, кто она больному? Дочь, племянница… Неважно. Он вернул ей того, кого она любит, это главное.
Дождавшись, пока девушка немного затихнет, он аккуратно отстраняет её от себя и передаёт в руки ассистентке — она тоже вышла из операционной, такая же уставшая, но будто светящаяся изнутри. Ассистентка бережно обнимает девушку за плечи и тихо говорит что-то ей на ухо, но он не вслушивается. Он смахивает со лба пот и тихонько бредёт в курилку. Ассистентка смотрит ему вслед, как смотрели, наверное, накормленные Иисусом рыбаки…

Постепенно ненависть к этой женщине достигает пика. Эта ненависть наносная, распалённая избиением и запахом крови. По утрам он чувствует даже некоторую вину за вчерашнюю вспышку усталой, почти рутинной злости, и обещает себе больше так не делать, может быть, даже извиниться, но вечером — снова приходит домой, снова видит это мёртвое выражение, и снова вспыхивает ярость…
Безвольная мокрица! Будто бы нарочно провоцирует его безнаказанностью собственных действий!
Тряпка! Любая другая давно уже подала на него в полицию. Сначала в его крови ещё играл адреналин: вдруг подаст заявление? — но вскоре он успокоился. Не подаст. Слишком безвольна, слишком забита… Хах. Забита…
Она в его глазах была лишь досадной помехой в его жизни, которая изначально обязана была быть идеальной. Зато — на ней можно сорвать злобу после тяжёлого трудового дня…
Он презрительно смотрит на потерявшую сознание женщину и неожиданно почти нежно проводит ладонью по её щеке. На руке остаётся кровавое пятно — он досадливо хмурится и поспешно идёт на кухню, оставляя женщину приходить в себя. Ему нужно вымыть руки, негоже держать инструмент в плохом состоянии, верно?
В его душе постепенно разливается умиротворение и благостное спокойствие. Голова чуточку кружится, но на лице его играет лёгкая улыбка, похожая на улыбку заключенного, вышедшего на свободу. Похожие ощущения он испытывает каждый раз, выходя из операционной, но сейчас они несколько… Болезненные.
Он включает воду и тщательно моет руки душистым мылом, напевая себе под нос лёгкую, весёлую песенку. Его силуэт смутно виднеется в полумраке кухни через дверной проём, и очнувшаяся женщина смотрит на него, как на монстра из детских кошмаров.