Дура

Екатерина всегда держала своих подчинённых в ежовых рукавицах, впрочем, как и себя саму. Прямая спина, стальной взгляд, всегда немного поджатая нижняя губа, аккуратный макияж… Не своими руками, конечно же, но всё-таки. Мало кто знал, но в детстве она себя ненавидела из-за того, что её нижняя губа была пухлее, чем верхняя, и с малых ногтей привыкла её поджимать. Поэтому она и улыбается только на публику — чтобы не знал никто об этом, как ей до сих пор кажется, недостатке. А на публике она бывает часто — и из-за этого, из-за её улыбки, пусть неискренней, но широкой и светлой, как у настоящей актрисы, Александр любит свою работу.
Александр — её телохранитель, точнее, руководитель группы телохранителей, которые днём и ночью охраняют кандидата в депутаты государственной Думы. Когда кандидат в депутаты, железная леди и суровый начальник стала для него привлекательной женщиной, он сказать бы не смог. Конечно, они с коллегами иногда шутили, «как бы они её пялили да всё хорошее, что между нами было», но по-настоящему (Саша знал точно) этого не хотел сделать никто. Никто не воспринимал Екатерину Олеговну как женщину, хоть она и была в свои тридцать шесть хороша особенной красотой зрелой, реализованной в жизни женщины, и при всём при том — одинока. Только как начальницу. Некоторые даже шутили, мол, она не лесбиянка ли часом? Мужиков-то не приводит, только на фуршетах разных масштабов с ними кокетничает иногда, и то — с теми, кто ей по работе нужен, стерва хладнокровная.
Саша морщился и качал головой — не нравились ему эти шутки.
А Екатерина, Катя, — нравилась.
Крашенные медные волосы до плеч в строгом каре и голубые стальные глаза. Белая кожа и бордовая элегантная помада, лежащая ровным тонким слоем. Терпкие духи от Шанель.
А небольшая тёмная родинка под лопаткой ему даже снилась, и от этих снов тело сводило возбуждением. А потом — нежностью.
По вечерам, когда она требовала от него отчёт за день, сидя в низком кресле, в белом шёлковом халате, положив ногу на ногу, с усталым, но сосредоточенным лицом — из комнаты будто выпивали весь воздух, и сердце в панике сходило с ума в груди. Он отчитывался хриплым голосом, а она хмурилась и протягивала ему стакан воды из графина. «Не хватало тебе ещё простыть».
Саша не знал, как это расценивать: то ли забота, то ли «хмыри болезные ей нахрен не сдались, будешь часто больничные брать — уволит и не поморщится». Саше хотелось думать, что первое; разум подсказывал, что второе.
Саша не знал, когда он начал считать Катю своей. Может, после того, как она вцепилась в его руку девчоночьим движением, когда увидела, как уводят снайпера, который хотел её убить. После того, как заметил, что в голубых глазах у неё — прозрачные слёзы перепуганной насмерть женщины.
А потом она отвернулась, изящным белым платочком смахнула с глаз влагу, а когда повернулась обратно, была уже Екатериной Олеговной, но никак не Катей.

***

В тот день, когда убили её отца, он во второй раз в жизни увидел её слёзы. На кладбище. А потом она прямо с кладбища поехала на очередное публичное выступление. Удивительная женщина.
А вечером, после его очередного отчёта, когда Александр уже собирался уходить, она тихо его окликнула:
— Александр, пожалуйста… Саша! Останься.
Он повернулся, чувствуя, как забилось сердце где-то на уровне глотки. Она сидела, опустив голову на руки, с сухими глазами, но такая… Надломленная. Такая хрупкая.
— Саша, — начала она, подняв голову, и хоть в голосе у неё не было звенящих на пределе гитарных струн, и говорила она тихо, но он кожей почувствовал её состояние. — Прошу тебя, останься со мной. Хотя бы до утра. Я не железная леди, Саша, я просто женщина, и мне страшно сейчас, ты даже не представляешь, как.
Она тихонько шмыгнула носом и резко выпрямилась, закрывая его платочком. И впервые в её прямом взгляде он не увидел стали, а в голосе не услышал приказных ноток.
Он молча встал на колени перед её креслом и нежно сжал в грубоватых горячих руках её холёные дрожащие пальчики.

***

Проснувшись утром в её постели и не ощутив её рядом, Александр не расстроился. Он несколько минут лежал с закрытыми глазами, блаженно улыбаясь в потолок, и вспоминал её всхлипы, её горящую кожу под его губами, её ногти, полосующие ему плечи. Царапины немного ныли, но Саша этого не замечал.
«Она — моя!», — подумал он ликующе и на ходу немного пританцовывая направился в ванну, а оттуда, в одном полотенце — в гостиную. Оттуда доносилась тихая дробь клавиш ноутбука, значит, его Катя там.
Екатерина коротко вскинула глаза на выросшего на пороге мужчину.
«Красивый, — подумала она, облизнув губы. — Тело, лицо, улыбка… И тёплые руки. Я думала, будут грубее, а он оказался нежным, как влюблённый поэт».
Она усмехнулась с долей грусти. Что-то трепетало в её груди, согревало нутро до самого донышка, до кончиков пальцев на ногах. Почему-то кружилась голова, а в воздухе, даже на расстоянии нескольких метров, ей чудился горьковатый запах его одеколона.
Она сжала пальцы на крае ноутбука до белых костяшек, когда он присел рядом с ней и ласково отвёл пряди волос с лица.
— Не надо, — коротко бросила она, отдёргивая голову. Александр удивлённо приподнял тёмные брови, и Катя с громким стуком захлопнула крышку ноутбука. — Послушайте, Александр Валерьевич, мы же с Вами взрослые люди. Я благодарна Вам за оказанную поддержку, но теперь Вы свободны и можете идти. Завтрак принесут в Вашу комнату.
Что-то тёплое, нежное и родное в его глазах погасло. Он резко встал, коротко поклонился, подхватил со спинки кресла свою одежду, оставленную там во вчерашнем нетерпеливом угаре, и вышел из комнаты. Его лицо ничего не выражало, только губы были сжаты в тонкую линию, и что-то Кате подсказывало, что кривоватой мягкой улыбки она больше никогда не увидит.
Закрыв глаза, Екатерина медленно, дрожащей рукой приподняла крышку ноутбука, но печатать дальше не смогла. Все мысли вылетели из головы, осталась только одна:
— Дура. Господи, Катерина, какая же ты дура!