Мы живы, пока нас ждут

Мы живы, пока нас ждут.

— Мама, а папа скоро приедет? — тихо спросил Андрюша, не открывая глаз, лишь крепче сжимая мягкую мамину руку. Ира замерла на считанные мгновения — и ответила тихим, успокаивающим голосом, нежно отводя с Андрюшиного лба чуть-чуть завивающиеся каштановые волосы.
— Скоро, Андрюшенька, скоро, — проговорила она, наклонившись к уху сына, — поверь мне, очень скоро.
Мальчик глубоко и сладко выдохнул, чуть откинул назад хорошенькую круглую головку, разжал пальцы, сжатые на маминой ладони, и тихонечко засопел, погружаясь в свои ничем не замутнённые, не затемнённые детские сны.
Ира низко опустила голову, будто на шею ей повесили камень, тяжело вздохнула и скомкала ладонями юбку своего домашнего платья. Лишь несколько долгих секунд она сидела так, а потом решительно встала, выключила настольную лампу, что освещала комнату, в которой они с сыном спали, тусклым, мягким светом, и стала заплетать тяжёлые длинные волосы в косу на ночь.
«Скоро, — твердила она себе, — очень, очень, очень скоро…»
С фотографии на стене широко и солнечно улыбался ей Ваня — красивый, яркоглазый парень с глазами-васильками и улыбкой того самого обаятельного хулигана, в которого были влюблены все девчонки со двора. Ира обычно засыпала, глядя в фотографично-пустые, но такие любимые в жизни глаза, но сегодня её взгляд застилал туман слёз, и она заснула, крепко, до боли обнимая подушку.

Высокий, стройный, как тополь, молодой парень на вид не больше двадцати лет ходил по комнате, размахивая руками, и оживлённо что-то рассказывал. Ира давно уже забыла о книге, которую держала на коленях, забыла, что ей надо было учить химию (девушка поступала в медицинский университет), обо всём забыла — только смотрела на Ваню и улыбалась, сама не понимая, почему.
— А потом я получу генерала, — парень весело и задорно рассмеялся и упал на пол напротив Ирины, подмял под себя ноги, схватил девушку за руки и притянул её к себе, на пол. Ира засмеялась, попыталась с возмущением оттолкнуть парнишку от себя, но прильнула к нему с охотой и нежностью. Целуя её щёки, завитки волос на висках, скулы, Ваня закончил: — И ты будешь пить чай на веранде, слушать Вагнера…
— Вивальди, Ванюш, — улыбнулась Ира невольно, — Вивальди.
— Да какая разница! — Ваня рассмеялся и упал спиной на щекочущий обнажённую гладкую спину ковёр. — Главное, что будешь! А на плечах у тебя будет моя гимнастёрка, — юноша легко пробежался пальцами по спине Ирины вдоль позвоночника, нежно погладил лопатки. Ирина покраснела и передёрнула плечами, якобы давая Ване знак, чтобы он убрал руку — но он даже не подумал этого сделать, и мурашки, тёплые, волнующие, продолжали блуждать по спине Иры. Тихим голосом, мечтательно глядя на обнажённую шею Иры, Ваня говорил: — И всем, кто будет спрашивать: кто твой муж? — ты будешь говорить: генерал-майор!
Ира, засмеявшись, повернулась к Ивану и мягко отвела с его лба прядь круто вьющихся волос.
— Я уже тогда буду совсем старая, — сказала она, — ты меня любить не будешь.
— Дура! — оттолкнул её руку Ванька, но тут же схватил за запястье, прижал ладонь к губам и выдохнул: — Буду! Я всегда тебя буду… Буду…
Ира прищурилась и спросила дразняще, насмешливыми зелёными глазами глядя Ваньке в лицо:
— Что будешь, Ванюш?
Парень отчаянно покраснел, несколько раз вдохнул, будто хотел сказать что-то, но так и не сказал — только щёлкнул её по лбу и бросил в лицо учебник по химии.
— Учи давай! Тоже мне…
Ира беззвучно засмеялась и снова раскрыла книгу на нужной странице. Вчера она в пух и прах рассорилась с матерью, потому что она считала, что Ваня загубит ей жизнь, что у неё из-за его профессии по сути не будет мужа, не будет любви и счастья в жизни, что он где-нибудь сопьётся, или станет наркозависимым, или начнёт изменять ей, а потом привезёт ей чужого ребёнка… А Ирине такие слова об её любимом человеке были хуже ножа под ребро. Девушка сказала, что если мама не примет Ваньку, то она отречётся и от неё самой, и хлопнула дверью. Но девушка не хотела говорить об этом Ванюше — Ира знала, что он будет сильно переживать, а сейчас ему этого было нельзя — экзамены… Кремлёвский курсант Иван Александрович Миронов. Это сочетание слов казалось Ире самым красивым. Лучше только Ирина Валерьевна Миронова — жена кремлёвского курсанта, жена солдата, жена офицера…

Андрей вонзил зубы в большой бутерброд с ветчиной и блаженно зажмурился, чувствуя любимый вкус на языке. Вот все — кто карамель любит, кто мороженое… А Андрей душу — душу, не родину — продал бы за ветчину. Вытерев губы от крошек, он лениво прищурился, глядя на своих товарищей, и невольно вздрогнул, поняв, какую тему они сейчас обсуждают.
— А вот мы с папой вчера в парк ходили! — хвастала Рита Чижова, задрав свой нос-картошку в ржавых конопушках. — Он мне мороженое купил…
— Подумаешь, мороженое! А вот мне мой папа — коня купил!
— Настоящего? Ладно врать!
— Ну, не настоящего, — немного смутился Костя, — игрушечного, но размером — как настоящий! Во какой! — и показал руками. Ребята засмеялись, конечно, незлобиво — все понимали, что Костя придумывает, что семья у него едва-едва сводит концы с концами, и что никакого коня ему, конечно, не покупали. Максимум — могли сделать из дерева.
— А ты, Миронов? — спросил Алёшка, дёргая Андрея за рукав. — Тебе твой папа что-нибудь дарит?
Андрей сразу как-то съёжился, поднял напряжённые лопатки и низко опустил голову, так, что даже заныла шея. Своего отца он в последний раз видел только в мае, и был так счастлив этому, что не попросил никаких подарков, да и какие они могли бы быть, эти подарки, если папа заехал на каких-то двадцать минут, а потом у него снова был поезд?
Могли ли считаться подарком тёплые папины руки на спине, ласково потрёпанные волосы, бесконечная любовь в странно блестящих синих глазах и дрогнувший на фразе «как ты уже вырос, Андрейка!» голос?
Андрей не знал. Поэтому он тихо сказал, пряча огрызок бутерброда — ему расхотелось есть, даже любимую ветчину:
— Ничего он мне не подарил. Ничего.
Ребята удивлённо замолчали, а потом кто-то залихватски выкрикнул:
— Получается, он тебя не любит, да, Миронов?
И снова все засмеялись громко и резко, как показалось Андрею, а он окинул одноклассников злым взглядом волчонка, которого только что ударили, с силой пнул ближайший камень, так, что тот отлетел на несколько метров, и быстро ушёл. Удаляясь, он слышал, как кто-то, кажется, Чижова, шептал: «Ну, что же вы, ребята, ну нельзя же так…», но так и не обернулся.

— Нет! Нет, Миронов, это абсолютно исключено! Отставьте свои шуточки и возвращайтесь на пост, — жёстко, хлеща словами, как перчаткой с железом в пальцах, проговорил командир и резким движением раскрыл пачку с папиросами.
— Но товарищ командир, — простонал Иван, бессильно сжимая кулаки до вмятин от ногтей, — у меня жена, вы поймите…
— И что? — резко обернулся к нему полковник, отошедший к окну покурить. — У меня тоже жена! Жена и двое детей, но я не рвусь к ним каждый божий день.
— Да я разве каждый?! — не сдержал эмоций Ванька. — Вы поймите, товарищ полковник, — он торопливо прошёл к нему ближе, схватил за рукав, заставляя заглянуть себе в глаза, — она все девять месяцев без меня, она родить должна со дня на день, вы поймите…
— Вы поймите, вы поймите! — сердито передразнил его полковник, выдирая руку из цепкой хватки капитана. Немного помолчав, он выговорил чуть поспокойнее: — Я тебе психолог, чтобы тебя понимать? Нашёл дурака. Если я каждого тут понимать возьмусь, я вообще без бойцов останусь!
— Товарищ командир… — с отчаянием простонал Ванька.
— И вообще, тебя кто просил жениться? — всё так же сердито продолжал полковник. — Жена твоя, насколько я могу видеть, Иванушка, из толкового бойца с неплохими показателями и стратегическими решениями в бою делает какую-то истеричку, которая дерзит командиру, и которой не место, — полковник ударил тяжёлой дублёной ладонью по столу, — на воинской службе! И к тому же, ты, Миронов, знал, на что идёшь, знал, что видеть её будешь редко… Знал?
Ваня еле слышно вздохнул, опуская голову — то ли кивок, то ли просто жест, показывающий, что он слушает командирскую отповедь со всем вниманием.
— Так зачем…
— А Вы зачем женились? — вскинул голову Иван. — Тоже ведь знали и про то, что видеть, и про…
Полковник вытянулся в струнку и мертвенно побледнел, но его потяжелевший, потемневший взгляд Ваня выдержал стойко, только выше поднял голову и сжал губы так, что они побелели не хуже полковнических скул.
— Отставить разговоры, — после длительной паузы сказал полковник, стряхивая с сигареты пепел, — возвращайтесь на пост, Миронов, и не удивляйтесь, если вас вскоре разжалуют до…
— Да хоть до рядового, — пробурчал себе под нос Ваня, направляясь к выходу из комнаты, — лишь бы дали ребёнка увидеть…
Когда шаги Миронова в коридоре стихли, полковник тяжело вздохнул и выкинул в окно сигарету, к которой из-за разговора с Мироновым так и не притронулся. Посмотрев на фотографию жены и двух дочек у себя на столе, он глубоко вздохнул вторично, достал карандаш (ручек под рукой не было) и стал выписывать приказ об увольнительных на пять дней для капитана 447 стрелковой роты И. А. Миронова.

— Мам, а папа он… Он какой?
Ирина выпустила из рук кружево, оно с тихим шелестом упало на пол, и к нему подбежала с мяуканьем роскошная чёрная кошка. Потеребив вязание лапкой, она зевнула, осуждающе, мол, что за ерунду вы мне тут подбросили?! посмотрела на хозяев, и с королевским достоинством вернулась на свой любимый подоконник. Ирина на Мусю, впрочем, внимания не обратила. Обняв сына, она тихо сказала:
— Твой папа, Андрей, самый лучший мужчина на свете. Когда он улыбается, кажется, что солнце начинает светить ярче. Он очень любит нас с тобой, и ради нас он готов пойти очень на многое.
— А бабушка говорила…
Ирина нахмурилась и прижала ладонь, пахнущую мужским Ивановым одеколоном, к губам Андрея.
— Не слушай её, — тихо, но строго и серьёзно проговорила она, — бабушка не очень любит папу. Тебя любит, а вот папу — нет.
— Но почему? — наморщил лоб Андрей. — Если он, ты говоришь, хороший?..
— Понимаешь, не бывает так, чтобы человек был для всех одинаково хороший. Вот ты, например, Зинаиду Вячеславовну любишь?
— Конечно, она очень добрая.
— Вот. А как думаешь, любят её те, кому она плохие оценки ставит? — Ира улыбнулась, но глаза её оставались печальными.
Андрей засмеялся.
— Нет, конечно! — наклонившись к уху матери, он прошептал: — Вадик вот вообще её называет с…
— Тише! — Ира нахмурилась, снова касаясь пальцами губ сына. — Это плохое слово.
— А папа его говорил? — с детским восхищением спросил Андрюша. — Ну, это слово?
— Говорил, — чуть улыбнулась Ира, — но только в адрес собаки-девочки, — рассмеявшись, она щёлкнула сына по лбу и громко и весело сказала: — А теперь, марш делать уроки, юный джентльмен, иначе Ирина Вячеславовна завтра покажется тебе не такой доброй!..

 У Вани так дрожали руки, когда он пытался открыть дверь в родную квартиру, что ключ получилось воткнуть в замочную скважину только с девятой — он по привычке считал — попытки. Тихо-тихо, надеясь, что его не выдаст бешеный стук сердца в груди, Иван вошёл в прихожую и пошатнулся, когда в нос ему ударил такой родной, такой знакомый запах: смесь аромата Иришкиных волос, его собственного одеколона, книг и чего-то съестного, кажется, плова… От последнего аромата у Вани, привычного к сытной, но не слишком изысканно-вкусной еды казарм, закружилась голова, и набралась слюна в рот.
Стараясь двигаться тихо, но быстро, мужчина снял с себя куртку, непривычно мягкую, гражданскую, повесил её на крючок, поставил в угол свои нехитрые пожитки и на цыпочках прокрался вглубь тёмной квартиры. Он очень боялся с непривычки, толком не зная эту, новую, квартиру, нашуметь в темноте, поэтому двигался очень осторожно. Им только недавно, восемь месяцев назад, дали новую, двухкомнатную, взамен старой однушки, в которой рядом могли стоять запасные колёса для Ваниной машины и изящный Иришкин туалетный столик, и Ваня был здесь всего два или три раза — конечно, он не успел привыкнуть к этим комнатам.
Однако у него получилось прокрасться в ту комнату, которая по идее являлась супружеской спальней, но на деле была таковой лишь пять-(если повезет)восемь раз в год.
Здесь ему в нос ударил одуряющий аромат женского тела, и не просто тела — тела его любимой женщины. Сладкий, густой, кружащий голову… У Вани замерло, а затем заколотилось, отдаваясь в висках, стуча в ушах, сердце, и сильно ослабли руки. На подгибающихся ногах, с трудом контролируя срывающееся дыхание, он прокрался к кровати, откинул одеяло, нырнул в тёплый, душноватый, ароматный плен и жадно прижал к себе расслабленную Иришку.
— Ира, — хриплым, срывающимся голосом позвал он, жадно зарываясь в её шею сзади, — Иришка, Ирочка…
Она вздрогнула, напряглась в его нетерпеливых, слишком крепко, слишком сильно и жадно прижимающих её к себе руках, неуклюже, сонно перевернулась к нему лицом, и в темноте Ваня почему-то очень ясно увидел её глаза, тёмные и влажные, а потом свет из окна острым блеском высветил широкую мокрую дорожку на её щеке.
— Господи, ну что ты, — подрагивающим, невзирая на тщательный контроль, голосом пробормотал Ваня, стирая полоску пальцем. Пытаясь улыбнуться, он прошептал: — Как не приду к тебе, ты всё плачешь, тебя что — Андрюха обижает?..
Она засмеялась звонко, срывающимся смехом, ударила его ладонью по плечу и то ли рассмеялась, то ли всхлипнула:
— Дурак!
И в ненасытном исступлении прильнула к его сухим, потрескавшимся губам, в своём чисто женском стремлении вылить на мужа весь ушат скопившейся за столь долгое время нежности…

— Мам, а почему ты не повесишь на стену новую фотографию? — с мальчишеской гордостью разглядывая её, спросил Андрей. — Смотри, какой у него тут шрам красивый!
— Вот поэтому и не повешу, — нахмурилась Ирина, отбирая фото у сына. — Шрамы не могут быть красивыми, Андрей.
— Почему? — удивился парнишка. — Я бы хотел, чтобы у меня были шрамы! — он гордо вздёрнул подбородок. — Это печать мужества, не хуже орденов!
— Это тебе отец сказал? — усмехнулась Ира. Проводя ладонью по гладко выбритой щеке сына, она пробормотала: — Господи, как же вы всё-таки похожи — ничего от меня нет. И с каждым годом — будто брат-близнец Ванюшке подрастает…
— Нет, — явственно смутившись, замотал головой Андрейка, — я сам…
— Ну, да, сам, — усмехнулась Ира, — верю, конечно. А ты пойми, Андрюша, что каждый шрам — это рана. А рана — это боль, это бой… Тебе никогда не казалось, что «боль» и «бой» созвучно?
— Да нет… — Андрей почесал в затылке. — По-моему, в бою боли не замечаешь.
— Не дай бог! — Ира порывисто вскочила и до боли стиснула сына в объятиях, шепча ему куда-то в шею: — Не дай бог, Андрюша, чтобы ты проверил это на себе…
— Мам, ну ты прямо как Ритка… — смущённо пробормотал Андрей, но в объятиях матушку сжал сильнее.

— Баба, а папа скоро приедет? — тихо спросила Оля, не открывая глаз, лишь крепче сжимая бабушкину руку. Ира замерла на считанные мгновения — и ответила тихим, успокаивающим голосом, нежно отводя с внучкиного лба чуть-чуть завивающиеся рыжие волосы.
— Скоро, Оленька, скоро, — проговорила она, наклонившись к уху внучки, — поверь мне, очень скоро.
Девочка глубоко и сладко выдохнула, перевернулась на другой бок, крепко обняла большого плюшевого мишку, на животе которого была нашивка «Любимой дочке», и тихонечко засопела, погружаясь в свои ничем не замутнённые, не затемнённые детские сны.
Ира низко опустила голову, будто на шею ей повесили камень, тяжело вздохнула и скомкала сухими, морщинистыми ладонями юбку своего домашнего платья. На его посеревшую от времени ткань упало несколько крупных солёных капель. Лишь несколько долгих секунд она сидела так, а потом медленно, с трудом встала, выключила настольную лампу, что освещала комнату, в которой спала внучка, тусклым, мягким светом, и принялась причёсывать мерцающие в лунном свете серебром короткие, ломкие волосы  на ночь перед зеркалом.
«Скоро, — твердила сказала она себе, — очень, очень, очень скоро…»
С фотографии на стене широко и солнечно улыбался ей Андрей — красивый, яркоглазый парень с глазами-васильками и улыбкой того самого обаятельного хулигана, в которого были влюблены все девчонки со двора, и кривым шрамом через всю левую скулу и щёку. А Ваниных фотографий в доме больше не было — Ире хватало той, что была на могильном камне. Ира обычно засыпала, глядя в фотографично-пустые, но такие любимые в жизни глаза, но сегодня её взгляд застилал туман слёз, и она заснула, крепко, до боли обнимая подушку.