Димка

 
   Димка еле волочил босые ноги по пыльной широкой дороге, но всячески старался поддерживать маленькую хрупкую мать, почти одного с ним роста. С выбившимися из под платка прядями золотисто-русых волос, сколотыми на затылке деревянным гребнем, с маленьким узелком в руках, женщина еле шла, опираясь на локоть сына.
   Постепенно нарастал зной. В ярко голубом небе солнце палило, как ни в чем не бывало, вдалеке блеснула стальная излучина реки. Димка облизнул потрескавшиеся от жажды губы . Жадно вбирая юными легкими летний теплый воздух , вдруг подумал : "Эх, как хорошо было раньше искупаться в такое время, сома с щуками порыбачить. А сейчас - хоть бы глоточек воды!"
   Тишина мертвая нарушалась только стрекотом кузнечиков в траве на обочине и редкими резкими вскриками конвоя на лошадях : "Schneller! Schneller! Schweine!"
   "Как собаки брешут!" - зло промелькнуло в голове Димки.
   Мрачная процессия из усталых грязных и голодных пожилых мужиков и баб, женщин с детьми, и молодых девушек, растянулась на несколько сот метров. Димка узнавал то одно, то другое лицо, опережавших их с матерью земляков.
   Три дня в затхлом спертом воздухе тюрьмы - на молодом двенадцатилетнем организме почти не сказались.
  "Без еды и воды, сволочи, даже в туалет не пускали - одна девушка не сдержалась - ногами забили. Вот гады! Мама совсем ослабла от пережитого. Сколько свалилось на ее  плечи за эти долгие два года. А ведь наши совсем близко."
   Линия фронта проходила через родной городок. Первая линия, вторая, третья .. Три линии.
  " Как нелепо вышло. Так глупо попасться!" - досада разъедала Димкину душу.
  " А все соседка Тонька!"
   И надо было матери увидеть свою шкатулочку в ее хате на диком хуторе, где укрылось от немцев несколько семей из родного города.
 

                ***
   С первого момента захвата немцами N...ой области царило небывалое бесчинство грабежа. Немцы с непревзойденной наглостью отбирали у населения и вывозили все, начиная от съестного и кончая медными дверными ручками. Забирали последнее, не разбирая, корову, свинью, или курицу. Рушили заводы и фабрики. Вагонами домашняя живность отправлялась в Германию или просто уничтожалась. Земля стонала вместе с людьми. Там, где раньше дышала пашня, на миллионах гектар росли сорняки. Ответное озлобление народа, в особенности крестьян, росло с каждым часом, и выливалось в партизанскую борьбу с насильниками и грабителями.
   Шел сорок третий год.
   На дальнем диком хуторе, в окружении высоких корабельных сосен, схоронились немногочисленные счастливые беженцы с ближайших сел, и города. Под вечер возле колодца собирались бабы, перебирали военное лихолетье.
   - Муж уехал на фронт с последним эшелоном. Немцы разбомбили поезд, попал в плен. Думал - культурный народ, обходиться будут по-людски. Но такое зверское отношение и в страшном сне не виделось. Поганцы обнесли колючкой кусок поля, загнали туда наших. Кормили, что свиней из корыта - картофельными очистками. Водицы и той жалели. Солдаты мерли как мухи. Тамошние бабы бросали через "колючку" сырые овощи. Фашисты закрыли оставшихся в живых пленных в Белой церкви, не кормили три дня. Да и не охраняли вовсе. Старик, сторож церковный, не убоялся, ночью открыл ворота. Так моему удалось бежать. Стал пробиваться к нашим, по дороге тайком зашел, свиделись. С утра  сестра моя заскочила, позвала про мужа своего попытать, вместе они в одной части были. Ой, и пошел, прямо в солдатской форме, да у окна сел. А на горе в монастыре артиллерия немецкая оказалась. Так они по голубчику моему из пушки. Снаряд через окно сквозь Васеньку прошел, а сестре ноги оторвало, - вспоминала еще довольно молодая, но уже полуседая, сельская учительница с печальными морщинками у припухших губ. - Немцы понаехали, всех женщин и детей, кто в чем был - в платьях да кофточках, а на дворе октябрь, согнали на улицу, и повели под конвоем по дороге. А тут наши самолеты налетели,  бомбить стали. Все и разбежались. Сначала с дочкой в Крупце схоронились. Потом начались облавы на партизан. Учителей подозревали в первую очередь, одну коллегу повесили. Нам с дочкой удалось здесь укрыться.
   - Грабили нас немцы дважды. На третий раз на сходе мы заявили, что уже нет ни фуража, ни хлеба, ни скота. Немчура выслала отряд. Деревню пожгли орудийным огнем, - передавала с жуткими подробностями чудом уцелевшая крестьянка Анфиса из Будыкошелевской деревни. - Уж больно лютые были. "Нехристи!", словом. Звери, они звери! - и в слезы.
   - А в нашем селе полицаи - хуже фашистов, ей богу. Водили немецких солдат скот отбирать, молодежь шомполами пороли, подловять вечером возле хат и в Германию. В карательных расправах, они же, завсегда, первые.
   - Вытуживали, кто как могеть. Жратва, знамо дело, шо - в огороде, шо - хрюкала, мычала и кудахтала в сарайках, а ли по дворам, покуда   немцы не схапали. Соль - шо золото, ни мыла, ни спичек, - сетовала синеглазая Дарья.
   - Ой, а как у нас фрицы лихоимничали! Кажный божий день мирян мутизили! Дубовую рощу, шо век стояла за селом, повалили под корень, - сетовала Ульяна. - А раз, страху натерпелась! Притулилась с соседками у ворот, а ту пору солдатня мимо шла. Я возьми, да и прысни смехом вслед, назло, шоб нос не задирали. Один - в два прыжка ко мне, хвать за руку, заорал и автоматом кажет - в проулок. Спасибо бабоньки, сунули окоянцу сальца да куру, шоб подавился. Враз отстал. А то, не быть мне на этом свете!
   - А сколько наших горожан поничтожили и угнали ... Подростки бегали от облав, увечили себя, копали ямы и хоронились от немцев в сараях, - вздыхала тяжело и крестилась Мария. - Вот  и я своих двух старшеньких припрятала в овощной яме, прикрыла хворостом, да сеном с навозом. А самой старшей Тасеньке приладила к ноге истолченные цветки купальницы на ночь, наутро на том месте - большой ожег. Немецкий доктор, не вразумел, что за болезнь, испугался - заразная, отправил окопы рыть.
   
   Да и разбредались потихоньку.

                ***
   У мужиков, прятавшихся в живописном лесу за хутором, свои разговоры.
   - Колхозы разогнали, МТС порушили. Пришлось в соху впрягаться, как в царские времена. Народ сразу просек, какие такие порядки немчура восстанавливает. Чтоб баре снова были, это оне значить, и те кто им зад вылизывал, перед ними выслуживался, и слуги, да где... - Рабы, - неспешно вел разговор старый Кузьма, пытаясь высечь огонь с помощью кремня для курева, благо табак высаживали испокон веков в огороде. После ночного дождя воздух был сырой, и дело никак не шло.
   Игнат, инвалид с детства, с ловкостью фокусника поднес к торчащей изо рта Ивана самокрутке немецкую зажигалку.
   - Откель трофей?
   - Да немец один, еще в Званном , не злой попался. Кинул проходя, когда я сидел на улице возле хаты, чиркал кремнем о кресало, хотел прикурить цыгарку стало быть. Забрал мое орудие, закинул за забор, насмехаясь и показывая большой палец. Бахвалялся. А я возвратился во двор, забрал. Зажигалка - оно хорошо, но когда керосин кончится - что делать? Энтой штуковиной  только в крайнем случае пользуюсь. Дыми себе, на здоровье, не мучайся!
   
                ***
   Чтобы растопить печь хозяйки на хуторе оставляли на ночь тлеющую головешку. По утрам те женщины, у которых головешка потухла, выходили на улицу, смотрели, у кого из трубы идет дым, и бежали к этой соседке с горшком за угольком. Так и Мария обнаружив однажды случившуюся за ночь оказию, зашла вместе с сыном в дальнюю дымившуюся избу с горшочком. Пока хозяйка накладывала угольки, острый взгляд Марии упал на знакомые вещицы, плохо прикрытые плетеным ковриком на печи.
   - Тонь, откуда это у тебя? Это ж мне сестра из Петербурга привезла в подарок на день рождения, еще отец был жив. И скатерть? Я ж сама ее вышивала перед свадьбой.
   Марья взяла с приступа печи небрежно обернутую сложенной скатертью старинную шкатулочку, красного древа, искусно отделанную врезанными вставками из карельской березы.
   - Ой Марья! Да сгорел твой дом, вот из огня почти вытащила.
   - Лжешь!
   - Вот те крест, пойдем, покажу. Пойдешь? Проведу, не бойся. За день обернемся.
   - Ой, батюшка родный, дом! Всю войну простоял, а тут ..., - всполошилась Мария.
   - Пойдем Димочка, посмотрим, может еще какие вещи найдем.
   Димка был самым старшим в семье из детей, которым можно было показываться на глаза немцам.
   - Да что Вы, мама, немцы же везде. А ну, как схватят.
   - Да кому мы нужны. Мы потихоньку. Вон Тонька бегает в город часто. Ничего с ней не делается. Проведет, Бог поможет.
 
                ***
   Встали с зарей, еще роса на траве не обсохла. Мать взяла с собой небольшую котомку, положив в нее сложенный мешок, повязала голову пестреньким платочком, чтоб не напекло, и тронулись в путь, с богом.
   - По дороге идти опасно. К ней не пойдем. Через лес и быстрее, и целее будем, - пояснила Тонька.
   За хутором - обрыв. Тетерево-глухаринный сосновый бор, начинавшийся у самого обрыва, тянулся вдаль, до линии меловых гор, видневшихся на горизонте.
   Путники пересекли хвойный лес, и оказались в густом лиственном урочище. Под птичий щебет средь молчаливых ив, тополей, ясеня, серой ольхи, и берез, долго плутали тропинками. Иногда вдали над рекой виднелись всполохи, доносились глухие звуки канонады. Занимающееся солнце пробивалось сквозь кроны деревьев, играло бликами на листьях диких груш и яблонь. Запах разнотравья дурманил голову. Димка, продираясь сквозь кустарники в промокших от росы в высокой по пояс траве холщевых брюках, еле поспевал за белым платком соседки, но из вида не выпускал. Чуть за кустом скроется, тут же ее нагонит, и мать подзовет. Та шла легко, не шла, а летела, ловкая и проворная. Всю дорогу шептала тихо заутреннюю, изредка крестилась. Димка пристально вглядывался буквально в каждую травинку, в каждую сломанную веточку, запоминая дорогу, сердцем не доверял Тоньке. Правда, плохого досель о ней никто не слышал. А то, что исчезала с хутора, а потом неожиданно появлялась вновь, так мало ли... Недавно за одним таким хутором нашли два прострелянных трупа: немецкой "курвы" и ейного хахаля, немецкого офицера. А, оказалось, как донесло "народное радио", то были наша юная подпольщица Маша и немецкий антифашист Отто, перебежавший к партизанам.
   Поэтому Тоньке никто лишних вопросов не задавал. Партизаны, бывало, ночевали на хуторе, запасались продуктами, что давали им люди. Может, и Тоня с партизанами связь поддерживала, продукты им носила. Может, наоборот, искала травы, какие лечебные, грибы... Лес - кормилец.
   Молодой мозг, карие глаза, четко фиксировали: вот ручей, где припал воды испить, вот заросли орешника вдоль поваленного старого дерева, вот полянка. Тут ветку надломит, там перочинным ножичком насечку на коре дерева полоснет... Так и шли, вдыхая запах опасности вместе с разнотравьем.
   Пару раз пересекали заграждение из колючей проволоки. Первая линия фронта. Другой раз, при переходе через широкую просеку, пришлось затаиться от проезжавших машин с фрицами в сопровождении двух мотоциклеток. Вторая линия фронта. Лес поредел, идти по нему стало легче, чем пробираться сквозь заросли.
   К обеду вышли к обросшей высокими камышами пойме реки, несшей свои прозрачные воды в окружении тянувшихся вдоль зигзагообразного берега кустарников ивняка и опрокинутыми в реку тополями. Прячась за ветвями, добрались до древних стен монастыря, возвышающихся над обрывом. Город. Третья линия фронта.
   
                ***
   С марта по август 1943 года, Н-ск был в сущности мертвым городом. При подходе к нему частей Советской Армии враг угнал всех жителей.
   Подойдя к городу, Димка похолодел от ужаса, жуткая картина предстала детскому взору. У подножия обрыва, что под самым монастырем, были распластаны, источая смрад, груды человеческих тел земляков. Немцы расстреливали людей у древних кирпичных стен, а потом просто сбрасывали с обрыва.
   Стали подниматься по крутой тропке вверх. Димка, подавая руку матери, потягивал ее легонько, помогая не оступиться. Наконец, ступили на дорогу ведущую к мосту, а за ним - в город. Но тут видение, представшее им, привело сердца в еще большее содрогание. Редкие деревья, окружавшие монастырь, вековые дубы, были увешаны, как гроздьями винограда трупами людей. Мать ойкнула и пошатнулась. Димка поддержал за руку. Но она тут же выдернула ее, и тоненько всхлипнув, быстро стала креститься, повторяя вслух молитву о спасении душ убиенных.
   Тут только Димка, едва опомнившись, увидел, что платок соседки уже мелькнул на мосту. Он потянул мать, и они скорым шагом поторопились вслед. Но таки не углядел, в какой момент соседка скрылась в калитке забора одного из огородов на окраине. Подождав немного, вдруг объявится, поняли, что обманула, и пошли сами дальше.
   В городе, лишенном мирного населения, царило полное запустение.
   Еще совсем недавно здесь работали рестораны, казино и другие увеселительные заведения для нацистов. А теперь улицы, площади и огороды покрылись бурьяном выше человеческого роста. Димка ножичком, проламывал просеку сквозь бурьян, очищая дорогу для матери. Наконец, вышли на выложенную булыжником мостовую, которая привела прямо к родному крыльцу. Дом, стоявший недалеко от окраины города, оказался цел и невредим. Радости Марии не было предела. Взойдя на крыльцо, толкнула осторожно дверь, вошла в летнюю кухню, затем по кругу обошла все пять комнат. По всюду валялись вещи, битая посуда, как "Мамай" прошел, все ящички из комода и шкафчиков были выставлены. Огорчившись увиденным, мать с сыном, через другую дверь сеней выбрались в мощенный маленький дворик, зашли в тенистый зеленый сад, набрать яблок и малины.
   Собирая перезревшие ягоды в узелок, в зарослях малины натолкнулись на маленькую старушку из дома напротив.
   - Да как же Вы тут оказались милые? Зачем вернулись?
   - А ты то, как тут?
   - А про меня все забыли. Я и осталась, вот малинкой питаюсь да зеленью.
   Шли бы Вы. Неравен час, схватит немецкий патруль.
   После того как мать тихо и кратко поведала об оказии приведшей ее с сыном в мертвый город, старушонка запричитала.
    - А Тонька эта мародерка, самая настоящая, что ни на есть. Тащит все, что под руку попадется. В ваш дом не раз заходила, видела.
   - Пойдем с нами, баб Нюр, на хутор, - просительно взглянула на бедолагу мать.
   - Ой, нет, куда мне. Не дойду, ноги больные, старые. Я тут схоронюсь в подвале, все едино, все ровно помирать. Ну, с Богом, идите уже, не задерживаетесь.
   Выйдя через калитку в заборе, ограждающем двор, мать и сын, с растерянностью стали всматриваться в окружающие улицы, в ожидании - не мелькнет ли где платок Таньки. Уже вечерело. А соседка так и не объявилась.
   - Я запомнил дорогу, мама, пойдемте, авось не заблудимся.
   Мать перекрестила дом, поклонилась родным стенам в пояс, и они тронулись в обратный путь.
   Путники не прошли и одного проулка, как их остановил немецкий патруль. Зло выкрикивая свои ругательства, и подталкивая прикладами автоматов, немцы привели пленников к зданию бывшей школы, затолкнули в большой класс, где томилось в заключение уже много горожан.

                ***
   Три дня держали людей взаперти. Не давали, не есть ни пить, не выпуская на воздух даже по нужде. В классе стоял затхлый смрадный воздух, запах мочи выедал глаза. Люди полулежали, полусидели вповалку, в ожидании своей горькой участи.
   Изредка двери открывались, но только для того, чтобы впустить новых пленников.
   Димку и ослабевшую мать от голода и жажды спасла малина в узелке и яблоки. Но их хватило не надолго, да и пришлось поделиться с товарищами по несчастью.
   Как не велика была тревога Димки за собственную с матерью участь, он не мог без содрогания глядеть на мучения окружающих изнуренных людей, не мог не испытывать гнев при виде зверской жестокости надсмотрщиков, но приходилось себя сдерживать, не имея возможности хоть чем-нибудь помочь узникам.
   Одна девушка, не выдержав, сходила по большой нужде. Это увидел дежурный немец, осматривающий периодически пленных: "Не сдох ли кто?".
   Фриц что-то крикнул своему напарнику, и вдвоем с остервенением забили девку ногами, пока та не потеряла сознание.
   На утро четвертого дня еле державшихся на ногах пленников выстроили во дворе школы в колону, и погнали, ничего не объясняя - вон из города в сопровождении пары подвод для немцев, и небольшого патруля верхом на лошадях.
   
                ***
   Процессия из ослабших людей тянулась по дороге в сторону моста. Голова колоны уже его достигла, а хвост - только покидал город.
   Димка шагал, погрузившись в грустные думы, не отрывая глаза от земли, и только окрики гарцующих на лошадях охранников отвлекали от мрачных мыслей и заставляли вскидывать голову. Он не думал ни о самом себе, ни о предстоящих трудностях пути. Его всецело поглощала забота о матери.
   Вскоре в начале колоны произошло замешательство. Издалека Димка наблюдал, как подвода с немцами остановилась у реки в камышах возле моста. Двое солдат выпрягли лошадей, трое спешились, и подвели животных к самой воде, напиться, позволив нескольким девушкам сделать то же самое, и ополоснуть лицо. Видно настроение у фрицев было хорошее. Они то и дело весело вскрикивали, заигрывая с девками.
   Димка огляделся по сторонам. И вдруг едва услышал: "Мяу, мяу" . Судорожно покрутил головой по сторонам, выискивая глазами источник звука.
   Почти на самом краю города, слева от дороги, на пороге покосившейся избенки у раскрытой двери, стояли совсем древние старик со старухой, а у порога в пыли жалобно мяукал тощий котенок.
   Спасательная мысль мгновенно швырнула в мальчишеской голове. Локтями, как бы невзначай, Димка, стал отталкивать мать от себя в сторону домика. Она сердито взглянула и замахала на него руками. Но Димка упрямо продолжал отстранять ее локтями. Мать оглянулась на стариков, и перестала сопротивляться.
   Как только Мария поравнялась с избенкой, оказавшись буквально в двух шагах,  стариковские тени отделились на секунду от бревенчатой стены, подхватили женщину под обе рученьки, и уволокли в черноту дверного проема. Дверь мгновенно захлопнулась. Димка с бьющимся сердцем напряженно следил за плескавшимся патрулем. Слава богу, никто ничего не заметил.
   Оправившись и освежившись, немцы запрягли лошадей, и, возглавив подтянувшуюся колону, вступили на мост. Толпа людей продолжала медленно двигаться.
   Оказавшись на мосту, в людской толпе, Димка незаметно проскользнул к самому краю, ближе к перилам, и ловким движением не потерявших цепкость рук ухватился за бревна, юркнул под мост и затаился на нижних стропилах.
   Мучительным было ожидание, когда процессия покинет мост. Желудок сводило от голодных спазм, мутилось сознанье, но Димка держался из последних сил. Наконец уже под вечер, мальчуган решился вынырнуть из своего укрытия. Убедившись, что дорога пуста, добрался до домика стариков, где его со слезами и словами благодарности Господу обняла мать.
   Испили воды колодезной, поблагодарили от всего сердца милых хозяев, и в сгущающихся сумерках мать и сын добрались до леса. Решив не рисковать, углубились, как можно, дальше в чащу и заночевали, бросив на примятую траву мешок под голову, а с первыми лучами солнца отправились искать хутор. Немного поплутав, довольно скоро беглецы вышли на заросли запомнившегося Димке орешника, затем набрели на ручей. Напились живительной влаги, утолили голод дикими грушами. И двинулись дальше.
   Как только сквозь стволы сосен показался хутор, стал накрапывать легкий "ситничек". Димка подставил истощенное личико редким каплям. Дождинки стекали по его чумазым щекам, сливаясь со слезинками счастья спасения и горечи по людским страданиям.

                ***
   Древнерусский N-ск стратегически был очень важен для фашистов. Цепляясь за него, они окружили подступы города минными полями и системой огневых точек, опутали густой сетью проволочных заграждений. Ни Димка, ни Мария этого конечно не знали.