Глава 7. Может, я всё-таки нужен тебе?

Я устал от твоего молчания,
Я замерз под дверью безответности,
Долго пивший яд очарования,
Ставший лишним в свите твоей Светлости.
Затянулось горькое лечение,
Долго плыли звёзды по окружности,
Я искал в них алгоритм прощения,
А открыл лишь формулу ненужности.
И зачем я выдумал случайности
Без которых счастье не слагается?
В плоском мире лунной зазеркальности
Всё, что отразилось – искажается.
Всё, что напридумано – не сбудется,
Ведь нельзя к высокому – из жалости,
Значит, не сойдётся и не слюбится
Без любви ответной – сущей малости...
Юрий ЕГОРОВ




Веселье длилось недолго. Как только перед глазами всплыла громада баронова замка — бравада так и слетела. И вернулось…

Он не знал, как это назвать, но от этого хотелось надсадно выть и рвать на себе волосы. Хотя он лжёт себе — у того, что постигло его, есть название, да уж больно паршивое, чтобы его говорить: ненужность, ненадоба…

Что ж, если он не нужен ей таким — несчастным, израненным судьбой и людьми, готовым вынуть сердце из груди за один её взгляд, — он придёт к ней другим: циничным победителем, он швырнёт к её ногам мир, и пусть она только попробует его не взять…

Гюнтера перекосило от пафосности собственных мыслей.

— Тьфу ты чёрт! Прям девица инфантильная в критические дни! Не иначе сглазил кто?!

Для того чтобы окончательно выбить из головы подобную дурь, Крысолов смачно приложился лбом к стене замка. Взвыл. Полегчало. Губы тронула коварная улыбка, и он широкими уверенными шагами двинулся … прямиком сквозь стену… Расчёт оказался верным — попал аккурат в тронный зал.

То была великолепная комната, блиставшая позолотой, радовавшая глаз янтарём и расстилавшая у ног пурпурные ковровые дорожки. Гардины на окнах были алыми с золотой каймой. По стенам висели портреты предыдущих баронов и баронесс, чванливых и надменных. Сам же трон, стоявший на небольшом возвышении, был выполнен из дорогого дерева, инкрустирован черепахой и обит багряным бархатом.

— Ну что ж, — сказал Гюнтер гулкому эху, которое усилило и повторило окончания, — пора вводить фигуры в игру и начинать партию. — Он взошёл на трон, поёрзал на нём и, осознав, что трон у Фондебракков крайне неудобный, решил, как только покорит мир, заказать себе новый…

Он разместил на шее ожерелье Королевы Хольды. Чудесная вещица! Ведь сила этого артефакта в том, что он воздаёт по заслугам: награждает достойного и наказывает нерадивого. А себя-то Гюнтер считал более чем достойным. Ведь он избавил целый город от мерзких грызунов! А что детей увёл — так это ж он их спас от корыстных, лживых и нехороших родителей. Ребятня только благодарна осталась, кстати. Организовали они свою страну, назвали её Нетландия. И живут там припеваючи и без взрослых. Верят в фей и умеют летать. Гюнтер бы и сам там остался, да вырос давно. И не летается что-то.

Так, долой уныние, мы тут мир завоёвываем или как! Приободрив себя такой мыслью, Крысолов достал флейту и заиграл. Чарующая мелодия одних оторвала от дел, кого-то выдернула из постели, других заставила прекратить обед… И вот все они — слуги и вассалы барона — предстали пред ясны очи Гюнтера. Он перестал играть и воззрился на них с самодовольной ухмылочкой.

Что ж, начнём…

— Первый советник… — начал, было, Крысолов, но даже не успел сформулировать до конца мысль, как тучный старик едва ли не в ноги кинулся с восторженным:

— О, да, мой господин! Приказывайте, мой господин!

Отлично. Гюнтер почувствовал покалывание в кончиках пальцев — то прибывала сила. От каждого униженного он будет становиться всё могущественнее. Он вновь цинично усмехнулся и проговорил:

— Приведите ко мне барона…

— А если его милость не станет идти? — испугано пролепетал придворный.

— Ну вы же его первый советник, вот и посоветуйте ему быть благоразумнее.

— А…

— Без «а»… Возьмите с собой несколько крепких стражников для пущей убедительности…

Советник удалилась, пятясь, кланяясь и лепеча что-то про волю господина… При его комплекции это выглядело более чем комично…

Все остальные наблюдали эту картину в гробовом молчании. Но как только советник исчез за дверью, Гюнтер развалился на троне, закинув ногу за ногу и небрежно положив руки на подлокотники, повелел:

— А вы все — на колени и лизать пол! Да тщательно, чтоб ни пыльники не осталось!

И все рухнули вниз и стали выполнять приказ.

А Гюнтер расхохотался. Он сожалел лишь обо дном — что среди них нет бургомистр Гамельна. Ну ничего — зато в его власти отец и дочь этого презренного типа. И хотя при мысли о дочери его сначала обдало жаром, потом — бросило в холод, он не без основания решил: эта партия — за ним, Гюнтером.

Барон явился, пыша праведным гневом. От ярости его движения становились особенно потешными: он будто заваливался набок и при этом подпрыгивал. А склонность старикашки одеваться в яркое добавляла нелепости его виду. Крысолов едва удержался оттого, чтобы не упасть с трона, схватившись за живот: так смешон был старый барон.

— Что ты здесь устроил?! — возмущённо закричал хозяин замка и топнул ногой. — Что за представление?!

Заклинание, сыгранное Крысоловом волшебной флейте, действовало таким образом, что никто из Фондебракков не оказался зачарованным. Гюнтер специально сделал так, чтобы они осознавали всё происходящее. Вот только воспротивиться не смогут.

— Вы ведь сами просили! Или запамятовали уже, ваша милость? — не преминул поехидничать Гюнтер. — О, понимаю ваше волнение! — барон только открыл рот, но чародей сделал движение пальцами, и губы того полно сомкнулись. Теперь барон мог только мычать. Первый советник за его спиной, впрочем, тоже. — Вам, барон, и вам, господин Штельман, — он кивнул советнику, — должно быть, не терпится получить свои роли. Ну что ж, не смею задерживать таких знатных вельмож… — он щёлкнул пальцами, и с обоих стариков слетела вся одежда, срамные места прикрыли игривые розовые передники с рюшечками. В руках у них образовались обширные подносы, заполненные всякой снедью. — А теперь кадрилью и в Зверинец, покормите питомцев…

И барон с первым советником, выделывая пресмешные па и сверкая задами, засеменили выполнять поручение…

Крысолов хохотал вовсю…

***


Гризельд была в ярости. Щеки её пылали, а в глазах стыли злые слёзы. Ляна добрый час разносила её за то, что она играет с любовью и издевается над тем, кто её искренне любит… А этот влюблённый тут устроил!

Сейчас она ему задаст! Гризельд влетела в зал, по которому ползали представители знати, языками полируя паркет. Гюнтер наблюдал за происходящим со скучающим видом.

Её он заметил только, когда она оказалась у самого трона. Подобрался и растерялся. Слетел вниз, замер возле неё. Опустил глаза и покраснел, словно на него внезапно снизошло озарение, и он увидел свои действия со стороны.

— Гюнтер, потрудитесь объяснить…

— О нет, Гризельд, это вы не утруждайте себя… — поспешно проговорил он, попутно снимая заклятье с придворных. Те, не понимая и с ужасом оглядывали себя, вставая с четверенек. — Вот… уже всё в порядке… Я просто… Господи, как же стыдно!

У бедняги был такой вид, будто он желает немедленно провалиться сквозь землю. Он щёлкнул пальцами, и все, видимо, вернулись на свои места.

— Надеюсь, мой дедушка и его советник тоже избавлены от той унизительной участи, на которую вы их обрекли? — смерив его недовольным взглядом, холодно спросила Гризельд.

— Разумеется… — растеряно сказал Гюнтер.

— Зачем вы устроили этот фарс? — Гризельд почему-то стало грустно.

— Хотел проверить, работает ли один магический артефакт… — понуро пробормотал он.

— И что же?

— Работает и отлично! — с какой-то горестной поспешностью сказал Гюнтер. — Он поделом наказал меня…

— Неужели вы, взрослый и умный человек, надеялись такой … нелепостью завоевать меня? — грустно спросила Гризельд. Она заметила, что состояние Гюнтера стало совсем паршивым, а в глазах, которые он усиленно прятал, плескалась боль.

Он судорожно и глубоко вздохнул, и произнёс виновато и тихо:

— Нет, я хотел завоевать мир и бросить его к вашим ногам…

Она прижала руки к груди и покачала головой.

— Вы же знаете, насильно мил не будешь. А ваша настырность ещё больше отвращает меня. Давайте договоримся, вы прекратите всяческие попытки добиться моего расположения, и мы расстанемся друзьями… Я скажу деду, что вы уехали, потому что потеряли ко мне интерес, — говоря это, она старалась не смотреть на него, ей достаточно было видеть его дрожащие пальцы… — Это поможет вам остаться достойным человеком, ведь неизвестно, каких гадостей потребует от вас мой дед… Не заставляйте меня жалеть, что я спасла вас…

— Вы… вы прогоняете меня? — спросил он, стараясь совладать с голосом, в который норовили прорваться рыдания. В глазах его стояла мольба.

— Нет, я прошу вас уйти, — поправила она. — Вы не пёс, чтобы вас прогонять, а человек…

Он упал на колени, подполз к ней и осыпал поцелуями подол её платья:

— Я готов быть псом… Я готов быть кем угодно, только бы оставаться рядом с вами, — прерывающимся голосом, словно задыхаясь, проговорил он, и добавил уже совсем моляще: — Не прогоняйте меня, прошу!

— Гюнтер, какой вы глупый! Я же о вас думаю! Дед обязательно захочет отыграться за сегодняшнее. Постарается сделать из вас посмешище!

— О, Гризельд, я готов в шутовском колпаке на площади отплясывать!..

— Замолчите сейчас же и убирайтесь! — она, проглотив слёзы, топнула ногой.

Он заскулил, как раненная собака, отполз подальше, затем и вовсе вскочил и выбежал прочь.

А Гризельд закрыла лицо руками и разрыдалась от мучительной щемящей жалости…