Лукас, сын Клауса

Лукас, сын Клауса и горной ведьмы, был страшен.  Всё у него было страшное – и лицо, и одежда, и душа, и мысли.  Вот мы иногда говорим про кого-нибудь, что он, дескать, страшен аки смертный грех.  Однако не всякий смертный грех дотягивал до Лукаса. Взять, скажем, чревоугодие – куда ему!  Даже сравнивать неловко! Лукас был намного, намного страшней чревоугодия.
Ну, и сволочью он был первостатейной.  Ночами, мерзавец, выползал из подкроватной темноты,  похищал маленьких детей и совал их в специальный издевательский мешок.
Снаружи мешка было написано суровое слово «Милицая», а внутри, завывая, порхала моль. Маленькие дети в мешке  рвались и плакали сначала, потом чуточку привыкали и начинали петь  острожные песни.
Песни Лукас любил.  Иногда, бывало, заскучает, затоскует от пакостной жизни своей… Сидит такой хмурый весь.  Комар пролетит, он его – хап, и съест, и муху поймает  и съест, и бабочку-бражника.  От бражника ему чуть полегчает, и запросит душа песни. Тогда Лукас  возьмёт Милицую и встряхнёт её хорошенько. Несчастные детишки  с перепугу в крик, а потом сообразят и принимаются петь:

 - Баба-айка!
 Все ночи полные огня-а-а-а…
Бабайка! Зачем сгубила ты меня?
Баба-а-а-айка!!!
 Я тво-ой навеки ареста-а-ант….

Ах, хороша была песня! Очень нравилась она Лукасу. Тем более, он понимал, что задержанные поют про него. Про кого же ещё? Одно только смущало – почему его называют бабайкой?
 -  Тоже скажут, - негодовал Лукас – бабайка! Бред какой. Бабайка, во-первых, девочка, а во-вторых – мифическое существо! А я пацан! Реальный, небритый и могучий!
Бабайку придумали  усталые родители, а меня – сама жизнь!
 Песня тем временем постепенно затихала, сходила на нет.   Эхо последнего припева ещё тянулось недолго, утончаясь, словно хвост голодной мыши, а потом милиционировало, растворялось  без следа во мрачных  мешочных недрах.
Незаметно подкрадывался рассвет.  На рассвете Лукас возвращал детей по домам, находил тенёк погуще и с наслаждением развоплощался там до вечера. Никто так не умеет оценить прелесть дневного небытия, как ночные кошмары. Никто – даже ламии, химеры и румпельштильцы,  хотя и любят высказаться в том смысле что эко, мол, хорошо!   Да что они понмиают в хорошем? Доступно ли им это чувство прохладного блаженного покоя? Восхитительная горьковатая свежесть абсолютного одиночества?
Нет, нет… Да ну,  какой там! Нет, говорю я вам!
А дети, пробудившись, безропотно съедали завтрак и надевали толстые штаны. И безропотно же шли в детский сад и  ещё долго потом не капризничали – до самого обеда. А особо впечатлительные – так и до полдника иногда.
Вот как оно всё бывало в то давнее счастливое время.  А нынче что? Нынче повзрослел Лукас, влюбился  в молодую шишигу – зелёненькую такую, и сам позеленел, как дурак.
Милицая молча валяется в чулане, дети доводят родителей до истерик…
Есть, правда, надежда, что всё ещё наладится.  Шишига родила Лукасу сыночка,  Клаусом назвали, в честь деда.  Чудо, что за малыш! Посмотришь – и кровь стынет в жилах!