Жёлтая книга

                Жёлтая книга.

                ( Пьеса для чтения в дождливые дни.)

             1.
В темной ночи черепа
он вдруг обнаружил,
что – родился.
Тяжёлый момент.

С тех пор он очень занят. Он думает,
Что он думает, что –
и всё время крутится:
где же выход?

Если б были какие-то вещи, в каком-то
мире – он бы дал им всем имена.
Например: мозг.
Это я: мозг; я – это он.

С того момента, как оказался в изгнании, ему кажется:
Можно было найти точку покоя.

                2.
Подозрение:
В мире черепа
Кроме него самого - нет никого.

И тут же - ещё  одно подозрение:
Толпа других сознаний закрыта в нём, как в тюрьме,
Камеры переполнены.
Они откалываются от него, предают его изнутри,
Окружают.

И он не знает, какое из зол
меньшее.


                Дан Пагис








Действующие лица.

Сайгон.    Стареющий интеллектуал, диссидент по призванию, профессиональный
                безработный, член суда присяжных мирового трибунала антиглобализма
                по Интернету. Неряшлив, вспыльчив. Одевается нарочито просто во
                фланелевые брюки и толстенные свитера.

Лиза.        Его подруга. Девушка с фиолетовыми волосами и синими ногтями.
                Простая и незатейливая в общение, постоянно теряет вещи и находит их
                там,  где их никто не оставлял. Говорит спокойно, без лишних
                эмоциональных всплесков. Любит одеваться в зеленую одежду.   
             
Чжао.        Человек с темным прошлым и  неопределенным будущим. Сотрудник многих
                спецслужб, названия, которых он или не запоминает или путается. Одевается
                в  строгие деловые костюмы. Вежлив,  до презрения к собеседнику.
               
Халед.       Человек, которого никто не видел и о котором мало что известно.


                ДЕЙСТВИЕ   ПЕРВОЕ.


     Пустая комната, в которой почти вся мебель стеклянная: стеклянный компьютерный стол стеклянные книжные полки, стеклянный журнальный столик, большая двуспальная кровать со стеклянными спинками, три барных стула около окна  с горизонтальными  разноцветными  жалюзями. На одном сидит Сайгон и разглядывает что-то в щель между жалюзями.


САЙГОН.  На такой высоте ничего все равно не разглядишь! Сто пятьдесят третий этаж,
               правда, с учетом нижних сорока, но один черт ничего не увидишь, кто приехал,            
                может Лиза, а может и  кто из службы надзора.  Теперь мне предстоит, как крысе оглядываться на каждого кота и думать сытый ли он. Цена свободы - вечная бдительность, но от такой бдительности можно сойти с ума.


     Открывается дверь и в нее входит Лиза с пакетами в руках, которые сразу бросает на пол.


САЙГОН  Лиза! Я тебе триста раз говорил как-то извещать о своем приходе. Ты ведь знаешь, что я живу затворником. Как…(подбирает слова, шевеля губами)

ЛИЗА.  …Как нетопырь. На улице, кстати,  замечательная погода. Солнце спокойное. Радиоактивный фон ниже обычного. Ты что-нибудь ел?
САЙГОН.  Нет ничего. В ближайшем времени я вообще, вполне возможно буду, обеспечен едой и жильем  на ближайшие  пятьдесят  лет.
ЛИЗА  Ты слишком категоричен. Так никуда не годится. С чего ты вообще взял, что тебя ищут? Прошло уже довольно много времени, да ты и не преступник. По крайней мере, в общепринятом смысле этого слова. Ты никого не убил, никого не ограбил. Тебя даже и не печатают. Почему?
САЙГОН.  Почему не печатают или почему ищут?
ЛИЗА Просто «почему». Это ты у нас мастер давать ответы. Что до меня, то я их чаще задаю. Правда не помню, когда последний раз получала на них внятный ответ. Скрытный!
САЙГОН.  Это уже вошло в привычку. Может это и похоже на паранойю, а может, и нет. Может это такой новый способ воздействия на психику. Молчанием и забвением. Забвением в своем государстве. Меня ведь не печатают только в одной стране, а в четырех других печатают и не плохо, а ведь у нас их на Земле всего пять. Если бы меня просто забыли - я бы был вполне счастлив, но ведь они помнят. Помнят, черт возьми! У меня и вправду есть столько ответов на столько вопросов, что порой помню я только ответы. Я даже уже могу написать книгу,  составленную из одних ответов. Вопросы не столь важны, если они  сформулированы – они уже половина ответа. По ответу легко можно легко воссоздать вопрос, как слушая того, кто разговаривает с кем-то по телефону. Ответы, как обжигающее осознание истины, такие же раскаленные, как наше умирающее солнце, под которым можно загорать только с защитным ультрафиолетовым зонтиком. Да. Я бы, наверное, так и назвал эту книгу - «Желтая книга». Книга ответов на все вопросы. Вопросы все равно бывают слишком банальны, они всегда повторяются из века в век. Вопросы всегда были долговечнее ответов. Возможно, они всегда существовали раньше ответов, но у ответов куда более долгий век.
ЛИЗА. Да. И первым ответом в этой книге было бы «пейте минеральную воду как минимум литр в сутки до, после и вместо». Подошло бы и как противозачаточное средство, и как средство от обезвоживания, и как профилактика заболеваний желудка, и даже как успокоительное средство. (Распаковывает пакет, достает из него бутылку воды.)
САЙГОН. Ты схватываешь на лету, Лиза. Браво!
( Лиза кидает   ему бутылку  с водой.)
ЛИЗА. И ты хватай. Тщательно пережевывай воду- это лучшее средство сохранить зубы здоровыми! (Смотрит, как он открывает бутылку и пьет воду.) Ты устроил здесь настоящую Антарктиду. Может быть, стоит сделать потеплее, мы и так забираем слишком много энергии надо бы подъэкономить, все стало слишком дорого.
( Сайгон, закрывает    бутылку.)
САЙГОН. Дорого, дорого, дорого!!! Если раньше люди могли хотя бы подержать деньги в руках, выписать чек, прошуршать ими, позвенеть,  то теперь они превратились в фикцию – их никто не видел, нет курсов валют. Все автоматически списывается с твоего счета, который открыт неизвестно где. У тебя  куча тридцатизначных номеров, микрочипы по всему телу, пронумерован каждый твой орган и стоит тебе пройти через зону считывания, как ты лишаешься того, чем никогда не владел. Однажды я случайно зашел в платный парк как сразу лишился тысячи экю.
ЛИЗА. Ко всему можно привыкнуть - и к этому,  то же.
САЙГОН. Да, человек ко всему может привыкнуть, даже к петле на шее. Сначала дергается, а потом ничего, привыкает.… А энергия у нас бесплатная, Лиза. Бес-плат-ная. Как только солнце стало разогреваться, солнечные батареи стали стоить дешевле чайников. Нефть стала дешевле, чем вода. Ведь и каменный век закончился не оттого,  что закончились камни. А насчет Антарктиды, я бы и впрямь не отказался. Там сейчас хорошо, только чересчур много азиатов,  а китайско-японский  диалект мне никогда не поддастся. Зачем только им отдали Антарктиду?
ЛИЗА. Потому что Япония утонула. Ты же знаешь.
САЙГОН. (Вздыхая) Знаю. Знаю. Ну и отдали бы им Сибирь или там Сицзян Уйгурскую  область. Когда утонула Голландия и Британия, они ведь перебрались в Австралию, а не куда-нибудь еще.
ЛИЗА. Знаешь, мне иногда кажется странным, что мир объединился, только перед угрозой исчезновения. Пять государств, пять языков, единая валюта по всему миру, мы полетели к Марсу. Войн больше нет, мы больше не делим землю на нефтяные скважины.
САЙГОН. Если бы мы не тратили так много средств на оружие для защиты от  несуществующих врагов, государств было бы четыре, а русский был бы мировым языком, а не приравнялся к исчезающим языкам народа Банту. Все войны уже давным-давно ведутся только в экономической сфере, а нам показали приманку и мы ее проглотили. Впрочем, не мы одни. Вся Африка и Южная Америка. А Марс, ну что Марс? Он просто оттаял, а мы просто зажаримся, быстрее, чем ожидали. Крысы должны покинуть тонущий корабль. Кто-то перевел стрелки времени вперед на несколько миллионов лет, и, мы,  минуя полдень зрелости, проскочили в вечер старости. Но по-настоящему важно другое – мы остались прежними. Даже еще хуже – рано постаревшие дети  с мозгами на  вырост.
ЛИЗА. Это  пошло нам на пользу.… В смысле несчастья, а не в смысле потеря независимости.
САЙГОН. Да, наверное. (Мечтательно.) Взрыв пяти энергоблоков в Европе и трех в Китае. Количество жертв одинаковое, общие кладбища для жертв и для ликвидаторов. Радиация была такая свирепая, что роботы «сходили  с ума» и прыгали с крыш энергоблоков. Металл распадался за считанные месяцы. На этих кладбищах до сих пор зашкаливает счетчик Гейгера, там до сих пор опасно находиться. Вот уж действительно мертвое место. (Обычным голосом) Польза от этого наверно только одна – дальнейшее прореживание населения. Нас всего четыре миллиарда.  Четыре миллиарда под железной пятой. Наши предки доигрались в демократию. Уже и слова то такого мало кто помнит и…
ЛИЗА. (Прерывая его) Тебе звонят, Сайгон.
САЙГОН. (Вынимая из кармана телефон.)Да? А, это ты. Когда? Ладно. Хорошо, жду. Пока.
ЛИЗА. Кто это был?
САЙГОН. Чжао.  Сказал, что сейчас будет у меня…
ЛИЗА. Что ты хотел сказать еще?
САЙГОН. А-а.  Наверное, про то, что ты до сих пор боишься сглаза, а мы ведь уже собираемся строить города на Марсе.
ЛИЗА. Люди не изменятся даже на Марсе
САЙГОН. Вот и я  про то же тебе говорю. Те же яйца, только в профиль.
ЛИЗА. (Продолжая доставать из пакета продукты) Что хочет Чжао?
САЙГОН. Не знаю. Обычно он ничего не хочет. Он просто дружески советует, но советы его невозможно понять однозначно. Интересно, каково это,  думать про себя иероглифами? 
ЛИЗА. У него просто образное мышление, и, потом он просто хочет, что бы человек сам догадался. Дошел до всего сам.
САЙГОН. Или ушел  сам. Эта восточная вежливость мне уже сидит в печенках.
Такие люди обычно убивают с улыбкой на лице, вежливо кланяясь трупу.
ЛИЗА. Я думаю, ты зря о нем так. Он ведь неплохой человек возможно немного странный, да и кто из  нас не странный?
САЙГОН. Я  не странный. Я обыкновенный,  и это самая странная вещь, которая остается в этом перевернутом мире. А Чжао, скорее непостижимый, чем непознаваемый. Только и всего. (Оборачивается на дверь) Вот кажется и он пришел. Легок на помин.


  Входит Чжао. Одетый  «с иголочки» в черном строгом костюме с кейсом в руке.
Приветливо кивает Лизе  и подходит к Сайгону, протягивая ему руку для рукопожатия. Они жмут друг другу руки, причем Чжао чуть заметно кланяется.

САЙГОН. Кирие элейсон! Нас озарило солнце удачи! Какими судьбами, достопочтенный Чжао?
ЧЖАО. Солнце удачи может отвернуться ото всех нас, Сайгон! А достопочтенным мне никогда не предстоит стать, как некоторым не дожить до пенсионного обеспечения.
САЙГОН. Ты по-прежнему оптимистичен, Чжао. Так что нового?
ЛИЗА. Будете кушать,  Чжао?
ЧЖАО. (Не оборачиваясь к Лизе) Нет. Спасибо. У меня есть к тебе один важный разговор, Сайгон.
САЙГОН.  Я весь внимание.
ЧЖАО. Скоро здесь будет небезопасно, и тебе, возможно, придется уехать от сюда.
САЙГОН. Где  «здесь» и куда «от сюда»? Похоже, не слишком добрые вести, кстати, ты знаешь, что делали с гонцами, которые приносили дурные вести?
ЧЖАО.  Глупые пинают камень, об который споткнулись. Другие  обходят стороной следующие.
САЙГОН.  Ты ведь знаешь, что я никогда не относился к тем «другим». И потом я так и не понимаю, что может произойти и куда мне все же ехать? Ты ведь понимаешь, что у нас некуда бежать – кругом одни  те же люди, одни  те же законы, одна и та же власть, которая только говорит на разных языках. Такое ощущение, что сейчас наползет зеленый туман,  из которого выйдут  гуманоиды и предложат мне лететь с ними на проксиму Центавра, доить шестиногих крылатых коров и пасти гигантскую тлю, плюющуюся плавиковой  кислотой. (Лизе)  Лиза, ты, кстати, полетишь со мной на проксиму Центавра?
ЛИЗА.   Я не знаю, смогу ли я пить молоко от шестиногих коров.  А ты что же решил меня тут бросить?
САЙГОН. Даже когда мир будет рушиться, женщина никогда не забудет поменять блузку.
Не волнуйся Лиза, никаких контактов третьего рода не было и не будет. Нас всех опередил Мухаммед, да благословит его Аллах и да приветствует. В этом закатном мире нам не найти других, потому что мы сами другие, и родственники, которых мы ищем в других, хоронят нас на чужой земле. Мы пробиваем кирками засохшую почву, которую повсеместно заменила   гидропоника. И что же мы видим? Мы видим Чжао. Он смотрит на нас так, будто ключи от всех тайн,  лежат у него в заднем кармане. Но он не может рассказать нам ни одной, поскольку не помнит, кому какая принадлежит и имеет ли он право нам её рассказать, но при этом настоятельно рекомендует нам убраться. Так, Чжао?

      Чжао проходит через комнату, садится на край кровати, ставя перед  собой кейс.
Некоторое время молчит и после начинает говорить, становясь менее формальным. Он не глядит в лицо, но при этом продолжает чеканить каждое слово.


ЧЖАО.  Сайгон, через несколько минут здесь должен появиться Халед,  он то и должен тебе сказать, чего я сам не имею права тебе рассказать. Однако еще до того как он придет, ты должен принять решение и ответить себе на вопрос, который так тебе и не зададут. Это очень странная викторина, согласен, но ты сам должен был понимать, когда дразнил тигра,  что он лишь издалека похож на кошку.
САЙГОН.  Мне это напомнило анекдот. (Изменившимся голосом) Вы знаете, моя собака читает газеты. Да, я знаю, мой кот мне об этом рассказывал.  (Обращаясь к Лизе)  Вот видишь, я еще не начал писать свою желтую книгу, как первые ответы, уже должны быть произнесены.
ЧЖАО.  Значит, у тебя уже есть ответ?
САЙГОН. Задолго до того, как мы с тобой познакомились  на всемирной забастовке летчиков гражданского флота. И даже, наверное,  задолго до нашего с тобой рождения. Здесь можно навсегда потеряться в вежливых улыбках, можно  просто умереть с голоду или с тоски, о тебе уже никто не вспомнит – тебя нет в этом мире с самого рождения. Все  общаются на дикой смеси всех языков,  пассилингве,  одинаково чуждой всем, но при этом одинаково доступной.  А как всё  здорово и весело начиналось! Языковой дрейф. Новая Вавилонская башня из людей. Когда образовался большой котёл языков и в нём стали перемешиваться пиджн инглиш, хинди инглиш, чинглиш, суахили франс, арго, русская феня, пидди-пидди, эсперанто, идо, Интернет албанский, японские и русские прилипчивые словечки,  результатом стал новый язык с со вторично заимствованной грамматикой и даже с некоторыми заимствованными буквами из  разных языков. Кто бы мог подумать, что по соседству будут жить буквы из арабского иврита, английского, тайского и  армянского языков. Упрощенная грамматика, исключения, возведённые в правило.  (Немного помолчав.)
     Как это казалось  прекрасно – завтракать в Сиэтле, а ужинать в Лондоне, не проходя ни одной границы. Теперь между ними даже нет никакой разницы, везде одно и то же меню и почти одинаковая погода.
     Для каждого во все времена этот ответ звучал одинаково просто – любое место под солнцем, но только с самим  собой. Похоже, отрицание себя – это единственная возможность собой остаться. Доказать себе, что ты хоть как то живешь и вопреки, и благодаря. Момент истины, до того как тебя поведут на лоботомию, стать ходячими консервами органов для пересадки. Люди слишком дороги, что бы их казнить. Слишком просты, что бы управлять ими. Слишком сложны, что бы любить.
    Кажется, совет контроля выслал мне своего эмиссара, что бы сообщить мне приятнейшее известие – дни мои сочтены, и время неопределенности и страха сменилось временем ожидания и уверенностью в своей дальнейшей судьбе?
ЧЖАО. Ты всегда был смышленым малым.
САЙГОН. А ты будешь осторожным, как лесной кот. (После мгновения задумчивости.) Пусть Халед приходит. Беспокойство с самого утра. Жаркий холл. Синтетический сок. Для меня это уже большая честь. Больших почестей мне уже не окажешь. После стольких лет испытанием молчанием – испытание славой и пристальным вниманием,  уже награда. (Лизе) Лиза, ты все еще ждешь ответа на свой  вопрос?
ЛИЗА. Какой вопрос?
САЙГОН. Значит, это был очень простой вопрос, раз ты его уже забыла.  Но ответ я тебе все же скажу – потому, что я всегда хотел быть самим собой, а не винтиком в гигантской машине, под названием   государство. А еще запомни простую вещь – шиншиллы  любят купаться в вулканическом песке. Расскажешь это своим внукам, когда они появятся.
ЧЖАО. Что у вас тут происходит? Я пропустил начало разговора. При чем здесь шиншиллы?
САЙГОН. Шиншиллы здесь, конечно ни при чем. Наше общение с  Лизой затянулось на долгие  года, по этому  иногда я отвечаю на вопросы,  которые она уже давно забыла или еще не задала, а она  спрашивает о вещах, которые еще не наступили и для ответа на вопрос требуется, что бы спрашивающий исчез хоть на мгновение.
ЛИЗА. А если они никогда не появятся? Да и шиншиллы остались разве что в зоопарках. Вообще мало кто из животных выдержал взбесившееся солнце. Все моря переменили свой цвет, а озёра и реки почему-то нет. Почему, кстати?
САЙГОН.  Пресноводные водоросли оказались более устойчивыми к солнцу. Но выжили-то абсолютно все, даже человек. Правда, что-то в нас навсегда изменилось. Какая-то мутация души, а вслед за ней потянулись все остальные – социальные, телесные, хотя конечно, все происходило в обратном порядке.
ЧЖАО. Никто ведь не знает, каким на самом деле был человек. Тем более его душа.
САЙГОН. А  теперь уже никто и не будет узнавать. Мне кажется, религии объединились куда охотнее, чем  государства. Видимо так проще  и удобнее скрыть свою растерянность- ни тебе страшного суда, ни тебе чистилища, ни ангелов с трубами ни тебе спасителей верхом на белых слонах.  Вкупе с современными достижениями техники растерянность патриархов можно понять. Они просто молчаливо и загадочно улыбаются непостижимости Божественной логики и  природе человека, который не отгадал сам себя. Эпоха Водолея продолжилась продолжительной засухой. Не помогли ни гениальные дети цвета индиго, ни  технический прогресс, ни транснациональные корпорации, которые уже давно были выше религий и казалось только и ждали благоприятного момента… что бы затвердел клей монополий. Чжао, так что с Халедом? Он придёт сегодня. Ведь это ты должен был его привести, как поводырь приводит слепого свирепого зверя.
ЧЖАО. Ты слишком эмоционален. Собственно я никого и  не должен приводить. Мне надо нажать всего лишь нажать кнопку в кейсе, но что должно произойти  точно - я не знаю. Может быть появится Халед, а может, взлетит в воздух всё здание. Сейчас я уже могу это сделать, поскольку  ты дал свой ответ. Но про шиншилл, по-моему, он более ясный.
САЙГОН. Он похож на вопрос. Все ответы похожи на вопросы, как  молочные брат и сестра. Понятен лишь в той степени, насколько он совпадает в составе молока матери вскормившей их, а всё остальное сплошные  различия.

    Чжао протягивает руку к кейсу, прикладывает  указательные пальцы  к месту, где должны быть отверстия для ключа. У кейса вырастают небольшие  ножки, и он приподнимается над землёй, начиная раскрываться,  складывая свою верхнюю крышку, как ширму. Там внутри неоновой зеленью мерцает ряд кнопок. Одну из них он нажимает.


САЙГОН. Я не слышу взрывов, стонов дождевых червей, не вижу открывающихся дверей и прорезывающегося  у нас третьего глаза.
ЧЖАО. Я ведь уже сказал, что не знаю, что именно должно произойти. Но, похоже, не происходит ничего. Ничего, что можно было бы показать,  и никто не появляется на кого можно  показать рукой, и сказать - вот Он пришёл.
САЙГОН. Лиза, ты что-нибудь понимаешь из того, что здесь происходит? Где, по-твоему, Халед?
ЛИЗА. В каком-то смысле Халед никогда не существовать есть. Тётушка Хале существовала, да. Халед никогда не быть.
САЙГОН. Что с тобой Лиза. За последние три года ты  меня впервые так страшно пугаешь. Чужой человек в гостиной.
ХАЛЕ. Лиза? Кто такая Лиза? Я знать не мочь Лиза никогда
САЙГОН. Лиза прекрати говорить на этом диком унифицированном и кастрированном языке!
ХАЛЕ. Это язык последних миллиардов людей. Твоя моя  понимать плохо есть. Дело привычки. С ним проще передать суть.
ЧЖАО. Я, кажется, начинаю понимать, что на самом деле произошло. Эти манипуляции с кейсом каким-то образом заменяют одну личность на другую.  Вполне возможно Халеда действительно никогда не существовало. Да  и тётушка Хале существовала в теле Лизы.
САЙГОН. Один щелчок тумблером и одна личность заменяется другой. Это очень удобно, учитывая, что у нас мало людей. Оказывается,  я  несколько лет прожил не с одним человеком, а  как минимум с двумя. Причём одного из них я любил, а второй охотился за мной и мне подобными. Хотя, надо сказать, о  таком  странном  способе  контролировать мне ещё не приходилось встречать. Элементарный адюльтер выглядел бы   верхом невинности.
ЧЖАО.  Кто-то спрятал озеро на острове, который сам стоит посреди озера.
САЙГОН. Да. Так и есть. Осталось выяснить, какие змеи обитают в этих озёрах. (Обращаясь к Хале) Ас-сабр мифтах аль фараге.
ХАЛЕ. У славян  дикий акцент в арабском. Впрочем,  я почти не помню этого языка. Но, терпение, действительно, ключ  к счастью. Это не всё, что я сказать. Никаких тюрем, изгнаний, никакой лоботомии, как с особо опасными преступниками, неподдающимся перевоспитанию.  Ты просто поменяешь личность. Я даже не могу знать, как тебя будут звать на этот раз.;;;. Халас.  Всё. Конец.
САЙГОН. Что значит «на этот раз?» Это что не первый раз, когда… (делает неопределённый жест руками)
ХАЛЕ. Социальное разнообразие. Меняется всё и все. Целые семьи после психологических катастроф. Кто упрекнёт нас в бесчеловечности, если бедная мать может быть безутешна до конца своих дней после смерти ребёнка, а может быть другим человеком. Только  острые приступы  deja vu . Никто не прыгает с небоскрёбов. Документы меняются так же мгновенно, как и личность.
САЙГОН. Так сколько раз возможно менять. Сколько раз меняете меня вы?
ХАЛЕ. У тебя было чувство уверенности в своих действиях?
САЙГОН. Сколько?
ХАЛЕ. Интуитивные,  но точные поступки?
САЙГОН. Сколько?


      Все замолкают.  Сайгон рассеяно глядит на пол. Чжао застыл и выглядит каменным изваянием. По его лицу сложно определить, удивлён он или нет. Хале переводит взгляд с окна на  бутылку воды  в руке Сайгона. Молчание звенит в ушах.


САЙГОН. Я помню, в детстве  мы ходили с отцом в большой океанический  аквариум. Где-то на дне,  на восточном  побережье  северной  Америки.  Там я видел, проходя по стеклянному туннелю, на самом дне океана, как огромная рыбина заглатывает мелких рыбёшек, и им кажется,  уже нет спасения. Мне было их ужасно жалко, но через мгновение они выплывали обратно через рот или даже через жабры. Я ещё тогда спросил отца, как им это удаётся, выплывать через жабры. Он просто говорил, что это вполне возможно, учитывая их размеры. Потом он пил ароматизированное пиво, а я ел  зелённое мороженное. Уже не помню, какого вкуса. Вокруг было невообразимо красиво. В кафе разливался зеленоватый свет, а над  нашими головами проплывали гигантские скаты, а около столиков порхали искусственные медузы. Разговор в кафе, находящемся на самом дне океана. Хотя, сам разговор, я очень хорошо помню. Мы почему-то разговаривали  о …
ЧЖАО. И что?
САЙГОН.  Мне странно осознавать, что ни отец,  ни рыбы, возможно  не существовали.
ЧЖАО. А какого вкуса всё-таки было мороженное?
САЙГОН. Это что, так важно?
ЧЖАО. Для меня нет.… Но для тебя, может быть.
САЙГОН.  Оно было…. Не помню. Что за глупость. Зачем ты спрашиваешь об этом, Чжао?  Скоро я буду с вами знакомиться вновь, скоро я узнаю своё новое имя и зачем мне знать сейчас,  какого вкуса было мороженное, которое я, наверное, ел, а может быть,  и не ел.   Что можно сейчас вспомнить из моих,  возможно, мнимых  воспоминаний.
ЧЖАО. Видишь ли, Сайгон, сейчас никто из нас не может быть уверен, что тот, кого он представляет, есть он на самом деле. У нас продолжаются таинственные исчезновения, а поскольку мир стал прозрачным настолько, что мало кого интересует,  какой язык был твоим от рождения, очень важно вспомнить вкус мороженного, съеденного в детстве.
САЙГОН. И ты помнишь вкус?
ЧЖАО. Я не помню своего детства. Я помню себя, когда  стал уже взрослым, с трехдневной щетиной.  Но это меня совершенно не пугает.  Меня греет та мысль, что возможно, когда я буду умирать, у меня возникнет острое чувство  deja vu  и я пойму, то, о чём уже не смогу рассказать никому. Всё это уже случалось со мной, но каждый раз всё по-разному и у меня нет сил описать это.
  Кроме того, возможно в этом и есть твоя альтернатива. Остаться  со своей личностью и удалиться в одно из неприсоединённых   государств.
САЙГОН. Каких государств?
ЧЖАО. Я  полагал, что уж именно ты должен о них знать. (Закидывает ногу за ногу) Когда происходило объединение, во многом вынужденное, страны, которые соглашались потерять свой суверенитет, язык и многое другое, что они считали неотъемлемой частью себя и своей культуры говорили «да» и исчезали с политической карты,  присоединяясь к унифицированной экономической и политической системе. Они лишались армии, чиновников, парламентов, королей, правительств и того, что принято считать национальными особенностями.  Чаще всего это происходило по территориальному принципу, но иногда и по языковому, пока не появился единый язык.
В целом это было мирное и добровольное исчезновение, однако, появились неприсоединённые   государства, которые, по договорённости никто не стал завоёвывать. Их просто перестали замечать. Полная изоляция от нового мира.  Поскольку военным и разведке, больше не с кем  было воевать и  нечего разведывать, всё своё искусство они направили на «Неприсоединенных», потому что у многих были запасы полезных ископаемых, которые они могли продавать, но которые уже никто не купил бы из-за изоляции. Им отрезали всю связь, глушили их радиосигналы, насылали разведчиков, расшатывающих их экономику и сеявших панику среди людей. «Изолянты» сдавались один за другим. Кроме того, наша внутренняя идеология, по понятным причинам, ничего не сообщала о подобных действиях с нашей стороны. По сути, они осаждали крепости. За несколько десятилетий,  исчезли практически все «Изолянты». Почти все. Потому что,  они всё же остались. Про них никто не знает, никто не ощущает их присутствия. Когда все попытки присоединить их добровольно прямо или исподволь провалились, их оставили в покое. Некоторые из них скатились до уровня дикарей, другие наоборот стали полностью автономными  городами-полисами, живущих по замкнутым циклам с ограничением рождаемости, третьи, так же автономно, живут на дне океанов. Практически это всё, что нам известно про них, и,  поскольку они не представляют для нас ценности – мы отвернулись друг от друга.
   Теперь, надеюсь, ты понимаешь,  о какой альтернативе на самом деле идёт речь?
САЙГОН. Теперь мне становится кое-что понятно. Но каким образом можно отправиться туда, если про них ничего не известно и живут они автономно и замкнуто?
ЧЖАО. Как раз это представляет меньше всего сложностей. Конечно, мы оставили их в покое, и, по сути, отвернулись друг от друга, но так же есть отвернувшиеся от нас, но по-прежнему живущие с нами рядом. То есть, такие,  как ты, Сайгон. И их естественный прирост населения позволяет им иногда принимать новых членов общества. О нашем объединённом мире, они, конечно, знают, но о наших реалиях даже не могут догадываться.
Да и среди них есть те, кто хотел бы попасть в объединённый мир. Так что, такая процедура похожа на обмен резидентов. И если у последних, мы обязательно проводим изменение личности, то для отправляемых туда, это совершенно не обязательно.
САЙГОН. Через несколько сотен лет это, несомненно, принесёт свои плоды.
ЧЖАО. Пока это не приносит ничего, кроме хлопот, но это последнее, что мы можем сделать.
ХАЛЕ.  Во всех смыслах. Так что ты нам сказать имеешь?
САЙГОН. Всё это так…  Что мне сказать?! Кто знает Лиза, сколько раз ты проходила эту границу между этими параллельными мирами? Хочет ли Хале обратно вернуться обратно вместе с Лизой или ей по душе другой человек? С кем ты хотела бы отправиться в путешествие, из которого нет обратного пути?  Надо всегда помнить, что каждый вопрос – это ответ на вопрос, заданный кем-то другим. Поэтому я  и хочу спросить тебя, отправлюсь ли я туда один или ты составишь мне компанию?
ХАЛЕ. Это просто вопрос или ответ на наши вопросы?  О сердце  Бога !   ;; ;  ;
САЙГОН. Понимай, как хочешь, только у меня это в голове не   укладывается. Этой мозаике чего-то не хватает. Я ещё не пойму чего именно, но чего-то определённо не хватает.
ЧЖАО. Надо срочно понять, иначе ты рискуешь до конца жизни ловить это понимание за хвост.
САЙГОН. Кстати, насколько срочно?
ЧЖАО. Человек живёт  долгие десятилетия, а смерть спрессовывает всю жизнь в мгновения. Твоё мгновение пришло. Это не смерть. Тебе никто не угрожает, но это принципиально ничего не меняет.
САЙГОН.  А ведь я помню пистолет,  приставленный к моему затылку, но почему-то у меня не было подобных ощущений.
ЧЖАО. Ты, правда, хорошо это помнишь?
САЙГОН. Сейчас, конечно, как о сне. О таких вещах стараешься забыть как можно скорее. Но что касается меня, то я помню слишком хорошо. Мы скрывались в катакомбах, которые сначала были предназначены для ядерной войны, потом для  коалиционных правительств, потом ими завладели повстанцы… Километр под землёй и миллионы километров, соединяющих секретные города, обозначенные только номерами и неизвестные на картах. Фосфоресцирующий мох, свисающий бородами со стен и прыгающие слепые крысотигры, которые безошибочно находят ослабевших   людей  и убивают их на привале, разрывая на части. Мне, наверное, никогда не забыть этого раздирающего ухо скрежета их побед, хотя в  последние несколько минут  в этом уже нельзя быть столь уверенным. Собственно это было уже даже не убийство с их стороны, а акт милосердия потому что когда быстро переходишь с уровня на уровень это так же напоминает горную болезнь сорочо, как  и кессонную одновременно.  Потому что давление, как на глубине, воздуха не хватает как и наверху и если быстро менять уровни, чуть живыми остаются  даже супервыносливые альпинисты-подводники. Представь себе, ты лежишь как рыба на дне океана, кислород не усваивается, азот закипает в крови, и ты мечтаешь что бы это хоть когда-нибудь закончилось. Тут то и приходят крысотигры, они частью перешли на ультразвуковой диапазон общения и их приход обычно ощущается тонким писком под кожей. В общем, дыбом встают буквально все волосы на коже, и ты видишь   подбегающие части крупных крыс.… Почему-то они виделись в приборы ночного видения, частями. Поэтому их и прозвали « крысотигры». 
   Так вот, когда мы наконец выбрались на поверхность из этого ультразвукового ада,  на верху шахты нас уже поджидали силы коалиции, а мы просто сидели без сил и без движения. Они  подходили к каждому и стреляли  в затылок. Ко мне тоже приставили пистолет, но почему-то выстрели над ухом, толкнули, и,  я  сделал вид, что погиб. Очень кстати. После нашего белого террора, это было самым закономерным результатом.
ЧЖАО. Белым террором?
САЙГОН. Я думал, ты знаешь, что это… 
ЧЖАО. Ну, отчасти. Сейчас многое известно лишь отчасти. Я слышал лишь, что это террор без угроз…
САЙГОН. Да, это такой жест отчаяния. Он больше похож на самоубийство. Его вообще определили статистически, потому, что иначе  его не определишь. И лишь тогда, когда его определили, ему дали название. А суть очень простая – ставились «родники смерти» в самых центрах густонаселенных мест или густопроходимых, не знаю, как точнее сказать. Что угодно: излучатель жесткого излучения,  распыление очень долго действующего яда, инфекции без быстрого смертельного эффекта, все скажем, с расчетом года на полтора.… В течение десятков лет, может и во мне что-нибудь подобное сидит.   Хотя мне, собственно, все равно, да собственно,  уже давно все равно. Я только сейчас это начинаю чувствовать. Эту  усталость от неизбежности наказания. Наказания для всех.
  Мне иногда даже кажется, что и судный день для человека – это когда его лицом к лицу сталкивают с зеркалом. Может быть, это и есть тот самый конец света; ты проникаешь сквозь свою кожу, кости, зубы – прямиком в серое вещество, и там дальше ты видишь, то, как ты жил все это время, и время до своего рождения и перерождения. Тебя сталкивают лицом к лицу, со своим подсознанием, и ты видишь чудовищ, обитающих там, но сам ты, если еще не готов ко встрече с собой, несомненно потеряешь рассудок, это тебе не раскаленная сковорода с чертями, ты можешь увидеть, меру себе – то как ты мал, ужасен и ничтожен.  Вот и все, что можно сказать про белый террор.


   Все замолкают. Над ними порхает  молчание, измученными крыльями перепархивая  с одного лба на другой. Сайгон смотрит перед собой стеклянным   взглядом. По лицу Чжао, как всегда, ничего определить невозможно. Лиза, царапает что-то на клочке бумаги. Пытается оставаться невозмутимой, но заметно, что глаза у нее на мокром месте. Эту бумажку, смятую ее нерешительностью, она вкладывает в ладонь Чжао, однако, Сайгон мало обращает на них внимание. По его виду, вообще можно подумать, что он сидит как манекен живого Сайгона. Лиза выпархивает за дверь, напоследок, делая знак пальцем – он похож на иероглиф «примирение». 


ЧЖАО.  Сайгон. Сайгон!  Я хочу тебе сказать еще одну вещь. Ты только не подумай, что мы такие уж жестокие.
 САЙГОН.  (Приходя в себя) Да, что ты, я бы никогда так бы не подумал.… Когда ты находишься в системе, ты можешь позволить системе быть плохой, сам ты можешь оставаться прекрасным человеком.
ЧЖАО. Нет, нет, подожди. Все дело в том, что…
САЙГОН. Все дело в том, что я уже решил, что делать дальше. Если, конечно, твоя история об «отвернувшихся»  – правда.
ЧЖАО. Ни слова неправды. (Вполголоса) По крайней мере, на этот раз.
САЙГОН. Так вот. Я  еду в одну из «отвернувшихся»  стран. Просто удивительно, что мы  ничего не знали об их существование…
ЧЖАО. На то они и отвернувшиеся, что они отвернулись ото всех.
САЙГОН. Куда мне идти, что бы попасть к «отвернувшимся»?
ЧЖАО. Собственно, просто спустится  вниз, и сесть в машину. Дальше тебя  довезут  до порта и посадят  на катер с заданной программой навигации. Через трое суток, он придет к пункту назначения, если все будет хорошо.
САЙГОН. Это ничего. Мне кажется, хуже уже вряд ли будет. Мне, к сожалению, нечего завещать или подарить тебе, Чжао,  но могу пригласить тебя в гости, если тебе наскучит в этом аквариуме. Лиза пусть, тоже заходит. Хотя, хотя….   Впрочем, ладно.
ЧЖАО. Мне кажется, ты решаешь сгоряча, никто не требует от тебя мгновенного ответа.
САЙГОН. Только что ты говорил наоборот. Да и машина уже ждет. Собственно, если задачка в том лишь заключается, что бы я престал себя постоянно терзать ненужными вопросами, то она удалась.  Когда, находишь верные ответы, прежние вопросы перестают иметь всякий смысл. По крайней мере, прежний смысл.
ЧЖАО. Сайгон.
САЙГОН. Да?
ЧЖАО. Знаешь, почему не выстрелил пистолет, когда ты сидел, выбравшись из катакомб?
САЙГОН. Почему?
ЧЖАО.  Потому, что это был мой пистолет.
САЙГОН. К чему это ты говоришь?
ЧЖАО.  К тому, что если мы и проживаем чужие жизни, то, по крайней мере, вместе.
САЙГОН. Это, конечно, прекрасно, Чжао, но где же наши жизни? Где то место, где то время, в котором живем мы? Понимаешь?! Да ничего ты не понимаешь.… Впрочем, сам я понимаю не больше, и мои готовые ответы мало что значат. С чего это  я решил написать эту желтую книгу – я  ощущаю себя меньше, чем был. Может даже у меня прибавилось седых волос на голове… Важно ответить на несколько главных вопросов, а не терзать себя толпой ненужных ответов. И имя им -  легион…
  Ладно, Чжао, пора прощаться, раз уж все так обернулось, а так бы сказал «пока».
ЧЖАО.  Пока.
САЙГОН. Пока.


    Он подходит к двери, медлит, протягивает руку к бронзовой статуэтке, вертит ее в руках и ставит на прежнее место. Подходит с  пустой сумкой к стеклянному столику, и смахивает туда все, что было на столе, потом кидает что-то из-под подушки и со стеклянной полки. Его стеклянная жизнь, стала похожа на стеклянную сумку, в которой разобьется все, что он хранил все это время в себе.  Одно неосторожное движение головой и он разобьет и сосуд, который он несет на голове, но он очень осторожен – в нем плавают разноцветные ответы, похожие на разноцветных рыбок, выплывающих из жабр чудовищного Левиафана.  Он все еще медлит, не зная, что именно брать с собой, так отправляясь в далекое путешествие, не всегда знаешь, что понадобиться тебе в пути. Это состояние трудно назвать подавленностью – это неосознанная растерянность.  Но он продолжает действовать, потому что в конце концов – все будет хорошо, а если сейчас пока не хорошо, значит, пока еще не конец. Но партия давно проиграна – все белые камни в плену у черных, мир теряет оттенки и ориентиры.
  Подходит к двери и не оборачиваясь, выходит, тихонько прикрыв ее за собой. Но, несмотря на столь тихий уход, с полки падает маленькая стеклянная рыбка и разбивается вдребезги.  Чжао спустя некоторое время подходит к окну, раздвигает жалюзи, и смотрит в залитое солнцем окно. Через некоторое время, щелкает выключателем в углу окна, и оно тихо, как экран телевизора начинает гаснуть, в нем появляются звезды  и мерцающий свет.  Становится темно и в комнату вновь заходит Лиза. Она вновь похожа на саму себя. Чжао смотрит на мерцающие звезды в окне, Лиза между тем подходит к чемоданчику Чжао, открывает его и достает бутылку с коричневой жидкостью на дне. Свинчивает пробку и допивает остатки, бросая бутылку на кровать.


ЧЖАО. Вот и все, Лиза.  Что дальше?  Мы  довели розыгрыш до конца.
ЛИЗА. А если бы он согласился? Что бы ты стал делать тогда?!
ЧЖАО. Пришлось бы действовать по-старинке. Всего неделя и результат такой же, как и от инъекции фенциклидина или кетамина  и сеансов гипноза.  Толуол, как вздох свободы. Я ведь рассказывал тебе раньше. Технически нет ничего невозможного, единственное отличие, что обратного хода для личности нет, если ты изменился – обратного хода для тебя не будет. Хорошо, если ты будешь ощущать себя   человеком, а не земляным червяком или мифической химерой. Чтобы переход прошел незаметнее, на выбор можно предложить две пилюли разных цветов, но с одинаковым содержанием – человеку всегда необходима иллюзия свободы, выбор без выбора. А состав везде одинаковый – ибогаин.
ЛИЗА. Что?
ЧЖАО. Tabernanthe iboga.  Так или иначе происходит переоценка ценностей, а затем ломка ядра личности и на ее место сажается другая. В принципе, такой же эффект был бы и от недельной бессонницы. Мы думаем, что мы уникальны, а мы всего лишь пробирки с химическими веществами – добавил что-нибудь, перемешал, и вот тебе новый человек.
ЛИЗА. Он доберется  туда скоро?
ЧЖАО. Да. Собственно он уже в пути, через несколько суток, он доберется туда.
ЛИЗА. Я хочу поехать туда вместе с ним. В конце концов, я это все придумала. Было необходимо, что-то с ним делать. Его депрессия затянулась. Он как солдат, вернувшийся с войны, про которую все забыли еще до ее начала.
ЧЖАО. Собственно, можно прибыть туда  раньше него, на самолете со встроенной навигацией, если конечно тебе не страшно будет лететь несколько часов  в самолете одной без пилота, стюардесс, попутчиков и прохладительных напитков.
ЛИЗА. Я уже сказала, что хочу быть с ним.
ЧЖАО. Хорошо.
ЛИЗА. Ты даже не удивлен!?
ЧЖАО. Нет. В отличие от многих, я как раз и отличаюсь тем, что могу  рассчитывать вероятность событий. Печально это,  Лиза.
  Чжао, едва заметно улыбнулся, уголком губ.  Из нагрудного кармана он достает небольшую пластиковую карточку и протягивает ее Лизе. Он впервые повернулся к ней, и его лицо кажется не таким сухим, как обычно. Лиза протягивает руку и несколько мгновений держит его за руку, потом выдергивает карточку и идет к двери.
ЛИЗА. Пока, наверное.
ЧЖАО. Наверное.

   Она посылает ему  нечто вроде воздушного поцелуя и закрывает за собой дверь. Чжао поворачивается обратно к окну, замирает, глядя в нарисованные на окне изображения звезд. Кажется, что по его лицу текут слезы.




 








               
















               
               


                ДЕЙСТВИЕ    ВТОРОЕ.



    Сайгон лежит  на земле, и его голова покоится  на коленях у седоголового  и белобородого старика в белом балахоне, с   капюшоном   заброшенном  за спину. Он медленно  и отрешённо гладит его по голове. Над ними клубится  пар, подсвечиваемый зеленоватым  и фиолетовым светом, откуда-то снизу. Медленными крупными хлопьями на них падают  хлопья снега. Вокруг них растут   растения с красными листьями  и  зелёными прожилками, нечто среднее между мхом и осокой. Недалеко от них стоит  девушка, похожая на Лизу, но при этом с волосами другого цвета и отличающаяся более сутулой  осанкой.   Она ловила  хлопья снега на ладонь, который падает  медленно, как будто в воде,  и так не часто, как будто его бросают  по несколько штук. Она успевает  переходить от одной снежинки к другой. Когда накапливалась  полная пригоршня снега, она подбрасывала  его вверх и уже не ловит. 
  Старик продолжал  гладить Сайгона по голове, глядя  мимо всех них в точку отдалённую от всех далеко.  Сайгон открывает  глаза, издает  сдавленный стон,  и пытается приподняться  на одном локте. Он одет в ту же одежду, в отличие от Лизы, одетой в одежду, похожую на одежду старика – нечто белое и бесформенное, складками ниспадающее с плеч.









САЙГОН. А-ааа-ооххх.…  Где я нахожусь? Кто вы? Что произошло?

Он пытается подняться дальше, но старик удерживает его,  придерживая за плечи.

СТАРИК. Ты оказался здесь по чистой случайности – ещё немного и тебя отнесло бы в море. Место же это не имеет названия, по крайней мере, я не знаю никакого названия. Что до меня,  то я не знаю, сколько мне лет, кто мои родители и как я оказался здесь – я просто открыл глаза и очутился в этой долине.  Я  думаю тебе знакомо это ощущение.
САЙГОН. Очень знакомо, но я хочу спросить...
СТАРИК.  У всех слишком много вопросов. Но никто не сможет тебе на них ответить. Стоит ли этого того? Если уж тебе так хочется,  ты сможешь найти координаты этого места в пространстве и  своего нынешнего положения на линейке истории. Но станет ли тебе от этого легче, вот в чем вопрос.
САЙГОН. Но…
СТАРИК. Но в этом,  заключается и ответ на этот вопрос. Ели тебе станет от этого легче, то тогда можешь начинать искать.

    Он замолкает, и поднимает голову вверх. На  них падают огромные снежинки, подсвеченные фиолетовым светом. Красная осока начинает колыхаться, едва заметно как будто от ветра, хотя никакого ветра нет, и медленно пускается в рост, подрагивая зелеными прожилками, в них вспыхивают едва заметные искры, на месте которых вырастают новые листья и небольшие бутоны цветов, которые почти сразу же начинают распускаться.
  Старик, показывает рукой на растения  и все заворожено смотрят на рост под падающим снегом.

СТАРИК. Здесь тебе лучше просто наблюдать  за происходящим. Здесь никогда и ничего не происходит. Если все кругом умирают, все ждут катастроф, последнего исхода, то здесь мы превращаемся в свет после того, как наши тела поглотят воды, и мы опустимся на дно моря. А иногда мы превращаемся в свет раньше того, как погибнем. Раньше того, как погибнут все, а все непременно погибнут.
САЙГОН. Все и так гибнут…
СТАРИК. Тссс.… Эпохи сменяли одна другую. Закаты следовали за восходами. Люди погибали в войнах и от ураганов, под колесами машин и под ножами хирургов, за идею и без смысла.… Тот, кому удавалось вырваться из лап обстоятельств жизни и смерти, мог спокойно наблюдать за ростом внутреннего света в себе, как мы сейчас можем наблюдать за ростом этого растения.  Мы будем  помогать тебе, что бы ты смог почувствовать, а потом и увидеть этот свет внутри себя.  Постепенно все твои вопросы, все, что тебя волновало до сих пор, уляжется и утихнет. Абсолютный штиль. Ты почувствуешь внутри себя  горный закат и увидишь свет. Все это принесет тебе покой и  спокойствие.
САЙГОН. Так вот чем занимаются «отвернувшиеся».
СТАРИК. Кто? Ты наконец-то нашел пристанище, но продолжаешь навешивать ярлыки и метки.


Старик раскрыл у него перед лицом ладонь,  и на ней вспыхнуло сначала бледное зеленоватое пламя, потом оно постепенно начало менять свет, становясь оранжевым, желтым и ослепительно белым. Этот  свет осветил их бледные лица, а после начал сворачиваться во вращающийся шарик, светящийся молочно-белым светом. На нем стали проявляться континенты и моря, вокруг него образовывались циклоны и вращались, сталкиваясь и затухая. Тогда он положил его на землю, и оно стало прорастать светло-зеленым бледным растением, как из огромного светящегося яблока.  Растение продолжало расти, завязывая небольшие плоды, вспыхивающие тусклым флуоресцирующим светом, отблески от вращающейся планеты, кружащейся над ладонью, освещали два лица – удивленное Сайгона, и спокойное лицо старика. Потом шарики перестали моргать и стали светить ровным молочно-белым светом. Старик сорвал один из них, зажал его в ладонях, Немного подержал, и, раскрыв ладони выпустил огромную флуоресцирующую бабочку, которая, медленно меняя свет от молочно-белого до красно-малинового,  долгими медленными взмахами стала подниматься вверх,  по пути облетая большие снежинки, все еще падающие с неба.