Кинжал мне страшен.
Знаешь, почему не воздаю служение ему?
Так много башен
Плавают в дыму.
Бежать умнее, чем хулить у алтаря.
Души взметнувшейся прощание даря,
В обмане ложного мы придаем себя.
«Моя жизнь не богата на события, но столько есть всего, что можно вспомнить. Деталей не существует. Воображаемое мешается с действительным, и я стою на грани.»
Подростковый ум пытается докопаться до истины. Ледовая тропа рассекает прозрачно-твердое озеро. Мост над пустотой. Под стеклом длани прилагают не упокоенные души, чья оболочка сползла из-за длительного пребывая в этой тухлой субстанции. Девочка ступает прижимисто, боясь, что костлявая ладонь пробьет лед и вцепится в ее лодыжку, утягивая в холодную воду. Но эти согбенные существа настолько слабы, что им суждено до скончания веков гнить. Когда оболочка все-таки покинет их, они растворятся, преобразуясь в саму воду. Жизнь творится из смерти.
Она была изгнана из родной деревни. Там какой-то умник из правительства сказал, что у всех ведьм зеленые глаза. Это потому, что у жены, что изменяла ему с сапожником, были глаза именно зеленые. Тогда женщинами с зелеными глазами начали топить вместо дров, на них жарят шашлыки. Собственно, они же шашлыки и есть. На одной женщине жарят другую. Их кровь заливают в лампы вместо керосина. Они в каминах и печах.
Майя сочла благоразумным удалиться. Собрав нехитрую снедь, облачившись в темную накидку, она идет из деревни быстрым шагом прочь через реку, полную живых мертвецов. Частота встречи со смертью заставляет задуматься. Однако, она старается уверить себя в том, что дело это вполне естественное. Но так же естественно избегать смерти, как ее принимать.
«Удивительно, в скольких местах можно побывать, заглянув в одну только свою голову» - думает она, перебирая кадры былого.
Ноги заводят ее в густой лес, следующий за озером, разрезанным артерией прохода. Неприглядное зрелище позади. Отделываясь от одной неприятности, всегда радуешься, еще не зная масштабы будущей, гипотетической. С ее души упал груз. Темнота меж стволами кажется уютной по сравнению с жадными взглядами из-подо льда. В темноте она не знает, что за ней следят. Или отгоняет эту мысль, опираясь на единственное ценное, что есть в человеческом сердце – надежду.
Лед стал зеркалом. Вопрос в том, кого ты увидишь – алчущего тепла не упокоенного или собственное отражение. Кто знает, не тождественны ли эти понятия.
«Зеркало за моей спиной глядит на меня. Я разворачиваюсь, но в нем все серо. Темная тень успела скрыться, пока моя шея вращала голову. Я долго смотрю в зеркало, боясь, что именно от этого долгого наблюдения тень пожелает выйти на бой. Она поймет, что я дышу над ее душой, дышу в ухо, мое дыхание заставляет пряди волос на голове тени резко взлетать и плавно ложиться обратно. Яростно воздух вырывается из моих легких и зовет тень пронзительным свистом. Уже не тень будет следить за мной, а я за ней. И вопрос первенства лишь в том, кто раньше сдастся, кто раньше отвернутся, опустит веки и падет в неосознанность, дезинформацию о военном положении соперника. Уходит ли она на отдых? Нужно ли ей есть и опорожняться? Что я знаю о тени? Она была осторожней меня, ведь сама меня видела в то время, как я ее – нет. Подзадоривает ли ее моя возросшая сознательность в рамках этой конфронтации? Или она с раздражением ждет, когда же я, наконец, утеряю бдительность. Или добрая тетушка, она позволяет мне поиграть в шпиона, перед тем как накрыть голову полой своего черного савана и задушить во сне. Поймают ли ее капканы, кругами расставленные вокруг моей кровати? Я иногда разворачиваюсь и чего-то жду. Будто и меня кто-то ждет, втиснувшись в тени за деревьями».
Еловые ветви открывают свои объятия, стряхивая клубы снега. Снег хрустит под ногами, слепит глаза. Сами звезды меркнут пред его девственной чистотой. Снег упал с неба. Снег – это перхоть звезд. Легко обутые стопы мерзнут в этом светлом плену. Шаг становится быстрее и шире.
- Быстрее пойдем – раньше дойдем. Лес не может быть бесконечным, - в этот момент звучно воет волк, - Однако, здесь может быть обнаружен мой конец, - рассудила девушка, хотя задора не теряет, - Я жива. По идее должна была быть мертва. Судьба всегда нагоняет своих должников, - шаги становятся отчаянными. Без передышки одна идет три часа, вдыхая холодный ночной воздух, давясь, захлебываясь им, но все-таки продолжая шествие. Полы накидки промокают и хлещут ее по лодыжкам. Стволы кажутся призрачными в лунном освещении, тени – глубокими. Они никогда не заходила так далеко. Их пугали рекой с трупами. По прошествии еще часа она рассматривает сияющие факелы на стенах высокого замка. В нем четыре этажа и массивная крыша, крытая бордовым шифером. Башни по бокам вздымаются ввысь и ведут диалоги с проплывающими мерно редкими облаками. От легкого ветра флюгера танцуют. В замке еще не спали, так что им можно покутить. Их прыжки и па не помешают жителям опочивать.
В одной из башен сидит дозорный в доспехе, с копьем и фонарем. Сон начинает трогать его глаза, но блоха на фоне белого заинтересовала внимание.
- Показалось. Нет! Не показалось. Чего надобно? – повышает он голос на последней фразе.
- А на что я могу надеяться? – интересуется Майя, прищуривая левый глаз от падающих снежинок, но правым глядя на стража.
- Надеяться малоэффективно, девочка. Ты либо приходишь и берешь, либо идешь дальше, дабы не тратить ничье время. И свое в том числе.
- Что я могу взять? – кричит она, соглашаясь на правила игры охранника. Он лишь молча усмехается, берет лампу и исчезает из поля зрения. Затем он уже выходит из нижней двери башни и открывает ворота, ограждающие замок.
- Иди. Но без спроса все-таки ничего не бери. А то здесь за такое руки отрубают. Справедливо, как по мне.
Она кивает и идет к двери, хватается за резное металлическое кольцо и стучит по дереву. Дверь открывается. За ней круглое и румяное лицо служанки.
- Сударыня, в вашу нору просится замерзшая мышка.
- Так впусти ее, - раздается глубокий женский голос, - Ты же знаешь наши правила.
- Спасибо, спасибо…- тараторит Майя, ныряя в тепло.
- Налей ей горячего, дай, во что переодеться, и уложи со слугами.
- Служанка за локоть увлекает девушку на кухню, наливает похлебки, затем следует указанному алгоритму и покидает ее. Никого еще в комнате нет кроме маленького мальчика, свернувшегося в калач на кровати возле стены. Теплая постель становится настоящим отдохновением. Здесь их не менее десяти. Сон увлекает ее, и все подробности опасного бегства заключаются триумфальным «Спасена».
Сутра у проснувшейся рядом кудрявой девушки в чепце она интересуется, что это за место и кто обладательница спасшего ее голоса.
- Да ты, барышня, никак с луны упала.
- Я из-за реки.
- У-у…Практически одно и то же. Я слыхала, нравы у вас там дикие.
- Не то слово. Меня чуть не убили лишь за то, что у меня глаза зеленые. Говорят, у ведьм зеленые глаза и всех их нужно убивать. Это мэр выдумал потому, что ему жена изменила.
Соседка залилась хохотом.
- Прости. Понимаю. Не смешно. Много ведь людей умерло. Чертовски обидно, когда человек столь низкого ума стоит у правящего аппарата.
Майя лишь вздыхает с тяжестью. А что ей еще говорить.
- Ты так и не ответила на мои вопросы, - брови непроизвольно сдвинулись на переносице, а взгляд стал чуждый и подозрительный.
- Ну да, - хохотушка того и не замечает. Ей весело. А чужое горе всегда чужим остается, пока чего-то сродного не переживешь, - Это княжество, Дербрей, автономно. Княжна была единственной дочкой своего отца и унаследовала замок, крестьян и земли.
- Меня так радушно приняли. И не похоже, чтоб у вас тут было неравенство.
- Неравенство-то есть. Но Она справедлива и всем всего хватает. Тем более, что каждую весну мы празднуем пришествие тепла набегами на соседние княжества. Тут такое дело. С чужими можно особенно не церемониться и про мораль забыть. Но меж своими – каждому по равной доле. А с крестьянством – то формальность, оставшаяся от ее папеньки. Я только слыхала о нем, сама не застала. Говорят, тот еще тип был. Крутой аки яйцо вареное. Стелла еще не одобряла его. Он ее в послушании старался вырастить да отдать за какую-то жертву инцеста из другого княжества. Но его вовремя хватил удар. Так что из упрямства княжна реформы в ход пустила. А нам радость.
Майя только удовлетворенно кивает.
- На самом деле мне очень повезло, что я сюда попала. Надеюсь, мне позволят мирно трудиться где-нибудь меж вас без страха за свою шкуру.
- И я надеюсь, - тут кудрявая нежно гладит Майю по плечу.
- Как приятно, когда тебя не хотят убить.
- Быть может, ты еще заскучаешь, - снова раздается задорный смех.
- Не думаю, - теперь веселье не оскорбляет Майю, а заражает. Она полна энтузиазма, отбрасывает одеяло в сторону, поднимается на ровные ноги и потягивается. Пол теплый. Теплый под ее босыми ногами. Собравшись, они выходят в коридор. Майя не отступает от своей новой знакомой, Сюзан. Утренний свет прорывает витражи и ложится на деревянный пол. Стучат каблуки несущей скомканную скатерть прачки.
- Чем ты занимаешься?
- Помогаю на кухне. И мне сказали, что ты будешь выносить яства к столу княжны.
- Хорошо, - кивает Майя. Девушки входят на кухню. Новенькой поручают резать лук, чистить картошку. Когда запахи распространяются по всему дому, она с подносом в руках входит в столовую. Длинный стол с резными ножками, стулья под стать с высокими спинками. Во главе сидит высокая женщина. На ней нагрудник, сплетенный из металлических полос, на плечах раковины с железными шипами. Шипы торчат из самых разнообразных мест ее воинственного корсета. Длинные пальцы сложены в кулак на столе, медные волнистые волосы падают с плеч на поясницу. Глаза стального цвета, в тон обмундированию. Вокруг нее сидят несколько мужчин в форме, пожилая женщина, явно пребывающая в своих мыслях. Майя ставит поднос на стол и снимает крышку. Удаляясь, она чувствует, как ее спину прожигают взглядом. Однако не воинственным, а просто чрезмерно любопытным. Войдя во второй раз с тарелкой душистых булочек, она вновь заметила взор княжны на себе. Та дружелюбно улыбнулась. От этого глубокого взгляда яство чуть не покатилось по бордовому ковру. Старуха неподалеку все клевала носом и тыкала вилкой в тарелку, а мужчины излагали хозяйке новости.
- Кто это с ней? – интересуется Майя у Сюзан, попав обратно на кухню.
- А кто там с ней? Будто у меня глаза везде. И в столовой в том числе.
- Ну, там какая-то старуха, усатый в треуголке и блондин с моноклем.
- Старуха – то ее мать. Она в режиме овоща. Хотя говорят, ничего не менялось и пока папенька ихний жив был. Она всегда его слушала, головой кивала. Жутко сокрушалась, когда умер. Стара уже. Болеет часто. И она считает, что болезнь дает ей право быть глупой. В треуголке – то шеф полиции, а с моноклем – ученый какой-то, гений местный. Они важные вопросы уже сутра решають. Неугомонная душа.
Затем в столовой пустеет и они убирают. Майе сообщают, что она может остаться в доме и работать здесь в качестве прислуги. Девушка радуется и канифолит полы с энтузиазмом.
Через несколько дней княжна вызывает ее к себе в комнату. Там мягкая перина, легкий балдахин над ложем, мебель из темного дерева, а под стенкой копья стоят, боевой топор, лук на стене висит. Видно, что нужно хорошо отдыхать, чтоб хорошо работать.
- Вы звали меня, княжна?
Стелла сидит на кровати и перебирает бумаги, внимательно сведя брови к переносице.
- Войди, - тихо говорит она, не отрываясь от объекта своего внимания. Майя входит и покорно ждет. Закончив чтение и ставя на документе подпись, женщина откладывает его в сторону и привычным образом осматривает девушку с ног до головы и обратно – с головы до ног. Майе неуютно под этим взглядом. Ведь в голове Стеллы ворошатся мысли. И, наверняка, о ней. А это мучительно, когда о тебе что-то думают и, ты не знаешь, что именно. Стелла встает и подходит ближе. Майе приходится задрать голову вверх, чтоб видеть лицо женщины, хотя до этого она несколько секунд тупо смотрела на ее укрытую сталью грудь. Только теперь она замечает небольшой шрам у женщины на щеке. Тонкая белесая полоска. Узкая и длинная ладонь ложится на девичье плечо и скользит к шее, проникая в волосы, вороша их. Холодные пальцы прижимаются к горячей от растерянности голове. Глаза Майи расширяются. Но это не вопрос во взгляде, а скрываемый целомудрием восторг. Быть может, Стелла отстранится, сядет обратно на кровать и продолжит свое чтение, а Майя останется стоять подобно вазе на полке, дополняя рисунок интерьера. Но Женщина резким движением прижимает девушку к своей груди так, что щека ее шмякнулась о металл, и продолжает копошиться в ее волосах. Эти движения успокаивают, заставляют колотящееся сердце замедлить свою работу. Руки безвольно болтаются у бедер в ожидании дальнейшего развития событий. Она позволяет играть с собой, теребить в руках подобно фантику. Возможно, о кожу ее головы хотят погреться. Да и на здоровье. Это лучше, чем самой пылать на костре в родной деревне. Стелла проводит пальцами по ее щеке, подбородку, шее, заправляет прядь темных волос за ухо и исследует взглядом. В нем расслабленность, покой альпийской вышины. Ей приятно исследовать каждый сантиметр теплой и гладкой кожи девушки. Она годится ей в матери, но испытывает не материнский интерес. Руку Майи она стискивает своими пальцами и тянет ее в сторону кровати, садится на край, стягивает с плеч девушки платье и усаживает обнаженную себе на колени. Кажется, будто женщина не умеет говорить. Так же, как и ее юная компаньонка. Еще некоторое время в тусклом свете настенных ламп, утыканных свечами, Стелла водит пальцами по белому животу, спине, груди. Потом ее губы припадают к шее, ключицам. Горячий язык скользит вверх, жадный поцелуй ставит свою метку. Свежий снег помечен следом естествоиспытателя. Затем Майя с небывалой порывистостью накидывается на Стеллу и страстно целует ее, проникая языком вглубь рта. Руки хозяйки стискивают служанку, надавливая на ребра. Потом она бросает девушку на кровать резко. Этот жест означал, что хоть ей и был дарован момент своеволия, главная тут именно княжна. Три пальца входят в мокрую промежность и растягиваются, вертясь и вонзаясь глубже. Все резче и быстрее. Тонкие стоны вкрадчиво пронзают комнату. Затем Стелла приникает языком к шее Майи, ласкает ее клитор и мокрой ладонью скользит к груди. На теле девушки остаются красные следы от ладоней. Стелла встает, скидывает с себя утонченный доспех, раскрывает ноги и пихает меж них девичью голову. Майя, благодарная за оказанную пред этом ей милость, скользит языком меж сплетений плоти, цепляется губами за алчущий бугорок. Затем ее пальцы неуверенно ползут от колена по бедру к женской глубине, проникают туда. Другой ладонью Майя хватается за ягодицу Стеллы и с непонятно откуда взявшимся маньяческим азартом повторяет все то, что было сделано с ней до этого. Теперь ее интересует все. И мягкие медные волосы, и окрепшие соски, и белизна шеи, и рот, в который она сует пальцы, дабы позволить хозяйке испробовать своего нектара. Затем она вновь приникает к ее гроту со страстью. Стелле нравится то, что девушка уловила ее настроение. Она хватает ее за волосы и отбрасывает в сторону затем, чтоб навалиться сверху, придавить ее своим долговязым телом. Теперь они работают синхронно, скользя по струнам виолончелей на брудершафт. Рот Стеллы кривится в довольной усмешке, когда Майя откидывает на простыни голову и восхищенно вскрикивает. Ее ноги крепко сжимают таз наставницы. Одна пара грудей трется о другую и от этого соски становятся твердыми как галька. Воздух наполняется ароматами женских выделений, мешаясь с горелым запахом воска свечей. Пальцы цепляются за простынь, но в тот же момент обессилено соскальзывают. Когда девушка кончает, Стелла вновь берет ее за волосы и пихает лицом вниз, чтоб она тоже закончила свою часть работы. Та обессилено сжимает пальцами развернутые ноги и вылизывает промежность. Потом, обретя второе дыхание, возвращает пальцы в привычную перчатку и таранит ее изнутри. Когда хозяйка удовлетворена, Майя может подползти к ней и уложить голову на ее колени, чувствуя, как пальцы вновь успокаивающе шевелят темные волосы.
- Сколько тебе лет? – прерывает воспоследовавшее этому молчание Стелла.
- Шестнадцать.
- Хорошо. Как ты сюда попала?
Она рассказывает свою историю.
- Тогда твоя преданность ко мне должна быть безгранична.
- Так и есть.
- Спи.
Стелле приятно, что чье-то юное тело греет ее ноги. Ни одна засунутая под кровать грелка не дает такого психологического эффекта. Свечи потушены, настала тишина. Майя долгое время обдумывает пережитый опыт и приходит к выводу, что ей понравилось. В довольствии она смыкает глаза и преследует свою покровительницу в мире снов.
Не пройдет и три зимы,
Как отдельно будем мы.
Дождь пройдет и смоет он
Сладкий смех и песен звон.
Майя просыпается в нежных красках десятого часа утра. Вспоминает, где она, и надеется, что страхи об опоздании на службу не будут оправданы наказанием. Она идет на улицу и блукает в пышном саду, рассчитывая вернуться ко времени подготовки к обеду. Снег растаял. Распростертое в объятии скульптур искусственное озеро отражает ленивое и пока еще холодное солнце. Воробьи расселись на обнаженной яблоне, поджав хвосты. Дышится легко, упоительно.
Вернувшись к работе, она видит на лице Сюзи озорную улыбку. Предпочитает избегать разговора. Но куда там.
- Как тебе повезло.
Молчание.
- Да, я знаю, какой это интересный опыт, - продолжает кудрявая, - Если хочешь, сможем вместе попробовать. Здесь все так вычурно. Канделябры на полках стоят. Но на самом деле этими канделябрами дамы рассекают друг другу глубины денно и нощно. Хочешь, я твою глубину этой самой скалкой исследую? – она вертит орудие кулинарии в руке возбужденно, - А потом мы ей тесто разгладим и подадим пирог к столу княжны. Она если узнает, что ее пирог с привкусом женского естества, только похвалит меня да по голове погладит. Давай!
- Нет! – резко отстраняется Майя, - Ты слишком суетлива, навязчива и несерьезна. И посему мое естество исследовать не будешь. И я твое не буду. По тем же причинам.
- Ну ладно. Но как настроение будет – сообщишь.
- Непременно.
- Между прочим, наша господа та еще естествоиспытательница. И ее все исследуют. И шеф полиции исследует, и ученый тот, и даже дозорный с башни.
- Ты врешь.
- Ладно, я вру. Но это оттого, что она меня четверть года назад исследовала. Причем так упорно и вдумчиво исследовала. Две недели к рядку денно и нощно. А потом перестала исследовать и сказала мол «И Нобелевской премии не будет.» Я расстроилась, конечно, ибо сама еще не наисследовалась. Но что делать. Не все происходит одновременно. Она еще кончала раньше меня. Потому, что я была старательна и усердна. Вот и тогда она исследования раньше кончила. Все у нее быстро. Она как огонь из небес. Блистает в темноте, поражает всякие коряги и столбы, да и скрывается, дальше летит на своей упряжи. А нам только воспоминания.
- Пока ты вспоминаешь о прошлом, лишаешь себя сырья для новых воспоминаний.
- Но не для того я копила опыт, чтоб не иметь возможности на него взглянуть. Так вот. Если тебе кто равный будет нужен – ты все-таки сообщи.
- О-хо-хо, - так и вздыхает Майя, - Куда я попала.
- Мясо давай порежем, исколотим да пожарим. А потом компот сварим.
- Это всегда пожалуйста. Вот здесь без проблем.
Подавая на стол, девушка кидает на покровительницу раболепные взгляды, и как только та уходит, змеей скользит наверх, в ее комнату, бесцеремонно и нагло отворяет дверь.
- Поздравь меня с днем рождения!
- Допустим.
- У меня проснулся энтузиазм и любовь к жизни. Я поняла, что умирать еще рано.
- Слава Богу, - тихо шепчет княжна, деловито протирая лезвие своего орудия.
- Я проанализировала свои воспоминания и поняла, что с особой нежностью рассматриваю именно дела безрассудные. Нет ничего умилительней порыва искренней страсти, выплывшего из-под сени чистого разума. Некоторое время я хочу слушать лишь инструментальную музыку, полную гармонии. Барабаны утомили мою нервную систему.
- Девчонка, - обращается женщина снисходительно, - Ты такая девчонка.
Тогда Майя бросается на Стеллу, сжимает ее талию и валит на мягкость любимой крови, сдирает с нее корсет, давая наумиляться со столь живого энтузиазма.
- Сколько в тебе преданности и щенячьего восторга.
- Щенячьего. Да, я покажу тебе звериную прыть, моя госпожа.
- Покажи, покажи, - Стелла позволяет юной деве ублажать ее, а потом, на волне поднявшегося настроения и сама принимается за дело, ступает на влажную тропу зыбучих песков, спускается в угольные подвалы матушки земли, ходит по укрытым снегом горам, устремляется в полный лавы вулкан с хищным змеем-языком. Путешествие полнится захватывающими приключениями.
- Еще! Я хочу тебя еще и еще! Ты так восхитительна, так величественна! Тебя будто из камня вытесали божественной дрелью! Я покажу тебе божественную дрель! Я спою тебе ангельскую трель! – орет Майя, впихивая свою руку все глубже и глубже во влагалище, - Я покажу тебе! Мы друг другу покажем! Мы увидим рассвет по-другому.
Устав слушать сии восторги, полная хищного азарта Стелла ставит Майю в свергнутую позу и показывает ей и сияние нового рассвета, и ангельскую песнь. Все показывает. Пока, сорвав голоса, они не падают в плен белоснежного покрывала.
- А теперь вон, душенька. Мне еще нужно съездить в город по делам.
Майя встает, натягивая платье, приглаживает растрепанные волосы, и уже собираясь выходить, хлопает дверью, возвращается и падает на колени рядом со своей повелительницей, цепляясь в острые ее колени.
- Возьми меня с собой, душенька. Не хочу одна вон. Хочу вон с тобой.
- Ну… Нет.
- Ну… Почему?!
- Ну… Потому что.
- Ну… Хорошо. Ладно. Так и быть.
- Ох, и одолжения она мне делает.
- Ешьте без хлеба.
- Пошла вон, - командует Стелла, яростно залепляя Майе ладонью по заднице, добродушно хохоча так, что аж стекла в шкафах звенят, и ногами вытуривая любовницу за дверь.
Каждый день Стелла куда-то ездит в четыре часа и через несколько недель все-таки позволяет Майе составить компанию.
- Душенька, да это ж опиумный притон!
- Да неужто?
- Так и есть.
- Так и есть, - повторяет Стелла, усаживаясь на диван, снимая свой шипастый шлем и вымахивая ладонью хозяину заказ, будто он был скрипачом, а она – маэстро.
- Ну и дура. Я не буду тебя отговаривать. Просто буду говорить, что ты дура. А ты там уже сама решай. Это твое право. Здоровье свое гробишь. Глаза твои покраснеют, и не сможешь солнца свет видеть с прошлым восторгом.
- Это тебе в деревне твоей глухой сказали? Вам бы еще сказали, что если вы закурите, у вас кожа наизнанку перевернется, и ходить вы так будете.
- Примерно так и говорили.
- По сути оригинально. Но если уж я догадалась, значит все-таки посредственность серая.
Они курят. Майя напяливает шлем хозяйки и погружается в железо лицом. Она как попугай в клетке, на которую накинули тряпку. Она как рыба под давлением, что заплыла слишком далеко.
- Нравится?
- Скакай ко мне в подводную лодку!
- Красную дорожку хочу. И чтоб с кисточками на углах.
- Будет тебе все, чего пожелаешь!
Стелла кладет голову Майе на плечо и теперь уже она гладит медную копну, так и не открывая лица. В шлеме скопились приятные пары. Через некоторое время они отходят и покидают заведение, садятся на лошадь и едут домой.
- Ты стихи что ли там клепаешь? – подмечает Стелла в одно утро, уже клонящееся к полудню, - Ану-ка прочти мне. Еще научим тебя на инструменте каком играть – так все мое свободное время сможешь одной личностью услаждать.
- Лучше бы тебе этого не читать, - мягко отвечает Майя.
- Это еще почему? – в голосе Стеллы слышится скрежет раздражения. Ей не нравится, что ее пассия ей в чем-то не повинуется.
- Да потому, что все будет слишком очевидно.
- Ерунда. Я заметила за тобой склонность все усложнять и запутывать.
- Дело в том, что творчество отражает внутреннее состояние человека. А ты узнаешь о моем внутреннем состоянии и подумаешь что-то не то.
- Я все то подумаю.
- Лучше потом прочти. Когда будет уже непонятно, к чему это все и о чем. И смотреться будет, будто со стороны, будто в театре сидя.
- Черт с тобой, да будет так, - ухмыляется без обиды. Ну, появились у девки причуды и ползают тараканы в голове – так кто их лишен. Пусть прижимает к груди сии листки. Каждый достоин иметь в душе своей дорогую ценность.
Как-то вечером Майя заходит в комнату, надеясь пасть в объятия своей госпожи. А там человек в треуголке. Только без треуголки. Да и вообще ничего на нем не осталось кроме одного кружевного манжета, никогда не имевшего никакого отношения к рубашке. Разве что рационального, но на деле ни одна нить их не связывала. Однако, сам хозяин тряпицы решил связаться весьма тесными узами с хозяйкой дома. Майя так и обомлела на месте от увиденного. Схватила фарфоровый чайничек от сервиза и разбила о голову соперника.
- Что вы вытворяете, мисс? – сказал шеф полиции потерянным голосом.
- Я не знаю, что я вытворяю, - говорит Майя, заливаясь слезами, прижимая ладони к лицу. Стелла смотрит на нее с порицанием.
- Уйди отсюда.
Майя поплелась к выходу разбитая не менее, чем чайничек.
- Да не ты, а ты.
- Повзольте…я? – интересуется мужчина.
- Ну не я же. Выйди из меня. А потом выйди отсюда.
- Да неужто какая-то сопливая девочка расстроит наше приключение? Я ведь еще не кончил. Не будь жестока, Стелла, радость моя.
- Вон, прочь. У меня уже нет настроения.
- Ты знаешь, что недоделанное дело ничуть не лучше того, что не начинали вовсе?
- Так лучше бы и не начинали.
- Что поделать. Сделанного не воротишь. Давай. Ну и что, что ты выше меня на целую голову. От этого и великолепие твое в моих глазах только растет.
Темные усы щекочут шею княжны, а разбухший, готовый к новым свершениям член покоиться в ее устье.
- Ладно. Работай, раз уж такой энтузиаст. А ты, девочка, останься да погляди. Разве ты не рада тому, что твоя покровительница получает удовольствие?
- Да, но мне нет мочи смотреть. Я агонизирую.
- А разве это не будет благородно, если я пущу нашу любовь дальше? Мы таимся, как два затворника, собственника, жадины одним словом. Давай еще кому-то покажем, как нужно любить, и знание наше спасет сердца многих. В народе такие вещи ****ством зовут. А я верю в благородство данного процесса, еще в то, что все выглядит так, как на него смотришь.
- Я хочу, чтобы кто-то не медленно сдох. Мне принесет радость то, что больше воздуха достанется мне. Мне, мне и только мне! Приходится топором расчищать себе дорогу, подрубая березки и дубы, теснящиеся вокруг. Из чего строить кров, как не из чьих-то разрубленных ног. От дождя убережется тот, кто первым пожрет ближнего своего.
- Сидеть и смотреть. Работать.
Тогда, не решаясь перечить этому повелительному голосу, все идет именно так, как хочет Стелла. Майя смеряет свою внутреннюю боль и даже не отдает отчет, как та перерастает в любопытство и желание. Ей хочется, чтоб ее также поставили в повелительную позу и отдолбили из самого тыла.
- Посмотри на ее глаза. Я поделюсь с ней. Иди и сделай девке приятное.
Тогда шеф полиции встает, ставит Майю раком. Та не упорствует. Ее плод как раз налился соком и ждет, какой бы нож его разрезал. Человек в треуголке без треуголки входит резко. Стелла разогрела его, и теперь на животном энтузиазме он хватает Майю за волосы, оттягивает их назад и трахает с оглушительным звоном. Достигая финиша, он обрызгивает спермой ковер, испещренный золотыми нитями.
- Эх, дурак. Мне этот коврик от заморской тетушки перешел. Продав его, можно недели две к ряду недурно жрать.
- Пардон, восхитительная ты моя женщина, я был на пике естественности и не потрудился обременять себя мещанскими вопросами, - он отходит от Майи, тут же забывая о ней, становится на колено и расцеловывает кисти Стеллы, ее ноги. Он готов облобызать все ее тело. Он всей душой ею восхищается.
-Хорошо, Руан. Точнее, плохо. Хотя все зависит от отношения. Кто-то из моих слуг это отмоет. Однако, ситуация щекотливая. Я уже слышу смешки за спиной.
- А разве это вновь?
- Что там наша преступность?
- Подавляется.
- Ну, иди, дави.
- Даже не угостишь меня каким-нибудь супом?
- Ужин еще не скоро. А у меня дела. Давай, проваливай, милый друг.
Когда Руан уходит, Майя подползает к Стелле и смотрит на нее внимательно.
- А почему ты не выйдешь за него замуж?
Княжна давится смехом.
- А зачем оно мне нужно? У меня есть деньги, власть, свобода. Если я заведу мужа, закономерно, что все это перейдет к нему. Не нужен мне муж. Любовники – пожалуйста.
- ки?
- Слушай, - Стелла кладет руки девушке на щеки и сжимает крепко, что ее губы выпячиваются аки у рыбы, - Все дела одинаково отвратительны в излишней дозировке. Чередование делает эти отвратительные вещи чудо, какими привлекательными.
- И меня ты чередуешь. Я – отвратительная вещь, - заключает Майя с печалью и тоской.
-Так и ты меня чередуй. Мне приятней быть привлекательной, чем отвратительной.
- Не хочу я тебя чередовать. Здесь все проверено и ясно.
- Ясно ей. Чувствую себя прочтенной книгой. Нужно тебе побольше подлян делать, чтоб все таким проверенным и ясным не было.
- Не нужно, - хотя сердце Майи отчаянно говорит «Да, делай мне побольше подлян, истязай, властвуй. Я – твоя собственность». Все это легко прочесть в ее глазах.
- Хорошо, - отвечает Стелла скорее не на слова, а на взгляд. Вызов принят, что называется.
В один из дней Майя застает другую служанку в постели Стеллы. На этот раз она снова не желает уходить. Легче поучаствовать в самом безумном замысле, чем сидеть в углу и изнемогать в подозрениях о том, что же у них там происходит. Они расположились в равнобедренном треугольнике и ласкали отверстия друг друга языками. Стелла была основой потому, что она выше остальных и потому, что они были лишь ее приложениями. Влажные женские тела изгибаются в тусклом свете, падая в эту мягкость, налетая друг на друга подобно сиренам, и кромсая.
По чистой случайности ту вторую девушку нашли на следующий день бездыханной.
- Ты ей морфина подсыпала?
- Я только хотела подарить ей еще каплю удовольствия, - пожимает плечами Майя, глядя на хозяйку невинными глазами.
- Эх, умерла молодой. Бывает, - Стелла берет лук и отправляется на охоту. Майя берется за работу. Каждая из них беззаботна.
«Если она не горюет, значит, та девка ей и не нравилась. Ах, ура! Она не успела запустить свои щупальца в грудь моей госпожи. Под ребра во всяком случае! Даже троекратное ура! Салют, пожалуйста!»
Она пляшет пьяным шагом, поет траурный марш с улыбкой на лице. Ее душа полна любви и там пауки ткут беленькие кружевные салфетки.
Утро. Майя заходит в столовую и видит там нового человека. Высокий брюнет с закрученными усами, в костюме из материала, похожего на тот, из которого изготовлено одеяние княжны. Глаза его хитрые, карие, рот насмешлив.
- Останься, Майя. Познакомься с капитаном нашей охраны.
- Раньше я вас не видела.
- А чего вам меня видеть, милое дитя? – посмеивается мужчина, ему около двадцати пяти лет и жизнь так и брызжет из всех возможных его прорех, - Я либо работаю, либо активно отдыхаю. Но я – не памятник, чтоб на меня глазели без перестану. Я ношусь слишком быстро, чтоб меня уловил человеческий глаз. Все занятия одинаково отвратны. Прелесть в их чередовании, – то ли он услышал эту фразу у Стеллы, то ли она у него.
- Вы, должно быть, смелый человек, - прищуривает глаза Майя.
- Нет. Такой же трус, как и вы.
Девушка даже на «трусиху» не обижается.
- Да, - продолжает капитан охраны,- Просто у меня другой страх. Страх застоя. Самое страшное дело – оказаться мертвецом уже при жизни. Потому я с таким отчаянием бросаю себя на рожон. На поле боя я прячусь от паутины и мха так же, как ты прячешься в теплых стенах от пушек и стрел. У каждого своя страсть, у каждого мания своя.
- Согласна, - спокойно отвечает она, дивясь тому, что ее маленькие душевные открытия оказались прописной истиной. Так всегда в юности. Открываешь Америку и видишь, что ничего в этом необычного нет. Мы лишь повторяем эволюционный ход земли, взращивая собственный разум из ничего.
Вечером Стелла говорит, что встречалась с председателем научного общества их княжества и тот заверяет, что в десяти километрах вдоль берега живет народ с пышными запасами.
- Мне надоело здесь сидеть. Управленческая власть – это прекрасно, но доступный плод не так сладок. Хочется нового завоевать. Уж скоро поднимутся флаги и понесут меня по волнам с моей командой. Не скучай без меня. Вернусь, расскажу многое. Напишешь обо мне сказ.
-Ты знаешь, я ведь когда глаза закрываю, сразу никогда не засыпаю. Мне нужно тенистый лес представить или берег морской, гору высокую. Нечто шикарное. И ложась спать в последнее время, я иду к своим пейзажам, но чувствую, что неуютно мне там. Тянет прочь. И тут я открываю дверь меж комнатами миров и пейзажей, ступаю в нашу с тобой спальню и глажу тебя по волосам. И ничего мне больше не нужно. Приключений всяческих. Ничего. Гениальное просто. Прекрасное еще проще. Но ты не проста. Ты скорее концентрирована. В тебе столько всего приятного, что моя душа полна отдохновения. Ты хотела, чтоб я услаждала твой досуг в одном лице. Не знаю как мне, но тебе это удается блестяще.
- Чем дольше разлука, тем радостней встреча.
- Да я ногти изгрызаю, пока тебя несколько часов к ряду дома нет.
- Ладно. Будешь все записывать и зарисовывать. Хотела я свободы. Но твое присутствие меня не стеснит. Я все-равно буду делать то, что захочу.
Майя насторожено насупилась, глядя на Стеллу исподлобья.
- Да-да. Пакуй манатки. Завтра отплываем. «Что это за х**ня?» спрашиваешь у меня ты. «Это хна, - говорю я, - Весьма полезное растение. Ровно как и сухая горчица, как бы горька не была, от нее кожа цветет. Горечь сладость порождает».
- И я вкушу ее! Пренепременно!
- Жизнь не станет любить безответно! Возлюбим ее корыстолюбиво!
- Хочу, чтоб восторг был двигателем моей деятельности, а не страх. Да разве можно быть счастливым в мире, где тебя ненавидят за то только, что ты счастлив! Остается только не внимать завистнику. И я глуха, глуха для них! Действие – все, что остается. И только действие может взрастить прогресс.
Совершенства не достичь,
Но стремленье – сила!
Тайны тайные постичь
У судьбы просила.
Посмеялася судьба.
Любопытна тварь.
Путь – сгустившаяся тьма.
Человек – фонарь.
- Тем и ценно это «сейчас», что очень скоро его не будет. Цени «сейчас». Будет множество других «сейчас», но этого – никогда. В сущности, не так уж их и много в короткой нашей жизни. Тем более цени «сейчас».
И вот они на корабле.
Солнце воду золотит, плещется вода о борт.
Судно по морю летит. Не страшит судьбу аборт.
- Ей богу, как приятно залезть под одеяло в этой каюте с книгой. Уют, безопасность, покой, и волны где-то в борт бьются. Какие там приключения. Мне и здесь хорошо вполне. Вот как приедем – свистните.
- Нет! – категорично заявляет Стелла, стоя на пороге каюты и подпирая дверную раму своим длинным телом, - Уж закат. Тебе понравится.
Тогда они выходят на палубу, где подают яства под скрипичную задорную музыку, разлетающуюся в бесконечность окружающего наводнения. Мясо запивается вином, от чего Майя становится разговорчивей и вступает в знакомство с прочим населением шикарнейшего корыта.
- И очень зря вы меня не читаете! Узнали бы о себе много нового.
- Так вы обо мне пишете? – алчно блестят глаза капитана охраны, того самого смельчака.
- Тьху ты, не совсем. И о вас в том числе – о людях.
- А я – не люди. Я человек. И у меня даже имя есть. Такое длинное, что при данных обстоятельствах я его не выговорю.
- Человек – нелюдь в своей самости.
- Но и люди – не человеки в своем нагромождении.
К ним подсаживается кудрявая девчушка возраста Майи. На год младше, возможно. Белокурая, с носом кнопочкой, голубыми глазами, в розовом платье в оборку, и с белым пуделем подмышкой. На пуделе не меньше розовых бантов, чем на ней самой. Животное тревожно смотрит по сторонам, но останавливает свой взор на куске отбивной, съеденном наполовину. Блеск подливы так и манит животное, но его держат крепко. Девочка машет ладошкой, одетой в кружевную белую перчатку, тонко покашливая.
- Вот вы курите, кхе-кхе, а лучше бы мороженное ели.
- Это еще неизвестно, что вреднее: мои сигареты, или мороженное ваше, - самодовольно приосанивается капитан охраны, - В него чего только не кладут в наше время. Молока, пожалуй.
Блондинка супится, хмурит бровки и отворачивается к Майе, заводя ту же волынку.
- А знаете, в чем секрет моего хорошего настроения?! Я ем мороженное на завтрак, обед и ужин, - глаза ее приобретают такое выражение, будто секрет, который она сообщает девушке, принесет ей либо несметное богатство, либо смертную казнь, - Эта ваша картошка, эти ваши котлеты. Все это так обыденно!
- А даже если мороженное на палочке, вы его ложкой едите? – не менее серьезно интересуется Майя.
- Ну, естественно! Так ведь аристократичней. Да, Жужу? – ищет она одобрения своего питомца, теребя собачью лапу и привлекая взгляд голодных глаз, - Ты хорошая девочка. Я дам тебе пломбира с сиропом чуть позже.
- Я хочу мяса! – отчаянно хрипит пудель человеческим голосом, но никто уже этого не замечает, ибо беседа возобновилась.
- В таком единодушии мы бы и роман могли закрутить, - играет бровями Майя.
Издалека Стелла смотрит на их общение подозрительно. Блондинка по имени Ирма мило хлопает ресницами.
- Это раньше я слишком умной была. А теперь глупа. Глупа как пробка! И бесконечно этому радуюсь. Ведь на все свои неурядицы я буду с неба взирать со смехом и самоиронией. Нужно лишь иметь достаточно полета в душе, чтоб это понимать. Если улучшится жизнь хотя бы одного создания, так я поглажу собаку! Лишь укрепиться нужно в этой вере! – маленькая ладошка вдавливает голову Жужу ей в шею.
- Для вас мороженного на палубе поесть – это уже приключение всей жизни. А я другим занят. Так что картошка и котлеты – это предусмотрительные меры, чтоб не свалиться в следующем бою, - возвращается к жизни военный, - Как-то мой отец приходит измотанный с гвардейского дозора. Сутки стоял. До этого пять часов спал и еще пятнадцать стоял. Гляжу в его исхудавшее, усталое лицо и вижу его еще более седым, исхудавшим и скрюченным. А затем и вовсе в гробу. Но тогда бы я узнал, что его муки окончены. Хотя его ядром убило, и еще быстрее окончились муки. Чем глубже заглядываешь в глаза смерти, тем сильнее ценишь жизнь, - гвардеец уходит в задумчивость. Ирма машет ладошками.
- Что вы за кошмары рассказываете, - ее эгоцентризм непомерен, - Вы думаете, я сладкое люблю потому, что глупая, несерьезная, да и вообще дитя еще. Все это утверждения относительные. Но дело как раз в том, что я столько думаю о жестокости, смерти и человеческих пороках, что конфета сладкая – один из безвредных способов спасти свою душу от шизофренического распада. Хочу мира во всем мире и крови в своем супе!
Гвардеец вопреки моральным устоям и кодексу чести бьет девицу в нос.
- Принесите суп гороховый! Леди желают! Живей! – орет он, заглушая даже тонкую трель скрипок.
- Ну вот. Так-то лучше, - обаятельно улыбается она окровавленными зубами. Жемчуг в алом озере. Беснующийся язык-болтун на той глубине живет, - Почему же вы такой злой? У вас запор? Так давайте кофе с мороженным пить!
Вы грязи ищете во мне, а я смеюсь над вами.
Что вам пороки в сим лице, полны тем сами.
Я только зеркало во тьме, огонь зарницы.
В твоей расплавленной душе тот огнь дымится.
- Когда поведение человеческое вне законов логики, я, признаться, слегка в шоке. Никому самоуправство не по душе, самонаправленная смелость, природный эгоизм. Сгибай, или будешь согнут. Я стараюсь в дрязги человеческие не лезть, ибо мне плевать, курица была раньше, или яйцо. Но есть вещи, которые и для меня значение имеют. Не может человек жить и ничему значения не предавать. Может, мудрецам каким это и доступно. Но мы – люди земные. Это я так свою медлительность интеллектуальную оправдываю. Так вот, когда кто посягает на мои маленькие житейские радости или печали, я таким зверем и хамом становлюсь! Видимо, что боюсь. Но и бороться способен. Только туман у меня пред глазами, и не распознал еще, за правое дело борюсь, или так, в качестве разминки с мельницами. Время покажет, надеюсь. А пока буду наблюдать и думать. Люди – чудовища. Эгоистичные и ужасные. Когда над моими интересами потешаются, я знаю, что они естественны. А только естественное и может быть правильным. Свободных не любят, им завидуют. И почему людям мое грязное белье кажется таким интересным и ароматным предметом, - он отворачивается в сторону морского пейзажа, закуривая новую сигарету и раздумывая о своем. Тут к их столу подходит Стелла.
- Так вы того, это самое, цыпочки? – коварно усмехается Ирма.
- О. Она говорит, что любит меня, но смотрит таким глазами, будто, если я не скончаюсь на месте, обнажу глубочайшее дерзновение, наглость и отсутствие каких-либо моральных устоев.
- Тогда, конечно, любит.
- Думает, моя любовь поработит ее. Но с ее согласия я открою ей крылья и нежно подтолкну к обрыву, дабы научить парить.
Ах, как же я люблю твою ко мне любовь!
Пленяюсь вновь и вновь,
Продления моля.
Ах, как же я люблю плескаться в похвале,
Танцуя на одре,
Сама себя хваля.
Майя, злобно поглядывая на Ирму за ее любопытство, переводя огненный взгляд на Стеллу, вылезает на деревянный борт.
Быть может, новое откроет этот стыд.
В саду эдемском бы себя воображать.
Тень надо мной насуплено стоит.
Насмешливо воротит кто-то взгляд.
Но я-то знаю, что пройдет немного лет.
Пройдет и память. Омертвевшие сгнием.
Черты морали в современном мире нет.
Одним лишь страхом и надеждою живем.
- Слазь, дурочка. Ты пьяна.
- Нет!
- Нет-нет…- бормочет Стелла, дергая подругу за руку и закидывая ее на плечо, - В дурмане дремлет белый свет. Она идет на парапет. А лучше б тоже поспала.
Утром:
- Пиши о дороге нашей!
- Не смотря на весь анархизм своей творческой души, я не могу работать, пока вещи раскиданы по комнате.
- Не вижу смысла генеральных уборок. Ведь куда проще каждый день делать часть работы и отдыхать в выходные.
- Генеральные уборки – удел тех, кто не знает, чем себя занять в свободное время. Работа так тяжко укоренилась в их жизнь, что не оставила ничего для души. Так что они просто занимают руки. Нужно пуститься во все тяжкие, чтоб достичь всех легких. И то на время.
- Что было, пока меня самой не было?
- Приходила Ирма со своим кривым носом и беспокойным пуделем и сказала мне, что созерцание при наличии невоплощенных идей – это уже практически грех пред своей душой. А я ей советовала мне не советовать. А вообще кто знает. Может, зерно правды где-то и затаилось. Лучший способ узнать свои недочеты подробней - отрицать критику. А то сказали "Все говно" и дальше побежали. Э нет, майн либн. Она не захотела углубляться в бездны риторики. Тогда я ее в шею вытолкала и дверью хлопнула, что графин с полки полетел и раскололся надвое. Мне дверь жалко. Но так приятно возродить трепет в ее вонючей душонке. Я упала на пол, гладила дверь ладонями, целовала дерево. Я просила прощения. Материя тоже жива. Поживее нас будет. А Ирма. Она была бы прекрасным человеком. Если бы не была еще лучшей ослицей.
-Так изрыдайся же рифмами!
- Не устою, наверно, больше.
В своем расплавленном смогу.
Восток кричит, стенает Польша
«Я не могу! Я-не-мо-гу!»
Во взмахе крыльев губы в клее.
Одна к одной, еще тесней.
Сказать ни слова не сумею.
В тоске немот, в беззвучье дней.
Но виден мир меж ступ усталых.
Вздыхает перистая гладь.
Всего так много. Страсти мало.
Хочу и жить, и умирать.
Хочу всего и все до фени.
Восторг в душе и слез ручей.
Постигну головокруженье
В объятье солнечных лучей.
- Сидит ликующий повеса.
Под тайны тайною завесой.
С спины по самые эфесы
Иголки судеб роют чресла.
- Иди сюда. Присядь же в кресло.
- Ты близ меня, гляжу, воскресла.
- Что экипаж? Налег на весла?
- Тебе лишь это интересно?
- Хочу воды, но нет уж пресной.
- Ланиты холодны безвестно.
- Тогда я видно не воскресла.
- Но это поправимо ведь. И если надобно согреть
Твои иссушенные пальцы. Ты думаешь, их расцелую?
О нет, душа, лети за борт. Акуле крикнувши «Апорт!»,
Тебя пущу на танец с пеной. Там будет огнь и жар вселенной.
Забудешь сон души согбенной. Меня не лихом помянешь.
Ты скажешь, мое слово – ложь?
- Что ложь, что правда – не поймешь,
Пока в ту пену не шагнешь.
Ведь непременно появится невежда, который скажет, что я хрень всякую ворочу. И что тогда делать?
- Воротить!
Они сидят на краю кровати и гладят друг другу волосы, одновременно попивая чай, чокаясь за всех великих мира сего. Пол покачивается, и свет из иллюминатора заливает красную ковровую дорожку.
- Горгулья меня раздери! Это же та дорожка, которую я хотела! Давай ее прикарманим.
- Прячь, прячь шальную в сумки наши. Воровать – так воровать! В коридоре постелим. Будем ноги о нее вытирать зимой от снега.
- Как же так! Нет. Я свешу ее одним концом с окна, а другой о месяц запутается. И по этому арочному мосту я буду гулять ночами и звезды тебе в лукошке приносить по утрам. Никто меня не понимает!
- Никто никого не понимает. Ты сама-то себя понимаешь?
- Я же сказала «никто». Ну вот. И ты меня ни с первого раза поняла.
- Тьху. Спирта мне сладкого и диалектики. Жизнь хороша.
- Ты часто восхищенно радуешься бытию?
- Всегда! И оттого никогда.
- У меня тут где-то кнопка была, включающая энтузиазм. Сейчас. О! Пи-бип. Полегчало-то как. Я тебе тоже нажму!
- На сонную артерию мне нажми.
- А вот и шиш. Кто-то хотел уборки, - Майя выталкивает Стеллу ногой с кровати.
- Сама кувшин свой битый убирай.
Майя заливается слезами судорожно.
- Что такое?
- Ты мне напомнила о дикости моей. Это теперь травма психологическая. Мне пред дверью стыдно. Прости, прости меня! – орет она, простирая руки в сторону входа, - Больше никогда так не буду. Ведь ты лучше всех людей. Ведь в тебе, пи-бип, защелку поворачиваешь и спокойней. И плывешь, плывешь. Будто не со всем судном, а сам в своем бункере. Я когда-то хочу глаза открыть, и увидеть, что самого судна нет. А только кровать плотом по воде плавает. И меня тоже нет. Я вот людей брезгую. Умники гребаные. Нужно крылья раскрывать, энтузиазм открывать и воспарять над землей этой грязной. Ибо в эгоизме чистом и грязном можно потеряться. Да здравствует искусство, да здравствует красота! Ибо только в них теплота и пристанище. Все прочее грязь. Но грязь эта тоже искусно раскидана. Нужно линзы одевать, чтоб видеть мелодию хаоса и слышать цвета анархии. Самое же обидное и в то же время чудесное, что всякий на чужом носу собственные прыщи гнойные видит. Окружение - вода зеркальная. И мир вокруг - это тоже есмь мы. Так знаешь, где давить. Но давить нужно себе. И хорошо. Дотянуться легче. Глубоко. Но лишь зрить нужно уметь, брать "кошку", кидать на берег самоосознания и ползти в бездну скалолазом наоборот, чтоб в дерьме рубины снискать. Все живое спариваться хочет. А я хочу катарсиса, душевных пароксизмов и козюли о стулья вытирать в гостях у кого-то, чтоб потом сладко было хихикать коварно. За гармонией вежды и надежды! У каждого свой путь. А не пошли бы вы все по грибочки в лес, люди дорогие. Сладкие грибки в чай заварить, лечь рядком, глядя на звезды и откинуться в мир иной. Ноги голые и свободные охладеют раньше мозга мятежного, что в противоречиях денно и нощно рвется. Денно и нощно. Даже во снах! Держась за руки, водить хороводы на перепутье жизни и смерти. Перекресток суеверий. Захочет кольцо пойти стороной каждой на север, юг, запад и восток, ибо кровообращение у всех трупов разное. Они пусты, но помнят. Привычка - вторая натура. И так они тянут-понянут да разорвутся. Так ведь хорошо, когда это хоровод, а не голова единая. Куда там тем связям. Некогда связи устанавливать, пока факты неприкаянные маются! Лови элеватором и вытаскивай все. И кидай фосфориться на воде морской! Кому уже нужен тот уродливый снеговик со своим носом не пойми где. Пусть он будет снегом. Всегда снегом! Ничего не изменить. Поэтому в мире вещей остается жить. Черпать землю пальцами и лепить из нее картошку, чтоб заполнить свой духовный голод. А когда бабочка пролетит, проводить ее взглядом, но все-таки вспомнить, что она на аномалию походит. Да потому, что ты - сверчок, идиот! Чистейший сверчок. И когда человека с моллюском сравнивают, он не очень-то беспокоится по поводу отличий. Потому, что на дне морском ему мало интересного сыщется. Так для себя полезней стирать видо-родовые рамки. Человечество! Что мне это слово! Мне тут сказали "Я - человек, а не человечество". Хотя одно другого и не исключает, но подавляет при неправильном прочтении. Я с собой разговариваю. Нелюдь в своей самости. Но не нечеловек в нагромаждении. И удел иных - скакать из нелюдимости в бесчеловечсноть.
- Но с таким же успехом можно утверждать, что скачут они из человечности в людимость.
- Хм. А это вариант. Как я от себя устала! Но куда я от себя сбегу! Так что гармония, гармония, гармония. И от пика отвращения своего никуда не избегнешь. И выблевывать его нужно, присаживаться уютно на корточки и палкой ковырять с микроскопом. А кто рядом идет и не оценивает абстрактной живописи на лоне андеграунда - это его проблемы. Я гармонию созидаю. Я скоро удушусь здесь, - Майя хватает себя за горло и занимается самоудушением, - Задохнусь! Но двери не открою. Ни-ни. Ибо она мне всего дороже. Я – нежный фетишист не в том развращенном смысле, что слову нынче предают. Раньше фетишизм верованием был, а теперь это венчик, чтоб яйца взбивать. Весь мир скачет и пляшет в своих маниях. Страсть - страшная штука. Но так мы живы. Иные упрекают меня за то, что я молчу постоянно, иные смываются, как только за ртом душу открою. А рта без души открывать – лицемерие, как же иначе. Ну и пшли вон в лес по грибки! Я-то буду бутылки о дверь быть, смеяться и говорить ей, что я пошутила, что все мое раскаяние, сострадание и рационализм были ложью, обманом разнообразия, что я уже тогда знала, как сладко мне будет все свои слова с грязью мешать. И в зеркале разлитой водки я увижу все свои прыщи-гнойники.
- Низкая самооценка - признак высокой самооценки. Человек ожидал, что все к его ногам падут, а в действительности так не произошло, вот он и фрустрируется.
- Да! Так что я есмь венец творения! А ты. Ты меня любишь!
- Ну а куда я денусь.
- Ха! Поди вон. Я у тебя на носу свои прыщи вижу. Ты лишь восхищения моего жаждешь и солнышка в тепличке. А я экибану смастерить хочу. Давай очищаться вместе от душевной черни! Мы станем сверхлюдьми и потеряем надобность в обществе друг друга, будем денно и нощно природу созерцать, там мудрость черпать.
- Мне лень. Я хочу золота, девок, членов в своей промежности, вина, опиума и боя там-тама. И прямо сейчас-сейчас. И прямо здеся-здеся. А не когда небесный луч мою душу пронзит.
- С детства во мне физическое и духовное боролось. И чем дольше они боролись, тем более ослабевали оба. В своем грязном рубище мне хотелось принимать ванны с молоком и медом как Клеопатра. А в своем уютном кресле мне хотелось выбегать на улицу и кричать во всю глотку, чтоб градины били меня по лбу, свергая в обморок транса. Так что мне остается только вылезать из ванн с лепестками роз и голышом на мороз, да хоть под метеоритный дождь. Так ночь. Крепче спится. И в удовольствии, оказывается, ничего плохого нет. Оказывается, вся вселенская истина ничего не стоит пред маленькими житейскими радостями. Оказывается, цель не может быть главной, ибо отрезок между А и В больше, чем сама конечная точка В. Математика – лучшая из наук, ибо лишена эмоций и любим мы ее безответно. Тем ни менее, она дает ответы вместо того, чтоб шаловливо взирать на нас томными очами из-за пушистого веера. Я хочу красоты от этого мира. Большего уже и не прошу. Но опять-таки тот, кто не будет настроен на созидание красоты, даже в пышнейшем из розариев ее не настигнет. Так что дай Бог мне розовые очки со стеклом толстенным как бронетанк, от пуль и копьев защищающим. Но тебя ведь нет. Так что придется смастерить. Я пошла. Пошла из пункта А в пункт В, чтоб открыть глаза, закрывая их.
- Стоять! – Стелла хватает Майю за юбку, - Иллюминатор – это не туда. Тарань дверь свою любимую. Или открой аккуратно. Это уже нюансы ваших взаимоотношений.
- Хорошо, - взгляд ее суетлив и растерян, - Только я свиток с собой возьму, перо из гусиной задницы отнятое и чернильницу в виде кошачьего черепа. А то ведь если не изрыдывать свои раздумия на папирус, я умру. Я это точно знаю, ибо не раз уже воскресала.
- Почему бы не дать мысли просто лететь?
- Ай. Рядом с очками бронетанковыми в моей кладовке стоит дельтаплан для душевных откровений. Вроде такая долгая и бесцельная жизнь, а ни на что времени не хватает. Нужно лишь пальцы подразмять и работать ими.
- И все-то ты хочешь постигать глубину глубин. И все-то думаешь, что «там» что-то есть.
- Я не утверждаю, но любопытствую.
- Есть универсальные вопросы, которыми можно озадачить практически всякого. Но универсальных ответов крайне мало.
Они выходят на палубу. Подходит Ирма.
- А ты чего дверями хлопаешь? Ведь я тебе не враг! Не враг я тебе, - писк ширится, рикошетя от досок и бортов, пущенным камушком подскакивая на волнах.
- Хорошо. Мы поедим мороженного, капитан охраны наш достопочтенный поставит тебе фингал под цвет оборок платья. Пока солнце будет катиться за горизонт, я успею написать об этом оду в стихах. Под светом звезд мы пергамент предадим огню и пустим пепел плясать по дорожке лунной, скользить, как по льду замерзшему. Ох, и надышимся же воздухом морским! Я в свое время читала откровения постояльцев психиатрических лечебниц. И они мне внутреннюю свободу, раскрепощенность пера подарили.
- Ну, хорошо, - кокетливо улыбается барышня, - Можно считать, что мы помирились.
- Когда я была молодой, мне больно секса хотелось. Но лишь поставив в своей голове пьесу, где сатиры затягивают нимф в хвойные кусты и заставляют по-козлиному мекать, я от этого дела отрешилась навеки.
- Но вы же любовницы со Стеллой. Я не понимаю.
- Кто? Я? Нет! Я в нужный момент из тела вылетаю и по лесам с вьющимися корнями брожу. Узоры корней этих мне что-то греховное напоминают. Тогда я иду дальше, попадаю в капкан, напеваю песенку «Ля-ля-ля, боли нет» и забываю все свои тревоги. А когда возвращаюсь, уже и сам месяц со всей землей дремлет. И все тихо. И я сплю сном убитого.
- Так вот оно что! – играет в васильковых глазах задорный отблеск, - А меня с собой возьмешь как-то? – маленькие пальчики шаловливо зашагали по плечу Майи, потянулись к ее шее и щеке. Девушка отмахивается как от мухи назойливой.
- Нет, девка ты окаянная! Грехоблудница нечестивая! Ты в то время мое тело мокрое ****ь будешь. Знай свое место.
- Ну и дерьмо же ты! – констатирует Ирма, - Я-то тебе, а ты – вон оно что!
- На самом деле не так страшен волк, как его малюют. Мне просто нужен принц на белом коне, а не этот кентавр с сиськами. У нее своя жизнь. Она хочет жемчуга из иностранных устриц выцарапывать и опиум курить. А у меня – своя. Та, которой нет.
- Так почему бы не создать ее за выцарапыванием устриц и курением опиума?
- Ни дай бог она подумает, что главная здесь. А теперь самое время жрать твое отвратительное мороженное!
- Да? Ура! Жужу, ты слышала?
- Ты, кстати, столько сладкого жрешь именно потому, что тебе трахаться хочется. А я иной раз распластываю чресла под водопадом в ванной и представляю, что иду по лесу, а там меня настигает снежный человек. И родятся у нас такие же несчастные белые с желтизной создания, как твоя Жужу. Вот княжна наша ведь думает, что я о ней лишь буду писать. И портрет на коне с погонами и головами неверных начертаю. Ан нет! Мне самой на единороге через радугу кататься охота. И пишу я приоритетно о себе. Ибо любая работа – это автопортрет. Только радуга моя из оттенков серого состоит, а единорог шип имеет не только на лбу, но и по всему телу, черный и мертвенно худой он. Хей-хо! Красное солнце! В этом мире я от нее отдыхаю.
- Да какое право ты имеешь жить в моих мыслях!
- У меня там дача, но я предпочитаю перебиваться где-то доле.
- А ведь я живу, живу, живу! И могу топтать эту землю! – Ирма высоко подпрыгивает, поджимая колени. Пудель повизгивает тревожно, разлетается стук каблуков о палубный настил.
- Мне твои волосы лапшу быстрого приготовления напоминают. Я тебя солью присыплю, и буду пожирать.
- Сахаром меня сдобри! А тогда уж и пожирай.
Майя хватает Ирму за талию, тянет на середину палубы. Они танцуют в лунном свете. Аккомпониментом вода журчит за бортом. Линия горизонта теряется в тумане и пене. Все черно вокруг. Где-то колокольчик робко позвякивает.
- Дыши, глубже дыши этим упоительным воздухом, - шепчет Майя Ирме на ухо, - Я как-то из башни вышла с окна в воздух. У меня на спине был пылесос. Я его на выдув поставила и спустилась плавно. Потом сидела в мешке тряпичном. И на крыше созидала, глядя вниз на свое прошлое, друзей, иногородние парки. В том парке был холм, водоем, деревья. Мне было свободно и слегка печально. Оттого, что свежий воздух заполз внутрь, уперся в мясистые стенки и хотел легкие мне разорвать. Свободный и сильный. И хотя не было даже шибкого колыхания деревьев, в самой субстанции его чувствовалось нечто неодолимое. Природа способна задавить человека как блоху. А способна эту блоху и в муху обратить, одарить крыльями, чтоб можно было над целебным навозом кружить. Ветер мой терновый венок срывал, и тот-то точно цветами акации зацветал. И не видела я его больше ни-ког-да. Иные рисуются всю жизнь, а мы давай обрисуем эту палубу мелом. Напишем слова бранные, начертаем орнамент из чресл и отростков. А посередине изобразим великое ничто черным мелом. Так, что каждый, кто будет проходить, подумает, что сейчас провалится и познает небытие. Вся эта плотская суета вокруг великого и единственно чистого молчания. Быть может, именно в нем цель, а мы здесь перевоплощениями балуемся. Хочу, чтоб с природой были мы одни! – отнимает руки от стана Ирмы, - Надобно письмецо начертать и сбежать трусливо, - она скрывается в каюте, пером извлекает из кошачьего черепа черную субстанцию и пишет:
«Я скажу тебе, что мне до жемчугов дела нет. Я хочу отправиться на поиски небытия, себя, первоисточника. Так что здесь наши дорожки разбегутся. Вязни в вещественной трясине. Я в безвещной увязну, облачусь в мантию темную и сольюсь с древесным корнем, стану дриадой. Проходи мимо, срывай плод калиновый с уст моих, но от дум не отвлекай. Ведь птичья песня и шум дерева – лучшая музыка, чем все человеческие пересуды. Противно мне частушки матерные петь. Я уже на пороге большого открытия. На этот раз обязательно! Мне созидание всегда казалось заманчивой перспективой, хотя и побаиваюсь помереть в бездействии. Но риск – дело благородное. Если дерева ствол меня мхом слишком крепко охватит, я буду знать, что все равно бы не развенчанное стремление жило в моей душе. Уж время становиться ничем. Ибо это менее энергозатратно. Нужно лишь смелость иметь и терпение. Я, если честно, тебе завидую. Ты ведь скоро богаче всех богатых станешь. Тебя любят, на тебя ожерельем мужики и бабы со всех сторон вешаются, и ты могла бы кружить их как карусель. О тебе пишут в газетах по всей земле нашей. Ты живешь в мире, полном твоих вещей. А мне нужно сторониться подобного мира, ибо он порождает пороки души. Чтоб не соблазняться, лучше гулять подальше от источника соблазна. Моей воли не хватит на то, чтоб быть чем-то, но и смотреть на то, как люди достигают чего-то, я не смогу. Видать, я тебя не достойна. Найди себе нормальную девку из своего мира, и занимайтесь с ней сексом, как животные. Я о сексе знаю эпизодически и практически всю жизнь без него живу. Думаю, труда не составит и до климакса так прокуковать. А потом уж меня будут только мои морщины волновать. И искание бездны, конечно».
В лунную воду она опускает шлюпку и мерно гребет в сторону недалекого берега. Ирма машет ей кружевным платочком.
- А я-то что. Желания и прихоти свои воплощать нужно, иначе душа нереализованная сморщится орехом сгнившим. Мне бы спрей от комаров «Тайга» нюхать и входить в эзотерическое исступление.
Она достает свои мемуары и опаляет пламенем зажигалки. Держит в руке до последнего. И уж потом швыряет в воду. Маленькие смерти сияют огнем маяка. Только кроме Ирмы это увидеть некому, все спят. Да и та уже активно взасос целуется со своей собакой. Так что на Майю валится долгожданный покой и отдохновение.
- Нет. Мне вина пить не нужно. Я и так достаточно не в себе от соли этой атмосферы, - голова качается судорожно из стороны в сторону, а в глаза отражение огней льнет, - Ведь толчок – это не мраморный памятник катарсису, а сам катарсис непосредственно. Начнутся дни бездосужные, когда мне придется жрать, спать и трудиться по расписанию. А как в том счастье снискать, если квинтэссенцию души своей не нащупать. Чтоб знать, где те рудники, из которых ресурс ценный черпается. Что такое творец? Это забытые семьи и друзья, как правило, и непомерное тщеславие. А так не должно быть. Нет здесь гармонии. Я десять раз свои локти искусаю, но и в том будет массаж, что заставит кожу молодиться от быстрого тока крови. У меня была жизнь до всего этого. И я в слабой попытке вернуть прошлое на новой почве. Все мы – затерянные песчинки в реке вечности, трепещем и боимся пред порывом пустынной бури. Я нагнетаю свое безумие, ближе продвигаюсь к катарсису. Что? Меня здесь нет. Точнее есть. Но это уже не я. Мне хотелось слиться с великим Ничто. Но на самом деле я и есть ничто, притязающее стать великим. Внешний мир – яд. Я в нем тщеславием наполняюсь до краев. Все люди из чужих вселенных. А мне бы сено топтать, измазанное в грязи, голыми ногами. Так и поступлю.
Майя не спешит к берегу. Ей приятно рассекать морскую поверхность. Ибо чувство свободы привязано к ней нераздельно. Пока ночь, звезды и луна, нужно быть в одиночестве и тишине, смотреть чрез глаза природы в самую ее глубину. Потом уж будет день, суета и стремления. Когда солнце все-таки выползает на небесный свод, она причаливает к берегу, около которого нарезала петли и круги так долго. Сразу виднеются соломенные дома и деревья мандаринов.
Люди в соломенных шляпах ходят друг другу навстречу, копошатся, носят доски, ведра, возят бидоны на повозке с ослами. На стогу сена бабка валяется и голосит.
- Ирод! С белу свету меня сжить хочешь! Но ведь я тебя кормила. Свою сиську бы дала, пока твоя мать новых осеменителей ублажает, коль одна б не была сморщена рукой вечности, а другая раком отсечена! Я хочу умереть! Мне надоело жить! Я поднимусь на самую высокую скалу и брошусь вниз. Я слишком стара для всех этих несчастий!
- Но бабушка. Я на все ради тебя готов пойти. И дров наколоть, и огород вспахать. Но не проси моего общества, компании, ушей, эмоций, восторгов и соболезнований. Лучше соболей я тебе принесу и из торгов копейку выручу. Но ты хочешь чего-то более страшного. Не заставляй меня быть Онегиным у кровати больного дядюшки. Не пробуждай моих темных сторон. Ведь когда ты о своем желании орешь и ждешь уважения к своей персоне, жалости, преклонения и прочих крайностей, я думаю «Да, пора тебе умирать! Старая ты дерьма куча. Все-равно дальше будет один лишь распад. И если ты не находишь способа радоваться жизни в своем незавидном положении, горбатого лишь могила исправит! Хочу, чтоб ты умерла и закрыла свой рот вовеки вечные!». Ну, вот зачем во мне это будить? – он присаживается на колени рядом с седовласой старухой и заглядывает в глаза к ней ласково, желая найти понимание и проблеск здравого смысла в отражении ее мыслительных бурь.
- Кого я вырастила! – это не тот результат, которого он ждал. Ничегошеньки она не поняла. С тяжким вздохом парень поднимает зажатый в руках топор и отрубает растрепанную седую голову. Та, оборвавшись на протяжном визге и проклятиях, отлетает в сторону и скачет по земле. Кажется, в момент полета губы еще шевелятся. Все соседи видели происшествие, но тем ни менее спокойно движутся по своим делам. Сено промокает в крови подобно губке. Белоснежный гусь пытается выесть старухин глаз, а собака на привязи победно беснуется. Она так долго служит людям, что ей тоже милы хлеб и зрелища. Собака вспоминает про пинки в бок от лаптей старухи и крестится, чтоб ее душа взлетела на небеса. Собаки – чертовски умные создания.
- Эх, логос во мне окончательно пошатнулся, - досадует юнец, - Но, возможно, так и лучше, - утешается, - Ибо ничто не останется гнить в глубинах моей сущности.
- Есть у вас тут виноградник или лесная опушка? Где? – любопытствует Майя, подойдя, пока парень моет в тазу руки и лицо, что перепачкано брызгами. Рубашку снимает и в тот же таз бросает.
- А вон там! – тычет пальцем за соседний дом, - и по той дороге, - Бооольшой виноградник! Целые ряды винограда разных видов.
- Хорошо. Как тебя зовут?
- Брат.
- А что так?
- Моей пятилетней сестре предоставили выбор моего имени. Она и сказала, что Брат.
- Но это же все-равно, что называть кошку Кошка.
- Ты имеешь что-то против прямоты? Люди любят усложнять и придумывать много лишнего. Зато ни одного брата его сестра не зовет Братом, хотя он именно брат.
- Ладно. Как сложилось, так сложилось. Я пойду.
- Не спеши. Смотри, сколько мяса, - жестикулируя в сторону обезглавленного трупа, над которым скоро мухи будут летать,- Вечером на ужин приходи. Мы его нагрыземся, а утром испытаем муки катарсиса, исторгая мелкое запорное говно. Есть наслаждение в таком очищении. Сложность преодоления делает свободу слаще. Наши желудки…я в них верю. И ты уверуй!
- Договорились, - Майя огибает соседний дом и подымается вверх к обозначенному винограднику. Там она просится работать, собирает налитые грозди. Место, где она жила, только вырвалось из объятий зимы, а здесь уже конец лета и пахнет природой упоительно. Вокруг ели, а посреди эта бесконечная тропа Бахуса. Ноги утопают во влажной земле, пальцы шевелятся. Полы темного платья в грязи, но в том и очарование. Они становятся тяжелее, ей нравится отрывать ногу из плена с радостным усилием и бежать по зыбучим пескам в прерию, чтоб положить добычу в большую корзину. Когда уж солнце исчезает в объятиях сосновых лап, а комары выходят на арену с рапирой навскидку, она получает небольшую плату и два литра вина.
- Я вообще-то против алкоголя. Грязно это все, грязно. Поставь в угол. Вот тебе подарок.
- А ужин как раз готов, - Брат радушно разводит руки в стороны, - Прошу, мисс.
- Мне, наверное, твое общество и нужно было. Давай еще побеседуем о катарсических испражнениях.
- О, нет, - качает юноша головой заговорщески, - Не все сразу. Сладкое на потом. Ожидание усиливает наслаждение! Нам ведь всем иных придется в могилу провожать, а потом самим умирать. Может, и зря я бабку грохнул. Может, мне бы куда больше удовольствия доставило ее медленное истлевание. Но. Но! Есть одно большое-пребольшое но!
- Какое же?
- А вдруг бы она меня пережила?
- Да, да. Предосторожность. Главное, чтоб она в паранойю не перетекла.
- Ну что ты. Я ж на свежем воздухе живу. У меня чистота и гармония на душе. Это вы в своих башнях сами башню теряете, - он смеется вовсю своей шутке, - Какая игра слов, да?! Да?
- Муууугу, - Майя задумчиво грызет бабкин шашлык. Костер задорно потрескивает. Приютившийся рядом пес покусывает пальцы на стопе молодчика. В круглую центровую дырку, что в крыше, выходит весь дым.
- Держи, дружок, угощайся, - Брат любовно швыряет псу дряблое предплечье, - Так и живем, - заключает он, переводя взгляд на девушку и жуя мясо. Его губы в жиру поблескивают ярче глаз. Торчащие соломой волосы, рабочие руки с грязью под ногтями, шрам у брови – все это видно столь отчетливо, – Я с детства был неприкаян, и поэтому во мне родилась такая фанатичная смелость. Я счастлив, свободен и независим! Вот, что мне ради своей свободы делать приходится, - в очередной раз зубы врезаются в снедь с вдохновенным чавканьем.
- Я зашла к тебе в гости очень вовремя. Ведь бабушек у человека не так много, чтоб каждый день новую убивать.
- Да. Все не случайно в этом мире. Слышишь, как поезд по путям стучит?
- Нет. Здесь есть железная дорогая неподалеку?
- В трехстах километрах.
- Но это ведь очень далеко. Может, поезд колесами у тебя в голове стучит?
- Нет-нет. Я знаю, я чувствую, слышу. Тыдык-тыдык. Чух-чух-чух. Тыдык-тыдык. Тух-тух-тух.
- Да. Это прекрасно, - протягивает Майя, наевшись, опираясь назад на прямые руки и зря на звезды, что в раме крыши путаются с дымом в танце.
- Насилие над слабыми – вот способ выживания, - Брат машет костью как жезлом, - Ибо идти на сильнейшего – глупость и самоубийство. Нас быстрее расплющат, чем пробудятся необычайные способности. Так что только дети, женщины и старухи! Все мы – животные необычайной красоты.
Майя настороженно косится на него.
- Ты чего смурная? Хохотать нужно на всю глотку! Тогда и смерть будет дальше, ну! Высмеивай, хохочи и будь искренна, откровенна. Я чистоты человеческого высказывания хочу, понимаешь! – грязными руками он хватает ее запястья и трясет, - Понимаешь ты?
- Да, - тихо отвечает Майя, глядя на него робко. Но она, правда, понимает, а не просто успокаивает разгоряченного психа. Весь ужас в том, что она действительно понимает. Тут по смуглой щеке парня катится слеза, а губы болезненно сжимаются.
- Что такое? – заглядывает в его лицо Майя.
- Эх, да бабушку жалко. Она так вопила в последний момент. Так жалобно. Ей просто нужно было, чтоб кто-то вечно утирал ее сопли, которые прорывают дамбу, затапливают все. Понимаешь, чем больше ей сожалеешь, тем больше она манипулирует тобой. Ей же нужно, чтоб кто-то плясал под ее дудку. Старая поганка знала, как манипулировать людьми. И дедом манипулировала до последнего. А потом приходила на его могилу и вычитывала по чем знала «Это зачем ты умер? Совесть у тебя есть, поганец? Я должна была раньше умереть, а ты – плакать и букеты, венки в подножью моей мраморной усыпальницы складывать. Да скульптуру во весь рост! И розарий! И мемориальную доску у двери в дом управления!». А из меня просто второго деда хотели сделать. Только силы еще во мне больше. Она видела, какой я молодой и бравый. Днем команды отдавала. Говорила «Зачем тебе работать где-то? По хозяйству мне помогай, а я тебя кормить буду и прочее». Перспектива приятная. Но я и шагу не мог ступить. Все свершалось по ее планам, лишенным конструктивности. Ночами она совала руку мне меж ног и шептала на ухо имя деда. Я сжимался и тихо ругался. Потом отсутствовал в доме целыми днями и лишь падал в кровать измотанный, что ее приставания не были мне заметны. Я уже был в лучшим из миров. А сутра, по возвращении, снова выбегал из дома. И если не на работе был, так у друзей шлялся, по забегаловкам и гадюшникам. Брал в руки там-там и заливисто орал о том, как прекрасна жизнь, природа, естество людское. Я курсировал меж пространств и человеческих энергий. Я жил! Но когда возвращался домой, меня настигали упреки «Где ты был? Забыл о бабуле горемычной. Ах, я одна, совсем одна». И снова слезы. Потоки жалобных, полных презрения старушечьих слез, на моем плече, что я выдергивал так резко, что порой бил ей в челюсть. Она вопила, пока я не выталкивал ее, либо сам не сбегал и не спал под кустом малины возле собачьей будки. Это толи я, сухарь, не смог ей помочь. Толи она, гусыня глупая, себе помочь не смогла. Одним словом…так и живем.
- Я понимаю, понимаю, - проникается Майя, притягивает его к себе и обнимает, поглаживая по жестким волосам на затылке. Сейчас ее душа кристально чиста, плавает в океане сострадания человеческим сомнениям. Именно этого ей не хватало в комфортабельном замке княжны, когда она была окутана туманом опиума и дорогим заморским шелком, когда лежала на кровати под балдахином и вылизывала клитор покровительницы, когда плыла в землю завоевания под чужим крылом. Сейчас она в подбитой хижине. Тело в задницу колет солома, но душа вытекает в свете открытых широко глаз. Открытых на подлинную сущность вещей.
- Вот тебе и катарсические исторгания!
- Просрался, милейший? Ну и чудесно, ну и хорошо. А прошлого не воротишь. Мир ее праху, - Майя выливает воду из кружки в костер, он гаснет и теперь большую часть осветительного процесса на себя берут небесные светила. Алые угли меркнут, - Давай сгребем ее лопаткой и куда-нибудь отпустим на свободу, - она молча собирает оставшуюся субстанцию и кости на деревянную доску, - Пошли к берегу и устроим ей круиз.
Они выходят на берег, опускают импровизированный плот на водную поверхность и толкают его палкой. Пристанище захлестывает волна.
- Она станет русалкой, не сомневайся.
Они уходят.
- Вот, бывает, заглянешь в иную личность, а она и добрая, и злая, и радушная, и отстраненная. И столько в ней противоречий. Так что моя бабка тоже по-своему хорошей особой была? – тут он оседает на землю и осоловело держит в ладонях собственные щеки, - Господи, а ведь я мог ее выслушать. Просто выслушать.
Майя берет его за руку и тянет вверх.
- Пожалуйста.
- Нет! Сделанного не воротишь, но обдумать нужно. Сиди тихо или ступай прочь. И не чувствуй себя отверженной. Мне отвергать не менее тяжело.
- Единственное, что я знаю, это то, что мир полон безумия. И это вроде как норма. Ведь ты не смог выдержать слабости, а я – успеха дорогого мне человека. А это куда позорней. Моей розовой мечтой было выкрасить стены в белый и затем красками рисовать все, что в голову приходит. В небольшом масштабе. Чтоб у входящего кружилась голова, чтоб он длительное время изучал сии росписи.
- Ты сделаешь это. Обязательно, - жмет ее плечо.
- Мне всегда кажется, что мое место на границе сна и яви. Энергии маловато. Так что приходится жить воображением. Видишь облака? – она тычет пальцем на плывущую в небесном океане вату, отражающуюся в океане земном. Парень кивает, - Вот я хочу туда забраться, быть ангелом, ногами легонько болтать и смеяться добродушно и скромно. Это было бы хорошо.
- Да, - задумался Брат. Его сердце успокоилось, мятежная душа из пяток вернулась в родимый дом. Пора возвращать в родимый дом и тело. Они побродили до рассвета и воротились, свернувшись в два комка под стенами на сене. Петух пропел, рассекая новый блок времени вибрацией своего голоса.
- Недопетой песни суета и пыл. Снова в чьем-то сердце огонек остыл.
- А все почему! Потому, что мы личности! – вопит Барт, подскакивая.
- Я не могу. Эта соседка твоя, доярка, меня беспокоит. Может, мне и ей голову сшибить в целях всемирного благоденствия?
- В том есть нужда?
- Я того опасаюсь.
- Майя, твоя проблема – параноидальный психоз и эгоцентризм.
- Все уходит, друг мой. Все уходит. Такие мысли льнут ко мне. Особенно ночью. Особенно осенью.
- Тебе нужно ложиться спать в это время, чтобы встать пораньше и не пропустить нечто важное и прекрасное.
- Ты прав. Прав!
- Ляжешь. Но сначала съешь один гриб.
Майя покорно берет грибок и через некоторое время уже едет в трусящейся маршрутке. Колеса подскакивают на глубоких колдобинах. Посреди салона стоят деревянные ящики. Рядом с ней на них сидят две девушки. Одна тоненькая и румяная, другая в два раза больше вширь. Щеки ее так же задорны. У одной в руках флейта, у другой - электрогитара в три раза меньше нормального размера. Пальцами она ковыряет по струнам. Все в спортивных костюмах с полосами по бокам и в фуражках. Народный пейзаж.
- Дай гитару! – просит Майя, они играют и поют. Потом девушка поднимается, запрыгивает на потолок и гоняет, подметая волосами воздух над полом, разгоняя пыль. Дикий крик восхищения и прилившая к лицу кровь. Пальцы касаются поручней, холодных и блестящих, обтертых кресел. Майя разгоняется и выпрыгивает в лобовое стекло, разбивая его, свистя мимо степенно рулящего машиниста. Маршрутка к тому времени успела стать электричкой. Спасая свою задницу, Майя отскакивает от железнодорожных шпал на перрон. Куски стекла, вцепившиеся в ее спортивный костюм, разлетаются в стороны. Быстрой ланью она бежит до следующей остановки, чтоб обнять своих новых знакомых и потрепать их плечи. Начатый кофе в белой чашке на блюдечке Майя откидывает в сторону. Та со звоном разбивается о колонну. Солнце освещает лица счастливо воссоединившейся семьи. Им тепло и радостно. Тогда Майя вновь подскакивает, будто на пружинах, и вцепляется стопами в потолок. Гасает неистово, спрыгивает на землю. Приглашает меньшую девушку на танец, взмывая вверх, кружась в воздухе. Все столь стремительно. Замешательство попутчицы вызывает на лице самодовольную улыбку. Чуть опускаясь, Майя приглашает вторую леди вцепиться в ее ногу и воспарить в открытый над остановкой ожидания квадрат, в котором вырисовывается голубое небо, полное облаков. Они долго парят вверх, рассекают пространство, зрят на деревья, морской брег, дома. Потом компания приземляется на невидимый летающий ковер, распластывается на животах и продолжает внимательно глядеть вниз. Майя скидывает одну из девушек с ковра ногой. Та летит вниз с визгом. Тогда она сама пускается вниз, обгоняет ее, ловит и плавно возвращает обратно. И вторую катает добродушно. В сени облаков что-то пурпурно-золотое манит взгляд. Там царство ангелов, взаправдашние небеса. Посетить их необходимо. Майя отрывает стопу от ковра и летит вверх, сила притяжения налагает ладони ненавязчиво на ее икры. Кисти нащупывают сплетенный из воздуха канат, по которому она карабкается вверх. Когда добирается до обители ангелов, цепляется за облако, как за край обрыва, плотно сжимая в пальцах сладкую вату. Ей помогают забраться. Кучка светлых созданий укладывает на спину и гладят волосы, лицо. Играет арфа и скрипка. В Раю должна быть скрипка пренепременно. И все идет верно. Майя обнимет самого высокого и красивого ангела. От него попахивает женским полом. Ощупывает ее лицо острое, золотистые волосы, плечи, теплую миниатюрную грудь. Разговаривает с ней, гуляя с облака на облако, бесконечно повторяя "Понимаешь? Понимаешь?". Целует ей руку благодарно и обещает, что если подсядет на наркоту, они скоро встретятся, закрывает глаза и открывает их в иной реальности. Прощание было вежливым.
Теперь Майя идет по лесу и понимает, что жизнь человеческая слишком коротка и разнообразна, чтоб уловить единый, универсальный закон бытия. Дорога длинная уходит в чащу, теряется, угасает, будто люди шли, шли, а дальше растворялись, и топтать землю было уже некому. Птицы щебечут, ветер деревья треплет залихвацки. Влазит на дерево Майя и висит головой вниз, раскачивается силой своего пресса и спрыгивает на землю, что влажна, душиста, чиста природно. Девушка ложится на спину и слушает песнь земли, ее мерное дыхание и сердечный ритм. Ест вишню, скачет по веткам, уплетает персик, сливу, принюхивается к коре и обнимает столб, трется щекой о кору, дышит глубоко. Полупрозрачный всадник скачет на мертвенно-бледном полиэтиленовом коне мимо.
- Посмотри на меня, служивый! – орет вслед, - Ну разве я не венец творения? Разве не хороша я?
Всадник натягивает тетиву лука и плит. Майя успевает спрятаться за большую ветку, стрела свистит мимо. Бой подков становится далеким. Со своего пункта обозрения девушка видит, как всадник кого-то вешает на ветке. Жертва дрыгает ногами и затихает покорно. Воробьи поют литургию. Ярость охватывает девицу, она разгоняется и летит в озеро, бурно разбрызгивая бриз по песчаному берегу. В глубине глаза пираний желтовато на нее косятся. Их как звезд на небе и белые зубы отсвечивают от зенок, как Луна от Солнца. Отталкивается от илистого дна, падает на берег, отдыхивается, щупая родненький песок. Фиолетовое небо над головой, луна, звезды. На небе ночь, а на земле день. Будто кусок с чужой картины влепили в этот полуденный лесной пейзаж. На спине лежит. Потом видит Стеллу, что плывет к ней по воздуху радушно, присаживается рядом и гладит по волосам, целует в щеки, притягивает к себе и обнимает. Падает в ее объятия, закрывает глаза. Просыпается на сене в хижине Брата.
- А ты где был?
- Я видел, как дирижабль пролетел над домами и сел на крышу зала советов. Оттуда в желтых саванах вышли огроменный толстый мужик с черной бородой до пояса и семеро женщин. Они поставили палатку на крыше. Мужик их по очереди вводил в свой покой и трахал. Они хохотали и стеснительно мялись у входа в шатер. Я же на лавке сидел в цилиндре, монокле, лакированных ботинках, с тростью, где голова орла под ладонью была, и взирал на это авторитетно. Каким-то образом я сокрушал тканевые стены взглядом монокля и все видел. Член у мужика был не больше его мизинца. Хотя, учитывая габариты самого мужика, мизинец у него был больше моей ладони. Не пропорционально, но дамам хватило. Этот горный тролль сумел всех удовлетворить. Потом вспыхнула голубоватая туманная дымка, и все исчезло на крыше. Пахнущие женским влагалищем голубые блестки рассеялись в воздухе и достигли даже моих ноздрей. Думаю, если я чихну, и ты почувствуешь. Давай дыхну. Иди сюда, Майя.
- Черт подери, старина, у тебя изо рта кольцами лука пахнет. Это совсем не то.
- Н-да, - замялся он, раздумывая, - Значит, запах растаял так же быстро, как та греза. И монокль мой куда-то делся, и, к слову сказать, смокинг. Ах да, я его продал, чтоб иметь очередной грибной урожай. Как-то была у меня любовь всей моей жизни. В один день пришла с претензией «Я тебя считала мудрецом и духовным гуру, а ты оказался обыкновенным наркоманом. Сука!». Ну, вот и кто им виноват, что они сами себя обманывают. Мне до сих пор сосуществование с иным человеком кажется штукой нереальной. Вот камень может жить с морской звездой, и акула с рыбой-прилипалой может. Потому, что они слиты законами природы. Тщеславие мое шептало о том, что я не могу быть предназначен ни одному живому существу. И что законы природы для моего светлого разума – тоже звук пустой.
Я ей говорю «Сударыня, почему вы называете почетного сэра сукой, хотя он и кобель?», а она мне «Потому, что у меня розочка! И человек сам властитель своей жизни. Мне лишь бздонуть достаточно, чтоб весь ваш внешний мир в утиль стиль. Оптимизация – вот главнейший жизни смысл. Оптимизировать и упорядочивать!».
- У меня тоже такая веселая любовь всей жизни была. Рыцарь представился Пашей. Но до этого он мне другое имя называл. Какое? Обильная плешь времени о том умалчивает. Он был странником-консерватором. Деловой стиль: бордовая рубашка в темную поблескивающую полоску, черные штаны, рюкзак, очки. Было в нем что-то испанское, когда он эти самые очки сымал. Я с мамой везла бабушку в центр деревни, чтоб сдать в дом престарелых. Вся наряженная. Ибо великим праздником для меня было освобождение пространства. Мы познакомились на улице, когда старших моих женщин заманила в свою пасть прожорливая толпа. Ослы ругались, таща людей и груз, лошади вторили им. Так что стоял шум и неразборчивость. Все-таки он сообщил, что занимается исследованием маленьких деревень, что скоро по его словам исчезнут, и пребывает в каждой ровно по сто дней. Мы взялись за руки и отправились в заброшенную хибарку. Там все еще вполне цело. Но весть о том, что там синхронно повесилось пятеро человек, отвратила людские взоры. Мы залезли в теплую ванну с мутной зеленоватой водой. На поверхности плавали листья и ветки, на керамическом полу был тонкий слой грязи. Его умиляла моя детская непосредственность, кружевные чулочки и майка с персонажами мультфильма. Какого? Затертая отстраненность прошлого о том умалчивает. Я гладила его по блестящим, будто у индейца, волосам, он смотрел на меня с нежностью. Я подкладывала ладони ему под шею и грела озябшие пальцы. Потом мы разошлись. Я поглядела ему вслед. Он еще не успел зайти за угол, как я послала почтового голубя. Он прочел и пошел дальше. Я же вернулась в школу, не переодеваясь, забежав в женский туалет. Краска на лице потекла. Умылась, опаздывая на географию. Лицо красное от трения ладонями, волосы чуть мокры. Развратный вид я имела. Проходящие мимо девчонки тыкали в меня пальцами. А потом все вновь обрело прежний смысл. Какой? Реальность о том умалчивает.
- О, - задумчиво потирает подбородок Брат, - Да у тебя творческий застой. Нужно бы его разбередить, - он кладет ладонь Майе на плечо и давит с силой, опуская ее на колена посреди сада, в окружении кустов и деревьев. Девушка дышит тяжело, на ее душе подозрение, но и интерес. Руки парня медленно поднимают юбку, задирая ее и кладя на поясницу. Затем он стягивает белую ткань трусиков с упругой задницы. Девушка взирает вперед и только вперед, ожидая своей участи. За спиной раздаются таинственные шорохи. Потом в прямую кишку просовывается пластмассовая трубка, смоченная в масле. Под давлением внутрь затекает нагретая в баке на солнце вода, пока живот не начинает побаливать. Вода пробивается сквозь нагромождение из скал. Бурный поток плещется во фьорде.
- Хватит уж!
- Нет, нет! Так тебе катарсиса не достичь. Еще чуть-чуть. Вот. Теперь все. Восстань же!
Барышня поднимается, сжимая полушария крепко.
- Промаршируй десять кругов радиусом два метра с центром в этой бездне, - Брат тычет пальцем в выгребную яму. Паломница в свет чистоты покорно нарезает круги.
- Я рожу! Сейчас я рожу много новых людей из своего вулкана! Это будут боги огня, лавы, молний, звезд и всего, что горит! Это будут боги бензина и водки!
- Прошу, присядьте, миледи.
Майя застывает над смрадным колодцем, поддерживая юбку руками. Сочится водопад, сшибая в пропасть крепкие булыжники. Из бездны подскакивают брызги, цепляясь к молодой и мягкой коже. Кружится рядом муха, желая упиться эфиром. Глаза кошки следят за мухой из куста внимательно. Муха размером с глаз Майи. Она щекочет пятую точку. Кошка разгоняется, вылетает из своего укрытия и вцепляется когтями в плоть девушки. Трехцветный мех промок тем, чего так желала муха. Но побеждает сильнейший. Боевые шрамы на коже Майи. Она балансирует на краю обрыва и чудом спасает свою ногу от плена бурления. Кошка спрыгивает с разочарованным мявом. Подбегает Брат и окатывает ее зад из ковша водой.
- Однако, мисси, в тебе много дерьма. Теперь доказательства искать для того, чтоб так утверждать, не нужно. Но! Все это было в прошлом. Человеку искупаются его грехи через раскаяние. Забудь и отпусти. Живи. Действуй. Ты подчистила карму. А это не бывает легко. Всегда когти судьбы норовят вонзиться в твой ничем не защищенный зад. Теперь ты на новом уровне. Твои тылы выдержали блокаду. Я горжусь тобой, - он берет ее за руки и тащит кружиться по огороду. Они топчут лилии, помидоры и кусты клубники. Хотя ничего они не топчут. Ведь парят над землей душевно и им хорошо. Смех звенит. Мухи упорядоченно в хороводе жужжат по часовой стрелке вокруг задорных друзей. Стайка бабочек опускает им на головы по венку из васильков и вербейника.
Когда голова кружится быстрее их самих, друзья останавливаются.
- Пойду за лопатой. Нужно зарыть побочные эффекты моего просветления, - Майя устремляется в темный сарай. Там рот ее зажимает костяная рука. Черный плащ трется о спину девушки.
- Не спеши рассказывать окружающим о том, как ты боишься, какой ты нежный, беззащитный цветочек. Ведь если ты боишься, значит, есть чего. А в наше время отсутствия воен и эпидемий бояться можно лишь потому, что где-то напортачил. И тебя скорее вздернут, нежели укроют под крылышком. Будь сильным, не подавай виду, что боишься. Саможаление выказывает в тебе дурную натуру. Жизнь в тайне, тузы на руках.
Девушка срывает со рта хладные костяшки и орет оглушительно:
- Я отказываю тебе и говорю «Спасибо». Но когда ты начинаешь негодовать и проклинать меня за то, что я не принимаю ненужный мне дар, мне хочется сказать «А ты думала, тварь! Сука, сука! Стерва! Сдохни, стерва!». Ты не хочешь, чтоб мне было хорошо. Ты хочешь, чтоб было хорошо тебе. Ненавижу!
- Я жестковат для тебя, дорогуша. Как мясо жареной кобры, - успокаивает ее гость. Хотя, еще неизвестно, кто из них гость, а кто – хозяин, - Нравится тебе слетать с радуги в болото, милая? Нравится. Веселое приключение. Американские горки. Каждый ввергает себя в это просто для того, чтоб жить. Чуть-чуть умирать и снова жить. Сама жизнь есть уменьшенная копия блуждания по колесу сансары так же, как и эволюция человека есть модель эволюции человечества в целом. Ты умерла, умерла…Но это не страшно. Потому, что ты снова в крови, орешь, не видишь света, чмокаешь губами в поисках материнской сиськи. Ты беззащитна, но за тобой потенциал. Я – твой страх. Но мне можно доверять. Ибо я не вру, но советую иногда врать иным. Льсти им. Льсти, когда хочешь чего-то. Лесть – лекарство от всех болезней похлеще этой вашей клизмы. Потому, что эго – сорняк, который расцветает под благодатным дождем в радушной почве тщеславия. Дави на нужные клавиши, юная пианистка. И так ты заберешься очень высоко! Чтоб один раз споткнуться и разбить свой череп о камни. А потом ты будешь в крови и без зрения снова. То, что тебе плохо живется, говорит о том, что тебе чего-то не хватает. Выясни, чего. И стремись к этому! Нет ничего правильней ощущения, что сделал все возможное.
- Ну, - поджимает губы Майя, - тогда я побежала. Мне или кажется, или я правда знаю, - взгляд ее растерян, руки нащупывают дверной косяк, и корпус выныривает из давящей тьмы помещения во двор, - Опустошение и бессилие. Будто земля тянет меня в свои прохладные объятия. Тело все тяжелее. Все больше желает погружения в темную вязь, - отвечает она на немой вопрос Брата.
- В ту яму ты точно не отправишься. Хотя бы потому, что я ее уже закопал. Поезд ушел, красотка!
- Ушел - так ушел. Другого дождемся.
- Это правильно.
- В чем смысл жизни?
-В том, чтоб жить, я полагаю. Мы – наблюдатели. Займемся же анализом и усовершенствованием.
- Мне снилось, что я и другие чиновники размазываем мед по полу на избирательном участке, чтоб люди влипали и платили налоги, но сами по нему ходим. Приглушенный свет и сладкая ловушка. Дойдя до комнаты отдыха, мы усаживаемся на кровать смотреть телевизор. Нас около восьми человек. Все разодеты в деловые костюмы, стоящие дорого. Мы – взрослые, серьезные люди, кучка разбойников, плетущая интриги, зовущая пчел, заставляющая их батрачить на собственной пасеке, думающая, что жало никогда не коснется наших пальцев и губ, что тоже в меду. Но мы лишь думаем, что пасека наша. Нам никогда не понять изощренной иерархии и путей сообщения этих необычных насекомых, - Брат оживленно хихикнул, - Ты смеешься с меня, думаешь, что у меня не все дома. Не нужны мне такие попутчики! Никому нельзя сказать. Все вы – лишь камни на дороге. И она никуда не идет. Просто в мираже люди проплывают мимо. И ты тоже! Все мы покинуты от начала и до конца. Беспомощны пред всем тем злом, что нас окружает. Цель – смерть. Единственная та цель, в которой мы можем быть уверены на 100%. Я вас всех ненавижу. Потому, что все, что вы умеете – это крутить пальцем у виска! И доверяй потом кому-то. Непонятый отомстит. Обязательно!
Брат и бровью не ведет, а просто выслушивает все то, что ему и так известно. Каждый человек знаком с подобными мыслями и через некоторое время осознает их иррациональную затуманенность яростью.
- И чем ты занимаешься?
- Пишу письма сама себе и анализирую промахи мышления.
- Отложи перо и пергамент. Сегодня мы напишем историю иными чернилами.
Она согласна на все, что он предложит. Будь это даже столь внезапный сюрприз, как клизма в заднице. С наступлением сумерек они идут к дому местного управителя и прячутся в сени кустов под окном, наблюдая.
- Дура, скушай конфетку. Кто у нас дура? – хлопочет вокруг кошки его жена в отделанном розовым пухом халате и в таких же пушистых тапочках, рассекая по кухне.
- Кто еще дура, - сводит брови Майя.
- Тс…
Она множество раз видела и управителя, и его напомаженную женушку. Люди, развращенные деньгами. Его отец – уроженец этих мест, накануне двадцатилетия уехал и путешествовал восемь лет кряду, оставив жену и ребенка на тещу с тестем. В итоге со своей командой, собранной по мере путешествия, он наткнулся на золотые залежи в казне города, что был затоплен вулканической лавой столетием ранее. В селение вернулся большой шишкой, наделив сына местной властью, зазывал отправиться с собой на новые исследования. Но парень оказался увальнем, не желающим утруждать себя суетной деятельностью, которая может и не принести результата. Когда все есть, стремиться не к чему. Да и мать, радуясь успехам мужа, все-таки в сердцах была обижена за предательство, побег. В свои семнадцать она считала, что брошена с ребенком на руках во имя безрассудных амбиций. Какой бы роскошной не была жизнь сейчас, богатство кажется гадким и порочным, напоминая о своей цене. Так что она и ее родители не стали упиваться фартом с жадностью, а просто повысили уровень жизни с нищенского до среднего. Длинноногая блондинка с пышными губками мгновенно обратила внимание на ранее неприметного грузного парня с приземленным лицом. Небеса его лба украшены созвездиями прыщей, а вялые глаза похожи на затухающие звезды, выглядывающие из темной пелены, готовые сорваться в юдоль сна, чему способствует череда винных кубков за обедом.
По сравнению с обсыпающейся хибаркой Брата этот дом похож на длинный двухэтажный дворец. Чистота, обилие света, дорогая мебель, золоченые канделябры и перила винтовой лестницы, искусно опутанной гронами и листьями серебристого винограда. Паркет как зеркало отражает полоток – так хорошо он отполирован. Кожаные диваны и ковер из тигриной шкуры.
- Ты знаешь, что нас выпотрошат за это на глазах у местной толпы? Слышишь это: « - Брат. Такой ведь хороший был мальчик. Я его с вот таких знала. И что выросло.
- А мне этот малец всегда двинутым казался.»?
Законы селения были таковы, что убийство собственной бабки – это дело сугубо семейное, а кража в доме правящего лица – это уже криминал.
- Мы ведь не собираемся здесь оставаться.
- Не собираемся, - тупо повторила Майя, расфокусировав взгляд и представляя последовательность дальнейших действий.
Хозяйка дома одна. Они постучали в дверь и набросились на нее, как только та открылась. Взволнованная кошка шастнула в окно, видимо, обиженная недавним оскорблением, навязчивостью и нежелающая, сколько бы то ни было, помочь своей покровительнице.
Брат хватает блондинку за шею и быстро вталкивает внутрь, бьет по лицу, в живот. Майя заламывает ей руки и связывает за спиной. Они могли бы придти, когда дом пуст. Но хочется уйти эффектно, оставив на зеркале паркета не менее блистающее озеро.
- Мы можем поиграть с ней.
- Почему мне хочется кончить жертву быстро? Потому, что промедление все портит. Убийца ходит вокруг да около, предвкушает. А тут и облава. Он и повязан. Так что сделал дело... Пускаться в изыски можно, когда жертва крепко связана и находится на твоей защищенной территории. Так что быстрее.
Брат выходит на улицу и возвращается с хорошо заточенной лопатой, оставленной садовником у клумбы с чернобривцами. Майя ставит ногу на лопату, приставленную к горлу жертвы, и наваливается на нее своим весом. Слышится хруст, почвякивание. Глаза паникующей дамы застывают, будто то каменная маска, высеченная искусным творцом во всей захлестывающей высоте эмоции.
- Мне не свойственна аккуратность. А здесь, да, экспрессия. Как часто мы хотим быть кем-то еще, пока кто-то хочет быть нами. Мне не нравится то, что я делаю. Мне не нравится то, как я убиваю. У меня шаровая молния внутри и она вот-вот шарахнет вовне, - с глубоким рыком девушка разбивает окровавленной лопатой высокое зеркало, прозрачный журнальный столик, сшибает канделябры и утонченные вазы. Объятые искусственным светом осколки разлетаются хищным градом. В это время, понимая, что насущная потребность должна быть удовлетворена, Брат насвистывая направляется в кабинет и наполняет мешок золотом и драгоценными камнями. Возвращаясь, он аккуратно переступает через осколки.
- Ненависть отнимает много сил. Но черт подери! Если не воплотить ее, червь сомнения сожрет нас изнутри. Жизнь – это и есть трата сил.
Заметив, что ничто не противостоит ей, что не с кем более бороться, и друг на ее стороне, Майя роняет лопату с глухим стуком, опускается на корточки и глубоко дышит, уставившись в отстраненную точку.
- Ну-ну, - Брат накидывает второй мешок ей на голову, - Птичка, не чирикай. Спи. Иначе в мешке мы на виселицу пойдем. Перед той самой толпой. Посуетимся же.
- Верно! – ноги быстро разгибаются, руки хватают то, что больше всего блестит. В том числе и украшения, снятые с ушей, шеи и пальцев жертвы. Затем они сматывают удочки и бегут прямо к берегу, садятся в лодку и плывут по тому курсу, который Майя покинула несколько дней назад. Может, Стелла и крутая добытчица жемчуга, но и она успела нечто раздобыть. Разумеется, предполагаемый успех любовницы был слоном в размере с маленьким тушканчиком, но это уже что-то. Во всяком случае, у нее есть собственный капитал, позволяющий в любой момент уйти так же, как в прошлый раз, но теперь уже не топтать виноград на плантации и не быть приживалой незнакомого паренька.
- Тебе не кажется, что человек, повешенный в лесу, все-таки существует и мерно болтается из стороны в сторону, танцуя с ветром?
- Так пусть существует. Это уже не наши заботы. В том лесу он никому не мешает.
Весла тихо рассекают залитую лунным светом водную гладь. Огоньки селения остаются позади за компанию с пышными кронами тамошних низеньких деревьев.
Они нагоняют Стеллу с ее судном, которому уже не далеко до цели. Их встречают с радушием. Стелла относится к прихотям Майи со снисхождением. Она знала, что та вернется. А если и не знала? Скорее всего, мало бы потеряла и нашла эквивалент. Все заменимо. Брат в восторге от открывшихся ему перспектив. Его записали в юнги, и он решает остаться с командой, благодарный Майе за то, что она его к этому подвела.
- Ну, ты же меня приютил. И очистил помыслы, так сказать. Так что все закономерно.
Награбленное они делят по-честному.
На палубе появляется человек, который узнает брата, сверлит глазами, будто хочет выжечь индийскую точку, красную на сей раз от крови, а не краски. Такие точки лучше всего образовываются с помощью пуль.
- Думаешь, я тебя не узнал, щенок? – шипит он, пробравшись в каюту парня и хватая его за горло, - Это ведь ты прикончил моего дядю, - в его голосе слышится неистовство задетых юношеских идеалов и готовность стереть обидчика с лица земли, - У меня никогда не было симпатии к этому навозному жуку, но он – часть моего рода. Семейные идеалы незыблемы, - гордая матушка, чуждавшаяся богатства своих родственников из упрямства, с рождения заклинала сына придерживаться тех же моральных устоев. Лучше удавиться, но не вопрошать о подаянии. Честь, мораль, бог – вот на чем зиждется стержень человеческой души. Вечное воздержание порождает мстительный огонь в душе праведника. И он принимает маску палача с восторгом, фанатично уверенный в том, что действует на благо правому делу.
В тот час дверь скрипит, но напавший слишком увлечен удушением. Инстинкт самосохранения заглушен животной злобой. На голову ему опускается искусно оформленная железная шкатулка на замке для ценностей и бумаг. Помятая шляпа летит доле, обмякшее тело падает на ковер.
- Фух, а ты вовремя, - потирает Брат шею. Они связывают человека и размышляют, заслужил ли этот сукин сын последнего своего существования в образе рыбей кормушки. В это время новый знакомец их просыпается, но виду не подает, тихонько разрезает веревку складным ножом и накидывается на Майю. Лучи солнца, льнущие из иллюминатора, мягко освещают картину бойни. Подбегает Брат и пытается оттянуть мужчину от Майи. Теперь это танго втроем. Видя, что светловолосый паренек не удовлетворен своими изысканиями и взялся за нож, напавший лезет под кровать. Массивное и высокое его тело не помещается там полностью, так что товарищи активно колют его ноги и задницу. Брат отодвигает кровать в пару резких рывков, и Майя множество раз бьет обитателя импровизированного укрытия в шею под затылком, качественно и глубоко вонзая нож, ковыряя им, как ушной палочкой, будто надеясь намотать ленты бегущих вдоль позвоночника нервов на свое орудие подобно лапше на вилке.
- Очередной готов.
Они расправляются с грязью, вымывают пол, закутывают труп в одеяло и сговариваются выкинуть его за борт ночью, сейчас оставляя под кроватью.
- Выйдем. Здесь воняет.
- И прекрасно возвести памятник букве "Я" и облобызать его, - посмеивается напудренная кокетка из-за веера, облокачиваясь о бортик, собрав вокруг себя толпишку адептов - Вступая в любовную связь, стоит зрить на партнера из батискафа собственного "Я". Играйте с ним и наслаждайтесь зрелищем, словами и тактильно. Но вам стоит помнить, что вы в бункере и защищены. Отсутствие метаний, уверенность в себе заставят партнера увидеть в вас нечто надежное и высокое, что только усилит симпатию, доверие, очарование. И пред принятием решения кладите руки на памятник "Я" и спрашивайте, действительно ли ваш путь хорош. Виснуть на шее – то удел слабых и неуверенных в себе. Так вы доставляете себе мучение и ненависть, а партнеру - разочарование и утрату интереса, - Так учила пожилая леди в крепком корсете, кокетливо улыбаясь, подмигивая из-под шляпки и зная абсолютно все о любовной игре.
- Брат встретил рыжеволосую красавицу со стройными ногами и упрямым взором. Она заставляла его раздеваться за сараем и пихать древко лопаты себе в задницу. Моя красавица, разодетая в полупрозрачную ночную рубашку, зарисовывала все кистью на мольберте, что мне чрезвычайно льстило. Я потерял разум, сломал лопату. В полнолуние моя королева превратилась в небритого мужика с пивным мамоном и пятнами кетчупа на майке. Мужик сказал мне, что вера в образ - разрушение души, и я сокрушался в своем разочаровании. Мужик этот продал картины и стал чрезвычайно знаменит. Вот так. Это странное создание ночью ходило в облике женщины, а днем превращалось в мужчину. Он настолько увлекся образом звезд небезызвестного эротического журнала, что стал на них похож. Но лишь в сумерках своего подсознания, когда солнце объективности заходит за горизонт. Не в состоянии стерпеть обмана, я огрел его дубиной по затылку, напичкал снотворным и вмуровал в стену, оставив под солнцем лишь лицо, гениталии и филейную часть. Я кормил моего друга и подставлял тазик, дабы принять продукты переработки. Вскоре завелись постоянные клиенты, зарившиеся на его врубленный в цемент зад. Я же сидел подле с видом фокусника и раздвигал шторки кукольного театра, в который желали заглянуть иные мечтатели. Клиентов больше было, естественно, ночью. В рот ему свое достоинство мало кто осмеливался сунуть, а если и осмеливался, очень о том жалел. Ведь друг мой кусюч и боек, обладает горячим темпераментом и непреклонным нравом. Когда кто хотел поглядеть на лицо, я сдергивал с головы черную ткань, будто с птичьей клетки, ибо друг мой устал от своего существования и сам просил тьмы.
- Быть хорошим другом - значит оказывать помощь, когда друг наш имеет в том нужду. И никогда больше. Хороша умеренность и незачем лезть со своим вниманием, когда оно не доставит другу удовольствия.
- Вот и я о том же, сударыня!
«И ведь обо мне действительно пекутся. То, что всегда мне казалось удовольствием, что не по карману. Но до сих пор никто не схватил за грудки, не прижал к стене и не стал вытрясать обратную плату» - размышляет Майя, слушая их разглагольствования в пол уха.
Стелла стоит пред зеркалом в ночной рубашке боком и гладит свой живот. Только что она сообщила Майе, что беременна. Откуда ни возьмись в ней проявилась женственность. Доспех валяется на кровати, волосы плавно падают на плечи не завоевательским огнем, а теплым отголоском осеннего заката.
- Ребенок - способ вернуться в собственное прошлое, знать, что у данного существа это только впереди, созидать его развитие как цветение розы, быть бережным садовником, но не ограничивать ствола путами, оставить опору, помогая подниматься к солнцу. Каждый хочет быть молодым снова. Ребенок - часть наших тел. Значит, это мы молоды, реинкарнировали. Инерция показывает нам внешний мир из старого тела, но мы уже обновились. Дорогуша, уже скоро ты пойдешь в школу и станешь причиной всех моих ностальгий.
- Отец-то кто?
- Я – отец.
- А мать?
- И мать – тоже я.
- Какая самодостаточная, - фыркает Майя, закидывая ногу на ногу и сконфуженно сутулясь.
- А то!
- Надеюсь, твоей мощной кампании это не помешает?
- Нет. Это быстро. Мы продержимся там не больше месяца.
- Итак, - рассуждает девушка, - Настала пора повзрослеть и стать опорой своей беременной любовнице. Если ты – отец и мать, я могла бы быть, по крайней мере, крестной, или даже просто должностью без названия, оттого становящейся еще ценней. Неописуемой! – она обнимает Стеллу сзади за талию, медленно покачивая в танце. Запускает нос в медные волны и вдыхает аромат, за которым скучала.
- Ничего не имею против! – невозмутимо и бодро ответствует ее подруга, тихо задорно посмеиваясь. В ее душе нет страха перед ответственностью и физическим страданием во время родов. Это взрослый, видавший виды человек, знающий, что рок свой нужно нести, не сгибаясь. Ибо глядеть назад и замедляться значит убивать жизнь в себе. А жизнь в ней принуждала быть сильной и призвать всю силу инстинкта самосохранения.
Когда ночная рубашка со Стеллы падает, а ее красивое высокое тело растянуто на кровати в изящной позе, Майя становится необычайно внимательной.
«Я вижу это. Как удивительно. А сколько людей видели это до меня. Как я могла спокойно жить, ходить по земле, пока кто-то другой, вместо меня смотрел на это и касался руками. Сколько шансов мы теряем по незнанию».
Взгляд серебристых глаз коснулся ее. Глаза - зеркало души. Через изгиб хрусталика мы порой проникаем в чужой мир, как в другое измерение. Человека можно не понимать до конца, и только поэтому любить.
- Поначалу я не заметила значительной радости от нашей встречи. Ты будто пришла обратно потому, что тебе нужно где-то ютиться и досадуешь о подобном унижении. Но у тебя есть средства к существованию, так что этот вариант отпадает. Я в замешательстве.
- Когда несешь нечто ценное, скакать от радости неосмотрительно, - застенчиво пожимает плечами Майя, глядя на Стеллу из-под густых ресниц, - Можно привлечь воришек или просто рассыпать манну небесную. Тише едешь. То, что кажется гордыней - лишь благоговейная осмотрительность.
- Летом дворы превращаются в клумбы, цветущие ядовитыми цветами. Там и здесь ставят пивные ларьки. Красные, желтые, зеленые контейнеры. Моря их, моря.
А тем временем мы промышляли домушным воровством. Это ничего, что я дворянка. Бегала к обычным пацанам, и всегда мне хотелось подготовиться к созерцанию темной стороны действительности. Я своего происхождения никогда не открывала. Была нас целая команда от мала до велика. В одной из квартир я вышла на кухню и увидела шесть одинаковых котят у кормушки, блестящих на меня алыми глазами. Все они жевали и оттого звенел настоящий гул. Затем же я обнаружила своего собственного кота, заметно разжиревшего. Мы думали, что его собаки загрызли или что-то вроде того. Мальчонка, что остался в доме, такой маленький, что мы не обратили на него внимания, сказал, что кота зовут Важняк. Это был какой-то мой n-юродный брат, ибо грабили мы кого-то из моих родственников, о чем, естественно, никто в нашей команде не знал. Благо, он меня не узнал в том тряпье и саже, которой я специально перемазала лицо. Собственно, сам виноват кузен Филипп. Нечего было моему оловянному солдатику голову отламывать. «Вот как! Важняк, - фыркнула я осматривая предательскую тушу, - Ну нет, Важняк. Никакой ты не Важняк, а Мурзик. И пойдешь домой, изменник родины». Посему я взяла его подмышку и извлекла из рая, где кота перекормили. Мы кормили его отборной рыбой. Но даже животному всегда было мало и мало. Это кот, совращенный людьми. В дикой природе он бы так себя не повел. А даже если б и отожрался, так пошел там кошку трахнул, там с котом подрался, вот тебе и расход энергии. А может он ушел и не из-за прокорма, а потому, что там его звали Важняк, а не Мурзик. Понимаешь. Он вступил в новое общество и подал себя по-новому. Показал, кто здесь папочка. Вот и тебе, видать, Важняком быть захотелось. Но ты видишь, к чему этого его привело. Спешу заявить, что я в твоей важности не сомневаюсь и рада, что ты сама вернулась, а не мне пришлось тебя подмышку брать. Всяк волен обмозговать свой маршрут, но прости, дорогуша, ты мне нравишься. Я могу примириться с твоими заскоками и подождать, пока перекипит, но уже с детства я научена брать то, что мне нравится, - Стелла длинными пальцами гладит ее по волосам, прижимает к себе, будто хочет передать зародившееся в ней материнское чувство кому-то уже воплотившемуся. А для Майи лучшего комплимента нет. Она рада, что в ней нуждаются, что кто-то поддерживает ее, не дает упасть и затеряться в круговороте собственных мыслей.
Корабль прибыл в искомый край. Там люди ходили почти обнаженные – такая жара, в набедренных повязках. Загорелые, жили они в соломенных хижинах, не закрываемых дверями, ибо красть по сути нечего. Шли в лес и лакомились в изобилии произраставшими там фруктами. Им даже не нужно было охотиться. Протяни руку – и ты сыт. По улочкам разгуливали павлины, так будто голуби по городу. Беспородный щенок погнался за одним и задорно выдрал пару перьев из хвоста. Птица, не оглядываясь, заработала ногами на большой скорости, скача прочь. Цепочка детворы пронеслась мимо со смехом. Женщины совещались о хозяйственных делах на неведомом языке. Тут прибежал запыхавшийся подросток. Глаза его бегали. Прозвучал призыв собраться.
- У берега корабль!
Несколько раз к ним приезжали белые люди. Довольно дружелюбные. Но никогда на таком массивном судне.
- Зачем так много их? Что они будут делать? – дивилась толпа. Они не строили иллюзий относительно гуманистической природы человека, но и бросать насиженные гнезда и бежать в леса тоже не хотелось. Бывалых экспедиторов шибко заинтересовали местные пещеры, откуда они выгребали специфические камни. Да, они красивы, но это ведь всего лишь камни. И аборигены представить не могли, что именно эти красивые камушки – причина визита. Кому нужны они, когда можно полюбоваться закатом, насладиться пением птиц, запахом молодой травы. Этот народ не был еще совращен валютой, абсолютизмом и прочими центрирующими тисками.
Встречать пришельцев отправилась кучка наиболее уважаемых лиц племени: вождь с семьей, шаман, целители и лучшие голоса. Ибо пение у костра было важнейшим из культурных развлечений и эти одаренные люди лучше всех могли наполнить души соплеменников благодатью.
Они увидели высокую женщину с рыжими волосами и в легком доспехе. Она шла впереди. По бокам семенили также обмундированные мужчины, сзади плелись слуги и темноволосая девушка с пергаментом в руках. Стелле и ее компании не нужно было это приветствие. Люди, любезно предоставившие информацию об этом месте, внятно объяснили, где находится зарождение. Главное, чтоб сейчас не началось народное ополчение. Но нет, люди оказались и добры, и просто слабы. Значит, конфликта быть не могло. Да забирайте свои камушки, только нас не трогайте.
Однако хищный глаз Стеллы уже прикидывал дальнейший план действий, в голове происходили подсчеты денег, что она выручит как результат работорговли.
- А здесь у нас дача будет, - хрипло захихикала она, улыбаясь людям, которые ее все-равно не понимали, - Да не бздите вы, милые, - добавила она, положив руку на плечо вождю и дружески потрепав его. Этот фривольный жест местному главенствующему лицу не понравился, он вывернулся и сузил глаза. Стелла примирительно выставила руки вперед, - Ну что вы. Я же ничего такого не хотела…
К уху ее приблизились уста сопровождающего ученого, который и бывал здесь ранее. Он мог бы кататься сюда раз в год и набирать по мешку с драгоценными камнями. Но во-первых у него бы испросили о источнике дохода. Зачем нужны большие деньги, если их нельзя потратить. Во-вторых, он был от природы человеком болтливым и не мог долго скрывать фантастическую находку. Вечно таиться в своем секрете. Ну, нет. Пусть вздымаются флаги, пусть весла рассекают морскую гладь! Он хотел громкой славы в научных кругах. Тем более, если народ мирен, кто мешает не трогать его княжне. Однако, у нее были другие соображения на этот счет. Она тоже могла набрать мешки с сокровищами и приехать, когда в том появится нужда. Но куда удобней присвоить эту землю. А то свято место пусто не бывает. Иди знай, не появятся ли конкуренты.
- Я вижу, что вы задумали, - насторожился исследователь, отведя Стеллу в сторону, - Не нужно этого делать. У вас же будут горы денег. Ну, присвойте вы эти земли и назовите своим народом.
- Как же я это сделаю, если здесь живут коренные жители? Мне наши коллеги на родине могут этого не простить, придраться и себе лакомый кусочек отломить. Сами же потом их и передушат по какому-то вескому поводу.
- Тогда я с ними поговорю. Изложу все, как есть. Скажу, что им же лучше находиться под вашей защитой. Что лучше полюбовно эти вопросы уладить.
- Хорошо. Пока меня все устраивает.
Ключевое слово «Пока». Ибо когда истощатся пещеры, деньги придется сшибать с чего-то другого: работорговля и выжимка ресурсов из земли. Другое дело, что денег Стелле правда хватит до конца дней. Но растет ведь первенец. Да и оставалось только гадать, сколь далеко может ступить человеческая жадность.
Команда готовилась к работе в копях, неподалеку обосновался лагерь. Под самым большим и хорошо обустроенным тентом расположилась Стелла с Майей. Все прочие навесы окружали их как лепестки – тычинку.
Щекотливое положение уже влияло на характер княжны.
- Все-таки ты просто немыслимо меня раздражаешь! – говорила она Майе.
- Ну, разве я в том виновата, - повела она плечами задумчиво, - Я ведь объяснила свою позицию. Тебя здесь не было, я занималась своим делом. Но если бы ты была здесь до начала дела, я бы дождалась, пока ты с ним расправишься. А теперь ты врываешься и просишь меня прерваться на середине. Естественно, я тебе отказываю.
В пору раздражения хочется, чтоб все волны расступались перед тобой, а скалы рушились от одного только гневного взгляда. А ведь девушка всего-то убирала разбросанные после остановки вещи, и когда княжна ворвалась в шатер, последовал упрек такого рода «Ты мне мешаешь! Раньше этого нельзя было сделать! И вообще не трогай это!».
В то время местные собрались в своем селении. Шаман уверял, что огненная женщина принесет их народу беды.
- Мы не можем просто сидеть, сложив руки! – призывал тот самый паренек, что первым заметил приближение судна. В груди его клокотал огнь борьбы, но окружающие только печально и настороженно качали головами. На следующий день этот молодец, вооружившийся корзиной, полной фруктов, отправился в лагерь гостей, чтоб преподнести им подарок из самых полезных здешних плодов. Поверхности он обмазал ядовитым соком. В открытую его подсунуть побоялся, ибо среди них есть человек бывалый. И он-то может знать о дурном свойстве. Юношу вовсе не волновало то, что после этого все их селение могут перебить. Корень зла кроется в огненной женщине. Так он понял слова вождя. Пришельцы казались ему мистической силой, обесточив центр которой, можно свергнуть и всю группировку. Кланяясь чуть ли не в ноги, он преподнес корзину лично Стелле. Раздраженная, она скупо кивнула и, ничего не сказав, забрала корзину внутрь.
- Смотри, чего наши соседи пожаловали. Будто и без них нельзя нарвать все это на ближайшем кусте. Ну да ладно, это же священный обряд преподношения дара пришельцам, без которого один из злых богов покарает их градом. Умираю, жрать хочу. Здесь одна трава, - она взяла из корзины фрукт и, упав на раскладной диван, откусила от него кусок. Потом еще несколько и так уничтожила угощение. Через полтора часа дамы улеглись спать, и тут-то началась горячка в прямом смысле слова. Стелла покрылась потом, ворочалась, стонала и дрожала. Перепуганная Майя в ночной рубашке выбежала звать лекаря. Тот принялся ей помогать, поить настоем. Простынь окрасилась алым.
- Это... – застыла Майя, вопросительно показывая пальцем на пятно меж ног хозяйки. Доктор лишь молча кивнул, продолжая напряженную работу. В отличии от своего ребенка, Стелла была спасена и три дня пролежала на ложе в крайней слабости. Добыча камней продолжалась. Когда княжна все-таки вышла из шатра бледная, почти зеленая, с синяками под глазами, лишенная гордой осанки и мощной пружинистой походки, сперва она убедилась в том, что все идет как следует. Даже потеряв ребенка, она недолго предавалась агонии, а тут же вспомнила о материальном интересе.
- Сейчас мы слишком заняты. Но на обратном пути я им задам, - зло говорила она, заходясь новым приступом кашля. Из эталона цветущей силы за несколько дней она превратилась в движущиеся мощи.
И правда, когда команда набрала предполагаемый запас искомых материалов, они обрушились на деревню с факелами и ружьями, связывая людей, таща их в трюма. Тому самому народному мстителю ободрали кожу и отрубили голову на глазах у соплеменников. Для острастки, как предупреждение о их возможной участи. В душе Стеллы царило торжество возмездия.
- Я не боюсь смерти, - сорвался с губ ее злобный голос, - Но если я не боюсь потерять кошелек, никто не дает право любому самовольно его у меня отнимать. А ты, небось, тронута зрелищем? Я ведь заметила, что ты побаиваешься физического страдания, - княжна осклабилась, желая подергать за душевные струны Майи.
- Смерти-то я как таковой тоже не боюсь. Боюсь я ее обстоятельств. Неприятна внезапная смерть. "Эй, ребята! Почему меня никто не предупредил, что я переезжаю? Как это просто так взять и бросить все незаконченные дела и любимые вещи!". Неприятна медленная смерть, пожирающая тело, разлагающая. Все было бы куда легче, если бы каждый знал дату своей кончины, чтоб ни на что шибко не надеяться. Чтоб без всяких неожиданностей. Или чтоб был у человека на руке счетчик. При рождении высвечивается время, которое бы прожил в идеальных природных условиях. Потом при каждой выкуренной сигарете или выпитой рюмке оно сокращается. Или же после прогулки по свежему воздуху, здорового сна, употреблению полезной снеди, смеха и столкновении с прочими благоприятными факторами, песчинки в стеклянной колбе человеческого корпуса будут накапывать. Чтоб каждый видел реальное влияние его сегодняшних действий на завтрашнее состояние. Ведь человек зачастую губит себя именно потому, что от одного раза ничего не будет. А потом череда таких черных жемчужин нанизывается на нить и душит своего обладателя. И страшит меня не боль, а то, зачем она, что за собой влечет. Боль – сигнал опасности. Если есть боль, значит, грядет нечто. И если не знать, что именно, тут уж совсем труба. Ограниченность в информации меня угнетает. Жаль, что мозг наш слаб, чтоб объять все необходимые ему данные. Порой страх незнания в человеке становится почти суеверным, и он по привычке начинает божиться. Поэтому научный прогресс - благо, если открывает нам полезную информацию.
- Да. Вот с этой информацией. Нафантазировали же они себе, идиоты. Я, правда, не тронула бы их. В ближайшее время во всяком случае. И ведь никогда неизвестно, кто больше боится: ты - пса или пес - тебя. Мне иных собак становится жаль. Ведь они тоже живые и вовсе не все стремится нас уничтожить. Мне было жаль существо, которое Везувий тщеславия разрывал изнутри. Оттого он был вынужден плеваться лавой в прохожих, но прежде всего, страдал сам. Не будь груб ни с кем. Ибо человек мог тебе ничего плохого и не желать, а ты его обидишь. Отказываться и отрицать нужно мерным спокойным голосом, но с такой несокрушимостью и тяжестью во взоре, чтоб оппонент сам все непременно понял. Но когда меня отравили, когда я потеряла ребенка, что мне остается. Растлить их тараканье гнездо к чертям со спокойствием во взоре. Вот и все. Гнев мой вполне обоснован. Пусть поплатятся за своего умалишенного.
Погрузив рабов рядом с мешками драгоценных камней, они покинули благодатные берега. Стелла уже готовила планы относительно узурпирования земли. Сюда будут посланы конвоиры, неустанно бдящие на побережье и ответствующие всякой проплывающей лодке, что это земли княжны. Желающие поселиться тут найдутся быстро. Климат более, чем благоприятный. Все это будут ее люди.
Когда над морской гладью зависла луна, Майя и ее повелительница легли спать. День выдался напряженный, тем более сказывалось не окрепшее состояние княжны. Тут Майя почувствовала стороннее присутствие, а затем и тихий звук потрескивающей мебели. Будто шкаф изнутри наполнился чем-то, что налегало на дверцы, будто те ломились, будто кто-то ломился. Такое бывает. Многие слышали эти звуки, но не обращали внимания. Мало ли, что это. А быть может, чья-то блуждающая душа сидит на вашем шкафу и болтает ногами. За дверью раздались звуки размеренных шагов. Топ, топ, топ. И утихли в ночной тишине, оставив слуху лишь заигрывания волн. Стелла уже спала, и Майя, отгоняя дурные мысли, лишь ближе прижалась к ней. Так вышло, что хозяйка лежала у стенки, а Майя – на краю. И если придет что-то, логично полагать, что первой оно заберет ее. В том ли ее миссия – стать стеной между новой напастью и дорогим человеком? Если так, и хорошо! Очень даже хорошо. В час непредвиденной беды ее сердце обливалось кровью. И казалось, именно из ее сердца появилась кровь между ног Стеллы в злосчастный миг потери наследника. Тяжело было признать, что где-то глубоко в душе Майя радовалась такому исходу. Не будет между ними плода сторонней связи. Сбегая от ночного сомнения, она устремилась в сомнения своих дней. Но в собственном Аду любо-дорого посмотреть на костры, которые сам и разжигал. А это неведомое нечто в ее шкафу и за дверью было чужим. Прочь, прочь. Здесь и так не скучно.
Наутро она не стала ничего говорить, ибо посчитала это лишь собственной грезой. Однако, на следующую ночь уже потушенные свечи зажглись и канделябр метнулся в занавеску и упал на ковер. В результате загорелось и первое, и второе. Перевернулся стол, отсекая путь к выходу. Услышав запах горелого, девушка очнулась и стала метаться по комнате, крича, дабы разбудить Стеллу. Вместе они откинули стол и выбежали. Притом недавняя слабость Стеллы улетучилась в неизвестном направлении. Ей хотелось жить. Когда они стояли в исподнем в коридоре и звали слуг, в конце коридора разлился хриплый мужской смех, полный торжества и удовольствия. Майя побежала к выходу на палубу. Казалось, пока она бежала, соло стало дуэтом, дуэт – трио и в такой последовательности перерос в настоящий хор. Дикие голоса верещали и стенали, ехидно хихикая. Бег походил на безумие, скорее уж полет с обрыва. Выбежав под темно-синее, усеянное звездами небо, она увидела, как тень мелькнула, скрываясь за нагромождением ящиков и бочек. Далее за ним. За этой нелепой фигурой. В нее вцепились чьи-то хищные лапы. То был не один человек. Множество пальцев рвало ночную рубашку, а на смуглых лицах пугающе светились белые глаза. Казалось, они просто хотят оторвать ее конечности и полакомиться трепещущим еще перепуганным телом. Но стража вовремя огрела бунтовщиков по головам и пронзила особо буйных пиками. Майе помогли встать. Она ринулась выяснять, все ли в порядке с ее хозяйкой. Застала ее взявшей светловолосого исследователя в очках, человека, имевшего кругловатый, добродушный и безобидный вид, за грудки и трясущей его, сильно ударяя затылком о стену.
- Ты же должен был следить за ними, идиот. Да слишком хорошо следил. Спелись, верно? Может, мне и тебя в рабство продать, раз ты с таким добродушием готов содействовать их скорбям?
- Но я не причастен! – с перепуганным видом оправдывался он.
- А то, что я застаю тебя с факелом посреди коридора, а моя каюта пылает? И вообще чем ты думал? На твоем месте я бы пользовалась ножом. Сам бы ведь и подох на горящем судне посреди моря.
- Я ничего не помню, честно. И правда я бы пользовался ножом. Я ничего не помню, - глаза его растерянно бегали. Он думал, что потерял разум. Провал в памяти? Лунатизм? Что вынудило его мирно заснуть в своей постели, а проснуться преступником посреди коридора?
Мимо проводили нескольких загорелых мальцов из числа рабов. Они, чей кураж и возмездное веселье были столь грубо оборваны, голосили истерические ругательства на своем языке.
- Заткните их! – рявкнула Стелла на охрану, и мальцы получили по крепкому удару в животы, - Будто мне интересно, что говорят эти дикие шавки!
- Они говорят, что огненная женщина умрет в своем же пламени, что так говорил великий шаман, - машинально протараторил светловолосый естествознатель, пытаясь быть хоть чем-то полезным и ненавязчиво намекая, что он единственный на этом судне, кто знает их язык.
- Я же сказала, что мне плевать! Огненная женщина? Нужно прибить этого самого мерзкого шамана. Свяжу вас спина к спине и брошу на корм рыбам. Ты ведь действовал по его указке, гад? Мое богатство дорого стоит. Я второй раз чуть не умерла плюс смерть моего не рожденного ребенка. Дороговато обходится. Но таков закон равновесия, верно? Лучше уж принесу в жертву тебя, боров ты бестолковый, и твоего дружка.
- Какой он мне дружок, Стелла! – мужчина был готов броситься ей в ноги и вымаливать помилование. Он был невиновен и не знал, как это доказать. Ведь его застали на горячем. На очень горячем, - Здесь не моя воля! Здесь правда какое-то колдовство, чары, гипноз! Я не верю в их богов, но силу гипноза неоднократно наблюдал со стороны, когда в наш город приезжали эдакие маги с представлениями. Да и ты знаешь, что это вещи вполне реальные! Поверь мне, я был одурманен! Клянусь! – продолжал он уверять. Стелла долгий миг пилила его взором, а потом ослабила цепкую хватку длинных пальцев.
- Как же ты так попался, милый друг? – во вздохе ее прошелестела печаль.
- Я не знал! Не знал, что он на это способен. Во время прошлых экспедиций у нас завязались практически дружеские отношения. Поскольку я был один белый среди них, мне казалось, будто я в своем собственном мире, закрытом ото всех моих знакомых. Будто это я их создал в своей фантазии. Так хорошо чувствовать себя чем-то исключительным. И к своим творениям я подходил несмело. Будто отец, боящийся в восторженных объятиях повредить хлипкие члены крошки-отпрыска. Единственным моим желанием было, чтоб он произрастал в сохранности и стал наилучшим из возможных вариантов. Я дивился простоте и открытости этого народа. Мне было больно смотреть на то, как они превращаются в узников. И теперь мне хотелось оказать им хоть какую-то услугу. Из чувства вины, скорее всего. Моя жажда славы превозмогла. Шаман не обвинял меня. Он говорил, что на все воля провидения и я – лишь инструмент в руках судьбы. Нет моей вины в том, что я вверг их в колесо страдания и порабощения. Мне так нужно было услышать эти слова. Морально я размяк и видимо колдун воспользовался этим. Он не простил меня, а лишь делал вид, что прощает. Расчетливый, он пихнул свои амбиции за пояс, чтоб забрать тебя за собой в гиену. И меня тоже. И меня он ненавидел. Но я счел благословением уже то, что он не плюнул мне в лицо, сидя закованный в железо. Ты тоже меня пойми. Быть может, это рука провидения подожгла твою каюту, огненная женщина! – внезапно он громко захохотал, недавние страх и раскаяние сменились истерической смелостью.
- Подержите его в закрытой каюте и посторожите дверь. Он еще не оклемался от гипноза, - шепнула она стражнику, и тот вместе со своим коллегой уволок весельчака под охрану, - А колдуну отрубите голову на глазах его друзей и киньте за борт. Хотя лучше я сделаю это сама. У меня-то уж точно к нему нежных чувств не обнаружится.
Они последовали в узилище. Некому было перевести слова Стеллы, но все было и без того ясно. Она огрела сапогом насупленное лицо шамана, двое стражей заломили ему руки и склонили к полу. В свечном освещении сверкнул топор и ухнул так сильно, что проломил доски на полу трюма. Раздались крики и плач. Народ оплакивал носителя благоговения богов в своих рядах. Теперь они оторваны от небес, некому их защитить, ибо потусторонние силы отвернут свои лица за неимением посредника. Как и было поручено, тело шамана плюхнули в забортную воду, и поплыло оно прочь по произвольному маршруту.
- Вы здорово со всем расправились, сударыня, но видок у вас кошмарный, - покачала головой Майя, встречая подругу с брызгами крови на ночной рубашке.
- Ну, конечно. Комплимент, в котором ты кого-то похвалил, но в то же время изящно не обхаял - это плохой комплимент, - отмахнулась Стелла и утерла вспотевший лоб, - Ну и ночка.
- Истинно мы любим людей именно за их недостатки. Вот еще одно подтверждение природного эгоизма. Толстую шумную тетку мы любим именно за то, что она толстая и шумная. Она создает нам атмосферу. Можно опереться на радость разнообразия. Но не в том ли дело, что мы благодарны за несовершенство ближним своим, за их слабость в некоторых вопросах на нашем фоне? Женщина иной раз радуется, когда ее муж попадает в инвалидную коляску. Теперь он зависим от нее и в ноги кланяться до гроба жизни. А ее самооценка растет. Тем более у нее есть привелегтя страдать. Хотя это можно провернуть и если бы он был жив-здоров. Но где же повод, где причина, если все радужно и благополучно? В ее низком видении самое себя. Неуверенность в себе страшнее самоуверенности. Тем более одна крайность вытекает из другой. Человек мечется меж двух полюсов, обмораживая зад каждый раз по-новому. Ты грязна, устала. Ты чуть не умерла от яда и потеряла ребенка. Но я люблю тебя. Вот этот яд. Но мне не хотелось, чтоб все это случилось с тобой, - начала покачивать головой медленно Майя, приближаясь к покровительнице и кладя ладонь ей на щеку, - Я лишь стараюсь извлечь пользу из реального положения дел. Кто без причуд, но за причуды мы и цепляемся в человеке. А если причуды понятны и играют нам на руку - это просто великолепно. Гений состоит в том, чтоб взять кусок глины и слепить из него золотой слиток. Ты - не глина, я – глина. Ты - условия.
- Знаю, знаю, - терпеливо отмахивается привыкшая к высокопарным речам, преподносящимся в самый неподходящий момент, Стелла, - И если ты так меня любишь, поухаживай за мной, чтоб я, наконец, смогла поспать. Хотя бы несколько часов.
- С радостью, - воодушевленно кивает Майя, уводя Стеллу в узкий коридор меж каютами, входя в подготовленное для них помещение, поднося таз с водой и утирая тело хозяйки губкой. В конце концов, суета за дверью улеглась и с чистой совестью четыре часа они подремали.
Утро встретило их приязненным солнцем. Начался новый временной отрезок, на протяжении которого с ними не происходило никакого убытка. Судно благополучно распродалось рабами и вернулось на родину. За тем воспоследовало направление доверенных лиц на бортики золотого колодца. Строились охранные пункты, в которых будут проживать стражи. Люди эти были заброшены на незнакомую землю и должны были расстаться со своей прежней жизнью и окружением. Профессиональные военные, они встретили данные условия хладнокровно. Зато каждый мог отстроить себе хороший домик у моря на тле тропических лесов. Отличная пенсия.
- Кто, если не я? Когда, если не сейчас? Все, что есть в мире - все для меня, - проговорила Стелла, резким движением раздвинув шторы в своей комнате и впуская солнечный свет. Майя змеей скользнула у нее за спиной и положила подбородок на плечо женщины, что было отнюдь не так просто при разительной разбежности в росте.
- Как-то мы шли по шахте и я предположила, что нужно свернуть вправо. Мы прошли десять метров. Ты запнулась и проговорила "Правильно ли я вас веду...". Ты ведешь, Стелла? Быть может, ты из тех, кто считает, что идея пренадлежит не родителю, а воплотителю ея. И что настоящие родители - те, кто вырастил дитя, а не передал ему тот или иной генный набор. Со вторым не поспорю. Но тогда я шла на два шага впереди, и у тебя не было права называть себя вожаком. Пусть это твоя экспедиция, но в тот конкретный момент группа шла прямиком за мной. И ты в том числе. Это привычка - брать на себя ответственность за судьбы стаи. Но опять-таки не в тот раз. Только не в тот. Из меня плохой пастырь. Я не хочу лишней ответственности. Но свои идеи забесплатно не отдам.
- Чего же ты хочешь? – насмешливо осведомилась Стелла, сонно позевывая, не шибко заинтересованная очередным кризисом самооценки своей любовницы.
- Чтоб черное называлось черным, белое - белым, а мое не называлось твоим, пока я собственноручно не передам его в твои руки. А ты вырываешь мои мысли, грабишь и опустошаешь. Но это ведь твой стиль, тебе он привычен. В моем доме спокойно, но меч всегда висит на стене. В декоративных целях, но лишь до тех пор, когда потребуется его использование. Думаю, мы договорились.
- Ты пугаешь меня мечом. Ты. Меня. Как забавно. Ты тугодум, милый друг. Бессмысленно это отрицать. Но это вовсе не смертельно. Выход - кропотливый труд, который сделает из тебя человека. Труд - дело благородное, огранка рубина - причина гордости. В твоих недостатках открывается масса возможностей. Чем больше ущерба, тем больше потенциала. Так что примирись со своей природой и действуй гармонично. Твой мозг работает медленно, и если не работать кропотливо, последствия могут быть плачевными. Однако никто не запрещает тебе периодически тешить себя передышками. Это не значит, что основная деятельность менее приятна. Просто разнообразие - мать удовольствий. Всему есть предел. Времени есть предел, силам человеческим есть предел. И глупо пытаться прыгнуть выше собственной головы. Иной раз смотришь назад и думаешь, что стоило поступить совершенно иначе. Любить умерших родственников, проявлять больше усердия в работе и учебе. Но стоит присмотреться внимательней и рассудить, наличествовали ли подходящие для этого условия. Жизнь - ошибка. Но у всего сделанного есть причины. То есть жизнь - не ошибка вовсе, а иллюстрация собственного несовершенства.
- Но почему! Почему тебе достаточно одного сильного рывка и ты урываешь то, чего желаешь?
- А потому, что у меня потом связки все растянуты и я слегаю в бессилии, готовясь к новому рывку. А ты плывешь как челн по воде во время штиля и удивляешься тому, что твое появление предсказывают в ближайшей гавани. А как же, если день маячишь на горизонте. Я же предпочитаю нападать сверху. И тебе советую.
- Нет. Нет-нет-нет, - улыбчиво запротестовала Майя, тихо нашептывая одно это слово и заговорщицки щуря глаза, - Мой транспорт – подводная лодка!
Как-то к ним в дом заехала Ирма, приперев собаку и востребовав мороженного. Как нет его в доме? Как живут эти люди!
- А какая безумная то была любовь. Весь комизм ситуации состоял в том, что каждый из нас желал показать себя циничным злодеем, хотя на деле был натурой чрезвычайно мягкой и чувствительной. Друг в друге мы узрели опору и как были разочарованы, когда в лице партнера обнаружили собственное отражение. Акты воли были лишь побудительной уловкой. Не видя ответной реакции, каждый впадал в бешенство. Эта карусель называлась "Жертвенный и еще жертвенней". Каждый страдал. О, как страдал! Посмотри, как я страдаю по тебе. Но в том и была сладость приключения. Это страсть, но не любовь. Провал логичен. Но как сладка ностальгия, - она хвасталась своими любовными подвигами, а Майя вымученно составляла ей компанию, сидя в кресле напротив и глядя в окно. Этот голос невыносим.
- Как-то меня послали ухаживать за стариками в один дом пристарелых. В один день я вошла в палату, где площадь была максимально заставлена кроватями и люди жили как горошины в банке. На мне вместо балдахона сестры милосердия была только пена из ванной. Я присела на край кровати одного старичка, принялась гладить его по подбородку и приговаривать, что я - богиня красоты. Мутными глазами этот чахлый человечек смотрел куда-то в сторону, куда-то вникуда. Прямо как ты сейчас. Окружающие до этого голосили, хаяли и упрекали меня, называя развратной девкой. Но услышав, что я - богиня, они переменили свои взгляды на тихое и благоговейное восхищение. Когда я выходила, они просили меня вернуться. Несколько дней подряд мне становилось страшно, что кто-то увидит, что у меня под платьем. Когда в гроте зародился алый источник, я стала женщиной, увидела себя человеком. И теперь мне далеко от чистоты. Я пригвозжена к земле всем животным своим естеством. Ах, как все черство. Я и тебе не простила твоих жестоких слов.
Майя заинтересовалась и перешла в оборону, а потом и в атаку:
- Когда же ты научишься сквернословить мне в лицо? Ведь у тебя это выходит, только сбегая далеко по коридору или исчезая в дверном проеме. Не встречала я еще человека, умеющего так искусно оскорбить собеседника и его же назвать грубияном. Я не люблю, когда кто-то нарушает таинство моего утреннего часа. А уж тем более будит раньше времени, когда по фигуристой стеклянной колбе скользят последние песчинки. Я промолчала, когда ты начала меня будить, ибо не раз говорила, что этот час наименее благоприятен для общения. Как же так! Ты оскорбилась и метнула в меня ругательство, эффектно, как тебе казалось, исчезая в двери. Я же поинтересовалась, в чем моя вина, и когда ты задорно захихикала мне в лицо, мол, это шутка и оскорблять человека за то, что он хочет доспать свои десять минут - это норма. Нервы мои сдали. Я швырнула тебе в лицо содранное со стула полотенце. И поделом. Слово, брошенное тобой мне вслед - это всего-лишь слово. Меня взволновало то, что я не знала обоснования для ношения на своей груди такого ярлыка. Ты не смогла мне его предоставить, а это значит, что слово твое - ложь. Говори мне в лицо. Тогда посмотрим, как тебе удастся обосновать свое мнение.
Казалось, эти двое никогда не найдут общего языка из-за несовпадения их характеров. Ирма зло косилась на Майю. Этот светловолосый ангелок жарил обидчицу на медленном огне. Майя встала и молча вышла, оставляя гостью наедине с собакой. Ей хотелось дать ногам волю, уйти из поместья, где сама обстановка обязывает. Рынок тянулся долгой шумной улицей. Продавцы расходились, ибо небо тухло в закате.
- Меня преследуют сюжеты из моих же сочинений? Э нет. Это уже чей-то чужой сюжет. Довольно избитый к тому же, - донеслось до уха Майи это сбивчивое бормотание седого старца, усевшегося прямо на земле у догорающих углей, - Я шел по проселочной дороге между частными домиками. И тут передо мной появилось это страшное создание. Обычная с виду серая беспородная собака крупных габаритов. Посреди дороги стояла железная плита, не поперек, а вдоль. Я сделал еще шаг, но заметил, как собака становится на задние лапы, а передними упирается в ближайший конец плиты. Напирая, она заставила ржавый кусок двигаться прямо на меня, тарахтя только замеченными колесиками. Я отскочил в сторону, но создание возобновило свои нападки. Битую минуту я скакал, а она вошла в азарт, разгоняясь и кряхтя как старая машина. На конце плиты, приспособленном для нападения, я заметил острые зубцы, покрытые ржавчиной. Чудом мне удалось перескочить через собаку. Весь я стал большим резиновым попрыгунчиком. И так припустил, что земля дымилась. За спиной раздавался лязг преследования. Тропа пошла вкривь и вкось, дыхание сбилось. Долго мне пришлось вариться в этом круговороте перед тем, как я заключил отсутствие угрозы. Ах, ах. Демон, карабкающийся за флагом разума из подземелий моей души, - он резко дернул головой и уставился черными дырами вместо глаз на Майю, будто внимательно рассматривал, - Итак. Ты ступил на порог моей обители, путник. Что у тебя при себе, чтоб заплатить за прерванные раздумия? Коль ты гол и наг и ищешь только лепетания, полепечи мне на свой манер, только от всей души. Расскажи о вестях с полей. Так редко доводилось видеть мне людей. Не тех людей, проходящих мимо. Но тех людей, проходящих мимо и останавливающихся. Я не вступал с ними в разговор потому, что не знал повода. Но ты шел мимо и остановился. Или мне лишь показалось, что остановился. Я отвел глаза от костра и те секунды, что ты задумчиво выбирал между двумя усами расходящейся дороги, наслаждался природой или просто думал в передышке, показались мне невыразимо долгими. Искры костра взлетали медленно, будто воздух стал желеподобной массой. А я все убеждал себя в том, что если человек стоит на раздорожье целую вечность - это неспроста. Непременно неспроста. Какое восхитительное приключение - обнаружить, что не было стороннего намерения, и это внутренние силы ведут меня в бессмысленное с точки зрения рационального восприятия путешествие. Я посвятил тебя в свой внезапный восторг и принялся лихорадочно складировать сей феномен на нетленной глине, включать в свой арсенал. Из любой мухи можно раздуть слона. Но мелочей не существует. Так и насекомые нам с первого взгляда кажутся бесполезными. Какой толк от доставучих комаров! Но природа умнее нас, закон взаимосвязи всего со всем мудрее. Слон - это иллюзия. Из ушей и хобота его ползут стройными рядами насекомые. Так и я скоро распадусь, рассыплюсь песком и из корпуса моего вырвутся полчища мотыльков, обрушиваясь на этот самый костер, что так благодатно обогревает мою оболочку, и воспылают там пламенем истерического восторга. И ты породил в моей голове мысли! Очень приятные мысли! Не то чтобы ты был первопричиной, но тем, кто в конечном итоге толкнул меня на подобную формулировку. Это же замечательно!
Чтоб говорить о людях, периодически стоит с этими людьми соприкасаться. С вот этими самыми, что идут куда-то, пока сидишь возле костра созерцательно. Иногда нужно поднять свой зад с нагретого места, сделать пару шагов, остановить "жертву" на ходу и долго так смотреть ей в глаза, пока не увидишь там оригинальную комбинацию, пока не прочувствуешь новую для тебя суть. Лишь тогда твое закаменевшее тело выйдет из состояния убийственного покоя и сможет разорваться мотыльками, алчущими блистательной гибели. Практика любопытней теории. Но практикой сподручней заниматься с богатым теоретическим багажом.
Так что все человеку нужно. И желательно побольше.
Майя глядела на старика с интересом, вызванным его увечьем. Это был порочный интерес. Если бы у него не было носа, а не глаз, он бы смерил ее презрительным взором «У тебя-то нос есть, умница-красавица». Но слепец и так ушел в свои мысли, в созерцание своей личной тьмы. Губы его приоткрылись, воздух осушил нёбо и язык. Майя слышала его хриплое дыхание – гипнотический и настораживающий звук. Ноги ее начали медленно двигаться назад, потом она повернулась и быстрее пошла прочь.
В поместье, как и прежде, сидела Ирма. Она поджидала. Лишь завидев Майю, белокурый ангелочек соскочил с кресла. Фарфоровая чашка громко звякнула, откатываясь в сторону и марая ковер чаем.
- Как же я это все ненавижу, - пронзительно запищала она, - ****ые люди, ****ый менталитет! Не успокоюсь, пока не херану кому-то лопатой по кумполу. Суки сраные, чтоб вы сдохли! И ты в том числе. Ты в первую очередь! Самодовольная прошмандовка! Ненавижу тебя. Чтоб ты сдохла, тварь! Так тяжело меня выслушать? Так тяжело мне внять? Вокруг один смрад и убожество. Мир снова стал отвратительным и грязным как немытое ухо. Очень изящная формулировка! Всякий измышляет зло, тянет из тебя выгоду! Ты останешься у разбитого корыта, сука. Плюй им в рожу. Каждому, кого встретишь. О, они достойны. Пидорасы. Можно было меня выслушать!
- По-моему ты слегка драматизируешь, - заметила Майя, нервно подернув плечом.
- Это я-то драматизирую?
Да как посмел ты языком своим паршивым,
Презренный прыщ на алой жопе мира,
Молоть вот эту эдакую чушь?
Побойся Бога, Одина, Анубиса и Шивы.
Свистит ко грязной шее хищная секира.
И ты не целое – две части уж.
Конечности опутавши в крапиву,
Тебя дорога хомутать не преминет,
Что поглотила сотни грешных душ.
И как бы судороги не были строптивы,
Она тебя с коварностью нагнет.
Твой с плачем стон прибудет вездесущ!
Так что ничего я не драматизирую!
Последовал ответ:
- Хищные лезвия отросших ногтей
Рвут нежную ткань капрона.
Я ли светило иль я лицедей,
Иль прыщ на заду Харона?
Из-за меня он поднялся с веслом
И носит народ по Стиксу.
Штиль упокойный, волнений излом.
Теченью не остановиться.
Да-да. Всяк сам о себе поет. Ты же поешь обо мне. Это, разумеется, весьма льстит. Но это свидетельствует о твоем низком интеллектуальном уровне и отствувии самости. Рыба-прилипала чистит акуле шкуру - это да, польза от нее есть. Но взять блоху. Блоха кусается. Если акула согласна прижить рыбу и чувствует пользу - это одно, но кусючая блоха - другое. Ты кусаешься. Сделай мне что-то действительно полезное. И я…подумаю.
- Да пошла ты, мыслительница.
- Твое розовое платьице не под стать такому поведению. Всегда поражалась этой дисгармонии.
- Я хороший человек, ясно? – гаркнула она так, что было тяжело ответить «Нет». Пудель, спрятавшись за диваном, тревожно завыл, поддавая сцене напряжености.
Затем пришла Стелла и разогнала это балаган, ибо ор на первом этаже мешал ей отдыхать. Рукой она захватила Майю за шею и повела вверх по лестнице. Так провинившегося кота тащат за шкирку.
- Ирма, всех благ, - краткое прощание. Майя не упорствовала жесткости, ибо это было спасением, а не карой, - Вон, все вон! – хохотнула хозяйка, сдирая с Майи бесформенное платье и толкая в полную горячей воды ванну.
Все было радужно и пылко. Но на следующий день Стелла принялась нести какой-то сентиментальный бред.
- Память моя! Я взываю к тебе, хочу окунуться в тебя! Последние следы ушедшего стерлись. Я бежала по лесу, восхищенная, но не оставила ни нити, ни хлебных крошек, чтоб вернуться обратно. Пути назад нет. Память моя, предстань передо мной. Пожалуйста. Не для того, чтоб воспользоваться тобой в полной мере, но взглянуть, вспомнить милые сердцу времена. Где ты, где ты, память моя? Где бродишь? Ты плох, но тем и мил. Сколько бурь породил ты в моем сердце. Я прибыла на берег и живу в достатке, но хотя бы часик горя в месяц мне нужен, чтоб остальное время проводить удовлетворенные сравнения. Но даже если я увижу тебя сейчас, что сможем мы друг другу сказать? Уперев взгляд в разочаровании, станем думать, что встреча вовсе не так прекрасна, как ожидалось. Но лучше разочароваться от сделанного, нежели от того, что ничего не предпринял вовсе.
Мы ехали и ехали по нашему городу. Он косо глядел на меня, прищурив глаза.
- А ведь зря ты покинула меня. Столько потеряла! Столько потеряла!
- Да-да. Лучше смотри, что за дивный закат.
На небе и впрямь творилось нечто невообразимое. Нежные краски сияли перламутром. Каждое слияние облаков или самодовольное преграждение теми же облаками солнечных лучей было неповторимым шедевром. Белесое светило выглядывало из своего укрытия и дарило миру последние на этот день свои почести. Стоило отвести глаз правее и замечаешь череду ватных спорщиков, скользящих на юг, желающих также продефилировать мимо верховного своего правителя, глядящего и на них издалека. Ведь облака привязаны к нашему миру, к земле они куда ближе, чем к солнцу. Это уж человек обобщает все то, что видит на небе, в единую систему. Тяжело было оторваться от такого зрелища, но действительное положение вещей выдернуло меня из блаженного отдохновения.
- Да, и впрямь, прекрасный закат, - кивнул мой спутник, - Под таким я бы хотел жить. И умереть, - добавил он, загадочно блеснув глазами и понизив голос. Машина, в которой мы сидели, к тому времени стояла на крыше. Передние колеса болтались в воздухе и медленно тянули за собой задние. Взгляд мой выражал удивление, презрение и иронию одновременно. Не вырвался из горла истошный крик, лишь тихое:
- Умник.
И мы соскочили вниз. Машина сделала несколько сальто, ветки деревьев заскрежетали по бокам, сдирая краску, и мы угодили в широкую трубу, чернота содержания которой всегда изрядно пугала меня. Но долго ли ты будешь мучить себя подобным вопросом. Покачаешь головой, да и дальше пойдешь.
Очнувшись от обморока, я нащупала его недвижимое тело, липкий от крови лоб. Он был еще немного теплым. Пальцы мои скользили по груди и плечам, которые ранее я ощупывала с любовным интересом. Но сейчас он был лишь воспоминанием о самом себе, несчастный глупец. Впотьмах я зашагала вокруг машины, прикладывая к ней ладони. Глаза выедала темнота, а ноги еле волочились. Кажется, у меня кружилась голова. Но как это понять, если нечему расплываться перед глазами.
И так весь день.
«Я вновь опускаю ресницы.
Наступает туманная полночь.
Может, принц мне красивый приснится.
Но скорее какая-то сволочь.»
На слове «Сволочь» она с особым усердием поцеловала лоб Майи, будто та была покойницей, что мозг чуть ушами не вытек. Только лежи после этого полночи и гляди в потолок.
- Это вы – поднебесная снегурочка? – поинтересовался у нее мельник, посмеиваясь. Это был неприятный вопрос. Она поведала об этом случае Ирме еще на корабле, когда они напились вдрызг. Все-таки нужно выбирать собутыльников с большим тщанием и сугубо из доверенных лиц.
- Да, это я. Расскажу краткую историю сего казуса. Когда-то давным-давно в тридевятом царстве, в тридесятом государстве была у меня порочная связь с одной дамой. В один прекрасный день она говорит мне «А залезь ради меня на шпиль башни голяком и спой с петухом-флюгером?», я и отвечаю «А иди-ка ты в п***у.» Тут-то сталактит нашего глубокого чувства и взаимной страсти дал трещину. Представляете, наверное, она правда хотела, чтоб я достала ей звезду с неба, попрыгав на петушке. Последовал разбор полетов на тему «Мы разные люди. Я тебя прошу. А ты не можешь сделать. Мне было бы это приятно», «А мне это неприятно. И я тебя прошу не просить». В общем, кончилось все тем, что в отместку моя синьора опоила меня травами, ночью привязала к тому самому шпилю, а днем люди смотрели на мое голове тело. Зимний ветер хлестал открытую кожу, конечности онемели. Я думала, что так и умру там. Вообще весело мне жилось в родной деревне. Тут-то и появляется действующее лицо, с которым вы все отлично знакомы. Это существо, скрывающее свою желчную натуру под слоями кружев и оборок всех оттенков розового, начало пытаться применить ко мне шантаж, говоря «Я – господин твой. В моих руках улики твоей порочности! Стыд тебе, стыд, грешница! И воспылает бренная плоть твоя огнями геенны». Оно ожидало мольбы, ползанья на коленах и говорило «Услужи мне, поцелуй стопу мою, и это останется нашим маленьким секретом. А коль ослушаешься ты, освещу раскаленным лезвием карающего меча грехопадение твое». Подперев щеку рукой и позевывая, я ответствовала «Шантаж мне противен. А грехопадение мое доказывает, что ничто человеческое мне не чуждо. Все мы голыми вылазим из материнской утробы. Натурщицы на картинах великих художников обнажены и это не вызывает моралистического резонанса. Первоклассник знает больше. Никого не удивишь в наше время подобными изысками. И лучше один раз оскандалиться, чем всю жизнь в страхе раболепствовать. Я не пытаюсь казаться лучше, чем я есть. Незачем мне снабжать тебя еще большим компроматом. Если должна я заплатить за свою глупость – так тому и быть. Никто не сбегает от закона вселенского равновесия. И кто знает, быть может, если опасность минует меня сейчас, завтра меня сшибет фура чисто из чувства справедливости. А оно мне надо, спрашивается?». Итак. Вы, свидетель этой душещипательной драмы, в коей есть и любовь, и ненависть, и страх, и отвага, и глупость, и рассудительность, и позор, и достоинство. Если хотите мне помочь – пожмите плечами и занимайтесь дальше своими делами. Думаю, вы и правда не увидели ничего нового. Как видите, я обладаю всем тем набором, коим снабжен женский пол – ни больше, ни меньше. Печальный опыт – это прихоть дамы, которой я была в то время очарована. А чего не сделаешь ради светлого чувства. Иные с крыш прыгают, вены режут, убивают, кладут все к ногам предмета восхищения. И разве мне жаль повисеть денек на морозе, чтоб моя дама улыбнулась? Ради улыбки любимого человека можно и торпеду в жопу пихнуть. Одно о чем сожалею, так это о том, что сделано это было без моей прямой воли. Нет места чувству выполненного долга и соприкосновения с подвигом. Если же не хотите – можете потыкать в меня пальцами, похихикать. Но завтра скончается ваш хомяк, сломается ноготь, сотрется набойка, вы увидите интересный спектакль или услышите новую сплетню. Вам будет уже не до меня. Так что некоторое время я вполне могу потерпеть, а дальше уж продолжить заниматься своими привычными делами в установленном порядке. Принять позор легче, чем пресмыкаться перед шантажистом. Шантаж – это гангрена, от руки ползущая по всему телу. Я же предпочту отрубить свою руку и жить дальше. О каком собственном достоинстве может идти речь? Но собственное достоинство не в том, чтоб утаивать от общества свои грешки, а в том, чтоб не бояться за них ответить, делая соответствующие выводы. Лучше отрубить руку, чем дать заразе ползти дальше в лице шантажиста. Пусть видит, что его оружие оказалось не таким уж страшным и вполне совместимым с жизнью. Вот суть данного казуса. Спасибо за внимание.
- Э-хе-хе-хе! – загоготал мельник, подмигивая Майе и унося мешок пшеницы на плече. В лавке с сухофруктами девушка поздоровалась с продавщицей, с которой у них всегда были теплые взаимоотношения.
- Как оно?
- Предрешено! И безвозвратно, - что-то сделалось с этой всегда улыбчивой и радушной дамой, чьи золотистые кудри задорно выбивались из-под чепчика, а щеки всегда были приятного розового цвета. Но не того, который бывает после пребывания на морозе или, напротив, от жары. Это был румянец здоровья, силы и молодости. Теперь же лицо ее походило на бетонную маску, к тому же потрескавшуюся. Казалось, еще вздох, и рассыплется, позволяя Майе подышать прахом, взлетающим из упавшего платья.
- Ты это серьезно? Просто иной раз человек говорит:
«- Жизнь - говно.
А ты ему:
- Страдание - удел человеческий. Жизнь - борьба. И говно тот, что не снискал азарта в ее ходе.
- Но я болен СПИДом и мои родители скончались в автокатастрофе неделю назад.
- А, да, прости, братишка. Пожалуй, моя высокопарная философия не уместна.»
- Почему нельзя сделать все нормально? Я не могу принять решение. Я боюсь тяжких последствий. Можно попробовать. Мне так хочется попробовать. Правда, это может навлечь на меня неодобрение. Но я же себя с потрохами сожру за то, что снова стою на отшибе, пока что-то больше моего ворошения в собственной комнате осуществляется чужими руками. Но для этого нужно прилагать усилия. Я боюсь взять на себя ответственность! Трус! Жалкий трус! Снова! Снова! Ты – трус! Нужно все обдумать. Бери информацию, откуда хочешь. Случай выведет меня из ситуации. Жизнь – ошибка, ошибка, ошибка. Ты – трусливейший трус. Что мне делать. Что мне делать. Что мне делать. Я хочу знать будущее. У меня на руках нет информации. У кого ее спросить? Где? Что делать? Я трачу свое время. Но что мне делать, если я в замешательстве? Если я не знаю, как поступить? Я все испортила своим дурным предчувствием. Испортила все то, чего мне так хотелось. Ничего не будет из-за меня. Из-за меня. Из-за меня. Страхи сопровождают каждый мой шаг. Я никогда не узнаю покоя. И вся жизнь моя пронизана горем. Зачем? Разве можно любить себя за такой образ мыслей? Все испорчено из-за меня. Из-за меня. Все испорчено. Стоит ли дальше упиваться своей ничтожностью, расплываться мокрой лужицей из соплей и слез, покрывая простор мутной жижей. Мне стыдно за себя. Каждый раз, чтоб принять решение, мне приходится протаскивать себя через панику. Сделать рывок или отвернуться и заниматься своими делами? Крушить мебель в бешенстве вовсе не обязательно. Толку-то? Как я не поступлю, что-то будет. Но мне не плевать, что. Униженец. Я прохожу мимо, зная, что потом не раз подумаю об этом. Я просто избегаю…- глаза ее затуманились пеленой отсутствия самоконтроля, размахивая руками, она опрокидывала корзины с изюмом, курагой, финиками, черносливом и орехами, осыпая пол сладким градом.
- Видимо, дело серьезное, - покачала головой Майя, вздыхая, беря свой пакетик с финиками, кладя плату на столик и исчезая за дверью, - Да, это княжество сошло с ума. Это просто осень. К тому же оказалось, что Стелла беззаветно влюблена в своего умершего любовника. На машине они не разбивались. Он просто получил инфаркт в 25 лет, ибо курил по сигаре каждые полчаса. Весь день его уходил на курение. С сигарой его видели в транспорте, постели, сортире. Так что оно и не удивительно. Стелла не шибко-то убивалась по этой пепельнице, но теперь, сквозь призму прожитых лет, видимо, разглядела скрытые достоинства. Тьху. Чем ее околдовали, а? Хочу вернуть ее – прежнюю и адекватную. Еще вчера я надеялась дать разуму перезагрузку и прогулялась к воде. На побережье стояло несколько шатров. Один желтый, другой красный, третий зеленый. Там обитали местные боги, к которым возносили мольбы и приносили жертвы. Подобно магазинам они теснились и конкурировали. Тут же отправлялись культы, жертвоприношения, крещения. Вблизи стояла старая бочка с мусором и мерно дымила. Небо затянула тоскливая серость. Опять меня обнимает всепоглощающий страх под сводами сгустившихся облаков. Истерика неизведанного и несистематизированного. Предвиденье падения. Тоскливо в изгнании на чужой земле. Меня примут служить чужому культу. Но я и есть культ. Все идет к тому, что меня выставят из этого дома. А ведь я по сути никто без Стеллы. Она меня приютила. Нужно что-то делать. И покуда в моих руках сосредоточены кое-какие средства, я вложу их в свое будущее, пока и того не отняли.
Махнув темной полой, она свернула в квартал, имеющий дурную славу. Говорят, если местным жителям не понравится, как ты на них смотришь, на утро можно проснуться с чирьями по всему телу и так с ними и прожить до смерти.
Местная шушера любит супы из кошачьих кишок, спит на дороге, а в домах скрывает свои секреты. Девушка подошла к деревянной двери, качающейся на одной петле, и приоткрыла ее, кривясь от скрипа. За приемным столом разместился с пепельного цвета волосами человек, половину лица которого занимали круглые очки с зеркальными воронками. Он приветственно засвистел сквозь щель между передними зубами, прикусывая нижнюю губу и потирая руки в предвкушении.
- Так-так-так, что это у нас тут?
- Ни что, а кто. Это я.
- Не важно! – вскрикнул он, хмурясь и выставляя перед собой ладонь, - Кстати, это не ты – поднебесная снегурочка?
- Так. Я тут по делу. Мне тут нашептали, что ты чуть ли не из прошлого.
- Да. Я из масонской ложи. У нас есть машина времени и меня отправили разведывать секреты грядущего.
- И что же ты так легко об этой распространяешься? Где строгая секретность?
- Товарищи по ложе моего кота пять лет как застрелили. Потому, что он был ученый и сказку говорил. Так что я продолжаю его дело. Такой обиды терпеть не собираюсь. Я-то сделал вид, мол, по делу кот получил. Но память не искоренишь. И не собираюсь я возвращаться в этот каменный век. Правда, за мной могут прислать. Но с этим уже потом разберемся, - он казался таким простаком. Майя сочла, что он псих и выдумывает бог весть что, чтоб привлечь интерес к своей персоне на фоне прочих магов, гадалок, затворников и нетрадиционных лекарей.
- Мне тебя советовали. Говорят, у тебя уши в каждой стене и ты неплохо смыслишь в колдовстве. Моя хозяйка, наша уважаемая княжна уже неделю как помешалась, и я полагаю, скоро меня выставят из дому, хотя раньше холили и лелеяли. Понимаешь, как мне неприятен этот контраст?
- Может, ты ей просто надоела, а? Любовь вянет как пышный цветок. Да ладно тебе. В воспоминаниях есть своя прелесть, как в засушенном бутоне. И запах не хуже. Он еще слаще становится.
- Стелла того же мнения. Именно поэтому она лепечет о своем бывшем. Только не летели они ни с какого обрыва на машине. Он просто подавился дымом от очередной сигареты, сердце его не выдержало, а пожелтевшие глаза закрылись навсегда.
- На самом деле ежу понятно, что кто-то подтасовал файлы в ее системном блоке, - масон стал чуть серьезней. Хоть ежу понятно, что никакой он не масон, это была его кличка, - Боюсь, что стоят за этим люди чуть более могущественные, чем тебе хотелось бы, - заверил он, деланно протирая монокль полой усыпанного тусклыми звездами, швами и заплатами плаща, - Возможно, тебе придется тихонечко ретироваться. Я сочувствую, но такое бывает. Ничего, шар земной велик, найдется норка для маленькой симпатичной мышки, - усмешка его стала коварной.
- Много же от тебя толку. Видимо, и ты куплен этой белобрысой заразой. Видимо, у нее богатое семейство. А я ведь никогда и не интересовалась, - она уже направилась к выходу.
- Стоп-стоп, - запротестовал Масон и дверь самопроизвольно захлопнулась, щелкнув замком, - А плата за консультацию?
- Не буду я платить за всякий лясен-трясен. Мне важен результат. То, что ты сказал, я и так знала.
- Ты заставила меня говорить, тратить свое время. Плевать я хотел на твою пользу. Главное то, что мгновения моей бесценной жизни потрачены безвозвратно. Бесповоротно, - тут пред глазами Майи материализовалась продавщица из лавки с сухофруктами, с тоской говорящая «Предрешено. И безвозвратно», а потом громящая собственную торговую точку.
- Ну, так щелкни пальцами и перенесись в прошлое. Ты ведь это умеешь!
Он щелкнул. Но не исчез. Напротив, в приемной появился кто-то третий. Во тьме потолки и стены разъехались в стороны, рождая приступ агорафобии. Куда делась маленькая приемная? Теперь здесь была открытая местность. Все черным-черно и высокая каменная стена, выросшая из той, что разделяла комнаты. Из-за нее показался восьмитонный крокодил длинной 12 метров. Он был в семь с половиной раз больше самой Майи. Она бы потерялась в его ненасытном чреве. Саркозух, неужто, он правда был извлечен из естественной среды членом всесильного братства, обезумевшим от подобной власти и решившим покутить в другой временной прослойке? Узнал секреты грядущего, а коль осталось время командировки, можно и позабавиться. Гигант двинулся в сторону девушки, обнажив острые зубы. Она попятилась, но наткнулась на еще одну каменную стену. Поглядела по сторонам. Стена показалась бесконечной, терялась во тьме. Когда саркозух дошел к ней, он щелкнул пастью и проглотил трепещущее девичье тельце. Она успела обмочиться от страха, так что мясо оказалось с подливой.
***
Я не почувствовала, как монстр врезается зубами в мое тело. Только моча струями покатилась к дрожащим коленам, но с открытием глаз и этого не было. Желание еще было не удовлетворено. Я была в своей школе. Зайдя в женский туалет, я расправилась с насущной потребностью и начала писать на дверце пошлый стишок, который казался весьма остроумным из-за обилия изящных оборотов, составляющих разительный контраст с бранными словесами. Маркер отказался писать на третьем четверостишье, так что стих загадочным образом обрывался. Хотя дело не было доведено до конца, куртка успела провонять сигаретами и фекалиями. Послышался шорох. Я повернула голову и заметила, что на бетонной перепонке между кабинками восседает странное существо предположительно женского пола. Это была настоящая химера на крыше собора Нотр-Дам. Глаза ее черны, белый обод отсутствует, зубы остры, кожа бледная как у утопленницы. Оно поскакало на меня над кабинками с шокирующей быстротой. Волосы были мокрые и воняли. Монстр завис надо мной, мечтающей уплыть в канализацию. Несколько смрадных капель упало на искаженное ужасом лицо. Губы дрожали, будто это я искупалась в холодной сливной воде. В темных глазах растянулось мое изогнутое отражение. Ко мне потянулась рука. Ладонь становилась все больше и больше, приближаясь, раскрывалась хищным цветком, пока не легла на мое лицо. Росянка поймала муху и поглощает ее. Я действительно почувствовала боль расщепительной метаморфозы, постаралась вскрикнуть, но зажатый рот не мог передать пронзительную звонкость ужаса. Оно высасывало мое лицо. Мои брови, глаза, губы. Осталась лишь способность осязать. Холодная ладонь соскользнула с лица, и обладательница ее исчезла прочь. Мне остались осязание и обоняние. Я ощупала лицо, но самого лица непосредственно не нашла. Поверхность была плоской как доска. Моя голова - гладкое округлое яйцо в парике. Каблуком я чуть не утонула в канализационной дыре, куда сливались отходы жизнедеятельности милых дам. Мне все-таки удалось на ощупь выбраться из сортира. Это была не моя школа, но очень похожая на нее имитация.
- Я бегу за тем, чего у меня нет, - зашевелились мои губы, выпуская тихие шуршащие звуки, - Потому, что зачем мне то, что у меня есть? Я так легко ведусь на все новое, забывая о истинных ценностях. Истинных ценностях? Ценно то, что влечет в данный момент, ибо любую вещь можно как обесценить, так и вознести. Есть лишь наше инстинктивное «Я», поведение которого не всегда можно объяснить. Его нужно просто слушать. Его я увижу без глаз. У меня такое ощущение, будто я теряю свое время. Я привыкла бежать. Дай мне цель, и я побегу. Я выплюну легкие к твоим ногам, наваждение.
- Ну, тебе же не 16 лет, чтоб кидаться в подобные крайности, - кто это сказал?
- Мне 16 как раз.
- Бедная девочка. Такая уязвимая. Я полюблю тебя. Ибо ты беспомощна. Тобой можно управлять. И скоро тебя может не быть.
- Глупо любить человека лишь потому, что он смертен. Страх, старый друг. Я и так часто заходила к тебе в гости, но теперь меня насильно прописали в твоих пенатах. Я немного почитаю в своем сердце, потом полежу, послушаю, как осенью птицы поют. Даже в этом захудалом отроге природа балует теплом напоследок.
Я могла сидеть и дышать, будто до этого пробежала длинную дистанцию. А ведь, правда, много было вытоптано от родной деревни до этого непонятного места. Я вспоминала детали своего пути, коль уж чем-либо иным была неспособна заниматься по стесняющим меня причинам. Радость обретения нового дома и покой под крылом Стеллы. Я была кому-то нужна, этот кто-то обеспечивал меня материально и оказывал знаки внимания. И вот теперь меня спихивают с нагретого места, возвращают в грязь еще более зловонную, чем та, из которой я выкарабкалась. Просто я огрызалась с человеком, с которым огрызаться не стоило. Ненавижу таких неуравновешенных психов. Особенно, когда они наделены властью. Как бы не хотелось положить руки ей на шею и сжать ладони, глядеть, как фарфоровое личико с маленьким острым носом и васильковыми глазами сначала краснеет, потом синеет, затем предыдущие два цвета смешиваются и выходит фиолетовый. Все под цвет ее неизменных розовых оборок. Но я в ловушке, я бессильна. Мне хочется плакать, но я даже глаз не имею. Только темнота. А не блаженная ли то темнота? Сколько еще демонов, подобных бледной воровке, снуют по этой холодной земле? И есть ли здесь нечто кроме туалетов? Да и Стеллу мне жаль. Теперь она живет в неустанном трауре по человеку, на которого ей при нормальном порядке вещей было абсолютно плевать. Моя Стелла потеряет крепость и сопьется с горя или же станет вспыльчивой и нервной, будет массово убивать крестьян как графиня Батори? А ведь ее характер был практически идеален. Ранее мне столь многое не нравилось. И вот судьба дала мне сырье для сравнения. Все познается в сравнении. Но я бы все-таки предпочла прогрессировать.
Спина по-прежнему подпирала холодную плитку туалета. Казалось, колени мои уже никогда не разогнуться, как кто-то постучал меня по плечу.
- Что еще тебе нужно? Мои руки или может быть уши?
- Благодарю, но я предпочитаю курятину. Слишком консервативен, чтоб вкусить человечины.
Я дернулась. Человек! А мне казалось, что кроме меня и канализационных монстров, вылезших из темной воды детских кошмаров, здесь никого не будет. Он взял меня на руки. Его колючие усы щекотали мне шею.
- Вам нужна помощь, - раздался щелчек, - Эй, вы слышите?
У меня язык отнялся, а руки судорожно схватились в его плечи, слюна с силой протекла по пересохшему горлу. Человек, человек, человек! Или лишь иллюзия. Но то, что принято нашим мозгом, является нашей реальностью. И он будет человеком, пока я не замечу чего-то, что противоречит данному умозаключению. Пусть же эти мгновения длятся так долго, как то возможно.
Тут мгла начала рассасываться и из тумана выплыло усатое лицо уборщика. Серебро старческих волос во свете уходящего солнца заставляло щуриться. Да, он какой-то колдун или добрый маг. Я уже вижу уборщика в расшитом звездами длинном халате.
- Хорошо, что я тебя нашел. Не ожидал, что такой "мусор" мне придется выгребать из-под бочка, девочка. Что с тобой произошло?
- Это долгая история.
- Хорошо, расскажешь ее в мед-пункте, - и он понес меня по коридору в вышеобозначенное место, - принимайте.
Мед-сестра принялась выхаживать меня. Лежа на койке, я начала вспоминать, как одноклассницы макали меня головой в унитаз, как заболело сердце (а ведь у меня врожденный порок) и я потеряла сознание. А временная слепота - следствие этого порока. Картины со смеющимися жестокими личиками мелькали подобно кадрам на искромсанной фотопленке. А Стелла? Почему она не столкнула их всех в канализацию? Почему не переломила пополам и не изрезала своей саблей? Где была Стелла? Хотя правильнее будет спросить "Стелла была?".
Школа-интернат раскрыла свои объятья мне навстречу. Вот уж возвращение блудной дочери. Благо, здесь не сжигают за зеленые глаза и не вешают голяком на шпиле. Хотя, собственно, кого я обманываю. Еще как вешают. Мне казалось, что у одной из девочек, что устроили мне купание, было фарфоровое лицо Ирмы. Правда, вместо кружев у нее была стандартная форма, но вычурными были уже сами ее светлые кудри, надменный взгляд, вздернутый нос и зловредно сжатые губки. А вместо собаки бегала целая свора шавок, по первой команде принимавшаяся глодать мои кости с жадностью. Фас, девочки.
Укутавшись в одеяло, я думала, что стала Алисой, сбежавшей в сказочную страну. Обидчицы мои хотели навредить, но на деле подарили мне путевку в место, до которого не дойдешь ногами, показали фильм, который не крутят в кинотеатрах. Вот и не верь после этого во врожденный гуманизм. По примеру Мефистофеля они желали зла, но творили добро.
Конец
Морок водяной
© Copyright: Мария Дьяченко, 2013
Свидетельство о публикации №213111501673
Свидетельство о публикации №213111501673
Рецензии