В подъезде

Эта история случилась давным давно. Да и не история это, наверное, вовсе. Так, мимолетность. Только оставила эта случайная встреча с совершенно незнакомым мне человеком впечатление на всю жизнь, и картинка тридцатилетней давности всплывает у меня перед глазами и сегодня, во всех её движениях, красках и звуках. И даже запах я могу восстановить в памяти моментально, запах обычного свежевымытого подъезда советского девятиэтажного дома, в котором, в отличие от пятиэтажек, не обитали кошки, и мусоропровод не зиял зловонными дырами. То есть войдя в такой подъезд, ты явно ощущал только один главный запах – запах влажного бетона.
В тот день мне было шестнадцать, и я, сидя на ступеньках чистой бетонной лестницы , ждала мальчика, в которого, как я тогда отчетливо верила, я была влюблена. Я всегда отличалась непоправимой целеустремленностью, и если чего-то хотела, то делала всё, вплоть до полных самоотверженности глупостей. Сейчас я хотела видеть Сашу, но его домашний телефон не отвечал, дома никого не было, и я готова была ждать его прихода сколько угодно, только чтобы увидеть его лицо с прозрачными голубыми глазами.
Распахнув на площадке дверь, в подъезд из квартиры вышла женщина. Какой она была? Помню, что лицо её было приятным, а волосы - длинными и каштановыми. При этом она была абсолютно пьяна и выглядела так, будто вот сейчас выйдет на улицу – и бросится под машину. Знаете, когда у человека на лице светится тихая улыбка, а в глазах - такое горе, что ты не можешь смотреть в эти глаза, потому что боишься умереть вместе с ними.
Молча, без единого слова, пьяная женщина села рядом и начала рассказывать всю свою жизнь. О том, что всё как у всех, всё – тоска, и всё так, как говорила когда-то мама. Что любовь заканчивается, а остаётся только привычка. И нет никакого выхода из этой жизни, из этой квартиры. И что мужа она уже не любит, а никого другого уже полюбить не может, и вообще – дети, да и куда она пойдёт, идти некуда. Вот, выпила, но всё равно плохо. Плохо так, что если бы не помыла подъезд, пошла бы на улицу и под машину бросилась. «Да, детка, вот как напьюсь – утром так гадко на душе, что одно спасение у меня - всё мыть начинаю. Квартиру намываю, окна, перестираю всё, на цветах комнатных каждый листик протру...»
Сегодня на её душе было так гадко, что она помыла подъезд. И теперь в нём было чисто и свежо. Высокий женский голос эхом бился о стены подъезда, весело съезжал по перилам с ободранным линолеумом. Лёгкие пьяные слёзы капали на серые ступеньки и разбивались о них жалкими мокрыми кляксами.
Помню, я вышла из подъезда, как после похорон. Знаете, когда воздух кажется особенно свежим, а самые простые предметы – милыми и хорошими. Я поклялась, что никогда не стану такой, как она. Что я не буду страдать, и что я буду сильной.
С тех пор прошло много лет. Голубоглазый мальчик вырос, женился, и  у него четверо прелестных детей. Моет ли кто-то теперь пол в его подъезде - я не знаю. Потому что больше никогда и никого не жду.