На призыв мой тайный и страстный...

     Спалось ей плохо. Перед этим с трудом заснула. Да и сон был неровный, рваный, пограничный какой-то. Когда внизу под окнами раздалось пение, проснулась сразу. Словно только и ждала этих звуков.
                «На призы-ыв мой тайный и стра-астный,
                О, друг мой прекра-асный,
                Выйди на балкон....» (*)
     Зло усмехнулась. Это же надо было нахрюкаться до такого состояния, чтобы среди ночи горланить на улице. Потом протрезвеет, и окажется, что нормальный человек, быть может, даже уважаемый господин, с регалиями и престижным положением в обществе. А сейчас как мартовский кот вопит под окнами. Да еще как вопит!
                «Так краси-и-ив cвод неба атла-асный!
                И звездный, и я-асный,
                Струн печа-ален зво-он...»
     Ишь ты, слова-то какие припомнил. Прямо Шекспир. Это вам не шумел камыш, деревья гнулись. «Струн печален звон!» Вона как! А красиво, черт побери: струн печален звон... При других обстоятельствах её бы даже, наверное, торкнуло.
     Она лежала с открытыми глазами, слушала. Удивительно, но раздражения не было. Напротив, песня захватывала ее в плен. Она медленно погружалась в нее с головой, как в омут. Песня утягивала её, манила за собою, завораживала, гипнотизировала.
                «Озари-и тьму ночи улыбкой,
                И стан я твой гибкий
                Обниму, любя-а...»
      Она слушала замерев, а где-то в голове крутилось: «А ведь это не просто песня. Это серенада. И поется она не просто так. Она поется целенаправленно, то есть для кого-то конкретно. Интересно, кто та счастливица, кому предназначены эти манящие слова, эта волшебная песня? Кто же «друг тот прекрасный», кого так настойчиво и страстно призывают выйти на балкон? И голос вроде как знакомый... А какой глубокий, какой необычайно приятный мужской голос. 
      Так. Пять этажей, на первом балкона нет. Остается четыре балкона. На втором этаже проживает многодетная семья Илюхиных: толстуха Тамарка, ее муж -задохлик Вася и их пятеро сопливиков, так что тут эта песня неуместна. Этажом выше живет Иван Иваныч, одинокий пенсионер, вряд ли эта серенада предназначена ему. Потом идет глухая баба Маша. Ей пой – не пой, все одно не услышит. А над бабой Машей она сама. Так что и петь-то вроде некому. Ошибся что ли с пьяных глаз? Не под те балконы явился серенады исполнять?
                «До зари, до утра прохлады
                Я петь серенады
                Буду для тебя...»
       И вдруг мысль, случайная, шальная: «А вдруг?.. А если?.. Чем черт не шутит, пока Боженька спит. Чего только в жизни не случается? Ну и что, что уже тридцать девять? И что, что не такая уж писаная раскрасавица? Но ведь и не уродка же! И не идиотка. На всякую женщину найдется свой любитель. Ведь вот разглядел кто-то и её душу под обыденной внешностью. Вот поет же человек! Старается!»
                «Ночь молчит, и тени густеют.
                Но, видишь, бледнеет
                Пред зарей восток!»
     И то верно! Скоро уж и рассветать начнет. Летние ночи, ох, как коротки. Да и серенада не бесконечна. Чего же она тут как дура разлеглась, уши растопырила, ворон считает! Вот уж и впрямь дурочка-снегурочка!
     И она пулей слетела с кровати. В темноте нашарила халат, набросила на себя, ноги сунула в шлепки, метнулась сначала к балконной двери, потом в прихожую. Схватила массажную расческу, дважды прошлась по растрепанным волосьям, и снова метнулась к балкону. Так и хотелось крикнуть: «Иду! Вот же я! Не уходите только! Обождите!!»
     Она распахнула балконную дверь и замерла. Прямо перед нею во весь дверной проём гробом стоял ...шкаф. Ёлки! Совсем забыла!  Сама же уговорила за бутылку двух сантехников, что заходили на днях менять трубы в туалете, этот книжный двустворчатый шкаф выволочь на балкон. «Выбрасывать жалко, путь стоит на балконе. Буду в него пустые банки из-под солений-варений складывать и еще всякое по мелочи». Так и стоял с тех пор. Все собиралась навести на балконе порядок, выбросить все ненужное, освободить угол для шкафа.
     Попыталась протиснуться между шкафом и стеной. Куда там! Чуть не застряла. Попробовала отодвинуть, хоть чуть-чуть, только чтобы протиснуться на балкон. Фигушки! Шкаф хоть и из ДВП, но сделан еще в советские времена, то есть на века, капитально, не то, что сейчас: чихни - и все посыпется. И как только эти здоровые сантехники сами умудрились проникнуть с балкона сквозь эту громадину?
    А голос манил и звал. Настойчиво и нежно.
                «Мирно спит за крепкой стено-ою,
                Объят тишино-ою
                Весь наш городок.
                Мы одни, никто не узна-ает,
                Пока не света-ает
                Выйди на балкон!»
     - Да сейчас я! Сейчас! – со слезами в голосе шептала она. Наконец, нечеловеческим усилием она таки чуть сдвинула махину с места. Выдохнула из себя весь воздух, втянула до отказа живот. Попыталась протиснуться. Ура! Получилось. Так, теперь еще перешагнуть через эти коробки и ящики, через вот эту флягу, перелезть через мешок с сахаром и мешок с мукой и... И какая-то доска со всего маху шарахнула ей по голове.  В темноте она увидела россыпь звезд... что посыпались из ее глаз. Ах, ты!.. Еще одно неловкое движение и с полки прямо ей на голову полетели галоши, кеды, разное тряпье, зашелестела листопадом стопка старых газет и журналов, а следом на ними одна за другой, как переспелые груши осенью в траву, попадали со звоном банки.
                «Звезд огни дрожат и мерцают,
                Им ввысь посылают
                Струны тихий звон...»

     ...Она сидела в темноте, обхватив голову, среди кучи тряпья, хлама, осколков и горько стонала от боли. Не от физической боли, от душевной. Внизу было тихо. Серенада закончилась. Она не успела...
   
     На втором этаже раскрылось окно. Полная простоволосая женщина в белой ночной сорочке, щурясь всматривалась в кусты под окном. Что-то углядев, она заговорила шёпотом: «Вася, кончай бузить, пока никто полицию не вызвал. Ладно, так и быть, иди домой. Я уже и дверь открыла. Но имей в виду, в следующий раз явишься пьяный, спать будешь на улице. Так и знай, о, друг мой прекрасный».

     (*) В рассказе цитируется Серенада Смита из оперы Жоржа Бизе "Пертская красавица"