серые...

Я был в политике ничтожно мало. Я сходил только на одни выборы и написал несколько статей о 1991 и о 1993 годах, а потом ушел в себя. Не в затворничество конечно. Продолжая читать Коржавина, Габая, Аксенова, Рейна и Бродского я искал гармонии строк с сутью, а не революций. Просто я счел политическую борьбу неэффективным времяпровождением по сравнению с борьбой с собственными бесами. Тут тоже конечно победа не светит, но процесс куда более увлекательный. А вот на политическую жизнь страны мне стало всё равно. Я не верю ни одной публичной личности, кроме относительно публичного Юрия Норштейна. Когда из эфиров псевдосвободных радиостанций и иных СМИ предлагают сравнить авторитарность ту и эту я мысленно сплевываю на медиабизнес и обращаюсь к образам своего детства.
Я мечтал. Мечтал много и вкусно. Мечтал о море не умея плавать, перенес четыре жестких воспаления легких, по одному после каждой попытки посетить бассейн ЦСКА ВМФ. Вторая мечта моего детства состояла в моих абсолютно конкретных планах спасти индейцев из резерваций на территории Соединенных Штатов. Я даже пытался бежать к ним на помощь с Ленинградского вокзала. Северо-западное ведь направление. Остановили конечно, но из лука я до сих пор неплохо стреляю.
Притормозив с идеей спасения индейцев, я стал ходить в клуб юных моряков. Идти было очень неуютно и страшно. В этом был свой смысл. Каждое занятие давалось мне через стресс преодоления страхов прохода через чужие кварталы. Три остановки на автобусе. Выйти там где объявят: туберкулезный диспанссер и дальше пешком через странное пространство оставшихся в живых деревянных бараков, самого дешевого варианта хрущоб и нескольких псевдо элитных семнадцатиэтажных серых блочных домов. Это было время когда не употребляли умных слов вроде "трудовая миграция". Был емкий термин "лимита", понимание что за квартиру в Москве можно пройти через любые унижения и телогрейки, подвязанные махеровыми шарфами в комплекте с кирзовыми сапогами на зимних улицах. Я был в очках и без кирзовых сапог. Меня могли побить ежедневно при попытке отнять у меня карманные деньги. Обидным всегда было то, что денег у меня всё равно почти никогда не было, но драки редко удавалось избежать.
Мой путь до клуба, который располагался на улице с вполне морским названием: Улица Адмирала Макарова делился на три этапа, после высадки из автобуса в окрестностях диспансера. Нужно было пройти по узкой асфальтовой дорожке рядом с выведенными наружу трубами отопления и желтыми трубами газа. Здесь были риски. Пьяные дядьки с еще определенным местом жительства и местная молодежь, гревшаяся на трубах. Первые были просто страшны по картинке, а в глазах вторых очкарик из другого района с вызывающе торчащей тельняшкой из-под куртки - это мишень для добычи и издевательств. Но я не бегал. Шел ровно, но динамично. Второй этап был легким. он назывался улица Нарвская и состоял из самой обычной дороги между хрущобами. Здесь ходили не только угрозы, но и люди и на ней даже жили пара моих одноклассников. А вот третий уровень сложности был говоря современным языком - непроходимым и подобен аду. Чтобы попасть на Макарова с Нарвской нужно было пройти через длинную кишку географически относящуюся к улице Выборгской. Это был расстрельный коридор, затянутый в серые бетонные стены с колючей проволокой по верхней кромке.Я не помню не разу синего неба над этим местом. Может в этом виноваты комбинат порошковой металлургии, три бетонных комбината и фабрика игрушек, которые все вместе и обеспечивали лимиту жильем, а небо дымом. Не знаю. Было очень жутко. Когда я входил в этот бетонный коридор я всегда оглядывался. На то были серьезные причины. Сквозь годы я пронес стремление к пунктуальности, но тогда был готов опоздать в любимый клуб, только бы не попасть в поток серых, который иногда выплескивался в ту страшную каменную кишку. Вдруг начинали лаять собаки. Громко. Оскалено. Яростно. Один только этот звук рождал во мне картины белых клыков, капающей слюны и ощущение неотвратимости гибели. С тяжелым скрипом открывались железные ворота в три моих роста и в кишку выливалось нечто люто жуткое. Это был поток людей в серых телогреейках и шапках. В начале колонны шли солдаты с автоматами и собаками. Вся колонна шла строем с опущенными головами. В какой-то момент окрики солдат и лай собак стихал и ворота за их спинами со скрипом и лязгом закрывались. Снова окрик и все другие звуки города изщезали. Только грохот сапог серого потока опущенных голов в окружении оскаленных собак. Я не знаю куда их вели. У меня была маленькая цель - дождаться пока они пройдут, стоя вне кишки или пробежать быстрее, услышав за собой лязг открывающихся врат Преисподней. Самое страшное было оказаться посередине. В этом случае солдат останавливался рядом и следил за тобой, прижимая тебя к бетонной стене. В этот момент к страху добавлялось страшное ощущение того, что ты из этих. Которые с автоматами, с собаками. Как фашисты.
На другой стороне улицы Макарова, ровно напротив этой каменной змеи ужаса был питомник этих самых собак. Оттуда почти всегда раздавался яростный лай, но страшно было видеть и слышать их конечное предназначение.
На мне была модная зеленная рубашка от известного бренда, хорошие джинсы и ботинки, я ехал в рекомендованный мне банк, чтобы купить валюту для оплаты гонорара иностранного участника нашего проекта. Было солнечно и тепло. Чудесная осень в постозоновую эпоху перемены климата. Водитель искал нужный нам дом с помощью навигатора, а я уткнулся в телефон и читал почту. Шелест торможения хорошего автомобиля и я выхожу из машины. Место размещения банка было явно не по фэн шую, но у меня было конкретное дело и я шагнул к дверям.
Спустя десять минут, я в промежуточных дверях банка делая шаг к выходу, услышал странно знакомый звук. Отдаленный лязг и лай. Я вышел из здания и остановился. Солнечным московским днем, во втором десятилетии двадцать первого века мне навстречу шла колонна серых людей-узников. Солнце как будто скрылось на эти бесконечно долгие минуты. Гул сапогов, глухой рык собак, колючая проволока и бетонная кишка. опущенные головы, стройные ряды, абсолютно серый поток, в котором стражи не отличимы от узников. Лай собак стих, колонна снова ушла в неизвестном мне направлении. Я сел в машину. До самого вечера этот день остался серым. Как тридцать лет назад. Лязг, лай, строй.