Сумеречные люди. Мир во власти секты

24 декабря 2014
Только вчера Путин договорился с Потрошенко о бесперебойной подаче электороэнергии в Крым, а сегодня опять всё обесточили, в Киеве говорят, что Крым уже итак перерасходовал электроэнергию.
Так Крым наш или не наш? Если наш, то почему Потрошенко должен обеспечивать поставки электроэнергии в Крым? Деньги за электричество они исправно получают, а вот электроэнергия подается от случая к случаю, теперь и вовсе остановка, таков результат договоренности Путина с Потрошенко. Так в чем же дело? Договариваться можно только с адекватными людьми, неадекватные в переговорах вовсе не должны принимать участие.
Но есть ли в Киеве такие? Пока их не видно.
***
Толкование от Хинштейна, ведущего тележурналиста и могучего государственного деятеля:
Робин Гуд это главарь ОПГ;
Дон Кихот это психический неадекват;
На вопрос: Почему в Новостях СМИ так много плохих вестей?
Хинштейн отвечает: Потому что люди любят слушать дурное про других.

Сам же он имеет определение - "сливной бачок" спецслужб.
Сам же он себя определяет как "либерал сложной конструкции".

И если бы это был "отдельный случай"!
ВВП, к примеру, всех своих критиков послал на... Кудрина, а
Хинштейн посоветовал всем "неудачникам, бубнящим в сети", мыть подъезды,
чтобы "хоть какая-то польза от них была".
Но ВВП - бессменный отец народов, а от отцов и не того можно ждать, особенно когда глаза кефиром зальют, а вот слуга народа должен был бы проявлять уважение, хотя бы внешнее, к тем, кому он служит за 450 тыс. руб. в месяц (при зарплате 17 тыс. руб доктору наук, зав. кафедрой вуза). Кстати, это недавнее безумное повышение зарплаты думцам в 4,5 раза на фоне общего урезания соц. расходов выглядит вопиющее, особенно потому что было сделано ЗАДНИМ ЧИСЛОМ - С СЕНТЯБРЯ 2013. Это не иначе как системная коррупция -
дача взятки Думцам за правильное голосование по самому людоедскому бюджету (на 2014 год).

Вот таким прямолинейно-однозначным людям во власти и посвящена эта статья.

"Сумеречные люди" - термин, придуманный французским социологом Роже Кайуа в 30е годы 20в.


Перерождение происходит незаметно, но неизбежно. Война миров заканчивается вызреванием новой войны - новых новых со старыми новыми. Иногда к новым новым примыкают дожившие до этих дней старые старые. Вот как это происходит.

Всякая крепко спаянная секта, рано или поздно, даже если вначале она собиралась для совместного рассказывания анекдотов, может поставить вопрос о захвате власти, или  замыслит эту власть хоть чуть-чуть поколебать. Однако второе случается реже, а вот первое очень естественно и весьма распространено в наше время. Скрытое влияние на власть это, конечно, занятно, но секта желает власти непосредственно, а не как-то там диффузно. Секта это почти политическая партия, иначе, зачем такой жесткий порядок и фанатизм в соблюдении регламента, а ведь к этому пришли ненамеренно, значит за этим стоит некий закон природы, если общество мы рассматриваем также как явление природы. Иначе бы мы не относились с такой щепетильностью ко всякому слову друг друга.

И вот трепетные, бесстрашные сердца, чрезвычайно взволнованные чужими судьбами, как своими, начинают уже рассматриваться, как угроза. Монархи от власти смотрят на нас всё суровее. А вдруг это бесстрашие поменяет ориентир и захочет прямых действий? Дай им волю, они тот час же распустят все ассоциации без промедления, разделение властей, соперничеством которых ограничивался произвол борющихся за престол, теперь заменяется строгой иерархией, чьи решения принимаются во тьме  келейности и не подлежат обсуждению. Но что это, по своей сути, когда слабому предписано терпеть? Однако и это плохо, потому что молчаливая сдержанность тоже воспринимается как угроза, так что слабому не просто запрещено жаловаться, но и категорически запрещено молчать - ему предписано выть, как воют волки. Войте громче, и вам воздастся.

Никто не должен оставаться в стороне, ибо это означает недвусмысленное порицание, и все должны быть охвачены этим гигантским упорядоченным водоворотом, там всё солидарно, словно это монолит. Секта управляет всем и вся - она принимает решения и управляет всяким трудом, она всё заводит в заранее установленные рамки и руководит всем, в целом, и в частности, и сектантский фанатизм ценят выше компетентности. Секта всегда готова распространить  своё влияние на всю жизнь, в целом, по мере того, как секта распространяет свои строгие и расчетливо-безжалостные методы, изменяется и вся жизнь людей. Один-единственный долг перед богом - быть его образом, заменяется на множество обязанностей, искусству и литературе строго предписаны каноны, а ученые загнаны в такие рамки, что могут заниматься исключительно, чем секта велела, и есть только один вред - нанесение ущерба секте, всё остальное снисходительно прощается. А что же случается с добродетелями и доблестями, которые привели секту к победе в борьбе за власть? Они приходят с неизбежностью в упадок. И тогда секта беспрепятственно начинает насиловать беззащитный народ, без стеснения призывая себе на помощь тех, по ком давно уже плачет виселица.

Преступления секты, совершаемые по-барски, со всеми удобствами и без всякого риска для себя, становятся проявлением трусости, но не силы. Террор - главное средство секты в борьбе за сохранение власти, преисподняя со всеми её чертями к их услугам, раз не получилось склонить на свою сторону бога. В делах жизни и смерти от героизма до позора - один шаг, когда насилие становится обычным орудием господства. Лучшие их лучших, в таких условиях, превращаются в мучеников или палачей. При таких пастухах людское стадо становится ещё более подлым и низким, чем ему обычно свойственно. Однако кроме той опасности, что превращает души даже не самых низких в монстров, когда они  получают хоть малейшую толику власти и право мучить людей, есть и ещё одна: если её долгом было противопоставлять людей, сплоченных в секту и вокруг секты общей расплывчатой массе, собранной по случайным обстоятельствам, и она сама отбирала себе лучший, неиспорченный сомнениями материал, что и делало эту секту привлекательной в глазах этой самой массы, то вот теперь ей приходится брать в свои железные батальоны целый народ. Или не брать его, но тогда всё рухнет.

Гонимые страхом или корыстью, люди толпами становятся сторонниками секты, внося в неё весь свой опыт хитрости, подлости и обмана, всё то, чему попустительствовало общество, но что принимает совсем иной смысл, когда становится натурой человека у власти. Но если раньше эти подлые людишки незаметно творили зло себе на пользу, и грань между ними и порядочными людьми была невелика, и хотя зрелище успеха мошенника могло поколебать людей нетвердых принципов, дать им дурной пример, с этим ещё можно было мириться - такова природа вещей.  Если бы подлость не приносила пользы, в чем была бы доблесть её преодоления?  А вот теперь, когда секта повсюду железной рукой наводит порядок, любая свободная энергия будет ею немедленно использована. Из любой рассеянной силы секта стремится извлечь свою пользу, но когда в её ряды влились целые батальоны людей самых разных, она вынуждена забыть о своей первоначальной задаче - выжимать свободную энергию из доблестей своих членом.

Так секта начинает осваивать самые низменные инстинкты толпы, она поддерживает их своим растущим могуществом и сама уже опирается на них, когда дело доходит до подавления очагов сопротивления. Заняв высокие посты и получив хорошие должности, эти низкие люди, чьё вредное влияние ранее ограничивалось их личной жизнью, теперь, получив власть, всё подчиняют своим прихотям и похоти. Им это разрешается, но при одном условии: сами они должны пресмыкаться перед вышестоящими, как вассал перед своим сюзереном. Толкая нижестоящих и донося друг на друга, они сеют жестокость и коварство всюду, куда может дотянуться их корыстная и безжалостная рука. Но вот уже и третья беда на подходе - на помощь спешит закон, и легитимный беспредел становится нестерпимым. Лучшие отходят в сторону, с отвращением зажимая нос, либо их устраняют с помощью интриг, и с этого момента лицемерие становится смыслом службы. Теперь тотальное гниение неизбежно, так как порок стал законом и орудием власти. А тут и до войны недалеко. Теперь уже польза извлекается из всего - особенно рьяно - из вредного.

Теперь достижение цели любым путем становится правилом. Особенно опасно, когда секта приходит к власти в расцвете сил, тогда, подчинив себе власть, она с удвоенной энергией и непомерно разросшимися амбициями начинает эксплуатировать огромный ресурс нации, реформируя его на свой вкус и цвет, вся страна должна ходить струнке и соблюдать дисциплину, некогда рассчитанную лишь на горстку сектантов. Послушание становится единым законом. В самых разных областях жизни начинается упорядочение, общее для всех. Это может означать только одно - приближение войны, и от каждого  человека теперь требуют самого радостного и деятельного участия в этой подготовке. И люди становятся как рабы, причем такие, что даже и не страдают от рабства, ввергаются в него с гордостью, в сердцах же воцаряется воодушевление, призванное поддерживать их в постоянной готовности искать смерти. Так война объявляется всему свету. Теперь всё движется к войне и только к войне, ибо от мира, как считает секта, исходит опасность её благополучию. Ближних, не вхожих в секту и её непомерно разбухшее окружение, уже считают лютыми врагами, ибо права не исполнять законы секты не имеет никто. Теперь поводом к тотальной войне являются не приграничные стычки, не затянувшийся спор двух соседей, а целая вера, которая уже сложилась вокруг секты, начинает священный поход за господством над всем миром. Они начинают спасать его против его же воли, и силой оружия дают ему новых господ. Агрессия начинается скрытно, потом уже и открыто, и жизнь людей становится сплошным самопожертвованием. Душа, томимая кровавым экстазом, готовится к священнодействию, страх и трепет - знаки этого ожидания. В жертвенный костер летят целые народы. Однако и саму секту ждет трагически-триумфальный конец - это апофеоз смерти. А ведь всё начиналось так мирно…
    Первичный раскол с миром, уход от него в  секту и легкое, почти идеальное волнение в связи с этим - до чудовищного столкновения с миром ещё далеко. Почему человек уходит из общества? Ему надоедают заповеди, которые все сводятся, в итоге, ко всё большему и большему воздержанию. Такова точка отбытия. Он, еретик, желает заботиться о чем-то более высоком, чем истязание собственного тела, и он, такой отдельный, становится объектом притягательности для других. В секте можно испытать доблести, которые невозможно проявить в обществе. Оно сводит эти доблести на нет,  убеждая героев, что нет необходимости следовать принципам, которые разделяют лишь немногие. Общество даже может грубо одернуть тех, кто своим пристрастием к принципам, чуждым большинству, оскорбляет слишком многих людей, и они мстят, как могут. Быть членом секты в этих условиях - значит, быть светом, избранным. Пока эти блудные сыновья вносят весомый вклад в воспитание народа, особенно когда приносят в жертву своих членов. Но это редкие случаи, чаще секты стремятся к земным победам, достигая которых они сами становятся источников больших бед для всех.

Однако, спросим себя честно, а можно ли вообразить себе чисто духовное братство? Да, может, но только входящие в него люди должны отказаться заранее от общения друг с другом и быть разбросанными по всему лицу земли, их должен связывать только единый закон, написанный кровью сердца. Итак, отказ от земных благ и отказ от привычных средств, кто к этому готов, вперед - на духовные баррикады. Власть примера и внутреннее величие - этого у них никто не сможет отнять. Клеветники всего мира онемеют при первой же попытке возвести на них хулу.

    Однако не изобрели ли мы святость для многих? А уж этого горделивый дух секты не приемлет. И тут мы должны признать, что и этот путь ведет в пропасть, воспитывая лишь инфернальные доблести. Они слишком рискуют увлечь общество в головокружительный водоворот, где будет утрачено всё, чем стоило гордиться. По этой стезе можно пройти начало пути к высшему, но чем скорее человек сойдет с неё, тем лучше будет, иначе оргия ума неизбежно сменится умопомрачением.  В жизни духа, тем не менее, одна лишь опустошенность может дать нам блаженство. Эта горячая пустота, созданная мыслью у собственного подножья, быстро становится тем единственным дурманом, который мгновенно туманит голову. Однако ум должен быть добросовестным, от этого всё и зависит, в конце концов, потому что в области духа чаще царит анархия, которую в один захват вряд ли получится преодолеть. Мозг, брезгующий всяким усилием и заранее согласный на любые развлечения, лишь бы удовольствий становилось всё больше и больше, рано или поздно, откажется работать - а ведь до самого интересного он так и не дошел. Так что же это - самое интересное в работе мысли? Понять, как она работает.

И чтобы это понять, надо освободиться от всего лишнего, что туманит мозг, ведь нищему легче обогатиться, чем богачу. Даже любовь к свободе не свободна от этой строгости, но лишь её и оправдывается. Ведь во имя вожделенной свободы люди и отдаются самым настоящим образом в рабство  своим поступкам. Наслаждение, в любой его форме, всегда врата в мир рабства. Маниакальная враждебность по отношению к любой дисциплине, к работе, требующей долгого и упорного труда, внушает людям обманчивое представление о свободе, тогда как именно в этот момент человек и бывает более всего порабощен. Пройдя сформированным маршем по жизни, свободный человек вдруг видит вокруг себя пустоту - пустота же и внутри него.

Изгоняя ум и волю, мечтали избавиться от их контроля и слежки, чтобы обрести полную свободу, однако обнаруживается, таким образом, одна наивность, а рядом - сложенное оружие. Истина же в том, что царство свободы как царство небесное и царство познания это прибежище одних только яростных, их врата не открываются волшебным словом или украденным ключом, их всегда приходится взламывать. Жадность, любая, делает человека грубым, неотесанным, равно как и утрата контроля над собой это путь к поражению. Так рождаются из готового теста рабы. Свобода и вольность не одно и то же, первая, если её понимать, как стремление действовать безнаказанно, сама по себе бессмысленна, она мало что может создать. Вольность это совсем другие стремления и иные возможности. Она слишком терпелива, чтобы требовать от кого попало - чего попало. Она предпочитает не нуждаться в просьбах, чем получать просимое.

Тот, кто хочет быть свободным, должен быть сильным духом, и не питать ненависти к силе, прославляя лишь слабость, потому что ненависть это мстительная зависть. Свобода не в том, чтобы добиваться во всякий час беспрепятственного наслаждения всем, чего душа пожелает, а в том, чтобы уметь его побеждать, научиться быть суровым, неприступным и здравомыслящим, чтобы ясно говорить в лицо вещам - это так.

    Опаснее всего люди, которые витийствую против власти - попади они сами на трон, не будет худшего тирана. Сильный же человек, ценящий вольность, будут, в первую очередь, властвовать над собой. И он, взойдя на трон, не станет ради властвования развивать в  людях те рабские качества, от которых сам бы желал избавиться. Только слабому кажется, что довольно лишь физического принуждения, чтобы заставить повиноваться, и если бы каждому было дано право принуждать, очень многие охотно воспользовались бы этим правом,  такова анархия, ведь слабых в обществе много больше, чем сильных. Умный же правитель будет делать совсем другое: пусть силой или соблазном, но он будет стремиться вызвать в людях  внутреннее согласие, показывая уму и сердцу, как навредят они себе в случае отказа.

Руководить чувствами и мыслями людей гораздо важнее, чем управлять их поступками или поведением. И лучше добиваться этого  не принуждением к послушанию, а собственным примером. Велик тот правитель, который ценит лишь повиновение истинно свободных людей, управлять рабами стыдно и неприятно. Тогда только в людях развивается способность к борьбе за полное владение собой, где сила противника равновелика силе, которой измеряется он сам. Это честная борьба равного с равным.

    Наша секта завтра закончит своё существование и начнется что-то иное. Мы словно ощутили тайное движение вселенной, не впадая ни в бесчувствие, ни в избыточный пафос, мы не поддавались неистовству или возбуждению, не были ослеплены яростью бессилия. Порой нас посещало чувство, что мы - последние думающие люди на земле, и что нас эта старушка слишком долго баловала, возможно, привычный мир скоро исчезнет, и нам суждено доживать свой век среди развалин - на руинах некогда прекрасного мира. Конец света переносился уже три раза, но никто не может сказать, когда он наступит окончательно. Всякий раз, когда случается такое, думаешь - а не оно ли это самое? Мы слишком долго держимся настороже, а ведь давно пора вывести свой перезрелый энтузиазм из дряхлых декораций во чисто поле. Но что бы мы смогли сделать? Надеть на его вольную шею снова всё ту же цепь? Можно, конечно бы, попытаться поставить его на службу какому-то делу, более значимому, чем реставрация старых декораций. Но мы так и не придумали ничего достойного, в чем можно было бы растворить нашу неуёмную энергию, идею, которая зажгла бы души. Мы были слишком деликатны и хорошо воспитаны, чтобы довольствоваться обманчивой забавой, не радующей наши сердца, к тому же, нас было не так уж много, и мы просто остались рассказчиками о днях нашей жизни, никогда не принадлежа утренней заре. Зябкие, тяжело летающие птицы не предназначены для высокого неба, а мы даже не птицы, а всего лишь какое-то подобие летучих мышей, полных земной мудрости и опыта. . Душа человека слишком хрупкая реторта, и её может разрушить даже слабое движение мысли, если оно направлено не к свету, а во тьму. Все, кто нас окружал, просто длили своё существование, нимало не задумываясь - зачем?  Мы же хотели пересилить судьбу. Если этот мир рухнет, в  том, что настанет, нам уже не будет места, более того, нам даже не удастся собрать столько сил, чтобы уготовить себе уединенное место и право на одиночество, а без этого вообще нельзя жить даже в прекрасной стране Утопии. Можно, конечно, пойти по миру с сумой и колокольчиком, обрядившись в затрапезу, и мы будем в этом новом мире, всецело озабоченном гигиеной, единственными бедняками и прокаженными. Нашей судьбой станет вечный голод в желудках и отвращение со стороны окружающих, ведь всех нищих всё равно не истребить за одну реформу, и будет справедливо, если нищими останутся те, для кого честь, свобода и высшее удовольствие вовсе не в мирских утехах, а в преодолении духа, ведь если нам удастся избежать многих хлопот и страданий, то души наши могут зачахнуть раньше времени. До сих пор мы вели жизнь в тишине, лишь мечтая об опасности и больших испытаниях, мы исповедовали принуждение, взыскуя истины, мы лгали и были непримиримы, ратуя за веру, мы преисполнились скептицизма, мы обладали лишь теми добродетелями, что дает слабым их собственная неустроенность, мы имели  признанные заслуги, но они даже в наших собственных глазах означали только позор. И всё же дневной свет мира больше не отбрасывает теней, предметы утратили свой цвет и рельефность, всё стало серо и гладко. Мы давно уже живем лениво, безверно, этот вечный праздник развлечений и удовольствий не сможет стать миром суровой истины. Но отчего же благодать не осенит нас, чтобы создать нечто иное, отличное? В нас угасло лучащееся нетерпение, которое одно только и может вывести человека за пределы его удобного мирка. Нет, не видать нам земли обетованной. Мы, к  счастью, не настолько тщеславны, чтобы мнить  себя царями нового мира.

Но всё же мы надеемся, что в последний момент нас некая сила заставит спасать и защищать наш старый, греховный мир, что ныне так весело рушится, и мы, как атланты, удержим небо на своих не каменных руках.

    Однако новый облик варварства, который уже виден в прорезях и трещинах нашего расползающегося по всем швам мира, уже невозможно устранить. Остается хотя бы издалека следить, как будет вестись перековка, ведь мы всё же не дошли до того последнего исступленного отчаяния, когда единственно смерть кажется избавлением. Мы не любим предавать огласке  свои печали и радости, в этом  есть много непристойного. Хорошо бы избрать максимой скромность, только так можно заново утвердить утраченное доверие в обществе. От наслаждений на виду у всех душа сохнет и вянет, ей скорее неловко, чем радостно. Обещать меньше, чем можешь сделать - и это будет правильно, так, по крайней мере, никого не обманешь. Нельзя заниматься разборкой старых сундуков, когда горит дом, но мы почему-то не осмеливаемся потушить пожар.