бессмысленная выходная заметка

Существует, знаете, такое парадоксальное для меня явление, которое, без сомнений, подчиняется каким-нибудь законам физики, ну, или объясняется простейшей человеческой логикой. Вот стоят несколько зажженных свеч. В одних пламя стоит неподвижно, как что-то твердое и статичное, совсем без движения, а в других пламя колышется, прыгает, мечется, готовое в любой момент сорваться с кончика фитиля. Это, быть может, зависит от самого фитиля, быть может, еще от чего-то, это, честно говоря, совершенно не важно. Я бы даже, наверное, и не захотела бы узнавать, почему так.
Свеча на моем подоконнике, а, вернее, пламя в ней – как раз одно из тех мятежных и неугомонных. Всю ночь, и даже догорая в момент рассвета, оно неистово колышется. Если смотреть не на свечу, а куда-нибудь поодаль, в сторону, в окно - краем глаза замечаешь неяркие блики, с переменной частотой пронзающие пространство комнаты, и создается ощущение большого костра, звука которого ты по какой-то причине не можешь слышать. Как-то уютно. И хоть в комнате невыносимый холод - эта небольшая свеча как будто бы…греет...
Я сижу в темноте, широко раскрыв сухие глаза, устремив их в неопределенную точку пространства, пытаясь льдом своей кожи уловить блики свечи, не двигая при этом ни единой мышцей своего тела. А где-нибудь, - пусть это будет какая-нибудь жаркая южная страна - принимает душ после первого дня отпуска добродушный пузатый мужчина лет, скажем, 65 и вдруг, неожиданно, умирает. Падает без чувств на дно ванны. Тело найдет – уже только утром - товарищ, постучавшийся в дверь и не получивший ответа. Оформят какие-то бумаги, позвонят жене, матери. Жена, справившись хотя бы немного с удушьем рыданий, позвонит дочери, заставив ту тотчас лететь домой с далекого беззаботного острова. А потом скажут и внукам, посадив уставшие после тренировки мордочки на диван, наблюдая их остекленевшие от недоумения глаза в момент перед взрывом горьких слез.
А где-то еще, например, в небольшой грузинской деревне, - где-то в горах, может быть - доживает свои последние часы старик с давно уже поседевшими усами, глубокой морщиной между густых бровей и размытой татуировкой орла на ветхой груди когда-то молодого хулигана. Лежит в своей кровати, или, быть может, сидит в глубине кресла-качалки, укрытый всевозможными пледами. Лежит, сжимая в руке фотографию, свежую, цветную, с которой на него смотрят два густоволосых черноглазых ребенка, кудрявая сестра, обнимающая смуглого несмышленого братика.
А завтра где-то совсем недалеко, да хотя бы в Москве, возможно, в каком-нибудь первом классе, как раз во время прогулки по территории детской площадки будет беспокойно ходить из угла в угол та самая грузинская девчушка, только недавно освоившая русский язык. Учительница спросит ее потом, чем же малышка так обеспокоена, а та, оказывается, потеряла свою маленькую иконку, которую ей подарила мама. И они поищут иконку вместе и они ее найдут.
А я тем временем все сижу, все на том же месте, жадно глотая тяжелую ночную тишину – нескоро можно будет вновь насладиться этим лакомством. Моя свеча, кажется, не уменьшилась и на сантиметр, а столько всего в мире произошло.