Дорогой эдисон

ДОРОГОЙ ЭДИСОН


Виктор Иванович Эдисон, хмурясь, наблюдал, как безжалостное солнце уничтожает на стремительно пустеющей улице признаки недавнего оживления. Если бы не лохматый рыжий пёс, этакая помесь пуделька с мопсом, расположившегося на проезжей части в полной уверенности, что в ближайшие несколько лет никто не посягнёт на его спокойствие, могло создаться впечатление, будто только он, Эдисон, единственный представитель рода человеческого на этой грешной земле.


«Поневоле позавидуешь людишкам обыкновенным, – сонно размышлял Эдисон, – ни мысли о прошлом, ни забот о завтрашнем, не говоря уже об ответственности перед историей и обществом. Похолодало — укутался, потеплело — полез в прохладную ванну, если нет поблизости речки или моря. А ты сиди, точно на привязи у  перекошенного от напряжения ума, и соображай». От горьких размышлений о собственной ненужности тем самым людям, которым отдаёт свои лучшие мысли и чувства, способствуя техническому прогрессу, беспечно и бездушно ими растрачиваемого, Эдисон был отвлечён телефонным звонком, узнаваемым среди сотен других, таким знакомым и своевременным.


– Послушай, Эдисончик, – затараторила трубка густым, переходящим в баритон, сопрано. – Тебе не надоело?


– Умные женщины, Жанночка, перед тем, как задавать глупые вопросы, по крайней мере, здороваются. В тебе заметно изживаются взгляды высшего общества и незаметно прививаются замашки черни. Что, по-твоему, мне должно надоесть?


– Изобретать, что же ещё. Конечно, за электрический свет  и этот телефон, болтать по которому доставляет нам столько радости, мы тебе благодарны. Но утихомирься, наконец. Мы не привыкли ещё к тому, что есть, а ты уже мечтаешь о том, что должно быть.   


– Так вот ты о чём? – Эдисон совсем было собрался ответить этой пустышке Жанночке, с присущей ему солидностью, обычно надёжно отделяющей его от тех, общение с которыми считал ниже своего достоинства, хотя и принуждён был к тому обстоятельствами, от него независящими. Но на сей раз что-то не сработало, а, может, сломалось в сложной психологической системе, обуславливающей наше настроение и поступки. И, помимо своей воли, буркнул:


– Ещё как надоело!


– Тогда приходи.


– А кто у тебя?


– Не беспокойся, свои.


– Не приду.


– Возражаешь даме? Англичане так не поступают.


– Поступают, когда сомнительные гении задирают перед ними носы.


– Не клевещи, дорогой, на хороших людей. Эйнштеин, правда, носится со своей теорией  относительности, как с писаной торбой. Но что делать, в каждой избушке свои погремушки.  Зато Чаплин уморителен, а Утёсов травит такие анекдоты, что наши Молдаванки и Пересыпь сыпятся от смехуёчков в обморок. Согласись, сначала появились весёлые ребята, а уж потом такие нудники и умники, как ты.


– А что Ньютон?


– То, что всегда, спит.


– Надо же, какой везунчик. Идеи, как яблоки,сыпятся ему на голову, а он их подбирает и выдаёт за свои. Шустрик!
;
– Ревнуешь?


– Очень мне надо!


– Ревнуешь, не отпирайся. И совершенно напрасно: он не герой моего романа. Скучен и, вместо слов любви, какие-то философские бредни. Может это и умно, но женщина не может довольствоваться только этим. Ей нужен партнёр...


– По преферансу?


– Не только, но за неимением лучшего, хотя бы такой. А он и на это не годен.


– Стало быть, годен я?


– Предположим. Неужели откажешь мне даже в этой малости? Господи, как непросто быть женщиной. Всё, чем ты её одарил, оказалось никому ненужным.


– На свои песни Сольвейг меня не купишь. Петь надо было тогда, когда была для мужчин лакомым кусочком. Но ты подпускала их близко только для того, чтобы выстрелить в упор. А теперь удивляешься, что их не дозовёшься.


– Но ты, мой дорогой Эдисон, просто обязан откликнуться. Неужели откажешь мне в таком пустяке?


– Можешь не сомневаться. Твои светила никогда не отдают долги, хотя, между прочим, тоже англосаксы.


– У них нет денег.


– На нет и суда нет.


– И всё-таки приходи. Времена меняются: сегодня ты на коне, завтра они.


Эдисону помешали ответить. В кабинет главного врача вошла медицинская сестра, злющая пожилая особа, которую заглаза, а в минуты срывов и прямо, называли ведьмой. Карманы её халата, бывшего когда-то белым, оттопыривались, будучи набиты лекарствами быстрого действия.


– Я тебя повсюду ищу, а ты вот куда забрался. Забыл, что таким, как ты, вход в служебные помещения строго воспрещён?


Эдисон сделал ей знак помолчать, а в трубку произнёс:


– Извини, дорогая, за мной прислали сест... Я хотел сказать, вызывают в лабораторию для проведения сложного опыта. Похоже, без меня у них не очень-то получается.


– Давай-ка быстрей в свою палату, – привычно оскалилась «ведьма». Врачи не любят, когда, во время обхода,  им попадаются пустые койки. В мои обязанности не входит за каждого дурака получать выговора и лишаться премиальных.


– Я не советую, уважаемая... – Эдисон запнулся, подыскивая нужные слова. – Да, именно так, не советую!


– Угрожать персоналу в нашем заведении не рекомендуется. Неужели для тебя это новость? – И вдруг без всякого перехода: – С кем это ты, любопытствую знать, так деликатно беседовал? Никак с Галилеем?


– Не угадали! Не угадали! – радостно захлопал в ладоши Эдисон. – И не угадаете, если сам не скажу. Разве что намёком... На сей раз это была женщина.


– Ты, как я вижу, делаешь успехи и немалые. Скоро тебя будут называть не Эдисон, а Ловелас.


– Можно и так и этак. Не возражаю. 


– Интересная задумка. Обсудим в другой раз. Звать-то её, как?

– Жанночкой.


– Хорошенькая?


– К ней такого рода определения не относятся. Готов спорить на три завтрака против одной процедуры, что вашей фантазии не хватит ни то, чтобы угадать, но хотя бы приблизиться к угадке.


– Вполне возможно. Но я рассчитываю на твою помощь.


– Ладно, не стану томить, а вы приготовьтесь удивляться... Жанна Дарк. Каково!   


– Забавный вы народец, маразматики. Если бы не общение с вами вне времени и пространства, в нашем заведении можно было бы сдохнуть от тоски и ужаса.


– Никакой я не маразматик, а Эдисон, – вежливо поправил медсестру Виктор Иванович. – Чужого мне не надо, но и своего не отдам.

Борис Иоселевич