Цифроград

     Понуро шёл по улице Петька. Он и улицы-то не видел: натянул козырёк кепки так, что нос только торчал, втянул пухлые щёки и плёлся, разглядывая камни на асфальте. Отчего-то они его сильно злили, и он пинал их кроссовками, и злобно радовался, когда получалось сильно стукнуть камешком о стену. А если не получалось, злился ещё больше и в гневе выбрасывал ногу вперёд, словно пинок вдогонку. Рюкзак за спиной раздражал Петьку: своей тяжестью, а главное — дневником, спрятанным между учебных книг. Как ни старался Петька забыть о дневнике, а мысли всё возвращались к белой, разлинованной странице, к красной навязчивой цифре — такой несправедливой, наглой. Чтобы забыть о ней, Петька начал считать удары, подбрасывая камни, словно мячи.
     «Раз, — отскочил камешек от стены, — «два… пять… десять». Петька вошёл в раж и не заметил, как остановился у гладкой стены какого-то серого дома, продолжая пинать круглый, похожий на мел камень. Камень забавно отскакивал, подпрыгивая,  издавал гулкий звук.

     Петька поставил цель досчитать до ста и на сорок четвёртом ударе перевернул кепку козырьком назад.
     «Сорок пять, сорок шесть, сорок семь», — отсчитывал Петька взглядом, летая за камнем. Вверх — стена, вниз — земля, снова вверх, опять вниз…
     Петька подобрал нижнюю губу, как делал всегда, когда сосредотачивался. А ещё он чуточку ссутулился, согнув колени и вытянув вперед подбородок, как будто бы сверху на него кто-то нажал, пытаясь сложить в гармошку. «Пятьдесят семь, — азартно считал Петька, — пятьдесят восемь». Облизнул он засохшие губы.

     Когда Петька досчитал до семидесяти, ему вдруг стало страшно, что он собьётся и придётся начинать всё сначала, и он ещё больше наклонился вперёд и следил за камнем так зорко, что,  кроме камня, стены и мыска своей кроссовки больше ничего не видел.
После восемьдесят восьмого удара стало тихо, а может, и ещё раньше, но Петька не придал этому никакого значения: так было даже лучше — никакой шум теперь не отвлекал. «Девяносто, девяносто один», — Петька уже не видел ничего, кроме камня — белый, он в полёте казался совершенно круглым и гладким.
     «Шшмух, шшмух», — плавно разрезал воздух на своём пути, переливаясь перламутром, камень.
     «Как хорошо, — девяносто шесть, — наверное, вот так, — девяносто семь, летать, — девяносто восемь, — как —  девяносто девять — камень», — последнее, что успел подумать Петька, произнеся сто.
     Он услышал звон, и почувствовал, как стремительно падает вниз.

                *   *   *

     Когда Петька пришёл в себя, ощущения его были довольно странными. Во-первых, было темно и, наверное, гулко. Почему гулко, он ещё не мог сказать, а вернее, понять. Во-вторых, было как-то неощутимо. Не то чтобы он совсем не чувствовал себя, но это чувство — самоощущения, было каким-то иным. При всём этом, Петьке было довольно хорошо — так хорошо, как не было ещё никогда. Он как будто бы оказался в другом мире, где всё сделано для его, Петькиного, счастья. Он даже захотел улыбнуться, но почувствовал, что не может, а через секунду понял, что улыбается где-то внутри себя.

     Тишины не было, а также не было звуков. Вместо них отовсюду шла вибрация, и, если раньше он её только чувствовал, то теперь понимал её, расшифровывал, поглощал и даже как-то пережёвывал, выплёвывая в другом ритме.
     Всё это он не думал, а знал, так как и с мыслями его тоже что-то случилось: они не текли вперемежку, наскакивая одна на другую, как раньше, а мирно спали в каждой клетке его тела, как мёд в сотах, и не было разницы между тем, чтобы дышать и думать. Его тело стало цельным и правильным, а сознание одинаковым везде.
     С одной стороны, он чувствовал себя цельным, а с другой — разбитым на миллионы маленьких, самостоятельно мыслящих атомов, каждый из которых — он, Петька.
Каждая часть, каждая пора, каждая клеточка его тела была отдельно мыслящим организмом и, между тем, одним целым. А чувства казались ему чем-то туманным и ненужным. Он замер, ощущая гулкий отблеск далёких вибраций.

     В шестнадцать часов и одну минуту пошёл дождь. Капли падали, отскакивали и, растворяясь в земле, продолжали спрятанную от чужих глаз жизнь. Дождь не плакал, не ревел и не смеялся. Просто небо дышало водой. Эта истина была понятна Петьке, и потому он тоже дышал водой. На какой-то миг, звук ударяющихся о землю капель ему напомнил что-то, чего он теперь не мог понять и почувствовать. А земная вибрация передала знание о чьём-то приближении.

                *   *   *

     Невдалеке от белой гладкой стены чьи-то радостные ладошки, поднятые вверх, ловили крупные капли. Если вглядеться, то капли, падая,  оставляли вмятины, которые тут же исчезали, приводя в восторг маленькую девочку, стоявшую под дождём без зонта. На девочке была мальчишеская кепка не по размеру, и оттого лба её совсем не было видно, казалось, что только нос торчит и улыбка с ямочками. Девочка промокла насквозь, чему была очень рада. Растопырив пальцы, она водила руками — вправо, влево, вверх, вниз. Иногда по её вдохновлённому личику пробегала тень озабоченности, эдакая гадкая, навязчивая мысль, что опять будет ругать мама. Впрочем, девочка отмахивалась от неё вполне реально, сбрасывая капли дождя с носа.

     Свете шёл уже шестой год, и совсем скоро она должна была пойти в школу. Она даже пыталась делать уроки со своим старшим братом Петей, но тот говорил, что она только мешает, и заставлял учить счёт. И Света учила. Первая из всех девчонок во дворе она научилась считать до тридцати. А ведь ей тогда было всего четыре! Сейчас она уже могла сосчитать да ста с небольшими подсказками, так как постоянно «проглатывала» цифры,  как говорил папа, на что мама отвечала — что она просто очень торопиться.
     Света засмеялась, вспомнив, как поспорила с Петькой, что сосчитает до ста не «проглотив» ни одной цифры, но она их «проглотила», и при этом её воображение настолько разыгралось, что она и вправду закашлялась, будто что-то застряло в горле, так что брату пришлось похлопать её по спине.

     От её смеха что-то шевельнулось в стороне. Всё ещё улыбаясь, она посмотрела вправо.
Тихо шуршал дождь. Приглушая его удары, невдалеке стоял черный с красным рюкзак, и валялась кепка, такая же, что была сейчас на ней. Но движение явно исходило не оттуда. Сантиметрах в десяти от рюкзака подпрыгнул и застыл небольшой белый камень. Совершенно гладкий, правильной круглой формы. Света смотрела на стену, рюкзак, камень, кепку, по привычке мысленно считая: стена, рюкзак, камень, кепка — раз, два, три, четыре. Она узнала Петькин рюкзак и кепку, но взгляд словно притягивал к себе беленький круглый камешек.
    Гладкий, он блестел от дождя, а когда по нему сильно ударяла капля, забавно подпрыгивал, отрываясь от земли, словно лёгкий мяч. И чем больше смотрела Света на камень, тем ощутимее росло в ней странное чувство утраты.
Оно разрасталось медленно, от кончиков пальцев, двигаясь по рукам и ногам, отчего становилось зябко и страшно. Света хотела, но не могла отвести взгляд от круглого белого камня.
     А воображение уже рисовало странные и пугающие образы. Света даже перестала моргать и минуту стояла замерев. Затем зажмурилась и сказала вслух:
     — Нет, нет, нет.
     И, словно в такт её словам, подпрыгнул невдалеке камень.
     Она подумала о Петьке, как о живом, настоящем, взаправдашнем, вопреки тому, во что уже начала верить.
     «Когда боишься, — учил её брат, — надо считать! Начинай считать, и страх постепенно уйдёт (Света тогда умела считать до сорока, а дальше всё время сбивалась, и потому Петька решил прибегнуть к хитрости, играя на её боязни темноты). Считай, и с каждой цифрой страх будет становится меньше, пока совсем не исчезнет. Ну, попробуй, раз, два, три…»
     «А если мне не хватит цифр? — спросила она тогда. — Вдруг, я досчитаю до сорока, а страх ещё останется, маленький, но останется?»
     «Тогда учись считать до ста!»
     И она научилась. А что ещё ей оставалось делать? Не спать же каждую ночь с включённым светом?

     Света открыла глаза. Совсем забыв про дождь, она всё ещё стояла, подняв руки.
     «Надо считать», — поняла она, разглядывая свои ладони.
     «Я сосчитаю до ста, — решила она, — и моё желание сбудется!»

     Ей было страшно, и чтобы не сбиться, она стала считать капли, упавшие ей в ладошки, нарочно не смотря вправо, помня, как заклинание, фразу из любимого мультика: «не спугни волшебство».
    
     Когда Света досчитала до сорока четырёх, небо начало светлеть. Всё медленнее произносила она: «Сорок пять, сорок шесть, сорок семь» — думая только об одном: лишь бы не кончился дождь!